Будет кровь Кинг Стивен
Когда слезы закончились, я включил свой телефон, открыл «Сафари» и вбил в строку поиска «сценарист» и «старлетка». В анекдоте, который предположительно был придуман писателем по имени Питер Фейблман, говорится о юной старлетке, настолько тупой, что она переспала со сценаристом. Может быть, вы его знаете. Я не знал, но понял, о чем говорил мистер Харриган.
В ту ночь меня разбудил гром. Я проснулся около двух и снова с пронзительной ясностью осознал, что мистер Харриган умер, что его больше нет. Я помню, о чем тогда думал: вот я лежу у себя в кровати, а он – в могиле, в земле. На нем темно-серый костюм, который теперь будет на нем всегда. Его руки сложены на груди и так и останутся сложенными на груди, пока не превратятся в голые кости. Если гроза приближается, если сейчас будет дождь, то вода просочится под землю и намочит его гроб. Его могила не залита цементом, не накрыта бетонной крышкой; он оставил такое распоряжение в своем «предсмертном письме», как его назвала миссис Гроган. Со временем деревянная крышка гроба сгниет. Как сгниет и костюм. Айфон, сделанный в основном из пластика, продержится дольше, чем костюм или гроб, но когда-нибудь тоже исчезнет. Ничто не вечно, кроме разве что воли Божьей, но даже в тринадцать лет у меня были большие сомнения на этот счет.
Мне вдруг захотелось услышать его голос.
И я понял, что это возможно.
Это был жутковатый поступок (особенно в два часа ночи), жутковатый и даже какой-то нездоровый. Я это знал, но я знал и другое: если я все же решусь это сделать, мне удастся заснуть. Поэтому я схватил телефон, открыл список контактов и позвонил мистеру Харригану. У меня по спине пробежал холодок, когда я осознал одну простую истину, связанную с технологией сотовой связи: где-то на Ильмовом кладбище, под землей, в кармане у мертвеца, Тэмми Уайнетт запела отрывок из «Stand By Your Man».
А затем в трубке, прижатой к моему уху, раздался голос, спокойный и четкий, разве что чуть скрипучий от старости: «Я сейчас не могу подойти к телефону. Я вам перезвоню, если сочту нужным».
А вдруг он и вправду перезвонит? Вдруг он перезвонит?
Я завершил звонок еще до того, как раздался сигнал перед записью сообщения, и снова забрался под одеяло. Но потом передумал, опять вскочил и схватил телефон. Не знаю почему. На этот раз я дождался сигнала и сказал:
– Я скучаю по вам, мистер Харриган. Я вам очень благодарен за деньги, но лучше бы не было никаких денег. Лучше бы вы были живы. – Я секунду помедлил. – Может, вы мне не поверите, но это правда. Честное слово.
Затем я опять лег в постель и уснул почти сразу, как только коснулся головой подушки. В ту ночь мне не снилось вообще ничего.
Утром, только проснувшись, я первым делом включил телефон. У меня была такая привычка: начинать день с просмотра новостей в новостном приложении, чтобы убедиться, что за ночь не началась третья мировая война и нигде не случилось терактов. В то утро, на следующий день после похорон мистера Харригана, когда я включил телефон, там был красный кружок на иконке SMS. Мне пришло сообщение. Я подумал: наверное, от Билли Богана, моего друга и одноклассника, у которого была «Моторола», либо от Марджи Уошберн, у которой был «Самсунг»… хотя в последнее время Марджи мне почти ничего не писала. Наверное, Реджина похвасталась, как мы с ней целовались.
Знаете, как пишут в книгах: «у такого-то в жилах застыла кровь»? Я всегда думал, что это просто образное выражение. Но нет, так бывает на самом деле. Я точно знаю, потому что моя кровь и вправду застыла. Я сидел на кровати, потрясенно уставившись на экран своего телефона. Сообщение пришло от pirateking1.
Из кухни доносился грохот и звон. Папа пытался достать сковородку из шкафчика рядом с плитой. Он, очевидно, решил приготовить нам горячий завтрак, который старался готовить не реже раза в неделю. Я позвал его:
– Папа!
Но грохот и звон не стихали, и я услышал, как папа воскликнул в сердцах что-то вроде: Ну, вылезай уже, чертова посудина.
Он меня не услышал, и не только потому, что дверь моей комнаты была закрыта. Я сам себя почти не слышал. От сообщения, открывшегося в телефоне, у меня в жилах застыла кровь и пропал голос.
Предпоследнее сообщение в списке пришло за четыре дня до смерти мистера Харригана: Сегодня не надо поливать цветы, миссис Г уже все полила. А под ним было еще одно: К К К аа.
Оно было отправлено в 02:40.
– Папа! – крикнул я уже громче, но все равно недостаточно громко. Не знаю, когда я расплакался, еще в комнате или уже на лестнице, куда выскочил прямо в трусах и футболке с эмблемой «Гейтс-Фоллз тайгерз».
Папа стоял у плиты спиной к двери. Он все же сумел вытащить сковородку и теперь грел на ней масло. Он услышал, как я вошел, и сказал не обернувшись:
– Надеюсь, ты голоден. Я – так да.
– Папа. Папочка.
Тут он все-таки обернулся, потому что я не называл его «папочкой» уже лет пять или шесть. Он увидел, что я не одет. Увидел, что я заливаюсь слезами. Увидел, что я держу телефон в вытянутой руке. И вмиг забыл о своей сковородке.
– Крейг, что с тобой? Что случилось? Тебе приснился кошмар о похоронах?
Да, кошмар. Только он мне не приснился, и, может быть, было уже слишком поздно – он ведь был очень старым, – но, может быть, и не поздно.
– Ой, папа, – выдохнул я и зачастил, глотая слезы: – Он не умер. Он жив. По крайней мере был жив в половине третьего ночи. Надо его откопать. Надо срочно его откопать, потому что мы похоронили его живым.
Я рассказал ему все. Как я взял телефон мистера Харригана и как положил его к нему в карман после службы в церкви. Потому что он многое для него значил, объяснил я. И еще потому, что это был мой подарок ему. Я рассказал, как позвонил мистеру Харригану посреди ночи и бросил трубку, но тут же перезвонил и оставил ему сообщение на голосовую почту. Мне не нужно было показывать папе ответное текстовое сообщение, потому что он его уже видел. Рассмотрел каждую букву.
Масло на сковороде начало пригорать. Папа поднялся из-за стола и убрал ее с горячей конфорки.
– Как я понимаю, яичницу ты не будешь. – Он вернулся за стол, но сел не напротив меня, как обычно, а рядом со мной. Потом взял меня за руку и сказал: – А теперь послушай меня.
– Да, я сам понимаю, что это был странный поступок, – сказал я. – Даже, наверное, ненормальный поступок. Но если бы я ему не позвонил, мы бы и не узнали. Нам надо…
– Сынок…
– Нет, пап, послушай! Надо, чтобы к нему срочно кого-то отправили! Экскаватор, бульдозер, пусть даже просто людей с лопатами! Может быть, он еще…
– Крейг, перестань. Это был спуфинг.
Я уставился на него, открыв рот. Я знал, что такое спуфинг, но мне даже в голову не приходило, что нечто подобное может случиться со мной – да еще посреди ночи!
– Сейчас повсюду мошенники, – сказал папа. – Их все больше и больше. У нас на работе даже было собрание, где нам рассказывали о безопасности в Интернете. Кто-то пробрался в мобильный телефон мистера Харригана. Клонировал номер. Понимаешь, о чем я?
– Да, конечно. Но, папа…
Он сжал мою руку.
– Видимо, кто-то пытается вызнать его коммерческие секреты.
– Он давно отошел от дел!
– Но держал руку на пульсе, он сам так говорил. Может быть, кто-то пытался узнать данные его банковской карты, чтобы украсть с нее деньги. Как бы там ни было, этот мошенник получил твое голосовое сообщение на клонированном телефоне и решил тебя разыграть.
– Мы точно не знаем, – сказал я. – Папа, надо проверить!
– Не надо. И я объясню почему. Мистер Харриган был человеком богатым и умер в одиночестве, без свидетелей. К тому же он много лет не посещал врачей, хотя, я уверен, Рафферти изрядно трепал ему нервы по этому поводу, хотя бы потому, что без заключения медиков он не мог обновить страховку мистера Харригана и покрыть большую часть налога на наследство. В силу этих причин было назначено вскрытие. Собственно, так они и узнали, что он умер от прогрессирующей сердечной недостаточности.
– Его разрезали?
Мне сразу вспомнилось, как я случайно задел пальцами его грудь, когда клал телефон ему в карман. Значит, там, под его накрахмаленной белой рубашкой и черным галстуком, были зашитые разрезы? Если папа говорил правду, то да. Зашитые длинные разрезы в форме буквы Y. Я знал, как это бывает. Видел по телевизору. В сериале «Место преступления».
– Да, – ответил папа. – Я не хотел тебе этого говорить, не хотел, чтобы мысли о вскрытии тебя угнетали. Но лучше уж так, чем если ты будешь думать, что его похоронили заживо. Он умер, Крейг. Это точно. Понимаешь меня?
– Да.
– Хочешь, я останусь дома? Я могу взять отгул на работе.
– Нет, все нормально. Ты прав. Это был спуфинг.
Но испугался я основательно.
– Что собираешься делать сегодня? Потому что, если ты будешь страдать и предаваться унынию, я лучше останусь дома, с тобой. Можем махнуть на рыбалку.
– Я не буду страдать и предаваться унынию. Но я пойду домой к мистеру Харригану и полью цветы.
– Ты уверен, что это хорошая мысль? – Он смотрел на меня очень пристально.
– Мне хочется что-нибудь для него сделать. И я хочу поговорить с миссис Гроган. Узнать, назначил ли он и ей тоже… не помню, как оно называется.
– Содержание. Ты очень внимательный и заботливый. Хотя она, может быть, скажет, что это не твоего ума дело. Она настоящая янки старой закалки.
– Если он ей ничего не оставил, я бы хотел поделиться с ней частью моего наследства.
Папа улыбнулся и поцеловал меня в щеку.
– Ты добрый мальчик. Твоя мама тобой бы гордилась. Ты точно в порядке?
– Ага.
Чтобы доказать, что я точно в порядке, я съел тост и яичницу, хотя у меня совсем не было аппетита. Папа наверняка прав: украденный пароль, клонированный телефонный номер, жестокий розыгрыш. Это не мог быть мистер Харриган, чьи внутренности перемешали, как салат, и чью кровь заменили формальдегидом.
Папа ушел на работу, а я отправился в дом мистера Харригана. Миссис Гроган пылесосила ковер в гостиной. Она не напевала за работой, как раньше, но держалась довольно спокойно. Когда я закончил поливать цветы, она пригласила меня на кухню, выпить чашечку чаю.
– Есть печенье, – сказала она.
Пока миссис Гроган ставила чайник, я рассказал ей о письме мистера Харригана и о деньгах на доверительном счете, открытом на мое имя для оплаты учебы в университете.
Миссис Гроган по-деловому кивнула, словно и не ожидала ничего другого, и сказала, что тоже получила конверт от мистера Рафферти.
– Босс обо мне позаботился. Оставил мне больше, чем я ожидала. Может быть, больше, чем я заслуживаю.
Я сказал, что чувствую то же самое.
Миссис Гроган поставила на стол две большие кружки с чаем и тарелку с домашним овсяным печеньем.
– Он его любил, – вздохнула она.
– Да. Говорил, что оно очень способствует работе кишечника.
Она рассмеялась. Я взял с тарелки печенье и откусил кусочек. Пока я жевал, мне вспомнился отрывок из Первого послания к Коринфянам, который я читал на собрании Клуба юных методистов в Страстной четверг и на Пасхальной службе всего лишь несколько месяцев назад: «Взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание». Печенье – это, конечно, не святое причастие, и преподобный Муни наверняка объявил бы богохульством подобные мысли, но мне все равно показалось, что в этом есть что-то правильное: помянуть мистера Харригана, угостившись его любимым печеньем.
– О Пите он тоже позаботился, – нарушила молчание миссис Гроган, имея в виду Пита Боствика, садовника.
– Это здорово, – сказал я и взял еще одно печенье. – Он был хорошим человеком, да?
– Вот насчет этого я не уверена, – задумчиво проговорила она. – Он был честным, порядочным, это да, но его лучше было не злить. Помнишь Дасти Билодо? Хотя нет, это было еще до тебя. Ты его не застал.
– Из тех Билодо, что живут в трейлерном парке?
– Ну да. Рядом с супермаркетом. Хотя самого Дасти там уже нет. Как я понимаю, он давным-давно отбыл в дальние края. Он был садовником до Пита, но не проработал и восьми месяцев. Мистер Харриган поймал его на воровстве и тут же уволил. Не знаю, сколько он взял и как мистер Харриган об этом узнал, но одним увольнением все не ограничилось. Ты сам знаешь, как много хорошего мистер Харриган сделал для этого городка. Муни в своей речи не перечислил даже и половины его добрых дел. Может быть, потому, что не знал. Или, может, ему попросту не хватило времени. Благотворительность весьма пользительна для души, но она также дает человеку немалую власть, и мистер Харриган использовал свою власть, чтобы испортить жизнь Дасти Билодо.
Миссис Гроган покачала головой. Как мне показалось, даже с некоторым восхищением. Она и вправду была янки старой закалки.
– Надеюсь, Дасти сумел прихватить хотя бы две сотни долларов из стола мистера Харригана, или из шкафа, или откуда еще, я не знаю. Потому что это были последние деньги, которыми он разжился во всем городе Харлоу, во всем округе Касл и во всем штате Мэн. Его никто не брал на работу. Он не смог бы устроиться даже чернорабочим на ферму Дорранса Марстеллара, чтобы сгребать куриный помет. Мистер Харриган лично за этим проследил. Он был честным, порядочным человеком, наш мистер Харриган, но не дай бог, если ты сам не таков. Бери еще печенье.
Я взял печенье.
– И пей чай, малыш.
Я отпил чаю.
– Я, наверное, сейчас поднимусь наверх. Может быть, перестелю кровати вместо того, чтобы просто снять все белье. Пусть пока будут застелены. Как думаешь, что теперь будет с домом?
– Я не знаю.
– Я тоже. Не имею ни малейшего понятия. Даже не представляю, кто его купит. Мистер Харриган был единственным в своем роде. И все это… – Она широко развела руками. – Все это тоже.
Я подумал о стеклянном лифте и решил, что она права.
Миссис Гроган взяла еще одно печенье.
– И все его комнатные растения… Вот куда их теперь?
– Я бы взял парочку, если можно, – сказал я. – А насчет остальных я не знаю.
– Вот и я тоже. И холодильник забит под завязку. Наверное, надо забрать все продукты. Поделим их на троих: тебе, мне и Питу.
Приимите, ядите, подумал я. Сие творите в Мое воспоминание.
Миссис Гроган тяжело вздохнула.
– Я в основном не знаю, куда себя деть. Дел-то почти не осталось, я их растягиваю, как могу, чтобы было чем себя занять. И что со мной будет потом, я не знаю. Честное слово, не знаю. А что ты сам, Крейг? Что ты теперь собираешься делать?
– Прямо сейчас я собираюсь спуститься в подвал и опрыскать его грифолу курчавую, – ответил я. – И, если можно, я бы забрал домой узамбарскую фиалку.
– Конечно, можно, – сказала она. – Бери все, что хочешь.
Она пошла наверх, а я – вниз, в подвал, где мистер Харриган выращивал грибы в больших стеклянных террариумах. Опрыскивая их, я размышлял о сообщении, пришедшем ночью от pirateking1. Папа наверняка прав, это чья-то дурацкая шутка. С другой стороны, если бы кто-то решил меня разыграть, он мог бы придумать и что-нибудь поостроумнее, чем набор букв. Например: Спасите, я заперт в гробу. Или: Разлагаюсь, просьба не беспокоить. Разве нет? С чего бы этот шутник отправил мне двойное а, которое, если произнести его вслух, звучит как клекот в горле или предсмертный хрип? И зачем он прислал мне мой собственный инициал? Причем не один и не два, а три раза?
В итоге я забрал из дома мистера Харригана четыре растения: узамбарскую фиалку, антуриум, пеперомию и диффенбахию. Я принес их домой и расставил по комнатам, а к себе в спальню взял диффенбахию, которая нравилась мне больше всех. Но я сам понимал, что просто тяну время. Расставив горшки по местам, я взял из холодильника бутылку лимонада, сел на велосипед и поехал на Ильмовое кладбище.
Оно было пустынно в тот жаркий летний полдень, и я направился прямиком к могиле мистера Харригана. Там уже стояло надгробие: очень простое и скромное, гранитная плита с именем и датами рождения и смерти. Было много цветов, до сих пор свежих (но уже скоро они увянут), большинство букетов – с прикрепленными к ним визитными карточками. Самый большой букет, предположительно собранный с клумб в саду самого мистера Харригана – не из скупости, а в знак уважения, – был от семьи Пита Боствика.
Я встал на колени, но не для того, чтобы молиться. Я достал из кармана свой телефон и сжал его в руке. Сердце билось так сильно, что у меня перед глазами плясали черные точки. Я открыл список контактов и позвонил мистеру Харригану. Потом наклонился вперед, прижался ухом к земле над могилой и напряг слух, пытаясь расслышать голос Тэмми Уайнетт.
Мне показалось, что я ее слышу, хотя, возможно, мне просто почудилось. Все-таки звук шел у него из кармана, сквозь ткань пиджака, сквозь крышку гроба, сквозь шесть футов земли. И все-таки мне показалось, что я ее слышу. Нет, вовсе не показалось: я был уверен, что слышу ее. Там, под землей, телефон мистера Харригана пел «Stand By Your Man».
Другим ухом, не прижатым к земле, я слышал его голос, очень слабый, но хорошо различимый в полусонной кладбищенской тишине: «Я сейчас не могу подойти к телефону. Я вам перезвоню, если сочту нужным».
Только теперь он уже никогда не перезвонит. Потому что он умер.
Я поднялся и поехал домой.
В сентябре 2009-го я пошел в новую школу, в среднюю школу в Гейтс-Фоллзе, вместе с моими друзьями: Марджи, Реджиной и Билли. Нас возил в школу старенький микроавтобус, из-за чего ребята из Гейтса дали нам насмешливое прозвище «микромалявки». Со временем я заметно подрос (хотя все равно не достал до шести футов, остановился в двух дюймах от вожделенной отметки, из-за чего очень страдал), но в первый день в новой школе я был самым мелким из всех восьмиклассников. Иными словами, я оказался идеальной мишенью для Кенни Янко, здоровенного лося, второгодника и первого школьного хулигана, чью фотографию следовало бы поместить в толковом словаре в качестве иллюстрации к слову «бандит».
На первом уроке всех новых учеников из трех так называемых «внешкольных городов» – Харлоу, Моттона и Шилох-Черча – согнали в актовый зал на собрание. С речью выступил тогдашний директор (он оставался директором еще много лет), высокий, нескладный дядька с такой блестящей лысиной, что она казалась отполированной. Его звали Альберт Дуглас, а школьники между собой называли его либо Алко-Алом, либо Дугом-в-Дугарину. Никто из ребят ни разу не видел его бухим, но все почему-то считали, что он пьет, как конь.
Мистер Дуглас поднялся на подиум, поприветствовал «наших замечательных новых учеников» и рассказал обо всех радостях жизни, которые нас ожидают в грядущем учебном году. В том числе: школьный оркестр, кружок хорового пения, дискуссионный клуб, фотокружок, кружок будущих фермеров Америки и любые спортивные секции на выбор (при условии, что это бейсбол, бег, европейский футбол или лакросс – американский футбол начинается в старших классах). Раз в месяц в школе бывают «Нарядные пятницы», когда мальчики должны приходить на уроки в галстуках и пиджаках, а девочки – в платьях (обратите внимание: минимальная длина юбки – на два дюйма выше колена, и никак не короче). В конце мистер Дуглас сказал, что в этом году не должно быть никаких «ритуальных посвящений» для иногородних учеников. То есть для нас. В прошлом году кто-то из новеньких из Вермонта попал в больницу после того, как его силой заставили выпить залпом три бутылки «Гейторейда»[2]. И теперь в школе категорически запрещены все посвящения. После чего мистер Дуглас пожелал нам удачи в нашем «увлекательном образовательном приключении», и мы разошлись по классам.
Мои страхи заблудиться в огромном здании новой школы оказались напрасными. Во-первых, она была не такой уж и огромной, а, во-вторых, все наши уроки, кроме английского, проходили на втором этаже. Все учителя мне понравились. Я немного переживал за математику, но, как выяснилось, мы начали примерно с той же темы, на которой закончили в прошлом учебном году в старой школе, так что все было не так уж и страшно. На самом деле, все было отлично – пока не наступила четырехминутная перемена между шестым и седьмым уроками.
Седьмым уроком как раз был английский, и я пошел к лестнице по длинному коридору, мимо хлопающих дверей шкафчиков, мимо шумных компаний ребят, мимо столовой, откуда доносился запах макарон с мясом в томатном соусе. Буквально у самой лестницы кто-то схватил меня за плечо.
– Эй ты, новенький. Погоди.
Я обернулся и увидел громадного шестифутового тролля с прыщавым лицом. Его черные волосы длиной до плеч свисали сальными сосульками. Маленькие темные глазки таращились на меня из-под покатого лба и искрились фальшивым весельем. Одет он был в прямые узкие джинсы и обшарпанные байкерские ботинки. В одной руке он держал бумажный пакет.
– Вот, это тебе.
Не понимая, что происходит, я взял пакет. Мимо нас проходили другие ребята, кто-то украдкой косился на парня с длинными сальными волосами.
– Загляни внутрь.
Я заглянул. Там лежала тряпка, сапожная щетка и баночка крема для обуви. Я попытался отдать ему пакет обратно.
– Мне пора на урок.
– Не спеши, новенький. Сперва почисти мне ботинки.
Теперь все стало ясно. Это было «ритуальное посвящение», и хотя буквально сегодня утром директор сказал, что в школе подобные ритуалы категорически запрещены, я бы, наверное, это сделал. Но вокруг было много ребят, и я представил, что они все увидят, как я, мелкий шпендель, деревенский мальчишка из Харлоу, стою на коленях и чищу ботинки этому уроду. Слух мгновенно разлетится по школе. И все равно я бы, наверное, это сделал, потому что он был намного крупнее меня и мне не понравился его взгляд. Знаешь что, новенький? Я с большим удовольствием изобью тебя в фарш, говорил этот взгляд. Лишь дай мне повод.
А потом я представил, что сказал бы мистер Харриган, если бы увидел, как я униженно чищу ботинки этому лосю.
– Нет, – произнес я.
– «Нет» – это неправильный ответ, о котором ты точно потом пожалеешь, – сказал он. – Уж поверь мне на слово.
– Мальчики? Что тут у вас? Какие-то проблемы?
К нам подошла мисс Харгенсен, моя учительница географии. Молодая и красивая, она, наверное, только недавно окончила педагогический институт, но держалась уверенно, и все в ней говорило, что она умеет за себя постоять.
Тролль покачал головой: никаких проблем.
– Все хорошо, – сказал я, возвращая пакет владельцу.
– Как тебя зовут? – спросила мисс Харгенсен. Она смотрела не на меня.
– Кенни Янко.
– А что у тебя в пакете, Кенни?
– Ничего.
– Это, случайно, не набор для «ритуального посвящения»?
– Нет, – сказал он. – Мне пора на урок.
Мне тоже было пора на урок. Толпа ребят на лестнице уже поредела, и звонок должен был прозвенеть совсем скоро.
– Да, Кенни, конечно. И все-таки задержись на секундочку. – Она переключила внимание на меня: – Крейг, верно?
– Да, мэм.
– Что там в пакете, Крейг? Мне просто любопытно.
Я подумал, что надо сказать ей правду. Не из-за дурацкого кодекса чести бойскаута, в котором честность превыше всего, а потому, что он меня напугал и я разозлился. И еще потому (признаюсь как на духу), что вмешательство кого-то из взрослых очень бы мне помогло. Но потом я подумал: А как бы в такой ситуации поступил мистер Харриган? Стал бы он ябедничать или нет?
– Там его обед, – сказал я. – Половинка сэндвича. Он хотел меня угостить.
Если бы она забрала у него пакет и заглянула внутрь, у нас обоих были бы крупные неприятности, но она не стала… хотя, я уверен, знала правду. Она велела нам идти в класс и ушла, стуча каблучками как раз такой высоты, которая приличествует школьной учительнице.
Я пошел вниз по лестнице, но Кенни Янко снова схватил меня за плечо.
– И все-таки, новенький, тебе надо было почистить мои ботинки.
Тут я разозлился уже всерьез.
– Я только что спас твою задницу. Ты мог бы сказать мне спасибо.
Он густо покраснел, что совершенно не шло к его роже в густой россыпи вулканических прыщей.
– Тебе надо было почистить мои ботинки, – повторил он и пошел прочь, но тут же остановился и обернулся ко мне, по-прежнему сжимая в руках свой глупый бумажный пакет. – В жопу твое спасибо. И сам иди в жопу.
Неделю спустя Кенни Янко поругался с мистером Арсено, нашим учителем труда, и швырнул в него наждачным бруском. За два года учебы в средней школе Гейтс-Фоллза Кенни получил ни много ни мало три строгих предупреждения с временным отстранением от занятий – после нашего с ним столкновения у лестницы я узнал, что он был своего рода легендой, – и это стало последней каплей. Его исключили из школы, и я думал, что мои проблемы закончились сами собой.
Как в большинстве школ в небольших городах, в средней школе Гейтс-Фоллза были свои традиции. Много традиций. Те же «Нарядные пятницы», и «Наполни сапог» (что означает сбор средств в пользу местной пожарной команды), и «Пробеги милю» (двадцать кругов вокруг спортзала на физкультуре), и пение школьного гимна на ежемесячных общих собраниях.
Среди этих традиций был ежегодный осенний бал, что-то вроде школьного дня Сэди Хокинс, когда девушки приглашали парней. Меня пригласила Марджи Уошберн, и, конечно, я принял ее приглашение, потому что хотел с ней дружить, хотя она мне не нравилась в этом смысле. Я попросил папу отвезти нас на машине, и он с радостью согласился. Реджина Майклс пригласила Билли Богана, так что у нас было как бы свидание вчетвером. И свидание очень даже хорошее, потому что Реджина шепнула мне в читальном зале, что она пригласила Билли лишь потому, что он мой лучший друг.
Все шло замечательно до первого перерыва, когда я вышел из зала, чтобы слить выпитый пунш. У самой двери в мужской туалет кто-то схватил меня сзади, одной рукой – за ремень на брюках, другой – за шею, и потащил по коридору к боковому выходу на школьную автостоянку. Если бы я не выставил руку, Кенни впечатал бы меня лицом прямо в дверь.
Я хорошо помню, что было дальше. Не знаю, почему неприятные воспоминания из детства и ранней юности остаются такими живыми и яркими, но могу точно сказать, что с годами они не теряют своей остроты. А это очень неприятное воспоминание.
Вечерний воздух оказался поразительно холодным после жаркого зала (где к тому же еще было влажно из-за испарений, исходивших от юных созревающих тел). Я видел, как лунный свет сверкал на хромированных деталях двух автомобилей, принадлежавших учителям, которые в тот вечер наблюдали за порядком на школьном балу: мистеру Тейлору и мисс Харгенсен (новым учителям всегда приходилось дежурить на массовых мероприятиях, потому что это была, как вы, наверное, уже догадались, освященная веками традиция в средней школе Гейтс-Фоллза). Я слышал, как выхлопные газы выстреливают из глушителя мчащейся по шоссе номер 96 машины. Я почувствовал, как горячая боль обожгла мне ладони, когда Кенни Янко швырнул меня на асфальт.
– Теперь вставай, – скомандовал он. – Тебя ждет работа.
Я поднялся. Посмотрел на свои ладони и увидел, что они содраны до крови.
На капоте одной из машин стоял бумажный пакет. Кенни схватил его и протянул мне.
– Почисти мои ботинки. И мы будем в расчете.
– Иди в жопу, – сказал я и со всей силы ударил его кулаком в глаз.
Яркие воспоминания, да? Я помню каждый его удар: всего их было пять. Помню, как на последнем ударе я отлетел к стене школьного здания и врезался в нее спиной. Помню, как я уговаривал свои ноги не гнуться, но они все равно подогнулись, и я медленно сполз по стене. Помню музыку, доносившуюся из зала, негромко, но вполне различимо: «Boom Boom Pow» группы «Black Eyed Peas». Помню, как Кенни стоял надо мной. Помню, как он сказал: «Если кому-то расскажешь, ты – труп». Но лучше всего я помню – и дорожу этим воспоминанием, – какое безумное, дикое удовольствие я испытал, когда мой кулак врезался в его рожу. Я ударил всего один раз, но это был четкий удар.
Бум-бум-бац.
Когда Кенни ушел, я достал из кармана свой телефон. Убедившись, что он не разбился, я позвонил Билли. Ничего лучше я не придумал. Он ответил на третьем гудке, ему приходилось кричать, чтобы его было слышно сквозь грохот музыки Флоу Райда. Я попросил его выйти ко мне и привести мисс Харгенсен. Я не хотел впутывать учителей, но даже при том, что у меня жутко звенело в ушах, хорошо понимал, что учителя все равно узнают и нет смысла оттягивать неизбежное. Лучше решить все сразу. Я подумал, что именно так поступил бы мистер Харриган.
– А зачем? Что случилось?
– Меня избили, – ответил я. – Я не хочу заходить внутрь. Вид у меня, прямо скажем, неважный.
Он пришел через три минуты и привел не только мисс Харгенсен, но и Реджину с Марджи. Друзья с ужасом уставились на мою рассеченную губу и разбитый до крови нос. Моя рубашка (совершенно новая) была порвана, а одежда забрызгана кровью.
– Идем, – сказала мисс Харгенсен. Ее как будто совсем не встревожили ни вид крови, ни синяк у меня на щеке, ни мои распухшие губы. – Все вы.
– Я не хочу возвращаться, – запротестовал я, имея в виду спортзал. – Не хочу, чтобы на меня все смотрели.
– Я тебя понимаю, – сказала она. – Сюда.
Мы вошли в школу через дверь с надписью «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД», которую мисс Харгенсен открыла своим ключом. Она привела нас в учительскую, обставленную, прямо скажем, не слишком роскошно – я видел мебель получше на дворовых распродажах у нас в Харлоу, – но там были стулья, на один из которых я сел. Мисс Харгенсен достала аптечку и отправила Реджину в туалет, чтобы намочить маленькое полотенце холодной водой. Она сказала, что мне надо приложить что-то холодное к носу, который вроде бы не был сломан.
Реджина вернулась явно под впечатлением.
– Там стоит крем для рук «Аведа».
– Это мой, – сказала мисс Харгенсен. – Если хочешь, можешь воспользоваться. – Она вручила мне мокрое полотенце. – Приложи к переносице, Крейг, и держи. Ребята, кто вас привез?
– Папа Крейга, – ответила Марджи. Она во все глаза смотрела по сторонам, пристально изучая эту неведомую страну. Теперь, когда стало понятно, что я буду жить, она старалась запомнить все, чтобы потом обсудить увиденное со своими подружками.
– Позвоните ему, – сказала мисс Харгенсен. – Крейг, дай Марджи свой телефон.
Марджи позвонила моему папе и попросила приехать и забрать нас домой. Он что-то сказал. Марджи послушала и нехотя проговорила:
– Ну, тут у нас небольшая проблема. – Она послушала еще пару секунд. – Ну… э…
Билли отобрал у нее телефон.
– Его избили, но с ним все в порядке. – Он выслушал папин ответ и передал телефон мне. – Он хочет поговорить с тобой.
Конечно, папа хотел со мной поговорить. Он спросил, все ли со мной в порядке и кто это сделал. Я сказал, что не знаю, но, кажется, это был старшеклассник, пытавшийся пробраться на бал без приглашения.
– Со мной все в порядке, пап. Давай не будем переживать из-за такой ерунды.
Он сказал, это не ерунда. Я сказал, ерунда. Он сказал, нет. Так мы с ним препирались довольно долго, а потом он вздохнул и сказал, что уже выезжает. Я завершил звонок.
Мисс Харгенсен произнесла:
– Я не должна давать детям обезболивающие препараты. Их выдает только школьная медсестра и только с разрешения родителей, но поскольку ее здесь нет… – Она взяла свою сумку, висевшую на вешалке для одежды, открыла и заглянула внутрь. – Вы же меня не выдадите? Если кто-то узнает, я могу потерять работу.
Мои друзья решительно покачали головами. Я тоже покачал головой, но медленно и осторожно. Кенни ударил меня с разворота прямо в левый висок. Надеюсь, что он отбил себе руку.
Мисс Харгенсен достала из сумки пузырек «Алива».
– Из моих личных запасов. Билли, принеси воды.
Билли принес мне воды в бумажном стаканчике. Я проглотил таблетку, и мне сразу же стало легче. Такова сила внушения, особенно если ее применяет красивая молодая женщина.
– Так, вы трое, займитесь делом, – сказала мисс Харгенсен. – Билли, иди в спортзал и скажи мистеру Тейлору, что я вернусь через десять минут. Девочки, вы идите на улицу и ждите папу Крейга. Скажите ему, пусть подъедет к служебному входу.
Они ушли. Мисс Харгенсен наклонилась так близко ко мне, что я почувствовал запах ее духов, совершенно волшебных. Я тут же в нее влюбился. Я понимал, что это глупо и сентиментально, но ничего не мог с собой поделать. Она показала мне два пальца.
– Только, пожалуйста, не говори, что видишь три или четыре.
– Нет, только два.
– Хорошо. – Она резко выпрямилась. – Это был Янко? Да?
– Нет.
– Я похожа на дурочку? Скажи мне правду.
Она была совсем не похожа на дурочку. Она была невероятно красивой, но я, конечно, не мог ей такого сказать.
– Нет, не похожи. Но это был не Кенни. Что хорошо. Потому что, если бы это был он, его бы, наверное, арестовали. Его уже исключили из школы за хулиганство. Его бы арестовали, затем был бы суд, и мне пришлось бы давать показания и рассказывать, как он меня избил. Все бы об этом узнали. Мне потом было бы стыдно смотреть людям в глаза.
– А если он изобьет кого-то еще?
Я подумал о мистере Харригане, а затем, если так можно сказать, включил своего внутреннего мистера Харригана:
– Это уже их проблемы. Для меня главное, что он больше не будет вязаться ко мне.
Она попыталась нахмуриться. Но ее губы расплылись в улыбке, и я влюбился еще сильнее.
– Это жестко.
– Я просто хочу жить спокойно, – сказал я. И это была чистая правда.
– Знаешь что, Крейг? Мне кажется, так и будет.
Папа приехал, осмотрел меня со всех сторон и похвалил мисс Харгенсен за ее труды.
– В прошлой жизни я была врачом на ринге, – сказала она. Он рассмеялся. Никто из них не предложил ехать в травмпункт, и я вздохнул с облегчением.
Папа отвез нас домой, всех четверых. Мы пропустили вторую половину танцев, но никто не расстроился по этому поводу. Билли, Марджи и Реджина пережили приключение поинтереснее, чем пляски под Бейонсе или Джея-Зи. Что касается лично меня, я с большим удовольствием вспоминал, как мой кулак со всей силы врезался в глаз Кенни Янко. У него будет изрядный фингал. Интересно, как он собирается объяснять его происхождение? Дык, я врезался в дверь. Дык, я бежал и впилился в стену. Дык, я дрочил, и рука сорвалась.
Когда мы добрались до дома, папа снова спросил, кто это сделал. Я сказал, что не знаю.
– Я почему-то тебе не верю, сынок.