Записки старого козла Буковски Чарльз

Предисловие

Чуть больше года назад Джон Брайн затеял свою андеграундную газетенку «Открытый город». Сначала редакция находилась в маленькой комнатке в небольшом двухэтажном доме, который Джон арендовал. Затем переместилась в апартаменты напротив, после чего оказалась в бизнес-центре на Мелроуз-авеню. И тут тучи стали сгущаться. Чертовски огромные и мрачные тучи. Тираж рос, а вот объем рекламы – нет. Ее переманивала другая газета, «Лос-анджелесская свободная пресса», которая уже выбилась в истеблишмент. Этого врага создал себе сам Брайн, который до того работал на «Прессу» и увеличил ее тираж с 16 000 более чем втрое. Это все равно что сначала мобилизовать Национальную армию, а потом присоединиться к революционерам. Но битва между «Открытым городом» и «Свободной прессой» – это не только борьба за рекламодателя. Если вы читали «Открытый город», то понимаете, о чем я. «Открытый город» срется с крутыми ребятами, самыми крутыми, вон они валят прямо по осевой, ну и злобные же уроды. Это очень смешно и очень опасно и хорошо работает на «Открытый город», который, похоже, является самой живой газетенкой в Штатах. Но смех и опасность не намажешь на хлеб и ими не накормишь свою кошку. Сначала приходится отказаться от бутерброда, а потом сожрать и кошку.

Джон Брайн – один их тех чокнутых идеалистов и романтиков. Он нигде не уживается. Он ушел или его поперли, вернее, он ушел и его поперли – да с каким треском – из «Геральд икзэминер» после того, как он возмутился, что они заретушировали младенцу Христу его писюльку и яички. Причем на обложке рождественского номера. «И это ведь даже не мой Бог, а их», – говорил мне Джон.

И вот такой идеалист и романтик создал «Открытый город». «Как насчет того, чтобы вести еженедельную колонку?» – небрежно спросил меня как-то Брайн, почесывая свою рыжую бороду. Ну, я присматривался к такой работенке, знакомился с колонками в других изданиях, и сделал вывод, что это сплошная бодяга и смертельная скучища. Но я ввязался, правда, не сразу, для начала нацарапал рецензию на книжку Хочнера «Папа Хемингуэй». А потом как-то, вернувшись с ипподрома, сел за пишущую машинку и отстучал заголовок: ЗАПИСКИ СТАРОГО КОЗЛА. Я открыл баночку пива, и слова потекли сами собой. Не было ни напряжения, ни усердного ковыряния тупым лезвием, как если бы писал, ну, скажем, для «Атлантик мансли». И бездушной журналистской поденщины тоже не было. Сиди себе и барабань по клавишам. Мне показалось это не слишком обременительным.

Просто сиди у окна, попивай пиво – и пусть себе идет, как пошло. Что получится, то и получим. И с Брайном никогда не было проблем. Я приносил ему текст, он проглядывал его по диагонали и говорил: «Хорошо, принято». Через некоторое время он перестал проглядывать текст. Просто брал мою писанину, совал ее на полку и объявлял: «Принято. Как делишки?» Теперь он уже даже не говорит «принято». Я просто вручаю ему материал, и все. Это очень стимулирует мое творчество. Представьте только себе: абсолютная свобода – пиши все, что в голову лезет. Да, я здорово провел это время, и порой это были не только хиханьки да хаханьки, но вот что главное: неделю за неделей я чувствовал, как крепчает мое ремесло. А теперь вот сделал выборку из всех моих колонок за четырнадцать месяцев.

По части действенности колонка уложила поэтическое творчество на обе лопатки. Допустим, приняли у тебя стихи к публикации; можно надеяться, что года через два, если не через пять, они наконец будут напечатаны, а то, с вероятностью пятьдесят на пятьдесят, и вовсе сгинут, или вдруг несколько строчек, слово в слово, появятся в работе другого – очень известного – поэта, и тогда ты понимаешь, что мир несправедлив. Конечно, в этом нет вины самой поэзии. Просто много всяких говнюков пытаются ее публиковать и писать. С «Записками» совсем другое дело! Сидишь с пивком и печатаешь, скажем, в пятницу или в субботу, на крайняк в воскресенье, – а в среду твоя писанина уже разлетается по всему городу. Я получал письма от людей, которые никогда не читали поэзию – ни мою, ни чью-либо другую, – а «Записки» осилили. А сколько людей ломились ко мне в дверь – толпами, блин, – и втолковывали, как «Записки старого козла» их заводят. Какой-то бродяга пришел и привел с собой цыгана с женой, мы просидели полночи, выпивали и разговаривали, несли чушь всякую. Оператор с междугородней телефонной линии прислала мне денег, чтобы я не так налегал на пиво и нормально питался. Я имел дело с психом, который величал себя королем Артуром и жил на Вайн-стрит в Голливуде. Он хотел помочь мне писать мою колонку. Приходил ко мне и доктор: «Я читал вашу колонку и думаю, что смогу вам помочь. Когда-то я был психиатром». Пришлось послать его подальше. Я надеюсь, что эта подборка поможет вам. Если вознамеритесь отправить мне денег – пожалуйста. Захотите возненавидеть меня – да ради бога. Будь я могучим деревенским кузнецом, вы бы не посмели на меня залупнуться. Но я всего лишь стареющий парень со своими скабрезными историями, пишущий для газетенки, которая, как и я, может скопытиться завтра утром.

Как все же странно, вы только вдумайтесь: если бы они не заретушировали младенцу Христу писюн с яичками, вы бы никогда не прочитали этого. Так что будьте счастливы.

Чарльз Буковски1969

Какой-то кретин зажал бабки, все сразу прикидываются, что они на нуле, игра была окончена, я сидел со своим приятелем по кличке Эльф, в детстве Эльфу был конкретный кирдык, он весь съежился, годами валялся на кровати и тискал резиновые мячики, тренировался, а когда наконец поднялся с кровати, то был что в ширину, что в длину, эдакая гора мышц, звероподобный хохотун, метящий в писатели, но выходило у него слишком похоже на Томаса Вулфа[1], а Т. Вулф (не считая Драйзера[2]) – худший писатель во всей Америке, и я вдарил Эльфу по уху (чем-то он меня взбесил), бутылка слетела со стола, пока Эльф поднимался, бутылка была уже у меня, хороший скотч, я вдарил бутылкой, попал частично по челюсти, частично по шее, Эльф рухнул снова, я чувствовал себя на коне, я штудировал Достоевского, по ночам слушал Малера[3], глотнув прямо из бутылки, я убрал ее, сделал обманное движение правой и левой припечатал ему в живот, Эльф со всего маху повалился на шкаф, зеркало разбилось, это было как в кино, все вспыхивало, трещало, рушилось, и тут Эльф залепил мне точно в лоб, я грохнулся на стул, тот смялся подо мной, как пучок соломы, дешевая мебель, теперь я был в жопе – у меня слишком короткие руки и нет истинного вкуса к драке, сразу я этого урода не смог вырубить – и вот он надвигался на меня нелепым никудышным мстителем, я отвечал одним своим ударом на пару-тройку его, так себе ударов, но он не успокаивался, и мебель продолжала рушиться, поднялся невероятный грохот, я лишь надеялся, что кто-нибудь остановит этот кошмар – хозяйка гостиницы, полиция, Бог, кто-нибудь, но это продолжалось и продолжалось, что случилось потом – не помню.

когда очнулся, солнце было уже высоко, а я лежал почему-то под кроватью. выбравшись наружу, я понял, что даже могу подняться. подбородок рассечен, костяшки рук разодраны. что ж, похмелье случалось и жутчее, да и места для пробуждения бывают более жуткие. типа тюрьмы? возможно. я осмотрелся, так и есть, вся мебель переломана, все перемазано, залито, разбросано – лампы, стулья, шкаф, кровать, пепельница – кругом спекшаяся кровь, ничего ободряющего, сплошное уродство и упадок. я глотнул воды и заглянул в стенной шкаф, выигрыш был на месте: десятки, двадцатки, пятерки, я сбрасывал их там каждый раз, когда во время игры отлучался поссать, и ведь подумать только, я заварил это месилово из-за ДЕНЕГ. я собрал всю зелень в кошелек, водрузил на перекошенную кровать картонный чемодан и стал собирать свое барахло: рабочие рубашки, задеревеневшие ботинки с дырявыми подошвами, заскорузлые носки, мятые брюки с протертыми штанинами, рассказ о том, как подхватил мандавошек в сан-францисской опере, и потрепанный толковый словарь – «палингенез – возврат давно утраченных видовых особенностей в период эмбрионального развития организма».

часы были исправны, дружище будильник, храни его бог, сколько раз я таращился на его циферблат в 7.30 похмельного утра и спрашивал себя: нахуй эту работу? НАХУЙ ЭТУ РАБОТУ! короче, будильник показывал 4 вечера. я уже был готов упаковать его в чемодан, когда – ну естественно, почему бы нет – в дверь постучали.

ДА?

МИСТЕР БУКОВСКИ?

ДА-ДА?

МНЕ НУЖНО СМЕНИТЬ ПРОСТЫНИ.

НЕТ, НЕ СЕГОДНЯ. СЕГОДНЯ Я БОЛЕН.

О, ЭТО ОЧЕНЬ ПЛОХО. НО ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ ВОЙТИ, Я ПРОСТО СМЕНЮ ПРОСТЫНИ И ТУТ ЖЕ УЙДУ.

НЕ-НЕ, Я ОСНОВАТЕЛЬНО БОЛЕН. Я ПРОСТО НИКАКОЙ. НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ВЫ МЕНЯ ВИДЕЛИ В ТАКОМ СОСТОЯНИИ.

и началось. ей нужно сменить простыни. я говорю, нет. она про простыни. снова и снова. одним словом – домовладелица. но зато какое тело, сплошное тело, каждая ее частичка отчаянно вопила: ТЕЛО ТЕЛО ТЕЛО. помнится, я прожил у нее всего 2 недели, а на первом этаже был бар, и вот когда ко мне кто-нибудь приходил, а меня в комнате не оказывалось, то она заявляла гостю: да он в баре там внизу, он все время околачивается в этом подвале. и они потом мне говорили: «господи исусе, мужик, что у тебя за ХОЗЯЙКА такая?»

а она была здоровенной белой бабой, которая якшалась с местными филиппинцами, эти черти вытворяли такое по мужицкой части, что белым и во сне не приснится, даже мне; островитяне фланировали в широкополых шляпах а-ля Джордж Рафт[4] и пиджаках с наставными плечами, короче, они были типа местные законодатели мод, парни со стилетами; кожаные штиблеты, сальные развратные рожи – куда же вы подевались?

ну, так или иначе, а выпить было нечего, и я просидел в своей комнате несколько часов кряду, едва не свихнувшись; нервный, пришибленный, с распухшими яйцами, имея на кармане 450 баксов, я не мог купить себе даже дешевого пива. я ждал темноты, темноты – не смерти. я хотел слинять. еще одна попытка, собрав всю волю в кулак, я слегка приоткрыл дверь, не снимая цепочки. он был там – маленькая вертлявая обезьяна с молотком, я открыл дверь, он поднял молоток и ухмыльнулся, я закрыл, он вытащил изо рта гвозди и прикинулся, что прибивает ковровую дорожку, идущую вниз по лестнице до первого этажа. не знаю, сколько это продолжалось. одно и то же – я приоткрываю дверь, он поднимает молоток и ухмыляется, сраная обезьяна! он всегда оставался возле моей двери. я начал сходить с ума. маленькие круги вращались, вращались, вращались, и бледные плоскости и вспышки света теснились в моей черепушке. уверовав, что окончательно рехнулся, я взял в одну руку свой чемодан – совсем легкий – одно тряпье, в другую – печатную машинку – стальную, одолжил ее у жены одного приятеля и зажилил – более весомые ощущения: невзрачно-серая, плоская, тяжелая, видавшая виды, тривиальная… и так, цепочка с двери снята, с выпученными шарами, с чемоданом в одной руке, с ворованной машинкой в другой, я ринулся под пулеметный огонь, скорбная утренняя заря, шуршание пшенки, конец света.

ЭЙ! ТЫ КУДА?

мартышка привстала на одно колено, подняла молоток – отблеск электрического света на металле молотка, – и мне хватило этого: в левой у меня чемодан, стальная портативная печатная машинка – в правой, враг в превосходной позиции – ниже моих колен – я размахнулся, вложив максимум точности и чуток ярости, и дал ему плоской, тяжелой и жесткой стороной машинки, со всего маху, прямо по башке, по его черепушке, по виску, по всему его существу.

мне показалось, что на время померк свет и все вокруг зарыдало, затем тишина. вдруг я уже на улице, тротуар, скатился по лестнице, сам того не заметив, и как на удачу – такси.

ТАКСИ!

я внутри.

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ВОКЗАЛ.

как здорово шуршат шины в утренней тишине.

НЕТ, ПОДОЖДИ, спохватился я. ДАВАЙ НА АВТОВОКЗАЛ.

А ЧЁ ТАКОЕ, ЧУВАК?

ДА Я ТОЛЬКО ЧТО УБИЛ СВОЕГО ОТЦА.

ТЫ УБИЛ ОТЦА?

ЧЁ, ПЕРВЫЙ РАЗ СЛЫШИШЬ О ТАКОМ?

КОНЕЧНО.

ТОГДА ГОНИ: АВТОВОКЗАЛ.

я просидел на вокзале целый час, ожидая автобус на Нью-Орлеан, и все гадал, убил я того парня или нет. наконец загрузился со всем скарбом, машинку запихнул в самую глубь на верхней полке, не хотелось, чтобы эта штуковина свалилась мне на голову, поездка вышла долгой, много выпивки и небольшое увлечение рыжеволосой из Фотр-Уорта. я выгрузился вместе с ней в этом самом Форт-Уорте, но рыжая жила с матерью, и мне пришлось искать комнату, по ошибке я снял угол в публичном доме, и всю ночь слушал женские вопли типа: «ЭТУ штуку в МЕНЯ? да НИ ЗА КАКИЕ деньги!», звуки спускаемого унитаза и хлопанье дверями.

а рыжеволосая, она была прекрасное невинное дитя, похоже, берегла себя для более достойного мужика, короче, я покинул город, так и не забравшись ей в трусики. наконец я оказался в Нью-Орлеане.

а вы помните Эльфа? парня, с которым я дрался. ну так он погиб во время войны под пулеметным огнем. я слышал, он долго мучился, недели три-четыре, перед тем как испустить дух, и вот странная вещь, он как-то сказал мне, нет, вернее, спросил:

– прикинь, какой-нибудь мудак прижмет гашетку пальцем и располосует меня пополам?

– ну так ты сам в этом виноват.

– конечно, ты-то вот не собираешься умирать ни под чьими пулеметами.

– это уж как пить дать, дружище, кроме как под дулом Дядюшки Сэма.

– кончай ты мне эту туфту гнать! я же знаю, что ты любишь свою страну. по глазам вижу! любишь, по-настоящему любишь!

и тогда я его ударил первый раз.

что было потом, вы уже знаете из этого рассказа.

в Новом Орлеане я внимательно подошел к съему жилья, чтобы снова не оказаться в публичном доме, хотя весь город смахивал на большой бордель.

мы сидели в конторе после очередной игры, которую просрали со счетом 1:7. сезон перевалил на вторую половину, а мы тащились в хвосте, отставая на 25 игр от первого места. я осознавал, что это мой последний сезон в качестве менеджера «Синих». старик Хендерсон достал из ящика стола пинту, отхлебнул и подтолкнул бутылку ко мне.

– до кучи, две недели назад я подхватил мандавошек, – сообщил Хендерсон.

– черт, мои соболезнования, босс.

– недолго мне осталось, боссом-то.

– понимаю, босс, но ведь ни один из менеджеров не сможет сдвинуть этих пропойц с последнего места, – сказал я и одним глотком опростал треть пинты.

– и что хуже всего, я думаю, что подхватил этих мандавошек от своей собственной жены.

я не знал, что мне делать, смеяться или плакать, поэтому промолчал.

раздался очень робкий стук в дверь, затем она отворилась, и мы увидели на пороге какого-то чудилу с бумажными крыльями, прикрепленными к спине. парнишке было лет восемнадцать.

– я хочу помочь клубу, – сказал он.

за его спиной болтались здоровые бумажные крылья. реальный кретин. на спине пиджака прорезаны дырки. черт, а эти крылья то ли приклеены, то ли примотаны, то ли еще чего.

– послушай, – сказал Хендерсон, – будь так добр, съеби отсюда нахуй! нам сегодня хватило комедии на поле, просто со смеху все подыхали, так что пиздуй отсюда без оглядки, сынок!

чудак подошел к столу, глотнул из нашей бутылки и сказал:

– мистер Хендерсон, я ответ на ваши молитвы.

– сынок, – продолжил босс, – ты еще слишком мал, чтобы хлестать такое пойло.

– я старше, чем выгляжу.

– сейчас ты еще повзрослеешь! – пообещал Хендерсон и нажал на кнопку под столом.

а это означало, что через мгновение в офисе появится Буйвол Кронкайт. я не буду утверждать, что Кронкайт убивал направо и налево, нет, я вообще не уверен, что он убил кого-нибудь, но знаю точно, что вам крупно повезет, если вы еще сможете курить через резиновую жопу после того, как он вас обслужит. Буйвол ввалился в офис, чуть было не сорвав дверь с петель.

– который, босс? – промычал он, шевеля своими огромными пальцами и оглядывая комнату.

– вот этот гопник с бумажными крыльями. Буйвол двинулся на парнишку.

– не трогай меня, – пропищал гопник с бумажными крыльями.

Кронкайт кинулся на него – и вдруг, спаси меня господи, этот гопник… взлетел! он порхал по комнате под самым потолком. я потянулся к бутылке, но старый хрыч Хендерсон опередил меня. Буйвол рухнул на колени и заголосил:

– Господь наш, царствующий на небесах, сжалься надо мной! ангел! ангел!

– не будь ослом! – ответил ему ангел, кружа по комнате. – никакой я не ангел, просто я хочу помочь вашей команде. я болел за нее сколько себя помню.

– ладно, приземляйся, давай все обсудим, – сказал Хендерсон.

ангел, или черт знает, кто он там был, опустился на стул. Буйвол подполз к его ногам, стянул с них башмаки с носками и стал целовать грязные лодыжки. Хендерсон наклонился к своему телохранителю и с крайним отвращением на физиономии прошипел, брызгая слюной:

– пошел нахуй, уебище недоразвитое! чего я ненавижу, так это сопливую сентиментальность!

Буйвол утерся и быстренько свалил. Хендерсон стал шарить по ящикам своего стола.

– блядь, где-то у меня тут контракт был… – проворчал он.

по ходу поиска контракта обнаружилась еще одна пинта виски. Хендерсон сорвал с горлышка целлофан и посмотрел на парнишку:

– скажи-ка, а бить-то ты умеешь? крученый? наружу? вовнутрь? скользящий?

– а черт его знает, чего я умею, – ответил крылатый чудик. – мне приходилось скрываться. я только читал газеты и смотрел телевизор, но я всегда болел за «Синих», и было чертовски обидно за нынешний сезон.

– ты скрывался? где? знаешь, человеку с крыльями трудно спрятаться даже в Бронксе! в чем твоя фишка? как ты это вытворяешь?

– мистер Хендерсон, мне бы не хотелось забивать вам голову техническими деталями.

– кстати, как твое имя, сынок?

– Ирус. Ирус Хриспин. И. Х. – сокращенно.

– эй, сынок, ты что, еб твою мать, прикалываешься надо мной?

– нет, что вы, мистер Хендерсон.

– ну, тогда держи пять. они пожали друг другу руки.

– блядь, у тебя руки как ледышки! ты ел чего-нибудь последнее время?

– немного жареной картошки с цыпленком и пиво. часа в четыре.

– выпей, сынок.

Хендерсон повернулся ко мне:

– Бейли?

– ну?

– обеспечь, чтобы вся эта пиздобратия под названием бейсбольная команда собралась завтра на поле в десять утра, все без исключения. я думаю, что мы наведем шороху покруче, чем со взрывом ядерной бомбы. а теперь сваливаем отсюда, нам всем надо выспаться. у тебя есть где переночевать, малыш?

– конечно, – отозвался И. Х., взмахнул крыльями, вылетел на лестничную площадку и исчез.

стадион был закрыт наглухо, никого, кроме игроков, и они таращились своими похмельными зенками на парнишку с крыльями и думали, что это какой-то рекламный трюк. или репетиция некой хохмы. команда выползла на поле, нового игрока определили на основную базу, ох, видели бы вы, как округлились припухшие, покрасневшие глаза ребят, когда чудик с крылышками отбил мяч к линии третьей базы, а сам вспорхнул и ПОЛЕТЕЛ к первой! Затем он коснулся земли, и прежде чем игрок третьей базы смог сделать пас, парнишка уже перелетел на вторую базу.

все просто охуели, просто замерли, как осоловевшие бараны на лужайке под утренним солнышком. играть за такую команду, как «Синие», это уже чистое сумасшествие, но сейчас на поле происходило качественно иное безумие.

крылья у парня работали так быстро, что их не было видно, и даже если с утра вы успели принять пару таблеток алказельцера, все равно вам их было не разглядеть. короче, никто и глазом не успел моргнуть, как И. Х. приземлился на основной базе.

вскоре мы выяснили, что парнишка может один справиться на всем внешнем поле, скорость его полета была чудовищной! поэтому мы сняли остальных игроков и перевели их на внутреннее поле, это дало нам дополнительных двоих шотстоперов и двоих игроков второй базы. и как бы мы ни были плохи, до чего же мы были хороши!

вечером должна была состояться наша первая игра в чемпионате с Ирусом Хриспином на внешнем поле.

первое, что я сделал после тренировки, это позвонил Багси Мэлоуну.

– Багси, какие там ставки против того, что «Синие» возьмут кубок?

– доска пустая, ни один кретин не поставит на «Синих», даже если будет десять тысяч к одному.

– а сколько ты поставишь?

– ты это серьезно?

– да.

– двести пятьдесят к одному. хочешь поставить доллар, так?

– косарь.

– тысячу?! подожди минутку! слушай, я перезвоню тебе через пару часиков.

телефон зазвонил через один час сорок пять минут.

– хорошо, я принимаю твою ставку. всегда найдется, куда пристроить тысячу баксов.

– спасибо, Багси.

– всегда пожалуйста.

и вот первая игра в новом составе, я никогда ее не забуду. поначалу все решили, что мы подпустили небольшую хохму, чтобы завести толпу, но когда Ирус Хриспин взмыл над полем и, перемахнув через левого защитника в центре поля, опустился на пустующую базу, вот тогда игра началась! я глянул на ложу, в которой сидел Багси. когда И. Х. взлетел, у него изо рта вывалилась пятидолларовая сигара. но в правилах ничего не сказано насчет того, что человек с крыльями не может играть в бейсбол, так что мы всех их держали за яйца, мертвой хваткой. первую игру мы взяли без напряга. Хриспин сделал четыре прямых прохода. наши соперники так и не смогли справиться с нами на внутреннем поле, а уж на внешнем и подавно.

с каждой игрой зрителей становилось все больше и больше. с них было довольно поглазеть на летающего человека, а тут еще такая интрига – до первого места нам было 25 игр, времени оставалось совсем мало, толпа валила без удержу, народ обожает смотреть, как поднимаются из нокаута, а «Синие» все набирали и набирали очки. да, чудесное было время.

налетели журналисты – «Лайф», «Тайм», «Лук», – все они хотели интервьюировать Ируса, но он ничего им не сказал. «я просто хочу, чтобы “Синие” взяли кубок», – был его ответ на все их вопросы.

но наша победа по-прежнему оставалась трудной задачей, даже математически, и, как бывает в книжках, все должна была решить финальная игра сезона, игра за первое место, победитель получит все. итак – мы или «Бенгалия».

мы не отдали ни одной игры, с тех пор как к нам присоединился Ирус, и я уже ощущал близость 250 косарей. какой я все же хороший менеджер!

перед последней игрой мы были в нашем офисе – старик Хендерсон и я. на лестнице послышался шум, дверь распахнулась, и ввалился И. Х. – пьяный и без крыльев. вместо крыльев только обрубки.

– они отпилили мои гребаные крылья, эти поганые крысы! они подослали ко мне в отель женщину… ох, что это была за женщина! какое тело! они что-то подмешали мне в выпивку! и как только я дорвался до ее шикарной пизды, они навалились и стали отпиливать мне крылья! я не мог пошевелиться! не мог даже яйца подобрать! просто ФАРС! а этот сукин сын с сигарой в зубах все улыбался и хихикал!.. ох господи, какая дивная женщина, я просто не смог удержаться… ох блядь…

– эх, парень, ты не первый, кто погорел из-за бабы. кровь не идет? – спросил Хендерсон.

– нет, это же просто кость, но я уничтожен, я подвел вас, я подвел команду, как я себя ужасно чувствую, ужасно, ужасно…

он чувствует себя ужасно? блядь, плакали мои 250 штук.

я добил остатки виски. И. Х. был слишком пьян, чтобы выходить на поле, с крыльями или без. Хендерсон просто уронил голову на стол и заплакал. я пошарил в нижнем ящике стола босса, достал его «люгер», сунул пушку в карман пиджака, покинул офис и спустился в гостевую ложу. я занял место прямо за ложей, где расположился Багси Мэлоун с восхитительной женщиной. это была личная хендерсоновская ложа, но босс напивался вусмерть вместе с погибшим ангелом, и ему ложа была уже без надобности. а команде больше не нужен был я. позвонив в даг-аут, я сказал, чтобы командовал наш центровой отбивающий или кто-нибудь другой.

– привет, Багси!

мы были на своем поле, так что «бенгальцы» выставили своего отбивающего.

– а где твой центральный игрок? что-то я его не вижу, – отозвался Багси, раскуривая очередную пятидолларовую сигару.

– наш центральный игрок отправился назад на небеса с помощью твоей «сирс-робаковской» ножовки за три с полтиной.

Багси рассмеялся и ответил:

– такие парни, как я, могут нассать мулу в глаза, а выйдет мятный джулеп, вот поэтому я там, где я есть.

– а кто эта прекрасная дама с тобой? – поинтересовался я.

– о, это Елена. Елена, это Тим Бейли – наихудший менеджер в бейсболе.

Елена скрестила свои нейлоновые прелести под названием ноги, и я простил Хриспину все.

– приятно познакомиться, мистер Бейли.

– да уж конечно.

игра началась, все вернулось на круги своя – на седьмой подаче счет был 10:0. Багси был сам не свой от счастья, лапал Еленины ножки, терся о нее, весь мир был у него в кармане. он повернулся ко мне и протянул пятибаксовую сигару. я закурил.

– а что, этот парень и вправду был ангелом? – спросил Багси, не скрывая ухмылки.

– он просил называть его попросту И. Х., больше ничего не могу сказать.

– похоже, человек побеждает Бога всякий раз, как они схлестнутся.

– не знаю, но, по-моему, отрезать человеку крылья – это все равно что отхватить ему член.

– возможно, и так, но, как я разумею, сила заставляет мир двигаться.

– а смерть заставляет его остановиться, так, что ли?

с этими словами я достал «люгер» и приставил дуло к затылку Багси.

– черт возьми, Бейли! держи себя в руках! я отдам тебе половину всего, что имею! ну хочешь, возьми все – эту девку, бизнес, все – только убери пистолет!

– если ты считаешь, что убийство – это сила, так отведай ее!

я спустил курок. кошмар. «люгер». бледно-желтые осколки черепа, ошметки мозга и кровища повсюду – на мне, на нейлоновых ляжках, на платье…

игра была приостановлена на час, пока нас не увезли со стадиона – мертвого Багси, его бьющуюся в истерике женщину и меня.

Бог над Человеком. Человек выше Бога. мать варила земляничное варенье, в то время как меня от всего просто воротило с души.

а на следующий день, уже в камере, я получил от надзирателя газету:

«СИНИЕ» ВЫРВАЛИ ПОБЕДУ В ЧЕТЫРНАДЦАТИ ПОДАЧАХ СО СЧЕТОМ 12:11!

я подошел к окошку в камере, скомкал газету и стал пропихивать ее сквозь решетку, а когда наконец я вытолкнул комок наружу и он полетел с восьмого этажа и расправился, мне померещилось, что это крылья. да хуйня все это, обыкновенный комок бумаги, шлепнулся с восьмого этажа в море, в бело-синие волны, до которых мне не дотянуться… Бог надирал Человека всегда и постоянно, Бог – он же присутствует везде, и в ебаном «люгере», и в живописи Клее[5], и вот теперь те нейлоновые ляжки трутся вокруг другого кретина. Багси Мэлоун проиграл мне 250 штук и теперь не мог расплатиться. И. Х. с крыльями, И. Х. без крыльев, И. Х. на кресте – какая разница! я был все еще жив и поэтому отошел от окна, спустил штаны, уселся на тюремный толчок без стульчака и капитально поднатужился. на тюремном толчке сидел и срал экс-менеджер высшей лиги и экс-человек. вдруг сквозь решетку ворвался легкий ветерок и так же мгновенно ускользнул.

там было невыносимо жарко. я добрел до рояля и стал бренчать. играть я не умею, просто тренькал по клавишам. кто-то пустился в пляс прямо на кушетке. мои ноги на что-то наткнулись. я заглянул под рояль и обнаружил там девицу. она развалилась на полу, юбка соблазнительно задралась. продолжая играть одной рукой, свободную я запустил ей между ног, но то ли от плохой музыки, то ли от моего пальца девица проснулась и выбралась из-под рояля, танец на кушетке тоже прервался. тогда я перебрался на кушетку и вздремнул пятнадцать минут. я не спал две ночи и два дня. и еще было жарко, невыносимо жарко. проснувшись, я стал блевать в кофейную чашку; когда она наполнилась, я продолжил на кушетку, кто-то приволок кастрюлю. вовремя.

я воспользовался кастрюлей. короче, все было отвратно.

поднявшись с кушетки, я направился в ванную. там оказались двое голых парней, один намыливал другому яйца кисточкой и сбривал волосню.

– эй, ребята, мне бы надо просраться, – сказал я.

– валяй, – откликнулся тот, кому брили яйца, – мы не будем тебе мешать.

я вошел и уселся на толчок.

– я слышал, Симпсона уволили из «Клуба-восемьдесят шесть», – сказал парень с кисточкой и бритвой в руках.

– Кей-Пи-эФ-Кей, – ответил его приятель, – они увольняют больше народу, чем «Дуглас Эркрафт», «Сирс Робак» и «Трифти Драгз», вместе взятые. одно неверное слово, одно высказывание, не укладывающееся в их концепцию гуманизма, политики, искусства и тэ дэ и тэ пэ, – и ты вне игры. только одному парню на Кей-Пи-эФ-Кей это не грозит – Элиоту Минцу[6]. он как тот игрушечный аккордеон – не важно, на какие клавиши жать, звук все равно будет один и тот же.

– ну, давай, – сказал парень с помазком и бритвой.

– что давать?

– помни свою елду, чтобы она встала.

я с плеском отложил здоровенную говеху.

– Господи Исусе! – воскликнул парень с помазком, правда, он уже бросил его в раковину.

– при чем тут Иисус? – осведомился второй.

– да у тебя залупа с кулак!

– это у меня после аварии, так и осталось.

– хотел бы я попасть в такую аварию, я разродился еще одной говехой.

– ладно, продолжим, – сказал тот, что орудовал бритвой.

– что теперь?

– теперь выгни спину и просунь хозяйство между ляжек.

– вот так, что ли?

– ага.

– и что?

– приспусти живот, ниже. сожми покрепче ноги… вот так, отлично! видишь? теперь тебе никогда не потребуется никакая баба!

– ой, Гарри, да разве это похоже на настоящую дыру! что ты мне втюхиваешь? это же говно собачье!

– да надо просто потренироваться! вот увидишь! все получится!

я подтерся, спустил воду и вышел.

добравшись до холодильника, я полез за пивом, взял две банки, открыл обе сразу и приложился к первой. судя по всему, я был где-то в Северном Голливуде. освежившись, я уселся напротив парня с двухфутовой бородищей, на его косматой башке красовался красный жестяной шлем. этот чудила бесился две ночи, но теперь весь спид кончился, и он стал тормозить, правда, еще не отключился окончательно, просто торчал печальный и безучастный, наверно, надеялся долбануться косячком, но никто не проявлял никакой активности.

– Биг-Джек, – поприветствовал я парня.

– Буковски, ты должен мне сорок баксов, – промычал Джек.

– послушай, Джек, сдается мне, что прошлой ночью я вернул тебе двадцать баксов. да, я определенно помню эту двадцатку.

– помнишь? да прошлой ночью ты не помнил, что ты Буковски! ты был пьян, поэтому ничего помнить не можешь!

Биг-Джек терпеть не мог алкашей. рядом сидела его подружка Мэгги, она ввязалась в разговор:

– ты давал ему двадцатку, все правильно, но ты просто хотел еще выжрать. мы пошли и купили тебе пойла, а сдачу вернули.

– ладно, согласен. но где мы вообще? в Северном Голливуде?

– нет, в Пасадине.

– в Пасадине? да ладно вам.

я все наблюдал за огромной занавеской. туда заходили люди, иногда они минут через десять – пятнадцать выходили обратно, иногда пропадали с концами. этот бардак длился уже двое суток. я добил второе пиво, поднялся, отодвинул занавеску и вошел – там была темнотища, воняло дурью и еблей. когда мои глаза свыклись с темнотой, я разглядел клубок человеческих тел, в основном парни, они лизали, сосали и ебли друг дружку. это не для меня. я бабник. к тому же воняло, как в мужской раздевалке физзала после того, как все сделают по паре подходов к брусьям. спермой тоже воняло. я чуть снова не начал блевать, тут ко мне подвалил какой-то светлый ниггер.

– эй, да ты Чарльз Буковски, верно?

– м-гу, – промычал я.

– ух ты! офигеть! я читал «Распятие в руке смерти»[7]! по-моему, ты величайший поэт со времен Верлена![8]

– Верлена?

– именно Верлена!

тут он придвинулся и заграбастал мои яйца. я отвел его руку.

– в чем дело? – удивился ниггер.

– не сегодня, малыш, я ищу своего друга.

– о, извини… – и отвалил.

я еще раз оглядел этот бордель и уже собирался слинять, как вдруг приметил в дальнем углу бабенку. ноги ее были раскинуты, но, похоже, она пребывала в полном отрубе. я подгреб поближе и присмотрелся повнимательней. спустил штаны. приспустил трусы. бабенка выглядела что надо. я пристроился и вдул ей. вдул по самые яйца.

– о-о-ох, – простонала подо мной она. – здорово! у тебя такой выгнутый! прямо как багор!

– последствия аварии. это было еще в детстве, свалился с трехколесного велика.

– у-у-ух…

я уже был недалеко от финиша, как вдруг что-то твердое и горячее вонзилось мне между ягодиц. у меня искры из глаз посыпались.

– эй, какого черта! – завопил я, вскакивая и отбиваясь.