Песня моряка Кизи Кен

Кларк Б. с горячностью кивнул.

— Ничто, командир, насколько мне известно. Смотрите! Они даже индейцев намазали. Такое можно увидеть только в Америке.

Кларк укрупнил кадр. Два старика усердно втирали себе в щеки цветную окись. Теперь они походили на карикатурное изображение растолстевших воинов из какой-нибудь музыкальной комедии. Их вид вызвал у Левертова смех, так же как и изображение тыльной стороны рыбзавода, где маршировали Дворняги, облаченные в новенькую серебристую униформу охраны «Чернобурки», готовясь, вероятно, отразить нападение свежевыкрашенного племени бездельников, приди тем в голову встать на тропу войны. Классное зрелище! Но Кларк Б. Кларк чувствовал, что оно не в состоянии вернуть тот головокружительный взрыв восторга, который был вызван нападением морского льва. Он вернулся к сканированию изображения, и как раз в тот момент, когда Левертов, накинув на плечи халат, объявил, что отправляется к себе принять душ, на экране одной из отдаленных камер мелькнуло что-то серебристое.

— Стой-ка! Что это такое? Вернись-ка обратно! Кларк нажал на клавиши. И в фокус вплыл нос огромного рыболовецкого судна. Вдоль правого борта виднелась целая вереница лиц. Кларк нахмурился.

— Что это еще за черт? Клянусь, командир, мы всем радировали, что подход к пристани запрещен… — но прежде чем он успел договорить, до него снова донесся звук козлиного блеянья.

— Это хорошие парни, которые спешат к нам на помощь, — хлопнув по плечу Кларка, рассмеялся Левертов. — Прямо как в кино! Дай-ка я оденусь, следующая сцена будет происходить в реальной жизни. Крупный план на троих при стечении большой массовки. Вы поняли, мистер Кларк?

— Есть, командир! — с готовностью кивнул

Кларк Б. Кларк. — Натурная съемка на троих, крупный план! — и у него аж мурашки побежали по телу от энтузиазма.

Натура — Квинак — вид сверху Вороны, вернувшиеся на свои удобные места в термопотоке, тоже видят весь город. Им видна задняя дверь «Горшка „, через которую кто-нибудь из Краббов может вынести помои. Они видят, как через тайный, незаконный люк на кухне „Рыбацкого бара и гриля“ выбрасываются отходы. Они будут единственными зрителями, когда Лорелея Джером решит подняться позагорать на крышу своего магазина. И все это крупным планом. В последнее время жизнь так и кипит на этой арене, о чем не могла мечтать даже самая любопытная ворона. Вот, например, в данный момент они смотрят на расфуфыренную Алису Кармоди, которая суетится в изумрудно-зеленых туфлях на высоких каблуках, даже не догадываясь о том, что ее ждет. «О да, — соглашаются они, удовлетворенно кружа, — такое может быть только в Америке“.

Алиса, хрустя ракушками, носилась по двору мотеля, стараясь застегнуть тяжелую мужскую рубашку в клетку поверх пышной шелковой блузы. Блузка персиковой пеной вылезала из-под воротника и рукавов. Она уже знала о приближающемся судне. Радио сообщило о том, что в порт входит огромное многоцелевое судно. По такому поводу надо было одеться. Хоть как-то. Блузка олицетворяла верность, туфли — устойчивость, а рубашку пришлось натянуть из практических соображений. За исключением старика Марли и крошки Никчемки, двор был пуст. Все остальные уже уехали к причалу на съемки. И Алиса была рада, что ей представился случай остаться одной и порисовать, а все эти псевдобитвы морских львов ее не интересовали. Но работа не шла. Линии не получались.

И это заставило ее задуматься о последнем бесплодном периоде своей жизни. Что, в свою очередь, привело к мысли о том, а не утратила ли она свой художественный стиль. А это почему-то ассоциировалось у нее с Кармоди и со всеми остальными, что привело ее уже в бешенство. Так, вопреки собственному здравому смыслу, она смешала себе в графине утреннюю «Маргариту». Было совершенно очевидно, что, если Кармоди не вернется домой в ближайшее время, она превратится в прежнюю Свирепую Алису — Алису, которая начинала пить, когда злилась, и злиться, когда пила. Когда радио передало новости о приближающемся судне, графин был почти пуст.

— Хорошо бы, чтобы это был ты, Кармоди, старый раздувшийся осел!

Текила и услышанные новости привели ее в такое возбужденное состояние, что на самом деле она едва замечала, что надевала на себя. Роясь в шкафу, она никак не могла решить, на чем остановить свой выбор — на удобном скромном хлопке или на раздражающей кожу шикарной синтетике. Алиса никак не могла определить, рада она тому, что новое судно с блудными детьми возвращается домой, раздражена этим или что-нибудь третье. И лишь тогда, когда, окончательно одевшись и выйдя во двор, она обнаружила, что чертовы эскимосские звезды снова забрали ее фургон и не оставили ей ничего, кроме детского мопеда (это в юбке-то и на каблуках!), она поняла, что возвращение Кармоди вызывает в ней ярость.

Аккумулятор, естественно, был разряжен. Она затащила мопед в мастерскую и принялась метаться взад и вперед, изрыгал проклятья и пиная ракушки в Марли и бедную встревоженную Никчемку. Марли не обращал на нее никакого внимания, а вот щенок решил, что хозяйку обидела какая-то собака, и он, виляя хвостом, жался к алисиным каблукам, стремясь удостовериться в том, что сам ни в чем не виноват. Алиса топала, лягалась и ругалась целых десять минут, пока заряжался аккумулятор, не забыв никого, включая трогательных щенков. Даже выехав со двора в проезд, она продолжала шипеть и бормотать что-то себе под нос. Тяжело пыхтя, Алиса выехала на дорогу к городу и притормозила у тротуара, чтобы перевести дыхание перед подъемом на мост. На дороге тоже никого не было, и она от души надеялась, что так оно и будет дальше: она догадывалась о том, как выглядит со стороны — зеленые каблуки, загибающиеся крючком под педалями, и колени, достающие чуть ли не до подбородка каждый раз, когда она переключала передачу. Но за все время, пока она ехала до Второй улицы, навстречу ей не попалось ни души. Весь центр города словно обезлюдел. Она решила держаться подальше от Главной улицы и выбрала старую, мощеную досками, прогулочную дорожку, шедшую вдоль аллеи. Обычно ворота, за которыми она начиналась, были заперты, чтобы не поощрять обладателей двухколесного транспорта срезать таким образом путь к причалу, но сегодняшний день не был обычным. Магазины были закрыты, и людей мало что интересовало, за исключением съемок. Алиса увидела, что ворота открыты, и свернула в сторону узкого прохода. Единственное, чего Алиса не могла видеть, в отличие от ворон, так это то, что навстречу ей по деревянной дорожке ехал еще один мопед. И Алиса свернула в открытые ворота как раз в тот момент, когда тот выезжал ей навстречу. Оба сцепились рулями как молодые лоси, пробующие свои рога. Зрелище было впечатляющим. Когда приветственные крики ворон затихли, птицы выставили Алисе полученные ею баллы, и они составили 9,6 9,4 и 9,8. Владелица другого мопеда получила все десятки. Что объяснялось ее неопытностью. Прежде всего она ехала на мопеде впервые, поэтому вместо того, чтобы нажать на ручной тормоз При виде надвигающегося мопеда, она выжала газ до предела. А кроме того, на ней не было ничего, за исключением кожаной юбки, расшитой бисером, и ремешков. Даже анекдотические высокие каблуки Алисы и ее комплект, состоящий из шелковой блузки и рабочей мужской рубашки, с этим сравниться не могли.

— Ну ты, идиотка! — раздраженно заорала Алиса. — Это тебе не дикие просторы Арктики!

— Я знаю, — смущенно ответила юная особа, впрочем не испытывая никакой потребности прикрыть собственную наготу. Она стояла на коленях и зажимала между ног жужжащий мопед. — Простите, — добавила она, не поднимая глаз.

— Это цивилизованное место, если тебя еще не поставили в известность, — продолжала кипятиться Алиса. — Может, конечно, и не очень цивилизованное, но мы стараемся сделать его таким. Видишь, что написано на воротах?

— Да, — откликнулась девушка, по-прежнему не поднимая головы. Длинные волосы почти полностью прикрывали ее наготу, как богатая пышная шаль.

— Ну, читать умеешь?

— Здесь написано «Проезд запрещен по постановлению…»

— Ладно. Читать ты умеешь, но ездить точно не можешь. С тобой все в порядке? Никаких ссадин, синяков?

Девушка робко покачала головой, и чувство раскаяния вдруг остудило алисин гнев. В конце концов, она была столь же виновата в этом столкновении, как и эта девица. Может, даже больше. Она, по крайней мере, знала, что по этой дорожке ездить нельзя, более того — сама участвовала в принятии этого постановления. Она слезла с мопеда и протянула руку.

— Ну ладно, поднимайся. И кстати, какого черта ты носишься здесь в полуголом виде? Боже милостивый, ты только посмотри на себя! Тебе еще повезло, что за тобой не увязалась вся свора Дворняг, как за какой-нибудь текущей… — Алиса замялась в поисках более нежного сравнения, чем то, которое она имела в виду. Но девушка сама договорила за нее.

— Сукой? — догадалась она, наконец поднимая голову. — Мне это уже приходило в голову. Но у Дворняг сейчас другие заботы — они стерегут мелюзгу. Так что никто не видел, как я улизнула.

Алиса продолжала молчать, все еще потрясенная видом девушки. Она впервые разглядела ее как следует и теперь не могла оторвать от нее глаз. Отчасти ее внешность была подчеркнута гримом, но он подчеркивал лишь то, что уже было заложено природой. И Алиса чувствовала, что никогда еще не встречала такой красавицы.

— Надеюсь, не видел, — наконец ответила она.

— Правда! Все были слишком заняты морскими львами. А я уже видела морских львов раньше, поэтому взяла мопед и смылась. Вот и все.

— Вполне правдоподобно, — заключила Алиса. — Наверное, это не очень-то приятно стоять перед всеми с…

— С голыми сиськами? — девушка бросила взгляд на собственную грудь и поежилась. — Я так хожу с тех пор, как мне исполнилось девять лет — наверное, из-за «Спама», который монахини давали нам на завтрак, — она задумчиво поджала губы. — Нет, на самом деле я переживаю из-за сломанной куклы — видели у них этот манекен? —¦ теперь им придется делать новую форму. Старую они разбили, когда вынимали куклу. Не знаю, зачем. Зато я знаю, что этот голливудский тип тысячу часов наклеивал ее на меня, а потом она еще две тысячи часов застывала — от чего тело все это время зудело, словно облепленное комарами. А когда ее снимали, еще и кучу волос из меня выдрали. — Она с горечью посмотрела на мопеды. — Как вы думаете, на них еще можно ездить или нам придется их пристрелить, как лошадей со сломанными ногами?

Ее болтовня была такой завораживающей, что Алиса рассмеялась, откинув голову.

— Они еще вполне годятся. Твой жеребец всего лишь погнул подкову, а моему надо сменить переднюю ногу, и будет бегать как миленький. Выключи двигатель, и пусть лежат здесь. Ты меня беспокоишь гораздо больше, чем они. Господи! Ну-ка накинь на себя. Может, твой наряд и годится для Беверли-хиллз, но если ты собираешься ходить по нашему городу, я бы тебе советовала выглядеть менее вызывающе. — И, сняв с себя клетчатую рубашку Кармоди, она протянула ее девушке.

— Нет-нет, миссис Кармоди! Вы же спешили по какому-то делу. Берите мой мопед и поезжайте. Со мной все будет в порядке. Я вернусь в мотель и немного отдохну. Со мной все будет в порядке.

— Надеюсь, — откликнулась Алиса, — только сначала надень вот это. Ты завтракала? Пойдем-ка посмотрим, может, здесь что-нибудь открыто. А потом обе вернемся в мотель и отдохнем.

— Слиняем и спрячемся, — добавила девушка, набрасывая рубашку на плечи. — А что сначала?

— А сначала надо смыть с себя кровь и масло. Пошли.

Главная улица по-прежнему была безлюдной. Даже бродяг не было у Гробницы Неизвестного Алкоголика. Большая часть магазинов была закрыта. И лишь дверь в Ловушку Старушек была приоткрыта, что не удивило Алису. Нашелся в городе хоть один человек, не пожелавший покинуть свой пост ради грандиозных киносъемок, и этим человеком была Айрис Грейди, ослепшая после несчастного случая в лаборатории. Когда Алиса только поступила в школу, эта пожилая женщина была там стройной рыжеволосой учительницей химии с огромными зелеными глазами. Однако однажды вечером на внеклассных занятиях по химии что-то в лабораторной пробирке пошло не так. Поговаривали, что причиной этому был Джимми Грейди — брат Айрис — наркоман и алкоголик, пытавшийся заставить сестру синтезировать ему дурь. Эфир вспыхнул, и в школе сработала система противопожарной безопасности. Брат Джимми кончил свои дни за решеткой. А рыжеволосую Айрис суд оправдал, учитывая ее репутацию, однако роговицы обоих глаз настолько пострадали, что о продолжении педагогической деятельности и речи быть не могло. Она приобрела бутик и антикварный часовой магазин на страховку, обучилась читать шрифт Брайля и растолстела. У нее сохранились остатки зрения, но глаза были похожи на простреленные мишени, поэтому на людях она носила ночную маску из крашеной пряжи. Ее поврежденные зрачки были глухи к новинкам моды и галантерейным распродажам. Мисс Айрис доверяла своим покупателям, которые сами выбирали себе товары, сами оплачивали чеки и сами брали сдачу, пока она скрывалась за своей тряпичной маской. Именно по этой причине Алиса в основном покупала себе одежду в бутике мисс Айрис. Здесь она могла позволить себе удовлетворить свой ужасающий вкус, не опасаясь того, что за ней подсматривает какой-нибудь клерк.

— Добрый день, мисс Грейди.

— Добрый день, Алиса. — Мисс Айрис величественно восседала на высоком табурете, внимательно прислушиваясь к тиканью своей коллекции антикварных часов. Она была похожа на слишком туго набитую тряпичную куклу, но голос у нее был легким и свежим, как у школьницы. — Чем могу тебе помочь?

— Я не за покупками, мисс Грейди. Мы просто ищем, где бы перекусить и привести себя в порядок. Не хотите присоединиться к нам?

— Как ты предупредительна, но я, пожалуй, останусь здесь. Ты знаешь, где ванная.

А когда до нее донесся звук возвращавшихся шагов, она поинтересовалась:

— А «мы « — это кто?

— Я и моя юная приятельница — кстати, как тебя зовут?

Шула, — ответила девушка.

— Шула? Не надо вешать мне лапшу на уши. Я имею в виду настоящее имя.

— Меня все зовут Шулой, и это имя нравится мне гораздо больше, чем мое собственное. Знаете, что означает мое имя на языке иннупиатов? Оно означает Гуляющая по Мокрому Снегу в Слезах. Вам бы понравилось, если бы вас так звали? Лучше уж у меня будет вымышленное имя. Здравствуйте, мисс Грейди.

— Здравствуй, Шула, — слабо пролепетала мисс Грейди, соскальзывая вниз с высокого табурета. — Я слышала о том, что ты прекрасная эскимосская кинозвезда. — Вытянув руку, пожилая дама двинулась в сторону раздававшихся голосов и легко пробежала пальцами по лицу и торсу девушки. — Господи, деточка. Так, навскидку — какой же ты носишь размер?

— Навскидку не знаю, мисс Грейди. Но миссис Кармоди полагает, что я приблизительно размером с крупную дворняжку.

Она произнесла это таким невинным тоном, что Алиса даже не поняла, что над ней подшучивают, пока не увидела, что пожилая учительница и девушка смеются.

— Ну ладно, кинозвезда, — буркнула она. — Для поддержания этой формы тебе надо что-то забросить внутрь.

— Забросить внутрь?

— Пищу.

— Да. Я голодна как волк. Приятно было познакомиться, мисс Грейди.

— Всего хорошего, девочки, — крикнула им вслед мисс Айрис. Потом она подождала, пока не услышала, как захлопнулась дверь, и снова залезла на свой табурет за прилавком, как отечная кукла, возвращающаяся к себе на полку. И ее магазинчик снова наполнился умиротворяющим тиканьем часов.

Прислонив покалеченные мопеды к стене, женщины свернули по Главной улице и двинулись подальше от высившегося в конце паруса. Некоторое время они молча шли по пустынному тротуару. Похоже, все кафе закрыты, — наконец заметила Алиса, указав рукой вперед. — Я родилась и выросла в этом городе, но еще никогда не видела его таким пустынным, даже зимой. Я никого не вижу, кроме четырех собак и одного алкоголика.

— Там, где я родилась и выросла, четыре собаки и алкоголик — это уже огромное общество. Что касается меня, то мне все очень нравится, миссис Кармоди. Здесь все так напоминает летний карнавал, на который нас возили монахини в Дандес — все просто замечательно.

Алиса промолчала. Она не знала, что можно ответить человеку, который считал Квинак замечательным.

— Меня воспитали монахини из ордена иезуитов. А вы — православная. Ким, калека, тоже воспитан в русской православной вере. Поэтому он такой раздражительный.

Алиса почувствовала, как кровь снова хлынула ей в голову.

— Я тоже кажусь раздражительной?

— Как медведица, потерявшая медвежонка. Кстати, а почему мы так быстро идем? Разве мы куда-нибудь опаздываем?

Алиса замедлила шаг.

— Нет, мы никуда не опаздываем, — вдруг поняла она — она уже не горела желанием добраться до причала, чтобы встретить компанию возвращающихся тупиц, распираемых тестостероном. — Я просто привыкла быстро ходить по этому замечательному городу, чтобы не вдыхать запах собачьего дерьма.

— Вот видите? Именно это я и имею в виду. Иезуиты говорят: «Не спешите, вдохните запах Цветов», а православные кричат: «Скорей, скорей, чтобы не нюхать собачье дерьмо».

И ты считаешь это правильным? А если вокруг нет ничего, кроме собачьего дерьма?

— Тогда иезуиты советуют сажать цветы. А вон там, напротив, разве не открыто? Я ужасно хочу есть. Эти киношники будят ни свет ни заря и никогда не дают позавтракать. Пончики и кофе — вот и все. Терпеть не могу кофе. Мы, англичане, любим чай. Особенно травяной. С мятой или ромашкой. И никакого кофеина. — И внезапно она выполнила пируэт в полузастегнутой рубашке Кармоди. — Как вы считаете? Я прилично выгляжу, чтобы идти в «Горшок»?

Алиса насупилась, пытаясь понять, не подшучивают ли над ней снова, но девушка вела себя столь обворожительно, что догадаться о чем-либо было невозможно. «Ну и картина! — подумала она. — Классическая язычница. Женственнее всех дрожжевых нимф Рубенса и вытянутых проституток Модильяни, и первобытнее губчатых лилий Джорджии О'Киф». Потому что эта девушка и была расцветшей дикой нимфой, которую Рубенс пытался себе представить, а не моделью, призванной заменить идеал… она была раскрывшейся лилией, а не каким-то символом, выполненным в темпере старой шлюхой. И какая жалость, что этот беспечный дух был доставлен сюда этими шарлатанами, что он был оторван от родных берегов и отдан во власть помпезных трюков и дешевых подделок. Бедняжка была обречена на то, чтобы стать жертвой какого-нибудь пиздодуя. Это уже сейчас можно было прочитать в ее глазах. И через десять лет ей было суждено превратиться в еще одну мать-одиночку с материальными проблемами и сиськами до колен. Да какое через десять! Гораздо раньше.

Алиса не удостаивала своим посещением «Горшок» со времени стычки с Мирной Крабб. Но она не сомневалась в том, что ее старая подружка на берегу наслаждается киношной мишурой. Входная дверь даже не была заперта, а внутри было столь же пустынно, как и на улице.

Когда Алиса с Шулой вошли внутрь, за стойкой находилась девица из другой ветви семейства со стороны Иствиков. Она стояла, прислонившись к кофеварке, и что-то скулила в телефонную трубку. Ее звали Диана, но все называли ее Диной-Тиной. Будучи самой младшей в семействе, она была вынуждена нести дежурство под вывеской «Открыто круглосуточно», когда все остальные ее кузины отправлялись щеголять среди знаменитостей. Бедная Дина была уродлива как устрица, даже если не считать ее аденоидной гнусавости. Волосы напоминали швабру, оставленную сушиться на палубе. Глаза были заплывшими. Скошенный слюнявый подбородок походил на тающую трубочку ванильного мороженого. «Похоже, Дина Крабб и Айрис Грейди были единственными, кто остался в городе, — подумала Алиса, — правда, по разным причинам: одна была слишком неприглядна, а другая все равно ничего не могла разглядеть».

— Как дела, Дина? Оставили тебя одну со всем управляться?

— Кроме бара — я до него еще не доросла. Хотите меню?

Алиса сразу поняла, что Дина не расположена разговаривать, и не стала представлять свою спутницу. Она взяла два меню в форме крабов и провела Шулу в угловую кабинку с видом на Главную улицу. Так они не пропустят никого из идущих со стороны причала, особенно Кармоди. «Горшок» не был его любимым заведением, он предпочитал «Хвосты» по дороге к аэропорту, где была танцплощадка, но сегодня вряд ли он пройдет мимо. Днем все высшее общество Квинака собиралось в «Горшке» промочить горло. В эти счастливые часы здесь можно было застать всех мало-мальски значащих людей. И если судно действительно причалило, Кармоди с компанией зайдет сюда первым Делом, горя желанием поведать о своих морских приключениях. «Какое их ждет разочарование — с ухмылкой подумала Алиса, — когда они не застанут здесь никого, кроме трех баб — одной эскимоски, ноющей Дины и брюзжащей жены».

— Для начала два кофе, нет, один кофе и травяной чай для моей английской гостьи. Никакого кофеина.

— У нас только кофе, миссис Кармоди, а чая нет никакого — ни травяного, ни другого. Кухарка со всеми остальными отправилась на съемки. Мне оставили только кофеварку, горшок чили и рыбную похлебку.

— Ты только поставь чайник, Дина. Ты ведь можешь это сделать? Вскипятить воду?

— Кухарка на причале, — заскулила Дина. — У меня есть только кофе, чили и похлебка.

— Пусть будет кофе, — бодро сказала Шула. — И все остальное.

Дина свирепо посмотрела на девушку — еще одна, даже младше ее, и тоже развлекается!

— Так что остальное? Чили или похлебку?

— Я бы на твоем месте выбрала чили, — шепотом посоветовала Алиса. — Похлебка может привести к несварению желудка. И тебе придется одолжить мне денег — я оставила кошелек дома.

Шула вытащила из кармана юбки комок стодолларовых купюр.

— У меня их целая куча. Мне каждый день платят суточные вне зависимости от того, раздеваюсь я или нет.

Кофе был холодным, а чили подгорело, но они не стали жаловаться. Они слишком были заняты своей беседой. Алиса в основном слушала, то улыбаясь и кивая, то хмурясь и качая головой. Девушка говорила практически безостановочно, не переставая при этом прихлебывать кофе и жевать чили, а потом печенье и ломоть пирога с кокосовым кремом, который был настолько черствым, что Алиса предположила: Омар Луп пропустил свою еженедельную поставку. Покончив со своим пирогом, Шула попросила разрешения доесть и алисин. Алиса с изумлением подумала, что не знает никого, кроме Кармоди, кто умел бы получать такое удовольствие от простого поглощения пищи и болтовни.

Мать у Шулы умерла шесть лет тому назад — самоубийство, а отец исчез, уехав на аэросанях, еще до ее рождения. Пожилые эскимосы, проживавшие в коттедже номер 5, действительно были ее бабушкой и дедушкой, правда, Шула не знала, с отцовской или с материнской стороны или по одному с каждой. Она полагала, что они были с разных сторон, иначе нельзя было объяснить их враждебность по отношению друг к другу. На далеком севере, — внушала она Алисе, — родство — дело туманное, и совместное существование еще ничего там не означает. Дверь открылась, и в бар вошли трое парнишек в бурнусах поверх покрытых краской коричневых тел. Они сели за стойку, где Дина подала им меню и что-то сдержанно прошептала, после чего вернулась к своему телефону. Но, похоже, Алиса и Шула вызвали у них больший интерес, чем меню. Потом снова раздался звук открывающейся двери, и появились изготовители досок для серфинга из Малибу, которые возбужденно обсуждали шансы лос-анжелесских «Рейдеров» в грядущем сезоне. При виде Алисы и Шулы глаза их возбужденно заблестели. Вряд ли они знали, кто такая Алиса, но с Шулой наверняка были знакомы. Ведь она была звездой.

Они обменялись взглядами с Диной и заняли кабинку рядом с женщинами. Шула не могла не заметить, что они ее подслушивают, но это не остановило ее. Она продолжала болтать, несмотря ни на что.

Следующей парой посетителей, к ужасу Алисы, оказались два старых ПАПы — братья Уолтер и Уильям Бэрроу. Плечи их были припорошены пеностеклом, а маски подняты вверх и выглядели как ермолки. Старые похотливые бездельники, осклабясь, тоже уселись поблизости. Им тоже было интересно послушать. Хотя их давно следовало отхлестать водорослями, как это делалось раньше с грязными стариками.

После прихода Бэрроу дверь уже хлопала, не переставая, и по мере этого длинное помещение заполнялось все новыми и новыми посетителями. Алиса не сомневалась в том, что это происки Дины, ее удивляло лишь количество откликнувшихся на ее призыв. Может, все рассчитывали полюбоваться на обнаженную кинозвезду?

Шула, не обращая внимания на зрителей, продолжала болтать, прихлебывая кофе. Она уже привыкла к глазеющим на нее зевакам. У нее было собственное мнение по любому поводу, ей было интересно все. Что будут делать рыбаки по окончании путины? Почему старшеклассницы выщипывают себе брови? Особенно ее интересовал баскетбол. Она видела матч на палубе «Чернобурки» и так увлеклась, что сразу стала горячей поклонницей этой игры, хотя и мало что в ней понимала. Например, почему вдруг вся толпа прекращала кричать и носиться в какой-то момент, все становились послушными и задумчивыми и предоставляли возможность одному игроку свободно забрасывать мяч. Почему после каждого удачного броска все начинали хлопать друг друга по плечам? Почему девушкам не было разрешено принять участие в игре?

— Это из-за того, что надо играть обнаженными по пояс? Я тоже могла снять рубашку.

— Не сомневаюсь, — откликнулась Алиса. Она кожей чувствовала, как в соседней кабинке слушателям прямо не терпится отколоть какую-нибудь шуточку. ¦— Не сомневаюсь, что если бы ты играла без рубашки, то заработала бы массу штрафных бросков.

Когда Шула, возбужденная кофеином, перешла к сплетням о сексуальных подвигах членов киногруппы, Алиса решила ее обуздать хотя бы из тех соображений, чтобы поберечь чужие уши. Особенно братьев Бэрроу — они были слишком стары для таких историй.

— Ладно, обойдемся без сплетен. Кстати, я хотела кое-что спросить у тебя относительно фильма, который вы снимаете. По Изабелле Анютке. Теперь я знаю, что ты умеешь читать.

— Я читала истории о Шуле, когда еще ходила в первый класс.

— Вот и хорошо. И что же ты думаешь об этой так называемой сказке индейцев северо-запада? Как ее воспринимаешь ты, языческая обитательница дальнего севера?

Девушка задумалась.

Я знаю, что это подделка, — уж слишком много красивостей. Но она мне нравится.

— И ты знаешь, что Изабелла Анютка жила в Нью-Джерси и никогда не бывала на севере?

— Ну и что? Все равно это хорошая сказка. Неужели она может не нравиться только потому, что ее написала круглоглазая старуха?

— Нет, мне тоже нравится, — ответила Алиса. — Она лучше многих настоящих индейских сказок именно потому, что она приукрашена. В ней есть сюжет и смысл, потому-то она и годится для кино. Настоящие индейские рассказы слишком бессмысленны, чтобы ими мог увлечься Голливуд. — Теперь Алиса почувствовала, что братьям Бэрроу не терпится отпустить какую-нибудь шуточку.

— Бессмысленны?

— Да, бессмысленны. В индейских рассказах просто нет никакого смысла, в отличие, скажем, от «Пиноккио», где если ты лжешь, нос у тебя становится длиннее. Или в баснях Эзопа, где жадная собака теряет кость из-за того, что пытается ухватить ее отражение в воде. Неужели ты думаешь, Голливуд дал бы столько денег на съемки настоящей индейской истории? Зачем бы ему это понадобилось? Настоящая индейская история так же не нужна Голливуду, как и настоящий тотемный столб.

Алиса знала, что это удар ниже пояса, но братья Бэрроу могли бы вести себя приличнее и не подслушивать, по крайней мере на глазах у всех. — Так вот я хотела спросить, что ты и твоя родня действительно ощущаете, снимаясь в этой анилиновой истории? И с этнической точки зрения, и с художественной…

Алиса умолкла. Меткий удар ниже пояса. Повисла гробовая тишина — из-за перегородки не доносилось ни единого звука. Более того, все присутствующие тоже замерли в ожидании ответа. Как же все изголодались по острым ощущениям если готовы были столь неприкрыто проявлять свое любопытство.

Когда воцарилась полная тишина, девушка глубоко вздохнула и заговорила.

— Бессмысленны? — повторила она.

Алиса кивнула, подавшись назад. Прекрасное лицо девушки зловеще потемнело, а огромные черные глаза превратились в узкие щелки. Она еще раз медленно набрала воздух, странно покачивая головой, как выжившая из ума старуха. И когда она снова заговорила, голос ее стал хриплым и размеренным:

— Однажды утром… мой брат не вернулся с охоты. Я ждала его весь день. Но он не приходил. Весь день. Было очень холодно. Я знала, что на таком морозе ночь ему не пережить, поэтому я надела на себя все меха и отправилась его искать.

Алиса была абсолютно поражена этим странным повествованием. Она предполагала, что ее тирада о бессмысленности коренной национальной литературы вызовет возражения со стороны братьев Бэрроу, может, даже самой Шулы, но не этот внезапный рассказ. Это превзошло ее ожидания.

— Я дошла до первого капкана и увидела, что он сработал, но в нем никого не было… и брата поблизости тоже не было видно. Я дошла до следующего капкана и увидела, что он тоже пуст… и вокруг никаких признаков брата. Так я обходила капкан за капканом и везде было одно и то же — пружины спущены и брата не видно. Начало темнеть. Мне было очень холодно. И наконец я добралась до последнего капкана. Он не был спущен. А на ветке прямо над ним висел кожаный мешок моего брата. Я дотянулась до ветки и развязала мешок, и из него вывалилась голова моего брата.

— Голова твоего брата?

— Да. И изо рта и горла у него вырывалось зеленое пламя.

— Зеленое пламя…

— Да, — голос девушки совсем затих, шурша, как зимний ветер из щелей подпола. — И он лязгал зубами, словно хотел есть.

— И что же ты сделала?

— Я попятилась. Но голова покатилась вслед за мной… и пламя вырывалось из ее шеи и рта. И тогда я сняла варежки и бросила их голове, чтобы она съела их, а сама бросилась домой во всю прыть. А потом я снова услышала какие-то звуки за спиной. Это снова голова катилась за мной, клацая зубами… и зеленое пламя вырывалось из ее шеи и рта. Тогда я оторвала свою левую руку и бросила ее голове. Рука начала бороться с головой, но та откусывала от нее кусок за куском. А я все бежала и бежала. И вскоре я снова услышала клацанье зубов за спиной — и это была голова — она катилась все быстрее и быстрее и подбиралась все ближе и ближе… и зеленое пламя вырывалось у нее из шеи и рта. И тогда я оторвала свою правую руку и бросила ее, чтобы она боролась с головой, а сама побежала дальше. Я бежала и бежала. Но вскоре голова снова начала настигать меня, и вид у нее был еще более голодный, чем прежде. Что мне было делать? Я оторвала свою правую ногу и бросила ее, и нога принялась пинать голову… она пинала ее и пинала, пока не выкатила на лед, а со льда в воду. И голова потонула в море… а зеленое пламя по-прежнему продолжало вырываться из ее шеи и рта. А мне всю дорогу до хижины пришлось скакать на одной ноге.

— Ну и ладно. — Алиса попыталась придать небрежность своему тону, но в горле у нее пересохло, и ей вдруг показалось, что она спиной ощущает дыхание этого студеного зимнего ветра. Она вздрогнула. — Ты меня так успокоила.

— Но дверь моей хижины оказалась закрытой… и я не могла ее открыть, потому что у меня не было рук. И я не могла забраться по лестнице к дымовому отверстию, потому что у меня была только одна нога.

Алиса ждала, чувствуя, как в ней нарастает раздражение, потому что теперь именно ей предстояло задавать вопросы. Было очевидно, что никто из остальных слушателей и не подумает это сделать.

— Ладно. И что же с тобой произошло дальше?

— Я околела на морозе.

— Вот видишь, — простонала Алиса. — Именно это я и имела в виду, когда говорила об этих идиотских индейских рассказах. Где в нем смысл?

— Смысл очень простой — «не теряй варежек». — И к Шуле незаметно снова вернулся легкий звенящий голос подростка. — Очень хорошее место для завтрака, правда? Такое тихое и уютное. Позвольте мне заплатить. Это было так мило с вашей стороны взять меня, примитивную дикарку, с собой, накормить и напоить кофе. Я у вас в долгу.

— За что? — рассмеялась Алиса, вынимая сотенную купюру из комка, протянутого девушкой. ¦— Это ведь твои деньги.

— Но это ваш город.

Пока она рассказывала, в бар потихоньку входили все новые и новые посетители — Томми Тугиак Старший, несколько Дворняг в униформах охраны «Чернобурки», шоферы, и народ все шел и шел. Алиса увидела, как мимо окна проехал розовый «лексус» Краббов, затормозивший у стоянки. Неужели эта толпа собралась ради них? Неужели все эти бездельники надеются посмотреть на то, как Свирепая Алеутка Алиса снова схлестнется с Мирной Крабб? Только не это. Она была абсолютно не в форме, чтобы вести боевые действия.

— Пошли? — спросила Алиса Шулу и помахала Дине сотенной купюрой. Но не успела она выйти из кабинки, как толпа зрителей заволновалась, и Алиса увидела, как на противоположной стороне улицы, прямо у пожарного гидранта, притормозил ее собственный фургон. Она решила, что это остальные члены эскимосского семейства решили остановиться на обратном пути со съемок, чтобы потратить свои суточные.

— Ну и родственники у тебя — надо же умудриться остановиться именно там, где запрещено. Впрочем, какое им до этого дело? Пока штраф придет по почте, вы уже будете в своих иглу на севере.

И только тут Алиса поняла, что это были вовсе не родственники Шулы. За рулем сидел Грир в своей идиотской тужурке, которую он носил, чтобы показать свою беззаботность. Лицо его было покрыто кокосовым маслом и сияло как у идола.

— Это ребята, которые сегодня вернулись из плавания, — пояснила Алиса. — Этот темнокожий денди — Эмиль Грир, местный сердцеед. Смотри, берегись его.

— Ха, — откликнулась Шула.

Грир обошел фургон спереди, открыл дверцу и галантно протянул руку. В поле зрения появилась круглая розовая голова, а за ней еще более круглый живот.

— А это — так называемое важное дело, по которому я спешила, — продолжила Алиса, — мой мистер Майкл Кармоди.

Мистер Кармоди выбрался из машины без помощи Грира. Но тот продолжал стоять в прежней позе. Боковая дверца распахнулась, и на улицу вывалилась целая толпа пассажиров. Лица у всех были румяными, загорелыми и обветренными.

— Слизняк с кейсом — Билли Беллизариус, местный наркоторговец. Это Арчи Каллиган, он работает на нас, славный парнишка. А этот греческий бог с глазами Элвиса Пресли — Исаак Соллес. Черт, ты только посмотри, какой у них важный вид! Один Бог знает, во что они вляпались, что их так долго не было. Ты только посмотри на них!

— Я смотрю, — ответила Шула внезапно послабевшим голосом, прильнув к запотевшему окну. — И я думаю, что он очень красивый.

— Мистер Кармоди? — съязвила Алиса, хотя прекрасно знала, что девушка говорила о Грире со всеми его величественными жестами, живописными кудрями и украшениями. — Очень мило с твоей стороны, но старый хрыч принадлежит мне, каким бы он ни был.

— Нет, не мистер Кармоди, хотя у него такой счастливый вид…

— Тогда ты, вероятно, имеешь в виду эту тиковую морду с проволокой вместо волос. Так я и знала. Я ведь предупреждала тебя — берегись.

Грир снова учтиво протянул руку. И из машины появилась пышная блондинка, такая же загорелая и пышащая здоровьем, как и все остальные. Она одарила Грира улыбкой, а он, склонившись, поцеловал ей руку.

— Видишь? Грир — это Казанова, у него всегда есть какая-нибудь блондинка при себе. Хотя обычно он заарканивает особ помоложе, не таких…

Алиса умолкла. Женщина отняла у Грира руку, почему-то не пожелав ею воспользоваться…

— Нет-нет, — продолжила девушка, не обращая внимания на внезапное молчание Алисы. — Я говорю не о мистере Кармоди и не о мистере Казанове…

…эта блондинка прильнула к большой розовой руке Кармоди, как шлюпка к барже! Алиса услышала, как толпа выдохнула за ее спиной. Ах! Так вот что их привело в «Горшок» — не какая-то полуголая эскимосская кукла и не горящая мщением толстая Мирна Крабб. Здесь была история покруче. Алиса почувствовала, как горят шея и плечи от всех этих устремленных на нее взглядов.

— Я имею в виду того, другого.

— Другого? — с отсутствующим видом повторила Алиса, глядя на то, как компания переходит улицу, направляясь к ним. — Какого другого?

— Греческого бога, — прошептала девушка овеем детским голоском, — с глазами Элвиса, а никогда еще не видела такого красивого мужчины даже в мыльных операх. Миссис Кармоди, я люблю его. Я останусь с ним навсегда.

— Господи Иисусе, — промолвила Алиса и опустошенно рухнула на диванчик. В ней не осталось ничего — ни раздражения, ни следов утренней «Маргариты», ни смятения, ни изумления. — Господи Иисусе, — повторила она.