Книга Иоши Гребенчиков Роман

Пролог

С детства учат, что такое хорошо, а что такое плохо, но не учат, что правильных решений не существует, что сомневаться надо в каждом своем поступке.

Я несся по прибрежной роще. Из-за шума в голове не слышал ничего, а ком в горле мешал нормально дышать. Каждая вспышка салюта озаряла путь, но после затухания все погружалось во тьму, отчего врезался во встреченные ветви. В темноте не заметил выступающий корень и, зацепившись ногой, кувырком полетел с уступа. Я упал в один из множества ручьев, втекающих в реку. Ноги не слушались, проваливались в иле, и не получалось подняться. Сил не находилось и хотелось орать, но пальцами погружался в землю, чтобы выкарабкаться из ловушки. Весь перемазанный в грязи, вылез из низины. Салют в честь Дня города закончился, и куда бежать, было непонятно.

– Кулак! – прокричал я, но ответа не последовало.

Выбора не оставалось, и я следовал прямиком туда, откуда вылез. Деревья с травой редели, проступала река с отблесками фонарей с другого берега. Я разобрался, где нахожусь, и сообразил, куда бежать.

Впереди сквозь ветви различил Кулака, лежавшего на поляне перед рекой. Голоса в голове кричали, что опоздал. Я еще быстрее побежал к своему другу, но, оказавшись на поляне, получил удар в грудь бревном. Упал на землю. Солнечное сплетение выло от боли, и я не мог вдохнуть.

– Еще и ты здесь, – сквозь шум в голове прогремел голос надо мной.

– Не тронь его, – прохрипел Кулак, поднявшийся на колено.

– Не могу! – прокричал напавший. – Вы знаете правду!

Я видел, как тряслись его покрасневшие руки, что держали бревно. Попытался встать, но противник ногой откинул обратно на землю. У меня не было сил, все тело выло от боли и не давало бороться.

– Если мы разгадали твою тайну, думаешь, другие не додумаются? Все поймут, кто такой Родищенский палач. Прошу. Прекрати убивать. Сдайся. Пожалуйста. Прошу. Как друг!

– Какие вы мне друзья? Смеетесь надо мной? Ни во что не ставите. Думаешь, я этого не вижу? Я для вас клоун!

– Ты не прав. – Кулак встал, опираясь на упавшее дерево, и прижал свободную руку к сердцу. – Ты мой друг, и я хочу спасти тебя. Это не предательство. Просто доверься мне, что так лучше.

Родищенский палач убрал с меня ногу, бросил бревно и пошел к Кулаку. Он был крупнее каждого из нас, бороться с такой тушей бесполезно. Кулак прикрыл себя трясущимися руками, но палач несколькими ударами свалил его обратно на землю.

Замахнулся ногой, но вдруг остановился. Раздались пьяные голоса и смех. На противоположном берегу гуляла молодежь. Увидеть нас они не могли, но услышать борьбу вполне. Палач опустился к Кулаку и обхватил лапищами его горло. Кулак пытался сопротивляться, вырваться, но у него не было шансов свалить с себя эту тушу.

Я собрался с силами, встал и взял бревно. Оно перевешивало меня, но, кое-как размахнувшись, ударил палача по голове. Его тело упало рядом с Кулаком. Бревно выпало из моих рук. В глазах все плыло. Все тело ныло от боли, но чувство победы придавало сил.

– Что… что ты наделал? – промямлил Кулак, отползая от тела. Шум в голове затухал, и до меня доносилось тяжелое дыхание друга. – Мы… мы… мы должны были спасти… Что ты наделал!

Глава 1

Странная штука жизнь. Реальная жизнь с книжной не сравнится. Герои ошибаются, проходят испытания и в результате чему-то учатся. А в реальности все не так. Мы постоянно наступаем на одни и те же грабли, не делаем выводы, хотя говорим себе, что это в последний раз. А когда случаются перемены, то уже поздно.

Почему так? Мы все мечтатели, которые надеются на лучший исход, что все будет по-другому, не как в прошлый раз, но все равно ошибаемся.

Последний год задумываюсь об этом: результаты моих решений все чаще откликались в моей жизни. Паршиво от этого чувствовал себя, ведь не знал, что будет завтра. Думал и о бессмысленности своих поступков. От этих мыслей все давило внутри, сводило солнечное сплетение и не выходило нормально дышать.

Я стоял на платформе Казанского вокзала в ожидании «Ласточки» на Родищенск и проклинал себя за очередную глупость – за мою вечную нерасторопность. В тот раз она сыграла со мной самую злую шутку. Меня переполняла злость, что так поздно ехал в Родищенск. Я должен был быть там месяц назад, но уже поздно. В своей голове прокручивал сценарии, что было бы, если столько времени не тупил на одном месте, сколько всего полезного и стоящего мог сделать, а главное – сколько хорошего бы сделал для окружающих, особенно для матери.

Мне противно находиться в зале ожидания или в здании вокзала, мне противны человеческие лица: безразличные, безучастные. Я ненавидел этих людей, что их не мучали те же проблемы, что и меня. Понимаю, это неправильно, но удобнее считать себя и свои проблемы уникальными. Так спокойней, ведь можно все объяснить и пожаловаться на мир, что он меня просто-напросто не понимает. Хотя такой глубокий анализ тогда не составлял, а просто ненавидел всех вокруг.

Я не люблю людей. Я рядом с ними задыхаюсь. Четыре часа с ними на поезде меня пугали: я боялся быть у всех на виду, боялся, что разоблачат мои проблемы, мою уникальность. Меньше всего хотел сочувствия, да и любого внимания. Мне был необходим телепорт из пункта «А» в пункт «Б», чтобы избежать любого человеческого присутствия.

Я не отрывал глаз от рельсов, пока их не загородила прибывшая «Ласточка». Оторвала от дум мысль, что сейчас будут стягиваться на платформу все пассажиры. Я пытался спрятаться от неизвестных силуэтов за столбами, но они заполоняли весь перрон, не оставив ни малейшего участка спокойствия.

Поезд ехал до Ястребска с единственной остановкой в Родищенске. Меня пугала возможность встретить кого-то из родного города. Я не был готов делиться прошедшей у меня жизнью и то же самое узнавать у давнего знакомого. Я избегал любого контакта с людьми: не только словесного, но и визуального. И да, я повторяюсь, ведь все мысли об одном и том же.

Я ненавижу людей, и не только в тот день, но и всегда, так только случались просветы желания к ним приблизиться, но с каждым годом это желание все реже и реже возникало во мне. Быть одному, в стороне от всего, весьма неплохо.

К несчастью, настоящая пытка только предстояла. Так как я один из первых вошел в «Ласточку», то ужаснулся тому, куда попал. Честно, я и забыл это редчайшее удовольствие от путешествия в них. Да, внешне очень приятное и благоустроенное место, но об отдыхе в дороге можно забыть. Ярчайший свет в салоне заставлял ненавидеть не только людей, но и весь мир. Больно было уже смотреть на столицу за окном, ведь даже через отражение этот блеск резал глаза. Ох, а что до сидений – жесткие и некомфортные, в которых невозможно вытянуться. Я с болью вспомнил, как сложно засыпать в подобном комфорте, да еще в придачу убрали столики, на которые можно положить голову. А самое отвратительное, что мне предстояло разделить пространство для ног с неизвестным мне человеком, который может не оставить места для меня, засунув неудобный чемодан под свое сидение. Хотя это и было самым страшным: какие экспонаты меня будут ожидать в дороге, ведь не помню ни одного случая, чтобы со мной ехал кто-то адекватный или более-менее приятный. Да! От меня тянет лицемерием, не спорю, в тот день я сам был одним из неприятнейших экспонатов.

Будучи в ожидании своих уже нелюбимых спутников, я оценивал рассаживающихся пассажиров. Посадка началась, как всегда, за полчаса до отправления, и люди не спешили заполнять вагон. Через ряд от меня уже уместилась молодая семья с двумя маленькими детьми. Дед с несколькими баулами заполнил тумбу под багаж и искал, куда бы еще засунуть свое добро. Дама с голосистой собачкой, которая реагировала на любые телодвижения окружающих. Я все ожидал увидеть свой подвид, но, видимо, в этом вагоне был одинок.

В будний день пассажиров оказалось не так много, мне еще может повезти, и я проведу дорогу в уединении, но меня, как всегда, преследует судьба-злодейка. К моей ячейке подошел дождевой червь в опрятном костюме и поздоровался. С ним был один только саквояж, который он засунул под сидение по диагонали от меня. Я гадал, чего от него ждать. Одеколоновый убийца? Нет. Человек-закуска? Тоже непохож. Один из подвидов не затыкающихся болтунов?

– Бурная ночка? – спросил оживленно Червь, слегка мне улыбнувшись. Он уселся над своей сумкой и наклонился в мою сторону.

Недовольный гусь – установил я первое клеймо. Всю дорогу будет ворчать на меня и на свою несчастную жизнь. Я таких называю Бедняжками. Будет жаловаться, как подобные мне испортили его карьеру и жизнь, а он такой правильный и неприкасаемый, всю жизнь пашет на благое дело, но мы своим существованием его раздражаем и мешаем достигать цели. Таким сложно объяснить, что проблема не в нас, а в них.

Я не стал одобрять общение с ним и лишь кивнул, тем более, если бы открыл рот, запах мог жахнуть на весь вагон.

– Хороший возраст, – уже с позитивной ноткой произнес он и выпрямился на сидении, но не оторвал от меня взгляд, только приподнял брови. – Скучаю даже по тем годам. Беззаботное время. Тоже после хорошей пьянки боялся открыть рот и разоблачить себя. Особенно на парах – преподаватели могли запросто выгнать с занятий, а после припомнить это на экзамене.

Ошибочка. Это мог быть Вспоминашка. Всю дорогу будет рассказывать невероятные истории о своей жизни. Тем более раньше было лучше. Особенно при каком-нибудь Сталине, но, судя по его возрасту, навскидку, запомнил лишь жизнь при Горбачеве. Я ожидал, что будет рассказывать о лихих девяностых. Не удивлюсь, если он процитирует какую-нить Бригаду или Бумера.

Но все это ерунда. Он зашел в вагон в последнюю минуту перед отправлением. На удивление, не запыхался. Этот ожидаемый болтун, точно рассчитал, сколько времени ему нужно, чтобы успеть на поезд. Педант. А это качество свойственно Заботушкам, а они по совместительству еще и Человеки-закуски, хотя именно на последних он не был похож.

– Ох, чего мы только не вытворяли в универе из подобного, – ответил я, но так и не одарил его своим внимание. До сих пор не могу понять, что меня сподвигло на разговор, он меня привлекал только как человек-загадка. И как только я его раскушу, он мне наскучит. – К примеру, приходили со стаканчиками из Мака, наполненными различными коктейлями. И было плевать, что скажет нам на это препод.

– С каждым новым поколением появляются более дерзкие поступки. Видимо, так хотим показать родителям, что мы намного лучше их.

– Или хуже.

Мой сосед лишь ухмыльнулся, после чего достал из саквояжа папку и начал изучать документы.

Видимо, в нашей паре действительно экспонатом был я. Причем неприятным. Отдам соседу должное, хотя бы с улыбкой принял мое похмелье. Раньше и я был спокойным и незаметным пассажиром, тихо ехал всю дорогу и терпел творящееся вокруг меня безумие. Все-таки что-то в жизни и меняет нас, только, кажется, не в лучшую сторону. Единственное, что точно сохранилось, так это ненависть к дороге. Я обожаю путешествовать в новые места, но смириться с переездами так и не смог. Бесила ограниченность, что у меня очень маленький список возможностей. Однажды решил попробовать просто забыться в дороге, напиться до беспамятства и уснуть, но вышло только хуже: размывающееся окружение за окном кружило голову, хотелось припасть к земле и удобрить почву недавним допингом.

Не могу сказать, что при похмелье ситуация лучше, но тошнота присутствовала только в голове, а не в организме, хотелось разбить лоб о стекло, чтобы отключиться на время поездки. Москва проносилась за окном. Кооперативные гаражи, многонациональные рынки, тесные хрущевки, а главное, все как под копирку. Километр за километром все повторялось. Все перед глазами смешивалось в непонятный коктейль. От света в салоне и огоньков за стеклом глаза щемились и просились прикрыть их на секунду. Все больше оттенков красного и черного проносилось передо мной, смешиваясь в бесформенную жижу. Как будто красками рисовали на холсте, выстраивая карикатурную сцену. Всему виной была моя больная голова, которая воображала бессвязные детали из памяти.

Снова свет. Кто-то толкал меня в плечо. Мне не верилось, что заснул, но бесила мысль, что посмели нарушить такой блаженный момент.

Проводница. Она хотела увидеть мой билет. И, разобравшись с формальностью, пожелала мне и моему спутнику счастливой дороги до Родищенска.

– По делам едете или с туристическими целями? – спросил меня активировавшийся Червь.

– По делам.

У меня не получалось прийти в себя. Столица за окном уже успела смениться подмосковными лесами, которые тоже противно плыли перед глазами. Я хотел снова отключиться, но организм не позволял, в голове зашевелились таракашки, требовавшие мозговой активности, от которой все начинало гудеть.

– Не страшно сейчас ехать в Родищеск в свете последних событий? – дальше интересовался Червь.

– С чего бы вдруг? – Я последнее время совсем не следил за новостями и не понимал, о чем он.

– Снова объявился Родищенский палач.

Мне показалось, что еще сплю. Это имя я не слышал очень давно. Чтобы проверить свое состояние, повернулся к окну и пару раз щипнул себя за руку.

– Это как? Десять лет его не было, и вот опять? – Я косо взглянул на Червя, но его упертый в меня взгляд развернул мою голову обратно к окну. – Вся область с ума посходила, что ли? Еще неизвестно, чем закончилась история с поджигателем в Ястребске, а тут на-те, новая жесть.

– Последние несколько дней говорят о нем, и, как выяснилось, власти города не распространялись, что он вернулся. Так что неизвестно, сколько на самом деле уже жертв. Лучше вам быть аккуратней в Родищенске.

– Чушь! – Руки произвольно побежали по карманам в поисках сигарет. Не забыл ли их дома? Я знал, что курить в поезде нельзя, но хотелось приготовить к ритуалу при первой возможности. – Мы его в детстве не боялись, и сейчас бояться не вижу смысла. Что изменилось? Этот маньяк действовал по определенному сценарию. И я уверен, что не подходил по его параметрам.

Червь с удивлением следил за моим раздражением на поднятую тему, но я удивился не меньше своему поведению и старался обратно залезть в свой кокон. Настолько мне было дискомфортно за рамками обычного состояния.

– И что это за сценарий?

– Ну не знаю. – Я уже начинал жалеть, что мой язык развязался. Похмелье и сонное состояние выбили из колеи. – Какие-то видимые личности города на тот момент. – Червь внимательно за мной следил, ожидая добавки, и это меня раздражало. – К примеру, наш меценат Шпаров Вячеслав Анатольевич. Вот за что его можно было убить? Его любил весь город. Он проспонсировал ремонт многих школ. Построил действительно хорошую библиотеку. И добился того, чтобы власти вместо очередной церкви построили новую больницу. Великий человек. И так с остальными жертвами маньяка. Они не заслуживали смерти. Но я не тот, у кого стоит спрашивать обо всем этом. В нашем возрасте мы его почему-то не боялись, спокойно выходили на улицу и делали свои подростковые дела. Этот ужас происходил где-то далеко от нас, а самое главное – не с нами.

Червь наконец-то устремил свой взгляд на папку. Я расслабился, что он потерял интерес.

– Вы из Родищенска, верно? – спросил Червь, но при этом продолжал изучать свои документы.

– Это мой родной город. – Челюсть словно онемела и мешала говорить. – Хотя после школы туда больше не возвращался.

– А почему сейчас решили вернуться? – Червь слегка приподнял взгляд на меня и улыбнулся.

– Сказал же, дела. Семейные.

Для меня было непривычно столько говорить и особенно рассказывать. Куда комфортней чувствовал себя на месте слушателя или наблюдателя. Но я понимал любопытство Червя. Те, кто в жизни не сталкивался с подобным ужасом, всегда интересуются, каково это. Проблема в том, что ничего такого в этом нет. И если это правда, что вернулся Родищенский палач, то вероятность его встретить очень мала. Город, где сорок тысяч жителей на тебя одного, – так что маловероятно. Это не Ястребский поджигатель, охват которого был в разы больше.

За размышлениями о возвращении маньяка не заметил, как время пролетело. Мы проезжали реку Родань, а именно с нее начиналась Ястребская область, и, когда мы должны были пересечь ее второй раз, за бугром возникал бы город Родищенск, а между этими мостами час пути.

Меня не было дома десять лет. Летом нас было невозможно вытянуть из реки. У нас был свой укромный уголок на берегу. Сперва просто полянка, окруженная высокой травой и несколькими деревьями, потом на иве подвесили тарзанку со снимаемой перекладиной, чтобы никто посторонний не пользовался ей, и последним шиком был построенный нами же мостик, но, к несчастью, со временем его начали примечать и остальные. Укромным уголком наша полянка больше не была. Замечательное место. Невозможно не любить то, во что вложено столько сил и стараний.

– Что стоит знать незнакомцу о Родищенске? – выбил меня из воспоминаний Червь.

– Да ничего такого. Если вы были в любом другом маленьком городке, то Родищенск ничем не отличается.

– Может, куда посоветуете сходить или на что-нибудь посмотреть?

– Извините, я не был здесь десять лет, сомневаюсь, что смогу вам помочь.

У меня так и не появилось желание общаться с Червем. Он действительно складывал о себе впечатление скользкой и неприятной личности, и исправлять о нем свое мнение, узнавая взаимно информацию, я не собирался. Я не стал ждать второго пересечения с Роданью и направился к выходу. Что угодно, лишь бы не сидеть с Червем. Возле дверей было прохладно, что не могло не радовать. Мне было полезно остудиться, ведь домой лучше прибыть без признаков похмелья. Мне и так стыдно оттого, что приезжаю так поздно. Поезд загромыхал, проезжая через Родань. Для пассажиров это был знак готовиться к выходу. Из соседнего вагона уже спешила проводница, чтобы выпустить людей на платформу. За окном пролетали частные дома и огороженные территории промзон. «Ласточка» сбавляла скорость, и все больше знакомых мест проплывало мимо меня. Ближе к вокзалу на путях появлялись различные товарники. А при виде железнодорожного вокзала сердце словно остановилось, а шум вокруг притих. Старое зеленое здание с облупившейся краской и уже обсыпанной лепниной не могло не радовать. Словно вчера с друзьями сидели у платформы и закидывали товарники камнями.

Двери вагона не успели полностью раскрыться, как я выпрыгнул из него. Больше не мог находиться внутри, поскорей хотелось вдохнуть свежий воздух и почувствовать землю под ногами. Я не верил, что вернулся домой. Улыбка на моем лице невольно растянулась, настолько я соскучился по родным краям. Что-то во всем этом было волшебное, я впервые за долгое время хотел радоваться.

– Извините, – мое счастье нарушили сотрудники полиции, – можно ваши документы?

В Москве для меня это была обычная проверка, но за пределами столицы с таким встречался впервые, хотя не был удивлен.

– Пройдемте с нами для полного досмотра, – сказал один из полицейских, указывая потной рукой на отделение полиции в здании вокзала.

Я не стал спорить и пошел с ними. Меня пробило на пот, тревожные мысли прокрадывались в мою голову, хотя знал, что бояться нечего, у меня ничего такого не было, даже сумки с вещами, а в карманах лишь кошелек, паспорт и телефон. Не могу сказать, что все столкновения со служителями правопорядка были приятными, но все они заканчивались хорошо. Главный урок, который для себя вынес: слушаться их и не перечить.

Оказавшись в помещении, мы остановились на входе около скамеек, даже не проходя к их рабочему месту, они попросили выложить все, что было в карманах, после чего полицейской дубинкой указали мне развести мои руки и ноги в положение звезды, только тогда приступили к досмотру.

– Извините, – я все-таки не сдержался спросить, – а в чем дело? Очередная проверка или какая-то операция?

– Обычная проверка, – ответил вспотевший полицейский, внимательно рассматривая мои глаза. – Вы выглядели подозрительно веселым.

– Я вернулся домой, как тут не радоваться?

Они закончили досмотр, пожелали удачного дня и отпустили. Оказавшись на улице, глубоко вдохнул. Глазами искал, куда скорее убежать, чтобы никто ничего не подумал. Кто мог знать, что родной город так встретит меня? Я ему радостную улыбку, а он мне подозрения в неадекватности. Все магическое чувство ностальгии от возвращения домой рухнуло. Ненависть к Родищенску нарастала. Я все больше хотел поскорее убраться из города, закончить все дела и уехать в Москву.

Я плелся по улице к родному дому, но желание оказаться на пороге отпало полностью. Понимал, что, когда приду туда, все внутри только сильнее рухнет. Меня обгоняли такси с пассажирами поезда, никто не хотел преодолевать путь по бедному привокзальному району до центральной части города. Меня же это не волновало, я вырос на этих улицах и прекрасно знал округу. Я нормально относился к обоим берегам города: низкий берег с частными домами и огородами и высокий берег с многоэтажками и развивающейся инфраструктурой. Хоть меня и не было в Родищенске десять лет, но догадывался, что конфликт между берегами сохранялся. Не представляю, как я балансировал между двумя этими мирами.

Среди домов нырнул в улочку, заполненную высокой травой. Это был один из тайных путей детства, мы всегда по нему выходили к Родани. Как и раньше, вышел к низине у воды, река сильно обмелела. Я с непривычки спустился к самой воде и уселся на поваленном дереве. Тело наконец-то расслабилось, а дыхание выровнялось от речного ветерка. И неважно, что вокруг полно мусора: бычки от сигарет, пивные банки и упаковки от закусок. Печальная картина. Но это был не мой мусор, другое поколение с другими привычками. Я скучал по посиделкам у берега с костром. Днем на низком берегу никого не было, зато по высокому берегу по выложенной мостовой гуляли влюбленные парочки, матери с колясками и хозяева с собаками. Меня радовало, что они меня не замечают за ветками. Лишнее внимание было некстати.

По завалившемуся стволу я аккуратно пересаживался, чтобы оказаться над водой. Достигнув возможного безопасного края, подошвой касался поверхности для создания колебаний. Все остальное тело зависло, глаза лишь моргали при каждом касании к воде. В таком положении время как будто остановилось. Я был согласен просидеть на берегу до следующего дня, только бы не появляться дома. Мое спокойствие нарушила проплывающая по Родани надувная лодка, колебания от моей ноги задрожали. Оглянувшись на берег, я увидел уже шастающуюся алкашню с района и выгуливающих коз старушек.

Я так же аккуратно спустился с дерева и направился в сторону дома по тайной тропе. Многое изменилось. Какие-то дома стали пристойней, какие-то держались на честном слове. Что точно не изменилось, так это церковь, словно побелку на ней меняли ежегодно. Когда-то в детстве отец Феофан водил нас на колокольню. Сверху отлично было видно весь район на нижнем берегу, а баловство бить в колокол нас тогда очень забавляло.

Я проходил все больше домов моих знакомых, некоторые хорошо преуспели и отстроили маленькие особнячки, а кто-то обошелся только выделяющимися на общем фоне пристройками. Улица пестрила разнообразными домами: дерево, шлакоблоки, кирпичи. Люди уже жили по-разному, не как раньше. Достаток был налицо. На улице спокойно чередовались трехэтажные виллы и заваленные набок деревянные домики. Раньше у всех было примерно одно и то же, отличался только фасад.

Не успел я дойти до дома, как остановился возле разваленной хибары. На входных воротах сквозь покрашенную сверху краску проступала надпись: «Маринка грязная шлюха». Весь участок зарос травой, забор был повален, а крыша обветшалого домика провалилась. Среди зарослей мелькал различный мусор как бытовой, так и строительный. Для меня это была печальная картина, потому что именно в этом доме жил мой лучший друг детства, Андрюха Кулаков или Кулак. И что с ним происходило в последние годы, я не знал, но сильно надеялся, что все у него сложилось хорошо, и неважно, что произошло с его крепостью. Мне не хватало Кулака. Все лучшие воспоминания детства, да и худшие, с которыми я не был готов расставаться, связанны именно с ним. Люди вокруг нас регулярно менялись, но мы никогда. Со временем кто-то оставался с нами лишь потому, что мы были друг у друга. Конечно, больно об этом вспоминать, ведь несколько колдобин в нашей жизни развели нас в разные стороны. Не будь любой из них, все могло сложиться иначе.

Мой же фамильный домик стоял всего лишь через пару коттеджиков. Издалека я распознал крышу, хоть и неродную для себя. За годы моего отсутствия она изменилась: на замену шиферу пришла металлическая черепица. Также издалека я различил незнакомую для себя пристройку: судя по расположению, это был гараж. Удивительно было то, что в семье только у сестры машина, и навряд ли она там ее оставляла. Мать в своем духе: машины нет, но приобретет все необходимое для нее заранее.

Родной участок встречал высоким резным забором и воротами гаража. Из закромов куртки достал ключ от ворот, который мать передала в последней посылке. Внутри меня ожидал запущенный палисадник, но все равно с красивым оформленным садом. Как-то ненароком улыбнулся. Мать любила ухаживать за растениями, по-любому внутри меня ожидало разнообразие экзотичных цветов. Я пробрался к крыльцу за домом. Вокруг валялся хлам для огорода, а весь фанерный пол был истоптан грязной обувью. Из-под крыши крыльца трясущимися руками достал ключ от входной двери. Как раньше и говорил, мать не изменилась за те годы. Чтобы повернуть замок, я с трудом нашел силы. Из дома потянуло теплотой, от которой прихватило дыхание и затошнило. Переступил порог, и меня охватила слабость, чтобы не упасть, рукой уперся в стол.

– Ма, я дома!

Тишина. Скорчившись от боли, я прошелся по дому и заглянул во все комнаты. Никого не было. Не знаю, на что надеялся, ведь мама последний месяц провела в больнице и оттуда уже не вернулась.

Мне сразу же сообщили, как только у мамы обнаружили рак кишечника. Я хотел приехать, но не нашел в себе храбрости взглянуть матери в глаза после стольких лет отсутствия и избегания лишних разговоров. Я постоянно в голове прокручивал различные сценарии: «А что было бы, если…?», но после каждого варианта все сдавливало внутри, не мог дышать и говорить.

Страшно. Страшно оттого, что дом опустел. Раньше в нем кипела жизнь, а с моим возвращением здесь как будто прошелся ураган. Везде нагромождены бессмысленные кучи хлама, так как мать все тащила в дом с мыслью: «Авось пригодится». Больше всего пугало, что ничего не узнавал, только отдельные элементы, комнаты изменились и не находились на прежних местах, что запомнились из детства. Кухня из центра дома переехала ко входу, который раньше служил верандой, мою комнату заняла мама, а ее спальня объединена с бывшей кухней в зал. Мне казалось, что очутился в чужом доме, совсем не в том, где вырос. При виде знакомой мебели или вещей я тянулся рукой и касался их: старый бабушкин сервант, плотные тяжелые шторы, турецкие ковры в каждой комнате. Предметы пытались рассказать в моей голове призрачные истории, о которых уже успел забыть, но все, что осталось от этих воспоминаний – пыль. Все вокруг казалось таким далеким и чужим, как будто оказался у вора, что украл мои старые вещи, мои старые воспоминания. Я уже смутно помнил детство. До последнего старался все стереть из своей головы, но это было глупо, ведь рано или поздно все настигнет тебя. От прошлого невозможно сбежать. Тебе кажется, что оно давно позади, но, оглянувшись, понимаешь, что оно тебя никогда не отпускало.

Паршивые строки. Паршивые мысли. Я совершил столько ошибок в своей жизни. Был готов провалиться сквозь землю, лишь бы воспоминания не сохранялись в моей голове. Все ошибки были плодами моих эмоций и необдуманных решений. Я был молод и глуп – мой стандартный ответ, но парадокс в том, что до сих пор наступаю на те же грабли.

В зале завалился на диван, тело ныло от неудобной поездки, а голова тяжелела от мыслей. Хотелось поскорее вернуться в прежнее русло и забыть о происходящем. Я на мгновение прикрыл глаза, как раздался телефонный звонок. Звонила сестра. Также на телефоне увидел, что время десять утра. Ночь для меня пролетала за секунды, но при этом усталость никуда не делась.

– Да, Свет? – ответил я заспанным и хриплым голосом.

– Где тебя черти носят?!

Я отвел телефон в сторону и попытался откашляться, чтобы вернуть себе голос.

– Только не говори, что ты всю ночь бухал!

– Все нормально. Приехал и сразу уснул. – Я попытался встать с кровати, но тело меня не слушалось. – Лучше скажи, ко скольки и куда приезжать. – Из трубки доносилось тяжелое дыхание сестры. – Мне нужно только умыться. И я готов.

– Приезжай сразу к церкви, что на Ястребской. Мы уже готовимся выезжать на отпевание. Надеюсь, ты не забыл дорогу.

– Я буду, не переживай. Это в пятнадцати минутах ходьбы.

– Ждать тебя никто не будет. – Она отключила вызов.

Мышцы руки расслабились, и телефон сам выскользнул из пальцев на ковер. Мне ничего не хотелось, был согласен дальше валяться амебой на диване.

Перед глазами стояла стенка с коллекцией сервиза: стеклянные, резные, фарфоровые. Мать никогда ни от чего не избавлялась. Это все она называла коллекцией. Для меня это был обычный хлам, мусор, ведь даже со старым телевизором стоял видеомагнитофон. Для меня это уже был раритет, я не видел их столько же, сколько и дом. Скорей всего, она не выкидывала его, потому что когда-то он достался огромным трудом и был большой редкостью или потому что до сих пор на нем смотрит фильмы, и плевать, что в другой комнате стоит DVD-проигрыватель. Я больше бы склонялся к первому варианту, если бы не одно «НО». На видеомагнитофоне лежала видеокассета со вставленным в барабан карандашом. Мать всегда наводила порядок в доме, и без дела бы валяющаяся кассета не собирала пыль.

Я свалился с дивана на ковер и подполз к стенке. Видеокассета была без опознавательных знаков. Любопытство взяло верх, и я поднялся, чтобы включить технику и посмотреть, что на кассете. На экране телевизора появился пухлый мальчуган в школьной форме. Мне тогда было лет семь или восемь. Эта была кассета с записью различных событий из школьной жизни моих начальных классов.

– «Мой папа – военный, – как под диктовку произносил я. – Он служил в 4-ой гвардейской танковой дивизии. Я очень сильно горжусь им, ведь мой папа – супергерой. Он погиб в Чечне, защищая нашу страну и нас от террористов. За свою отвагу он получил медаль. Я очень сильно горжусь своим папой.»

Я выключил видеомагнитофон и вытащил кассету. Она моментально оказалась за телевизором. Мое любопытство было удовлетворено. Тогда все дети выступали с рассказами о своих родителях. Мою речь составляла мать, собрала мой текст из того, что сам знал. Я, маленький дурак, гордился своим отцом и даже при разговоре о нем готов был заплакать, хоть и ни черта не понимал. Странно было то, что мать пересматривала именно этот момент. Сожалела о своих поступках или решениях? Жаль, что этого я уже не узнаю. Жаль, что не поговорю с ней больше и не попрошу прошения за все, что раньше наговорил.

В телефоне я отыскал контакт с именем «Олег» и дрожащими пальцами набрал сообщение: «У матери сегодня похороны». Я не ждал ответа, писал ему, чтобы он был в курсе происходящего.

В том же, в чем уснул, отправился к церкви. Она находилась близ реки, где я ранее проходил, где в детстве отбивал в колокол. Чем ближе подходил, тем больше было припаркованных машин. Многие приехали попрощаться с моей мамой. Во дворе церкви курили мужики разных возрастов, кого-то я узнал, а кто-то был для меня неизвестен. Когда приблизился, засмотрелся на пару ангелов, изображенных на облупившейся краске над воротами. Я уже забыл, кто они такие, помню со слов отца Феофана только, что они оберегали от напастей весь Ястребск. Со мной вместе на территорию церкви входила молодая пара с двумя детьми. Перед воротами они остановились перекреститься и приклониться. Я сбавил шаг и, уже пройдя через калитку, повторил ритуал. С последнего моего посещения всю церковь побелили и привели в цивильный вид. В детстве она выглядела ужасно: побелка отходила от стен, где-то не было штукатурки, и из-за этого выглядывали страшные отколотые красные кирпичи.

Незамеченным пройти не удалось. Один из мужиков меня узнал, и пришлось жать руки всем курящим. Меня раздражало внимание. Я готов был провалиться под землю, лишь бы никто не знал меня, отвратительного сына своей матери. Как только закончил с ритуалом рукопожатия, уже оказавшись внутри, вспомнил, что забыл перекреститься на входе, как учила мать, поэтому в спешке, заходя глубже в храм, хотел снова перекреститься, но от запаха ладана меня чуть не стошнило. Похмельное чувство вернулось, снова всего воротило: грудную клетку сдавливало, а дыхание тяжелело и замедлялось. Хотелось блевать, поэтому наклонил голову. Перед глазами все плыло, в одно мгновение показалось, что пол окроплен кровью. Я протер лицо и присел на скамью около стены.

В храме эхом раздавался плач, который был громче слов батюшки. Сквозь плечи родственников пытался разглядеть батюшку, но как только увидел незнакомые мне черты лица, потерял интерес. Я знал, что отца Феофана здесь давно нет, но толика надежды не покидала. Среди столпившихся узнал никак не изменившийся пучок светлых волос. Моя сестра своим ростом выделялась из любой толпы. Она выпрямила голову, и я увидел ее залитое слезами лицо. Незамеченным я не остался, как только она меня приметила, поважнела и жестами подозвала к себе. Я подошел к ней, и она снова продолжила рыдать.

Мама. Только тогда впервые за долгое время увидел ее. Былой пышнотелости, что нас роднила, у нее не осталось. От болезни все ее тело и даже лицо исхудали. Стоя над ней, осознал, что забыл, как она выглядит. Из глубин своей памяти пытался достать образ, но кроме того, что видел перед собой, ничего не всплывало. Сохранились только эмоции, причем положительные, все плохое куда-то улетучилось, как будто и не было никакой ссоры. Печально осознавать это над ее телом. Я ошеломленно смотрел на нее, в то время как остальные тихонечко плакали и всхлипывали, кроме одной старушки около батюшки. Она привлекала к себе внимание, ведь рыдала на весь храм, перебивая тем самым священника.

– Кто это? – спросил у сестры.

Ее лицо за секунду изменилось из серого заплаканного в румяное и влажное, но недовольное.

– Плакальщица.

Она снова вернулась в блеклое слезливое состояние.

Плакальщица. Для меня это была словно легенда из далекого детства. Я слышал о плакальщицах только от стариков на улице. Еще тогда мне это представлялось неким спектаклем, а на похоронах матери на моих глазах творился театр абсурда.

С детства меня приобщали к вере. Я регулярно ходил в эту церковь и молился. Черт возьми, я просил у Бога пред иконой за отца. Даже дружил с сыном тогдашнего батюшки отца Феофана. Признаюсь, мне нравилось проводить время в подобном месте. Для нас, детей, церковь была центром мира и спокойствия, местом, где мы будем всегда под защитой. Господь был призрачной надеждой на дальнейшее счастливое будущее. В итоге жизнь развела нас на дороге, и мы все превратились в безбожьих детей.

Сестра наклонила голову в мою сторону, чтобы ее слова никто больше не услышал.

– Хоть из уважения к нашей матери пусти слезу, – сказала она.

– Прости, это так не работает.

– Ты навсегда останешься бесчувственной скотиной.

В чем-то она была права. Эмоции мне давались с большим трудом, но я действительно скорбел, просто не мог выразить это на своем лице, да еще так, чтобы сестра осталась довольна.

По окончанию процессии мы с сестрой вышли на улицу. Она закурила и предложила сигарету, но я отказался, хотя затянуться никотином очень хотелось, просто знал, что с моей тяжестью в груди ничего не выйдет. С сестрой мы никогда не были похожи ни характером, ни внешностью. Когда стояли рядом, то напоминали стереотипную комическую пару: высокий худощавый и низкий пухлый; она – стервозная карьеристка, а я ленивый добряк. Причина нашего отличия была проста: у нас с ней разные отцы, разное воспитание и разное время взросления и становления наших личностей. Как никак, разница в возрасте в десять лет. В моем детстве она всегда была где-то далеко, иногда появлялась дома, но, по большей части, я воспринимал ее как дальнего родственника. Так что мы всегда были друг для друга чужими людьми.

Мы ни о чем не говорили. Нам просто нечего было сказать. Но из-за этого молчания чувствовали себя неловко и, если иногда встречались взглядами, сразу уводили глаза в сторону.

– Займешься домом после похорон? – спросил я, чтобы хоть как-то нарушить тишину.

– Я? Нет! Это твой дом, ты с ним и разбирайся. – Она потушила сигарету об асфальт под ногами и сунула под бордюр. – Это ты у нас бедный и несчастный, всегда всего было мало, и поэтому мать завещала дом тебе.

– И что мне делать с этим домом?

– Что хочешь. Продай. Живи в нем. Да хоть притон устрой. Мне все равно.

Она не стала ждать моего ответа, а направилась к микроавтобусу с уже занесенным во внутрь гробом.

От новости, что дом достается мне, желудок словно провалился вниз. Я не знал, что делать с наследством. Я так стремился сбежать из родительского дома, что в итоге снова оказался на его пороге. Просто оставить его не мог. Мать бы не хотела такой судьбы «фамильному» дому, ведь она столько сил на него потратила. Проблема заключалась в том, что наши воспоминания разнились. Она помнила все замечательные мгновения, а я – все худшие. Я всегда хотел иметь что-то свое, а не чужое, оставленное мне в наследство. Но, видимо, судьба-злодейка снова сыграла со мной злую шутку. От меня требовалось решение и желательно в скором времени.

Через час мы приехали на кладбище и готовились к захоронению. Роданьковское кладбище находилось на окраине Нижнего Родищенска, близ мусорного полигона. Как и на свалке, на кладбище хоронили самый неугодный мусор, что не заслужил места на Центральном или Новороданьковском кладбище. Мы могли себе позволить место на новом кладбище, но из-за могилы моего брата решили захоронить мать рядом с сыном.

Народ столпился над телом матери и произносил прощальные слова, каждый подходил и целовал ее в лоб. Когда настала моя очередь, я подошел и прислонился губами к ней, а рукой взялся за ее кисть. Я дольше остальных прощался с ней, не хотел ее отпускать. Для меня все происходящее до сих пор казалось каким-то сном, ведь помню маму урывками, моментами из далеко прошлого. Совсем недавно еще разговаривал с ней по телефону и злился на ее бессмысленные вопросы. Время потрачено впустую, а мог сказать ей столько всего важного. Жизнь без нее дальше будет другой, и это пугало меня больше всего, ведь просто-напросто не представлял существование без мамы. И когда накрыли ее тело крышкой, у меня прорезались слезы, которые текли по онемевшему лицу. Я видел маму в последний раз. У меня не получалось выйти из оцепенения, чтобы закрыть лицо или хотя бы вытереть слезы. Они бесконтрольно падали с моего лица на землю перед гробом. Я не мог оторвать взгляда с заколачивания крышки гроба, ведь как будто в моей жизни заколачивали одну из дверей в прошлое. Щемящая тоска охватывала меня с каждым ударом молотка. Солнечный день мгновенно утратил яркие краски. Мне хотелось забыться, провалиться в пустоту и исчезнуть, лишь бы не испытывать всех этих чувств.

Закончив с крышкой, гроб начали аккуратно опускать в заранее выкопанную яму. Люди вокруг меня бросали горсти земли. Я опустил руку вниз и нащупал влажный от моих слез комок земли. Рука не слушалась, вся тряслась и с трудом удерживала землю. Рассыпав часть обратно себе под ноги, я закинул остатки в яму. Когда закончили с ритуалом, приступили к закапыванию гроба. Это был конец.

Я не мог больше стоять около могилы, поэтому поскорее выбрался подальше от остальных. Мне было неловко оттого, что проявил слабость, эмоции при посторонних. Оставаться на поминках я не собирался. Без предупреждения тихонько ушел от процессии и потащился домой.

Я слепо брел по Нижнему Родищенску с единственным ориентиром – дом. Какие-то улочки уже признавал с трудом, а некоторые всплывали в моей памяти, как будто ничего и не изменилось. Дом, мой теперь дом находился недалеко от главного перекрестка, так что в любом случае по одной из длинных улиц бы дошел до цели, но ноги сами вывели на нужную улицу. Забавно, но тогда я осознал, почему шел именно тем путем. Именно там вместе с матерью я ходил на кладбище к могиле брата.

Даже в жаркий день я чувствовал холод, все тело тянуло к земле, а руки не поднимались, из-за чего просто висели плетьми вдоль туловища, болтаясь туда-сюда. Я никому был не нужен. У меня просто-напросто не осталось семьи. Сестра все же для меня была чужим человеком. Мне хотелось кричать на всю улицу, чтобы каждый знал, как мне больно, но останавливала только мысль, что никому из них до меня нет дела. Все мы в этом мире одиноки, все друг для друга чужие люди. Многим из нас даже невозможно найти какой-либо поддержки в нашем безликом существовании.

Я остановился напротив дома Кулака. Мы с ним знакомы с самого детства и держались всегда друг за друга. До сих пор помню, как моя мать после переезда в Нижний Родищенск насильно заставляла меня с кем-нибудь подружиться. Счастливчиком оказался Кулак. До сих пор неясно, удачный это был союз или нет, но все мое взросление проходило с ним, он был рядом с моими взлетами и падениями. Он, наверное, единственный, кто еще мог понять меня, хотя с нашей последней встречи прошло уже достаточно времени, да и меня не было в его жизни в сложные минуты, поэтому сомневался в желании увидеться с ним.

Я подошел к металлической ограде с облупившейся краской и проржавевшими швами и издалека заглянул в окна дома. Он действительно был заброшен, внутри не было следов жизни.

– Андрюха! – крикнул я, где-то в глубине себя надеялся, что он еще жил там, но меня встретила только тишина. – Кулак!

Тишина. Из-за чего-то меня пробило на смех, сопровождающийся слезами. Лицо нервно дергалось, принося лишнюю боль. Улыбка улетучилась, как только зашел домой. На какие бы новые свершения ни собрался, я лишился своего главного советчика. Вся дальнейшая жизнь представлялась как блуждание в темноте. Без света и цели.

И этот чертов дом – я не имел понятия, что с ним делать. Оставаться в Родищенске не хотел, потому что не видел в таком захолустье своего будущего. И оставлять дом в заброшенном состоянии тоже не хотел, яркий тому пример дом Кулака. Такой судьбы для родительского дома не пожелал бы. Последний вариант пристроить дом кому-нибудь достойному, тому, кто захочет в нем провести свои последние деньки и передать дом более справедливым детям. Замысел в том, чтобы дом был кому-то действительно нужен и важен. Не то, что мне.

Я бродил по дому, как будто прощаясь с ним, хотя понимал, что это произойдет нескоро. При всем хламе дом казался пустым. Так сильно не хватало мамы. С моим присутствием ничего там не ожило, не творилась магия. Все просто вокруг существовало. Я должен был страдать, а не думать, что делать с домом. И, чтоб как-то исправить положение, пошел в комнату матери. Она переехал в мою узенькую коморку. Убрала письменный стол и поставила комод с телевизором, обновила книжные полки, теперь вместо детской фантастики стояли любовные и исторические романы. На прикроватной тумбе с лампой лежало несколько тетрадей, одна из которых была открыта. Это мои школьные дневники, чистое ребячество и подражание. В один момент даже жалел, что вел их, ведь все, кто узнавал об этом, называли меня девчонкой, ибо это не мужское дело, выражать свои чувства и эмоции даже на бумаге.

Открытый дневник был последним моим дневником. Я его отлично узнал по вырванным в конце страницам. Когда уезжал, намеренно оставил записи, чтобы мать их прочитала, но подстраховался и вырвал то, что ей знать необязательно. Я хотел ей насолить после ссоры, и забавно, что забыл об этом поступке. Страницы дневника были открыты именно на тех самых днях, когда меня предали. Мне не нужно было читать записи, я и без этого прекрасно все помнил.

Глава 2

Школьные годы. Честно, двоякие воспоминания. Было много позитивного, так и негативного, а самое странное, что все это где-то далеко, в прошлом, и кажется каким-то ненастоящим, словно начальные характеристики персонажа. Моего персонажа. Я понимаю, что в этот период складывается часть характера человека, и хорошо осознавать, как именно она сложилась у тебя лично, но все это кажется несущественным в моей жизни, хотя попробовать подытожить что-то можно.

Главная моя удача в том, что я угодил в школу Верхнего Родищенска, в класс с детьми из уважаемых семей: учителя, депутаты, врачи. Все фамилии учащихся в городе были хоть как-то на слуху. Мать смогла меня пристроить в этот класс благодаря сестре. В школе она была круглой отличницей и готовилась выпускаться с золотой медалью, у нее была безупречная репутация: победы на олимпиадах, в танцах и театральных кружках, а главное – приличнейшее поведение, подкрепленное титулом «Гордость школы №7». Хотя признаюсь, мы с ней поступали все-таки в разные школы: она в советскую школу до развала Союза, а я в школу после девяностых, поэтому при моем поколении школа считалась для блатных. Таким блатным как раз был отец Светы, он немало средств пожертвовал школе на благоустройство, только эти деньги заработаны на различных махинациях.

В начальных классах я не сыскал какой-либо популярности у одноклассников, был отчужден от всех и держался с подобными мне, кто оказался по залету в этом классе и не соответствовал социальному уровню остальных, но годы шли, и мы все чаще чувствовали себя наравне с остальными: кто-то сдружился на почве спорта, а кто-то на культурных мероприятиях. У меня же метод сближения с классом оказался иным. Я помогал с учебой некоторой части учащихся. Мне нравилось, что они были зависимы от меня и за это уважали меня. Я чувствовал себя ровней им, а может и даже лучше, но это было только в школе. За ее пределами мне было далеко до них. Вне школьной жизни мы пересекались редко и порой случайно, я всегда был со своими друзьями из Нижнего Родищенска, и после каждой встречи мои одноклассники осуждали меня за то, что я вожусь с подобными отбросами. Для меня эти замечания были ничем, ведь иначе у меня вовсе не было бы друзей.

Собственно, так и жил. Утром активная школьная жизнь в Верхнем Родищенске, а вечером перебирался к друзьям в Нижний за более реальным общением. Времени с друзьями с улицы проводил все-таки мало, ведь мать вечно переживала за меня и требовала возвращаться домой до темноты, так что зимой у меня порой не получалось даже увидеться с друзьями. Если опаздывал, начиналась истерика с жалобами на ее здоровье, что сердце может не выдержать. Тогда мне казалось, что такая проблема только у меня, ведь друзья веселились до поздней темноты и рассказывали после мне.

Из-за этого я вечно не находил себе места, казалось, что не подхожу ни под какую компанию. Я понимал все опасения матери, на тот момент я остался единственным ребенком рядом с ней, а в городе тогда орудовал Родищенский палач, да и дело было не только в нем. Она боялся, что свяжусь с дурной компанией, только не знаю, в чем была логика: дурная компания от времени никак не зависела, а дурным было место то, где мы жили. Нижний Родищенск действительно был небезопасной частью города, хотя после девяностых количество криминала на улицах становилось все меньше и меньше. Дело было в вечно пьющем населении, которое после этого дебоширило и создавало проблемы. Ах да, забыл упомянуть о самом важном: о своем покойном брате. Ведь причина моей изоляции зависела и от него. Я не застал его, потому что он погиб еще до моего рождения. Они с сестрой были близнецами, всегда держались вместе и друг за друга отвечали, но однажды после школы он остался с друзьями, а Света пошла домой. Он возвращался домой уже поздно. В темноте не заметил несущегося автомобиля и из-за многочисленных переломов и кровоизлияния в мозг погиб. Гонщика так и не нашли. Для семьи это стало ударом. Они не смогли пережить утрату, и это стало причиной их развода. Дочь по их общему решению оставили с отцом.

Бесспорно, это оставило отпечаток на матери, по сути, она лишилась двоих детей. Через какое-то время появился я. В сложившихся обстоятельствах чувствовал себя паршиво, потому что на меня возлагалась призрачная надежда, что должен стать лекарством от всего как для матери, так и для сестры, ведь матушка вечно повторяла, чтобы мы дружили и сплочено держались, но в реальности мы существовали в разных мирах.

В школе меня только сильней бесила эта связь, хоть я видел сестру редко, но всегда встречал ее на фотографиях медалистов, что висели в центральном коридоре, через который каждый день проходил. Вечное сравнение с моей сестрой было невыносимо: «Вот она…», «Не позорь сестру!» и все в таком же духе. У меня просто не было своей жизни, на меня вешали бессмысленные ярлыки, которые я не собирался поддерживать. Все чаще совершал поступки назло, там, где преуспела Света, намерено делал только хуже. Я помогал одноклассникам с учебой, но при этом сам проваливал контрольные и не сдавал вовремя домашние задания. Я всем хотел доказать, что я – не моя сестра, что мы разные люди. За всей этой ненавистью прошли школьные годы. Все, что отложилось в памяти, связанно только с одиннадцатым классом, ведь там были совсем другие проблемы. Заключительный год в школе. Для меня это был год надежды на избавление от своего прошлого и шанс начать новую жизнь. Мне так хотелось перезагрузки, чистого листа, просто чего-то нового, и университетская жизнь дарила мне надежды.

ЕГЭ для меня уже было позади. Экзамены по русскому, математике и обществознанию проходили раньше остальных, и поэтому расслабленно следил за переживаниями своих одноклассников, которые готовились к последним испытаниям. Также, в отличие от остальных, не беспокоился по поводу результатов. Я был уверен в своих знаниях, что наилучший балл мне обеспечен. На золотую медаль, как моя сестра, я и не претендовал, тем более ЕГЭ обесценил любую значимость этой награды, поэтому для успеха в поступлении нацелил только подготовку к нужным экзаменам. Мне не потребовались ни репетиторы, ни дополнительные занятия, было достаточно домашней подготовки и своих мозгов. Для остальных предметов хватало своей головы, она мне помогла закрыть все на четверки и пятерки. Ходил в школу только для подготовки к выпускному: репетиции к построению на центральной площади, разучивание вальса и последних слов учителям. Если коротко, обычная канитель, которая меня раздражала в школе. Я так надеялся, что всего этого не будет в университете, что буду заниматься знаниями и своими делами, ведь, судя по разговорам с бывшими старшеклассниками, все подобные сборища необязательны, ходят на них только те, кому это интересно.

Я как обычно бил баклуши на репетициях, переписываясь в социальных сетях, а при каждом прогоне, где участвовал сам, старался быстрее закончить и вернуться к черному зеркалу.

– Физику сегодня не сдаешь? – Ко мне подошел отец одного из моих одноклассников.

– Здравствуйте, Вячеслав Николаевич. – Он лишь кивнул на мое приветствие. – Я не сдаю. У меня обществознание дополнительный предмет.

– Ясно с тобой все, Игореш. Хорошо, что ты не совпал с Владом на этом экзамене, но плохо, что ты с ним не будешь поступать в Москву. Такой друг, как ты, рядом очень бы помог ему.

– Он не пропадет. – Я улыбнулся Вячеславу Николаевичу и вернулся глазами к телефону.

Семья Астаповых. Моя вечная заноза в заднице. Владик последние несколько классов был моим постоянным соседом по парте, и этот промежуток времени я его тащил по учебе, но, признаюсь, еще и весело с ним проводил время. Рядом с ним всегда кружились самые привлекательные одноклассницы, иногда внимание перепадало мне, поэтому никогда его не прогонял от себя. В итоге не смог отказать ему в помощи с ЕГЭ по физике, своего рода прощальный подарок перед разъездом. Через спрятанный у него телефон я решал все задания в его экзаменационном листе, и его отец, Вячеслав Николаевич, видимо, об этом прекрасно знал, как и обо всех контрольных, с которыми помогал Владику. Наверное, поэтому я сыскал у Астапова-старшего какое-то уважение.

– Ты уверен, что хочешь поступать в ЯГУ? – дальше спрашивал Вячеслав Николаевич.

– Это не от меня зависит. – Я уводил в сторону от него взгляд, в надежде показаться очень занятым. Разговаривать с ним лишний раз не хотелось.

– А от кого зависит, Игореш? Только ты должен решать свою судьбу, и никто другой.

– Моя семья не потянет обучение в Москве, да и матери будет легче, если буду неподалеку.

– Игореш, если вопрос в деньгах, то не проблема. Мы поможем. Разве ты сам не заработаешь денег в столице? С твоими мозгами пирамиды создавать, а Владик тебе в помощь будет. Так что для хорошего друга не жаль ни бабы, ни супа.

Меня всегда забавляло его коверкание пословиц, но в отличие от остальных, я даже не улыбался на них, мне они казались очень пошлыми и безвкусными, как он сам, да и его сын. Никогда не понимал, что во Владике находили девчонки – обычные тупость и отвага в совокупности с глупыми вульгарными шутками. Единственное оправдание, которое находил, это его широкая квадратная челюсть – подарок по отцовской линии. Она создавала иллюзию мужества и надежности, что во многих постсоветских семьях считалось очень важными качествами.

– Игореш, ты все-таки получше подумай о своем образовании, но если не передумаешь, то знай, я всегда буду рад тебя видеть у себя на заводе.

Он по-дружески хлопнул меня плечу и направился к нашей классной руководительнице.

Вячеслав Николаевич – директор Родищенского Тракторостроительного Завода, и предложение в дальнейшем работать на него весьма заманчиво, ведь своих людей он не обижал и поощрял на работе, но проблема заключалась в том, что через четыре-шесть лет он обязательно бы забыл обо мне и о том, как я помогал его сыну.

– Чего он хотел? – спросил подошедший ко мне одноклассник.

Мансур Алиев – один из тех, кто по случайности оказался в этом звездном классе. Его родители переехали из Казахстана в поисках лучшей жизни. По рекомендации подали документы в школу №7, и руководители школы решили направить Мансура в наш класс, как диковинку, для разнообразия. «Посмотрите, какой интересный и разнообразный у нас класс», – подобное я однажды услышал от директора, хвастающегося перед руководством города. И, когда он попал в наш тогдашний восьмой класс, мы нашли общий язык и особенно общие шутки. Мы смеялись за спинами наших одноклассников, сплетничали и осуждали их праздный образ жизни. Конечно, за стенами школы мы уже общались реже.

– Ничего такого, – отречено ответил я, даже не поворачивая голову в сторону собеседника. – Просто расспрашивал о моих дальнейших планах после школы.

– Владику помог? – аккуратно уточнил у меня Мансур.

– Если больше ничего не присылает, значит да. Хотя ему помог только с частью А и Б. Из части Ц он так ничего и не прислал. Видимо, не надо.

– Ему и этого хватит. Жирно иначе.

Я лишь улыбнулся краешком губ на его очередную брошенную колкость в сторону моего соседа по парте.

– Посмотри на это чучело. – Его глаза были устремлены на Вячеслава Николаевича. – Весь в сына.

– Скорей наоборот, – с более очевидной улыбкой ответил ему. – Тем более он глава родительского комитета, это его обязанности, решать с училками проблемы.

– Знаем, какие они проблемы решают. К примеру, в какой ресторан пойти вечером.

– Не, Владик сказал, что батя хочет уговорить нашу маразматичку притащить на выпускной бухло, чтобы мы «легально» при предках пили, тем более никто не против, кроме самой маразматички.

Мансур взглянул на меня, как на идиота. Не хватало только чтобы он покрутил пальцем у виска.

– Наша святоша не согласится, когда она увидела меня с сигаретой, то такой скандал устроила.

– Это другое.

Он лишь махнул рукой и больше ничего не добавил на эту тему.

Как только Вячеслав Николаевич ушел, мы приступили к финальной репетиции на тот день. Наша классная руководительница зря переживала последние несколько дней: все прогоны были идентичны, без ошибок и идей для улучшения. Она была из той категории граждан, которых принято называть перфекционистами. Она все доведет до идеала, но все равно будет искать изъян. И проблема в том, что в той достигнутой стерильности нет ничего интересного, это просто изготовленный по ГОСТу материал, у которого нет никаких отличий, сучков, за которые хочется зацепиться и оставить о них воспоминания.

Планы на день были весьма заманчивы. Я ужасно переживал не успеть. Следующей после школы остановкой в моей расписании был подъезд Мансура. Его родители снимали квартиру в Верхнем Родищенске недалеко от школы. Закончив с репетицией, мы быстрым шагом направились к нему. Перед входом мы осмотрелись, нет ли каких зевак, и в подъезд зашел один Мансур, быстро сунул руку в поломанный почтовый ящик и достал оттуда пачку сигарет и две обломанные ветки. Мы боялись, что кто-нибудь узнает, что мы курим, хотя огромной тайной это не было. Мы прятались не только от родителей и учителей, но и от друзей. Когда одноклассники шли курить за угол школы, то мы всегда проходили мимо. Мы боялись не только ругани предков, но и испорченной репутации. Мы были эталоном целомудренности для старших, но среди одноклассников это звучало по-другому – девственники. Конечно, нам было обидно за такие разговоры, это было одним из весомых аргументов покинуть поскорее стены школы.

В подъезде Мансура была заброшенная квартира, давно разгромлена и оставлена на произвол судьбы. Мы погнули почтовый ящик этой квартиры и спрятали там сигареты и свои курительные приспособления. Курить же ходили под центральный мост, кроме рыбаков там никто не шастал, иногда только залазила другая ребятня в поисках приключений.

Сложно сказать, почему мы курили. В будущем я об этом часто задумывался, но четкого ответа так и не нашел. Либо мы хотели походить на своих крутых одноклассников, либо хотели казаться более взрослыми, но так же не откидываю вариант, что мы просто-напросто хотели творить что-нибудь наперекор своим родителям, ведь они вечно нам запрещали пить и курить. И сигаретами можно было куда незаметней баловаться, потому что алкогольное опьянение сложно скрыть от родителей, тогда как табачный дым мы нейтрализовали жвачками и курением с веточки, чтобы запах не оставался на руках. В университете мне не составило труда бросить курить. Я просто не видел дальше смысла в сигаретах, не получал никакого удовольствия от них, единственное, с чем они мне помогли, так это завести первые знакомства в университете. Было выделено специальное место для курения, куда я и ходил, слово за словом, узнавал обо всех новостях и обретал нужные для себя знакомства.

– Ты уверен, что хочешь поступать в Москву? – спросил я у Мансура.

Между затяжками сигареты мы бросали камни в мостовые стойки.

– Да. – Он затянулся посильней до фильтра и выбросил бычок в воду. – Не собираюсь больше жить под боком у предков, особенно отца.

Я спрашивал это затем, что не хотел терять друга из своей жизни, ведь прекрасно осознавал, что как только мы разъедемся, то общение между нами прекратится. Я наделся, что он передумает и будет вместе со мной и моими друзьями из Нижнего Родищенска поступать в университеты Ястребска. Переубеждать или уговаривать его при этом не собирался, так как не имел никакого на это права. Отец возлагал на него надежды, что сын продолжит его дело и будет помогать с бизнесом на рынке. Мансур категорично был против такого плана на свою жизнь, поэтому хотел слинять в столицу и заниматься чем угодно, но только бы не работать на рынке. Мать была не против, но отец при любом упоминании о Москве начинал скандалить, грозил, что не будет помогать сыну и ни копейки на обучение не даст.

– Что ты планируешь делать после того, как окончишь универ? – спрашивал я.

– Хер знает. Может, пойду играть на бирже или в офисе работать, только бы не впаривать всякую херню, которая никому не нужна. Ну а ты что планируешь?

– Хочу быть боссом. – Мансур ухмыльнулся на мое высказывание. – А ты прикинь, что ты босс. Ты Босс! – последнее слово я особенно старался подчеркнуть.

– Не, не хочу, тебя сразу же все будут ненавидеть. Такова судьба любого начальника.

– Зато у тебя будет много денег и власти. Посмотри на Вячеслава Николаевича, разве ему хреново живется оттого, что его ненавидят служащие. Ему явно насрать на их мнение.

– Как знаешь, но я лучше буду жить в дыре, но останусь человеком в глазах окружающих.

Я наконец-то докурил сигарету и выбросил ее следом за бычком Мансура, но на воде побежали кольца сильней, чем от наших окурков. Рядом упал в реку булыжник побольше, окативший меня с Мансуром водой. К нам под мост спустилась троица наших одноклассников, которая никогда не разлучалась. Гром – главный авторитет нашего класса, красавчик и придурок, считающий, что ему все дозволено, хотя это же можно приписать его подпевалам. Демон, о котором можно сказать, что он не толстый, а кость широкая, но он действительно выглядел очень огромным, даже по сравнению со мной, и Сафрон, музыкант и сплетник, обе его личины имеют особую популярность среди девчонок, чем он, собственно, без стыда всегда пользовался.

При их виде я выпрямился, а челюсти сжались. Мансур же прищуренными глаза следил за ними.

– Здарова, лузеры! – воскликнул Гром, когда мы на них обратили внимание. – Последние деньки в раю? Кто ж за вас после школы впрягаться теперь будет? Нас-то уже не будет рядом.