Карим Хакимов: летопись жизни Озеров Олег

Однако атамана Дутова волновал больше процент иноверцев среди революционеров…

Многие тогда действительно подмечали высокий процент «иноверцев» в рядах большевиков, но никто не хотел вспоминать черносотенные погромы конца XIX – начала XX века, потрясшие Российскую империю и вынудившие более 2 млн. евреев из 4–4,5 млн. покинуть ее пределы[43]. Данные, кстати, сопоставимы с количеством тех, кто выехал из России в результате Октябрьской революции и Гражданской войны, но об этом мало вспоминают. Естественно, что практика погромов 1903–1905 годов[44] и «черта оседлости», которая вводила жесткие рестрикции на передвижение и образование евреев, никак не поощряли их, особенно молодежь, верой и правдой служить царскому престолу – скорее, желать смерти самодержавию. Сделанные царским режимом послабления в режиме их жизни в России в начале века их не убедили. В этом непримиримом отношении к царизму они находили поддержку и со стороны ненавидевших царскую Россию «за антисемитизм» богатых евреев за рубежом, таких как Яков (Джейкоб) Шифф, финансировавший Японию в Русско-японской войне 1904–1905 годов, а впоследствии закачавший при участии Генри Форда, Роберта Доллара и Чарльза Крейна (создателей YMCA – «Ассоциация молодых христиан») много средств в «иудушку» Л.Д. Троцкого. Хотя затем на службе Временному правительству евреи находились и были даже в числе тех, кто защищал Зимний в Октябре 1917 года.

В этом контексте Л.Д. Троцкий был, конечно же, самостоятельной фигурой со своими планами, который пытался задействовать внешний фактор для их реализации. Как говорил Ленин, «империалисты сами дадут нам веревку, на которой мы их повесим». Однако им (Троцким) попытались воспользоваться как посланцем тех формировавшихся в конце XIX – начале XX века, но еще не набравших потенциал глобалистских сил, вызревавших в недрах англосаксонских элит. Яков Шифф, в свою очередь, был связующим звеном между созданным в 1910 году мозговым центром финансовых элит «Круглый стол», выступавшим наследником и преемником многовековой эзотерической элитарной традиции и Уолл-стрит[45]. Помощь Троцкому была не просто проявлением ненависти к царской России, но частью плана этих элит по переустройству мира, развалу не только Российской, но и других империй для утверждения господства транснациональных сил англосаксонского мира, для осуществления, как задумывал это один из духовных отцов глобализма Сесил Родс, «предназначения ангосаксонской расы».

С помощью Л.Д. Троцкого и его пособников планировалось нанести удар по основным опорам Российской империи – православию, дворянству, казачеству, короче всему, на что опирался российский монарх, которого бессудно казнили в июле 1918 года, по-видимому, представители тех же сил. Во всяком случае, царствующая семья в Лондоне, как известно, могла, но не стала спасать своего родственника Николая Второго… (Ради справедливости заметим, что в русской истории царей и их отпрысков убивали регулярно и до Октябрьского переворота.)

В среде Белой армии, кстати, хорошо понимали роль Троцкого в разжигании гражданской войны в России. Об этом говорит, в частности, одна из первых статей великого русского писателя М.А. Булгакова, опубликованная в газете «Грозный» 13 (26) ноября 1919 года, издававшейся Деникиным: «Но придется много драться, много пролить крови, потому что, пока за зловещей фигурой Троцкого еще топчутся с оружием в руках одураченные им безумцы, жизни не будет, а будет смертная борьба».

В России роли Великобритании и США в поддержке этой части революционного движения в России уделяют, как представляется, недостаточно внимания. Многие публицисты и историки занимаются весьма сомнительной версией «немецкого следа», хотя «перевалочным пунктом» для революционеров долгое время был Лондон (во второй половине XX века он стал прибежищем исламистов), где проходили их съезды и формировались подходы к решению российских проблем, а финансирование леворадикального крыла, прежде всего Л.Д. Троцкого и его последователей, как мы упомянули, шло преимущественно из США.

Кариму Хакимову и российским мусульманам эти планы создания «глобальной Британской империи» за счет в том числе и России, использования для этого коммунистической идеологии, естественно, были неизвестны. Евреи были для них были такими же угнетаемыми народностями, как и все остальные – башкиры, татары, мордва, коми и черемисы, и поэтому они их воспринимали как братьев по борьбе с царизмом и никогда разницы между ними и собой, по крайней мере в своей коммунистической среде, не делали.

Антисемитские и другие упрощенческие версии Октябрьской революции успешно дожили до наших дней. Видимая простота таких исторических конструкций (во всем виноваты евреи, немцы, англичане и вообще внешние силы, а внутренняя власть – агнец на заклание) позволяет многим историкам, высвечивая отдельные и действительно существовавшие элементы общей картины, показывая реальную роль тайных внешних сил (а она была велика, и недооценивать ее нельзя)[46], уклоняться, порой непроизвольно, от ответа на ключевые вопросы внутренней жизни страны, избегать разбора истоков глубочайшего противостояния и раскола внутри самого российского общества. А оно, думается, возникло задолго до появления на политической арене большевиков, возможно, за сотни лет до этого, со времен Никонианской реформы, гонений Петра Первого против староверов, конфликта между иосифлянами и нестяжателями. Смелости говорить правду хватило у великих писателей того времени – М. Шолохова, А. Толстого, И. Бунина, М. Булгакова и других, в произведениях которых истины больше, чем в иных исторических исследованиях. Может быть, потому, что события той поры пропущены ими через душу и сердце?

В любом случае внешние силы играли на реально существовавших противоречиях в России и только за счет внешнего заговора развалить страну вряд ли было бы возможно… Но он, разумеется, свою роль в какой-то мере сыграл.

Программа А.И. Дутова была ярко антибольшевистской и нацеленной на восстановление власти Временного правительства, которое – и это была основная слабость его тезисов – само уже от нее отказалось, буквально бросив ее под ноги большевикам! Главным демократическим элементом плана А.И. Дутова было удержание власти, проведение выборов в Учредительное собрание с последующей передачей власти этому органу. Хотя неясно, всегда ли он подчинялся впоследствии КОМУЧу (Комитет членов Всероссийского учредительного собрания; 8 июня – 8 сентября 1918 года), а в дальнейшем – Уфимской директории, просуществовавшей до ноября 1918 года?

И поначалу, примерно до середины декабря того же 1917 года, ему все благоприятствовало. А.И. Дутов удерживал стратегический район на перекрестке европейской части России, Сибири и Туркестана, через который проходили важнейшие транспортные артерии. Большевиков, приехавших из Петрограда, он арестовал, а местные пробольшевистски настроенные солдатские массы Оренбургского гарнизона разогнал. Казалось бы, удача ему сопутствует. Но ветры истории дули не в его паруса…

Его попытки мобилизовать казаков в декабре 1917 года не дали результата, потому что усталость от кровавой войны, ведущейся, особенно после отречения (вольного или вынужденного) царя, с непонятными для народа целями, была всеобщей, и никто не хотел снова браться за оружие. У А.И. Дутова было не более 2 тыс. штыков… Рабочие же активно препятствовали его деятельности, как потом и правительству КОМУЧа, и Уфимской (Омской) директории…

Начинается драматическое и трагическое противостояние новой и старой России, где все были по-своему правы и неправы одновременно, сражались за свои идеалы. Причем реальная картина, думается, была далека от той черно-белой, которую часто рисуют сторонники прежней России, с одной стороны, и большевиков – с другой. В ней было много других красок, оттенков и привходящих факторов, чрезвычайно важными из которых, как мы постараемся показать ниже, были вновь обозначившийся после Февральской революции национальный и религиозный аспекты развития России.

Именно февраль, когда была утрачена легитимность верховной власти, а не октябрь 1917 года, сыграл решающую роль в пробуждении или даже, скорее, выходе на поверхность национальных и религиозных движений, которые жестко подавлялись в Российской империи, а теперь стали рвать ее на части. Признаки приближающейся катастрофы появились еще в начале века, и особенно после трагедии 9 января, революции 1905 года и последовавших за ней реформ, которые позволили в том числе проявить себя национальным силам. Во многих регионах России образовались национальные партии, ставшие требовать федеративного устройства страны, несовместимого с монархией. Это и армянская «Дашнакцутюн», и азербайджанская «Мусават», и Белорусская социалистическая громада, и Украинская партия социалистов-революционеров и т. п.

Надо признать, что большевики, зачастую ставя себе на службу таких людей, как Карим Хакимов, М. Вахитов, М. Султангалеев и др., сумели эти национально-религиозные факторы в период борьбы за власть и Гражданской войны использовать успешнее, чем настроенные против «инородцев» и против всяких идей федерализма монархисты, и эффективнее, чем сторонники демократического пути развития и созыва Учредительного собрания. Причем последние мощь и влияние национально-религиозного компонента, думается, просто просмотрели, уповая на общедемократический порыв после февраля. Временное правительство и политические силы, его поддерживавшие, сделали, как и монархисты, ставку на «единую и неделимую Россию», соглашаясь лишь на культурную автономию для национальных районов. И поэтому в этом аспекте их поражение вряд ли можно свести лишь к непреклонности и жестокости большевистских лидеров, «железной поступи» батальонов пролетариата.

Что касается религии, то, как известно, закон о свободе совести, формально уравнявший в правах представителей всех религий (при этом примат Русской православной церкви, ее юридические и имущественные права еще не были поставлены под вопрос), был принят Временным правительством только в июле 1917 года, на 12 лет позже, чем это было сделано, скажем, во Франции.

В конкретном случае с Оренбургом, там при власти А.И. Дутова продолжал полулегально действовать Военно-революционный комитет во главе с С.М. Цвил-лингом, в него и влился Карим Хакимов, сойдясь, естественно, со своими единомышленниками, которыми тогда оказались М. Тагиров, К. Хайруллин, С. Мустафин, Ш. Сакаев. При этом состав Совета был чрезвычайно пестрым: в него входили и представители татарской буржуазии, и солдаты, и просто оказавшийся политически активным местный люд.

Военно-революционный комитет, в свою очередь, создал Мусульманский военно-революционный комитет, который затем был преобразован в Губернский мусульманский комиссариат при Оренбургском губисполкоме. Во главе мусульманского комитета встал Багау Нариманов, а Карим Хакимов был избран его членом.

Тут надо сказать, что ни в царской армии, ни в армии Временного правительства никакие подразделения на национальной и религиозной основе не создавались. Вплоть до лета 1917 года и большевики как последовательные интернационалисты тоже отказывались от создания в армии обособленных по национальному и религиозному признаку структур. Но сама жизнь подсказывала другие решения. В Поволжье и на Урале на фоне растущего безвластия и идеологической неразберихи стали стихийно появляться и самоорганизовываться мусульманские советы и батальоны. Первый из них возник в Екатеринбурге, но такие же появлялись во многих городах, в том числе и в Оренбурге.

Развивалась и социально-политическая активность российских мусульман. В мае 1917 года в Москве прошел организованный социалистами-меньшевиками I Всероссийский съезд мусульман, на котором по инициативе азербайджанской делегации была принята резолюция, в которой отмечалось, что их интересам отвечает создание федеративной республики, основанной на территориальных автономиях. В работе съезда активное участие принял и наш старый знакомый – А.-З. Валиди, который с 1915 года от научной работы перешел к общественно-политической: был избран помощником депутата. Именно он вместе с другими своими единомышленниками продвигал на съезде такую – федеративную – конструкцию нового государства на обломках Российской империи, причем вопреки очень сильному сопротивлению со стороны тех, кто на съезде выступал за сохранение фактически унитарного государства. Таких среди мусульман было много, особенно среди членов партии кадетов. Но решение было принято в пользу варианта, продвигавшегося А.-З. Валиди (за – 446, против – 271 голосов).

Таким образом, была разорвана историческая связь с самым первым съездом мусульман, прошедшим нелегально еще в 1905 году в Нижнем Новгороде, на борту курсировавшего по Волге парохода, и духовно окормлявшимся Исмаил-беем Гаспринским, который выступал за объединение русских и мусульман под властью конституционной монархии при сохранении и развитии их национальной и религиозной идентичности, а не за их обособление. В 1917 году не получилось духовного союза нового объединения российских мусульман с последователями созданной тогда Гаспринским партией «Иттифак аль-Муслимин» («Соглашение мусульман» в переводе с арабского), которая была лояльна российской власти, но просуществовала лишь до 1907 года. Руководящим органом мусульман в 1917 году стал другой орган – Милли Шуро, активно поддерживавший Временное правительство и его курс на «войну до победного конца». Несмотря на этот верноподданический лозунг, в воздухе запахло сепаратизмом и попытками отделения населенных мусульманами регионов от России, хотя этих слов никто не произносил. Эти ощущения, однако, у многих усилились после состоявшегося в Казани в июле этого грозового года II Всероссийского съезда мусульман.

И дело было не в решении преобразовать ОМДС в Центральное духовное управление мусульман внутренней России, Сибири и Казахской степи (ЦДУМ), а в декларации от 22 июля 1917 года. Принятая на объединенном заседании с I Всероссийским мусульманским военным съездом и Всероссийским съездом духовенства, она постулировала создание национально-культурной автономии тюрков и татар. Участники съездов приступили к формированию исполнительных и законодательных органов будущего «штата», а по сути – государства Идель-Урал, который должны были сформировать из состава Казанской, Оренбургской и Уфимской губерний. Дело явно шло к оформлению государственного обособления российских мусульман и их эвентуального выхода из состава России, что шло вразрез с настроениями очень многих политических сил, включая большевиков.

Этим мечтам и планам не дано было осуществиться. Большевики после захвата власти 25 октября (7 ноября) 1917 года уже менее чем через месяц обозначили свою позицию по исламскому вопросу и перехватили политическую инициативу у сторонников А.-З. Валиди. В обращении председателя Совета народных комиссаров В.И. Ленина и народного комиссара по делам национальностей И.В. Сталина от 20 ноября (3 декабря) того же года «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» было заявлено:

«Мусульмане России, татары Поволжья и Крыма, киргизы и сарты Сибири и Туркестана, турки и татары Закавказья, чеченцы и горцы Кавказа, все те, мечети и молельни которых разрушались, верования и обычаи которых попирались царями и угнетателями России!

Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это»[47].

Эти решения, соавтором которых был М. Вахитов, о котором мы еще упомянем, не были спонтанными, они основывались на теоретических выводах В.И. Ленина о праве российских народов на самоопределение, развитых им в вышеупомянутых работах 1903 года. Причем, повторимся, уже тогда он отмечал, что право на самоопределение не означает автоматически право на отделение, что не всеми понималось и разделялось даже в партии большевиков.

По указанию Ленина в адрес российских мусульман тогда был сделан ряд символических, но весьма важных жестов, в том числе в феврале 1918 года им был передан комплекс зданий и национально-религиозный символ Караван-сарай в Оренбурге, практически сразу после установления там советской власти. Это культовое здание было отобрано у башкир еще в 1865 году губернатором Кржыжановским «под правительственные нужды».

Ленин лишь на несколько месяцев опередил американского президента Вудро Вильсона, который 8 января 1918 года сформулировал свои знаменитые «14 пунктов» в послании Конгрессу, сильно перекликавшиеся с идеями вождя пролетариата как в части отказа от секретных соглашений, так и в части деколонизации бывших империй, включая Российскую (пункты V и VI). Кстати, он предлагал обеспечить новой России (читай: советской) «искренний радушный прием в общество свободных государств при свободном выборе ею политической системы». Были и такие времена!

В конечном счете провозглашенный Лениным, а затем Вудро Вильсоном принцип права наций на самоопределение лег в основу Версальского мира[48], а после Второй мировой войны вошел в Устав ООН и продолжает доныне оставаться одной из несущих опор мирового порядка[49].

Оренбург же в те бурные месяцы жил своей жизнью. В конце ноября 1917 года в не затронутом репрессиями атамана, хотя и не разрешенном им Мусульманском военно-революционном комитете Оренбурга, состоялось обсуждение вопроса об определении позиции мусульман в отношении власти А.И. Дутова. Карим, ведший тогда полулегальное существование, твердо выступил против признания притязаний атамана и за то, чтобы не дать А.И. Дутову «ни одного мусульманского солдата»[50].

Еще одно свидетельство начавшейся на фоне развивавшегося процесса самоопределения российских мусульман бурной политической активности Хакимова – его участие осенью 1917 года в памятном митинге солдат – татар и башкир, инициированном Милли Шуро, который прошел в историческом здании Караван-сарая. Тема митинга была более чем животрепещущей для того момента – с кем идти. Лозунги «Война до победного конца» и «За автономию» организаторов стоявшего на позиции федерализма Милли Шуро, уже терявшего популярность на фоне создания большевиками Мусульманского комиссариата под руководством М. Вахитова, особой популярностью не пользовались. Хакимов выступил с большевистских позиций и, хотя поначалу был в меньшинстве, перетянул на свою сторону солдат. Это было одно из первых свидетельств его мощного таланта пропагандиста и обладания, как теперь бы сказали, харизматическими качествами, которые позволяли ему вести массы за собой. Иными словами, несмотря на власть А.И. Дутова, Карим уже не прячется, а выступает, что называется, «с открытым забралом», причем явно идет против тех, кто выдвигает на первый план не социальные, а национальные задачи. Контуры его позиций четко определены: за прекращение войны, против выдвижения задач строительства национального государства татаро-тюрков, курс на поддержку власти большевиков.

Падение власти Дутова в конце января 1918 года (18 января по ст. стилю) и вступление советских войск под командованием В.К. Блюхера в Оренбург – отчасти результат активности Карима Хакимова и его друзей по большевистской партии, которые, фигурально выражаясь, ударили в тыл дутовцам, когда красноармейцы подходили к Оренбургу, главным образом действуя разлагающе на оставшихся в рядах атамана мусульман. Дутов вынужден был отступить в Верхнеуральск.

В апреле 1918 года созданные на вышеупомянутом II съезде российских мусульман органы управления будущего мусульманского штата Идель-Урал были распущены после взятия Красной армией Казани и Уфы. Это показало границы возможных тактических союзов большевиков и сторонников национальной автономии среди мусульман, наиболее активными из которых были джадиды, в том числе и А.-З. Валиди. Хотя и советская власть, и адепты Валиди сходились в общей ненависти к сторонникам жесткой линии в исламе – кадимистам, выступившим на стороне Белого движения, и вместе участвовали в репрессиях против них.

С этого момента Карим Хакимов разворачивает свою активность во всю ширь. Он ездит по окрестным деревням и селам и устанавливает советскую власть, то есть находится в самых первых рядах местных большевиков. Он был среди тех, кто стремился делать это силой убеждения, хотя в Оренбурге были и такие лихие товарищи, которые силой загоняли башкирские деревни в советскую власть, что порой сопровождалось насилием и грабежами. Имели место и убийства православных священников. Карим был против этого. Вскоре после ухода войск А.И. Дутова он выезжает с друзьями (Шамилем Усмановым) из Оренбурга и проезжает через станицы Краснохолмскую, казачий поселок Филипповка, Линевку, затем Ново-Илецк. Иногда энтузиасты блуждали. Им помогали местные жители. Останавливались К. Хакимов и Ш. Усманов в домах самых бедных крестьян. Собирали сельские сходы, выступали, создавали сельские ревкомы. Ставка была сделана на самую бедную и обездоленную часть населения. Беднота за ним шла. Ладно скроенный, немного рябоватый, но с обаятельной улыбкой и умеющий общаться, с печатью «своего в доску», он внушал доверие и воспринимался как человек из народа. Выросший в крестьянской и обтершийся в рабочей среде, он со всеми умел находить общий язык, приспосабливая лозунги большевиков к местной религиозной и национальной специфике. Карим не боялся дискуссий, смело шел на столкновения со своими идеологическими противниками, искренне считая, что историческая правда на его стороне.

В условиях начинавшейся гражданской войны радикализация и поляризация политических сил происходили чрезвычайно быстро. В январе 1918 года местными коммунистами закрываются газеты «Шуро» и «Вакыт», журнал «Дин вэ мэгишет», выражавшие интересы местной мусульманской интеллигенции и зажиточного слоя купцов и предпринимателей. Попытка местного писателя Ф. Каримова сблизиться с властями и издавать «Янги Вакыт» («Новое время») была решительно пресечена К. Хакимовым[51]. Новые власти проводят национализацию местных типографий и начинают печатать свои издания – «Оренбургский коммунар», «Мухбир», «Башкортостан».

Но надо признать, что Карим Хакимов, как и его большевистские начальники в Оренбурге, не доводил дело до таких мрачных явлений, как «расказачивание», что имело место на Дону и сопровождалось массовыми казнями казаков; преследования и репрессии против религиозных деятелей Русской православной церкви, чем большевики отметились в Центральной части России; массовые расстрелы русского офицерства в Крыму.

Карим направляет свою энергию в другое русло: активно выступает за реформирование и роспуск обновленческих (иными словами, джадидских) школ типа знаменитого медресе «Хусайния» и замену их «институтами народного образования». Косач обвиняет Хакимова в этой связи в разрушении единого пространства тюрко-мусульманской культуры. Однако это не совсем так. Да, Карим Хакимов разрушал специфическое единое образовательное пространство тюрков, но при этом он создавал и нечто новое. Он создавал вместо сословного тоже единое, но светское образовательное пространство, которое позволило бы дать разностороннее образование всем слоям общества, всем национальностям, представителям всех конфессий, а не только избранным, без различия пола, возраста и вероисповедания. В условиях многонационального и многоконфессонального государства единое образовательное поле могло быть только светским. В противном случае надо было бы соглашаться на разные образовательные системы, как религиозные, так и светские, чего советская власть, заявлявшая о себе как о представляющей интересы большинства народа, позволить не могла. Кстати, если посмотреть программы по реформе образования Всебашкирских съездов лета – осени 1917 года, составленных Ахметом-Заки Валиди, то там найдется много общих пунктов с тем, что предлагал и делал Карим Хакимов, за исключением обязательности религиозного образования для мусульман.

Кроме того, как свидетельствуют документы, образование в губернии Карим строил с привлечением учителей из прежней, царской системы, от которой Советская Россия унаследовала принципы гимназического образования (т. н. прусская система), превратившие ее впоследствии в лучшую в мире, что сегодня общепризнанно…

Усилиями К. Хакимова организуются семь начальных городских татарских школ, планировалось открыть еще четыре начальные и высше-начальные школы. Одновременно усилиями губернского комиссариата народного просвещения создаются педагогические курсы (всего восемь). Так что говорить о «разрушении» системы образования, как это делает Г.Г. Косач, как минимум некорректно.

С 12 марта по 2 июля 1918 года Хакимов был начальником губернского отдела народного образования. Он занял этот первый в своей жизни официальный пост по итогам прошедшего 12–25 марта 1918 года Оренбургского I Губернского съезда Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов. Карим избирается членом губисполкома. Это – данные самого Хакимова. Позднее Лутфи Гадилов исправил эти даты, написав, что съезд проходил 12 февраля 1918 года (по архивным данным). Он сам в нем участвовал и снова встретился с Каримом Хакимовым, который уже начал набирать популярность. Позднее Л. Гадилов женился на сестре Хакимова, Магнии (она была моложе Карима на десять лет), сельской учительнице, которая впоследствии пошла по стопам брата Халика, окончила Башкирский сельскохозяйственный институт, где долгое время преподавала. Во время Великой Отечественной войны она была инструктором Уфимского райкома ВКП(б) и мирно дожила до 1981 года.

30 марта 1918 года губернский исполком, в работе которого принял участие и Карим Хакимов, рассматривает вопрос о конфликте между руководством «Малой Башкирии» (см. ниже) и мусульманскими коммунистами Оренбурга. Исполком провозглашает, что «социальный характер русской революции разрушает территориальные границы между народами и нациями». Образование федеративной территориально-национальной татарско-башкирской республики губернский исполком признал вредным. Исполком предписал комиссару по национальным делам немедленно распустить Временный революционный совет Башкурдистана и создать губернский комиссариат по мусульманским делам, выделив из него коллегию по делам Башкурдистана.

Таким образом, к тому моменту определяются три основных направления деятельности К. Хакимова: содействие установлению советской власти и созданию ее новых органов; формирование и развитие новой светской системы образования, охватывающей все слои населения, и разрушение старой, «элитарной» системы, основанной на медресе для избранных из привилегированных классов; и, наконец, борьба со сторонниками автономии или независимости Башкортостана.

Сам К. Хакимов в своей известной автобиографии от 1932 года подает этот период как «ликвидацию контрреволюционного башкирского правительства» и борьбу «против контрреволюционных выступлений татарской буржуазии», а также «бешеную борьбу» против А.И. Дутова, за которым, как признает К. Хакимов, шло казачество и зажиточные слои населения…[52]

В этот период острейшей борьбы за власть и формирования ее новых органов, когда общество в России и Башкирии оказывается глубоко расколотым, он, наконец, находясь в Самаре, официально вступает в апреле 1918 года в РКП(б) и, по его собственному признанию, становится «солдатом партии» или «мусульманским коммунистом». Свидетельством этому станут его слова в ходе встречи с боевым товарищем Г. Давлетшиным в Казани в апреле 1919 года: «Я вступил в партию большевиков и с того момента целиком и полностью посвятил себя партии, потому что партийное дело – мое родное дело и выше цели, чем служение партии, у меня нет».

В этом контексте так и не объясненным до сих пор остается членство К. Хакимова в партии социалистов-революционеров с 1912 по 1915 год, о чем он напишет в своей анкете в 1920 году, хранящейся в Оренбургском архиве общественно-политической истории. Не ясно, как он к ним попал и почему от них откололся. Понятно лишь, что с 1918 года он уже окончательно сделал выбор в пользу партии большевиков. Хотя в той же анкете он пишет, что в РСДРП он с 1915 года и по настоящее время (1920)[53]. Нельзя исключать того, что бдительные органы НКВД знали об этом больше и впоследствии этот факт также мог быть использован против него. Возможно, на эсеров он вышел через поляка Ковалевского, поскольку даты совпадают с периодом его скитальчества в Средней Азии и первым революционным опытом. Но это – только догадки. Тайна до сих пор остается неразгаданной, как и то, почему сам Карим Хакимов об этом ничего не рассказывал.

Опять-таки можно только предположить, что идеи лидера социалистов-революционеров В. Чернова, бывшего в 1917–1918 годах и министром Временного правительства, и председателем Учредительного собрания, о мирном и демократическом переходе к социализму были Кариму одно время близки (возможно, даже уже в Томске и вскоре после возвращения в Оренбург), как и предложения эсеров, поддерживавшиеся и А.-З. Валиди, о «социализации земли». Но все это остается по-прежнему загадкой, как и то, в каком, боевом или политическом, крыле этой мощной на тот период и весьма противоречивой в своих действиях партии он состоял.

Однако, как бы то ни было, с апреля 1918 года его жизнь уже полностью подчинена советской партийной и военной работе, которой он отдается самозабвенно. Новизна и грандиозность задач завораживают, и он, как многие люди того времени, захваченные пафосом глобальных революционных перемен, исходит из того, что никакие жертвы на этом пути, как, впрочем, считали те же эсеры, воевавшие и с царизмом, и с большевиками, нельзя считать неоправданными. Пламя гражданской войны разгорается все ярче.

Впервые за долгие годы 28-летний Карим в условиях начавшегося гражданского конфликта в стране сталкивается с прямой угрозой своей жизни. Но, увлеченный идеями построения нового, справедливого, как он верит, общества он не знает страха и упрека. После казачьего набега на Оренбург 4 апреля 1918 года он берется за винтовку, работает в качестве агитатора в Мусульманском батальоне, а со 2 июля, после возвращения А.И. Дутова в Оренбург и восстановления, пусть и на короткий шестимесячный период, его власти, он из «трибуна, агитатора и главаря» полностью превращается в военного в традиционной для того времени «кожанке». Оружие надолго становится его главным атрибутом. Всех, кто встречал его тогда, впечатлял, а девушек – пугал огромный наган, висевший на боку в кобуре.

В этот период положение советской власти было шатким. В мае 1918 года начался мятеж чехословацкого корпуса, официально подчинявшегося французскому командованию. Чехи, военные формирования которых были сформированы еще до революции для борьбы с немецкими войсками, официально финансировались французским правительством и находились под его командованием, теперь, после подписания в марте того же года «похабного» Брестского мира, по соглашению с Советом народных комиссаров (И.В. Сталин с Т. Масариком) должны были быть вывезены из России через Владивосток по Транссибу. Однако вопреки своим обязательствам не вмешиваться во внутриполитическую борьбу в России, они, то ли опасаясь выдачи немцам (после требования советского правительства, а конкретно Л.Д. Троцкого остановить движение на Восток, разоружиться и переориентироваться на маршрут Архангельск – Мурманск), то ли, как считал В.И. Ленин, отрабатывая французские и английские деньги, выступили против советской власти, чем сильно укрепили в том числе и позиции А.И. Дутова в Оренбургской губернии, позволили ему вернуться летом 1918 года в Оренбург.

Естественно, в сегодняшней исторической литературе, в том числе чешской, дело подается так, что чешский экспедиционный корпус героически боролся с большевиками за идеалы демократии, а все зверства, приписываемые им, совершили большевики, которые на них напали… Правда, никто сейчас не уточняет, а просил ли кто чехов устанавливать у нас демократию? Тем более что в Белом движении, союзниками которого они выступили, были и монархисты, а не только сторонники Учредительного собрания. А чехи выступали как на стороне КОМУЧа, так и монархистов. Да и внутри самого чехословацкого корпуса временами не было единства в вопросе, за кого воевать. Ведь чехи на тот период были всего лишь интернированными комбатантами. Но у каждой страны свои исторические мифы, тем более что официально экспедиционный чешский корпус (от 50 тыс. до 70 тыс. человек) возглавлял, хотя реально и не руководил им во время путча, будущий первый президент Чехословакии Т. Масарик, что во многом выводит их из-под критики в родной стране.

Скрепя сердце, после серьезных колебаний приняв решение Губисполкома об отводе войск Красной армии из Оренбурга в Казахстан по Ташкентской железной дороге под давлением чехов, А.И. Дутова и частей сторонников «Малой Башкирии», Карим Хакимов летом 1918 года вливается в ряды военных. Но и на военном поприще лидерские качества К. Хакимова ведут к тому, что в боевых действиях он проявляет себя незаурядным деятелем. Особенно ярко это обозначилось в битве у Сакмарского моста, когда он с наскоро сформированным татаро-башкирским легионом прикрывал отход частей Красной армии, вместе с ним отбил несколько яростных атак казачьих частей и после его завершения взорвал мост, сев потом в последний уходивший на юг эшелон[54].

Начав простым бойцом, он вскоре становится командиром роты и командиром батальона (командир 2-го батальона Легиона III Интернационала)[55], пройдя с оружием в руках всю Актюбинскую кампанию в Туркестанской армии, вплоть до повторного вхождения Красной армии в Оренбург в январе 1919 года. Тогда он не раз принимает участие в боях с войсками А.И. Дутова в населенных пунктах Матук, Каратугай и Яйсан.

Зачастую положение Туркестанской армии было отчаянным: не хватало продовольствия, обмундирования, боеприпасов, она находилась длительное время в окружении, из которого вышла лишь в ноябре. Все тяготы того времени Карим делил с простыми бойцами.

Думается, в этот период выковались качества Хакимова как победоносного лидера: многие убеждаются в том, что где Карим – там победа. Он не имеет специального военного образования, наскоро проходит военные курсы, но затем сражается весьма успешно. Военные триумфы еще больше утверждают его в правильности избранного пути и укрепляют в необходимости еще шире развернуть бурную работу по строительству нового строя. Любое сопротивление на этом пути со стороны социума трактуется им как контрреволюционная деятельность, а несогласие с ним внутри партии, особенно по национальному вопросу, – как «националистический уклон».

22 января 1919 года происходит повторное взятие Оренбурга Красной армией. Хакимов вновь, уже без особого энтузиазма с его стороны, поскольку ему понравилась армейская среда, назначается губернским комиссаром народного образования и возвращается к прежней работе. Во всех селах с татарским и башкирским населением благодаря его неустанным трудам возникли школы с преподаванием на родном языке, были созданы библиотеки. Для подготовки учителей снова создали краткосрочные курсы. Хакимов работает не только как организатор, но и как пропагандист, разъясняя цели и задачи новой власти. Он часто выступает в тот период в помещении кинотеатра «Фурор». Его речи, всегда яркие, простые и доходчивые, рассчитанные на простонародную аудиторию, пользовались большой популярностью. Как и его боевые товарищи, жил он тогда очень аскетично, избрав для себя дом Насибуллиных на Водяной улице, о которых мы, к сожалению, ничего не знаем.

На фоне этой безумной по уровню риска жизни, когда пуля может в любой момент настигнуть его, вряд ли он думает о карьере государственного деятеля, а свою жизнь Карим видит как путь к победе всемирной социалистической революции в соответствии с лозунгами большевиков того времени. Поэтому утверждения Г.Г. Косача а также Р.Ф. Хайретдинова в его диссертации о карьеристских мотивах К. Хакимова выглядят как минимум теоретически отвлеченными, если не сказать надуманными. Так, Р.Ф. Хайретдинов пишет, что «идеалом К. Хакимова и его оренбургских единомышленников, говоривших и действовавших в направлении создания соответствующей эпохе социализма мусульманской культуры, было возвращение в прошлое, в четко стратифицированное общество имперского времени»[56].

Это неверно не только из-за того, что К. Хакимов думал не о карьере, а о победе своих идеалов (вне зависимости от того, как они воспринимаются сегодня), а потому, что в этот период истории ни о какой реставрации Российской империи, даже весьма условной, даже в ее красном обличье, речь не шла. Идеи возрождения мощного государства начали обретать плоть и работать гораздо позже, когда в конце двадцатых – начале тридцатых годов у власти в СССР укрепился И.В. Сталин, который развернул политику от провоцирования мировой революции к строительству сильного национального государства. Да и тот, сталинский, СССР называть империей можно было с большой натяжкой – скорее «империей наоборот», поскольку она больше вкладывалась в развитие окраин, а не метрополии. В 1919–1920 годах, в разгар Гражданской войны, это просто никем не обсуждалось! К. Хакимов, как и основная часть коммунистов, был за III Интернационал и мировую революцию.

Друзьями и единомышленниками Хакимова в тот период были Сахипгирей Саидгалеев, Камиль Якубов, Шагит Худайбердин, Гали Касимов, Шамиль Усманов, Ади Маликов, Хусаин Мавлютов – интернационалисты. Г.Г. Косач их характеризует как группу татар – мусульманских коммунистов, которая противостояла бывшим джадидам, которые в Москве созвали свой съезд и создали новый орган – Всероссийское Центральное бюро мусульманских организаций РКП. Его сплачивали люди совсем другой ориентации – Мулланур Вахитов и Мирсаид Султангалеев (Султан-Галиев). Вот это – абсолютно обоснованно!

Несколько позднее, в апреле (по другим данным в марте) 1919 года, Карим берет отпуск и едет в Казань. Там вместе с Карибом Хайрулиным и Шамилем Усмановым он либо самостоятельно, либо по поручению Реввоенсовета Южной группы Восточного фронта, возглавляемого тогда М.В. Фрунзе (он там с ним в это время познакомился и далее сотрудничал в Туркестане) и В.В. Куйбышевым (именно он впоследствии порекомендует К. Хакимова на дипломатическую работу), формирует 1-ю Приволжскую татарскую казачью бригаду[57]. Она начинает сражаться с июня 1919 года[58]. А уже 7 августа 1919 бригада форсировала реку Урал, заняла ряд казачьих станиц – Зубочистенскую, Краснохолмскую, Чернореченскую – и города Акбулак, Тоз-Тубэ, Актюбинск.

Занятый формированием мусульманских бригад, Карим Хакимов в результате пропускает важнейший этап в развитии военно-политической обстановки в Башкирии – а именно соглашение о «Малой Башкирии», заключенное между советскими лидерами, конкретно – между Лениным и Сталиным и правительством «Малой Башкирии». В этой борьбе он не участвует еще и потому, что с конца мая 1919 года будет поглощен вопросом противодействия вредному, с его точки зрения, «националистическому уклону» в самом коммунистическом движении в России, возглавляемом М. Султангалеевым.