Инквизитор. Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт Конофальский Борис

© Конофальский Б., 2023

© ООО "Издательство «АСТ», 2023

Глава 1

Он и вспомнить не мог, как снимал доспех, но доспеха на нем не было, а он лежал на перине, в уютной телеге с большими бортами, словно в колыбели, и под шубами. Лежал и слышал, как совсем рядом хрустит овсом лошадь, кто-то недалеко рубит дрова. Слышал чей-то отдаленный разговор, скрежет чана, который кто-то скребет песком. Пахло сыростью, и дымом костра, и горелым луком, и холодной рекой. Эти запахи возвращали его в молодость, так пахло тогда… Давным-давно. Лежать бы так и лежать, не вылезать из-под шуб и перин, но ему было нужно… Нужно. Ему всегда было что-то нужно делать, и сейчас Волкову просто необходимо было знать, чем все закончилось и что он проспал.

Кавалер откинул шубу. А рука-то слабая, силы в ней нет совсем. Сел. Огляделся. Кругом лагерь, что ж еще. Его солдаты, он узнал их сразу. Кругом его земля, его река – и ее узнал, и заставу на холме, которую построил сержант Жанзуан. Всё вокруг его. Серый холодный день, дождь со снегом едва-едва идет, кругом обычная грязь. Света мало, его едва пропускают низкие тучи. Скоро Рождество. Темное время.

– Кавалер проснулся! – звонко кричит кто-то.

Его заметили. Волков оборачивается на крик – это один из сержантов Рене. Сержант неподалеку чистит пучком соломы бока хорошему коню. Видно, взял в трофеях. Это хороший сержант, Волков его помнит. Сержант радостно ему кланяется. Кавалер машет сержанту: «Не кричи, дурак!» Но уже поздно.

– Кавалер проснулся! – кричит кто-то дальше и еще громче.

Тут же из-за кустов, как будто там и ждал, звякая мечом о поножи, выходит Брюнхвальд. Он не улыбается, он вообще редко улыбается или смеется. Сейчас он важен, направляется к кавалеру, на лице печать торжественности. Видно, собирается делать доклад. Нет, доклад будет после, теперь Карл Брюнхвальд подходит к телеге и говорит негромко:

– Друг мой, как вы себя чувствуете?

Волкову, может, и хотелось бы пожаловаться, что, мол, слаб, что в голове ясности нет, что рубаха грязна, он ее дня три или четыре не снимал, но разве он себе такое позволит.

– Достаточно хорошо для дела, – отвечает он.

– А нога ваша не докучает?

Нога? Он даже позабыл про нее.

– Нога не докучает, и силы, кажется, возвращаются. Вы лучше скажите, Карл, как неприятель? Где он?

– В ваших землях никакого неприятеля больше нет, – сообщает Брюнхвальд. Теперь он и улыбается, и важен одновременно. – Горцы биты, причем так, что немногие смогли уйти к себе, добравшись до лодок. Во владениях ваших горцы есть лишь пленные, скорбные болезнями и ранами и о милости не просящие. Мы взяли весь их обоз, лодки, что были у берега. Много оружия, арбалетов, доспехов – они всё бросали, когда кидались в реку.

К телеге подбежал младший из Брюнхвальдов. Он в разговор старших не влезает, но видно, что рад видеть рыцаря бодрствующим.

– Впрочем, делами вам докучать не буду, вы бледны еще, друг мой, – говорит Карл Брюнхвальд. – Вам нужен хороший обед.

– Обед, а разве сейчас не утро? – Волков кутается в шубу и смотрит на небо, с которого ему на лицо падают мокрые снежинки.

– Нет, кавалер, – говорит Максимилиан, – не утро, уже скоро день к вечеру пойдет. Сейчас распоряжусь вам обед подать. Теплая вода есть. Мыться будете?

– Конечно, будет, – отвечает за Волкова старший Брюнхвальд. – Распорядитесь, Максимилиан, и найдите монаха, чтобы тот проверил здоровье кавалера.

– И сапоги, – напоминает Волков, пока мальчишка не убежал. – И белье чистое.

– Сейчас всё будет исполнено, – обещает юноша и убегает.

Волков и Брюнхвальд смотрят ему вслед.

– Ваш сын почти вырос, Карл, – говорит кавалер.

– Я рад, что он рос у вас в учении, – отвечал ротмистр.

Кавалер спускает ноги с телеги.

– Значит, мы их побили?

– Побили, кавалер.

– Крепко?

– Крепче быть не может, из тех, кто сюда пришел, и трети уйти не пришлось. А из тех, кто ушел, так многие еще и в реке потонули.

– Расскажите, как дело было.

– Как вы и велели, когда они только повернули, я приказал всем нашим строиться сначала в баталию на склоне, думал, они перестроятся и опять колонной на нас пойдут, но они стали уходить за холм, а пушки их еще побили. Признаться, мы попадали и попадали. И я приказал Рохе идти за ними.

– Рохе? – удивился Волков. – А отчего же вы не велели кавалерам на вражеский арьергард навалиться?

Тут Брюнхвальд вдруг замолчал, чем удивил Волкова немало.

– Что же с кавалерами было, ротмистр? – спросил он, видя, что Брюнхвальд молчит.

– Кавалеры к тому времени пребывали в полной рассеянности, совсем растеряли строй, – ответил ротмистр.

Тут как раз пришел Максимилиан с двумя солдатами, они несли воду, сапоги и одежду. Волков скинул несвежую рубаху, стал мыться, вытираться, он больше ни о чем не спрашивал у Брюнхвальда. А тот, видно, не собирался оправдываться за других, тоже молчал и ждал, пока кавалер закончит туалет.

Свежая рубаха, стеганка… Кольчугу и берет надевать не стал – надел простой солдатский подшлемник с тесемками, было холодно. Сапоги, перчатки, меч. Волков, хоть и ощущал слабость, да кто о том знает, с виду он был, как всегда, бодр и строг.

– Максимилиан, распорядитесь об обеде.

– Уже, кавалер, но повара вам обед готовить еще не начали, придется подождать.

– Ждать некогда, у солдат обед готов? Бобы остались, горох, сало?

– Пообедали уже, но что-нибудь найдем.

– Побыстрее. – Волков поворачивается к Брюнхвальду: – Надеюсь, Гренер жив и здравствует?

– Здравствует, здравствует, – заверил его Брюнхвальд.

Но тон у Брюнхвальда был уже другой.

– Максимилиан, Гренера ко мне. Немедля.

Солдаты из роты Брюнхвальда уже ставили его шатер, искали мебель по обозу, но Волкову не терпелось. Он был голоден, но голод перетерпел бы. Кавалер надеялся, что, поев, быстрее избавится от слабости, которая его раздражала. Ему уже несли бобы в хлебной подливе, толченое сало с чесноком и свежим хлебом, сухофрукты, два вида сыра и вино. Всё ставили прямо на бочку из-под пороха. Кавалер сел есть, во время обеда со всех концов лагеря собирались офицеры и молодые люди из его выезда. Все спешили к нему, чтобы поздравить его с победой. Тут был и капитан фон Финк, и Рене, и Бертье. Они кланялись, поздравляли Волкова, останавливались неподалеку, переговаривались. Он отвечал и улыбками, и поднятием кубка. Только Роха, болван, допрыгал до кавалера на своей деревяшке и полез обниматься.

– Жив? Чертов Фолькоф, я уж думал, что ты не вылезешь из-под чертовых перин, совсем был белый, когда с тебя снимали латы. Белый, и пальцы такие холодные, как у покойника. Да монах у тебя молодец, молодец. В который раз убеждаюсь.

От него несло луком, дешевым винищем и потом. Кавалер всем видом показывал ему, что сие поведение сейчас недопустимо, но Роха крепко держал его.

– Ты что, болван, щупал меня, пока я был в беспамятстве? – спросил Волков, морщась от таких душистых объятий.

– Ну, не то чтобы щупал – пожал руку на прощание, думал, что ты преставишься, уж больно бледен ты был и холоден. – Роха выпустил кавалера из объятий, но не отошел и продолжал: – А мы им крепко врезали, друг, крепко, жаль, что ты не видел этот берег позавчера. – Роха повел рукой. – Тут всё, всё было завалено мертвяками. А еще сколько их водой унесло – не сосчитать. У нас пленных полторы сотни, ребята ждут твоего решения – что с ними делать.

– Хотят их перерезать? – спросил Волков.

– А как же, перерезать, или покидать их в холодную воду, или еще что похуже.

– Значит, плохая война? – спросил кавалер, отпивая вина.

– Истинно так, брат, плохая война.

Тут среди господ офицеров появился Максимилиан, за ним шел Иоахим Гренер. Доспехи его видали и лучшие времена, а сапоги и плащ были откровенно стары. Гренер был невесел, он имел вид человека, который знает о своих ошибках. Прибывший поклонился кавалеру.

– Рад видеть вас в здравии, сосед.

Волков ответил ему кивком и, опять отпивая вина, спросил:

– Друг, скажите мне, отчего люди ваши не смогли преследовать отступающего врага, отчего не заходили ему во фланг по ходу движения, отчего не наезжали на его арьергард, на обоз?

Гренер снял шляпу, приложил ее к груди и тяжело вздохнул, но отвечать, кажется, не собирался.

– Слушай, Фолькоф, всё и так хорошо получилось, – забубнил Роха, собираясь, кажется, выгораживать Гренера. – Ничего, мы и без кавалеров управились.

– Помолчи, Роха, дозволь ответить моему доброму соседу, – велел Волков.

– А он тебе ничего не скажет, – продолжал Скарафаджо, как всегда, фамильярно.

– Да помолчи ты! – рявкнул кавалер. – Гренер, вы можете сами рассказать, что было? Или мне слушать этого болтуна, этого глупого адвоката с деревяшкой вместо ноги?

– Да, – нехотя отвечал старый кавалерист. – Что ж, скажу, раз так…

– Прошу вас, уж просветите меня.

– Как вы и велели, когда колонна горцев стала наседать, я вывел своих людей. Поставил справа от холма, чтобы смотреть врагу в правый фланг колонны. Построил в три ряда, как положено: первый ряд – кавалеры, второй ряд – оруженосцы и послуживые, в третий ряд поставил всех молодых и с плохим доспехом. Колонна горцев сразу замялась, остановилась.

– Это я еще видел, – вспомнил Волков.

– Ну, как вы и приказали, я просто стоял, всем своим людям говоря, что без приказа мы и шагу ступать не должны. Я ж все понимал, – говорил Гренер, продолжая прижимать шляпу к кирасе. – Я помнил всё, что вы мне говорили. Главное – дать работать стрелкам, арбалетчикам и пушкам.

– Ну правильно, и что же было дальше?

– А дальше, – вставил Роха, – их арбалетчики от нас убежали и побежали через поле к Гренеру.

– Да, – кивнул Иоахим Гренер. – Они пришли к нам и стали кидать в нас болты.

– Я бы тоже так поступил, – заметил Волков, – тоже захотел бы спровоцировать вас на атаку. – Старый кавалерист только вздохнул. – И что случилось дальше?

– Кавалеры стали волноваться. Им не нравилось стоять под арбалетными болтами, хотя арбалетчики били с предельной дистанции, а латы у всех и в первом, и во втором ряду были хорошие. Я поехал вдоль рядов, я пытался их успокоить, но они меня мало слушали. Да еще у меня… как раз тут мне и убили коня. Не поверите, сосед, прямо в яремную жилу попал болт, насмерть. А конь был хороший. Да, хороший был конь.

Волков не мог припомнить ни одного хорошего коня у Гренера. Он молчал и слушал.

– Кавалеры стали кричать, что им побьют коней, что надо сбить арбалетчиков.

– Это кричали люди барона? – уточнил Волков.

– И люди барона, и другие рыцари – все, все кричали, не хотели стоять.

– Так надо было отвести их обратно в кусты! – не выдержал Волков. – Отвести в заросли.

– Я пытался, но они меня не слушали, – проговорил Гренер печально.

«Пытался… Ты, скорее всего, оплакивал своего старого мерина, которого ты звал конем», – думал кавалер, глядя на него.

– И что же произошло дальше?

– Но тут барон кричит: «Господа, думаю, надо атаковать!»

Волков взглянул на Роху, надеясь, что тот это подтвердит, но старый товарищ молчал, да и как он мог подтвердить рассказ Гренера, когда между стрелками и кавалерией было полмили расстояния.

– Я слышал, как трубили в рог, – вдруг вспомнил Скарафаджо. – Так трубили, что перекрывали весь шум на поле.

– Верно-верно, – оживился Гренер. – Это кавалер Рёдль трубил «атаку», когда барон дал ему знак.

Это была его, Волкова, ошибка. Это он назначил командиром человека, который, безусловно, опытнее всех других, но который не может приказать, а тем более потребовать от благородных рыцарей выполнить приказание, так как не обладает ни особым статусом, ни славной родословной.

– Они кинулись в атаку? – спросил кавалер.

– Именно так, не послушались меня и кинулись в атаку, – ответил Гренер печально.

– А арбалетчики побежали, спрятались за колонну и рыцари налетели на пики? – догадался Волков.

– Да-да, так и было, хорошо, что горцы не успели перестроиться, – продолжал старый кавалерист.

– Сколько погибло кавалеров?

– Один, – сказал Роха. – Я видел на поле одного убитого.

– Один из молодых рыцарей, что приехал с господином бароном, погиб. Я же говорю, горцы не успели перестроиться и переложить пики на фланг, это и спасло кавалеров. Но коней мы потеряли много, треть коней в этой атаке погибли или получили раны.

– А господа кавалеры рассеялись и собрать до конца сражения вы их уже не смогли?

Гренер кинул.

«Болваны. Безмозглое благородное спесивое дурачье, жизнь их ничему не учит, так и будут кидаться в драку без приказа и уходить с поля боя без разрешения. Нет, их время проходит, может быть, даже уже прошло».

Волков вздохнул и показал пустой кубок солдату, что стоял за его спиной, чтобы тот налил еще вина. Кавалер пил вино молча, поглядывал на Гренера, на господ офицеров, что стояли поодаль, на Роху. И по виду Рохи и по виду Гренера вдруг понял, что это еще не весь рассказ.

– Ну, что еще?

Роха покосился на Гренера – мол, спроси у него. Волков уставился на соседа.

– Еще… К сожалению, был ранен барон.

– Адольф Фридрих Баль, барон фон Дениц, был ранен в той атаке? – уточнил Волков.

– Да, – ответил Гренер. – Он заколол одного горца и сломал копье, отъехал и… поднял забрало.

– И ему в лицо попал арбалетный болт, – закончил за Гренера кавалер.

– Да, – подтвердил старый кавалерист.

– Куда?

– Говорят, под левый глаз.

Волков выпил вина.

– Что говорит брат Ипполит?

Это был праздный вопрос. Что мог сказать в такой ситуации самый искусный целитель? То же самое, что и сам Волков. Но Гренер удивил его:

– Ваш лекарь не осматривал барона.

Кавалер уставился на него, и взгляд его был немым вопросом.

– Господин барон и кавалер Рёдль тут же покинули поле боя и поехали на север. Наверное, домой.

– Болт вошел глубоко? – спросил Волков.

– Я не видел, но говорят, что почти до оперения.

«Конечно, до оперения, наверное, наконечник вышел и уперся в заднюю стенку шлема. Возможно, у барона есть шанс». Не хватало еще, чтобы барон погиб здесь. Волков недавно убил и повесил на своем заборе одного придворного графа, местной знати это не понравилось. И ему совсем не хотелось, чтобы любимец всего графства, один из лучших турнирных рыцарей, погиб под его знаменем.

– Вы послали человека справиться о здравии барона? – спросил Волков.

Старый кавалерист стоял растерянно и все еще прижимал к кирасе старую шляпу. Стоял и молчал.

«Господи, какой болван». Кавалер вздохнул.

– Немедленно пошлите человека к барону в замок.

– Я немедленно пошлю человека в замок к барону. – Иоахим Гренер поклонился и хотел уйти.

– Сосед, – окликнул его Волков.

– Да, кавалер. – Тот остановился.

– Передайте Максимилиану, что я велел выдать вам коня из моих конюшен вместо погибшего.

– О, сосед, друг мой… – Гренер уже сделал к нему шаг, протянул руки. Кажется, обниматься хотел.

– Ступайте, ступайте! – Волков поморщился.

Глава 2

То ли от вина, то ли от хорошей еды, но после обеда он стал чувствовать себя получше. Брат Ипполит как раз пришел к концу обеда, щупал его лоб, держал руку, спрашивал, спрашивал, спрашивал о самочувствии что-то. Волков с ним говорил и был ему рад, как бывают рады близкому, молодому и умному родственнику.

Монах долго щупал обрубок уха, не горячий ли, и шею посмотрел, но там уже на месте ранения красовался хороший синий рубец. Потом брат Ипполит прикоснулся к небритой щеке кавалера.

– Хорошо. Хорошо, что румянец есть, а жара нет. Вы, как поели, тошноты не чувствовали, позывов к рвоте не было?

Волков поглядел на него из-под бровей и строго с недоумением переспросил:

– Тошноты?

– Лекарство слишком крепкое пили долго, может нутро воротить и слабить чрево и стул, – пояснил юный врачеватель. – Так не воротит вас от еды?

Кавалер продолжал молча смотреть на молодого человека. «Монашек уже не тот, что прибежал за мной в замок госпожи Анны».

Брат Ипполит возмужал. Ему и бриться уже можно. Лицо обветренное, руки зачерствелые, как у мужика, и сильные. Одежда монаха уже совсем стара, из рукавов нитки торчат. Капюшон, кем-то наполовину оторванный, пришит криво и простыми грубыми стежками; шерстяные носки, которые он надел под сандалии, мокры совсем; деревянный крест на бечевке; сам подпоясан веревкой. Монашеская одежда спереди и все рукава в темных потеках – врачевал раненых.

Волков на вопрос его не отвечал, сам спрашивал:

– Нуждаешься ли ты в деньгах?

– Я? В деньгах? – Кажется, брат Ипполит был удивлен. – Так вы мне на книгу давали, у меня сдача еще с тех пор лежит. В деньгах я не нуждаюсь. Господь от корысти миловал.

– Совсем тебе деньги не нужны? – удивляется Волков, понимая, как ему повезло встретить такого человека.

– Господин, живу я лучше, чем в монастыре братия живет: сплю на перинах и в тепле – братья спят в кельях на досках и тюфяках, даже зимой кельи не топятся, разве что лампадой согреваются, да и то если ключник масла даст; ем еду всякую, которой братья лишь по праздникам балуются; занимаюсь делом любимым; ни аббата, ни приора надо мной нет – чего же мне еще желать, чего Бога гневить глупыми желаниями?

Волков встал, взъерошил волосы молодого человека.

– Все равно возьмешь денег, купишь себе хорошую одежду. Брата Семиона видел?

– О! – произнес юный монах, кажется, с восхищением.

– Ну, не такую, может, как у него, но хорошую одежду купи. Купишь крест себе серебряный или хотя бы медный. И чтобы одежду новую берег, кровищей и гноем не поганил: при мне должен состоять человек умный, статный и опрятный.

Волков пошел к офицерам, что все еще ждали его.

– Господин! – Монах пошел рядом. – Серебряный крест – это хорошо, но, может, дадите лучше мне денег на книгу? Очень нужная книга. Та, что у меня есть, не так хороша, требуется мне атлас по всем костям человеческим, я такую у великого костоправа Отто Лейбуса видел. Помните костоправа из Ланна?

– Помню-помню. Хорошо, деньги на книгу получишь, но одежду все равно купи, – закончил кавалер, подходя к офицерам.

Он стал пожимать им руки, всем до единого, начинал с Брюнхвальда и не пренебрег молодыми людьми из его выезда и рыцарями, и говорил при этом:

– Господа, все мы – участники славного дела, первый раз били их на реке, так злые языки, я слышал, говорили, будто бой вышел нечестный, что исподтишка да на переправе врага побили. А теперь всем говорунам и сказать нечего будет, отцы и деды смотрят на нас без укоризны. Посему прикажу к завтрашнему дню готовить пир.

Еще не закончил он руки пожимать всем людям своим, как началось то, что всегда следует за победами.

– Кавалер, – капитан фон Финк говорил приглушенно, – дозволите ли мне побеседовать с вами наедине?

Волков вздохнул, он уже знал, о чем пойдет речь.

– Что ж, прошу вас.

– Кавалер, для меня честь быть на вашем пиру, но мне пора уже и домой идти.

– Очень жаль, капитан, очень жаль, – отвечал Волков.

– Но прежде чем уйти, я хотел бы получить часть добычи, что причитается мне и моим людям.

– Помилуйте, друг мой! – Кавалер сделал вид, что удивляется. – Так разве же я не выплатил вам денег вперед?

– Да, выплатили, выплатили, – соглашался капитан, – но по уложению кондотьеров, по которому до сих пор живут все люди воинского ремесла, все равно нам причитается часть добычи, взятая железом, а не переговорами.

Волков поморщился, он и сам наизусть знал воинские правила, просто не думал, что капитан станет мелочиться.

– И что же вы хотите делить? В лагере горцев мы много не взяли, только то, что смогли унести, большую часть потопили и пожгли. Обоз у них был мал.

– Верно, верно, – соглашался фон Финк. – Из лагеря взяли только то, что на баржу влезло. Но и того немало было. А обоз у них был мал, это так, это так, но вот лодок на берегу одиннадцать, а еще и три баржи – всё нами взято, – и доспех, что по берегу раскидан и с мертвых снят, и оружие… Ротмистр Рене говорил, что одних арбалетов семьдесят две штуки собрано.

Он уже начинал раздражать Волкова, но тот вида не показывал.

– Капитан, только что вы мне про уложение кондотьеров говорили, так давайте ему и станем следовать. Всё, что взято, будет делиться по чести старшими офицерами в присутствии солдатских старшин и избранных корпоралов.

– Я об этом и говорю, об этом и говорю! – закивал капитан. – Мне надобно уходить, а раздел добычи нескоро выйдет – может, вы мне мою долю сейчас, вперед выдадите?

«Чертов мошенник».

– То невозможно, – отрезал кавалер. – Так как нет у меня денег при себе, и к тому же как же мне знать, какова будет ваша доля.

– За многим я не гонюсь, не гонюсь. – Капитан говорил вкрадчиво и даже заискивающе. – Считал я в уме, что по солдатам, сержантам и офицерам доля моя будет семьсот талеров Ребенрее. И того я у вас не прошу, думаю, что по-божески и по чести будет взять мне шесть сотен монет. А коли нет у вас их при себе, то достаточно мне от вас векселя за вашим именем.

«Чертов мошенник! Ты бы так дрался, как торгуешься, и оказался бы лучшим генералом, что видел свет божий».

– Нет, – твердо ответил кавалер. – Нет, сидите и ждите своей доли; как всё поделится, как всё продастся, так свое и возьмете. А ежели торопитесь, так оставьте от себя офицера, а от людей своих корпоралов.

Фон Финк поджал губы, всем своим видом выказывая разочарование.

– Очень жаль, кавалер, очень, что не выходит у нас с вами сердечная дружба.

Волков не удержался и фыркнул, чуть не засмеявшись.

– Что ж это за дружба такая, которую вы векселями измеряете?

Фон Финк не удостоил его ответом.

Солдаты собирались или вставали от костров и поднимали вверх оружие, когда Волков с офицерами шел мимо.

– Эшбахт! Эшбахт! – неслось над лагерем.

Это его имя выкрикивали солдаты. Да, его новое имя. В его честь звонили колокола больших городов, его имя кричали глашатаи и зеваки, но никогда его имя не кричали те люди, которых когда-то он считал своими братьями.

– Эшбахт! – неслось над лагерем.

О чем мечтал Волков длинными и холодными ночами в караулах и секретах… Не об этом ли? Даже и близко такого не было. Сначала он мечтал о ста талерах, потом о доме, о жене и небольшом капитале, о лавке с пряностями, об оружейной мастерской в тихом и узком переулке. В лучшем случае о небольшом конном заводике на двадцать коней. О победах над горцами? Никогда.

– Эшбахт! – рычали охрипшие и простуженные солдатские глотки, орали так, что спасшиеся горцы на той стороне реки слышали.

А он шел спокойный, холодный, невосприимчивый ни к страху, ни к лести, ни к славе. Он, рыцарь божий, хранитель веры, Иероним Фолькоф фон Эшбахт, коего кличут Инквизитором, заслужил эти крики и эту славу. Он заслужил восхищение этих смелых и жестоких людей. Это он вел их к победе вопреки всему, он заставлял их надрываться в невыносимых усилиях, чтобы победить. Он заставил их сделать то, во что сами они не верили. Благодаря ему они победили непобедимых. Так пусть славят его еще громче, чтобы горские женщины, пришедшие узнать, что сталось с их мужьями, знали, кого им проклинать, чтобы по всей реке, по всей огромной реке шла о нем слава. Пусть лодочники и купцы разнесут весть до самого холодного моря, что он, кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт, дважды разбил сильнейшего врага – врага, перед которым склонялись короли, герцоги и даже сам император.

– Эшбахт! – продолжали кричать солдаты.

Он кивал им и шел дальше, даже когда ему хотелось остановиться и поговорить со знакомым солдатом или сержантом. Нельзя, нельзя этого делать, иначе они и в бою захотят перекинуться с ним парой слов, или, не дай бог, посоветовать ему что-нибудь, или оспорить его приказ. Он шел дальше, дальше к воде, туда, куда вел его ротмистр Рене. Только один раз Волков остановился.

– Эшбахт! – крикнул один высокий и еще не старый солдат с перевязанной рукой.

Кавалер остановился, и все офицеры остановились с ним.

– Я помню тебя, ты из людей фон Финка. Из тех, кто не побоялся спрыгнуть в овраг, когда убивали капитана райслауферов.

– Именно так, господин, это я, – чуть робея, отвечал солдат.

– Тебе и тем, кто был с тобой в овраге, ротмистр Бертье обещал по пять талеров. Я не забыл. Вы получите деньги.

– Спасибо, господин, спасибо, – кланялся солдат. – А не найдется ли у вас места для меня? Я слыхал, что вы своим солдатам даете немного земли и разрешение жечь кирпич. Может, один из ваших офицеров возьмет меня к себе в роту? А с солдатами я договорюсь.

– Как тебя звать, солдат?

– Роммер, господин, Эйнц Роммер.

– Мне нужны храбрецы, Эйнц Роммер, – произнес Волков и невесело подумал о том, что это сражение было не последним его сражением. – Когда вернемся в Эшбахт, попросишь у моего знаменосца ленту.

– Ленту? – не понял солдат. – Какую ленту, господин?

– Бело-голубую ленту цвета моего знамени, такую, какие носят на руке мои сержанты, – сказал кавалер и пошел дальше.

– Ленту?

Эйнц Роммер еще недоумевал, но солдаты, что были с ним рядом, уже всё поняли, начали его поздравлять. Они хлопали его по плечам, по-дружески стучали кулаками ему по спине, требуя с него выпивку.

…Захваченных горцев держали на берегу, там их легче было охранять. И плевать, что с воды дул ледяной ветер, а пленные были раздеты и многие из них ранены. Плохая война – это есть плохая война. Их все равно ждала смерть. Горцы и сами всегда казнили пленных: даже благородных, за которых можно было взять выкуп, убивали, а уж с солдатней так и вовсе не церемонились. И сами они теперь на пощаду не рассчитывали. Они сидели, сбившись в кучи, плотно прижимаясь друг к другу, стараясь так беречь тепло; раненые лежали тут же, без всякой помощи.

– Я приказал их не кормить: к чему тратить хлеб. Солдаты грозятся их перебить и без приказа, – сказал ротмистр Рене, которому было поручено охранять врагов.

Волкова не удивило то, что солдаты уже точат ножи на пленных, его как раз удивило то, что их не перебили сразу.