Как подготовить детей к будущему, которое едва можно предсказать Шапиро Джордан
На самом деле к XIV или XV веку ей пользовались все, кто мог. Вся городская жизнь в Европе, даже за пределами монастырских стен, регулировалась сигналами церковных колоколов, каждый город строил свою колокольню. Это была не часовая башня, потому что циферблат – визуальное представление циклического двадцатичетырехчасового ограничения времени – еще не был изобретен.
Идея «определения» времени не так традиционна, как вы думаете. Первые механические часы лишь говорили звонарю о том, что пора исполнять свой рабочий долг. Все остальные просто реагировали на упорядоченные звуки колоколов Квазимодо. Как говорил историк Льюис Мамфорд: «Человек ел не из-за чувства голода, а по указанию часов; он спал не тогда, когда уставал, а когда часы разрешали».
Можете представить себе жизнь в ту эпоху? Первый звон колокола – знак, что на рынке начинают собираться люди, второй – что пришло время платить налоги. Один звон означал начало церковной службы, другой – начало рабочего дня. Так или иначе, вы бы чувствовали разницу между всеми этими отчетливыми звуками, расшифровывая их на слух. Вы бы знали, что представляет собой определенный бой, и понимали, как реагировать на различные мелодии. Такой набор навыков был необходим, от него зависела способность человека придерживаться установившихся социальных порядков.
Но в конечном итоге мелодий стало слишком много. Люди признали необходимость стандартизации часов в сутках. Время превратилось в валюту: подобно тому как монета объединяет разрозненный набор обмениваемых товаров и услуг одной символической системой оценивания, так и назначение определенных часов дня стандартизирует продолжительность ритуальных действий и создает единый график для всего сообщества. Вместо отдельного боя на каждый вид деятельности появилась система четкого количества ударов колокола на каждый час. Действия распределились по определенным часам, а не наоборот.
Люди сделали выбор в пользу 24-часового формата. Два раза по 12 часов. Почему? Вероятно, они позаимствовали этот подход у астрономов, которые веками сегментировали космос в соответствии с двенадцатью знаками зодиака. Либо у них, либо у древних египтян, которые, как принято считать, пользовались водяными часами – керамическим сосудом с равномерно капающей в нижнюю чашу жидкостью. Но планета не движется по часам. День на самом деле не делится на минуты и секунды. Это люди приняли такое решение – расписать жизнь в соответствии с цифрой двенадцать, соответствующей знакам зодиака, вместо, допустим, канонической семерки. Мы могли бы сделать это с любой цифрой, с любой системой счисления. Оставалось только приучить будущие поколения следовать этому решению.
Именно это происходило, когда мои дети пошли в школу. Каждое утро они садились на ковер и обсуждали распорядок дня. Что произойдет в 10 утра? Когда перерыв? Когда обед? Когда математика? Когда свободное время? Они учились жить согласно двадцатичетырехчасовому восприятию времени. Подобно монахам, они придерживались практики деления дня на периоды. Как и мои студенты, они учились переключать внимание с одного занятия на другое.
После обсуждения дневного расписания они всегда смотрели на календарь. Сверяться с ним их научила учительница. Она с энтузиазмом рассказывала о праздниках и временах года, и мои дети научились делить свою жизнь на школьные дни, семестры, весенние каникулы и летние каникулы. Ежедневный распорядок научил их мыслить в гармонии с инструментами времени, и к настоящему времени они успели достаточно попрактиковаться, чтобы воспринимать свою жизнь в соответствии с шагами часового спуска.
Люди оставили в сутках 24 часа. Почему? Точно не известно; они просто вдруг решили расписать жизнь в соответствии с цифрой двенадцать.
Но эта средневековая версия восприятия времени устаревает. Поэтому, по мере того как цифровые технологии меняют наше понимание, школьные условности должны будут трансформироваться вместе с ним.
Новая хронометрия
Microsoft Outlook и Google Calendar уже повлияли на то, как я воспринимаю свою повестку дня. Весь день уведомления конкурируют за мое внимание. Текстовые сообщения, твиты и посты в Instagram разрывают мой смартфон, как церковные колокола. Кроме того, я редко участвую в каких-то развлечениях, которые надо планировать заранее (например, походы в кино): стриминговые сервисы вроде Netflix и Hulu теперь предоставляют шоу по требованию. Я не привязан к часам, как монах, чей день был разделен на отдельные периоды преданного служения.
Система измерения времени поменялась, но монастырская модель образования осталась прежней. Обучение остается привязанным к часовому спуску. Школьный день по-прежнему состоит из набора «часовых» процедур. Эти обычаи кажутся фундаментальными аспектами самой школы, хотя на самом деле они были разработаны, чтобы помочь детям думать в соответствии с определенным набором технологических и экономических норм. Эти нормы меняются, и школьные классы тоже должны быть переработаны с учетом условий новой эры.
Рассмотрим периодику занятий. Она корнями уходит в те самые канонические часы, призванные упорядочить молельные практики аббатств. С каждым звонком вы переключаете свое внимание на новую тему, уподобляясь монаху. Урок истории с 8:30 до 9:15. Урок математики с 9:30 до 10:15. В этом, кажется, есть смысл, особенно для взрослых, которые сами когда-то были обучены соблюдать правила монастырской модели образования. Но если задуматься, идея о том, что каждая задача должна вписываться в заданный период, является абсурдной – особенно в цифровом, нелинейном, сетевом мире. Конечно, умение сосредоточиться важно. И школа – это именно то место, где дети должны научиться распределять свое внимание. Но действительно ли внимание должно быть связано с часами?
В XXI веке интерактивное взаимодействие происходит абсолютно случайно, и уведомления постоянно требуют нашего ответа. Поэтому дети должны научиться жить продуктивной, этичной и полноценной жизнью – даже когда их внимание рассеянно. Им нужно освоить так называемое «капельное вовлечение».
Термин «капельное вовлечение» описывает процесс привлечения внимания к мелочам по мере их возникновения. Представьте себе, что идеи – капли, падающие из протекающего крана. Академические знания также получаются постепенно, как если бы они были каплями дождя, а не мощным потоком воды. Однако классическая модель образования буквально «наводняет» детей информацией в фиксированные сроки. У моего младшего сына в начальной школе этот период составляет 35–40 минут, у старшего в средней школе – 60–75 минут. Студенты, как правило, должны быть сфокусированы на период от 90 до 180 минут. Предполагается, что по мере перехода из класса в класс дети приспосабливаются к проведению большего количества времени в неподвижном и сконцентрированном состоянии. Это похоже на преклонение колен в молитве или причастие – чем дольше выдержишь, тем лучше для тебя. Скоро вы будете так же спокойно целый день сидеть за рабочим столом. Это одна из первых вещей, к которым дети приучаются в школьном возрасте. Они приспосабливаются к тому, что значит быть «на рабочем месте».
Мы уже с детства готовим малышей к работе. Но работа также меняется. Популярность платформ обмена сообщениями, таких как Slack и Microsoft Teams, предполагает, что капельное вовлечение будет одним из основных требований профессий будущего. Вместо старомодной модели офисной работы с девяти до шести – с долгими совещаниями и фиксированной рабочей сменой, к которой нас готовит текущее школьное расписание, – сотрудники смогут выполнять свои задачи из любой точки мира в любое время.
Многие уже это практикуют; возможно, и вы уже получили и ответили на пару рабочих сообщений, читая эту главу. В 2016 году опрос Института общественного мнения Гэллапа показал, что 43 % работников в США выполняют хотя бы часть своих обязанностей на дому. А CNN сообщила, что в 2017 году 3,9 миллиона американских рабочих более половины рабочего времени вовлечены дистанционно. Эти цифры будут только увеличиваться. Так что сообразительные люди с капельным восприятием реальности скоро будут обладать конкурентным преимуществом. Поэтому школы должны применять аналогичный подход к обучению. Точно так же, как монастырская модель готовила нас к ежедневным разграничениям задач индустриальной эпохи, обновленный подход к рутинам в школе поможет детям практиковаться для будущих условий рабочего места.
Мы уже с детства готовим малышей к работе. Школьный распорядок дня приучает детей к графику традиционного рабочего места.
Я позаимствовал концепт капельного восприятия у онлайн-маркетологов, которые используют термин «капельный маркетинг», чтобы описать, как автоматизированный рекламный процесс может вести клиента от просмотра веб-страниц до оплаты покупки. Вспомните любую ситуацию, когда вы искали что-то в интернете, добавляли этот предмет в корзину, но по какой-то причине не нажимали на кнопку «Купить». Через несколько дней вам с огромной долей вероятности пришло электронное письмо с предложением все-таки совершить покупку. Вскоре рекламный контент появится в потоке новостей и на мобильном устройстве, напоминая о лучших характеристиках продукта. Вы недавно забивали в поисковик «роботы-пылесосы»? Если да, то контекстная реклама теперь будет регулярно подсовывать вам статьи, выпавшие в первой пятерке. Вы потенциальный клиент, и ритейлер с помощью поисковых систем и социальных платформ направляет вас к оформлению заказа, последовательно закидывая удочку в вашу онлайн-жизнь на протяжении нескольких дней, а может, и недель. Это необязательно происходит намеренно, но стоит вам хоть раз показать свою заинтересованность и воспользоваться поиском, как реклама начнет всплывать в любой момент – чтобы провести вас до конца этого пути. Из-за электронной коммерции, файлов cookie, прогностических алгоритмов и роя информационных продуктов мы все привыкли к такого рода капельным кампаниям.
Социальные сети также сделали капельное вовлечение регулярной частью нашей жизни. Это вполне может повлиять на то, как дети учатся. К сожалению, взрослые часто отвергают подобные изменения как что-то легкомысленное. Они ошибочно приравнивают краткость высказывания к отсутствию внимания и думают, что твит из 280 символов представляет собой поверхностное отвлечение. Но любой подросток скажет вам, что ничто не заканчивается одним сообщением: интернет-сообщество может оставаться вовлеченным в одну и ту же тему в течение нескольких дней, а иногда и недель. Внимание людей распространяется, а не ограничивается.
Snapchat, к примеру, признала капельную вовлеченность пользователей и добавила смайлик «Snapstreak». Это значок, который отмечает количество дней беспрерывного контакта внутри определенной группы пользователей. Что характерно, иконка Snapstreak представляет собой яркое оранжево-желтое пламя – похожее на талисман римской богини Весты и ту непрерывность, которую символизирует ее огонь. Snapchat начиналась как платформа, фишка которой как раз заключалась в недолговечности контента. Изначально это был способ обменяться селфи или любыми кадрами, которые стирались сразу после просмотра. Приложение как бы предлагало жить настоящим моментом. Но теперь статус человека на этой платформе зависит от длины «стрика», демонстрации вовлеченности, продолжительности капельного участия.
Представьте, как будет выглядеть школа, когда учителя примут модель капельного времени, внимания и непрерывности, которую цифровые технологии уже и так внедрили в нашу жизнь. Твит будет восприниматься как полноценное предложение – небольшая часть глубокого контекстуального взаимодействия со сложной идеей. Учебные пособия будут пользоваться тем, что внимание школьников рассеянно. Преподаватели научат учеников рассматривать паузу между высказываниями как пространство для изучения новых концепций, рассмотрения различных точек зрения, проведения исследований и включения новых данных.
Социальные сети сделали капельное вовлечение регулярной частью нашей жизни. Это вполне может повлиять на то, как дети учатся.
Осталось изменить наше понимания внимания.
Фокус, внимание и концентрация
Сегодня мы связываем фокус с отмеренными периодами внимания, не осознавая, что в изначальном концепте разделения внимания на отрезки виновато появление часового механизма. Церковные колокола первыми прервали наше мышление, потребовав от монахов переключить свое внимание на молитву, даже если их мысли на тот момент блуждали где-то еще.
Капельное вовлечение требует медленного, устойчивого, постоянного внимания к разбросанному набору последовательных стимулов. За одиночным эпизодом должны следовать разделение и перерыв – непрерывность становится рядом смежных моментов. Когда-то нам и правда нужно было научить детей делить свое время на отдельные моменты, чтобы они были готовы к работе в индустриальную эпоху. Разделение на уроки в школе работало, потому что этот принцип опирался на ту же логику, что и разделение рабочей и домашней сфер: подобный разрыв – символ благочестия, расставляющий все по своим местам. Но исторически и культурно монастырская модель эпизодического внимания не всегда была предпочтительным выбором.
Сравните прерванное «часовое» мышление с глубокой интеллектуальной вовлеченностью, которую Платон представляет в диалогах Сократа. От древних греков мы узнаем о длительных философских дискуссиях с особым фокусом. Капельное вовлечение является нормой. Симпозиум, например, подобен вечеринке, на которой друзья по очереди представляют свои мнения о природе любви. Иногда они останавливаются, чтобы поесть, потанцевать, посмеяться и выпить, но никогда не теряют фокус.
Кроме того, многие коренные народы участвуют в неэпизодических моделях фокуса. Они больше практикуют вовлечение в идеи, основанные на локации, а не на времени. Например, поэт-битник Гэри Снайдер однажды написал эссе о своем опыте путешествия по Большой Песчаной пустыне Австралии в пикапе с аборигеном – старейшиной племени пинтуби. Старик рассказывает невероятные истории о холмах и горах с такой скоростью, что Снайдер едва успевает воспринимать этот поток информации. В конце концов он понимает, что проблема не в темпе речи собеседника, а в работе двигателя грузовика. «Эти истории обычно рассказываются во время пешего пути», – пишет Снайдер. Автомобиль вынудил подстроить логику повествования под свою скорость. Но пинтуби доносят свою мудрость и знания по-другому, учатся по-другому. Они делают это через циклы песен о путешествиях, рассказы об особых местах и «точках знаний». Они используют пространство, а не временные промежутки для организации образования. Старейшины гуляют с молодежью, передавая соответствующие знания по мере прохождения очередной природной достопримечательности. Конечно, им не нужно все время говорить. Они могут даже остановиться по пути – возможно, пособирать ягоды, пополнить припасы, заняться своими делами или поговорить с друзьями и знакомыми. Это своего рода капельное вовлечение: фокус рассеивается, а концепции увязываются с меняющимся ландшафтом по мере того, как сама планета отправляет реальные «уведомления».
Обратите внимание на то, что, несмотря на все опасения по поводу цифровых технологий, удерживающих детей в помещении, логика капельной онлайн-жизни куда лучше согласована с биологическими ритмами. Добавьте сюда устройства с поддержкой GPS, отправляющие уведомления согласно местоположениям, и EdTech[15] внезапно приобретет потенциал для большего взаимодействия с локацией, что напоминает подход пинтуби. Конечно, это сработает только в том случае, если взрослые пересмотрят свое понимание слова «присутствовать». Поскольку наша концепция фокуса проистекает из жизни монахов, мы по-прежнему считаем эпизодическое внимание идеалом. Популярная критика многозадачности является частью средневековой сказки, остатки которой глубоко осели в нашей психике, говоря нам о том, что мы все должны пытаться походить на монахов. Считается, что они были людьми, морально превосходящими других. Теперь мы пытаемся научить наших детей фокусироваться так, как это делали люди Средневековья.
Но современным школьникам нужно не это. Мы должны поощрять их новый формат вовлечения, помогая развивать навыки фокусирования на новых экономических и технологических условиях.
Капельное вовлечение на практике
Капельное вовлечение – это один из способов участия школьников в том, что преподаватели сегодня называют асинхронным обучением. Этот термин описывает действия, которые не требуют присутствия участников в определенное время в определенном месте. Большинство концептов смешанного обучения, таких как «перевернутый класс» (когда ученик занимается дома по объясняющим видео, но практикуется непосредственно в школе с участием учителя), охватывают асинхронную модель. Люди называют это смешанным обучением, потому что оно включает онлайн- и офлайн-деятельность. Оно также объединяет синхронный и асинхронный режимы внимания: у учеников все еще есть традиционные уроки, но они дополняются цифровым компонентом, который позволяет им выполнять часть работы в своем собственном темпе.
В теории смешанное обучение звучит неплохо. Кажется, это именно то, что нужно современным школьникам для подготовки к будущему, которое требует как личного, так и цифрового взаимодействия. Но, к сожалению, хорошо подготовленные учителя, которые в настоящее время пытаются включить эту модель в свои классы, часто приходят к тому, что на самом деле вообще не является гибридным обучением. Вместо этого возникают две разные парадигмы, сваленные в кучу. Ученики по-прежнему вынуждены заниматься всей рутиной по монастырской модели, а затем дома им приходится выполнять еще и задания асинхронного курса. Это может быть одной из причин, почему, по словам исследователя Малкольма Харриса, сегодняшние дети проводят в классе на 20 % больше времени, чем их родители, и втрое дольше учатся. Часто можно услышать, что нынешние ученики много ленятся, имеют слишком много прав и вечно отвлекаются на смартфоны, но правда в том, что они работают в два, а то и в три раза больше, чем предыдущие поколения. Все из-за того, что, по сути, они получают двойное образование – в процедурной риторике двух разных экономических эпох.
Более современная модель школьного образования необязательно должна быть каталогом различных педагогических причуд. Вместо этого стоит сконцентрироваться на введении новых норм фокуса и внимания. Меньше лекций и демонстраций – меньше средневековых практик, которые мы часто рассматриваем как «традиционное» занятие. Например, можно отказаться от концепта, при котором учитель решает на доске уравнения, а ученики старательно копируют формулы в тетради. Это не потому, что учитель неэффективен: система на самом деле работает отлично, если учитель – специалист в своей области. Просто процедурная риторика этого стиля преподавания сегодня стала излишней. В настоящее время информация децентрализована и извлекается по запросу. И, как я уже объяснил, новое рабочее место требует капельного вовлечения. Поэтому учебные программы должны быть структурированы таким образом, чтобы имитировать навыки, необходимые для полноценной и продуктивной взрослой жизни в цифровом мире.
Логика капельной онлайн-жизни куда лучше согласована с биологическими ритмами.
Частично версия новой модели образования реализована в Стране Басков – регионе, который охватывает приграничную территорию между Францией и Испанией. Баскский народ является одним из старейших коренных жителей Западной Европы. Они живут там уже около 7000 лет и говорят на уникальном языке, который не имеет отношения к индоевропейской группе. У них сохранилось сильное чувство культурной идентичности, которое пережило трансформацию окружающего мира новыми технологическими и экономическими контекстами.
Я посетил их школы в 2017 году, потому что хотел увидеть, как они готовят детей к цифровому будущему, одновременно сохраняя историческую и культурную базу. То, что я увидел, поразило меня. В начальных и средних школах все предметы преподаются на баскском. Даже шутки и сплетни среди сверстников слышны только на традиционном языке. Но учебное взаимодействие далеко от старых устоев.
В гигантских школьных зданиях, построенных в XX веке, я видел коридоры, перестроенные в суперсовременные пространства. Они выглядели так же, как могло бы выглядеть помещение какого-нибудь стартапа в Силиконовой долине или любого из международных офисов WeWork[16]. На полу большими буквами было написано «Пространство коворкинга». Разнообразные посадочные места – кресла-мешки, конференц-столы, укромные уголки и высокие стойки – облегчали различные виды интеллектуального и социального взаимодействия. Казалось, что большинство детей проводило свое время именно здесь. Пара семилетних мальчиков в ярко-синих наушниках вместе играли в математическую игру на общем iPad. Четыре девочки постарше окружили 3D-принтер, наблюдая, как он ровными рядами укладывает расплавленную пластиковую нить. Некоторые дети читали в одиночестве. Другие бездельничали или просто разговаривали.
Та же атмосфера царила среди молодых людей в университетах Мондрагона и Деусто. Учащиеся по программе «Лидерство и инновации в предпринимательстве» люди были организованы в «компании» и «команды», а не в «классы» или «секции» – так студенческие кооперативы имитировали демократический подход корпораций Мондрагона. Молодые люди сидели за конференц-столами. Полные энтузиазма и решительности, они обменивались друг с другом идеями и ресурсами.
Их учебная программа требует работы со сверстниками, чтобы научить студентов самостоятельно управлять бизнесом: от этапа формирования концепции до окончательного исполнения. Это то, что венчурные капиталисты называют инкубатором. Студенты узнают все о маркетинге, продажах, переговорах, обслуживании клиентов, финансовом управлении и многих других вещах – но только по мере возникновения каждой потребности. Я все гадал, когда экскурсия приведет меня в класс, но так там и не оказался. И я понял почему, когда, наконец, встретил преподавателей. Они сидели за столом отдельно от студентов, потому что их работа состояла в том, чтобы курировать студентов и помогать им, но не обязательно руководить ходом обучения. Они регулярно встречаются с командами и всегда остаются на связи, но их роль – как раз то, что характеризует кураторов капельного вовлечения.
Современная модель школьного образования не обязательно должна быть каталогом различных педагогических причуд.
Критерии и вехи
Представьте себе типичное помещение в детском саду. В наши дни оно по-прежнему напоминает пространство настоящего сада, которое Фребель продвигал более века назад. Картинки, нарисованные пальцами, висят на леске или веревке, протянутой через всю комнату. Кубики для строительства в одном углу, клетка морской свинки – в другом. На стенах приклеены яркие буквы и цифры. Цветной картон и материалы для творчества разложены по маленьким пластмассовым лоткам. Повсюду книги.
Воспитательница – та самая, которая научила моих детей определять время, – однажды утром заходит и жалуется, что ковер на полу грязный и в пятнах.
Взрослые не всегда осознают, что для детей пяти-шести лет ковры – это целый мир. Помните, что дети большую часть времени проводят на полу. Их учебный день, может, и проходит среди столов и погремушек, игровых площадок, блоков и песочниц. Но в течение дня они периодически собираются вместе, чтобы посидеть в кругу на полу. Ковер – это домашняя база, центр их мира. Поэтому, когда воспитательница жалуется на его загрязненность, дети обращают внимание.
Она садится, скрестив ноги, хмуро смотрит в пол, разочарованно покачивая головой. Затем достает из кармана мобильный телефон и делает вид, что набирает номер.
– Выбери зеленый! – кричит один ребенок.
– В горошек! – кричит другой.
– Нет, красный! Мне нравится красный.
– Почему это он выбирает? Это несправедливо. Я хочу выбрать! Я хочу синий!
Она подносит к губам указательный палец и делает знак, чтобы дети успокоились. Они моментально слушаются. Она отличный воспитатель, а дети уже знают, чего от них ждут.
Как только дети замолкают, она говорит в трубку:
– Там просто пятна и следы от пролитой жидкости. – Она указывает на ковер, как будто человек на другом конце провода видит ее пальцы. – Боюсь, чистка нам уже не поможет. Нужен новый ковер.
Вдруг она хмурит брови, и дети догадываются, что она озадачена ответом. Может быть, она в замешательстве. Или, что еще хуже, волнуется. Она пожимает плечами, смотрит на детей и шепчет:
– Он хочет знать размер – насколько большой? Что мне ему сказать?
Пустые взгляды. Озадаченные лица пяти-шестилетних детей.
Дети пытаются понять, как донести информацию о ширине и длине по телефону.
Какие единицы измерения использовать? Кроссовки? Карандаши? Мелки? Кубики? Какая символическая единица может стать эквивалентом для комнаты в детском саду и для магазина ковров?
Проходит всего несколько мгновений, и идея приходит как по волшебству.
Они вспоминают, как на уроке труда узнали о необходимости использовать стандартизированные единицы измерения. Воспитательница вручает им линейки, и они посвящаются в определенный образ бытия и мышления. Они взволнованно начинают все измерять. Им только что открылось новое философское мировоззрение, новый мыслительный инструмент для организации и восприятия окружающего физического мира. Теперь можно заниматься умножением, делением, алгеброй и геометрией, физикой и химией, инженерией – много чем еще. В конце концов, ковры – это не единственное, что можно измерить. Мы измеряем все, включая время. Через распорядок в классе ученики даже учатся измерять чувство собственного «я», оценивая свои успехи и неудачи в определенных интервалах.
Это происходит весьма хитроумными способами. Например, когда мои дети были маленькими, я всегда пек кексы, которые они могли взять в школу на день рождения. Со временем я узнал, что лучше использовать больше глазури и вдобавок украшать верхушку конфетой. Это заставляло моих мальчиков восторженно улыбаться, пока они раздавали угощения своим одноклассникам. Мне никогда не приходило в голову, что кондитерские изделия представляют собой способ восприятия мира.
Верьте или нет, празднование дней рождения – это своего рода техническая грамотность. Когда я был в их возрасте, я тоже ей овладел. Но моей бабушке, к примеру, пришлось адаптироваться. Для нее дни рождения были таким же чужеродным явлением, как радио, телевизор и самолет. На самом деле всю свою жизнь она даже не знала, когда ее настоящий день рождения: она просто угадывала свой возраст. Она выросла на границе Польши и Литвы еще до того, как централизованная правительственная бюрократия пробралась в сельские деревни; ее родители не имели доступа к ближайшей канцелярии, где можно было получить свидетельство о рождении. Они не дошли до города – пешком, – пока не родились все дети. А это значит, что у моей бабушки и ее сестер была одинаковая дата рождения.
Когда я был ребенком, мне это казалось просто безумным. Такое не укладывалось в голове. Социализированный начиная с детского сада в концепцию времени индустриальной эпохи, я считал невообразимым тот факт, что кто-то мог не знать свою настоящую дату рождения. Мне никогда не приходило в голову, что всего несколько поколений назад люди думали о процессе старения совершенно по-другому!
Средняя продолжительность жизни – то, как мы ее воспринимаем, – стала абсолютно новой концепцией в XIX веке. Помните, что на протяжении большей части истории человечества смерть ребенка была обычным явлением. А когда ребенок может скончаться так же внезапно, как и взрослый, возраст становится менее значимым. Почему? Потому что нет стандартной продолжительности жизни. Моя бабушка не могла знать наверняка, как мы сейчас, что, если не случится какой-то непредвиденной трагедии, у нее есть шанс жить до ста лет. Это не потому что она жила в бедной деревне в глуши. На самом деле никто даже не мечтал прожить до семидесяти, восьмидесяти, девяноста лет, пока современная медицина не сделала это реальным и почти что обыденным. Конечно, люди иногда доживали до старости. Но в целом они смирялись с тем, что можно с одинаковой вероятностью умереть как в четырнадцать, так и в сорок девять. Поэтому люди не воспринимали детство как период времени, в ходе которого вы готовитесь ко взрослой жизни.
Празднование дней рождения – это своего рода техническая грамотность.
Можете ли вы представить себе мир, в котором возраст не имеет большого значения? Попробуйте осознать, что все вундеркинды в истории и короли-подростки являются продуктом этого мышления. Нам обычно говорят, что молодежь в прошлом делала больше, потому что их жизни были короче; это не совсем так. Просто взрослость не была столь значимой. Сама идея полового созревания и подросткового возраста как переходных периодов на пути ко взрослой, адаптированной жизни является своеобразной частью нынешней эпохи. Все этапы развития – стандартные шаги и периоды, которыми мы измеряем наше существование на планете, – являются продуктами XIX и XX веков. Но точно так же, как с делением часов на двадцать четыре часа и шестьдесят минут, здесь Вселенная не со всем согласна. Эти шаги и стадии не прописаны в клетках нашего тела. Это просто полезные категории, с помощью которых можно посчитать продолжительность и прогрессию.
В настоящее время, возможно, имеет смысл организовывать нашу реальность вокруг классов, дней рождения, совершеннолетий и кризисов среднего возраста. Но крупные вехи наших жизней – это в конечном счете просто элементы умения определять время по часам. Возрасты и стадии не существовали до тех пор, пока не появилась причина регулировать полученный опыт механическим спуском часов. Все случилось благодаря паровому двигателю в 1820-х годах. Железнодорожное расписание заставило нас установить колокольни так, чтобы они были синхронизированы с часами в отдаленных местах. У нас внезапно появились часовые пояса, минутные стрелки и новое чувство одновременности. У людей были свои карманные часы и будильники. И детям пришлось научиться жить прямо сейчас, действовать в мире, измеряющем продолжительность в секундах, понимать, что жизнь размеренно проходит. Им пришлось взглянуть на мир с точки зрения преобладающей технологии. Но эта технология меняется.
Теперь наша задача – сделать так, чтобы дети могли мыслить за пределами восприятия часового механизма индустриального века. Мы активно передаем хронологическое мышление на аутсорсинг интеллектуальным машинам. Поэтому успех, счастье и самореализация скоро будут зависеть от способности думать вне линейного графика. Школам придется соответствующим образом изменить свой распорядок дня.
Выводы
Время вышло!
В настоящее время жизнь наших детей оценивается количественно, а их прогресс определяется вехами в развитии. Дни рождения подчеркивают, что наше существование подстроено под конкретный график. И наша преданность часовой концепции Вселенной проявляется как приверженность стандартизации.
Привычки и распорядок дня в школе усиливают наше следование специфической технологической парадигме. Мы учим детей соответствовать эпизодической реальности, в которой продолжительность измеряется секундами. Минутные стрелки, часовые пояса и чувство одновременности XX века формируют наши теории обучения и наше определение идентичности.
Такой взгляд на жизнь в свое время имел смысл. Эпохи и этапы идеально вписывались в мир монастырских башен с часами и железнодорожным расписанием. Но теперь набор инструментов меняется. На самом деле он уже изменился. Итак, наша текущая задача – подготовить следующее поколение к мышлению вне часового восприятия.
Успех, счастье и самореализация детей будут зависеть от их способности действовать за рамками хронологического графика. Нужно отказаться от текущей преданности оценкам, запланированным достижениям и эпизодическому вниманию. Время для такого мышления пришло – и ушло. Вскоре появятся новые процедуры, которые будут поддерживать нелинейное представление о росте и управлении настоящим. Старайтесь быть непредвзятыми.
Реорганизуйте классы, чтобы отразить новое измерение времени
Взрослые постоянно учат детей видеть свою жизнь поэтапно, встраивать свое существование в «часовую» логику технологической парадигмы индустриального века. Например, наша преданность хорошим оценкам и жестко регламентированным этапам развития готовит детей к оценке собственных успехов и неудач таким образом, чтобы их самоощущение оставалось совместимым с текущей практикой управления временем. Мы учим детей считать, сколько времени требуется для выполнения задачи. Мы хвалим их за качественный тайм-менеджмент. Мы следим за выполнением тестов с секундомером. Мы подключаем школьный звонок в конце каждого занятия.
Монастырская модель образования состоит из ежедневного набора эпизодических занятий, в течение которых даже самые маленькие дети готовятся к будущей работе. Они учатся определять приоритеты пунктуальности и находиться «на рабочем месте». Между тем экономическая ценность времени меняется. Успех Uber, Airbnb, Etsy и Udemy – все это индикаторы того, что фрилансеры экономики краткосрочных контрактов быстро заменяют профессионалов с карточками для фиксации рабочего времени. В отчете 2016 года Глобального института МакКинзи говорится, что от 20 до 30 процентов работоспособного населения в США и Европе сейчас занимаются «подрядной работой». Согласно прогнозам, в течение следующего десятилетия это число значительно возрастет.
Онлайн-календари уже изменили наши представления о расписании. Уведомления смартфона – новые церковные колокола. Даже в привычных рабочих местах популярность мессенджеров вроде Slack и Microsoft Teams намекает, что в будущем кабинеты и конференц-залы старой офисной модели работы с девяти до шести заменятся на более свободный график рабочего дня.
В ответ на эти изменения учителям необходимо будет заменить монастырскую модель капельным подходом, который побуждает учеников воплощать условия цифрового рабочего места. Внедрите социальные онлайн-платформы. Познакомьте детей с тем, как смешанные и нелинейные фрагменты информации могут быть тщательно собраны в последовательный и всесторонний продукт со сложной идеей. Разработайте учебные мероприятия, требующие постоянного, но рассредоточенного внимания.
Подготовка к будущему – это не столько о навыках, необходимых для работы с новыми технологиями, сколько о приобщении учащихся к новым способам мышления.
Учите детей тому, что информация и знания – продукты общества
Одна из важнейших задач школы сегодня – научить детей быть добрыми и отзывчивыми участниками изменяющейся социальной структуры. Эпизодические периоды занятий и педагогические практики «распинающегося наставника» всегда готовили детей к иерархическому миру. Поскольку от них требовалось сидеть неподвижно, смотреть вперед и слушать лекции в течение определенного времени, дети учились подчиняться опыту главного лица. Сложная система вознаграждений и наказаний учила их, что успех зависит от способности определить централизованную власть, а затем соблюдать ее условия. В спортивных командах были свои тренеры и капитаны. В компаниях водились «заводилы» и «терпилы».
Школа помогла детям привыкнуть к организационным условностям индустриальной эпохи. Их готовили к миру корпоративных руководителей, раввинов, министров, мэров, прорабов и боссов. Они наблюдали, как старосты обращаются к учителям для одобрения своих инициатив, как учителя принимают мнение чванливых директоров как экспертное, как директора во всем поддакивают высшему руководству.
Дети поняли, что информация и знания передаются через пирамидообразную схему – вниз и наружу из одной точки власти. Они научились признавать социально-экономический статус и профессиональные достижения как показатели лучших человеческих качеств и мудрости. Интеллект стал чем-то, что вы копите как богатство. Идеи начали принадлежать кому-то как собственность. Возможно, когда-то эта модель и была уместна. Но в мире поисковика Google, форумов Reddit, сообщений в блогах и социальных новостных потоках старая стойкая преданность интеллектуальной иерархии становится обременительной.
Современные учебные программы должны быть структурированы горизонтально, чтобы имитировать навыки, требуемые для полноценной и продуктивной взрослой жизни в цифровом мире. Школьные кабинеты лучше переделать так, чтобы они напоминали коворкинговое пространство. Группы сверстников должны быть оценены в совокупности, их способность к открытому обмену знаниями и навыками должна иметь приоритет относительно индивидуальных достижений. Учителя должны стать координаторами, которые могут направлять студентов в их самостоятельной учебной деятельности на основе выполненных проектов.
Новые преподаватели являются не экспертами, а скорее кураторами капельного подхода и общего интеллектуального восприятия.
Глава 8
Новая словесность
Что такого в пальцах? Методика «пальчикового рисования» была описана Рут Фэйсон Шоу в начале XX века. Конечно, доисторические люди пальцами растирали пигмент по стенам пещер более сорока тысяч лет назад, но Шоу была первой, кто официально ввел подобное времяпрепровождение в образование.
«Все началось самым естественным образом в мире, – объяснила Шоу в своей книге 1947 года «Рисуем пальцами», – с маленького мальчика в школе, который измазал стену туалета йодом». Шоу считала, что «“размазывание” руками – это естественный порыв», и в 1931 году она запатентовала набор красок, которые дети могли использовать, чтобы «домазаться до самого сокровенного».
Она продвигала пальчиковое рисование словно практику забытого творчества. «Никто не может и не должен говорить другим, как рисовать или как творить, – писала она. – Творчество должно исходить из воображения и личного опыта». Она видела в рисовании пальцами возможность удовлетворить детские порывы и освободить их от сдержанности: «Начните с одного цвета. Возьмите столько краски, (…) сколько зачерпнули бы мороженого, пока мама не смотрит. Можно даже больше, если хочется». Тема снисходительного отношения красной нитью тянется через всю ее работу.
«Посмотрим, что может твоя рука. Она характеризует именно тебя. Каждый из нас по-особому использует пальцы, их форма и отпечаток тоже у всех разные, – утверждала Шоу. – Воображение, которое направляет твои руки, приведет к созданию чего-то индивидуального, представляющего только тебя».
Обратите внимание на связь, которую Шоу рисует между руками и творчеством. Так было и тысячи лет назад. Аристотель считал психику, или душу, «подобной руке», которую называл «инструментом инструментов». Уже в Древней Греции связь между сознанием, руками и технологиями отличала человеческое существо от остальной природы. Это представление почти не изменилось. Наши руки и их отношение к творческому инструменту по-прежнему занимают первичное место в воображении.
В 2007 году Стив Джобс сказал: «Мы все рождаемся с уникальным указательным устройством – нашими пальцами, и iPhone использует их для создания революционного пользовательского интерфейса со времен изобретения мышки». Этим он анонсировал первый смартфон Apple. Как только стрелки часов сменились разрядными системами, сенсорный экран переместил навигацию с ладоней на кончики пальцев. С тех пор мы все слышим истории о малышах, которые пытаются взаимодействовать с книгами или журналами, как с планшетами: листают страницы и удивляются, почему фотографии все еще не двигаются. Люди беспокоятся, что «интуитивная» технология сенсорных экранов может «перепрограммировать» наших детей. Конечно, в каком-то смысле они правы: инструменты это и делают, они становятся невидимыми вспомогательными элементами, которые опосредуют наше восприятие. Но беспокоиться не о чем. В этом нет ничего плохого. Это просто факт.
Почему мы жалуемся каждый раз, когда одна технология нарушает способность наших детей управлять другой? Потому что иногда трудно не волноваться. Когда дело касается наших тел, мы отчаянно пытаемся различить то, что действительно важно для «здоровья», и то, что представляет собой устаревшие техники. Мы привязались к определенным этапам развития, которые требуют определенного набора инструментов. Школы будущего должны будут все исправить – адаптировать стандарты, чтобы учесть требования новых технологий к нашему организму.
Педагоги могут начать с того, что позволят идеям Шоу о пальчиковом рисовании выйти за рамки бумажного листа. Ведь они также имеют смысл при скроллинге, нажатии и кликании. Существуют тысячи способов, как сенсорный экран и клавиатура могут подкреплять опыт «песочницы», позволяя беспрепятственно творить и самовыражаться. Задача учителя – поощрять учеников, показывая им, как вдумчиво использовать инструменты времени, расширяя собственные возможности. Как программирование может дополнить поэзию? Как Snapchat может стать диалектическим? Пора внедрять сенсорные экраны и клавиатуры в учебный процесс. Мы должны так же внимательно относиться к использованию цифровых платформ, как к бумаге и ручке, поскольку теперь навык скроллинга стал подобен вырабатыванию хорошего почерка.
Почему мы жалуемся каждый раз, когда одна технология нарушает способность наших детей управлять другой?
Прикосновение пальца – к странице, экрану, клавиатуре – может и должно стать полноценным и продуктивным выражением себя.
Печатать или писать
Пальцы моего сына движутся по клавиатуре с поразительной скоростью. Он не учился печатать вслепую, как я, положив указательные пальцы на клавиши А и О. Но при этом он не тычется неумело, двумя пальцами.
Его техника развивалась органично, по мере необходимости и без целенаправленного обучения. В первую очередь – с помощью игр. Правая рука быстро перемещается между клавиатурой и мышью. Его поколение сразу отвергло сенсорную панель ноутбука; я не знаю ни одного ребенка, который ее использует. У моего сына есть беспроводная геймерская мышь – с ее помощью он меняет угол обзора камеры. Левой рукой он перемещается, атакует, копает, строит, наносит удары.
Мизинец перемещается между клавишами Ctrl, Shift и Tab почти непроизвольно. Затем, без паузы, он одним нажатием клавиши переключается на живой чат. Набирает предложение, иногда аббревиатуру, возможно, всего несколько слов. Прежде чем я успеваю прочитать написанное, заглядывая через плечо, он снова переключается. Его пальцы двигаются легко, вводя команды с совершенно незнакомой мне эффективностью. Он управляет клавиатурой, как IT-специалисты и программисты, которых я вижу всякий раз, когда посещаю компании по разработке программного обеспечения. Меня это устраивает, поскольку такой навык может помочь его профессиональным успехам. Для будущих работодателей наверняка будет плюсом тот факт, что клавиатура уже глубоко встроена в его мышечную память.
Он чувствует себя в своей тарелке, управляясь с устройством таким образом. Стоя за диваном, я вижу, как его рука и пальцы сгибаются и принимают формы, характерные для его любимых игр. Они скользят так, как не скользят мои, как у гитариста, перебирающего лады. Но все это лишено элегантности. Кончики пальцев часто грязные; у него плохая осанка, а предплечья движутся беспорядочно, будто щупальца осьминога. Иногда его движения обретают плавность, но в основном это бурное стаккато: стук, удар, щелчок, стук. Он не контролирует это.
Я рассказываю ему о преподавателе фортепиано, который заставлял меня практиковать гаммы, положив монетки на тыльные стороны ладоней: они должны были быть параллельны клавишам, пальцы элегантно согнуты, а локти – под углом 90 градусов. Сын смотрит на меня, как на сумасшедшего. Я также описываю учительницу, которая ходила по компьютерной лаборатории в моей школе и постоянно похлопывала нас между лопаток тридцатисантиметровой деревянной линейкой, напоминая о необходимости сидеть прямо:
– Сидите ровно, Шапиро. Джордан! Ровно!
Я учился печатать на коробкообразных компьютерах Apple IIe с бежевыми клавиатурами и пятидюймовыми слотами для дискет Mavis Beacon. Учительница вообще-то была школьным завхозом, но ее попросили преподавать стенографию как единственного человека, посещавшего секретарские курсы в молодости. У нас не было выбора, кроме как смириться с пережитками того времени, когда девушки должны были выглядеть очаровательно для своих работодателей: плечи назад, волосы в пучок, подол приличной длины, никаких резких движений – контроль тела равен контролю ума.
Всегда трудно учить способами, которые отличаются от тех, которыми учили вас. Наша учительница, казалось, была сентиментально привязана к тому же порядку, который вдохновил монастыри на создание часов. Это мышление соответствия, которое закрепило ритуалы идеального ужина в доме семьи XX века. Именно оттуда пришли и рукописные прописи – причина, по которой некоторые школы все еще учат традиционному начертанию букв, несмотря на то что оно давно устарело.
Забудьте все эти исследования о преимуществах рукописного стиля. Да, я их читал. Кроме того, моя мама – профессиональный трудотерапевт, так что я постоянно слышал, как важно начинать писать буквы сверху. Но когда вы хорошо знакомы с историей, становится очень трудно серьезно относиться к любой догме почерка. В конце концов, те прописные буквы, которые мне приходилось выводить на линованных листах бумаги, с самого начала были перегружены скрытыми смыслами. «Здоровые» и «нравственные» преимущества всегда были частью ловкого, но бесполезного трюка, призванного убедить меня в пользе прописей.
Современный стиль письма напрямую связан с работой парня по имени Остин Норман Палмер. В какой-то момент он контролировал целую империю чистописания. Он управлял бизнес-колледжами, предлагал заочные курсы и продавал учебники. К середине XX века метод Палмера использовался почти в каждой школе. Его инновационный стиль включал в себя более простые формы букв, чем те, к которым привыкли люди того времени. До Палмера использовался элегантный алфавит, разработанный Платтом Роджерсом Спенсером. Вспомните логотипы Coca-Cola и Ford Motor Company: они оба написаны спенсеровским шрифтом. Их буквы отличаются сложными элементами графики: завитками, плавными изгибами, округлостью начертания. Палмер понял, что эта декоративность становится излишней в мире, управляемом технологиями, которые нацелены на максимальную эффективность. Пишущая машинка начала завоевывать рынок, и самые актуальные типы написания должны были быть простыми и быстрыми в исполнении. Так Палмер вернул рукописный шрифт к истокам, создав стиль, скопировать который было куда легче, чем спенсеровский.
Палмер жил в эпоху, очень похожую на нашу. Это было последнее десятилетие 1800-х годов, и люди видели масштабные технологические и промышленные изменения, происходящие вокруг. Они беспокоились о том, как дети будут вписываться в непонятную им самим новую экономику. Но Палмер был провидцем. Ему удалось продать «Метод делового письма Палмера», потому что он знал, что Спенсер сделал одну вещь правильно: обратился к чувству незащищенности людей.
В те дни родительская вина и стыд вращались вокруг религиозных и моральных убеждений, поэтому Спенсер утверждал, что хороший почерк в сочетании с физической дисциплиной свидетельствует о добродетели. Вспомните знаменитое школьное наказание Барта Симпсона – раз за разом писать одно и то же предложение на доске. Это отголосок веры людей Викторианской эпохи в то, что умение красиво писать равняется обладанию правильными ценностями. «Викторианцы формировали свой почерк так же, как формировали самих себя, – пишет историк Тамара Платкинс Торнтон, – путем нравственного самосовершенствования и физического самоконтроля». Люди воображали, что если непослушные дети будут снова и снова аккуратно копировать предложения, то это очистит их души, а доказательством станут ровно исписанные страницы.
Привычное нам начертание английских букв было придумано на рубеже XIX и XX веков и быстро завоевало популярность – все благодаря гениальным маркетинговым стратегиям своего создателя.
Но Палмер знал, что эта история больше не сработает. Он видел, что мир меняется и начертание букв должно было измениться вместе с ним. Он не только сделал прописи менее вычурными по сравнению со спенсеровскими, но и аналогичным способом адаптировал моральный посыл. Он пропагандировал чистописание как символ профессиональной добросовестности. Почерк стал отражением силы и власти, и сторонники этой идеи указывали на «физические» преимущества. Почему? Потому что религиозные знания быстро заменялись научными, и вместе с ними мораль потеснили принципы здоровья и благополучия. Если вы хоть раз слышали о том, что ребенка отправили на консультацию к врачу из-за проблем с мелкой моторикой, которые усмотрели в плохом почерке, – бинго, это влияние многолетних трудов Палмера.
Всем знакомые задания в прописях стали общепринятыми в начале XX века, подчеркивая стремление к точности и единообразию, царившим на процессах производства того времени. Из-за масштабных экономических и технологических изменений все добродетельные люди отныне должны были писать в одном и том же стиле – аккуратно, быстро и разборчиво. Эти ценности затем были спроецированы на «часовой» образ развития ребенка, так что теперь к восемнадцати месяцам «здоровый» ребенок должен был уметь чертить всякие каракули на бумаге. К одному-двум годам – изображать некое подобие вертикальных и горизонтальных линий. К трем-четырем – рисовать круги. К пяти – перерисовывать крестики, квадраты и треугольники. К шести годам дети должны были уметь писать свои имена, а к семи – не путать буквы вроде «л» и «м».
Эти этапы развития грамотности в настоящее время приняты медицинскими и образовательными учреждениями. Но мало кто осознает, в какой степени этот взгляд XX века на тело, восприятие и способности детей сложился под влиянием как конкретного набора инструментов, так и четкого определения собственного «я». По мере того как печатная машинка становилась все более популярной, а формы букв стандартизировались, способность воспроизводить единый шрифт стала гораздо менее важной. Вместо этого люди сосредоточились на том, чтобы индивидуальный прогресс происходил по расписанию. Это своего рода мышечное соответствие классам, дням рождения и приверженность новому «часовому» чувству себя.
Примерно в то же время произошло еще кое-что: почерк стал персонализированным. Дети начали коллекционировать автографы. Детективы использовали почерк в качестве улики. Психиатры анализировали его как физическое отражение характера. Именно наследие этих тенденций заставляет современных критиков клавиатуры жаловаться на то, что машина отделяет творца от авторства.
«Когда мы пишем от руки, мы соединяемся сами с собой», – писала Джулия Кэмерон, автор бестселлера «Путь художника». Она примечательна тем, что вдохновляет миллионы людей просыпаться каждый день и браться за «утренние страницы», заполняя три листа бумаги всем, что приходит на ум. Джулия настаивает, чтобы этот поток сознания был написан от руки. В 2012 году она (все еще популярная – хотя книга впервые была опубликована двадцать лет назад) написала в своем блоге следующее: «Может, печатный текст и предоставляет преимущества касательно скорости и расстояния, но наша связь – с собой и нашими глубочайшими мыслями – куда более истинная, когда мы беремся за бумагу и ручку».
Учителя моего сына, похоже, разделяют чувства Кэмерон. Хотя большинство стандартов учебной программы перешло к работе с клавиатурой, они по-прежнему настаивают на том, что оттачивание навыков письма должно проводиться от руки. Они подталкивают ученика к работе в тетради, полагая, что это сделает его менее стеснительным и более креативным. Для них почерк – это как пальчиковое рисование: выражение индивидуальности, демонстрация соответствия своему «я» в рамках «песочницы». Однако современная идея о том, что в письме от руки есть что-то личное и творческое, откровенно говоря, немного абсурдна. Особенно если учесть, что и в предыдущих эпохах нет явления, с которым ее можно было бы связать.
Исторически сложилось так, что письмо от руки всегда было просто мастерством, ремеслом, товаром, призванием. Как мебельное производство, сельское хозяйство и металлургия. Писательство, конечно, не могло стать карьерой для низших слоев общества, но и для интеллектуальной элиты оно ей не являлось. Монархи считались слишком «чистыми» для этого. В конце концов, Иисус никогда ничего не записывал; это была работа его смиренных слуг и учеников. Мухаммед не умел ни читать, ни писать; стихи Корана (что переводится как «чтение») он диктовал писцам.
Большинство богатых граждан Древней Греции также не владели письмом – их академии основывались на устной речи. На самом деле слово «школа» произошло от древнегреческого («skoli»), что означает «досуг», «игра» или «отдых». Высшие слои общества древних Афин проводили время в симпозиуме, что по факту означало «есть, пить и разговаривать с друзьями». Для них говорение являло собой истинную свободу самовыражения (через капельное вовлечение в виде полемики с философскими идеями). Так что риторика считалась верхом мастерства. Письмо было непритязательной рутиной среднего класса; в этом занятии не было ничего творческого или восхитительного. До нынешних времен это означало исключительно переписывание – копирование либо того, что говорит ваш хозяин или работодатель, либо существующих текстов.
К Средневековью большинство письменных работ выполнялось в монастырях. Монахи переписывали тексты в перерывах между тем, как колокол созывал всех на молитву. В то время владение пером, может, и делало монаха благочестивым – но не уникальным. Основное внимание уделялось исключительно продукту; работа не означала личного уважения. Любое проявление творческой индивидуальности было запрещено. Целью было послушание и точность – настолько совершенные, что сам писец становился невидимым.
В этом смысле средневековые христиане были очень похожи на евреев, которые называли себя «народом книги». Иудейские каллиграфы – соферимы – и по сей день проходят долгий путь ученичества, прежде чем им разрешат собственноручно изготовить священный документ на пергаменте из шкур животных. Только этим книжникам разрешено писать Тору, древнееврейский вариант Ветхого Завета. Это не потому что буквы трудно писать, а скорее потому, что древний закон определяет, что представляет собой чистый документ. Только опытный профессионал был должным образом обучен подчиняться большому количеству сложных законов в отношении таких вещей, как подготовка пергамента, промежутки между буквами, количество стираний и многих других. Но писец не имеет значения, важна только книга. По словам раввинов, Тора, которую вы найдете в любой синагоге, в любой точке мира, является точной копией оригинала – от Моисея до Эзры, который собрал ее на свитках в середине V века до нашей эры. Но Моисей не сам писал слова, а лишь запечатлевал текст под диктовку Господа.
Современная идея о том, что в письме от руки есть что-то личное и творческое, откровенно говоря, немного абсурдна.
Все служители и религиозные лидеры Средневековья умели читать, но лишь немногие из них были обучены писательскому ремеслу. Удивительно, но идея о том, что грамотность требует и того и другого, никому не приходила в голову до изобретения печатного станка. Просто задумайтесь над этим: популяризация письменности случилась после изобретения Гутенбергом станка, в начале индустриальной эпохи.
По иронии судьбы, стиль письма связан с типографской версткой, набором текста. Это продукт технологии, который появился, когда простолюдины начали читать, когда у них внезапно появился доступ к механически отпечатанным материалам. Именно тогда текст стал неотъемлемой частью торговли – когда квитанции, контракты и счета-фактуры вошли в повседневную экономику. Поскольку было бы неэффективно создавать прессы для печати одной страницы, люди разработали различные официальные стили написания для каждого вида бизнес-документа, и таким образом появился «скрипт» – особый шрифт, имитирующий рукописный. Были скрипты, подходящие для юридической документации, бухгалтерского учета, государственных дел, почти для всего, что вы можете себе представить. Их было несколько тысяч, и некоторые казались настолько сложными и декоративными, что вы могли бы и не узнать буквы, увидев их сегодня. Даже тогда большинство шрифтов оставались неразборчивыми для непосвященных; только те, кто работал в определенной профессии, были обучены читать и писать с их использованием. Но возможность использовать скрипты гарантировала возможность получения дохода на растущем капиталистическом рынке. Поэтому люди, естественно, гордились своим мастерством письма. Это не имело никакого отношения к личному самовыражению. Все дело было в социально-экономическом статусе.
В конечном счете спенсеровский шрифт, палмеровский метод делового письма и все прописи, которые я осваивал в детстве, оказались эквивалентны сегодняшним урокам компьютерной грамотности – простым программам повышения квалификации, призванным обойти разрыв в экономическом участии, вызванный новой технологической парадигмой. Тем не менее я уверен, что Остин Норман Палмер был бы рад узнать, что его уловка сработала так хорошо, что люди продолжают верить в заявления о влиянии прописей на общее развитие. Спустя почти столетие после его смерти сегодняшние защитники письменности продолжают рассказывать многочисленные вариации одной и той же старой истории.
Письменные принадлежности
Недавние исследования показывают, что, когда очень маленькие дети выводят буквы от руки, а не набирают на клавиатуре, это ведет к лучшему пониманию. Но интересно, что было бы, если бы в том же исследовании сравнили пальчиковые краски и карандаши? Представьте, что победила краска: стали бы мы выступать за ликвидацию письменных принадлежностей в начальной школе? Попытались бы сделать из всех детей художников пещерной эпохи? Конечно нет. Цель школы состоит в том, чтобы научить учеников самовыражаться с помощью инструментов, которые в настоящее время формируют их мир.
Все служители и религиозные лидеры Средневековья умели читать, но лишь немногие из них были обучены писательскому ремеслу. Удивительно, но идея о том, что грамотность требует и того и другого, никому не приходила в голову до изобретения печатного станка.
Другие исследования показывают, что конспекты, записываемые от руки, заставляют учеников заново формулировать полученную информацию и тем самым улучшают ее запоминание. По-видимому, писать от руки лучше, чем набирать на клавиатуре, потому что современные дети печатают достаточно быстро, чтобы записать лекции дословно, не вникнув в смысл. В противном же случае, вдавливая шариковую ручку в страницы тетради, они активно превращают идеи во что-то вроде буллет-пойнтов, выжимки ключевых моментов речи. Они обрабатывают каждое понятие и переосмысливают его своими словами, в конечном итоге это способствует более глубокому пониманию. По крайней мере, об этом свидетельствуют данные.
Но я сомневаюсь, что различия между этими результатами вызваны самими инструментами конспектирования. Просто детей изначально приучили воспринимать эту технологию именно так. С самого детства они взаимодействовали с ручками и наблюдали, как учителя выписывают основные мысли на гигантские доски с помощью мела или маркеров на водной основе. Как часто то же самое моделировалось в диджитал-формате? Возможно, нам просто нужно научить наших маленьких стенографистов чуть лучше формулировать мысли. В конце концов, не воспользоваться современными платформами – это безумие: существует множество вещей, которые подвластны цифровым технологиям, а ручке и листу бумаги – нет.
Рассмотрим несколько основных примеров. Цифровые конспекты предлагают ученикам бесконечный пустой фолиант, растягивающийся во всех направлениях: нет необходимости переворачивать страницы для записи упражнений. Учащиеся получают возможность помечать слова тегами и вставлять гиперссылки на документы и мультимедийные источники – чем не введение в сложный контекст современного управления информацией? Цифровые конспекты таже позволяют создавать общее облачное пространство, в котором преподаватели и одноклассники могут работать совместно, обмениваясь лекциями, рисунками, ресурсами и идеями. Одна учительница назвала их «окном в мозг учеников», потому что теперь появилась возможность проверять работы онлайн, оценивать понимание и давать обратную связь в режиме реального времени. Новые конспекты – это гораздо больше, чем просто цифровая копия бумажной тетради.
OneNote от Microsoft пополняет коллекцию «средств обучения» с помощью таких функций, как Immersive Reader. Это умный механизм преобразования текста в речь, который не только читает лекции студентам, но и использует искусственный интеллект для идентификации и отображения закодированных цветом частей речи, элементов грамматики и слогов. Он работает с любым форматом текста – напечатанным, отсканированным, сфотографированным или рукописным. Первоначально функция разрабатывалась для детей, которые нуждались во вспомогательных технологиях, чтобы преодолеть дислексию, дисграфию и дефицит зрительного восприятия/зрительной моторики, но стала ярким примером хорошего универсального проекта. Immersive Reader спасает от позора тех, кто изо всех сил пытается понять свои конспекты, одновременно улучшая опыт всех остальных.
Одно исследование, проведенное RTI International, свидетельствовало о том, что подобные инструменты обучения «выравнивают игровое поле». Согласно результатам, диджитал-технологии помогли огромному пласту четвероклассников улучшить свои навыки чтения и письма. Потребовался лишь неординарный учитель, который активно и целенаправленно начал интегрировать цифровые конспекты в учебный план, – учитель, который понял, что записи от руки устарели. Новый способ конспектирования – это не использование виртуальных блокнотиков для записывания воспоминаний в сокращенном виде. Это цифровая песочница, где ученики могут играть с идеями, пересматривать контент, организовывать концепции и делиться прозрениями.
Мы прошли долгий путь от папок, разделителей и отрывных листов, засунутых в папки на липучке фирмы Trapper Keeper, которые были в моде, когда я был ребенком. Тем не менее многие родители и учителя по-прежнему опасаются включать персональные устройства в образовательный процесс, особенно когда речь идет о гуманитарных науках. В моем университете даже семестр не проходит без того, чтобы преподавательский сервер не был переполнен жалобами на студентов, использующих ноутбуки или планшеты для конспектирования. Многие из моих коллег в Гуманитарном колледже вообще выступают за запрет цифровых устройств в классе. Они разглагольствуют о своих печалях, ноя и ностальгируя по стародавним временам. Каждое электронное письмо усыпано ссылками на результаты исследований, ратующих за использование рукописных конспектов, похожих на те, о которых я говорил выше.
Но доказывают ли цитируемые ими исследования то, что экраны преуменьшают преимущества ведения рукописных конспектов в классе? Что цифровые устройства являются источником отвлечения внимания и приводят к снижению успеваемости? Или это банальная предвзятость с их стороны? Скорее всего, последнее. Большинство исследований показывает, что запрет устройств приводит к положительным результатам только среди обучающихся с пониженной успеваемостью, но практически не влияет на отличников. Это доказывает, что реальная проблема связана с тем, были ли дети знакомы с эффективными навыками обучения до начала занятий. Я предполагаю, что четвероклассники, которые используют тот же OneNote, при поддержке учителей вырастают в студентов колледжа, эффективно управляющих цифровыми «отвлечениями». Более того, они практиковали обучение в подобном контексте. Они пришли к пониманию преимуществ и проблем, связанных с технологиями. Это то, что действительно делает их успешными в долгосрочной перспективе.
Интеллектуальные способности, тяга к знаниям и даже такие навыки «характера» XXI века, как упорство, настойчивость и сопротивляемость, выгодны только в той степени, в которой они могут быть использованы с помощью инструментов, формирующих наш мир. Большинство взрослых никак не могут это признать, потому что они остаются преданными устаревшему пониманию того, из чего состоит традиционный инструментарий самовыражения. Они не знают историю письменности и забывают, что почти все человеческое общение технологично. Они все еще верны ностальгической идее того, что человеческая рука связана с божественной душой, что истинное творчество должно быть чистым, естественным и не запятнанным современностью. Они купились на очередной виток франкенштейновской технофобии, беспокоясь из-за того, что машины поработят человечество, лишат «изюминки» воображение и понимание, уничтожат понятие творческого порыва и сделают все шаблонным и повторяющимся. Это как-то связано с природой компьютеров? Осознают ли эти люди, что цифровая технология ограничена своей способностью подчиняться командам? Они правда обеспокоены тем, что слишком длительное воздействие процедурной риторики алгоритмов превратит детей в зомби, повинующихся командам? Это может быть одним из объяснений, которое взрослые предложат, но я не думаю, что все так просто. В конце концов, Сократа беспокоило то же, так что эти опасения гораздо старше проблемы клавиатур. Страх всегда сопровождал технологические новшества.
Цифровые конспекты – не виртуальный блокнот, а новый вид песочницы.
Слово «технология» имеет греческий корень «techn» (), что в переводе означает «ремесло», и также связывается со словом «epistm» ( ), или «знания». Размышляя об уже знакомой дихотомии теории и практики, вы опираетесь на то же разделение между этими двумя категориями, которое было установлено Аристотелем в IV веке до нашей эры. Но до Аристотеля это различие между действием и мышлением вряд ли существовало.
Платон часто использует эти два слова, причем взаимозаменяемо. Почему? Потому что знания должны быть сформулированы, чтобы проявляться и быть полезными. Мысли, какими бы блестящими они ни были, эфемерны. Они будут исчезать так же легко, как и появились, если только не зафиксированы и не выражены с помощью каких-либо технологических средств коммуникации. Выражение требует мастерства, а мастерство требует techn, или инструментов. Риторика – это инструмент оратора. Письмо – это инструмент автора; оно не только нуждается в использовании вспомогательных средств (пера и чернил, механического карандаша, программного обеспечения для диктовки), но и само по себе является аппаратом. Грамотность – это и есть технология. Этот факт становится ясным, если учесть происхождение письма.
Самые старые образцы письменности были найдены у древних шумеров в регионе, который сейчас называется Южным Ираком. Мы знаем это, потому что музеи полны маленьких глиняных табличек, которые выполняли роль блокнотов для практики учеников. Они копировали один и тот же текст снова и снова; в то время это было типичное школьное задание. Учителя вдавливали клинописные символы на одной стороне таблички, а ученики копировали их на другой.
Клинопись выглядит так, будто заостренные штрихи ногтем выцарапали на куске мягкой глины размером со смартфон. Мы считаем ее первым письменным языком, но это не совсем точно. До клинописи люди использовали пиктограммы – стандартизированный набор простых рисунков, с помощью которых можно было общаться на бытовые темы. Представьте что-то вроде логотипа или товарного знака, абстрактных образов знакомой вещи: изображение палки – «человек», овал рядом с треугольником – «рыба». Вот так выглядела первая письменность. Затем, почти как компьютерное программное обеспечение, прошедшее апгрейд от альфа- до бета-версий, клинопись добавила еще несколько знаков. Внезапно, впервые в истории человечества, произвольная коллекция закорючек смогла иметь любой смысл, который приписывало ей сообщество. Написанному символу больше не нужно было выглядеть как предмет, который он описывал; его функция состояла в передаче аналогии.
Это довольно удивительное нововведение сперва делает возможным формулирование абстрактных идей на письме – понятий, которыенельзя изобразить, вроде «счастье» или «власть». Затем формируется база для создания алфавита, но и тут появляются новые трудности. С его помощью люди должны научиться рисовать не просто знаки, но и то, что они представляют; необходимо разобраться, как использовать аппарат. Символы – это в конечном счете инструменты; и если символ «зерна» не похож на зерно, нельзя ждать того, что ученик интуитивно поймет, как его использовать.
Таким образом, шумеры разработали первый учебный план, посвященный грамоте. Это была своего рода программа технического мастерства, выполненная путем объединения акустики и семантики, группирующая слова по звуку и категории. Довольно примитивная версия того, что мы используем для коммуникации сегодня. Неудивительно, что многим взрослым трудно представить себе школу будущего: нашей концепции обучения грамоте почти 5000 лет.
«Дом табличек» – вот что шумеры называли школой. Правда, их понятие отличалось от нашего; для них школа была больше похожа на переподготовку, на профессиональное образование. Письменность была просто технологией, которая облегчала конкретные бюрократические задачи, поэтому клинопись изучали только те, кому эта технология была нужна для жизни. «Дома табличек» существовали для того, чтобы обучить узкий круг лиц использованию определенного набора инструментов.
Сегодня письменная коммуникация – неотъемлемый элемент практически любой профессии. Конечно, мы больше не вдавливаем тростник в глиняные таблички. Не выглаживаем пемзой шкуры животных, чтобы изготовить древнегреческий пергамент. Я бы даже не знал, с чего начать, чтобы замешать железо-галловые чернила, как это делали средневековые монахи. Эти элементы обучения грамоте в настоящее время устарели. Однако существует множество новых технических факторов, которые современные дети должны изучить. Так что, возможно, мы могли бы подражать древним шумерам и воспринимать наши школы как «дома компьютеров». Таким образом мы бы закрыли несколько важных вопросов: достаточно ли дети подготовлены к продуктивной, этичной и полноценной жизни в технологическом контексте, в котором они находятся? Могут ли они использовать инструменты нынешней эпохи для создания мира, который опирается на ценности, мудрость и изобретательность, которые исторически так хорошо служили человечеству?
Будущее самовыражения
Мой сын учился в третьем или четвертом классе, когда впервые столкнулся с искусством литературного убеждения. Его учительница не была чрезмерно ревностным сторонником новых технологий, но все же она, казалось, понимала, что они могут помочь детям учиться. Она познакомила их с классическими правилами риторики и поручила моему сыну сделать презентацию в PowerPoint.
Предметом обсуждения он решил выбрать джедаев Star Wars. Он составил впечатляющую коллекцию слайдов, описывающих опыт жизни героя под авторитарным правлением Галактической Империи. Он проявил свои исследовательские и аналитические навыки, просматривая фан-сайты, полные фактов и цифр, перевел информацию в формат графиков и круговых диаграмм, а затем отредактировал и реорганизовал весь материал так, чтобы он был выстроен логически. Как и в эссе из пяти разделов, ему нужен был основной тезис, три доказательства и заключение. Он учился аргументации и одновременно оттачивал свою способность анализировать данные с критической точки зрения; только выстроив свое собственное обоснование, дети научатся различать источники, отделять реальное от фальшивого, узнавать, как и почему другие люди несут посыл именно так, а не иначе.
На этом этапе учебы мой сын уже видел, как я выступаю перед большой аудиторией, и поэтому был рад подражать отцу. Он играл роль «оратора» и делился своим опытом с одноклассниками. Я наблюдал, насколько он был вовлечен в свой проект, причем в течение длительного времени, и был впечатлен его энтузиазмом. Мотивация – ключ, и его учительница знала это; вот почему она позволила ему выбрать тему. Она также признала, что навыки аргументации могут быть легко отделены от навыков, необходимых для составления предложения. Она избегала старомодного формата эссе, потому что подозревала, что если риторика будет слишком тесно связана с прозой, то один навык станет препятствием для овладения другим. Вместо этого она разделила две компетенции, но в процессе добавила третью: навыки создания презентации в PowerPoint. Мой сын научился добавлять все виды сложных анимаций и переходов с помощью программного обеспечения. Теперь он с легкостью работает в программах Microsoft Office.
В другой раз он оттачивал свои писательские навыки. И снова выбрал тему самостоятельно. Цель этих заданий состояла в том, чтобы ему стало комфортно выражать свои мысли через письмо. Прежде чем обучить его техническим аспектам, учительница просто стремилась к тому, чтобы он привык использовать слова. Этот навык всегда нарабатывается через практику, а повторение ведет к беглости речи.
Мой сын набросал в ноутбуке приключенческий рассказ о пиратах и солдатах. Правда, описания было очень мало. В основном он просто прописал звуки взрывов, схваток героев и злодеев, их ворчание и восклицания – и все это превратилось в диалог.
– Ой!
ПИУ!
– Схватить его…
– ААААААААААА!
БУМ!
– Мэх.
– Беги. Беги. Вперед!
Его воображаемый сценарий игры обрел печатный вид. Персонажи на странице вели себя так же, как участники битв, которые вечно были разбросаны по ковру в нашей гостиной. Но я думаю, что именно этого хотела его учительница. Она использовала педагогический подход, носящий название «Процесс письма»[17].
Как можно догадаться из названия, метод фокусируется на действии, а не на самом продукте. Важно, как происходит написание, а не то, как это выглядит, когда все сделано правильно. Это ненаправленный метод, при котором учительница действует скорее как организатор или гид, а не авторитет или эксперт. С самого начала она дает как можно меньше подсказок и не устанавливает для детей рамок – а просто дает им попрактиковаться в свободном выражении мыслей. Они не должны беспокоиться об ошибках и исправлениях или сомневаться в своих идеях. Не потому что грамматика, правописание и синтаксис не имеют значения. Просто они не относятся к этой фазе процесса.
Считается, что методика взята из исследования о том, как большинство писателей занимается своим делом. Во-первых, они освобождают пространство для Музы. Почти в каждом из сотен вариантов педагогики процесса ученики начинают с какого-то «предварительного текста» или брейнсторминга. Он может включать рассказывание историй, рисование комиксов или пародирование. LEGO Education даже делает специальные наборы StoryStarter, призванные вдохновить детей на создание собственных сюжетов. Кроме того, я встречал учителей, которые поощряют использование учениками Minecraft для мозгового штурма. Дети моделируют события в виртуальном мире, а затем описывают их своим сверстникам. После этого они превращают устное повествование в прозу, пытаясь написать именно так, как рассказывали.
Учитель должен быть проводником, куратором, а не всезнающим экспертом.
Далее ученики переходят к корректуре и редактированию. Я сомневаюсь, что кто-то когда-либо возражал против использования новых технологий для внесения правок. Все очень быстро поняли, что управление виртуальным документом с помощью перемещаемого курсора, кнопки Backspace и функции копирования/вставки намного превосходит существующие альтернативы. Я помню, как с трепетом наблюдал за отцом, допоздна работающим за одним из первых электромеханических устройств IBM Wheelwriter. Это была причудливая пишущая машинка с небольшим жидкокристаллическим дисплеем с низким разрешением, на который можно было вывести около трех строк текста в неоновых зеленых буквах. У машины был громоздкий красный корпус и крошечная память. Она могла хранить всего несколько сотен слов, которые пользователи могли видеть перед распечатыванием.
Сегодня это кажется примитивным. Но тогда даже маленький ребенок мог осознать, что редактирование слов – это технология будущего. К сожалению, никто еще не успел осознать, что для бизнес-машин есть место и в классе начальной школы. Мне и моим друзьям все еще приходилось аккуратно переписывать каждый черновик вручную, готовя окончательную версию к «публикации».
Тогда вмешались учителя ИЗО. Мы не только иллюстрировали наши истории, но и переплетали и сшивали книги вручную, декорируя их красочными ламинированными обложками и блестящей лентой, укрепляющей переплет. Это было творческое начинание, включающее в себя изобразительное искусство и ручной труд вроде шитья или украшения предметов тесьмой: те же действия школы Монтессори используют для развития мелкой моторики, концентрации и уверенности в себе. Сегодня вы не увидите в школе такого количества переплетенных книг, сейчас бюджеты на программы искусства сокращаются. Однако когда я посещаю начальные школы, особенно в Соединенных Штатах и Европе, коридоры, как правило, оштукатурены и завешаны историями учеников. Это тоже своего рода публикация, выставление работы на всеобщее обозрение.
В современных технологичных школах преподаватели по информатике часто помогают там, где когда-то были учителя ИЗО: студенты интегрируют свои стандартные проекты в веб-сайты или блоги, ссылками на которые можно поделиться с друзьями и родственниками. Эти задания могут включать письменный раздел, сопровождаемый цифровыми иллюстрациями, фотографиями или анимированными GIF-файлами. Иногда дети даже пишут HTML-код сами или пользуются базовыми шаблонами с таких популярных систем управления контентом, как WordPress, Tumblr или Ghost. Крупные компании-разработчики программного обеспечения, такие как Adobe и Microsoft, разработали утилиты вроде Spark и Sway, которые делают процесс создания коротких анимированных или документальных видеороликов настолько простым, чтобы даже самые маленькие дети могут комбинировать изображения, текст и видео. Это новый формат докладов; больше никакого липкого ужаса перед выходом к доске и чтением с листов-подсказок.
«Процесс письма» был стандартной педагогической практикой, используемой по всей территории Соединенных Штатов в течение десятилетий. Взрослым он нравится, потому что подчеркивает те же ценности, что и в песочнице: понимание свободного, отдельного, индивидуального «я», когда воображение и исследование комбинируются с практикой и настойчивостью. Авторство – это создание не только предложений и абзацев, но и целого образа жизни, систем убеждений и опыта. Не случайно то, что писал мой сын, напомнило мне о его экшен-фигурках: работа призвана развивать те же навыки, что и ролевая игра. Она должна помочь ему открыть в себе сильное внутреннее «я» и развить уверенный голос, который может публично выразить свою особую ценность структурированными способами.
К счастью, постепенно появляются преподаватели, которые понимают, что использование новых, актуальных инструментов может помочь в достижении сопоставимых результатов. Более того, они признают, что преподавание исключительно с учетом старых методик по меньшей мере безответственно. Современные дети должны научиться общаться с помощью комбинации традиционного и цифрового аппаратов, потому что процесс самовыражения не может быть отделен от инструментов, используемых для его облегчения. Помните Маршалла Маклюэна? Средство коммуникации неотделимо от сообщения. Таким образом, без учителей, которые намеренно интегрируют современные технологии в образовательный процесс, дети никогда не смогут развить беглость, необходимую для того, чтобы их творческое выражение стало значимым в цифровом мире.
Развитие беглости
Если и существовал педагог, который понимал важность внедрения цифровых технологий в процесс обучения – до того, как большинство взрослых хотя бы увидело вживую обычный компьютер, – то это Сеймур Пейперт. Примерно в то же время, когда «Процесс письма» начал набирать популярность, Пейперт работал с коллегами в Массачусетском технологическом институте и разрабатывал компьютерный язык программирования под названием Logo. Logo был создан специально для детей, и в его самых известных версиях по полю перемещается маленькая роботизированная черепашка.
Представьте себе прозрачный купол из стекла или пластмассы, формирующий панцирь, который охватывает процессор, датчики и платы. Черепаха тащит за собой ручку и рисует линии в соответствии с заданным компьютерным кодом. Потом физическая черепаха была отсоединена от плоского кабеля и заменена виртуальным клоном; силуэтная оболочка стала частью графического интерфейса. Теперь представьте, как симпатичный курсор в виде черепахи перемещается по экрану, оставляя за собой те же линии.
Дети вводят команды. «Вперед 30» (fd30) говорит черепахе сделать 30 шагов. «Направо 90» (rt90) означает повернуть на 90 градусов. «Назад 5» (bk5) отправляет ее назад на пять шагов. «Перо подними» (pu) подготавливает ее к перемещению без рисования. Когда дети экспериментируют с различными способами управления черепахой, они учатся думать о том, как сочетать углы и расстояния для создания фигур. Представьте, как легко нарисовать равносторонний треугольник при помощи Logo. Заставьте черепаху переместиться вперед, развернуться, повернуть на 60 градусов, снова переместиться вперед и повторить действия.
Пейперт назвал это «геометрией черепахи», и это прекрасный пример того, каким он видел обучение с использованием цифровых технологий. «Когда люди говорят о компьютерах в образовании, у них в голове вовсе не один и тот же образ, – писал Пейперт. – Некоторые предлагают программировать детей с его помощью; другие думают о том, чтобы использовать ребенка для программирования компьютера». Другими словами, он не хотел, чтобы преподаватели распространяли информацию с помощью компьютеров, как какие-то роботы-учителя, и не считал, что обучение программированию было своего рода профессиональной подготовкой для новой экономики. Вместо этого он видел в компьютере «объект для размышлений» вроде даров Фребеля.
К счастью, постепенно появляются учителя, которые признают, что преподавание исключительно с учетом старых методик по меньшей мере безответственно.
Пейперт, вероятно, является самым влиятельным мыслителем в истории компьютерного образования, но я сомневаюсь, что он сам считал себя подходящим для этой сферы педагогом. Он занимался философией и математикой; до приезда в Массачусетский технологический институт он работал в Женеве с легендарным психологом Жаном Пиаже над вопросами эпистемологии. Вместе они пытались понять, как дети учатся мыслить математически.
Пиаже известен очень влиятельной теорией обучения под названием «конструктивизм». Если попроще, конструктивизм описывает идею о том, что дети являются активными участниками своего обучения. Это не пустые холсты, на которые взрослые наносят информацию. Они не хранилища учебных материалов. Они не похожи на животных, которых можно обучить с помощью простой системы колокольчиков, поощрений и наказаний. Вместо этого они постоянно взаимодействуют со своей средой, проверяя идеи и гипотезы, конструируя знания и выстраивая системы социального смысла. Вспомните главу 2, где я описывал детей на детской площадке, притворяющихся космическими ковбоями, а также изучающих саморегуляцию и культивирующих исполнительные функции через аккомодацию. Это все часть конструктивизма Пиаже.
Сеймур Пейперт черпал вдохновение в теории Пиаже, но в конечном итоге он расширил ее до своей собственной, которую назвал «конструкционизмом». «Я заимствую у Жана Пиаже идею насчет детей как строителей собственных интеллектуальных структур», – писал он. Но оттуда его черепашка отправилась своим собственным путем.
Чтобы понять конструкционизм Пейперта, вспомните все навыки, которым дети могут обучиться самостоятельно. «Дети учатся говорить, изучают интуитивную геометрию, необходимую для передвижения в пространстве, и осваивают достаточно логики и риторики, чтобы общаться с родителями, – все это без целенаправленного обучения», – писал Пейперт в своей книге «Переворот в сознании». Но как насчет тех навыков, которые дети не могут приобрести спонтанно? Почему обучение требует более целенаправленных отношений учителя и ученика?
Пиаже предположил, что это связано с формальностью и сложностью: некоторые идеи слишком сложны для детей, чтобы учиться им импульсивно. Но Пейперт не согласился. «Все строители нуждаются в материалах», – настаивал он, указывая на то, что культура поставляет необходимые припасы для некоторых видов знаний, но не для всех. «Тот факт, что такое количество важных вещей (ножи и вилки, матери и отцы, обувь и носки) существует в паре, является “материалом” для появления интуитивного понимания чисел», – объяснял он. Трудности, связанные с изучением некоторых вещей, являются результатом того, что он назвал «относительной бедностью культуры». Под этим он подразумевает, что мы не предоставляем детям достаточного количества строительных материалов для создания определенных идей. Но Пейперт был оптимистом. Он рассматривал компьютеры как способ обеспечить больший набор опций: программируемая роботизированная черепаха может предоставить блоки, необходимые для понимания многих сложных математических понятий.
В концепции Пейперта важно обратить внимание на один нюанс: компьютер в его понимании вторичен. На первом месте стоит знание. Конечно, дети учатся писать программу, но только для того, чтобы разговаривать с черепахой. «Для использования языка компьютера вам нужно знать о его работе не больше, – писал он, – чем о работе мозга, чтобы давать человеку инструкции. В обоих случаях нужно лишь уметь описать то, что вы хотите получить, на соответствующем языке».
Другими словами, Logo на самом деле не был связан с информатикой. Технологическая беглость только способствовала математической грамотности. Настоящее обучение происходило в процессе обдумывания и создания. Эти проекты действительно имели значение для Пейперта. Он представлял себе систему образования, в которой все дети постоянно что-то создают. Почему? Потому что, как объясняет Митч Резник, директор MIT Media Lab, «когда дети создают вещи в реальном мире, в их головах также появляются новые идеи, что мотивирует их создавать новые вещи в реальном мире снова и снова, по бесконечной спирали».
Резник много лет работал с Пейпертом. Вместе они адаптировали Logo, чтобы его можно было комбинировать с блоками LEGO (наборы LEGO Mindstorms стали результатом этой работы). Они создали квинтэссенцию набора стимулов, объединив реальную и цифровую игру во что-то более сложное и захватывающее, чем просто роботизированная черепаха. Используя LEGO Mindstorms, дети строят машины, которые сами собирают кубик Рубика, играют на гитаре, готовят блины и делают еще много всего. В процессе их создания дети узнают много нового о робототехнике, инженерии, математике и физике. Но самое главное – они находят способы использовать инструменты своего времени для творческого самовыражения. Чтобы подчеркнуть это, Резник однажды сказал мне, что воспринимает программирование как продолжение письменности. «Способность создавать программу позволяет “писать” новые типы продукта: интерактивные истории, игры, анимацию и моделирование, – объяснил он. – Когда люди учатся писать, они могут поделиться своими идеями с остальным миром. То же самое и с программированием».
Мы привыкли думать, что дети – чистые холсты, на которые взрослые наносят информацию. На самом деле они активно участвуют в собственном процессе обучения.
Сравните концепцию Пейперта и Резника с экономическим и политически мотивированным стремлением привить рабочей силе будущего необходимые компьютерные навыки для существования в условиях новой промышленной революции. Все дело в профессиональных умениях. Неправильно думать в таком ключе о цифровых технологиях в образовании. Школы не должны поголовно учить детей программированию; они должны удостовериться, что те понимают язык вычислений достаточно, чтобы контролировать машины, занимающие доминирующую роль в нашей жизни. Забудьте о профессиональном обучении; большинство рабочих мест, связанных с программированием, в ближайшее время в любом случае будет автоматизировано. Но дети все равно должны понимать, как работают компьютеры, если хотят принимать обоснованные и продуманные решения о том, как наилучшим образом внести свой вклад в цифровой мир.
Сегодня педагоги должны объединить techn и epistm при структурировании педагогики. «Несмотря на то что большинство людей растет не для того, чтобы стать профессиональными журналистами или писателями, важно, чтобы все научились писать. То же самое и с программированием – по аналогичным причинам, – объясняет Резник. – Свободное владение языком, будь то письменность или программирование, помогает вам развивать мышление, развивать голос и развивать свою личность».
Ясно, что в его понимании компьютер – это инструмент, с помощью которого люди могут развивать чувство песочницы. Вот почему вместе с командой коллег из Массачусетского технологического института он разработал платформу под названием Scratch. Это визуальный язык программирования, который позволяет детям создавать интерактивные истории, игры и анимацию, просто выстраивая команды в последовательность, – примерно как Logo для поколения iPad. Это простой и интуитивно понятный в использовании язык. И хотя Резник и его соавторы явно не сравнивают его с «Процессом письма», у них достаточно много общего. Например, каждый Scratch-проект начинается с упражнения в свободном творчестве. Хотя язык программирования предоставляет ограниченный набор стандартных блоков для разработки проекта – так же, как английский язык предоставляет фиксированный набор слов, грамматики и синтаксиса, – возможности для их комбинаций безграничны. Как объясняет Марина Умаски Берс, Scratch функционирует как детская площадка, а не манеж для малышей. «Хотя манежи безопаснее, игровые площадки предоставляют бесконечные возможности для роста и обучения».
После мозгового штурма с использованием Scratch запускается процесс редактуры, который состоит из того, что программисты называют «debugging», или «отладка». Пользователям необходимо найти и типизировать любые ошибки в программе, а затем выполнить ряд команд в попытке исправить их. Мы все применяем подобный процесс при решении проблемы или завершении проекта. При написании обычного доклада, например, учащиеся вычитывают текст, выискивая «ошибки» в своих аргументах, пытаясь определить, почему читателю может быть непонятен их основной смысл. Отладка, возможно, является одним из самых важных навыков, которые может освоить любой человек. И проекты по программированию определенно предоставляют детям отличную возможность попрактиковаться. Почему? Потому что компьютер всегда обеспечивает немедленную обратную связь – программа либо работает правильно, либо нет, никакой двусмысленности. Представьте, насколько проще было бы жить, если бы все наши проблемы так быстро выявляли свои баги.
Последним шагом в «Процессе письма» является публикация – и Scratch также позволяет детям делиться своими творениями. На момент написания этой статьи платформа Scratch насчитывала более 25 миллионов зарегистрированных пользователей. Дети публикуют свои проекты, оставляют отзывы о работе друг друга и учатся вместе. Эта часть особенно важна для Резника; он отмечает, что сплоченное сообщество выражающих свое мнение вдумчивых «партнеров по играм» является предшественником «творческого общества». Это его термин, описывающий мир, где люди, общающиеся онлайн, могут легко найти способ следовать своим интересам, развивать свои идеи и формировать четкие позиции. Творческое общество состоит из граждан, которые чувствуют себя удовлетворенными, потому что могут адаптироваться к новым инструментам самовыражения. Они способны передать чувство собственного «я», четко сформулировав свою самобытность и убедившись в том, что их продуктивность останется актуальной даже в новых технологических и экономических контекстах.
Свободное владение языком, будь то письменность или программирование, помогает вам развивть мышление, развивать голос и развивать свою личность.
Цифровая игра всегда должна побуждать детей воспринимать технологии цифрового мира как инструменты, которыми они могут командовать, – не как ограниченные наборы, распространяющие потребляемый контент, или жесткие системы, ограничивающие форму их коммуникаций. Детям надо четко усвоить: компьютер – это средство творческого самовыражения, возможность артикулировать свое «я».
От письма к чтению
Летом, перед тем как мой старший сын пошел в первый класс, его учительница прислала мне сообщение с фотографиями нескольких иллюстрированных книг о вселенной Star Wars. Она была в восторге от того, что нашла истории, которые точно заинтересуют его, потому что знала, что эти книги быстро смогут подтянуть его читательские навыки до нужного уровня.
В то время мне казалось, что я только и делаю, что разговариваю с родителями, обеспокоенными тем, что их дети еще не научились читать. Конечно, они обвиняли видеоигры, iPad и сенсорные экраны. Они хотели знать мое мнение, так как считали меня экспертом. Но я лишь повторял все то же самое, что сказала мне учительница моего сына: надо лишь постоянно держать печатные издания на виду, чтобы дети воспринимали чтение как часть повседневной рутины. «В какой-то момент все просто встанет на свои места, – говорила она. – Всему свое время. Не волнуйтесь. Вы сами увидите».
Она была права. Сейчас моему сыну двенадцать лет, и он читает на уровне колледжа. Все не просто «встало на места» само по себе, ведь его учительница не просто ждала. Выбор конкретных книг, тематика которых была близка моему сыну, сделал его обучение не просто интересным, но и значимым. Это крайне важно, потому что, когда дело доходит до чтения, понимание и контекст так же важны, как звучание букв. Чтение – это не только вопрос технического мастерства. Дети должны понимать, о чем они читают. Чтение включает в себя расшифровку кода на лету, с распознаванием ряда значимых деталей, которых текст просто не может выразить. Научиться читать без какого-либо контекста – все равно что пытаться собрать пазл, не зная ничего о том, как должна выглядеть окончательная картина. Вам нужны подсказки. Так же и маленьким читателям нужно испытывать влияние слов, прежде чем они попытаются их озвучить.
Изучение звукового состава языка специалисты называют «фонетикой». Значения, выражаемые словами, – «семантикой». Недостаточно просто объяснить детям звуки, чтобы облегчить процесс чтения. Также важно, чтобы родители, учителя и воспитатели постоянно разговаривали с маленькими детьми и дошкольниками на самые разные темы. Так дети развивают словарный запас и узнают новые значения слов. Вспомните о конструкционистской теории Сеймура Пейперта: детям нужно поэкспериментировать с интеллектуальными «кирпичиками» – поиграть со словами, убедиться, что их смысл ясен, попробовать различные варианты ответов, понять, как слова лучше всего сочетаются вместе и формируют законченные мысли. Специалисты по детскому развитию призывают к взаимодействию в формате «подача – возврат подачи» при общении между взрослыми и детьми. В течение долгого времени семейный ужин был чуть ли не единственной возможностью для взрослых поговорить со своими детьми, и отчасти поэтому эксперты так цепляются за этот ритуал; да, причина не имеет ничего общего с едой. Факты очевидны: малыши, получившие больше возможностей для расширения словарного запаса, в конечном итоге лучше подготовлены к обучению навыкам чтения в детском саду и в первом классе.
Конечно, учителям еще нужно заложить основы навыка, закрепить технику чтения. В каком направлении глаза должны двигаться по странице? Что такое «предложение»? Что такое «слово»? Что это за смешные знаки препинания? Необходимо также убедиться, что ребенок воспринимает звуки и осознает смысл слов. Даже тематика, в которой украшается класс, несет не только декоративную функцию. Сосредоточив занятия на общей базе знаний, учитель создает возможность для повторения пройденного. Названия планет Солнечной системы на виду не только во время урока. Ученики привыкают слышать эти слова в течение дня, связывая их с образами, историями и значениями. А потом, когда приходит время читать, «М-А-Р-С» звучит уже вполне знакомо и понятно. Слово имеет смысл в контексте и уже прямо-таки крутится на языке.
Примерно так же, когда мой сын играет в Minecraft, весь тематический вокабуляр буквально срывается с его губ. Красная пыль, крипер, адский кирпич, эндермен, мод, кирка, сервер, скин: эти слова постоянно вылетают в бесконечной простыне чата. Поэтому, когда он учился читать и писать, Minecraft был благословением. Использование онлайн-игры облегчило ему подбор семантики и фонетики: у него появилась мотивация думать быстрее, ведь тогда игра становилась увлекательнее. Навыки чтения и письма сделали фантазию более реальной.
Можно ли считать удачей появление такой идеальной площадки для отработки грамотности? На данный момент трудно сказать. Существует очень мало хороших исследований о том, как экранное взаимодействие влияет на чтение и письмо. Мы знаем, что, как бы ни была хороша «Улица Сезам», она не пополняет словарный запас так же эффективно, как разговор с живым человеком. Но это потому, что на телевидении нет взаимодействия в формате «подача – возврат подачи». Цифровые медиа гораздо более интерактивны.