Вниз по реке Харт Джон

Глава 23

Отец был пьян. Он был один во всем доме и пьян просто-таки в лоскуты. Мне понадобилось не более трех секунд, чтобы это понять – в основном потому, что раньше я ничего подобного не видел. Мой родитель всегда свято веровал в то, что излишества допустимы лишь в труде, а во всем остальном следует проявлять умеренность, так что в прошлом, когда я являлся домой пьяный и окровавленный, разочарование исходило от него, словно обжигающие лучи благодатного огня. То же, что я видел сейчас… это было ново, и это было мерзко. Его лицо одрябло и вытянулось, глаза увлажнились. Он заполнял собой кресло, как будто его туда налили. Бутылка была открыта и почти пуста, в стакане оставалось разве что на полпальца. Отец таращился на что-то в своей руке, и странные эмоции клубились в нем, так что черты его лица словно плавали поверх лицевых костей. Злость, сожаление, что-то похожее на веселье. Все это сменяло друг друга короткими отрывистыми вспышками, из-за чего он походил на душевнобольного. Я довольно долго стоял в дверях, и не думаю, чтобы он хотя бы раз моргнул. Прикрой я глаза, то увидел бы нечто серое, тронутое бледной холодной желтизной. Древнего старика в распадающемся на части ломте времени. Я понятия не имел, что ему сказать.

– Убил утром каких-нибудь собак?

Отец прокашлялся, и его глаза поднялись вверх. Выдвинул ящик стола, сбросил в него то, что держал в руке. Потом с преувеличенной аккуратностью задвинул ящик и покачал головой:

– Позволь мне сказать тебе кое-что про падальщиков, сынок. Это лишь вопрос времени, когда они наберутся наглости…

Я так и не понял, говорит ли он про собак или же про людей, требующих от него продать землю, – людей вроде Зебьюлона Фэйта и Джилли-Крыса. Интересно, подумал я, не навалилась ли на него какая-нибудь новая ноша. Нападение и убийство. Долф в тюрьме. Возрастающий долг. Какие еще силы ополчились теперь против моего отца? Расскажет ли он мне, если я спрошу, или я для него просто еще одна обуза? Он поерзал ногами под столом, кое-как выпрямился. Его штаны были измяты, задрызганы понизу грязью. Рубашка с одной стороны свисала из-за ремня. Накрутив обратно крышечку на бутылку бурбона, отец отнес ее к буфету. День придал новый изгиб его спине и еще лет тридцать его походке. Он поставил бутылку и уронил руку на ее горлышко.

– Просто решил выпить за Долфа.

– Есть какие-то новости?

– Мне не разрешили с ним повидаться. Паркс уехал обратно в Шарлотт. Ничего он не может сделать, раз уж Долф его не нанял.

Отец прислонился головой к буфету, и его бледные усы так идеально уловили льющийся из-за приоткрытой дверцы слабенький желтый свет, что это могло быть единственным цветным пятнышком, оставшимся во вселенной.

– Разве что-то изменилось? – спросил я.

Он покачал головой.

– Странные вещи могут происходить в человеческом сердце, Адам… Там достаточно силы, чтобы сломать человека. Это все, что я знаю точно.

– Мы всё еще говорим про Долфа?

Отец попытался взять себя в руки:

– Мы просто говорим, сынок.

Подняв взгляд, он поправил фотографию в рамке на стене. На ней были он с Долфом и Грейс. Ей там, наверное, лет семь – зубы слишком большие для маленького личика, вся так и заливается смехом… Он уставился на нее, и я понял.

– Ты все рассказал Грейс, так ведь?

Отец медленно выдохнул сквозь поджатые губы:

– Она должна была услышать это от кого-то, кто любит ее.

Внезапно меня наполнило отчаяние. Долф был всем, что у нее было, и какую бы крутизну Грейс на себя ни напускала, она по-прежнему оставалась ребенком.

– Как она?

Он шмыгнул носом и покачал головой:

– Хуже некуда.

Попытался опереться на край буфета, но промахнулся. Едва устоял на ногах. По какой-то причине я подумал про Мириам – про то, как она тоже, пошатываясь, бредет по самому краю в практически полной темноте.

– А Мириам тоже сказал? – спросил я.

Отец отмахнулся:

– Не могу я говорить с ней. Я пытался, но мы слишком уж разные.

– Я волнуюсь за нее, – сказал я.

– Ничегошеньки-то ты не знаешь, Адам… Все-таки пять лет.

– Я знаю, что никогда тебя таким не видел.

Внезапная сила влилась в его суставы – гордость, предположил я, которая выпрямила его и придала его лицу медный румянец.

– Я все еще очень далек от того, чтобы объясняться перед тобой, сынок! Чертовски далек.

– Ты и вправду так считаешь?

– Да.

Внезапно меня охватил гнев. Грубый, первобытный и туго перетянутый чувством несправедливости.

– Эта земля была во владении нашей семьи более двух веков!

– Сам знаешь, что это так.

– Передавалась из поколения в поколение.

– Чертовски верно подмечено.

– Тогда зачем же ты подарил две сотни акров Долфу? – вопросил я. – Как ты это объяснишь?

– Ты про это уже знаешь?

– Они говорят, что как раз из-за этого он и убил Дэнни.

– Как это так?

– Владение землей давало Долфу причину хотеть, чтобы ты продал свою. Если б ты продал, он тоже смог бы. Грэнтэм считает, что, наверное, это как раз Долф убивал скот и поджигал хозяйственные постройки. Может, даже писал все эти письма с угрозами. У него, мол, шесть миллионов причин делать нечто подобное! Дэнни тоже работал на ферме. Если он застукал Долфа за тем, что тот действует против тебя, тогда у Долфа был мотив убить его. Это одна из версий, которые они сейчас разрабатывают.

Отец стал проглатывать слова.

– Это просто смешно.

– Да знаю я, черт побери! Сейчас не об этом речь. Я хочу знать, почему ты подарил эту землю Долфу.

Сила, которая так внезапно наполнила его, столь же быстро и бесследно испарилась.

– Он мой лучший друг, и у него ничего не было. Он был слишком хороший человек, чтобы ничего не иметь. Тебе действительно нужно знать что-то большее?

Подняв стакан, старик опрокинул в рот остатки бурбона.

– Пойду прилягу, – сказал он.

– Мы еще не закончили!

Отец ничего не ответил. Просто вышел из комнаты. Я встал в дверях, глядя на его удаляющуюся спину, и в тихом великолепии огромного дома услышал, как он неловко запнулся на нижней ступеньке. От какого бы горя ни страдал мой отец, это было его горе, и при нормальных обстоятельствах я не стал бы влезать. Но нынешние времена были очень далеки от нормальных. Я уселся за его письменный стол и провел руками по старому дереву. Изначально этот стол привезли из Англии, и он верой и правдой служил уже восьмому поколению нашей семьи. Я выдвинул верхний ящик.

Там было полно всякого добра: письма, скрепки, всякая такая белиберда. Я стал искать что-то достаточно маленькое, что могло уместиться в кулаке крупного мужчины. Нашел две вещи. Первой был бежевый самоклеящийся листок для заметок. Он лежал на самом верху. На нем было записано имя: Джейкоб Тербаттон. Я этого Тербаттона смутно знал – банкир какого-то сорта. Я никогда не заподозрил бы в нем источник мучений моего отца, если б не цифры, написанные под именем. Шестьсот девяносто тысяч долларов. Под ними отец нацарапал «первый платеж», а потом дату погашения, до которой оставалось меньше недели. Осознание всего этого поразило меня приступом головокружения. Рэтборн говорил правду. У отца действительно были долги. И тут я подумал, с уколом вины, о выкупе моей доли, на которой он сам настоял, выгоняя меня с фермы. Три миллиона долларов были переведены в Нью-Йорк буквально через неделю после моего отъезда. Потом подумал о виноградниках Джейми и о том, что сказал мне Долф. Устройство виноградников обошлось еще в миллионы. Отец пожертвовал товарными культурами, чтобы это произошло.

Я решил было, что окончательно все понял, но тут обнаружил второй искомый предмет. Он лежал где-то в глубине, забился в самый угол. Мои пальцы наткнулись на него практически случайно – что-то жесткое, плоское и угловатое, гладкое, как шелк, на ощупь. Я вытащил его. Фотография была старой, с жесткой картонной подложкой и загнувшаяся по краям. Поблекшая. Выцветшая. На ней была изображена группа людей, стоящих перед домом, который я знал с детства. Старого. Маленького. Дом заполнял пространство за группой с простодушной незатейливостью, которая сразу притянула мой взгляд. Я опустил глаза, изучая стоящих перед ним людей. Моя мать в платье неопределимого цвета казалась совсем бледной. Руки ее были крепко сжаты на груди, а голова повернута к объективу в профиль. Я коснулся пальцем ее щеки. Она выглядела совсем молодой, и я понял, что снимок был сделан совсем незадолго до ее смерти.

Рядом с ней стоял отец. Тогда ему было под сорок или немного за сорок – широкий, мускулистый, с гладкими еще чертами лица и скупой улыбкой, в сдвинутой на затылок шляпе. Он положил руку матери на плечо, словно помогая ей держаться прямо или удерживая в границах кадра. Рядом с отцом пристроился Долф, упершись руками в бока. Улыбающийся до ушей. Беззастенчиво радостный. А сразу за ним – какая-то женщина, лицо которой частично скрывалось за его плечом. Совсем молодая, наверное, лет двадцати. У нее были светлые волосы, а того, что попало в кадр, было вполне достаточно, чтобы понять, насколько она красива.

Первым делом взгляд зацепился за ее глаза.

Сара Йейтс.

Хоть и ноги у нее были тоже очень даже ничего.

Убрав фото обратно в ящик, я поднялся наверх, чтобы разыскать отца. Его дверь была закрыта, и я постучался. Он не ответил, так что я попробовал повернуть ручку. Заперто. Дверь была в девять футов высотой, крепкая. Я постучал громче, и голос, который донесся из-за нее, был абсолютно лишен эмоций.

– Уходи, Адам.

– Нам нужно поговорить.

– Сыт я уже всеми этими разговорами.

– Папа…

– Оставь меня в покое, сынок.

Он не сказал «пожалуйста», но я услышал это тем не менее. Что-то его грызло. И на самом деле неважно, что именно – Грейс, долг или жесткое падение Долфа. Он был несчастен и жалок. Оставив его в покое, я направился к лестнице. Проходя мимо второго окна, увидел подъезжающую машину. Когда из машины выбрался Грэнтэм, я уже поджидал его возле крыльца.

– Вы приехали сообщить, что нашли Зебьюлона Фэйта? – поинтересовался я.

Грэнтэм положил руку на крышу машины. Он был в синих джинсах, пыльных ковбойских сапожках и рубашке с пятнами пота под мышками. Ветер ворошил его тонкие волосы. Все тот же значок свисал с ремня.

– Все еще ищем.

– Надеюсь, как следует ищете.

– Ищем. – Он прислонился к машине. – Я тут пробежался по вашему досье. Оказывается, в прошлые годы от ваших рук пострадало немало народу, некоторые даже попали в больницу. Как-то я это упустил…

Детектив смерил меня взглядом.

– А еще я прочитал, что случилось с вашей матерью. Потерять кого-то, кого любишь… ну тут можно действительно пуститься во все тяжкие. Когда полон гнева и некуда его приложить. – Он сделал паузу. – Не представляете, почему она это сделала?

– Это не ваше собачье дело.

– Некоторых людей горе так никогда и не отпускает, гнев тоже.

Я почувствовал, как вскипает кровь, горячо промывает вены. Грэнтэм заметил это и улыбнулся, словно пришел к какому-то заключению.

– Прошу прощения, – произнес он. – Искренне прошу прощения.

Вид у него действительно был искренний, но я знал, что со мной играют. Детектив проверял меня на вспыльчивость. Теперь он знал.

– Что вам надо, Грэнтэм?

– Насколько я понимаю, сегодня утром вы побывали в госреестре. Могу я поинтересоваться, с какой целью?

Я ничего не ответил. Если он понял, что я проверял его версии мотива, то должен был и догадаться, где именно я буду искать информацию.

– Мистер Чейз?

– Да так, глянул на кое-какие карты, – сказал я. – Может, прикуплю немного земли.

– Я знаю в точности, на что именно вы глянули, мистер Чейз, и уже обсудил этот вопрос с шефом городской полиции Солсбери. Можете быть уверены, что с данного момента Робин Александер будет исключена из любого этапа текущего расследования.

– Да она вроде и сама уже отстранилась, – сказал я.

– Она переступила черту. Это я попросил ее отстранить.

– Какова цель вашего визита, детектив?

Сняв очки, он почесал переносицу. Внезапный порыв ветра прорезал каналы в высокой траве на полях за колючей проволокой. Деревья согнулись, а потом ветер неожиданно стих. Опять придавила жара.

– Я рациональный человек, мистер Чейз. Я убежден, что большинство вещей следуют собственной логике. Вопрос лишь в том, чтобы определить, в чем именно эта логика. Даже у безумия есть логика, если заглянуть поглубже и в нужное место. Шериф доволен, как развивается ситуация с мистером Шепердом, доволен его признанием…

Грэнтэм пожал плечами, оставив остальное недосказанным. Я закончил за него:

– Но вы – нет.

– Шериф всех вас очень недолюбливает. Полагаю, это имеет какое-то отношение к тому, что произошло пять лет назад, но не знаю, по какой именно причине, и на самом-то деле мне на это совершенно плевать. Что я действительно знаю, так это что мистер Шеперд оказался неспособен предоставить хоть какой-то внятный мотив.

– Может, он никого и не убивал, – сказал я. – Вы говорили с прежней подружкой Дэнни? Она подала на него заявление в полицию. Более чем логично было бы начать с нее.

– Вы забываете, что при убийстве использовался ствол мистера Шеперда.

– Он никогда не запирает дом.

Грэнтэм лишь бросил на меня все тот же беспощадный взгляд, который я уже видел раньше. И тут же сменил тему:

– Шерифу звонил судья Рэтборн – сразу после того, как вы вышли из его кабинета. Он был вроде как испуган.

– Надо же…

– А шериф позвонил мне.

– Так вы явились сюда предупредить меня, чтобы я держался от судьи подальше?

– Вы угрожали ему?

– Нет.

– Ваш отец дома? – Переход был совершенно неожиданным и заставил меня занервничать.

– Он занят, – сказал я.

Взгляд Грэнтэма скользнул по пикапу моего отца, потом поднялся на дом.

– Не возражаете, если я сам посмотрю?

Он двинулся к двери, и я сразу представил отца в его разобранном состоянии. Меня сразу охватило покровительственное чувство, желание немедленно его защитить. В голове затрезвонил тревожный звоночек.

– Да, возражаю, – твердо произнес я, заступая ему дорогу. – Все это далось ему нелегко. Он расстроен. Сейчас не самое подходящее время.

Грэнтэм остановился, сжав зубы.

– Они ведь очень близки, верно? Ваш отец и мистер Шеперд?

– Как братья.

– Ради вашего отца он пошел бы на все.

Теперь я это увидел – то, как это могло быть разыграно. Мой голос наполнился холодом.

– Мой отец – не убийца.

Грэнтэм ничего не ответил, не сводя с меня своих блеклых глаз.

– По какой такой причине мой отец мог бы желать смерти Дэнни Фэйта? – спросил я.

– Не знаю, – отозвался Грэнтэм. – А какая по-вашему причина могла у него быть?

– Вообще никакой.

– Да ну? – Он выждал, но я ничего не сказал. – Ваш отец и Зебьюлон Фэйт очень давно знакомы. Оба владеют тут земельными наделами. Оба сильные люди и, по-моему, вполне способные прибегнуть к насилию. Один хочет, чтобы сделка состоялась. Другой – нет. Дэнни Фэйт работал у вашего отца. Оказался между двух огней. Страсти накалились. На кону большие деньги. Могло произойти все что угодно.

– Ошибаетесь.

– Ваш отец не владеет короткоствольным огнестрельным оружием, но у него есть доступ в дом мистера Шеперда.

Я уставился на него.

– Мистер Шеперд решительно отказывается от допроса с применением полиграфа[30]. Я нахожу странным, что он легко сознается в убийстве и при этом отказывается пройти простейшую проверку, которая может подтвердить его историю. Это вынуждает меня пересмотреть его признание. У меня не остается иного выбора, кроме как рассматривать другие возможные варианты.

Я подступил ближе.

– Мой отец – не убийца!

Грэнтэм поднял взгляд к небу, а потом перевел его на ближайшие деревья.

– У мистера Шеперда рак. – Опять посмотрел на меня. – Вы в курсе?

– К чему вы вообще клоните?

Он проигнорировал мой вопрос.

– Я двадцать лет отработал детективом в отделе насильственных смертей в Шарлотте. Навидался столько убийств, что сейчас едва ли уже все и упомню. Папки с делами об убийстве лежали у меня на столике возле кровати – хотите верьте, хотите нет. Трудно уложить в голове столько бессмысленных смертей. Трудно сфокусироваться. В конце концов однажды я ошибся и отправил в тюрьму ни в чем не повинного человека. Его закололи заточкой в тюремном дворе за три дня до признания настоящего убийцы. – Он примолк и уставился на меня тяжелым взглядом. – Я переехал сюда, потому что убийство в округе Роуан – дело по-прежнему из ряда вон выходящее. У меня есть время уделить внимание жертвам. Время сделать все правильно. – Снял очки, подался ближе. – Я крайне серьезно воспринимаю свою работу и особо не переживаю, что по этому поводу скажет начальство.

– Что вы этим хотите сказать?

– Я видел отцов, готовых безвинно пострадать за грехи своих сыновей, мужей, готовых сесть в тюрьму вместо жены и наоборот. Не помню, видел ли я когда-нибудь, чтобы один друг брал на себя убийство другого, но уверен, что такое вполне может произойти, если дружба достаточно крепка.

– Хватит, – сказал я.

– Особенно если тот, которому грозит тюрьма, умирает от рака и ему нечего терять.

– По-моему, вам здесь больше нечего делать.

Грэнтэм открыл дверцу машины.

– И последнее, мистер Чейз. С нынешнего утра Долф Шеперд поставлен под надзор с целью предотвращения попыток суицида.

– Что?!

– Он умирает. Я не хочу, чтобы он покончил с собой, прежде чем я доберусь до сути всего этого. – Грэнтэм опять нацепил очки. – Передайте своему отцу, что я хочу с ним побеседовать, когда ему станет получше.

Потом он повернулся и был таков – скрылся за блестящим стеклом, в котором отражались высокие желтые облака и глубокая голубизна безветренного неба. Я посмотрел вслед его машине, подумав о тревожной растерянности отца и словах, которые он произнес с такой убежденностью.

«Странные вещи могут происходить в человеческом сердце, Адам. Там достаточно силы, чтобы сломать человека».

Я по-прежнему не понимал, о чем он говорил, но вдруг встревожился. Перевел взгляд с удаляющейся машины Грэнтэма на окно комнаты отца на втором этаже. Оно было чуть приоткрыто, не больше чем на дюйм внизу. Поначалу там не было ничего, а потом занавески слегка пошевелились, словно от ветра.

По крайней мере, так я сказал самому себе.

Да, это всего лишь ветер.

Глава 24

Мне нужно было поговорить с Долфом. Очень нужно. Ничто не имело ни малейшего смысла: ни признание Долфа, ни подозрения Грэнтэма. Единственной – еще более бессмысленной, чем убийство Дэнни Долфом Шепердом – была мысль, что это сделал мой отец. Так что я отправился в изолятор временного содержания, где в посещении мне с ходу отказали. Да, посещения разрешены, но только в определенные часы и только если ваше имя есть в списке, в котором моего имени не было. Это решает сам заключенный, сообщили мне.

– А кто в списке Долфа Шеперда? – спросил я.

Имя Грейс там оказалось единственным.

Я повернулся к двери, но тут же остановился. У охранника был скучающий вид.

– Должен же быть какой-то способ, – произнес я.

Он обвел меня ровным взглядом.

– Неа.

Раздраженный и расстроенный, я отправился в больницу. Отец уже успел рассказать Грейс про Долфа, и я мог только предполагать, какие мысли и чувства сейчас ее обуревают. В ее палате я обнаружил лишь неубранную постель и сегодняшнюю газету. Арест Долфа удостоился первой полосы. Его фотографию поместили под заголовком, гласящим: «УБИЙСТВО НОМЕР ДВА НА ФЕРМЕ «КРАСНАЯ ВОДА».

Факты о смерти Дэнни были скудными, но описания – весьма красочными. «Под покровом бездонного, ослепительно-голубого неба из глубокой трещины в мрачной скале были извлечены частично скелетизированные останки». Хотя шериф назначил пресс-конференцию только на следующий день, «заслуживающие доверия источники» явно увлеклись. Досужие рассуждения и откровенные домыслы расцвели пышным цветом. «Пять лет прошло с тех пор, как на этой самой ферме был убит еще один молодой человек».

Мое фото было на второй странице.

Неудивительно, что отец напился.

Прикрыв за собой дверь палаты Грейс, я отыскал сестринский пост. За стойкой сидела привлекательная молодая женщина, которая сообщила мне в довольно отрывистых тонах, что меньше часа назад Грейс выписали из больницы.

– По чьему решению?

– По ее собственному.

– Она еще не готова выписываться! – воскликнул я. – Я хочу поговорить с ее врачом!

– Я попросила бы вас немного понизить голос, сэр. Врач не позволил бы ей уйти, если б не считал, что ее состояние ей это позволяет. Ради бога, пообщайтесь с ним, если хотите, но он скажет вам абсолютно то же самое.

– Черт бы все это побрал! – в сердцах бросил я и удалился.

Грейс я нашел сидящей на бордюре возле центра временного содержания – к коленям прижат пакет с вещами, голова опущена. Над лицом ее свисали слипшиеся волосы, и она лишь тихонько покачивалась, когда в каких-то четырех-пяти футах от нее проносились автомобили. Я остановил машину как можно ближе к ней и вылез. Она так и не подняла взгляд – даже когда я присел рядом с ней. Так что я стал смотреть на небо, вполглаза присматривая за машинами. Я уже был здесь меньше часа назад. Мы, должно быть, просто разминулись.

– Меня к нему не пустили, – наконец произнесла она.

– Но ты же в списке, Грейс! Ты единственный человек, которого он хочет видеть!

Она помотала головой, и ее голос стал почти неслышным:

– Он под наблюдением для предотвращения суицида.

– Грейс…

– Самоубийства! – Ее голос прервался; она опять начала раскачиваться, и я уже в сотый раз проклял Грэнтэма. Грейс хотела видеть Долфа, а Долф хотел видеть ее. Она могла задать вопросы, которые я задать не мог; но Грэнтэм, гад, поставил его под это чертово наблюдение! Запретил свидания абсолютно со всеми. Я сильно подозревал, что решение Грэнтэма больше преследовало цель предотвратить любые контакты Долфа с остальными людьми, чем попытку наложить на себя руки. Это было умно. И это было бездушно.

Сволочь.

Я взял Грейс за руку – она была вялой и сухой. Ощутил у нее на запястье что-то скользкое и заметил, что она даже не сняла больничный браслет. Опухоли на лице начали спадать, синяки по краям пожелтели.

– Ты знаешь, что у него рак?

Она вздрогнула.

– Он об этом особо не говорил, но эта пакость всегда была где-то рядом, как еще один человек в доме. Он пытался подготовить меня.

Меня вдруг осенило:

– Так вот почему ты не стала поступать в колледж!

В любой момент были готовы появиться слезы, и рука Грейс поспешно метнулась к глазам, прежде чем те успели скатиться по лицу.

– Ну ладно, пошли, – сказал я. – Давай отвезу тебя домой.

– Я не хочу домой, – сказала она. – Мне нужно делать что-то. Что угодно.

– Тебе нельзя тут оставаться. – Она подняла лицо, и я увидел просто-таки воплощение безнадежного горя. – Тут ты все равно ничего не сделаешь.

Я отвез ее обратно в дом Долфа. Все это время Грейс держалась так, как будто где-то в самой ее глубине застрял здоровенный кусок льда. То и дело содрогалась всем телом. Раз я попытался было заговорить, но она меня сразу заткнула:

– Просто отстань, Адам! Ты все равно ничего не сможешь исправить.

Практически те же самые слова, которые я сказал Долфу после того, как мой отец пригрозил убить меня.

Грейс позволила мне проводить ее в дом и усадить на край кровати. Пакет, который она принесла с собой, свалился на пол, руки столь же бессильно упали на кровать ладонями вверх. Я включил лампу и присел рядом. Ее загар поблек, веки тяжело набрякли. Стежки хирургических швов на сухих инертных губах выглядели особенно жутко.

– Может, водички принести? – спросил я.

Она помотала головой, и я заметил, что часть волос у нее подернулась сединой – длинные пряди ярко отсвечивали в свете лампы, словно тонкие стальные проволочки. Я обнял ее за плечи и поцеловал в макушку.

– Я наорала на твоего отца, – тихо произнесла Грейс. – Он пришел в больницу и все рассказал. Хотел остаться со мной, когда выложил все новости. Сказал, что мне нельзя уходить из больницы, что он не разрешает. Я наговорила ему довольно жутких вещей.

– Все нормально, – сказал я. – Он все понимает.

– Ну как мне теперь? – воскликнула она.

Я покачал головой.

– Я не знаю, почему он это делает, Грейс. А вот что действительно знаю, так это что тебе нужно прилечь.

Она поднялась на ноги.

– Лежа я ничего полезного не сделаю. Должно же быть что-то, что можно сделать!

Грейс три раза быстро прошлась туда-сюда, а потом остановилась и неподвижно застыла.

– Ничего-то я не могу сделать! – с совершенно убитым видом произнесла она.

Я ухватил ее за руку, притянул обратно к кровати.