Саид. За гранью Шерр Анастасия

Становится смешно. Это он пытается меня расположить к себе? Разве не наоборот должно быть?

– Как скажешь, – киваю и достаю ключи. – Только у меня условие. Сеанс будет недолгим, я очень устала.

Сражаться с этим упрямцем, и правда, бессмысленно, только время потеряю.

Он нависает надо мной, пока я открываю дверь, тем самым нарушая допустимые границы и врываясь в моё личное пространство. Пространство, куда я никого никогда не впускаю. По коже пробегает мороз, но я списываю это на холод в подъезде.

– Если есть какие-то проблемы – скажи. Я порешаю, – произносит негромко, практически мне на ухо.

– Сначала нужно порешать твои проблемы. А тут у нас поле непаханое, – отвечаю ему с ехидной ухмылкой, толкая дверь внутрь. – И главная твоя проблема – ты сам.

– Ты предлагаешь мне пустить пулю себе в висок? – он проходит следом за мной, расстёгивает пальто.

– Нет. Для начала прекрати вламываться ко мне посреди ночи, – показательно снимаю ботинки, однако, мой наглый гость даже не думает снимать обувь. Нужно прибавить в счёт химчистку ковров.

– Вламываться посреди ночи к одиноким, красивым девушкам – моя страсть. Ничего не могу с собой поделать.

Поднимаюсь со стула, стаскиваю с себя всё ещё мокрую куртку.

– Я не девушка для тебя, Саид. Я врач твоей души. Бесполое существо. Максимум, кем я могу быть для тебя – это другом. Не более.

Он опускает взгляд на мою грудь, пялится беззастенчиво, так же как и в прошлую встречу, даже не пытаясь скрыть свои мысли, что чётко проступают на его самодовольном лице.

– Мне будет трудно с этим смириться, кукла Надя. С такими сиськами говорить о дружбе просто неприлично.

– Сделаем вид, что ты этого не говорил, а я – не слышала. В противном случае, ты должен будешь уйти, и наши встречи прекратятся.

Хаджиев улыбается. Широко, искренне, как мне кажется. По-мальчишески как-то. Подозреваю, он не часто так улыбается. Чтобы без сарказма, без иронии и хищного взгляда.

– Кукла Надя, – тянет негромко, упирается руками по обе стороны от моей головы, что вынуждает податься назад. – Открою тебе страшный секрет. Всё запретное манит меня. Я люблю нарушать запреты.

Эта близость меня уже серьёзно напрягает, и я вынуждена пойти на попятную.

– Проходи в комнату, пожалуйста.

Он отталкивается от стены, уверенным шагом идёт в гостиную, а я тихо выдыхаю. Надо собраться, что-то я совсем расклеилась. Да кто он вообще такой? Обычный мужик с тараканами, коих я наблюдаю каждый день.

«Соберись, Надя. Не показывай ему свой страх», – уговариваю себя по пути в комнату и жалею, что не открыла бутылку вина по пути домой.

ГЛАВА 7

– Ты говорил, что твой отец виноват в гибели мамы. Расскажешь мне об этом? – ставлю перед ним чашку со свежесваренным кофе, себе наливаю ромашкового чаю. Раз уж не суждено сегодня выпить вина…

– Её убили из-за него. А он не смог защитить, – сейчас Саид не особо разговорчив. Что ж, я его понимаю, как никто другой. Иногда воспоминания бывают такими болезненными, будто переживаешь всё заново, раз за разом окунаясь в это пламя, пожирающее твою душу. Это не больно. Это жутко. Так что просыпаешься по ночам и не сразу понимаешь, где находишься. И кричишь в пустоту, но тебя никто не слышит.

– Это случилось при тебе?

Его злит этот вопрос. Кажется, что всё, касающееся его матери, причиняет ему нестерпимую боль. Такие люди, как Хаджиев, обычно скрывают раны, пряча их за гневом. Вот и сейчас он становится серьёзным, в глазах плещется раздражение.

– Да.

Плохо. Это очень плохо. Травмы детства остаются с нами на всю жизнь.

– Если ты не готов, мы можем пока не говорить об этом.

– Все нормально.

– Скажи, ты пытался простить отца? Как-то его оправдать или найти объяснение всему случившемуся? Может, он не был виноват, просто так сложились обстоятельства? Вряд ли он хотел гибели твоей мамы.

Саид фыркает.

– Он не смог её защитить, потому что в тот момент был со своей семьёй. Он оберегал их. Свою жену и сыновей. А мы с мамой жили сами по себе. Она была любовницей, а я был внебрачным ребёнком, не имеющим такой ценности, как его законнорождённые сыновья. После гибели матери он лишил меня её ещё раз, когда привёл в свой дом и заставил всех свидетелей того времени замолчать. Я был вынужден называть мамой ту, которая никогда не была ею. Которая не рожала меня и не воспитывала. Он лишил меня всего: матери, детства, семейных ценностей.

Я почувствовала, как к горлу подступает ком. Это было… сильно. Пронзительно и остро. В каждом его слове скользила ничем не прикрытая боль. И ярость. Обнажённая, яркая, накопленная годами.

– Саид, а почему ты не считаешь семьёй своих братьев? Они тоже перед тобой провинились?

Он поднимает на меня взгляд, и отчего-то становится не по себе. Зрачки его глаз потемнели, стали почти чёрными. Выражение лица нечитаемое, будто в камень превратился. По спине проходит озноб, и я крепче сжимаю в ладонях чашку. Кажется, если не буду сейчас за что-то держаться, свалюсь с кресла.