Рулетка судьбы Чиж Антон

Номер был именно в таком безобразии, какое следовало ожидать от барышень на свободном выгуле. Повсюду разбросаны фантики от конфект, огрызки яблок, апельсиновые шкурки, флакончики духов, платья, туфли и предметы женского туалета. Что и говорить, гардероб Настасья привезла отменный. Что ж, тем лучше, войдет в приданое.

Тетушка сурово, как сумела, разглядывала устроенный разгром и кивнула Прасковье, которая застенчиво отвернулась и принялась подбирать вещи – то есть делать то, для чего ее наняли. Выговаривать чужой горничной мадам Львова сочла неуместным.

Извинившись за небольшой беспорядок, Настасья предложила садиться. Тетушка скинула с кресла летнюю шляпку, довольно миленькую, и опустилась на мягкую подушку.

– Ну, моя дорогая, как проводите время? – спросила она светским тоном.

Настасья отвечала, что они с интересом осматривают Москву.

– Ходите по магазинам?

– Пока еще нет… Вернее, да… были…

– Были на Кузнецком Мосту или в Верхних торговых?

– На Кузнецком, – ответила Настасья и прыснула.

Тетушка отчетливо видела, как из нее пытаются сделать дуру. Чего терпеть не могла. Оправдывалось худшее ожидание: Настасья – копия своей матери. Значит, на самом деле надо надевать ежовые рукавицы. Пока бед не натворили.

– Вот что, моя милая, – ледяным тоном начала Львова. – Ваш батюшка просил присматривать за вами. И я намерена исполнить его просьбу со всем старанием. Вы обещали заглядывать ко мне каждый день? И что же на деле? Не видела вас с тридцатого декабря. Чем занимались эти дни?

– Мы… Просто проводили время…

– Где были на первое января? Почему не приехали, чтобы встретить Новый год у меня?

Барышня потупилась, не ожидая такого допроса.

– Я… мы… рано легли спать… Устали от прогулок…

Тетушка заметила, что Прасковья держится в стороне, но прислушивается. Вот что бывает, когда компаньонке слишком много позволяют. Куда больше огорчила Настасья: будущая невестка врала. Глупо и неумело.

– Простите, но не могу оставить ваше поведение без последствий, – сказала Львова поражаясь, что это говорит она. – Я решила, что с сегодняшнего дня вас будет опекать мой племянник, Алексей Пушкин. Очень серьезный молодой человек, служит в полиции, офицер, коллежский майор, то есть секунд-майор…

При всех достоинствах, она отчаянно путала гражданские и военные чины. Не говоря уже о погонах, родах войск и званиях. Пушкин как-то пробовал навести порядок в ее представлениях, но быстро понял, что бывают задачи неразрешимые. Для тетушки не важны звездочки на погонах, главное, чтоб человек был хорошим.

К счастью, Настасья понимала в различиях чинов еще меньше.

– Секунд-майор – это так мило, – сказала она.

– Сегодня он непременно посетит вас и составит план вашего дальнейшего пребывания в Москве.

Настасья потупилась:

– Благодарю вас, – тихо проговорила она.

Львовой стало стыдно, что она так строга с невинным ребенком, который хочет немного радости. А она предстала гадким мучителем. Чтобы загладить вину, тетушка взяла ее руку и ласково погладила.

– Моя милая, не обижайтесь. Барышни в вашем возрасте часто делают глупости, о которых сожалеют. Поверьте, никто вас не будет сажать в клетку. Что собираетесь делать сегодня вечером?

– Мы приглашены на ужин к тетушке… – Настасья обернулась за помощью к компаньонке.

– Живокини, – подсказал та.

– Да, Вера Васильевна…

Это совсем уж никуда не годится. Забыть имя родной тети? Даже Пушкин себе такого не позволяет. Следует надеяться.

Другое встревожило Львову: она прекрасно знала Живокини, а потому с трудом могла представить, как Вера Васильевна будет развлекать барышню да еще с компаньонкой. Что-то здесь не то…

Тетушка стала прощаться, еще раз напомнив о визите Пушкина, и настрого просила быть у нее завтра. Если сегодня намечен ужин. Настасья обещала непременно.

Стоило мадам Львовой выйти, как за дверью раздался сдавленный девичий смех. Когда зажимают ладошкой рот и нет сил остановиться. Смеялись над глупой старухой, которую ловко провели. Тетушка в этом уверилась. И сильно обиделась.

Она невольно подумала: вдруг Настасья узнала про рулетку? Мысль эта явилась сама собой, без видимых причин. Но напугала сильно. Если это правда, может случиться все, что угодно…

На рулетку надо было отправиться сегодня, не откладывая.

От лени дворников случается польза. Если бы не сугробы, зажавшие улицу, барышня имела бы шанс на спасение. Подобрав юбку, она ловко убегала, скользя, но не падая, на каблучках зимних ботинок. И даже немного оторвалась. Но впереди оказался участок глубокого снега, до которого не добралась лопата дворника. На всем ходу она сделала отчаянный рывок через сугроб, зацепилась и плюхнулась. Будто нырнула. Даже ботиночки взлетели вверх.

Пушкин оказался тут как тут. Не запыхался и не слишком спешил. От сыскной полиции еще никто не уходил. Первым делом, прихватив локоть, он помог барышне подняться и заботливо смахнул снег с кацавейки. Лицо ее было облеплено снежными комьями, но прикасаться к нему было невозможно.

– Не ушиблись?

Барышня смахнула с глаз хлопья, но смотрела испуганно.

– Я все отдам… все отдам… С этим пришла… Зачем же полиция… Вот, у меня есть деньги. – Она попыталась найти кармашек, но пальцы не слушались.

– Прошу успокоиться. Вас ни в чем не обвиняют, – сказал Пушкин. – Был бы на моем месте городовой – имел бы законное право выстрелить в спину.

– Я больше не буду, – проговорила она, закрывая лицо ладошками.

– Анна Васильевна потребовала вернуть долг и угрожала полицией?

Она вытащила две смятые пятирублевые купюры.

– Вот… Вот… Извольте…

Пушкин просил убрать деньги. Не хватало, чтоб городовой увидел, как ему суют бумажки. Будет приставу веселье. Мало того, за деревом в начале улицы он заметил женскую фигуру, которая старательно пряталась. Судя по неумелой попытке закрыться стволом, совсем не филер. Неужели Нефедьев послал жену или дочь шпионить? Редкая глупость…

Он мягко взял барышню под руку.

– Пойдемте в дом, там все расскажете… Кстати, раз уж вас не подстрелили, извольте представиться…

– Ольга Рузо, – сказала она, сопя.

Лицо ее нельзя было назвать красивым. Скорее невыразительным. Есть тип барышень, в которых нет ничего отталкивающего. Вроде глаза, губы, ресницы на месте. Черты по отдельности ничем не испорчены. Но собранные вместе не имеют ничего привлекательного. Как пустой лист, который ждет рисунка. Нос ее был длинноват и прям, как указательная стрелка.

У крыльца Пушкин поднял сборник лекций «Теория вероятности» ординарного профессора математики Императорского московского университета П. А. Некрасова. Хорошо знакомая книга.

– Изучаете математику? – с невольной теплотой спросил он.

Рузо тщательно отряхнула обложку от снега.

– Обучаюсь на курсах… домашних учительниц…

Такие познания для обучения детей арифметике явно излишни. Пушкин не стал обращать на это внимание. Он предложил барышне подняться.

Прокопий еще не успел приладить на дверь железную скобу, вывороченный замок свисал, как язык. Рузо это заметила.

– Что тут произошло? – спросила она, обернувшись на крылечке.

– Ключ потерян, пришлось ломать, – ответил Пушкин, ни в чем не соврав.

Отряхнув ботиночки, Рузо повесила в прихожей кацавейку и положила под ней «Теорию вероятности». Пригладив туго уложенные волосы, вошла в гостиную и остановилась, поглядывая на оплывшие свечи, самовар и чашку на столе. Барышня чрезвычайно наблюдательная.

– Позвольте, а где Анна Васильевна?

– Ее нет. Просила, чтоб занялись, чем положено.

– Просила передать через вас? Не оставила для меня письменного распоряжения?

– Разве вчера Терновская не дала указаний?

– Вчера было воскресенье, Анна Васильевна разрешает пропускать.

– Принимайтесь сейчас…

Пожав плечами, Рузо прошла через гостиную и села за конторский стол. Узкий стул был как раз под нее. Совсем не для мадам Терновской. Она открыла чернильницу, вынула из маленького ящика перьевую ручку и только сейчас заметила, что на столе кое-чего не хватает.

– Простите, а почту Анна Васильевна сегодня получала? Она ничего не оставила?

– Ожидаете письма из Висбадена и Монте-Карло?

Проницательность полиции вообще, а подобная тем более, всегда имеет успех. Рузо не нашлась, что сказать, только утвердительно кивнула.

– Какие новости госпожа Терновская желала получить из этих писем?

– Статистические данные, – последовал уклончивый ответ. – Когда можно ожидать Анну Васильевну?

Больше скрывать не имело смысла. Пушкин сообщил, что мадам Терновская умерла. Сыскная полиция исследует некоторые обстоятельства ее кончины. Он ожидал, какая будет реакция. Реакция последовала странная. Рузо схватилась за голову, издала протяжный стон раненой птицы, упала лицом на столик, причем раздался отчетливый удар, после чего резко поднялась и закусила кулачок.

– Несправедливо… Нелогично… Неправильно… Я знала, что так будет, – быстро говорила она. Глаза ее лихорадочно блестели.

Отодвинув стул от стола, Пушкин сел рядом.

– Знали, что она умрет?

– Как иначе… Как иначе… Такая чудовищная глупость. – Барышня волновалась чрезмерно.

– Полагаете, смерть Терновской связана с выигрышем на рулетке?

Рузо сумела развернуть стул, сидя на нем. Под стон и скрежет половиц. Мышцы ее лица мелко подрагивали. Взгляд тяжелый и беспомощный.

– Уже сообщили… Вам сообщили…

– Видели, как она выиграла?

– Да, я была там… В тот недобрый час, – проговорила она с таким драматизмом будто дело шло о потере любимого человека.

– Сколько игроков было за столом?

– Не знаю… Не считала… Какая разница… Десяток… Дюжина… Это все не имеет значения… – отвечала Рузо. Речь отрывистая, голова опущена, думает о своем.

– Если предположить, только предположить, – Пушкин сделал особое выделение, – что Анна Васильевна погибла, кого бы вы назвали виновником?

Она резко вскинула голову.

– Терновскую убили?!

– Я не делал такого утверждения. Вопрос был о другом…

– Кто желал ей смерти? – Рузо недобро усмехнулась. – Далеко ходить не надо. Например, двоюродный племянник Фудель, редкий дурак и пустышка. Или ее двоюродный братец, напыщенный индюк Лабушев… Стая жадных безмозглых воронов… Только бы денег достать… Они и убили… Кто-то из них… Не сомневайтесь… Ворвались ночью и убили… И выигрыш себе прибрали… Волки… Негодяи…

Барышня плохо владела собой, с уголка губ сползла слюна. Еще немного, и набросится с кулаками.

– Чем именно вы занимались у Анны Васильевны? – мирно спросил Пушкин.

Она обмякла, скулы потеряли остроту, плечи опустились.

– Секретарская работа… Мадам следила за курсами акций на многих биржах, я составляла для нее графики движения цены и математический прогноз изменения курса… Надеюсь, это не запрещено…

– Ее интересовали только ценные бумаги?

– Да, она покупала и продавала… Кажется, хотела изучить движение европейских акций, чтобы отправиться играть там…

– Госпожа Терновская играла только на акциях?

– Конечно. Котировки, рост стоимости…

– Для чего ей список выигравших номеров из казино Висбадена и Монте-Карло за последнюю неделю?

Рузо вздрогнула.

– Вы видели письма? Прошу вас, отдайте мне их…

Даже если бы захотел, Пушкин не мог этого сделать. Открытые письма будут положены в конверты и за счет почтово-телеграфной конторы отправлены назад. Чтобы получить их, потребовались бы ходатайства к прокурору.

– Считайте, что их больше нет, – ответил он.

– Все пропало, – проговорила Рузо с таким отчаянием, что иное сердце, не будь оно сердцем чиновника сыска, сжалось от сочувствия. А это даже не дрогнуло.

– В них было нечто ценное?

– Да, исключительно ценное, – со злобой ответила Рузо. – Ценное для меня… Я занималась этими мерзкими графиками, чтобы получать нужные сведения. Терновская рассчитывалась со мной этими письмами… Теперь все кончено… Я не смогу оплачивать корреспонденцию… Моих уроков не хватит…

– Изучаете статистику рулетки?

Рузо встала.

– Будьте любезны, господин полицейский, не вмешивайтесь в частную жизнь…

Пушкин согласился. Он спросил, где проживает барышня. Будущая учительница снимала комнату в общежитии «Общества распространения знаний и образования среди женщин», что в Мерзляковском переулке. Как удобно для секретарской работы: до дома Терновской минут пять неторопливым шагом. Пушкин попросил заглянуть к нему в сыск в ближайшие дни. Могут потребоваться еще разъяснения.

– Когда умерла мадам? – спросила Рузо.

– Ночью первого января…

– Тогда… Тогда оглашение завещания на третий день, завтра…

Кажется, в кончине Анны Васильевны всех интересовало только завещание. Было чего ждать. Если открыть стенной сейф.

Спросив, может ли она быть свободной, Рузо быстро ушла.

У двери Прокопий прилаживал навесной замок. Ключ Пушкин просил занести ему в сыск, а не в участок. Дворник обещал исполнить в точности.

Он вышел на Большую Молчановку. Подбежал городовой, спросил, не будет ли каких приказаний. Видно, пристав дал команду: оказывать сыску любую помощь. Как, однако, Нефедьев испугался цифр в письмах – и как невнимательно их изучил.

Пушкин настрого приказал брать любого, кто появится около дома Терновской, и вести в участок. Невзирая на крики и жалобы. Чем бы ни угрожали – хватать и тащить. Ничего не бояться, все последствия и жалобы берет на себя. И сменщику передать. Городовой козырнул.

По порядку розыска надо было наведаться в дом напротив, чтобы расспросить экономку. Но фигура за деревом манила куда сильнее. Следовало выяснить, кто эта настойчивая дама, что не боится отморозить ножки.

Побывать в Москве и не отобедать в трактире Тестова – преступление. Таких блинов, молочных поросят, расстегаев и томленых щей больше нигде не отведать. На всю жизнь великая память. А вот в трактир Мясоедова на Лубянке лучше не заглядывать. Без кошелька, часов и цепочки можно остаться. Трактир темен, пол залит слоем жира, по которому снуют нечесаные половые, а подают такую дрянь, что доброму человеку и в рот брать не стоит. Пиво кислое, про другие напитки лучше не знать. Чай, да и тот второй заварки. Зато чужих здесь не бывает. Только свои, кому не застолье важно, а чтоб полиция не заглядывала.

Выйдя на свободу, Катя Гузова прямиком побежала на Лубянку, в трактир. Женщин сюда не пускали, но ей вход был открыт – знали, чья деваха. В полутьме Катя нашла стол, за которым сидел мужчина невысокого роста, коренастый, с сильными плечами, в приличном костюме-тройке. Перед ним стояла кружка бледно-желтого пойла. Катя схватила ее и сделала несколько жадных глотков. Мужчина жевал вяленого снетка, выражая безразличие. Катя отерла пену рукавом, шлепнула кружкой об стол и села напротив.

– Ну как улов? – бесцветно спросил он.

– А вот так… – тут Катя разразилась бранью.

Коренастый слушал рулады, не переставая жевать. Пока бабьи причитания его не притомили.

– Амба мельтешить. – Он легонько пристукнул краем ладони по столу, Катя сразу затихла. – По делу говори…

– А по делу, выходит обида большая, Меток, – сказал она, обращаясь по воровской кличке.

– В чем обида?

Тут уж Катя в красках рассказала, как наметила вещицу, взяла ее чисто, да тут откуда ни возьмись объявилась мамзель распрекрасная, под дых ей дала и в сыск с городовым отвезла. Хорошо хоть отпустили…

Меток нахмурился.

– Как, говоришь, ее называли?

– Штоль или Шталь, фон какая-то… – ответила Катя. И тут же получила легкую затрещину.

– За что? – обиженно спросила она, поглаживая затылок.

– Дура ты, Катька, расписная, ничего не поняла. Знаешь, с кем тебя счастье свело? Ничего ты не знаешь, бедовая. Так вот слушай… – сказал Меток, поманив к себе.

Катя приложила ухо. Меток стал быстро шептать, дыша кислым пивом. Закончив, оттолкнул, чтоб место знала. Теперь Катя поняла, какую ошибку совершила.

– Что же мне теперь, ей в ножки поклониться? – спросила она.

– И поклонись, и прощения попроси. И проси, чтобы к нашему делу снизошла. А тебя, дуру, уму-разуму научила… С ней много чего суметь можно… Все, сгинь. – И Меток отмахнулся.

Катя цапнула с тарелки снетка – с утра ведь ничего не евши – и пошла прочь, жуя рыбку и размазывая слезы с ваксой от потекших ресниц. Думала, Меток за нее заступится, проучит как следует. А вместо того еще и виноватой оказалась. Нет воровке счастья… Хоть в прачки подавайся.

Дама замерзала, так что нос и руки превратились в ледышку. Хуже того: сердиться было не на кого. Сама устроила авантюру. Но ведь и представить нельзя, что выслеживать кого-то в зимнем городе – сущая каторга.

Поначалу было весело. Она стояла за деревом, невидимая и незаметная, наблюдая. Пытка началась, когда объект ее интереса скрылся в доме и не думал показаться. Мороз взялся за дело. Стоять, не двигаясь, можно в валенках, недаром городовые их надевают. А в ботиночках ножки быстро сковали ледяные кандалы. Дама притоптывала и прыгала, но не согревалась, а промерзала сильней. Не помогали ни муфта, ни варежки, ни беличий полушубок с шапочкой. Она перестала ощущать тело, только холод и холод во всех членах. Еще немного – бросит и убежит. Сил нет терпеть.

Когда она готова была сдаться, господин в черном пальто неторопливо вышел из ворот, бессовестно поболтал с городовым и небрежной походкой, будто ему и дела нет, направился по улице. Пора было оставить укрытие. Кое-как перебравшись через сугроб, она перебежала на другую сторону и пошла за ним, пока еще сохраняя расстояние. Надо было принять важное решение: как появиться? Нельзя же просто так наброситься со спины. Хотя очень хочется. Надо постараться появиться, будто ниоткуда, вырасти из-под земли. Эффектно и красиво. Выдумывать она еще могла, но сил осталось только на то, чтобы идти следом.

Господин свернул в Борисоглебский переулок. Дама заторопилась, чтобы не потерять его из виду, зная, что арбатские улочки умеют петлять. Обогнув угловой дом с палисадником, она оказалась в пустом переулке. Не так чтобы совсем пустом – сугробы и одинокий прохожий виднелись. Не было того, ради которого приняты морозные муки. Как будто растворился в воздухе. Оставалось одно: бежать вперед. Быть может, он успел так далеко уйти. И она побежала. Только добежав до Поварской улицы, окончательно поняла бесполезность усилий. Там его не было. Да и быть не могло.

Уставшая и обиженная, чуть не плача от досады, прикрывая варежкой отмороженный носик, дама повернула обратно. Дорогу преградило что-то большое и черное. Она отпрянула.

– В филера изволите играть?

Совсем не так мечтала она об этой встрече.

Как часто наши фантазии и мечты, такие близкие, такие яркие, такие доступные, что только руку протяни, вдруг улетают дымом, рассыпаются от пустяка, о котором и подумать невозможно. Как будто жизнь, не спрашивая наших желаний, безразличная к слезам, поступает с нами по своему усмотрению и непонятной воле. Не получился маскарад с ямщиком, подаренная воровка досталась другим. Бесценные мгновения, на которые она так рассчитывала, были потеряны. Потеряны окончательно. Все завершилось как нельзя плохо. Не то что радости не увидела в его лице, напротив: наградой ей был мерзкий, наглый, холодный тон. Холоднее мороза.

– Здравствуйте, господин Пушкин, – проговорила она, чувствуя, что под варежкой нос отогрелся и пустил жидкость. Только соплей не хватало в такой момент. И так хуже некуда.

– Что вы делаете в Москве?

Откуда такое умение быть гадким и бесчувственным? Ни один мужчина, видя, что она замерзает, не посмел бы играть ледяную статую. Без сердца и сострадания.

– Приехала праздновать Святки.

– Обещали мне уехать…

Она выжала варежкой нос, тут уж не до приличий, и грубо втянула воздух. Раз ему все равно, что она сейчас умрет от холода. И отсутствия теплоты.

– Обещание выполнено. Я уехала…

– Дали слово не возвращаться в Москву…

Какая невозможная жестокость. Неужели не видит, что она сейчас упадет в снег, в сугроб, в лед. Неужели у него в самом деле холодное сердце? Нельзя поддаваться мечтам, вот чем они кончаются.

– Слово имело силу для прошлого года. А теперь – новый…

– Вы на ходу меняете правила игры…

– Это вы их меняете, Пушкин! – в отчаянии прикрикнула она и топнула ножкой.

– Хорошо же, госпожа Керн… – проговорил он с мерзким угрожающим спокойствием.

– Меня зовут Агата! – сдерживая льющиеся слезы и сопли, выдохнула она.

– Как вам будет угодно… Агата Керн…

– Просто Агата, господин полицейский!

– Простите… Агата… Вернемся к нашему вопросу…

Нет, он не шутил, он начисто лишен человеческого сострадания. Неужели полиция так увечит мужчин? Перед глазами Агаты поплыл переулок, она была вынуждена вцепиться в рукав его пальто, чтобы не упасть. Пушкин не шелохнулся. Как будто ему и дела нет до ее страданий.

– Так вот, Агата, – нарочно выделил он имя, – в нашем договоре было важное уточнение: никогда. Никогда не возвращаться в Москву…

– Никогда не говорите «никогда», Пушкин, – чуть слышно пробормотала она. Холод притупил чувства, ей уже было все равно.

– Как прикажете это понимать?

Агата вдруг поняла, что если сейчас свалится и околеет у него на глазах, Пушкин, пожалуй, ткнет в нее ботинком, свистнет городового и забудет, что такая была. Уже забыл, как видно…

– Как понимать? Понимайте, что вы – черствый сухарь…

Логика и эмоции – две вещи несовместные. Пушкин давно знал, что женщинам можно приводить аргументы до тех пор, пока аргументы не кончатся у них. После чего женщины ломают логику и поступают по своему усмотрению. Впрочем, сейчас аргументы кончились у него. Он так обрадовался и растерялся, поймав Агату, что не знал, как себя вести. Может, предложить руку? Стояла она немного нетвердо…

– Это нелогичный тезис, – брякнул он, понимая, какую глупость сморозил. Да, сморозил на морозе, как сказали бы в книжонках, какие любит его тетушка.

Агата держалась из последних сил. Ей было дурно, без шуток.

– Пушкин, вы нашли мой подарок? – чуть слышно спросила она.

– Какой подарок?

– Вот в этом… Кармане пальто… У вас появился…

Сунув руку, Пушкин пошарил в шерстяном пространстве.

– Ничего нет, – сказал он. – Вероятно, выпал, когда вытряхивал сегодня пальто. Наверняка лежит в сугробе в Гнездниковском. Если дворник не подобрал.

– Мой подарок? – Агата уже плохо различала дома и Пушкина, перед глазами все превратилось в белесое пятно. – Вытряхнули… В сугробе… Дворник подобрал…

Он успел подставить руки. Агата рухнула, закатив глаза. Подхватив ее тело и проклиная себя за мальчишество, Пушкин побежал к Поварской, где должен быть извозчик. Она лежала, уткнувшись в его плечо. Показалось, что Агата в самом деле умерла, так промерзла одежда. На бегу он крикнул извозчика, который, на счастье, торчал у аптеки.

Сани подлетели, ванька расторопно откинул медвежью полость, Пушкин бережно уложил ее на толстый ковер и укутал по горло, подоткнув подушками. Он прикрикнул, чтоб скорее вез обмороженную в лечебницу, но Агата открыла глаза.

– Благодарю вас, – произнесла слабым голосом. – Не надо больницы… Мне уже лучше. Едем в «Лоскутную». У меня важная новость для вас, – и блаженно улыбнулась.

Чиновнику сыска оставалось гадать: а был ли обморок?

В тепле цветок расправил лепесточки. Кто бы мог подумать, что бодрая дама, вошедшая в зал ресторана, четверть часа назад почти не подавала признаков жизни. Официант поздоровался и проводил за столик, который предпочитала мадемуазель, оставил меню и обещал вернуться. Обедать Пушкин не собирался. Раз уж оказался в «Лоскутной», надо исполнить обещание, данное любимой тетушке. Эфенбах знает, что он при деле в Арбатской части, можно бездарно потратить немного служебного времени.

– Вернулись с новым цветом волос, мадемуазель Бланш, – сказал он, отодвигая соблазнительное меню подальше.

Страницы Агата листала довольно невнимательно.

– Вам нравится? – спросила она.

Что могло относиться и к прическе, и к имени, и к набору блюд. Женщины склонны смешивать раздельное и соединять невозможное.

– Огненной брюнеткой вы стали слишком заметны.

От Пушкина это можно было считать комплиментом. Агата так и посчитала. Ничего другого ей не оставалось.

– Заказывайте, что желаете. Я угощаю… Отметим нашу случайную встречу…

Бесполезно указывать на явное противоречие: подарок в пальто с последующей слежкой на морозе случайностью назвать нельзя. К тому же он еще не забыл, чем кончались приглашения Агаты отобедать за ее счет. Платил почему-то всегда Пушкин.

– У меня крайне мало времени. Прошу сообщить, что желали…

– В самом деле потеряли мой подарок? – Она смотрела на него поверх меню, как охотник выслеживает утку в камышах.

– Не беру подарки от воровок, – ответил он. – Даже гениальных. Чиновнику полиции это невозможно.

Старательно улыбаясь, Агата пропустила обиду мимо ушей.

– Я не воровка… Уже не воровка… Вы прекрасно знаете. У меня нет пути назад… – Она еще хотела добавить: «после сегодняшнего подарка», но промолчала. Подарок достался не ему.

– Рад слышать, но верится с трудом. Ближе к делу, прошу вас. – И он посмотрел на карманные часы.

Захлопнув меню и мотнув головой официанту, который собрался подбежать за заказом, Агата сложила руки.

– Как прикажете, господин полицейский, – сказала она бархатным голоском.

У Пушкина забегали мурашки по спине. С чего бы вдруг?

– Знаете ли вы, что в Москве открыли рулетку?

– Нам это известно.

– В большом доме на Спиридоновской…

– Местонахождение известно. Это все, что имеете сообщить?