Идеология русской государственности. Континент Россия Мостовой Петр

II.0.1. Миф, легенда и история являются знаниями

Множество копий сломано в общественной дискуссии по поводу роли исторической науки или вообще истории, как любого описания и интерпретации событий прошлого, в политической практике и формировании курса власти.

Одни диспутанты утверждают, что история – это вовсе не наука, а лишь «прислужница» идеологии. При этом «идеология» в их устах – либо ругательное слово, либо, напротив, великая и едва ли не главная ценность. В любом случае с этой точки зрения историческое описание является формой и способом подачи идеологического содержания.

Другие доказывают, что историю «пишут победители», а побежденные из истории исчезают, вместе со своей ролью и точкой зрения. И, опять-таки, такое положение либо нормально (или даже единственно возможно), либо с ним нужно всячески бороться и обеспечить «права побеждённых», услышать голос их «правды».

Все эти точки зрения сходятся в одном – что якобы ни государство, ни общество (народ) не могут обойтись без представления о том, как же в прошлом было «на самом деле», и что надо дать убедительный ответ на вопрос об этом «самом деле», согласившись с якобы довлеющей «потребностью» в бесспорности картины прошлого.

Такой вымысел о прошлом (а ничем, кроме вымысла, подобная конструкция быть не может) называют «мифом», который-де лежит в основе ни более ни менее, а самого исторического существования нации, её государства и общественной жизни. Нетрудно видеть, что, принимая подобный взгляд на вещи, мы оказываемся в плену у «борьбы» разных вымыслов, ложь уравнивается в правах с правдой, точек зрения может быть сколько угодно (у каждого – своя), а вопрос об истине вообще не стоит. Исторической науке и знанию в этом контексте никакого места нет вообще.

Само предложение сконструировать «национальный миф» (называемый часто «национальной идеей») является подлинным механизмом вытеснения из интеллектуального оборота любых исторических представлений. Делается это под благовидными предлогами прекратить «переписывание истории» (хотя весь смысл подлинного исторического исследования именно в действительном переписывании без кавычек) и обрести будущее, которое на деле окажется лишь мистификацией прошлого.

Историческое знание (тем более историческая наука) принципиально спорно. Оно не обладает «истиной в последней инстанции» – как знание и наука вообще. Напротив, их ценность как раз в этом и состоит. А особое специальное значение исторического знания и наук в том, что именно история (как реальный процесс, ход вещей) «рассуживает» споры по поводу знания и придаёт тем или иным представлениям статус рабочих, принятых за основание для рискованных человеческих действий. Ведь то, что было, никуда не исчезает, не рассеивается, а всегда присутствует в том, что есть, хотя и в неявном, скрытом, свёрнутом виде.

Однако спорность исторического знания (как и любого знания) вовсе не в произволе мнения, которое действительно может быть любым, поскольку ничем не рискует и ни за что не отвечает (а когда рискует и отвечает, то называется уже по-другому – не мнением, а глупостью).

Позиции спора о знании должны быть обоснованы, и таких позиций всегда немного, как правило – всего две (что может быть идеализировано как «противоречие», «противоположность», «диалектика», «диалог»), хотя встречаются и более сложные интеллектуальные ситуации с тремя, четырьмя или даже большим числом позиций. Однако структура обоснованного спора не имеет ничего общего с перепалкой на телевизионном шоу или разноголосицей в прессе и социальных сетях. Она гораздо ближе к судебным прениям.

«Множественность» любого знания связана с тем, что знание есть знаковая конструкция, замещающая предмет исследования. Вещи сами по себе не могут быть предметами мысли, ими могут быть только специально, искусственно созданные «вещи мысли». Только к этим последним и применяются познавательные операции различного типа вместо предметов «реальности» (человеческой практической деятельности), а результаты этих операций относятся к реальным вещам.

Относимость (релевантность, сама возможность отнесения) знания есть вообще его первый критерий (что это именно знание, а не что-то иное). Отнесение может пониматься как интерпретация. Или как эксперимент – когда натуральные вещи подгоняются под знаковую конструкцию. В последнем случае, как правило, речь идёт об устранении различных «помех», «примесей» и вычленении из фона реальности исследуемого предмета в «чистом виде». Логической изоляции предмета в знании соответствует физическая изоляция реальной вещи в «вакууме» эксперимента.

Множество знаний удерживаетс в единстве отношения к чему-то «одному и тому же» не за счёт вещей реальности. Обратное наивное утверждение известно как натурализм, он же материализм, он же вульгарный материализм. Натурализм-материализм поэтому утверждает, что знания якобы «отражают» реальность. Это неверно. Так нельзя построить никаких, даже самых элементарных знаний. Множественность знаний удерживается иначе, с помощью идеальной «вещи мысли», идеи по Платону, зафиксированной специальной знаковой конструкцией объекта (идея становится объектом именно в силу знаковой привязки). Есть известная старая притча о слоне и нескольких слепых мудрецах, которые спорили о том, что есть слон. Один держался за хвост, другой за хобот, третий за ногу и т. д. Но вот вопрос: раз они слепые, откуда они знали, что вообще исследуют один и тот же предмет?

В чём специфика исторического знания по сравнению со знанием вообще? В (физическом) отсутствии предмета. Ведь прошлое прошло. Его нет. Есть лишь рассказы и записи о нём, то есть уже некоторое «изначальное» замещение. Отсюда и растут ноги утверждений, что история не может быть наукой. Якобы не дан предмет. Значит, и это мнение Декарта, история – только «враки», неправдоподобные россказни. Всё это нельзя проверить так, как можно проверить физическую теорию в эксперименте. Ответ Декарту, критику исторического знания как такового, дал методолог истории Р. Коллингвуд. Прошлое содержится в настоящем, является признаком и свойством последнего. История – перед нами. Всё, что мы видим и имеем – история. Подлинный предмет истории – настоящее. История – это мы сами. То, что определяет наши действия и поступки, цели и представления. Строя историческое знание, мы строим самих себя.

Ценой ошибки будет наша судьба. Победа или поражение. Идеальный объект исторического исследования – исторический процесс (История с большой буквы) – связывает исторические знания (реконструкцию событий, то есть факты) с деятелем, по отношению к которому всё «прошедшее» есть не просто «предпосылка», оно и есть он сам, то есть цель, намерение и воля, отталкивающаяся от прошлого, каким оно узнано и познано.

Прошлое нельзя изменить, его нельзя «переписать», ведь оно уже было, и в этом качестве прошлое есть одна из ипостасей Бытия. Прошлое существует. Оно реально, хотя и не «дано» нам. Оно существует в наших знаниях о нём, как их объект и даже в нашей вере в то, каким оно было. Но оно не тождественно нашему представлению о нём.

Очень важно понимать, что, изменив историческое знание или навязав другое, ложное или чужое знание кому-либо, мы меняем самого человека, варианты его действий и поведения, человек становится другим. «Переписывание» истории – это всегда изменение знания о прошлом, а это значит, что переписывается не то, что было когда-то, «переписывается» или даже «перезаписывается» человек здесь и сейчас в тот момент, когда он это изменённое знание принял. Никакая машина времени не нужна, чтобы исправить настоящее из прошлого. Достаточно «всего лишь» изменить знание об истории. Но, подчеркнём ещё раз, дело исторического самоопределения не решается вымыслом, произволом и ложью.

Сегодня модно говорить об «образе будущего», и это кажется понятным: как себя помыслишь «в завтра» – тем и будешь. Но для того, чтобы помыслить себя «в завтра», нужно ясно понимать, кто ты «сегодня». Каково само это «сегодня»? Какой у тебя «образ прошлого», каковы твои знания о себе, «образ себя»? Историческое знание – в отличие от вымысла, произвола и лжи – обладает действительной программирующей силой. Именно на основании знаний люди ставят цели, выбирают способ действия и совершают поступки. Этот метод может привести и к поражению, ошибке. Но он предоставляет и шанс успеха, победы. Если же метод реализован многократно, несколькими поколениями, то стратегический успех или неудача могут быть оценены вполне достоверно и надёжно. Вымысел или ложь нельзя называть мифом ни в каком смысле, поскольку в этом случае мы лишимся понятия, позволяющего фиксировать само начало истории, то, что ей предшествует.

Мы уже отметили, что миф, в отличие от истории, в узком смысле слова, является формой традиции устного предания и фиксирует повторяющиеся значимые (выдающиеся) события, происходившие в неопределённом прошлом. То есть не просто в прошлом, не охваченном хронологией (знаковой фиксацией, записью последовательных события), но в таком, где о самой последовательности событий судить нельзя. Легенда – однажды записанный историком и идеологом миф – по существу является пред-историей, после которой и с которой начинается запись событий, как уникальных и не повторяющихся (рассматриваемых как различные). Достоверность легенды в том, что миф записан без искажений, без литературного сочинительства со стороны летописца, таким, каким он передаётся изустно. Содержание мифа не может и не должно «проверяться» писцом. Содержание мифа не претендует на историческую точность описания конкретного события, однако этого и не требуется, поскольку содержание мифа релевантно – относимо к историческому процессу (объекту исторического знания) в целом именно в силу стереотипности обстоятельств и действий героев мифа. Миф описывает то, что повторялось, воспроизводилось, доисторический «круг времени». Записанный миф – легенда – входит в корпус исторического знания как описание границы, начала исторического процесса.

II.0.2. Русский миф, его легенда и начало русской истории

О Древней Руси, а в особенности о её «начале», мы имеем менее всего собственно исторических сведений, как, впрочем, о любом историческом «начале». Не случайно первым русским историком и идеологом в одном лице мы считаем Нестора-летописца, фигура которого сама по себе частично легендарна, поскольку невозможно точно установить, что в «Повести временных лет» принадлежит перу именно Нестора. Для нас Нестор – собирательная (то есть мифическая) фигура первого русского историка и первого идеолога русской государственности.

В летописи Нестора легендарная составляющая принимается на веру, поскольку проверить её содержание мы не можем. Но давайте зададим вопрос другого порядка: а что делает Нестор, излагая содержание мифа, создавая русскую легенду?

Ответ таков. Вообще-то Нестор описывает (исторический) процесс становления и развития русского государства. Он считает важным построить знание «о том, откуда есть пошла Русская земля», поэтому для него, живущего в XI веке, оказываются важными события, происходившие на 200 лет ранее и до того. Ему нужна отправная точка исторического процесса. Ею Нестор создает легенду, помещая её в один ряд с другими, уже историческими, знаниями (записями), превращая её тем самым в элемент исторического знания о русской государственности.

Зачем это вдруг понадобилось Нестору? Мы можем сказать, что у молодого русского народа, созданного крещением Руси, возникла насущная необходимость знать, «кто мы, откуда и куда идём?». По всей видимости, Нестору было понятно, что без этого знания (то есть идеологии) строительство государства далее невозможно, как и понимание народом того, зачем ему это государство.

Легенды о возникновении Русского государства фиксируют принципы этого становящегося государства, его форму. Да, Нестор делает это, как говорится, задним числом, спустя 200 (и более) лет – тогда, когда стала ощущаться потребность в знании о своём прошлом. Мы не будем вдаваться во множественные научные споры, которые, конечно же, необходимы для реконструкции исторических событий. Желательно только, чтобы спорщики помнили, что они спорят именно об «исторических фактах», то есть о реконструкции событий, а не о самих событиях. То, что «было на самом деле», не может рассматриваться как реальная вещь (в этом качестве она не дана), а только как идея, объект, доступный исключительно через знание и работу с ним.

Процесс становления и развития русского государства есть. Необходимо самоопределиться, то есть решить вопрос своего отношения к этому процессу. Будешь ли ты, Нестор, и ты, читатель Нестора, способствовать этому историческому процессу или же противодействовать, разрушать его? Третьего тут не дано. Мы исходим из того, что существование и развитие русского государства является фундаментальным процессом по отношению к существованию именно русской цивилизации и русского народа.

Государство для русских есть условие и способ существования в Истории в существенно большей степени, чем у иных наций и народов, многие из которых не имели государства вовсе, имеют сильно ослабленное «техническое» государство или же значительную часть своей истории подчинялись чужому государству. Мы будем, как и Нестор-летописец, рассматривать процесс развития русского государства как то, что отличает именно нас, русских, от иных культур и цивилизаций, определяет нашу преемственность (тем самым снимая вопрос об идентичности). Мы систематически будем обращаться к тому, при каких условиях и как именно воспроизводство и развитие русского государства оказалось возможным в различные моменты исторического времени.

Неважно, кем этнически был Рюрик – мифический герой. Нам нет нужды примыкать к норманнской или какой-либо другой теории происхождения государственности на Руси. Для целей настоящей работы это совершенно неважно. Прошли годы, века, тысяча лет – никаких норманнов нет, а Русское государство есть. Всюду в данном тексте прилагательное «русский» употребляется не в этническом, а в культурно-историческом, цивилизационном, политическом значении.

Отметим лишь, что «норманнская» теория неотъемлемо принадлежит западной идеологии, воюющей с русской. В ней сквозит привычный для Запада расистский подход, утверждающий культурно-генетическую ущербность славянства и вообще всего русского цивилизационного древа. Фактически интересно другое. Завоевания и покорения Руси норманнами точно не было, а вот завоевание ими же Англии точно было (и вообще британское общество представляет собой результат наслоения нескольких завоеваний). Давайте поставим англосаксонской цивилизации «зеркало» и зададим вопрос: возможно ли было строительство Британской империи без норманнского завоевания? Способны ли были «местные островитяне» сами построить мировую цивилизацию? Нам нет нужды отвечать на этот вопрос. Мы же не расисты. А вот англосаксам ответить было бы крайне желательно. Для их же идеологии.

Для нас важно не само вокняжение Рюрика и, повторимся, точно не его происхождение, а то, для чего оно было нужно и как происходило в рамках рождения русской государственности. «Земля наша велика и обильна, только порядку в ней нет. Так приходи княжить и владеть нами», – так изложил летописец причины и цели приглашения Рюрика (кем бы он ни был) народом Новгорода и Ладоги на княжение.

Первый принцип: летописец утверждает, что власть нужна для установления порядка. Не будет отношения «власть-подчинение» – не будет и порядка, а значит, мы проиграем и в военном смысле, и в конечном счёте в историческом. «Владеть нами» значит властвовать, то есть нормировать жизнь большой группы людей (отдавать приказы, что делать, чего не делать) и судить за нарушение нормировки.

Иными словами, русский миф (который совсем не нужно выдумывать – он есть) говорит о том, что русские с самого начала своей истории понимали сущность власти куда глубже, чем греки и римляне. И именно поэтому остались свободными от политики, демократии (наихудшего устройства власти, по мнению её главных античных теоретиков). От блужданий в дебрях политических теорий. А также на практике основали самое развитое и большое государство средиземноморского (европейского) цивилизационного корня, сделали его основой и стержнем своей национальной жизни, опорой культуры, мировоззрения и образа жизни.

Теоретическое понимание сущности власти как добровольности подчинения пришло «на ум» Западной Европе только по окончании Второй мировой войны благодаря теоретической интуиции нашего соотечественника А. Кожева. Это он научил французов читать и понимать Гегеля, а до того гегелевская философия отношения господина и раба, трактующая власть как насилие, была высшим достижением европейской мысли в отношении власти.

Летописец XI века уже хорошо понимает, что выжить и выиграть в исторической конкуренции, воспроизводиться как историческая сущность большая группа людей может только при наличии достаточной для этого организованности. Русь XI века уже борется за своё существование с Великой степью, чувствует дыхание Запада и знает о большой тысячелетней империи Рима и Византии.

Второй принцип, который фиксирует Нестор: древние русичи принимают власть некоего Рюрика над собой добровольно. Это их свободный выбор. Свободные люди учреждают над собой власть, чтобы быть сильнее, организованнее, дееспособнее и в конце концов для того, чтобы не быть покорёнными другими. Для того чтобы и дальше оставаться свободными, не превратиться в рабов. Русичи доверили Рюрику себя, а он принял за них ответственность. То есть доверился им. Доверие и ответственность суть неотъемлемые свойства власти-подчинения.

Эти два принципа суть то главное, что хотел нам сказать Нестор как первый идеолог русской государственности. Ещё он нам указывает, что учреждение нашей государственности произошло на севере Центральной русской равнины, в Новгороде и Ладоге. Здесь место рождения Русского государства, и именно отсюда пошла наша земля. Нестор сам при этом киевлянин, от него мы узнаём, что Олег, наследник Рюрика, завоевав Киев у Аскольда и Дира, назвал Киев «матерью городов русских», но пришёл-то он из Новгорода, чтобы взять Киев. Метафорически, если Киев – это «мать» городов русских, то Новгород – их «отец», «взявший» Киев за себя.

II.0.3. Создание русского народа

Второе важнейшее событие в нашей древней истории учреждения власти и государственности как формы её существования – это принятие восточного (византийского) христианства, что определило нашу культурную и цивилизационную преемственность со средиземноморской цивилизацией. Несть числа многочисленным спорам историков о том, как «на самом деле» это происходило. Можно с уверенностью сказать, что это не один момент, а множество разных моментов времени. Поэтому здесь также есть место мифу и легенде, которые переплетены с уже историческим описанием событий. Для решения нашей задачи это опять-таки несущественно.

Легенда гласит, что первым крестил Русь св. апостол Андрей. Обращение к этой легенде будет фигурировать в спорах начинающих русских богословов с искушёнными греческими. Эти споры предшествовали расколу русского православия. Русская сторона обосновывала самостоятельное значение русских источников православного вероучения, их приоритет по отношению к греческим источникам (аргументация оказалась сильной, но позиция в целом не устояла, патриарх Никон принял противоположную сторону). Другая легенда связывает крещение Руси с посмертным чудом, совершённым св. Стефаном, епископом Сурожским, явившимся русскому князю во сне. Это уже VIII век. К моменту княжения Святослава, отца св. равноапостольного князя Владимира, Киев был уже в значительной мере православным, в том числе усилиями св. княгини Ольги, матери Святослава и бабушки Владимира.

А далее: «Настал критический момент, когда языческие силы антихристианской реакции решили смести со своего пути грозный призрак принятия греческой веры и морального подчинения грекам»[2].

Однако победе язычества над греческой верой не суждено было сбыться. Владимир из язычника неожиданно для языческой партии Святослава обратился в христианство – к великой досаде и недоумению последней. Сам акт обращения – легенда, он повторяет множество бывших и до него обращений язычников в христианство. Но что это было именно обращение, а не политическое решение («выбор») относительно «религии народа», подтверждается дальнейшим радикальным изменением образа жизни и действий Владимира.

«Большим препятствием к реалистическому постижению обращения кн. Владимира является та житийная легенда, которая вставлена в состав летописного киевского свода под 988 г., на месте других более ценных для нас кратких сведений, истребленных официальной цензурой греческой церковной власти первого греческого киевского митрополита Феопемта, поставленного во главе русской церкви в 1057 г.,[3] уже при князе Ярославе Владимировиче.

Данный этой вставной повестью материал об обстоятельствах религиозного переворота у князя Владимира представляется совершенно неудовлетворительным, ни логически, ни психологически. Владимир – неистовый фанатик, вдруг становится каким-то апатичным, почти индифферентным искателем вер. И даже не сам лично торопится исследовать их, а посылает в разные страны своих послов наподобие коммерческих агентов или политических разведчиков. Это – ненатуральная сказка для детей»[4].

Собственно именно этим чудом обращения Владимир и инициировал крещение Руси (а вовсе не силой и даже не властью), подчинив своей вере всю свою деятельность и жизнь правителя и склонив к ней народ.

Нельзя заставить верить. Можно заставить имитировать веру, но по-настоящему верить заставить нельзя. Подлинная вера свободна и добровольна, как и подлинная власть. Решительно нельзя быть кем-то и ни во что не верить. Вера есть у человека всегда. В пределе человек есть то, во что он верит, вера замыкает и дополняет до целого, до основы личности то, что человек знает. Сущность человека идеальна по своей природе, она есть совокупность его веры, знаний и построенных с их помощью представлений. Она не находится, вопреки К. Марксу, в «совокупности общественных отношений», в которые человек включён. Наоборот, общественные отношения являются предметом для человеческого мышления, понимания, рефлексии, а саму возможность последних и определяют вера и знания.

Всю дальнейшую историческую судьбу Святого Владимира определяет чудо обращения к Христу, превращение князя из разгульного язычника в смиренного христианина, основными чертами характера которого стали благочестивое поведение и кротость в решении всех дел.

«Преображение самого князя Владимира.

За 25 лет своего христианского правления Владимир нашёл в себе энергию не только выполнить план внешней христианизации Руси, но, что всего удивительнее, он сделал попытку реально, деятельно, можно сказать материально выполнить своё исключительное служение, как главы христианского народа, чтобы воплотить осветившее его душу евангельское откровение в собирательную социальную жизнь народа. Формы этой жизни, в отличие от жизни личной, наиболее инертны и неподатливы на евангельские призывы к любви и к самоотречению, как формы жизни космической, натуральной, близкой к жизни мертвой природы. Но Владимиру дана была душа героическая, богатырская. Из всех возглавителей древней и старой Руси эпическая память народа исключительно выделила только двух вождей: св. Владимира, которого наименовала “ласковым князем и Красным Солнышком”, любившим бедный люд и любимым им, и – грозного царя Ивана, справедливого судью, беспощадно казнившего обидчиков народа. Св. Владимир поразил народное воображение не тем только, что он, как и его предшественники, ублажал пирами своих дружинников и заслуженных сотрудников, но и заботился по крайней мере о праздничных трапезах всего бедного населения государства. Мы знаем из истории только один классический порыв христианской апостольской церкви решить вопрос социальной и материальной правды путём общения имуществ. Опыт показал, что этот порыв посилен лишь на краткое мгновение эсхатологических ожиданий, что “в долготу дний” в истории, по немощи космической и человеческой природы, он естественно переходит в фазу компромиссных достижений церковного общества, христианизующегося изнутри, неизбежно погружённого в естественную, управляемую космическими и зоологическими законами социальную жизнь человечества, обобщаемую в формах государственности. Так вопрос обычно сводится на практике к идеалу, вечно недостижимому, – союзному согласованию церкви и государства, духа и плоти, неба и земли, совершенного и несовершенного, святого и если не грешного, то естественного с дефектами. Как широкая русская натура, св. Владимир не только в деле внешнего крещения всей страны, но и внутреннего радикального изменения и обновления его социальной жизни, воспылал желанием повторить опыт первоапостольской церкви – употребить всю силу государственной власти, все средства государственной казны на то, чтобы крещёные люди почувствовали, как говорит книга Деяний, что у них “одно сердце и одна душа”, что у них “всё общее”. До Владимира ещё ни одному главе христианского народа не приходила в голову такая мечта»[5].

Крещение Владимиром населения Древней Руси, которое по-прежнему в его время состояло из разных племен (кривичей, вятичей, древлян, полян и др.), собственно и создало русский народ как целостность и определило его единство. Именно созданный крещением Владимира единый народ Руси выстоит и сохранится в годы феодальной раздробленности и ордынского ига. Крещение Руси Святым Владимиром – это не только приход христианства во всём его культурно-историческом значении, но и исторический акт создания русского народа как такового.

Крестившись, взяв в жены византийскую принцессу, создав единый народ, Владимир не признал ни над собой, ни над своим народом византийской власти, которую Византия всячески стремилась получить в результате крещения Руси. Князь Владимир и народ Руси, став христианами, не согласились быть частью чужого государства, построенного другим народом. Русский принцип самоопределения состоял в том, что из принятия веры не следует признания власти. Русская власть будет сама решать самую главную задачу – защищать христианский народ и христианскую веру, не полагаясь на византийского басилевса, считавшего себя таким защитником по определению. В основание русской государственности был, таким образом, положен исходный принцип, который позже разовьётся в русское самодержавие и суверенитет.

Мы принимаем веру Христу, мы верим тому, что Он нам сказал, и тем самым становимся частью огромного цивилизационного пространства, большего, чем наша личная жизнь, жизнь общины, жизнь народа, чем Византия. Частью Вселенной. Наша вера есть, с одной стороны, предельная граница (рамка), в которой мы существуем, которая шире мира в целом, ведь она включает и Бога. И с другой стороны, она же есть сущность нас самих, тот самый «нравственный закон внутри нас», без которого не дотянуться до «звёздного неба над головой». Владимир принял веру для всех нас, тем самым определив наш цивилизационный путь.

В этом состоит основной долг власти и в земных, мирских вопросах – определять путь для всех. И если мы уже тысячу лет идём этой дорогой и до сих пор живы как народ, как культурно-историческая сущность, созданная святым Владимиром, значит, этот путь правилен. Мы занимаем на территории планеты самую большую и богатую часть суши. Это наш удел – и он был основан при нашем крещении.

II.0.4. Единство как основа будущего русского государства

Принятие мировой религии было важнейшим фактором становления и развития древнерусской государственности, определения нашей цивилизационной принадлежности и, прежде всего, создания самого русского народа, как широчайшего по генетическому спектру смешения и сплава «этнического материала». Однако власть не является достаточно устойчивой без обращения к праву. Государство исторически невозможно без права, как и развитое право невозможно без государства. Оба они составляют форму существования базового социального отношения «власти – подчинения», они регулируют и нормируют, воспроизводят это базовое социальное отношение, при этом сами являясь результатом его развития.

Русское право возникло в своей письменной форме в виде «Русской правды» Ярослава Мудрого, включавшей нормы уголовного, наследственного, торгового и процессуального права и кодифицировавшей русское обычное право с включением византийских элементов. Значительное количество норм кодекса определяло правовое положение (совокупность прав и обязанностей) различных социальных категорий и групп в государстве.

Важно, что преступления против личности и человеческого достоинства наказывались значительно строже, чем против имущества и собственности. Так, за воровство лошади присуждали штраф 3 гривны, а за побитие и вырывание бороды 12 гривен, то есть в 4 раза больше. Вира (плата) за причинение смерти человеку была так велика, что или всю жизнь нужно её отрабатывать, или за виновного расплачивалась не только семья, но весь его род. Однако уголовный характер вины при убийстве отличался от гражданского деликта только степенью, но не качеством наказания. От всего можно было откупиться. Если ты богат – убивай сколько хочешь. В этом отношении древний кодекс, растущий из обычая, весьма прагматичен – о таком современный неолиберализм может только мечтать.

Власть князя во многом оставалась по преимуществу военной властью. Даже её полицейские функции были весьма умеренными – непосредственно защищать подвластных друг от друга (а не от внешнего врага) княжеская власть не бралась. И всё-таки уже в самом начале нашей правовой традиции присутствует акцент, невероятно важный для нас и сегодня. «Правда выше солнца, выше неба, выше Бога. Ибо, если и Бог начинался бы не с правды – он – не Бог, и небо – трясина, и солнце – медная посуда»[6].

Правда для нас, русских, это требование честного, признательного отношения к знаниям, без которого не может быть и справедливости. Правда беззащитна перед ложью. Но вне консенсуса правды не может быть и мысли. Могут быть только ухищрения, искусство которых может порождать целую культуру политики, соблазнительную и искушающую, но ведущую лишь к слабости и национальному поражению. Не закон (lex), а правда – это название ведёт нас сразу к основанию права. Прав тот, кто честен.

Нам, русским, надо высматривать правду широко открытыми глазами и по ней судить. Мы понимаем, что настоящая справедливость будет не в земном суде, а в высшем, перед Богом. Суд земной в лучшем случае – способ устранения вопиющей несправедливости. В земной жизни справедливость как всеобщий порядок недостижима, поэтому надо жить и судить по правде – и это условие разумности закона. Мораль и истина тождественны с русской точки зрения.

Именно в это время, после возникновения широкого объединения вокруг христианской веры, появления русского народа, формирования сильной централизованной власти и первого писаного правового кодекса, создаётся «Повесть временных лет» – наш первый опыт знания и памяти о том, «кто мы, откуда и куда идём».

Древнерусское княжество было цивилизационно конкурентоспособным на протяжении почти трёхсот лет с момента своего легендарного учреждения. Население росло. Русь успешно торговала и успешно воевала. Решала проблему границы с Большой степью, где бродили и откуда нападали на нас то хазары, то печенеги, то половцы. Признавала величие Царьграда (Константинополя), но если надо – ходила и на него в походы. А Царьград откупался. Князья брали в жены европейских и византийских принцесс, строили храмы. Создавалась собственная литература, проложившая начало русской культуре.

После смерти Владимира Мономаха и его сына Мстислава Великого на Руси наступает так называемая «феодальная раздробленность». На поверхности видны её правовые причины (слабость наследственного права), экономические (затухание торговли на пути из варяг в греки), но всё это скорее механизмы, а не сам процесс деградации русского социума. Главная причина в другом. В утрате основного принципа построения власти, которой подчиняются: а) добровольно; б) потому что власть знает, что делать всем.

Распад централизованной власти начинался как борьба ближайших родственников (братьев прежде всего) за великокняжеский Киевский престол, а оформился в виде появления отдельных княжеств-государств, которым никто не указ, кроме местного князя. Как только единая Русь распалась на Владимиро-Суздальскую, Галицко-Волынскую, Новгородско-боярскую и т. д., пришли монголы и долгих 250 лет учили нас простому правилу: если не учреждать и не воспроизводить свою собственную власть, то придёт чужое господство. И будет принуждать к рабству.

Дело не в том, что, как утверждает Гегель, господин становится таковым, поскольку он не боится рисковать своей жизнью, а раб боится и сдаётся. Русские не боялись и в этом смысле так и не стали рабами в монгольском пленении. Монгольское иго было только лишением свободы и обложением данью. Но лишённый свободы – ещё не раб. Его несвобода ещё не стала внутренней, это лишь стены тюрьмы, колючая проволока концлагеря, но не отказ от себя и своей сущности. Но русские воевали друг с другом. А это непозволительная роскошь при наличии внешнего врага, превосходящего тебя числом и военной силой.

Нельзя сказать, что проблема разрушения власти и государственности не осознавалась современниками. «Слово о полку Игореве» – великий литературный памятник эпохи – проникнуто пониманием необходимости единства, сплочённости русских земель и подлинного патриотизма.

Но литературное увещевание не помогло. Битва на реке Калке стала ярчайшим выражением неспособности раздробленной Руси противостоять единому высоко дисциплинированному монгольскому войску. Русские пришли на битву порознь, без единого командования, без плана битвы, с желанием каждого князя отличиться именно своей дружиной, доказать своё лидерство и получить право на власть. Поражение было страшным, а летопись указывает особо на монгольский пир, устроенный на телах ещё живых пленённых русских князей (они были положены под помост, на котором сидели пирующие). Мы 250 лет будем осознавать, что противостоять централизованному и хорошо организованному противнику можно только не уступая ему в этих качествах.

Но и этого урока Руси оказалось недостаточно. Через 15 лет, с 1237 по 1241 год, монгольский хан Батый завоюет всю Русь, двигаясь от княжества к княжеству, разбив и покорив всех по одиночке. Не знали монгольского нашествия только Новгород и русский север, хотя власть монголов вынуждены были признать. При этом пришлось новгородцам не от монголов, так от шведов и немцев отбиваться, поскольку те посчитали возможным попытаться установить своё господство в единственном не сожжённом монголами русском княжестве.

Киевская Русь была, без сомнения, историческим образованием с потенцией государственности, но, конечно, ещё не государством как таковым. Настоящее русское государство ещё только предстояло создать – и уже не в Киеве.

После завоевания Руси Батыем почти 100 лет понадобилось нам для того, чтобы осознать необходимость собственного суверенитета и его подлинные преимущества. Русские территории стали частью чужого большого государства – империи потомков Чингисхана, попали под юрисдикцию монгольского права – «Великой Ясы». Нам пришлось понять, что такое чужое господство, которое держится не только на силе, но и на чужом цивилизационном превосходстве. Чем монголы действительно были лучше нас? Их закон карал смертью предательство в любом его проявлении. Монголы мыслили огромным пространством, отождествляли себя с ним. Монголы (в тот период) были едины. Неприятно осознавать и признавать такое. Некомфортно, но необходимо. Мы должны были понять, отчего мы не смогли себя защитить, почему вся Русь стала частью другого, враждебного и неприемлемого целого?

Главную причину русский летописец видит в отсутствии единства между русскими. И прежде всего – в отсутствии единой власти, принимаемой всеми. Власть великого князя Киевского самоликвидировалась, растворилась во множестве малых удельных властей, простая сумма которых никогда не сможет создать социальное целое. Власть не суммируется.

Историческая традиция приписывает осознание поражения и понимание необходимости создания русского государства, более конкурентоспособного по сравнению не только с Киевской Русью, но и с Ордой, московскому князю Ивану Калите. Традиция, описывая борьбу русских княжеств за ордынский ярлык на право считаться великим князем, стоять над всеми русскими княжествами, подчиняясь Орде, указывает на принципиальную разницу в подходах к этой борьбе князя Московского и всех остальных (Тверского, Рязанского): Москве эта власть, пусть и утверждённая ханом, была нужна для строительства единого Русского государства, способного противостоять цивилизационным конкурентам, а Твери, например, только ради самого великого княжения, то есть для самой по себе власти, пусть она будет даже номинальной.

Мы не станем утверждать, что намерение освободиться от Орды было присуще только Московскому княжеству. Наверное, не только. Везде ведь жили те же русские люди, которым не нравилось монгольское господство. Но, глядя из другой эпохи, мы можем сказать, что именно московский «проект» оказался успешным, именно московские князья не обманывали ни свой народ, ни людей в других русских княжествах. Именно они, начиная с Ивана Калиты, хотели возглавить все русские земли, чтобы освободить их от Орды, что в конце концов и сделали. Именно их правда и правота доказаны историей. Доказано наличие и плана, и стремления его реализовать. Доказано культурно-исторической практикой, без вещественных доказательств и бумаги, на которой план написан.

Но ведь так и должно быть в принципе. Не только ради одоления Орды. Цели власти и цели народа должны всегда лежать за пределами жизни текущих поколений, чтобы обеспечить именно день сегодняшний, хлеб насущный. Чтобы жизнь имела смысл, каждое действие сегодня должно определяться не только тем, каким ты видишь завтра самого себя, но тем, какими ты видишь завтра своих детей и внуков, будущие поколения. Будет ли достигнута поставленная цель, которая вынесена даже за пределы твоей жизни, тебе не известно, а действовать нужно, и народ, принимающий твою власть, должен видеть, что ты действуешь в правильном направлении. Так должны были действовать поколения московских князей начиная с Ивана Калиты.

Огромную роль в реализации московского проекта суверенного Русского государства сыграло перемещение престола митрополита из Владимира в Москву. Ещё в 1299 году митрополит Киевский и всея Руси Максим оставил разорённый Киев, переехал в более спокойный Владимир и тем самым перенёс сюда центр русского православия. В 1305 году на кафедре его сменил Пётр. Новый митрополит часто и подолгу задерживался в Москве под заботливым приглядом Ивана Калиты, который уговаривал святителя поселиться в Московском Кремле, и тот согласился. Митрополит Пётр умер в 1326 году и был объявлен первым московским святым. Преемником Петра стал митрополит Феогност, который окончательно перенёс кафедру митрополитов в Москву.

Для всех русских людей именно Москва стала при Иване Калите центром русского православия, его церковной столицей, а не только единой «налоговой инспекцией» по сбору дани для Орды. То, что православная церковь выбрала именно Москву в качестве своей резиденции, определило в последующем очень и очень многое. В разорванной на части Руси при постоянной вражде удельных русских княжеств митрополит переезжает в Москву. Он совершает свой выбор и демонстрирует этот выбор всем православным.

Второе, после утверждения престола митрополита в Москве, важнейшее символическое действие, определившее в глазах современников Москву как центр собирания русских земель и центр новой русской государственности, совершил внук Ивана Калиты через сорок лет после смерти деда.

Дмитрий Донской не только собрал и возглавил русские войска на Куликовом поле, но и смог одержать победу над ордынским войском. Впервые победа в большой битве осталась за русскими, а Орда потерпела поражение. Значит, то, что делает Москва, начиная с Ивана Калиты, может приводить нас к победам над противником, которого нам ещё не удавалось побеждать. И никому ещё не удавалось. Значит, то, что делает Москва, это верный путь. Значит, у Москвы и её князей есть право на власть.

Принятие власти Москвы, впервые победившей Орду, становится оправданным и целесообразным. Знание, что делать всем, чтобы достичь цели, это фундаментальное знание для персоны (и группы), обладающей властью. Народ добровольно подчиняется им благодаря такому знанию. Это знание налагает неизгладимый отпечаток на персону знающего, преображает её. Победа на Куликовом поле была решительным и определяющим доказательством того, что в Москве знают, как побеждать, и умеют это делать.

Показательно решение литовского князя Ягайлы, союзника ордынцев перед битвой. После получения известия о победе русских над ордынцами он решил уйти назад в Литву. Настолько сильным было впечатление от разгрома ранее непобедимого ордынского войска. Вся геополитика того времени на огромной территории от Сибири до Польши строилось на знании о стратегическом военном преимуществе и непобедимости Орды. Дмитрий Донской и его русские воины это знание поставили под сомнение и опровергли. Появилось новое знание: русские могут побеждать непобедимую Орду. И это знание заложило основы новой геополитики на огромном континентальном пространстве, которому суждено было стать русским.

Такое воздействие идеологическим знанием, которое меняет политические и военные стратегии, формирует самоопределение нашего народа и других государств и народов, мы в своей дальнейшей истории воспроизводили ещё несколько раз. До битвы под Полтавой Карл XII Шведский считался в цивилизованной Европе непобедимым полководцем, а его армия признавалась лучшей в мире. Пётр I и русские разгромили её, что во всей Европе полагалось в принципе невозможным. Такое же значение имела Бородинская битва в 1812 году. Русские не проиграли (как минимум) доселе непобедимому Наполеону, их армия смогла на равных противостоять тому, кому в Европе (а значит и в мире) не мог противостоять никто до русских. Такое же значение имела в 1941 году битва за Москву. Русские нанесли поражение немецкой армии, в непобедимости которой никто в мире до того не сомневался. Не только советский народ, но и люди во всём мире узнали после победы русских под Москвой, что у мира есть возможность победить фашизм. Куликово поле находится в ряду тех событий, которые позволяют нам самим знать о себе и другим знать о нас, что русские – это те, кто всегда побеждает непобедимых.

Куликово поле, перенесённое в наше время, – это возвращение Крыма и спасение Сирии. Полной победы над мировой гегемонией, считавшей, что она смогла навязать свою власть и нам, пока нет. Но и сегодня мы показали самим себе и всему миру, что по-прежнему способны побеждать, казалось бы, в невозможных и ранее немыслимых обстоятельствах. От победы Дмитрия Донского на Куликовом поле (1380) до полного свержения ордынской власти над Русью пройдут ещё долгие 100 лет. Дмитрий Донской много сделал для укрепления великокняжеской власти. Тверь и Суздаль навсегда отказались от соперничества с Москвой, было сломлено своеволие Рязани, побежден Великий Новгород. Москва стала бесспорным центром Русской земли. Но политическая система княжеских уделов как таковая осталась без существенных изменений.

Легендарное благословение, полученное Дмитрием Донским от св. Сергия Радонежского, легендарное участие в битве Пересвета и Осляби, монахов, ушедших на битву, имели огромное идеологическое значение, придали деянию Дмитрия Донского сакральный характер и глубокий исторический смысл, дали опору вере. Ведь без веры нельзя, невозможно стремиться к тому, что лежит за пределами твой персональной земной жизни. Св. Сергий Радонежский, благословив Дмитрия Донского, придал его борьбе общенародный, общерусский статус. На Куликовом поле Дмитрий Донской и его воины, благодаря этому благословлению, олицетворяли собой весь русский народ, несмотря на сохранившуюся удельную систему княжеств.

Легендарный Пересвет возвращается к русским войскам после схватки с Челубеем, умирающий, но непобеждённый, а противник его повержен. Пересвет умирает, не зная, каким будет исход битвы, какой будет жизнь русских после битвы и дальше, но отдать свою жизнь за это неизвестное можно только с верой в то и со знанием о том, что жизнь других людей после тебя является чем-то большим и более важным, чем твоя собственная жизнь. Русские и сегодня не принимают западной «сверхценности» человеческой жизни, хорошо зная из истории, что для Запада такой ценностью обладает лишь их западная жизнь. Чужая смерть их никогда не смущала. Русский готов отдать жизнь за что-то, что будет, когда его самого уже не будет. Он делает это осознанно и добровольно. Может, это и есть высшая категория человеческой свободы, она же и главное содержание «загадочной русской души»?

II.1.1. Иван III Великий – государь всея Руси