Атлант поверженный Умин Андрей
Отец резкими движениями закрутил оставшиеся болты и выпрямился над открытым капотом с гневным выражением лица, способным, казалось, испепелить все живое, как в новых детских книгах-комиксах про супергероев, все чаще приносимых Лизой из школы. Человек-лазер там мог прожигать все глазами, стоило ему сять специальные защитные очки. Учителя осуждали это новое печатное явление почти без текста, с одними только красочными картинками, но дети им быстро увлеклись. И вот разъяренный отец будто сошел с этих, еще пахнущих краской страниц.
– Зато смотри, какая красота у нас есть, – сказал он с еще красными глазами, наливавшимися по любому поводу гневом. – Оставлю тебе в наследство, если пойдешь на завод.
Мужчина провел рукой по гладким линиям кузова, словно лаская любимого, отвечающего взаимностью человека. Работая над двигателем, он поставил несколько свежих пятен на свой рабочий комбинезон, доставшийся ему еще от дедушки, которого Платон почти не помнил. Темно-зеленая, выцветшая до оливкового цвета ткань покрывалась черными кусками засохшего масла вперемешку с грязью и потом. Стирать такую вещь обычной трубопроводной водой да еще и в городской черте было просто опасно для окружающих, а сдать в химчистку стоило слишком дорого. Поэтому отец просто носил этот комбинезон в ожидании, пока вся ткань не превратится в грубую корку канцерогенов и не рассыпется в труху при движении.
– Ну что, заведем малышку? – спросил он, заметив небольшое пятнышко на крыле и быстро вытерев его чистой махровой тканью.
– Это разве не Лизино полотенце? – удивился Платон.
– Может быть. Висело на веревке, – беззаботно ответил отец. – У нее же есть другое? А то все тряпки в этом сарае настолько грязные, что их нельзя подносить к «Шеви».
Мужчина открыл водительскую дверь автомобиля и едва не сел в него в грязном комбинезоне, дернувшись в последний момент как ошпаренный. Парень же, словно притягиваемый магнитом, уже стоял на выходе из гаража и, полностью освещаемый солнцем, смотрел в сторону накрытого брезентом двора через несколько длинных домов от них. Из-за круглой формы квартала он видел только край натянутой парусины, развевающейся в такт какой-то модной песне или просто от судорожной оргии всех присутствующих под ней. Разглядеть что-либо не представлялось возможным, зато воображение играло всеми красками, какие только знал задумавшийся парень. Отец к тому моменту уже скинул грязный комбинезон, оставшись в домашних трениках и растянутой майке, надел прозрачный целлофановый плащ, идеально закрывавший одежду от копоти лампового завода, а теперь защищавший его зеницу ока – идеально вычищенный салон автомобиля от грязи своего владельца, внешней и, хотелось надеяться, внутренней.
– Ты куда вылупился? – с издевкой спросил он сына. – Смерть свою, что ли, увидел? Рано еще. Давай, на счет три.
И он стал отсчитывать цифры, включив зажигание. Перед ним находился удобный круг управления – руль, за ним чуть ниже лобового стекла ровной линией индикаторов шла приборная панель со всей информацией об автомобиле. Под правой рукой торчал кожух коробки переключения передач, а в ногах ждали своего часа отполированные педали. Мужчина посмотрел в зеркало заднего вида, прикрепленное на уровне его глаз, и улыбнулся, как обычный, наполненный искренним счастьем человек. Каким бы гадким мужиком он ни был, эмоции не обошли стороной и его. Разве что они были слабыми и приглушенными пустотой его сердца. При первом повороте ключа лампочки расположенной перед ним приборной панели зажглись, стрелки аналоговых приборов ожили, плавая в ритме сердцебиения сотворенного из железяк организма. Затем он наклонил ключ под еще большим углом, и гараж наполнил пугающий скрежет стартера. Платон аж дернулся от испуга, но сразу же проникся чарующей красотой рычания заведенного двигателя. То была музыка без нот и мотива, но мощная и подкупающая своей простотой. Гимн человечеству, написанный в благодарность созданными им механизмами, символами развития и прогресса.
– Ты слышишь это? – восторгался отец, не в силах прятать эмоции. – Она работает! Ты только послушай, как ровно.
И он поддал газу. Шестицилиндровое сердце железного исполина рычало и билось в стальной клетке, словно на вершине Скалы гордости, где львы коронуют наследников, давая понять каждой заблудшей твари бетонных джунглей, кто здесь настоящий царь зверей. Черные клубы дыма из выхлопных труб вырывались за пределы открытого гаража, возвещая на всю улицу о победе человека над природой и здравым смыслом. Грохот нарушил сонливый покой улицы, но никто не успел потратить свое расстояние, чтобы увидеть его источник, – поиграв коробкой передач и педалями, довольный мужчина заглушил двигатель. Он, как обычно, продолжал несвязно рассказывать Платону технические подробности, распираемый впечатлениями, но сына и дух простыл. Дергал рычаг коробки передач, объясняя принцип ее работы вкупе с принципом работы педалей. Выжимаешь, переключаешь и даешь газу, медленно отпуская левую ногу, – вот и вся хитрость. Для уверенности в работе механизмов он несколько раз перевел коробку во все положения и восторженно расхваливал свой агрегат. Не замечая повисшего над ним одиночества, владелец машины продолжал болтать сам с собой.
Платон же вернулся домой и, сидя за маленьким кухонным столом, хлебал овощной суп. От нервов у него теперь разыгрывался аппетит – очередное новшество в копилку гормональных изменений юного организма, заставляющее с тревогой смотреть в будущее. Платон уплетал суп за обе щеки, едва не давясь. Кривил лицо от недостатка соли и перца, но не мог остановиться в попытке заполнить через желудок душевную пустоту. Рядом стояла мать и, домывая посуду, болтала по телефону с подругой. Длинный провод тянулся из комнаты и норовил вырвать зажатую между ухом и плечом толстую трубку, но женщина постоянно ее поправляла, оставляя на аппарате очередную порцию мыльной пены, стекающей на халат.
– Лиза увлеклась рисованием, – рассказывала она по телефону одной из своих подружек-домохозяек. – Любит пейзажи, такие яркие, цветные, прям не налюбоваться.
– А, старший? – продолжала говорить в телефон женщина. – Нет, еще не выпустился. Скоро получит диплом и станет бакалавром. А потом хочет пойти в магистратуру. Да, специальность вроде выбрал. Но, может, еще несколько раз передумает.
Мама посмотрела на давящегося ее супом сына просто ради приличия, чтобы не обсуждать человека за его спиной. Один взгляд с дежурной улыбкой, и он уже как бы вовлечен в разговор.
– Так вот, я не договорила про Лизу, – продолжала она, снова повернувшись к раковине. – Учитель сказал, что она лучшая в классе. Ох, хоть бы не сглазить. Надежда семьи. Растет такой красивой и умной.
Мама поплевала через плечо, постучав костяшками намыленных пальцев по деревянной столешнице..
– Нет, кредит мы еще не выплатили, – продолжала мама, сделав сильнее напор воды, чтобы сидящий сзади сын ничего не расслышал. – У нас даже передатчик еды не работает, приходится мотаться к этому козлу в комнату. Не слушаться? Отказать ему? Да он же меня убьет. Я как-то заикнулась про его чертов автомобиль, так потом ходила на работу в черных очках, чтобы никто не увидел фингалов. Да, мы работаем на заводе одинаково. Нет, по дому только я одна… А вы что, уже переезжаете в этот новый район? Какие вы молодцы. Двадцатиэтажный дом с магазинами и станцией скорой помощь на первых двух уровнях? И работа прямо через дорогу? Ох, если бы уговорила своего продать эту чертову машину, за нее ведь хорошо заплатят такие же безумцы-коллекционеры. Думаешь, не надо бояться? Пойти и поставить условие? Даже не знаю. Что? У вас еще и химчистка в подъезде? И игровые автоматы для детей? Ну хорошо, сейчас пойду и поставлю вопрос ребром. Скажи только, что было в последнем выпуске «Прямого эфира», а то я замоталась с готовкой. Да ну тебя! Не шутишь? Родила? Тройню? И все разного цвета?!
Последующая часть разговора даже не смогла кануть в забвение в голове Платона, потому что он ушел из кухни в свою комнату, откуда хорошо просматривался соседский дом с окном Лии. Чуть левее можно было видеть дорожку, ведущую от дороги к ее подъезду, как спасительную тропинку, по которой судьба снова должна вернуть девушку к парню.
Он кое-как доковылял до любимого столика у окна и уставился в солнечный, вечнозеленый пейзаж, состоящий из соседнего дома, дерева и закругленной дороги. Задняя часть дворов просматривалась так плохо, что был виден толькокрай их гаража с кабриолетом, а затянутую брезентом вечеринку скрывал все тот же, расположенный слишком близко дом Лии. Впрочем, Платона это устраивало. Все, что было нужно ему в этой нахлынувшей, как лавина, новой жизни, располагалось в зоне видимости.
Чтобы скрасить ожидание возвращения прекрасной соседки с омерзительной алкотусовки, он включил университетский телевизор – встроенный в его стол маленький экран чуть дальше рабочей зоны, где-то в полуметре от лица. Ради безопасности учебного процесса аппарат не поддерживал обычное телевещание ни через антенну, ни через кабель. Мог принимать только специально выделенные для министерства образования частоты, не нужные больше никому. Парень щелкнул выключателем, и синий экранчик наполнился изображением какого-то скучного класса с микстурами для экспериментов и исписанной химическими формулами доской. Вялый ученый с характерными профессорскими очками на носу и не стриженной десятки солнечных кругов бородой медленно читал лекцию про синтез нуклеиновых кислот. Платон сделал чуть тише звук и покрутил второй регулятор каналов. Картинка вновь стала синей, промелькнула цветными квадратами и мгновенно вновь посинела. Платон вернул колесико немного назад и увидел лекцию по геологии, которую так долго ждал. Огромный макет земной коры позади молодого подтянутого преподавателя показывал, из чего состоит известная нам часть мироздания. Снимавшая процесс обучения камера захватывала макушки сидящих в аудитории зрителей, поэтому постоянно дергалась из стороны в сторону в попытках найти четкий ракурс. А профессор в этот момент рассказывал о происхождении угля и как из него делают жидкое топливо для двигателей – горючий бензин. Удрученный парень попытался увлечься лекцией и даже достал из нижнего ящика старую тетрадь по геологии, открыл ее на пустой странице и начал записывать. Камера устаканилась на молодом ученом, слова и красивые термины полились ручьем. Казалось, Платон вновь вернулся в свою колею, отбросив паразитические мысли и переживания, стал машинально записывать каждое слово. Но через несколько абзацев выяснилось, что он пишет бессвязные термины, даже не отсекая их точками и запятыми, наезжая одной строкой на другую, а голова его вообще повернута вправо, в сторону соседского дома. Окно Лии по-прежнему пустовало, а к подъезду никто и не думал приближаться. Очень странно, не могла же их тусовка длиться так долго. Но внезапно за зелеными ветками дерева, слегка загораживавшими обзор, началось движение. Сначала Платон увидел крупную тушу Богдана в кожаной куртке, а потом показалась и ведомая им под руку Лия все в той же черной юбке клеш и белой блузке, уже хорошенько помятой. Девушка слегка пошатывалась, стараясь аккуратнее наступать на землю, будто боялась упасть. У входа в подъезд, двери которого не были видны Платону из окна, девушка остановила своего ухажера, попытавшегося зайти с ней внутрь. Она несколько раз его оттолкнула, после чего Богдан перестал пытаться подняться к ней на так называемый чай, вместо этого схватив ее за талию и жадно впившись в прекрасные губы своим омерзительным ртом. В этот раз девушка перестала сопротивляться и слилась с ним в порыве невинной шалости, обхватив его массивную спину руками. Платон зажал в кулаке авторучку и уже хотел вскочить с места, но девушка закончила поцелуй и попрощалась со своим навязчивым кавалером, помахала ему рукой и скрылась за углом дома, предположительно войдя в подъезд. Богдан остался один на улице, закурил странно скрученную сигарету и расплылся в победной улыбке, довольно оглядываясь по сторонам. Платон слегка пригнулся, чтобы его не было видно в окне, а когда его соперник в борьбе за руку соседки ушел восвояси, выпрямился и уставился в окно девушки. Солнце все так же двигалось где-то далеко в небе, но не согревало расстроенного парня. Его руки и ноги дрожали, как от озноба. В порыве злобы он резко дернул головой, вернувшись к лекции с рассказывающим что-то непонятное молодым ученым. Не в силах сосредоточиться, парень пытался вспомнить, что же значат слова «геология» и «уголь». Ему стало чуть легче, когда Лия, пьяно покачиваясь, показалась в своем окне в наспех надетой вместо студенческого «наряда» домашней одежде и села за такой же ученический стол с телевизором, видимо, в попытке успеть сделать домашнее задание перед приближающимся занятием. Их взгляды привычно встретились, Платон помахал ей рукой и улыбнулся, а Лия, попытавшись улыбнуться в ответ, вдруг надула щеки, скрючилась, и ее вырвало на пол.
Парень смутился и, пока она убирала за собой, не смел смотреть в окно. Чтобы как-то замять неприятную ситуацию, он попытался сделать звук своего телевизора громче, но в смятении перепутал регулятор и нечаянно сменил частоту. Картинка вновь стала синей, полностью потеряв стабильный сигнал. Платон с досадой вертел ручку, стараясь вернуться на нужный канал, но ничего не находилось, не появлялась вообще никакая лекция. Разжав уже затекшие пальцы, он принялся бить по телевизору второй рукой, пытаясь избавиться от шипения и помех, изредка дополняемых возгласами читавшей комиксы Лизы:
– Вуооо!.. Вжух… Тремс!..
Соседка Лия уже вернулась за свой столик, склонила голову на левую руку, стыдливо закрывая лицо распущенными пшеничными волосами, и пыталась делать уроки, а у парня никак не получалось настроиться на какую-нибудь лекцию и отвлечься. Внезапно после очередного удара ладонью по экрану телевизора перед ним возникло пятнистое лицо дряхлого, морщинистого человека, совсем не похожего на преподавателя, по крайней мере практикующего. Оно занимало собой весь экран, не позволяя разглядеть антураж и вообще хоть что-нибудь позади. Старик говорил непривычным для лекций нервным голосом, похожим на шепот.
– Если меня кто-то слышит, я Станислав Шпильман и я все еще жив.
Платон удивленно замер, боясь пошевелить прислоненными к телевизору руками. Он оглянулся по сторонам, но увлеченную комиксами сестру или стыдливо закрывшуюся соседку ничто не могло отвлечь. А голова старика продолжала без выражения нашептывать слова, монотонно, будто в тысячный раз.
– Я не покончил с собой. Правительство упекло меня в психушку, но я не сломался, и поэтому они заперли меня подыхать в этой тюрьме. «Луна-парк № 2», повторяю, я в «Луна-парке № 2», это ее название. Я Станислав Шпильман и я знаю все про Великий разлом.
Платон испугался и хотел сделать тише, но побоялся шевелить замершими на переключателе пальцами. Он в смятении озирался по сторонам, боясь, что кто-то услышит эту трансляцию. Почему такая секретность? За что его могли посадить? Вопросы посыпались из бурлящего гормонами мозга парня, как мелкие зерна сомнений через сито тайн и запретов. Стало очевидно, что в сложившейся ситуации лишний раз упоминать имя этого таинственного человека означало самому подписать себе приговор. Лия в окне зашевелилась, и парень теперь испугался за ее судьбу, молясь, чтобы она ничего не услышала. Но девушке было не до этого. Она вдруг высоко подняла голову, схватившись за нее обеими руками, будто пытаясь что-то сдержать, и подозрительно закачалась вперед-назад, не в силах стерпеть разрывающую ее изнутри боль. Первой мыслью парня стало воспоминание о вечеринке и химических веществах, которые на таких тусовках продают драг-дилеры. В сочетании с алкоголем любой нейролептик может сотворить что угодно. Лия несколько раз вздрогнула и упала головой на стол, ее руки повисли, как плети, а чахлый старик на экране перед Платоном продолжал свой подпольный рассказ:
– Я работал в университете Александрии, исследуя этот таинственный катаклизм. Никто меня не замечал, но, когда я представил докторскую работу, все начали от меня отмахиваться как от назойливой мухи, а потом за мной приехали люди в штатском. В таких неприметных серых костюмах и шляпах, уволокли меня, оставив манекен для имитации самоубийства, и вот я подыхаю в этой дыре.
Переживающий за жизнь своей возлюбленной Платон начал звать маму или отца, но ответа не последовало, только сестра была в квартире, а может, и во всем внезапно затихшем доме. Парень вспомнил о долгожданном для жителей квартала градусе живой музыки в ресторане через дорогу, куда пошли почти все. Сожительницы Лии в окне тоже не появлялись, возможно, они остались на той молодежной вечеринке, а девушка, не выдержав слишком буйного рейва, решила уйти пораньше и теперь потеряла сознание, будучи совершенно одна. В попытке найти помощь, не отрываясь от тайного послания в телевизоре, Платон высунул голову в окно и увидел маму с отцом, спорящих возле гаража. По столу Лии маленьким ручейком начала стекать пена. Выбора не оставалось, нужно было самому вызывать скорую и бежать на помощь.
– Сообщите обо мне Олегу Орлову из Александрии, – продолжал вещать Шпильман шепотом. – Я не знаю, где он сейчас работает. Найдите его с помощью подземки, он поможет вытащить меня. А теперь что касается Великого разлома – это всего лишь эксперимент одного…
Изображение на экране пропало, как только Платон оторвал от телевизора руки, чтобы вызвать помощь. Он пробежал мимо безмятежно лежащей рядом сестры, мысленно поселившейся в мире комиксов, и схватил висевшую в коридоре телефонную трубку. С пятого раза трясущимися пальцами смог выкрутить на вертящемся дисковом номеронабирателе цифры 1, 1, 2 и вызвал скорую помощь с ближайшей станции экстренного реагирования в соседнем квартале, метрах в трехстах от их дома. Потом накинул висевшую у выхода синюю ветровку, попытался влезть в уличные кеды младшей сестры, но присмотрелся и со второго раза смог натянуть свои. Перед глазами все крутилось, как в калейдоскопе, – цветными картинками вокруг одной точки, смешиваясь в рисунок сюрреалиста, безумную картину, в которой конец света мог действительно наступить, и не в гипотетическом будущем, а прямо сейчас. Все, на чем был зациклен внутренний мир парня, сжималось в черную смертельную точку. Платон вылетел на улицу и, спотыкаясь, рванул к дому Лии. Впервые в жизни он так приблизился к вожделенному соседнему зданию, но, к сожалению, в не столь романтической обстановке и вообще без возможности что-либо осознать. Дверь в подъезд ожидаемо оказалась распахнутой, а вот квартира девушки на втором этаже была закрыта на ключ изнутри. Огромный кусок железа, отделяющий сладостное прошлое влюбленного человека от отвратительного кошмара будущего, нагло и бездушно смотрел на парня. Платон кричал в замочную скважину в надежде позвать соседок Лии, но, кроме нее, никого дома не оказалось. Он беспомощно кружился на лестничной площадке, пытаясь найти наиболее удачный момент разгона и бил плечом в дверь. Снова и снова ломился в несокрушаемую преграду, шумя, как толпа буйных школьников после первого выпускного, но никто из соседей даже не пошевелился – большинство ушло на концерт живой музыки, а оставшиеся одинокие старики смотрели телевизоры со своими немощно-бестолковыми слуховыми аппаратами, бесполезными в самый нужный момент. Запыхавшегося парня схватили под руки двое подбежавших врачей, в ответ получивших несколько неловких ударов руками и ногами, которые Платон не в силах был остановить. Испуганного молодого человека с легкостью приподняли над полом и, поставив в стороне, чтоб не мешался, быстро открыли дверь специально придуманными для таких случаев отмычками. Медики ринулись внутрь, за ними последовал и пришедший в себя Платон.
Девичья комната лишь поверхностно пыталась скрыть антураж старческого жилища, доставшегося выпускницам детского дома после кончины пожилой пары. Поверх древних обоев, отвлекая внимание от комодов и антресолей, висели плакаты молодежных рок-групп, всюду валялась одноразовая посуда, а многие изломанные части стен закрывали виниловые пластинки. Вместо убранного из центра комнаты в дальний угол телевизора высилась пошарпанная стереосистема, какую у уличных торговцев можно выменять на что угодно, стоит лишь намекнуть. Пытаясь ориентироваться наугад в незнакомой для себя обстановке, Платон быстро нашел сгорбившихся над Лией врачей и наконец-то увидел, как выглядит его самое любимое в жизни окно, в которое он смотрел так много раз, но, впервые оказавшись по другую сторону разделяющей их стены, почувствовал себя попавшим в параллельное измерение, за кулисы спектакля, за полотно популярного фильма и словно проник в личную жизни недоступных публике звезд. Один из медиков поднял девушке голову и зажал пальцем язык, чтобы освободить горло, а второй рассматривал ее зрачки, щупал пульс и мерил давление. Затем он воткнул ей в вену катетер и набрал небольшой шприц крови для анализа, после чего ввел несколько кубиков адреналина. Платон стоял неподвижно, наблюдая за действиями не обращавших на него никакого внимания докторов. Комната Лии выглядела чище, чем у соседок, – закрывать дыры в обоях виниловыми пластинками ей не приходилось, одноразовая посуда аккуратно лежала в углу, а плакаты рок-звезд висели только на одной стене, над кроватью. Все вокруг выглядело идеально, словно парень попал в палату мер и весов, в интерьер эталонной комнаты. Рюкзак с тетрадями девушки лежал у изголовья кровати, вещи были аккуратно сложены в открытом шкафу. На учебном столике, если не считать лужицы ее желудочного сока, находились только кружка с горячим чаем, записная книжка и карандаши. У другой стены ровной стопкой высились накопленные за недолгую жизнь девушки личные вещи – коробки с обувью, бытовая техника, спортивный инвентарь – всё, для чего не нашлось места в тесной торцевой комнатушке самой маленькой квартиры на втором этаже.
– Можете нам помочь спустить ее вниз?
Платон завороженно смотрел, как безуспешно пытались откачать девушку, погрузившись в самый сильный в своей жизни ужас беспомощности и неотвратимости, так что медику пришлось повторить свой вопрос несколько раз. Поняв, чем он может быть полезен, парень взял Лию за ноги, тогда как второй мужчина аккуратно держал ее со стороны головы. На счет три они подняли и понесли еще живую девушку на улицу, пока один из врачей с большой медицинской сумкой под мышкой придерживал двери на их пути. В тесном подъезде оказалось сложно не споткнуться и не упасть, что добавило медикам еще головной боли. Справившись, они вышли на свежий воздух, погрузили Лию в машину скорой помощи. Девушка побелела и едва слышно стонала, ее ноги и руки поочередно вздрагивали.
– Вы ее родственник? – спросил старший медик, укладывая медицинскую сумку рядом с больной.
– Близкий друг, – выдавил из себя парень, будто пробиваясь через каменную стену в своем горле.
– Сань, запиши сразу, что от нее несет алкоголем. – Доктор поднял руку девушки и внимательно рассматривал циферблат с прожитым расстоянием, а потом опять посмотрел на Платона. – У нее есть родственники?
– Нет, эту квартиру передали детскому дому, – через силу говорил парень, продолжая борьбу с проклятием Горгоны, превращавшим его в кусок безобразного камня.
– Вот черт, – громко сказал второй медик, уже успевший занять водительское сидение, и повернул голову назад, чтобы коллега его услышал. – Эти беспризорники чего только не употребляют. Настоящая язва на теле общества. Я же просил операторов узнавать больше информации, чтобы мы не ездили понапрасну.
Платон почувствовал, как врачи начинают охладевать к идее спасения не такой уж важной для их совести жизни. В отличие от совершенно чужих людей, парень знал, что Лия была не такой испорченной, как подружки, не принимала запрещенные вещества и не злоупотребляла выпивкой. По крайней мере, раньше. При мысли действовать решительнее, чем бубнящий что-то невнятное, вкопанный в землю истукан, его надпочечники мигом выплеснули в кровь несколько кубиков адреналина.
– Я должен поехать с вами, у меня разрешение от попечителей, – ляпнул парень.
– Ну-ну, а документы у тебя есть? – спросил старший медик.
Платон начал растерянно рыться в пустых карманах, зная, что не найдет в них ничего, кроме нескольких мятых купюр.
– Ладно, хрен с этой бумажкой. Да он так растерялся, что полжизни будет ее искать, – крикнул первый медик, заводя двигатель. – Давай отвезем их в больницу, пока эта девка не заставила нас писать отчет о смерти пациента. Меня жена уже дома ждет.
– Давай малыш, запрыгивай, – махнул рукой второй медик.
Платон залез в кузов скорой помощи и сел на кушетку возле доктора, напротив лежавшей головой по направлению движения Лии. Никогда не попадая в подобные ситуации, он нервно озирался по сторонам. Взгляд бегал по полкам с медикаментами, по свисающим с потолка капельницам и по беспомощной красивой девушке на грани жизни и смерти. Машина рванула с места, и парень впервые в жизни почувствовал головокружительное ощущение езды. Его обычно стучащее раз в несколько метров сердце теперь забилось, как барабан из ударной установки фаната хеви-метала, вырабатывая еще больше пьянящего и окрыляющего адреналина. Автомобиль описывал дугу по круглой улице, от чего не привыкшего к транспорту парня бросило сначала на медика, а потом в сторону Лии. Едва успев ухватиться за поручень под потолком скорой помощи, парень увидел, как глаза девушки открываются и она удивленно смотрит ему в лицо. От высокой скорости она начала приходить в себя, наливаясь нежным румянцем, и Платон оказался первым, кого она увидела при возвращении с того света. Это было прекрасно. Не то чтобы парень мечтал именно о таком развитии событий, но улыбка на его лице предательски благодарила судьбу за то, что все произошло именно так. Что верзила Богдан накачал Лию выпивкой, пообжимал и привел домой, что медики, вопреки инструкциям, взяли Платона в больницу, что древние ученые вообще открыли смерть как таковую и рассказали всем, насколько это опасно, усилив тем самым эффект внезапного оживления.
Скорая уже подъезжала к ближайшей станции неотложки, а парень все не мог оторвать глаз от прекрасной, словно сошедшей с полотна художника, Лии. Она почувствовала неловкость, видимо, вспомнив, как ее вырвало прямо на глазах у соседа, но все равно ему улыбалась, виной тому было то ли счастье воскрешения, то ли несколько кубиков адреналина, заставившего ее покраснеть. Полный эйфорической радости, Платон осмелился взять нежную руку девушки. Ему казалось романтичным все, что связано с Лией, и, в полной решимости пойти на любые жертвы ради возлюбленной, он, словно рыцарь, стоял перед ней на одном колене, чтобы сохранить равновесие в белом салоне скорой помощи, уже подъехавшей к зданию неотложки.
Но все прекрасное когда-нибудь заканчивается. К счастью, отвратительное – тоже. Щелчок задних дверей прервал игру взглядов молодых людей. Два медика, помогая напуганной девушке выйти наружу, еще более утвердились в своем мнении о перепившей алкоголя беспризорнице-наркоманке. Пораженный ее внезапным оживлением Платон не мог их ни в чем упрекнуть, лишь искоса взирая на сделавших скоропалительные выводы докторов. Так они и вошли внутрь здания, недоверчиво посматривая друг на друга. Белый трехэтажный госпиталь обслуживал семь кварталов – собственный и еще шесть прилегавших к нему по принципу медовых сот. Две маленькие колоннады по сторонам от входа венчал треугольный фронтон с обозначением государственного медицинского учреждения. По пути им никто не встретился и только в глубине второго полусонного помещения вялая медсестра поднялась с насиженного места за стойкой регистрации, чтобы принять пациентов. Пухлая женщина в белом халате и белой шапочке с торчащими из-под нее кудрями черных волос отложила сканворд, как в замедленной съемке, отряхнула руки от вафельных крошек и принялась усердно заполнять один из сотен лежавших перед ней пустых бланков, чертя замысловатые каракули, как человек, впервые взявший ручку. В этот момент старший из двух медиков перевесился через стойку и стал что-то нашептывать медсестре. Еще недавно пустовавшее помещение наполнилось звуками голосов, дыхания и шорканий, леденящим душу эхом отскакивающих от стен. Обстановка пугала своей кафельной белизной, и Платон подошел вплотную к ничего не понимающей и растерянной Лие, пытаясь ее приобнять или в худшем случае просто приободрить, пока медсестра кривилась от заговорщицкого рассказа доктора и со все более брезгливым выражением лица посматривала на девушку. Каракули заполнили весь бланк, и мужчины из скорой помощи, делая вид, что понимают каждое написанное слово, поставили подписи, закрыв смену. Развернулись, отметили свои рабочие талоны в компостере и радостно ушли восвояси, оставив парня с девушкой на растерзание медсестре. Стало еще страшнее, и Платон прилип к Лие еще сильнее, неловкими движениями пытаясь оградить ее от вещей, пугающих его самого намного больше, чем привыкшую к самостоятельности девушку.
– Пройдемте за мной, – произнесла женщина в белом халате так растянуто по слогам, будто пыталась взять ускользавшую от нее ноту.
Она открыла двери в длинный коридор отделения, наполненный снующими между палат врачами. Чувство жуткого одиночества среди белых стен приемного покоя сменилось не менее зловещим страхом толпы, которая запросто может задавить тебя в узком длинном проходе, стоит чему-то пойти не так. Парень с девушкой гуськом шли за пышнотелой женщиной, теснящей всех, как ледокол теснит льды. Каждые три метра окошки дверей по двум сторонам коридора сменялись синими стенами с описаниями болезней и инструкциями по их профилактике. На потолке с равными интервалами светили холодным безжизненным светом флуоресцентные лампы. Всюду копошился народ, пахло едой и страданием. Возле третьей по счету палаты медсестра резко повернулась, и не успевшие среагировать на это молодые люди уткнулись в ее массивную грудь.
– Заходи, ложись! – скомандовала она девушке. – Доктор сейчас придет. А сопровождающим тут не место, ждите в приемном покое.
Платон скромно пожелал Лие удачи и предупредил, что будет ждать. На вопрос, стоит ли кому-нибудь позвонить, она с грустью промолчала и отвернулась.
Вернувшаяся обратно тучная медсестра, как поршень, полностью занявший коридор, едва не вытолкала своим телом пытавшегося успеть выскочить из отделения парня. Казалось, если он споткнется и упадет, тут же будет раздавлен. Только в пустой белой комнате приемного покоя со стойкой регистрации в одном углу и скамьями для ожидания в другом к парню вернулось самообладание, и он попытался запомнить такой непривычный и невиданный им ранее больничный хаос. Самые экстренные больные семи ближайших кварталов привозились сюда, распределялись по палатам, а работавшие на износ доктора носились между ними, пытаясь успеть вытащить хоть кого-нибудь с того света. Поэтому наркоманов и пьяниц – верных спутников бурного роста населения города – здесь не любили. Трудно было представить, как объявленный по рации скорой помощи смертельный случай спустя триста метров своими ногами зашел в палату и скромно сидел на кушетке в ожидании реаниматолога. Теперь Платон понял, почему, узнай врачи скорой помощи о вечеринке и алкоголе заранее, Лию могли вовсе проигнорировать, даже за ней не поехав. Очнулась бы она в таком случае? Парень не знал, что и думать. Несчастную девушку, у которой вообще никого нет, могли просто бросить, и больше о ней никто бы никогда не узнал. Великая несправедливость жизни – в отличие от заслуживавшей самого лучшего Лии, бедолагу Платона дома как раз-таки ждали и даже любили…
К сожалению, как и девяноста девять процентов в панике вызывающих скорую молодых людей, он не подумал, чем будет скрашивать утомительно долгое ожидание в больнице, и не взял с собой книгу, а ведь читать ему теперь мучительно хотелось. Любую, лишь бы черные буквы стояли на белом фоне. Голову следовало чем-то занять, отвлечь нервы от разрушительной тряски в теле. Увы, футуристические карманные устройства – умные гаджеты для развлечений – существовали пока только в художественных произведениях, которые он так любил читать в детстве. Уставившись в белую пустоту перед собой, он фантазировал, что совсем скоро на соседнем заводе выпустят ручные телевизоры с крохотным экраном и встроенными играми типа черно-белого тенниса, где две палки по сторонам экрана отбивают летающую между ними точку – мерцающий шар. Как же это прекрасно – пялиться в экран и развлекаться, не тратя свою жизнь на перемещения, не прожигая лучшие градусы юности на занятия спортом, хождение в кинотеатры или книжные магазины. Вот если бы кто-то позволил Платону устроиться на сидячую работу, чтобы с самодовольной улыбкой на лице наблюдать, как на его глазах человечество совершает свой безудержный спринт в будущее, где все эти изобретения уже существуют. Такое прекрасное, греющее душу счастье, которого он совершенно точно желал, пока не встретил девушку, перевернувшую с ног на голову вообще все в этой жизни.
Шум в приемном покое, начавшийся невинным жужжанием на задворках сознания, стал заглушать все остальные мысли. Из открывшейся рядом с ним двери больничного отделения вышла Лия с пожилым доктором в круглых очках в серой оправе, с взъерошенными седыми кудрями. На шее у него, как у всех местных стиляг, словно галстук, висел стетоскоп. Но вскочивший со своего места, как выстрелившая пробка шампанского, парень совершенно не интересовался никем, кроме своей соседки, вернувшейся к жизни, похорошевшей, налившейся еще большей, как казалось тогда, красотой. Когда кризисная ситуация миновала, стало возможным разглядывать ее с ног до головы. Виновница такого пристального внимания со стороны докторов поправляла васильково-синюю рубашку с закатанными рукавами, которую успела надеть по возвращении с вечеринки, неловко прятала руки в широкие карманы домашних брюк, переминаясь с ноги на ногу в белых домашних сланцах. Как никто раньше не замечал, что простая одежда может выглядеть сногсшибательно? Мир будто остановился, поняв свои прошлые заблуждения, пораженчески принимая последний писк моды. Лия выглядела лучше всех манекенщиц, родившихся когда-либо по эту сторону Великого разлома, трепала, поправляя, запутавшиеся пшеничные волосы, вытирала остатки туши с припухших глаз. Ничего более красивого и естественного невозможно было представить. Из всех возможных решительных действий, которые сердце тянуло его совершить с девушкой, Платон не выбрал ничего, и доктор взял слово.
– Странно, первый анализ крови, взятый у вас дома, показал сильное воспаление с огромным количеством лейкоцитов, но второй, взятый сейчас, говорит о том, что вы более-менее здоровы. Наверное, та пробирка повредилась в поездке или кровь так странно себя повела с расстоянием. Понимаете меня?
– Да, понимаю, – растерянно сказала Лия.
– Вы в полном порядке, голубушка, – продолжал доктор, сжимая в одной руке конец свисающего с шеи стетоскопа, а другой опуская очки, чтобы видеть собеседницу собственными глазами. – Готов поспорить, вы смешали алкоголь с каким-то наркотиком, а ваш наглый сосед не постеснялся вызвать скорую и пожертвовать расстоянием многих людей. Понимаете, как несуразно все получилось?
– Да, понимаю, – повторила она, чувствуя себя виноватой.
– На первый раз я, конечно, не стану записывать ложный вызов с вытекающими из этого последствиями. У вас, по словам принявших вызов медиков, действительно было неважное состояние, в причины которого я не собираюсь вникать, пусть этим занимаются безумцы-наркологи и судмедэксперты. Но лучше вам не злоупотреблять ни химическими коктейлями, ни звонками в скорую. Поняли меня? Если да, то кивните.
Девушка быстро кивнула, и доктор ушел. Белые стены стали давить подхваченной в воздухе флуктуацией осуждения, и молодым людям пришлось спешно ретироваться. Под сверлящим, как алмазным наконечником, пронзительным взглядом медсестры они вышли на улицу, прочь из здания, такого полезного для хороших людей, но вместе с тем коварного и мучительного для оказавшихся изгоями пациентов. Осуждение заставляло поверить в собственную виновность перед стройными идеалами общества. Солнце, в отличие от всего этого, одинаково ярко светило людям всех социальных классов, с присущей божеству добротой и невозмутимостью согревало улицу, ведущую от больницы до родного квартала двух молодых людей. Они беззвучно брели по тротуару, перешагивая обрывки газет и другой мусор. Их руки находились на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга, но натянутые между ними невидимые нити смущения убивали в мыслях всякий намек на романтику. Со всех сторон стояли грязные, обшарпанные дома серого цвета с отвалившейся кое-где штукатуркой, обнажавшей ромбы гнилой деревянной опалубки. Эти улицы не имели ничего общего с новостями об успехах в борьбе с нищетой. Прямо на дороге стояли хаотично разбросанные мусорные баки, которые туда выдвинули городские бомжи. Переступая засохшие комья мусора, Платон пытался вести Лию прочь из грязного и недоброжелательного района, но по факту едва поспевал за бойкой девушкой, желавшей поскорее закрыться в своей комнате. Остаться наедине с позором. На другой стороне улицы на крохотной детской лавочке посреди ржавой игровой площадки сидел мужчина в сером твидовом костюме и серой шляпе. Он казался огромным относительно стоящих вокруг качелей, будто великан пришел разломать оставшееся от сказочного городка. Он положил одну вытянутую вперед ногу на другую, демонстрируя максимальное удобство отдыха на абсолютно неподходящей для этого крохотной лавке. Распахнутая перед незнакомцем газета закрывала лицо и большую часть тела, оставляя на всеобщее обозрение только ехидно прищуренные глаза, по странному стечению обстоятельств смотревшие именно в те места улицы, по которым шла молодая пара. Чувствующий неловкость в чужом районе Платон чаще обычного оборачивался и смотрел по сторонам – тогда распахнутая газета поднималась чуть выше, полностью закрывая подозрительного уличного зеваку. Но потом маленькие черные точки глаз неизменно поднимались из укрытия и следовали за целью. Когда парень с девушкой прошли достаточно далеко, серая рука мужчины достала из внутреннего кармана пиджака рацию и поднесла ее к губам, которые что-то в нее прошептали. В этот момент мусорщик, водивший по земле метлой дальше по улице, оглянулся назад и быстро кивнул серому человеку.
Платон пытался завести разговор, но момент был, мягко говоря, неидеальным. Понурая Лия смотрела себе под ноги, пиная попадавшиеся пустые бутылки и мятый картонный мусор. Так они и шли – наполненный чувствами парень и ничего не подозревающая о них девушка. Суммарно оба они были наполовину влюблены. Не бог весть какая новость, но парня устраивала даже призрачная возможность прикоснуться к прекрасному, побыть рядом с Лией и просто поговорить, хоть на миг успокоить ненасытную тягу. Набравшись смелости за первую половину дороги, он заговорил про город, улицу, траву и вообще все, что попадалось по пути, – обветшалые бетонные стены домов, забитые хламом ямы у дорог, зеленые деревья их относительно порядочного квартала метрах в двухстах впереди. Слово за слово и разговор перешел в обычную бытовую плоскость типа любимых книг, фильмов и телепередач. С каждым новым словом Платон понимал: не так страшно само общение с девушками, как страх с ними заговорить. Оказалось, что Лие тоже не нравятся развлекательные шоу и она вообще редко смотрит ящик, а отношения с соседками у нее не такие близкие, как могло казаться со стороны, когда видишь выходящих из одной квартиры трех молодых красоток. Между сожительницами оказалось много вопросов и нерешенных споров. Разговорившись в обществе малознакомого, но приятного человека, девушка тоже почувствовала себя комфортнее и уже с трудом сдерживалась. Обожествленный Платоном образ Лии рушился под ее обычными житейскими проблемами и интересами, делая ее еще ближе, доступнее, а чувства к ней – все более перспективными. Увлеченные беседой, молодые люди не замечали, что позади них шел дворник, старавшийся не привлекать к себе внимания, но постоянно наступавший на мусор вместо того, чтобы его собирать. Он просто водил метлой в воздухе, даже не дотрагиваясь ею до земли. Неловко поскользнувшись на банановой кожуре, он резко взмахнул руками и с грохотом выронил на землю рацию, но она удачно и мягко шлепнулась на мятый грязный картон. Удостоверившись, что парень с девушкой заняты исключительно друг другом, дворник поднял служебный аксессуар и что-то в него произнес, прошел еще несколько метров и остановился на границе квартала. В отличие от него, молодые люди продолжили идти как ни в чем не бывало. Наконец начался привычный и такой знакомый им с детства ряд трехэтажных кирпичных домов. Солнце будто светило ярче, а трава была зеленее. Можно было поверить в теорию заговоров, но квартал просто был относительно новым и изначально строился для фотографий в популярных журналах, расхваливающих тихий и спокойный Фрибург, а также экономические успехи страны. Даже застройка была выбрана очень низкая, что со стороны выглядело, конечно, красиво, но в реалности оказалось настоящим кошмаром для местных жителей, увеличивая расстояния до магазинов, заводов и школ. Многие сразу стали копить деньги на квартиры в высотках со всеми необходимыми удобствами прямо внутри здания. Но не все оказались столь прагматичными, не все вкладывали деньги с умом, кое-кто просто купил дорогой коллекционный автомобиль, приносящий даже меньше пользы, чем найденный на другом конце страны космический шаттл, на котором из-за больших расстояний никто не может никуда улететь. Платон даже умудрился обсудить и это, совсем заболтав уставшую девушку, а когда молодая пара, наполовину влюбленная за счет вклада парня, уже подошла к дому девушки, он решил еще сильнее открыть ей душу.
– Ты смотрела «Шоу Фримана»? – спросил он.
– Нет, я же говорила, что не смотрю ящик и в кино не хожу. Но я читала «Шоу Капоте», по которому он снят, – ответила Лия.
– А, ну так даже лучше, – смущенно продолжил парень. – Жизнь обычного человека превращена в телешоу, все вокруг подставные, а он даже не догадывается. Очень похоже на то, что нас окружает, тебе не кажется?
– Интересно, никогда об этом не думала, – сказала остановившаяся возле своего подъезда девушка и скромно сунула руки в большие карманы домашних штанов. – Необычная мысль. Любишь пофилософствовать?
– Да нет, просто интересно понять, как все устроено. – Платон переминался с ноги на ногу напротив нее, не в силах смириться с моментом, когда им придется расстаться.
– Ну а где же тогда камеры? Об этом ты не подумал?
– Некогда было, мне это пришло в голову только сейчас.
– И там был маленький городок, а у нас, даже несмотря на опасность больших расстояний, – огромная страна. И всюду кипит жизнь, все перемещаются и стареют. Наш детдом был далеко отсюда, я многое повидала, пока переезжала сюда.
– Ну да, наверное, ты права, – окончательно смутился Платон. – Глупая мысль.
– Эй, ты не давай так просто себя разубедить. Стой на своем, хорошо? – с подозрительной заинтересованностью порекомендовала она, а потом распрощалась с ним: – Ну все, пока, мне надо домой. Еще увидимся.
Лия слегка приобняла взлетевшего на седьмое небо парня и почти забежала в подъезд, но остановилась, уже перейдя порог.
– И давай этот случай останется между нами, хорошо?
– Ну конечно, разумеется, – сказал он и с хлопком закрывшейся двери провалился в одинокое, уже давно знакомое небытие.
Словно красная черта в приемном покое больницы, этот звук расставания разделил его существование на две совершенно разные грани – одну, полную смысла, счастливую жизнь и другую, пустую, депрессивную, выжженную одиночеством пустоту.
Дома его ждал хаос из разбросанных вещей. Всюду сновала мать и забивала чемоданы одеждой, посудой, бытовой химией и едой, даже не замечая пришедшего сына. Ее глаза покрывала пелена застывших в бессилии слез, не сумевших ни пролиться, ни высохнуть. На одном из век темнел огромный синяк. Напряженная атмосфера сковала парня, в один миг потерявшего смысл о чем-либо спрашивать и что-либо говорить. Первым брата увидела Лиза, усердно пихавшая все свои вещи в один маленький школьный ранец, уже похожий на накачанный до предела воздушный пузырь. Она посмотрела на Платона смиренным взглядом человека, от которого ничего не зависело, потом грустно опустила глаза и продолжила заталкивать капризную книгу в отсек рюкзака, и без того поставивший рекорд максимальной плотности вещества. Платон отрешенно прошел на кухню, открыл ящик с едой, взял последнюю коробку хлопьев и высыпал их в одну из двух оставшихся на опустевшей полке тарелок, залил хлопья остатками молока и стал циклично размешивать ложкой, уставившись в одну точку. Мать суетливо ходила туда-сюда, по несколько раз проверяя все шкафы и тумбочки, чтобы ничего не забыть. Разговора с ней долго ждать не пришлось.
– Мы разводимся, – сказала она возбужденным голосом. – Не понимаю, как я могла столько лет жить с этим козлом.
Платон ел размокшие сладкие хлопья, чтобы заполнить внутреннюю, растущую во все стороны пустоту.
– Все нормальные мужики копят деньги, что-то придумывают, выкручиваются и чинят эти долбанные податчики еды, чтобы постоянно не бегать в комнату. – Она бросила гневный взгляд в сторону сломавшейся дверцы между кухней и залом. – Переезжают из таких дыр, как наша, а не тратят все нажитое на бесполезную груду железа, которая ему роднее, чем мы.
Парень раз за разом посылал в рот хлопья, тщательно их пережевывая, не в силах оторвать пустой взгляд от точки между раковиной и шкафом, стоящим возле окна.
– Да, он отказался ее продавать! – продолжила тираду мама. – И смотри, что сделал!
Она подошла ближе к сыну и повернулась к свету, демонстрируя свежий синяк на морщинистой коже вокруг глаза. Платон уставился на него тем же взглядом, какой только что был у сестры.
– Я позвонила сестре, она примет нас у себя. Правда… – Женщина замялась, не зная, как лучше продолжить. – Правда, у них очень тесно и переехать сможем только мы с Лизой.
Платон наклонил к себе тарелку и зачерпывал остатки молока, громко звеня ложкой.
– Да, тебе придется остаться с отцом, – продолжила мама. – Там просто негде жить. И вообще ты уже взрослый, должен сам решать, что и как. А младшей сестре просто нельзя расти в такой обстановке!
Платон подошел к раковине и начал смывать прилипшие к тарелке хлопья сильной струей воды, делая это намного дольше, чем требуется. За окном раздался протяжный машинный гул, какой бывает у автофургонов или локомотивов.
– А вот и транспорт. Я договорилась с отделом перевозок с завода. Мы уедем на этом грузовике. Поможешь с вещами?
Словно приведение, парень вышел из кухни и принялся вынужденно помогать родным, как обреченный в концлагере, безропотно принимающий неотвратимую судьбу. Подождал, пока мама возьмет в обе руки по чемодану, а сам поднял три непонятно откуда взявшихся старых мешка, доверху набитых домашней утварью. Лиза надела свой школьный рюкзак, раздутый вдвое больше ее самой, и зажала подмышкой плюшевого медведя. Все трое зашатались вниз по тесной лестнице, пробираясь к выходу. На улице уже ждал курсирующий раз в градус заводской грузовик, переливаясь хромированными деталями на ярком солнце. Обычно он выезжал с завода без остановок, поэтому, когда представился шанс подольше поглазеть на диковинку, весь район высыпал на улицу изучать застывшего в пространстве железного исполина. Водитель помог загрузить вещи на задний ряд сидений и на глазах у всего квартала пожилая женщина, с грустью посмотрев на сына, забралась в кабину грузовика. За ней с усилием, как на шведскую стенку, забралась Лиза, напоследок обернулась к брату и помахала ему тонкой детской рукой. И в этот самый обычный, 257-й градус трехсотого круга после Великого разлома, когда стих рев двигателя и грохот удаляющегося фургона, Платон остался стоять возле дома, который уже никогда не будет прежним, родным, милым, уютным и безопасным.
Глава 3
Когда человечество смогло восстановить утерянные знания в области медицины и вакцинации, построило больницы в каждом мало-мальски заметном городе, начался бурный рост населения, не обошедший стороной и Фрибург. Сказался он и на большом здании библиотеки с тысячами уникальных книг. Построенное до Великого разлома, оно пережило одномоментное исчезновение и застало начало новой жизни человечества, как с чистого листа, но окруженное тем не менее довольно развитыми технологиями и инфраструктурой. Удачное место прямо у стен восстановленного завода уберегло библиотеку от сноса при строительстве радиальных, кругообразных кварталов, предоставлявших всем жителям самый короткий путь к месту работы. Так она и стояла никому не нужная, ведь все люди были заняты ручным трудом, но совсем скоро во многих сферах жизнедеятельности ввели автоматизацию, и тяжелая, монотонная работа стала требовать меньше рук. Вместе с этим повсюду, как грибы после загадочного дождя, стали вырастать высшие учебные заведения для подготовки инженеров и специалистов. Благодаря росту населения города и поселки заселялись всё новыми людьми и укрупнялись вокруг центральных точек – заводв, образуя кольца, как после брошенного в воду камня. Свободного места ввиду его возросшей цены перестало хватать, поэтому вновь создаваемые учебные заведения втискивали в менее полезные здания. Почти опустевшая после вывоза научными институтами самых важных трудов библиотека стала идеальным местом для университета. Несколько десятков никому не нужных ветхих изданий перенесли в маленький сарай, ранее служивший подсобкой городской читальни, а теперь ставший самой этой читальней. Постепенно пыльные полки стали заполняться новыми книгами, а для посетителей ввели читательские билеты и посадили у входа библиотекаря, работавшего по совместительству сторожем в университете.
Частенько жадный до литературы Платон проходил мимо, завистливо посматривая на имевших абонемент читателей, но вот и ему подвернулась удача. После отъезда матери и сестры на одном из скучных университетских занятий суровый преподаватель неожиданно сжалился над парнем и дал ему краткосрочный допуск в библиотеку для составления списка литературы к уже почти написанному диплому. Надо было проверить несколько источников и цитат, но, едва Платон вышел на улицу, как его мысли наполнились совершенно иными, далекими от диплома вещами. Он подошел к пристроенному к каменному зданию училища сараю и дал сидящему на входе сторожу проверить бумажное разрешение. Старый недоверчивый контроллер долго изучал подпись преподавателя, просвечивал бумажку на солнце, но, исчерпав свой арсенал детектива, пропустил парня в святая святых художественной и научной литературы. Темное квадратное помещение размером семь на семь метров с толстым деревянным столбом посередине оказалось набито студентами. Они ходили между книжными рядами, как птицы в клетке, не замечая друг друга, до дыр залистывали одни и те же учебники, складывали в высокие стопки у груди сразу по несколько книг и шли оформлять получение. Не желавший привлекать лишнее внимание Платон поначалу следовал тенью за другими молодыми людьми, рассеянно доставая с полок труды по геологии, подземным залежам, неорганической химии, иногда переключаясь на художественную литературу, и она сразу же занимала все его внимание, не позволяя оторвать взгляд. В длинном ряду свеженапечатанных книг стоял и «Моби Рик» в обложке цвета морской воды. Название этому оттенку как раз дала изображенная на ней высокая океанская волна, которую многие жители страны впервые в жизни увидели в иллюстрациях этого произведения. Одурманенный чувством любви ко всему, что связано с Лией, парень раскрыл книгу и начал читать, упиваясь каждой строчкой. Каждое слово отпечатывалась в фантазиях, рисуя живые сцены прямо в воображении. Фантастически правдоподобное описание бьющих пеной синих морских волн и гигантских, выпрыгивающих на десятки метров из воды китов, извергающих из своих голов фонтаны соленой воды, прервалось рукой библиотекаря, закрывшей следующую страницу. Его седая морщинистая голова покрутилась из стороны в сторону в запретительном движении, понятном без слов, а рот под белыми усами ехидно скривился. На единственный экземпляр стояла большая очередь, а в допуске Платона не было разрешения на вынос книг, поэтому пришлось смиренно отдать чудесное творение разума человеческого и с грустью в сердце пойти дальше между рядами, фантазируя, чем же закончится эта печальная, но такая вдохновляющая история. У парня появилось сильное подсознательное чувство, что скоро он это узнает. А покамест оказалось, что проходы стали свободнее, большинство студентов обновили свой учебный и художественный арсенал и разбрелись по домам. Можно было приступать к задуманному. Оглянувшись на сидевшего у входа библиотекаря, Платон подошел к интересующему его разделу старых изданий, переживших самый загадочный момент в истории человечества и хранивших в себе дух эпохи до Великого разлома. Чтобы не вызывать подозрений у надзирателя, он сверял каждую взятую в руки книгу со списком дипломной литературы, не демонстрируя никакого желания почитать на халяву. Поднимая вековую пыль, он перелистывал крепко сшитые из какой-то странной бумаги книги. В них хранилась общая информация по добыче угля, строительству экскаваторов, заводов, лампочек, ремонту автоматических комнатных передатчиков еды, воспитанию детей и прочим всем известным вещам. Многие страницы, к сожалению, были вырваны, и стало понятно, почему этими экземплярами побрезговали научные институты. Оставшиеся после их рейдов книги являлись скопищем столь очевидной и устаревшей еще сто кругов солнца назад информации, что парня начало клонить в сон. Хотя, скорее, этот эффект давала бумажная пыль. Чуть интереснее стало в разделе физиологии и медицины. Уже смирившись с тем фактом, что никогда не сможет выпустить Лию из головы, он наконец набрел на желаемое. Оглянувшись на сидящего вдалеке контроллера-библиотекаря, парень сделал вид, что переписывает авторов и названия глав, а когда очередной из немногочисленных посетителей библиотеки подозвал старика оформлять книги, тем самым ослабив его неусыпный надзор, Платон начал внимательно листать страницы с болезнями и диагнозами. В огромном количестве сложных терминов, для приличия заваленных тонной обычных слов, сложно было что-то найти, но его взгляд наткнулся на алфавитный указатель, какой бывает в конце многих научных книг. Парень быстро нашел «потерю сознания» и «воспаление», ахнув от количества отсылок на имевшие эти упоминания страницы. Их были десятки, если не сотни, абсолютно во всех видах болезней и недомоганий. Листая книгу в надежде на невероятную удачу, он пытался вспомнить, была ли у Лии головная боль. В тошноте сомневаться не приходилось, но это вполне мог быть ложный след после смешивания разного алкоголя на вечеринке. Бегая глазами между разными симптомами и диагнозами, парень в какой-то момент понял, что чаще всего повторяется слово «опухоль». Найдя соответствующий раздел, он выяснил, что эти злокачественные новообразования появляются в любых органах человека и развиваются в смертельные очаги, если иммунитет с ними не борется, не вырабатывает нужное количество антител. Отсюда и выявленное в самом первом анализе воспаление, созданное самим организмом с целью произвести нужное средство из миллиардов всевозможных комбинаций – процесс, похожий на выстрел из пушки по воробью. Но нигде не объяснялось, как с пройденным расстоянием опухоли могут исчезнуть, а многие страницы в конце каждой главы вовсе были вырваны какими-то доисторическими вандалами. После долгих и безуспешных попыток докопаться до истины, парень признал свое поражение и расстроенно начал перебирать книги по физике, чтобы переписать несколько авторов и статей. Начавший было присматриваться к нему старый контроллер вновь успокоился и уселся на стуле у распахнутых ворот бывшего сарайчика. Руки Платона снова почувствовали приятную мягкость новых книг, хотя они и были менее качественны. В конце одного издания, пахнущего типографской краской и почти никем еще не читаемого, виднелся странный список фамилий, часть которых парень записал себе на листок. То был краткий сборник самых выдающихся физиков, разделенный на главы, посвященные конкретным светилам науки. Между фамилиями Шостаков и Шуман темнела закрашенная черная полоса. Догадавшись, на какой странице между этими двумя учеными следует открыть толстенный сборник, Платон, едва удерживая его на весу, перехватил книгу руками с обеих сторон. Как он и предполагал, несколько страниц оказались вырваны с корнем, достаточно аккуратно, но, если знать, где искать, то вполне заметно на глаз. Только выдиравшие их вандалы либо забыли учесть одну важную деталь, либо слишком торопились, но в конце предыдущей главы про Шостакова свежей типографской краской отпечаталась часть следующей страницы и отчетливо виднелось имя Станислава Шпильмана. Того самого тайного узника из бредовых воспоминаний Платона, перемешанных с ужасом от приступа Лии – кошмаром наяву, перечеркнувшим все остальные эмоции и воспоминания того долгого градуса. Затронутые нужным триггером, как по команде гипнотизера, в памяти парня теперь всплыли все слова этого загадочного старика, а вместе с ними в душе воцарился страх. Платон принялся подозрительно озираться по сторонам, только чудом не попавшись на глза библиотекарю или какому-то посетителю. Потом взял себя в руки, стал плотнее к шкафу и, делая вид, что пытается прочитать мелкий текст сносок, начал присматриваться к чернильному отпечатку остальной выдранной с корнем страницы. Под определенным углом на книгу попадал отражавшийся от рядов глянцевых обложек яркий уличный свет, но все было тщетно. К сожалению, отчетливые строки предыдущей страницы смешивались с основным текстом статьи, так что пришлось довольствоваться только именем и фамилией ученого. Кто такой этот Станислав Шпильман? Явно он что-то знал про историю до Великого разлома, а может, и про развитую медицину древних цивилизаций, многие разделы которой зачем-то выдрали из старых книг. Вот бы показать ему Лию, но как? Даже если предположить, что чудеса случаются и удастся вновь настроиться на неизвестную радиочастоту, учебные телевизоры рассчитаны только на прием информации, но никак не на ее передачу. Все это казалось безумием и осложняло и без того запутанную ситуацию.
С таким трудом собранные Платоном крупицы знаний о загадочном катаклизме разнесло ветром странностей и неувязок, как обрывки старых книг разметало по его мыслям. Как части паззла без цвета и логики, меняющие свою форму при каждом прикосновении. Казалось бы, вот ответ на вопрос, только протяни руку, но с приближением к новым фактам миражи надежды каждый раз исчезают, оставляя в его руках только черные истлевшие страницы сожженной правды, вырванной, будто из души. Как будто по миру шествует разрушитель и уничтожает всю правду об истоках нашего существования… Какое-то знакомое слово, Платон уже слышал его раньше, а теперь почувствовал дежавю. Не истоки, нет, что-то другое. Разрушитель! Разрушитель идет по стране, это точно было на самом деле, замаячили вспышки воспоминаний, из которых величественно поднимался лифт с недостающим элементом мозаики. Парень читал это в книге, теперь показавшейся очень важной, самой ценной крупицей бесформенной тайны. Алиса Зиновьева – мелкий выцветший шрифт на обложке его старой книги, купленной давным-давно на барахолке отцом в честь первой тысячи километров Платона. Странное название, его невозможно забыть, словно автор обвинял весь мир в предательстве оберегающих Землю мифических сил – «Атлант поверженный». Закрученный философский текст, смысл которого зарыт так же глубоко, как и корни человеческого невежества. Прочитавший книгу подростком, Платон не понял ничего, кроме странной, холодной и даже асексуальной любовной линии, но один страх, один сильный образ засел в его голове – разрушитель, незаметно шагающий по стране, словно вселенское зло, готовящий мир к катастрофе. Кажется, то была фантазия писательницы по поводу событий до Великого разлома. А что, если она оказалась права? А если разрушитель пережил крах целого мира и продолжает бродить по городам, уничтожая следы своих злодеяний? Например, вырывая важные доказательства со страниц старых книг, упекая в тюрьмы ученых типа Шпильмана и затыкая рты всем остальным типа начальника с завода, не успевшего договорить, высказать свои мысли на лекции? Кстати, кто его увел? Тот самый преподаватель, давший Платону доступ в библиотеку. От этих мыслей парня обуял страх во много крат сильнее, чем когда-либо прежде. По крупицам собранный смысл происходящего темнел черным пятном, не обещавшим ничего хорошего.
Кое-как взяв себя в руки, парень вышел из библиотеки на солнечную улицу, вдоль дороги засаженную зеленой травой. По крайней мере, оставались в мире незыблемые вещи, не вызывающие подозрений, – яркий, никогда не прерывающийся свет нашей родной звезды и неизменно голубое, с синими отливами небо. Эти два вечных спутника любого заблудшего человека, потерявшего веру в сомнительный мир, будто стояли над всей планетой и внушали доверие своим неизменным существованием. Даже заблудившаяся в темноте страхов душа могла поднять голову и посмотреть на принимающий всех и каждого солнечный свет, как на бога, который выше всего остального. Парень обошел ярко освещенное здание университета из серого кирпича, решив не встречаться в тот градус с подозрительным преподавателем, благо хлопот с бьющими в голову гормонами хватало с запасом – через дорогу, на своей излюбленной лавочке, читала книгу, как всегда, прекрасная Лия. В ее лаконичных движениях и будто светящемся теле чувствовалась легкость и грация, словно вся ее жизнь – искусство, а девушка лишь обворожительный персонаж, которого никогда не превзойти ни одному актеру, на чью долю выпала бы великая честь играть эту роль. Сзади ее покой охранял трехэтажный дом из красного кирпича с тремя парадными и серой покатистой крышей, несколько таких же таунхаусов вдалеке, одиноко высаженные деревья и огромное, одно на всех, синее небо. Впереди блестела свежеполитая трава и круглая дорога квартала. Девушка подняла взгляд на Платона и стеснительно улыбнулась, потом шутливо спрятала лицо за упавшими от резкого кивка волосами. После короткой слабости она вернулась глазами к книге, но непроходящий розовый налет на щеках выдавал ее настроение, какое бывает у молодых людей в самом расцвете километров.
Платон уже жонглировал в уме словами предстоящего разговора, как вдруг между ним и целью возникло непредвиденное препятствие. Огромное лицо Богдана с неестественно широкой челюстью и до боли скучным выражением глаз заслонило собой весь обзор. Совершив неудачную попытку увильнуть от нежелательного общения, Платон увидел, как с флангов его блокировали два дружка задиры. Троица в кожаных куртках была в сборе.
– Ты чё, малой, за моей девушкой, что ли, приударяешь? – решил так сказать Богдан, хотя они все были относительными ровесниками.
Растерявшись и понимая, что любой из первых пришедших в голову ответов будет неверным, Платон просто молча стоял, зажатый в тиски хулиганов.
– Мои кенты видели, как вы вчера с ней гуляли, – наезжал верзила.
По оживленной улице проходили посторонние люди, поэтому такая резкая стычка молодых и горячих парней не могла остаться незамеченной. Реагируя на удивленные взгляды, Богдан расплылся в улыбке, будто услышал смешную шутку от закадычного друга, похлопал Платона по плечу, но вместо того, чтобы потом убрать руку, сжал его крепко и предложил сменить дислокацию:
– Давай-ка сходим в нашу комнату для переговоров.
Двое безымянных дружков заржали, после чего его улыбка стала такой же искренней, как и вызвавшее ее самолюбие.
Этой «комнатой» оказался закуток между университетом и миниатюрным парком, где подростки с сомнительной репутацией прятались за спинами шахматистов. Проходя мимо заполненных людьми лавок, Богдан улыбался всем встречным, давая понять, что просто встретил старого знакомого и хочет с ним посидеть, выпить пива и сыграть одну-другую партию в карты. Стандартная схема «общения» на единственном понятном хулиганам языке не удивляла, к ней все давно привыкли, в том числе и сам Платон, с каждым шагом все дальше отдалявшийся от Лии. Мимо укутанного в стальную сетку теннисного стола с несколькими заядлыми игроками, через несколько укрытых под сенью деревьев пустых шахматных лавок вела парня неприятельская свита, и чем дальше они уходили, тем меньше вокруг становилось людей. В конце дорожка, покрытая притоптанной зеленой травой, упиралась в треугольный тупик, зажатый серым кирпичным зданием университета с одной стороны и бетонной стеной завода с другой. Кроны криворастущих деревьев изо всех сил стремились закрыть голубое небо, лишь изредка пропуская сквозь себя солнечные лучи. В неприятной глазу мрачной тени веяло холодом, и чем больше парни в нем двигались, контактируя с остывшим воздухом, тем больше тепла отдавали. В относительной темноте, какую редко встретишь в ясный, безоблачный градус, несчастный, растерявшийся Платон щурил глаза и всматривался в игравшие под редкими солнечными лучами черты лица своего обезумевшего соперника в борьбе не за руку и сердце прекрасной девушки, а скорее за сиюминутное превосходство и доминирование над ближним своим. Некоторые люди на соответствующих ступенях пирамиды потребностей считают это единственной возможностью самовыражения, боясь, что иначе их жизнь окажется слишком пустой. Наливаясь чувством собственной значимости, ловя полноценный наркотический кайф, Богдан упивался своим величием перед затравленным противником. Пара страхующих по сторонам корешей являлась не приятным дополнением к сложившейся картине, не вишенкой на торте его поднятого с колен величия, а, наоборот, краеугольным камнем всего его самовыражения, главным аргументом в пользу ограниченной силы его кулаков, единственной гарантией, что разборки с конкретно взятым парнем пройдут по нужному сценарию. Ведь драка один на один допускала вариант поражения и еще большего унижения в собственных глазах, чего допустить, конечно, было нельзя. Держась же втроем, они составляли уязвимую конструкцию добровольного самообмана и усмирения своих комплексов. Больше всего на свете они боялись людей, которые не желают им подыгрывать, и бегут от них еще быстрее, чем от себя, завися тем самым целиком и полностью от поведения одного, зажатого в угол человека. Хищники каменных джунглей, генералы песчаных карьеров, жертвы собственных жертв.
Платон испытывал страх, чем уже насытил душевных монстров из корпорации невежества. Лицо его оппонента расплывалось в самодовольной ухмылке, а кулаки привычно сжимались.
– Вас недавно видели вместе, – продолжил гнуть свою линию Богдан, сверкая зубами в лучах пробивающегося через листву солнца. – Это что, было свидание, твою мать?!
Раздухарившийся любитель помахать кулаками снял с себя кожаную куртку и привычным движением повесил на затертый до гладкости сук.
– Вообще-то нет. – Платон старался, чтобы голос звучал спокойнее. – К сожалению.
– Ты чё несешь? Я, по-твоему, похож на идиота? – Верзила повернулся к своим дружкам и повторил вопрос им, на что те послушно покачали головами. – Нет. Так чего ты мне впариваешь?
– Ты оставил Лию после вечеринки, ей стало плохо, и я помог отвезти ее в больницу, – сбиваясь, пробубнил парень.
Возбужденный Богдан, оставшийся в одной белой майке, уже достаточно разъярился и не собирался ничего слушать в ответ, лишь проводя необходимую для таких ситуаций прелюдию. Видимо, в его ушах пульсировала кровь, перекрывая звук. Вулкан невостребованных жизнью эмоций готов был взорваться в одном единственном, понятном любому дураку направлении.
– Почему она тогда дома? Сидит читает книгу на лавке, – нашелся один из приспешников Богдана, в этот раз без рычащей магнитолы на плече.
Он решился поддержать своего вожака, подлив масла в огонь его ярости.
– Да! – закричал тут-же Богдан. – Ты нас совсем за дураков держишь? Лин… Лен… Короче, моя девушка здорова. Не смей к ней больше приближаться! А сейчас я тебе покажу, как отвечать за базар.
Платон успел среагировать, закрыв лицо выставленными вперед предплечьями и кулаками. Под градом ударов его руки по инерции били собственное лицо, но это не вызывало особенных неудобств по сравнению с тем, что могло бы быть и чего ему удавалось избегать. Парень отступал назад, понижая импульс силы набросившегося на него Богдана, а со стороны за потасовкой внимательно следили два его приятеля, готовые в любой момент вмешаться, если желанию их вожака хоть чего-то добиться в этой жизни будет дан отпор. Но до них очередь не дошла. Платон едва успевал защищаться, не имея большого опыта уличных потасовок, в отличие от более крупного и сильного противника. Налитые кровью глаза атакующего заплыли пеленой, голова из-за эйфории боя перестала что-либо соображать. Не желая продолжать тратить силы на столь незначительного, по его мнению, человека, он уже хотел закончить драку. Только была проблема, унижавшая его перед друзьями – Платон не пропускал хоть сколько-то сильных ударов. Поэтому, несмотря на усталость, одурманенный хулиган с раскрасневшимися от адреналина щеками продолжал яростно колотить по выставленным вперед рукам парня. Застыв в памяти долгим противоборством, потасовка на самом деле продолжалась не дольше солнечной секунды, то есть периода, равного примерно двадцати четырем ударам, часть из которых пришлась на браслет с хронометром на запястье. Шум разборки услышали мирно игравшие в шахматы подростки и уже робко собирались перед входом в закоулок. Они делали вид, что просто пришли подышать пыльным и спертым воздухом неказистого закутка, и интерес к потасовке продолжал нарастать. Все говорило о том, что пора было заканчивать высосанные из пальца разборки, и в последний момент Платону не повезло пропустить один сильный удар в скулу, от которого он потерял равновесие и упал на землю.
Восторженный маленькой победой Богдан самодовольно выдохнул и с радостью сохранившего лицо человека погладил свою залитую лаком шевелюру, убедившись в ее сохранности. Сорвал с ветки куртку и вместе с дружками направился по дорожке к выходу из тенистого тупика, не дожидаясь, пока поверженный противник встанет и сможет что-либо сделать. Перед троицей разбежались пришедшие на шум подростки, беспорядочно заняв чужие места за шахматными столами, лишь бы не попасться на глаза агрессивного драчуна. Как только процессия из трех хулиганов прошла мимо, они пересели каждый на свое изначальное место и продолжили тихо шептаться.
Платон не собирался долго разлеживаться. После одной короткой вспышки в глазах сразу пришел в себя, поднялся на ноги и отряхнулся от налипшего на него толстого слоя пыли. Привыкшие к полумраку густой тени глаза сощурились после выхода на яркую полянку парка. Подождав немного, он уже нормально оглядел противоположную, жилую, сторону улицы в поисках девушки, но на лавочке ее уже не оказалось. След обидчиков тоже простыл, зато всюду шушукались школьники и прочая детвора, заставляя парня раскраснеться не только одной пораненной левой щекой. Он спешно зашагал в сторону своего дома. Его кулаки и предплечья болели, разбитый хронометр на запястье остановился, но понесенный ущерб был скорее эмоциональным, нежели физическим. Синяки, как известно, достаточно легко заживают и еще никому никогда не вредили. Чего не скажешь об опасных конфликтах с людьми, обладающими к тому же достаточным авторитетом. Перейдя дорогу, он, удрученно побрел к своему подъезду – в любом случае запланированная им встреча с Лией теперь была не к месту. К тому же следовало починить свой хронометр, пока никто не увидел.
Уже прежде ломая свой наручный механизм, Платон был полон надежды вернуть его к жизни. Вспоминая, как это делается, он вошел в парадную, и тут же был сбит с толку непривычными звуками тяжелой музыки, проникающими сквозь толстые кирпичные стены, как сквозь мембраны огромной тысячеваттной колонки размером с многоквартирный дом. С подозрением поднявшись на второй этаж и открыв дверь в свою квартиру, он погрузился в тяжелые гитарные риффы и грубые барабанные сбивки, покрытые мелодичным, но очень жестким вокалом. Немногие оставшиеся в доме предметы вибрировали и дребезжали. Единственная в коридоре вешалка звенела висевшими на ней ключами от автомобиля, половина кухонного гарнитура, наоборот, глухо проглатывала все попадающие в нее звуки. Ножки стола и двух стульев вибрировали на деревянном полу в гостиной, как бормашина. На диване в окружении пивных бутылок с полным отрешения взглядом лежал отец, излучавший спокойствие как человек, наконец-то решивший все на свете проблемы, ну или ушедший от них. Голова его торжествующе покоилась на подлокотнике, одна рука держала выпивку, другая – пульт, а ноги в уличной обуви громоздились на противоположном конце дивана. Заводские рубашка и брюки говорили о недавнем окончании рабочей смены или о ее скором начале. А возможно, она проходила именно в этот момент. Чтобы узнать точный период солнечного градуса, Платон вышел в свою опустевшую без сестры комнату, неожиданно мрачную, будто потерявшую тепло и неподдельный уют. Электрический механизм на стене показывал скорый конец рабочей смены. Значит либо у отца был внеочередной выходной, либо одно из двух.
Во всей квартире царили устойчивый запах перегара и медовый аромат засохшего пива. Воздух продолжали сотрясать панические вибрации попавшего в ловушку воздуха, вопреки своей воле разносящего безумно громкую музыку из телевизора. Через усилившиеся помехи в нем уже ничего нельзя было разглядеть, но транслировался определенно концерт какой-то рок-группы, потому что после каждой песни слышался заглушаемый ревом толпы голос солиста, объявлявшего новый трек. Лежавший в расслабленном состоянии отец тщетно давил пальцем на кнопки пульта в безуспешных попытках переключить канал. Неизвестно, сколько длилась эта беспомощная борьба с техникой, но пыл мужчины поугас, и он почти смирился с концертом неизвестных ему рокеров и медленно попивал пиво из очередной бутылки. Не желая поднимать голову вертикально, он проливал часть напитка на шею и дальше через край дивана на пол. Затыкая уши пальцами, чтобы не оглохнуть, к нему подошел Платон, аккуратно взял пульт, отряхнул от застрявших между кнопками крошек и, направив ровно в мельтешащий помехами телевизор, нажал на уменьшение громкости. Звук послушно стих.
– А, привет, бандит, – проговорил отец пьяным голосом, словно плыл по своим словам, как по волнам. – Решил остаться со стариком? Молодец.
– Да я, собственно, еще не успел все обдумать, – начал оправдываться парень, но потом решил не делать родителю больно и замолк.
– Это ты молодец, – повторил мужчина с трудом, будто извлекая каждое слово из глубокой мыслительной шахты. – Пусть бабы психуют, а мы не должны поддаваться на их про… кации.
Платон сел на скрипящий стул и поставил локти на стол, положив голову на ладони. Он закрыл лицо и пытался о чем-то думать, найти подходящие слова, но ничего достойного в его голове не находилось. Поэтому он решил начать с простого.
– Ты не ходил на работу?
Отец посмотрел на него, впервые повернув голову. Боль от затекшей шеи мигом выразилась гримасой на его лице. И еще он был недоволен тем, что его отвлекают от такого долгожданного, наконец нахлынувшего состояния истинного блаженства. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но замер в таком положении, а потом и вовсе отвернулся обратно, в сторону телевизора.
– Откуда мы деньги возьмем, если тебя уволят? – не унимался Платон. – А на что ты купил пиво? У нас же почти ничего не осталось.
Отец что-то буркнул, пытаясь выдавить из себя слова, но после первых неразборчивых звуков, которые должны были перейти в понятную речь, просто замолк. Молчание тянулось застывшей над их солнечным городом вечностью, неизвестная рок-группа даже успела сыграть несколько песен, а потом отец все-таки вышел из ипохондрии, достигнутой с таким усердием многими литрами алкоголя, и сел на диване, спустив на пол ноги. Зазвенели упавшие пустые бутылки, одна из них покатилась через комнату к ступням парня.
– Ты что, продал шкаф? – спросил сын.
– Пришлось, твоя мать меня вынудила, – ответил отец.
– А что будешь делать дальше? Когда вся мебель закончится? Продашь наконец машину?
– Не смей так говорить, щенок! – рявкнул мужчина, растягивая слова, будто тужился, чтобы от них избавиться. – Машина – это все, что после меня останется. Это твое наследство! Да я лучше умру, чем продам такую ценную вещь…
Он хотел еще что-то добавить, но так сильно икнул, что потерял мысль и замолчал. Потом лениво почесал затылок, медленно поднялся на ноги и, пытаясь сохранить равновесие, поплелся в туалет.
Очутившемуся в давящем одиночестве Платону не оставалось ничего, кроме как собрать с пола пустые бутылки и выставить их в коридор, а потом уйти в свою комнату в надежде найти там набор инструментов. К счастью, не все еще было продано, и, вооружившись увеличительным стеклом, парень снял с запястья браслет и принялся изучать свой наручный хронометр в попытке вернуть его к жизни. Когда-то в далеком детстве он, играя с соседскими детьми, упал с перекладины качелей, расшиб лоб и сломал свой личный счетчик расстояний. Тогда отец, будучи еще квалифицированным молодым мастером, быстро починил устройство, а теперь сам подросший наследник пытался понять, что к чему. При ближайшем рассмотрении оказалось, что все три стрелки расстояний – и тонкая, и средняя, и толстая – зажаты осколком защитного стекла, повредившегося от ударов Богдана. Платон достал из своего набора пинцет и аккуратно извлек все его мелкие кусочки. Для проверки работоспособности механизма он походил по комнате, и самая тонкая стрелка еле заметно сдвинулась с места. Оставалось найти новое защитное стеклышко, чтобы первый попавшийся мелкий мусор снова не заблокировал механизм. В спальне ничего подходящего не оказалось, и Платон принялся искать в остальной квартире. Зайдя на непривычно пустую после отъезда матери кухню, он увидел лежавший в открытом ящике лед. Его пластиковая упаковка имела достаточную прочность и прозрачность для замены стекла. Парень вырезал ножницами какой-никакой круг и замотал скотчем вокруг хронометра. Информация с циферблата оказалась почти не видна, но под прямыми солнечными лучами, если хорошо присмотреться, можно было что-то разобрать. Почти выйдя из кухни, Платон вернулся к шкафу, снова достал из него кусок льда, но в этот раз не ради пластиковой упаковки, а чтобы приложить к распухшему синяку под левым глазом, уже успевшему принять вид гематомы. Чтобы обжигающий холод передался больному месту, он походил в разные стороны, сделал несколько кругов по кухне, а потом вернулся в свою комнату, оставив после себя след из капель подтаявшего от пройденного расстояния льда.
На противоположной от входа стене унылого и холодного помещения его, как всегда, ждало залитое ярким светом, привычное еще с детства окно. Дежавю от тысяч таких одинаково увиденных за всю его жизнь сцен вечного солнечного пейзажа напомнило ему о недавнем инсайте после одной старой и непонятной книги. В куче оставшегося после отъезда сестры барахла, под мятыми шторами и простынями, парень нашел несколько брошенных ею книг. Одной из них оказался роман «Атлант поверженный» в голубой обложке, отливающей небольшим оттенком оливкового цвета не то от старости, не то по задумке иллюстратора. На ней массивный черный поезд, как пятно Роршаха, взывающий к личному потаенному кошмару читателя, несся на полной скорости в бездну – к концу человеческой цивилизации. В машинном отделении виднелась фигура лидера нации, с полным одержимости взглядом устремившегося вперед. Сотни, тысячи, миллионы вагонов, а впереди лишь конец пути, конец их острова, их планеты. Столько раз в детстве Платон видел эту замысловатую картинку и только сейчас, столкнувшись с большим количеством нестыкующихся идей и оберегаемых кем-то запретов, он понял ее тайный смысл. Писательница Алиса Зиновьева явно что-то знала о природе человеческой и о произошедших до Великого разлома событиях. Столько солнечных кругов парень безуспешно искал ответы, а ключ всегда лежал рядом, в его собственной комнате. Из книги можно было почерпнуть много всего интересного, прошедшего мимо подросткового разума, поэтому держать ее дома было опасно – вдруг отец решит продать оставшуюся литературу или вовсе заснет пьяным и спалит квартиру. Виновник таких опасений как раз напомнил о себе грохотом аккуратно расставленных в коридоре бутылок. Выходя из туалета, мужчина споткнулся и чуть не упал на разлетевшиеся под его ногами стеклянные осколки, но, сматерившись, удержал себя на ногах. Хоть он и не понял, кого за это ругать, и, напевая матерную песню, просто вернулся в комнату, находиться в такой обстановке становилось все опаснее. Из телевизора раздался глухой голос дикторши новостей, повествующей об успешных испытаниях новых пугающих видов вооружений, созданных для борьбы с любыми врагами государства. Но вскоре бравурные речи ведущей сменились менее интересными сообщениями об очередных пропажах грузов на автострадах и мерах борьбы с тунеядством. Понимая, что отец, даже будучи трезвым, всегда становился злым от таких новостей, парень сунул книгу Зиновьевой в рюкзак в дополнение к лежавшему там небольшому запасу еды и уже собрался выйти из дома, чтобы проветрить мысли и в одиночестве почитать, как вдруг услышал из окна два голоса – омерзительный мужской и самый прекрасный женский. Не снимая верхнюю одежду и оставив на спине рюкзак, он пригнулся и сел за свой стоявший прямо у подоконника ученический стол. Стало понятно, что на улице возле дома ненавистный Богдан встречается с беззащитной Лией. Он с отвращением слушал их романтический разговор, но поднять голову и спугнуть эту парочку Платону тоже н хотелось – уж лучше знать, чем они занимаются, нежели убиваться из-за неведения. В тот момент он особенно оценил, какая хорошая акустика вокруг кирпичных домов у дороги. Каждое слово Богдана и Лии влетало в окно, рисуя в воображении их образы, будто стоящие за спиной парня. Ухажер очевидно пошел ва-банк, неприкрыто клея молодую красотку, зарождая в ней искры желания, раздувая из них огонь страсти своими омерзительными губами. Девушка в конечном счете будет вынуждена выбрать кавалера, отбившего у всех других претендентов желание к ней подходить, просто от безысходности. Многие в душе хотят, чтобы за них все решали. Платону ничего не оставалось, как бороться с рвотным рефлексом и слушать их отвратительный флирт. Чтобы не поднимать голову, он опустил ее на скрещенные перед собой руки и буквально лежал верхней половиной тела на учебном столе. Распираемый внутренней злобой, он чувствовал себя падающим в глубокую бездну уныния, словно простой пассажир поезда с обложки «Атланта», которому не по силам что-нибудь изменить. Чтобы хоть чем-то занять себя, Платон вытянул правую руку вперед и начал крутить переключатель частот телевизора, уперевшись подбородком в левую руку и подняв глаза. На всякий случай он приглушил громкость и начал искать тайную трансляцию Шпильмана, конечно, если его после того случая не раскрыли. Наверняка в тюрьме нельзя было просто так иметь, а уж тем более использовать вещательный передатчик, так что любой выход в открытый эфир предполагал исключительную опасность. Довольно быстро пройдя все частоты и вернувшись в начало диапазона, парень попытался вспомнить, что же говорил старик в прошлый раз. Найти какого-то незнакомца через подземку в Александрии – негусто, учитывая тот факт, что, отвлекшись на приступ Лии, Платон мог что-то напутать. Но второго шанса ему явно никто не давал, трансляции нигде не было слышно.
Чтобы окончательно добить неудачливого Ромео, с улицы послышался хлюпающий звук страстного поцелуя и стон предвкушения удовольствия. Состояние свободного падения в душе парня нарастало. Земля будто поменялась с небом местами, стряхивая его в бескрайнюю космическую пустоту отрешения. В отчаянии он еще хватался за последние оставшиеся соломинки, как сорвавшийся со скалы человек безнадежно цепляется за каждый торчащий куст. С другой стороны, стоит перестать сопротивляться, принять свою участь и увидишь космос за пределами яркого, вечно синего неба.
Мысли Платона прервали непривычные для романтического свидания звуки за окном. Лия внезапно начала сбивчиво повторять одни и те же слова о том, что ей очень плохо. Недоверчивый голос Богдана сначала пытался ее успокоить и заболтать, но, когда девушка упала ему на руки, стал грубым и немного напуганным. Между домами разворачивалась настоящая театральная сцена, достойная драматической пьесы. Уже не боясь оказаться увиденным, Платон высунулся из окна и наблюдал, как крупный неотесанный парень сажает его любимую, прекрасную Лию на землю и прислоняет спиной к стене дома, затем сразу же обещает вызвать скорую, на что девушка, еле двигая губами, отвечает отказом и просит парня самому отвезти ее в больницу. Богдан растерянно смотрит по сторонам, не имея видимо желания тратить свое драгоценное расстояние, чтобы помочь обычной уличной девке, с которой просто хотел замутить. Лия успевает повторить, что скорая больше за ней не приедет, а повторный звонок в диспетчерскую сочтут ложным вызовом. Ухажер не верит ей и, пятясь, уходит в сторону соседнего дома, якобы искать телефон.
За всей этой сценой, ставшей спасительным тросом, остановившим падение в бездну, из окна с ужасом наблюдал Платон. Решив взять ситуацию в свои руки, он метнулся в коридор, споткнувшись о валявшиеся всюду бутылки, в результате чего осколков стало еще больше. Он по инерции протянул руку к висящему на стене телефону, но замер, вспомнив грубость медработников и их нежелание помогать пьяным сиротам. С одной стороны, девушка в этот раз, скорее всего, трезва, но с другой – она уже в их черном списке. Переведя взгляд на крючок немного левее телефона, Платон увидел большую связку ключей, среди которых горделиво красовался шильдик автомобильной компании «Норд Шеви». В глазах парня появилась уверенность, а на губах – язвительная усмешка, он радовался своей наглости. Резко схватив звякнувшие ключи, он выскочил на лестничную клетку и чуть не налетел на соседку с третьего этажа. Дождавшись, пока пышная женщина втянет живот, он проскочил мимо и оказался на улице, сделав глоток свежего теплого воздуха. Дети все так же играли на площадке, рабочие так же неспешно выходили из ворот завода, и портила бессменную картину скучного городка только сидевшая на траве Лия. В любой момент ее могли заметить проходящие по тротуару люди, но надеяться на их помощь бессмысленно – только Платон, как он сам для себя решил, знал, что делать. Так как в неподвижности сердце и легкие замирали, сложно было понять, в насколько тяжелом состоянии находится бездыханная девушка. Вблизи она выглядела совсем бледной, голова ее свесилась на плечо, а изо рта стекала струйка пены. Парень пробежал мимо нее прямиком к родительскому гаражу и трясущимися руками попытался вставить ключ в его замок. Маленький кусочек латуни не хотел слушаться, но после продолжительных уговоров вошел в замочную скважину и открыл ворота. Внутреннюю темноту мастерской разогнал яркий свет с улицы, колебания воздуха подняли вверх скопившуюся на поверхностях пыль, образовав туманную пелену. Без труда разглядев машину, Платон открыл пассажирскую дверь и, наплевав на запреты отца, прямо в уличной одежде устроился за рулем. Впервые в жизни сидя в таком странном агрегате, он находил непривычным абсолютно любой его элемент, но сильнее всего в тот момент его волновал рычаг переключения передач, педали и руль, походивший на его собственный циферблат на руке, с тремя расставленными в разные стороны спицами. Старательно вспоминая слова отца, Платон довольно успешно завел двигатель, а потом начались проблемы. Пытаясь двинуться с места, парень слишком сильно отпустил сцепление, и машина заглохла. Вторая и третья попытки привели к аналогичному результату, но с каждым разом охваченный ужасом и возбужденный адреналином молодой человек понимал механизм управления автомобилем все больше. Наконец, дергаясь, как подстреленный во все четыре ноги зверь, машина с треском трансмиссии и грохотом из выхлопной трубы выбралась на тропинку, не предназначенную для транспорта, но вполне успешно ведущую к тротуару и дороге. Проезжая мимо полулежавшей у стены девушки, Платон нажал на педаль тормоза, и выставленный на первую передачу двигатель снова заглох. Прямо перед собиравшимися зеваками парень выскочил из машины, подбежал к Лие и попытался поднять ее на руки. Наблюдавшие за сценой люди не спеша подходили ближе и почти перекрыли выезд грозной машине. Они просто пялились с разинутыми ртами и круглыми, как монеты, глазами, радуясь хоть какому-то зрелищу в своем скучном районе. В тот момент они действительно казались бездушными актерами из «Шоу Фримана», занятыми каждый одинаковым распорядком дня, умело поддерживаемым одними и теми же передачами по ТВ. Отличался от них только сидящий на лавочке через дорогу джентльмен в сером пиджаке и шляпе, прикрывавший лицо газетой. В отличие от всех остальных, его прикованные к парню с девушкой глаза не раскрывались даже наполовину. Прищурившись, он наблюдал за происходившим и надиктовывал что-то в спрятанную за раскрытой газетой рацию с торчащей выше ее края тонкой антенной.
Не замечая даже собравшихся рядом зевак, не говоря уже о затаившемся вдалеке человеке, Платон, надрывая спину, смог поднять Лию с земли. Выпрямившись, он наконец выдохнул и подошел с девушкой на руках к открытой пассажирской двери «Норд Шеви». Снова сгорбившись в три погибели и скривившись от острой боли в пояснице, он кое-как усадил девушку на кресло и, оббежав автомобиль, вернулся на водительское сиденье. Уже привычным движением ключа завел машину, одарив случайных зрителей восхитительным рычащим звуком шестицилиндрового двигателя. С хрустом включил первую передачу и рывками направился в единственное свободное от набежавших на такое зрелище людей место – прямиком на дорогу. Умудрившись никого не задавить в узком живом коридоре, он резко вывернул руль и, зафиксировав его под небольшим углом для проезда по закругленной дуге квартала, прибавил газ. Двигатель зарычал, из выхлопной трубы вылетел фейерверк догорающего бензина. Впервые испытавшего на себе такое ускорение парня вдавило в правый край кресла, а кругом все понеслось, как в кино. Красные жилые дома с голубым небом сверху и зеленой травой снизу вытянулись в мелькающую кляксу трехцветного флага какой-то волшебной страны фантастических ощущений, первооткрывателем которой мог смело считать себя парень.
Платон едва успевал поворачивать на перекрестках между кварталами. Скорость захватывала дух, заставляя все нервные окончания замереть в наслаждении. Волны пульсирующих взрывов от всевозможных химических веществ наполняли тело и грозились вырваться наружу. Казалось, что невидимый ангел-хранитель впрыснул сразу во все вены электризующий порошок, вызывающий разряды массирующих органы молний. Миллиарды спешно перерождающихся нервных клеток создавали ощущение бурлящего первобытного супа, омывающего тело, как гидромассаж самого мощного на планете джакузи. Одна за другой все чакры и внутренние блоки раскрывались всесильным потоком энергии, мощным лучом, бившим в космос из головы, завершая собой пронзительный танец пространства. Спустя несколько сотен метров нестерпимого кайфа парень сбавил скорость и повернулся к девушке. На пассажирском сидении рассекающей город машины он увидел ее широко распахнутые глаза, как две маленькие жемчужины, окруженные ослепительным голубым небом посреди безбрежного счастья. На горящем всеми оттенками красного лице ни одна мышца не могла пошевелиться, а руки вцепились в края пассажирского сидения, как при внезапном падении с большой высоты. Только, в отличие от неожиданного полета к земле, в машине девушке ничего не угрожало, и она просто пыталась совладать с неожиданным, но приятным шоком.
Катясь вперед по инерции с отпущенным газом, два человека чувствовали, как в определенный момент их сердца забились быстрее цилиндров двигателя, а потом машина полностью остановилась посреди дороги в нескольких кварталах от места старта. Электрические оковы нервного исступления ослабили хватку, и парень с девушкой начали жадно дышать. Вспотевшие от наркотического экстаза высокой скорости, они заглатывали жадными ртами весь воздух, какой только могли, а когда отдающие в голову удары сердца привычно замолкли, Платон вновь посмотрел на Лию. Их взгляды встретились, а руки соединились на панели между сидениями. Ладонь девушки дрожала и была очень мокрой.
– Это опять случилось? – тихо спросила Лия.
– Да, ты потеряла сознание прямо на улице.
Она подняла перед собой свободную правую руку и ужаснулась от вида убежавших далеко вперед стрелок личного циферблата, а потом брезгливо повернула руку другой стороной и положила ее себе на голову, желая привести в порядок мысли. Растрепанные волосы создавали вокруг нее хаос, небрежный, неопрятный, с налипшей травой и кирпичной крошкой. Одним словом, прекрасный. С модельной укладкой, хорошим макияжем и в свете софитов любая девица могла быть красивой, а вот после потери сознания и чудесного спасения, идеально выглядела только одна девушка на Земле.
– Я помню, что у меня опять заболела голова, – медленно протянула она. – Как в прошлый раз. Только боль накатывала постепенно, еще до того, как Богдан позвал меня на улицу. Но я подумала, что просто переутомилась.
Тут она засмущалась. Собственные покрасневшие щеки намекали ей, что упоминание ухажера может ранить Платона, так сладостно, обреченно, по-щенячьи смотревшего на нее.
– А в прошлый раз тебе резко стало плохо? – спросил он, желая помочь девушке, а не ревновать ее.
– Не знаю. Я тогда много выпила на вечеринке и решила, что намешала лишнего. – Она покраснела еще сильнее и начала смущенно поправлять свисающие на плечи локоны, накручивая их на пальцы.
– Ну слава богу, – искренне обрадовался парень. – Значит это не такой уж внезапный приступ и его можно предотвратить.
– Как? – с горечью улыбнулась Лия, обронив из глаз первые капли слез. – За мной даже скорая помощь не хочет ехать.
– Пофиг на этих гадов. Вот это гораздо лучше.
Платон провел по рулю трясущимися руками, яростно сжал кожаную оплетку. Безысходность стучала к нему во все двери, но привыкшее к гормональному и любовному нервному апокалипсису сознание уже невозможно было расстроить сильнее. Он просто хлопал по рулю, скрывая внутренний ужас.
– Тебе-то это зачем? – спросила Лия и, не дожидаясь ответа, разразилась слезами, едва успев закрыть лицо руками.
Тишину в салоне автомобиля наполняли ее всхлипы и вздохи, будто что-то родное и близкое разрывали на части. Платон положил руку девушке на плечи и приобнял. Конец жизни, апатия, безнадежность. Такое уже привычное парню настроение теперь наполняло их обоих, отчего на душе начали скрести кошки и становилось еще тяжелее. Растерев глаза, Лия никак не могла успокоиться от накатившего на нее ужаса, а убивавшийся по ней Платон теперь мог хоть целую вечность сидеть рядом, положа руку на нежное дрожащее плечо. Неизвестно, сколько могла бы продолжаться сцена столкновения с безысходностью, но личное пространство молодых людей начали нарушать пронзительные взгляды собиравшихся вокруг автомобиля пешеходов. Черный брезентовый верх машины создавал некую тень внутри салона, но через стекла все равно проникал яркий солнечный свет, предательски отражаясь наружу и выставляя все напоказ. Платон делал вид, что не замечает сжимавшегося кольца удивленной толпы, и поглаживал по спине переставшую плакать девушку. Будучи мужчиной, он пытался подставить плечо и внушить уверенность и спокойствие столкнувшейся с трагедией девушке. Он сам летел в пропасть с торчащими на дне острыми руинами разбитых желаний, но старался не подавать виду. Так или иначе, он уже давно не принадлежал себе. С тех самых пор, как в окне напротив его дома появилась Лия.
– Хочешь вернуться? – аккуратно спросил Платон.
Девушка молча кивнула, и он повернул ключ зажигания. Рев ожившего мотора, усиленный канонадой из выхлопной трубы, отодвинул зевак и намекнул, что им пора идти по делам. Положив правую руку на спинку соседнего кресла, Платон выгнулся назад и, стараясь ни во что не врезаться на узкой дороге, развернул машину в обратную сторону. Двигатель снова заглох и, нервно чихая, завелся в уже более дурном расположении духа. Тем не менее парень попытался найти с ним общий язык, ведя авто очень медленно и аккуратно, не переключаясь даже на вторую скорость. Сердечные клапаны забились в такт мягкому шелесту клапанов цилиндровых. Обратный путь занял гораздо больше мыслей, чем эйфорический бесцельный полет в неизведанное, из манящих красот которого они теперь возвращались. Руки парня аккуратно поворачивали руль по круглым дорогам кварталов, соединенных перекрестками, сверху похожими на зеркало Афродиты. Само же прекрасное создание положило голову на боковое стекло и смотрело на плавно перетекающий, как соус в охладительном аппарате, город. Все районы немного отличались друг от друга, и чем лучше ты их узнавал, тем больше различий видел. Но первым делом девушке бросился в глаза только другой цвет крыш трехэтажных домов и всяческое отсутствие деревьев. После выезда на новую крестовину эфеса очередного «зеркала Афродиты» пошли относительно высокие пятиэтажки, облепленные детскими площадками и уличными лотками. Почти во всех кварталах города стояли ларьки для удобства живущих вокруг людей, и только в районе Платона и Лии их изначально не предусмотрели с целью выстроить показательно красивый образ для фотографий в газеты и познавательные журналы. Неудивительно, что такая вылизанная до тошноты улица напоминала увеличенный в тысячу раз детский кукольный домик или же съемочную площадку «Шоу Фримена», вызывая множество вопросов и подозрений в головах двух молодых людей. Когда в окнах машины замелькали знакомые зеленые лужайки, чистые кирпичные стены, а над ними будто залитое голубой краской небо, девушка почувствовала себя дома. Если так можно было сказать о человеке, у которого дома ниогда не было. Просто в отчаянном желании его иметь, быть как все, она самозабвенно вжилась в мысль, что выданная государством комната в этом малознакомом районе и есть ее родной, до боли любимый дом. Как же ей хотелось когда-нибудь искренне прочувствовать состояние уюта и безмятежности, которое ощущают обычные люди.
– Как же это, наверно, прекрасно, когда есть куда возвращаться. К родительскому теплу, – полушепотом подытожила она свои мысли.
Упершись головой в ровную гладь стекла, она прислонила к нему и согнутые перед собой руки. Напротив ее глаз оказался маленький циферблат на запястье с неумолимо бегущей к конечной цели тонкой стрелкой, ретиво подгоняющей старших собратьев.
– Ты любишь свой дом? – тихо спросила Лия у внимательно следящего за дорогой парня.
– Раньше думал, что да, – ответил он, открыв один из своих наглухо запечатанных страхов. – А теперь не уверен.
– Почему?
– Как бы сказать… Раньше мы с родителями и сестрой жили дружно, и я даже не задумывался о таких понятиях, как дом, уют, тепло. Только когда все разрушилось, разлетелось осколками битого стекла, я начал осознавать смысл этих слов, – размышлял парень. – Думаешь, тепло и уют любимого места – самое главное в жизни?
– Я в этом уверена.
– Ну значит я его потерял. Прямо перед тем, как смог осознать всю его ценность. Мама с сестрой уехали, отец снова начал пить и продавать мебель. Теперь вместо любимого дома – разрастающаяся пустота вышедшей из-под контроля цепной реакций неудачного брака, – жестко констатировал Платон, будто нанося каждым словом удар в невидимого противника, а потом выдохся и продолжил тихим голосом: – Придется искать свой теплый уют в другом месте.
– Мне очень жаль, – с грустью протянула Лия.
– Да не стоит.
– Нет, честно, – добавила она и обняла парня, насколько позволяли спинки их кресел.
Привычные здания родного квартала кружились вокруг нерадостной каруселью. Жилые дома пестрой лентой выплывали издалека и увеличивались в размерах, проносясь мимо и исчезая, чтобы через полкруга явиться вновь. Высокие стены завода возвышались в центре этого маленького мирка, окруженные городскими зданиями всевозможных цветов и размеров. Появляясь в последний момент на наружной грани внутреннего круга, как на поверхности считывающей сигнал головки магнитофона, они казались перемоткой видеопленки, закрученной злым гением в ленту Мебиуса, начала и конца которой не существует. Медленное скольжение внешней части улицы с жилыми домами и быстрое движение внутренней, более короткой, создавали ощущение маленькой карусели внутри большой. Что было символично, ведь сам круглый квартал со всей своей автономностью являлся незаменимым элементом большого овала – города.
Головокружение от непривычно быстрой смены картинки сюрреалистично мелькавших зданий закончилось, когда машина остановилась между домами Платона и Лии. Двигатель ожидаемо заглох, как только парень ударил по тормозу, окатив застоявшийся воздух улицы синим дымом, маленьким пугающим облачком, замершим позади. По оставшейся нити выхлопных газов еще можно было отследить весь их маршрут, приди хоть кому-нибудь в голову такая мысль.
– Вот мы и приехали, – сказал парень, обняв прислонившуюся к нему девушку.
– И что дальше? – спросила она.
Платон задумался над вопросом, пытаясь понять, имелись ли в виду их будущие отношения, или планы на остаток градуса, или же из уст девушки вовсе прозвучал риторический грустный вопрос, приправленный высохшей солью слез.
– Ладно, не обращай внимания, – продолжила она. – Надо идти.
Она выпрямилась и даже взялась за ручку двери, но в последний момент замерла, будто увидела перед собой призрак из прошлой жизни. Платон не сразу понял, в чем дело, любуясь ее нежным и таким милым заплаканным лицом с потеками косметики. Идеальная красота возлюбленной начала казаться ему подозрительной, но до окончательного просветления парню было еще далеко. Пока он списывал абсолютную и неизменную прелесть девушки на божественный дар, чудо, везение.
Заметив в выражении ее неземного лица отвращение и испуг, Платон повернулся вперед и увидел подходящих к машине трех парней, главным из которых был разъяренный Богдан в неизменной, сверкавшей на солнце куртке. Всем своим дерганым видом он давал понять, что еще одного предупреждения в виде нескольких тычков не будет и надо настраиваться на серьезную взбучку. Справа и слева, в двух шагах позади шли его верные кореша, создавая постановочную картинку начала какого-то второсортного хип-хоп-клипа. Все трое накачивались внутренней злостью, чтобы в очередной раз направить ее куда угодно, только не на себя.
– Я их остановлю, – шепнула Лия.
Но Платон взял ее за руку, не позволив выйти из машины. Хуже страха может быть только глупость влюбленного, решившего, что терять ему нечего. Какой смысл терпеть унижения и тем самым отдаляться от девушки, если это подобно смерти. Ведь взбучка от какого-то хулигана явно будет менее фатальной, чем разбитое сердце. Платон мысленно приготовился к самому худшему, заглушая страхи отчаянием, и открыл свою дверь. Трое парней остановились в десяти шагах впереди, ожидая дальнейших действий. Выставив одну ногу на дорогу, влюбленный безумец замер, уставившись на яркий блеск разводного ключа во внутреннем кармане двери. Играя лучами солнца, маленький железный предмет так и манил к себе, притягивая озадаченный взгляд. Не совсем понимая, что делать с этим орудием, Платон взял его в руку и с угрожающим видом вышел из автомобиля. В худшем случае он собирался отмахиваться им от Богдана, а в лучшем – вырубить своего оппонента. Два стоящих позади дружка, конечно, усложняли ситуацию, но деваться уже было некуда – оружие выбрано, дуэль принята, Рубикон перейден. Парень просто стоял и всеми силами пытался скрыть страх. Делавший то же самое более агрессивный Богдан не желал быть униженным на глазах Лии, на которую имел определенные планы, и, смирясь с парой неизбежных синяков, направился вперед. Он двигался с выражением глаз разъяренного зверя, но шаг за шагом его эмоция ослабевала, пока вовсе не застыла в кривой гримасе испуга. Два кореша даже не пошевелились. Картина маслом посреди пустовавшей дороги между учебными зданиями и парком с одной стороны и низенькими жилыми домами с другой. Если бы погода могла меняться, как в фантастических романах, если бы постоянно скакало атмосферное давление и воздушные массы перемещались по небу, обязательно подул бы свистящий ветер и погнал бы между враждующими сторонами перекати-поле. Их нервное противостояние длилось всего лишь миг, но отпечаталось в памяти ярким пятном как самый важный момент в жизни, ведь отчаянные поступки могут сделать нас гораздо сильнее и даже полностью изменить.
Два оставшихся позади хулигана переглянулись, начав отходить в сторону ближайшего дома, и, суетливо перебирая ногами, скрылись за ним в тени высоких деревьев. А главный задира остановился в трех метрах перед Платоном, боясь сделать следующий шаг. Железный аргумент в руках парня сработал в непревзойденном дуэте со смелостью, даже не заставив пролить ничью кровь. Богдан начал отходить, делая аккуратные шаги назад и вместе с этим внимательно глядя перед собой. Едва не споткнувшись о бордюр тротуара, он наконец развернулся и последовал уже известной дорогой в тенистую подворотню ближайших домов.
Момент триумфа и неописуемой гордости Платона был настолько коротким, насколько подбежавшая сзади полиция замешкалась позади гордо смотрящего перед собой, ничего не подозревающего парня. Лия в последний миг увидела сжавшееся вокруг них кольцо и попыталась окликнуть парня, но в тот же момент сильные руки человека в форме схватили его и прислонили к машине, сковав запястья за спиной холодными стальными наручниками. Он впечатался лицом в боковое стекло и через пустой салон мог видеть, как с другой стороны «Норд Шеви» аналогичную процедуру проделывают с выбежавшей наружу девушкой. Она опустошенно смотрела на симметрично прижатого к автомобилю Платона. Два испуганных взгляда встретились между окнами задних дверей, как в кривом зеркале, и все, что чувствовал на своем теле один, – сразу же ощущал и второй. Сначала грубые руки полицейских обыскали их одежду, потом похлопали по карманам и прочим местам, в которых могло уместиться оружие. Девушка видела сползающее по стеклу лицо парня и чувствовала, как тоже сползает вниз. Короткая сцена обыска закончилась зачитыванием прав двум молодым людям и объяснением причин их задержания.
– Вы подозреваетесь в нарушении общественного порядка посредством быстрой и громкой езды на автомобиле, а также в участии в уличной драке, – с выразительной интонацией зачитал грубый голос полицейского, будто прежде работавшего в театре.
– Ключи от машины, – смог выговорить Платон, кривясь от боли из-за непривычно вывернутых назад рук.
– Получите, когда вас отпустят, – грозно сказал полицейский, доставая звенящий брелоком ключ из зажигания и замыкая припаркованный у обочины кабриолет.
Двое служителей правопорядка перевели испуганных молодых людей через дорогу, а потом по внутреннему тротуару квартала мимо проходной завода и дальше по полукругу. За полицейскими шел оставшийся незамеченным человек в сером костюме и шляпе. На полпути он похлопал блюстителей порядка по плечам и исчез раньше, чем его смогла разглядеть крутящая головой Лия. Ловкости ей было не занимать, но оборачиваться на 180 градусов назад, словно сова, она никак не могла, лишь заметила знакомое серое пятно на просторах бокового зрения. Она вспомнила, что видела нечто подобное, выходя из больницы, но, будучи напуганной задержанием, особого внимание этому факту не придала.
– Мы так и будем идти? – поднял голос осмелевший после неудавшейся драки Платон.
– Ну не машину же вызывать, – отозвался второй голос, немного писклявый и агрессивный. – Тут рядом.
Платон не мог понять, как может рядом находиться то, чего и быть там не может. Когда долгие градусы живешь в одном районе, начинаешь думать, что вдоль и поперек знаешь каждое здание, каждую тропинку, а всех жителей хотя бы одну сотню раз, но видел в лицо. Парень был уверен, что в окруженном жилыми домами плотном кольце района нет ничего, кроме завода, школы, университета, крохотной библиотеки, скромного парка отдыха, продуктового магазина и кафе с иногда игравшей живой музыкой. Каково же было его удивление, когда в треугольнике между двумя зданиями и заводом незаметное ответвление тротуара резко скользнуло вниз. Казалось, молодых людей ведут в подвал магазина на склад готовых товаров или вроде того. Но парень отчетливо помнил, что въезд для грузового транспорта располагался с другой стороны здания, а теперь перед ним высился какой-то едва заметный пристрой с уходящим под землю гаражом и неприметной железной дверью. Прохожих в округе не оказалось, да и спросить ни о чем у них бы не дали, поэтому парень просто дождался, пока его на пару с Лией спустят по ступенькам к подвальной двери и поочередно протиснут внутрь. В самый настоящий, не сильно секретный, но и не афиширующий себя полицейский участок.
Узкий проход с душным спертым воздухом перетек в еще более затхлое помещение караулки с большим железным столом дежурного полицейского. Молодой работник в фуражке и в несоизмеримо большой для его тела синей рубашке смотрел в несколько установленных перед ним телевизоров, показывающих изображения с уличных телекамер. Постоянное наблюдение за сонным однообразным кварталом должно было внушать великую тоску в любого занятого таким неблагодарным делом. Молчание нескольких телефонов экстренной связи на другой стороне стола навевало еще большую скуку, а толстый слой серой пыли поверх красных трубок говорил об однообразной и нудной жизни подвального участка. Было заметно, как дежурный встрепенулся при грохоте открывшейся перед ним двери и с неподдельным упорством прильнул к пустым, словно замершим, картинкам экранов. Старший полицейский провел Платона мимо стола, сделав вид, что не замечает показного упорства своего подчиненного, за ними последовал и второй, писклявый, служитель правопорядка, ведший Лию под руку. Пустой проход без двери вел в более просторную комнату, перегороженную посередине железной решеткой. Нижние полтора метра стен покрывала старая синяя краска, местами отошедшая от штукатурки и обвалившаяся на пол. Выше нее и на потолке лежала густая побелка, нанесенная с явным запасом, как будто на две комнаты здешнего отделения пришлось потратить выделенные на полноценный полицейский участок тонны яркой жидкости. И теперь налипшие толстые слои странной субстанции грозили обвалиться на голову любого попавшего в цепкие лапы полиции человека. Помещение за решеткой называлось камерой предварительного заключения и могло похвастаться длинной лавкой у дальней стены и унитазом в углу. Единственный сидевший там заключенный оказался знакомым по университетской лекции начальником отдела технического контроля лампового завода. Пухлый мужчина с короткими руками, в черном костюме растерялся при виде неожиданных гостей, попытался привстать, но затекшие ноги не позволили это сделать. В итоге он просто кивнул.
Старший полицейский бросил рюкзак Платон у входа, затем повернул двух молодых людей к себе спиной и расстегнул наручники, оставившие красные следы на запястьях, после чего подтолкнул их внутрь комнаты, пообещав скоро вызвать на разговор. Засов камеры закрылся длинным, очень тяжелым с виду, доисторическим железным ключом. Его внешний вид, намекающий на возможность оказаться огретым по голове, внушал больше страха перед побегом, чем сам запираемый им замок. Стесненный ограниченным пространством рабочего места полицейский сделал три шага назад и, оказавшись в первой комнатушке с дежурным, подсел к нему за стол, отложил в сторону рюкзак парня и принялся доставать из скрипящих ящиков свой обед. Низкий гул, исходящий из магазина над отделением, не позволял расслышать сидящих в пяти метрах блюстителей порядка, а затхлый запах, намного более сильный, чем от стоячего воздуха на улице, будоражил, как в фильмах ужасов. По спинам молодых людей поползли мурашки, гонимые чувством паники из-за запертого и грохочущего пространства. Поняв это, сидевший там уже давно взрослый мужчина попытался их успокоить.
– Не бойтесь, детки, тут не так страшно, как кажется на первый взгляд, и даже иногда кормят, – сказал работник завода в надежде успокоить молодежь, но вышло не очень.
– В смысле иногда кормят? – вспылила Лия. – На сколько они нас вообще заперли? Полицейский сказал, что это быстрая процедура.
– А я вас помню, – сказал уже давно сидящий мужчина, обращаясь к обоим замершим у решетки студентам. – Вы были на лекции в университете. Сколько кстати градусов с тех пор прошло?
– Три рабочих градуса, – посчитал Платон. – И один выходной.
– Ну вот столько меня здесь и держат, – подытожил мужчина, похлопав себя по коленям. – Но еда и туалет есть, так что не все так плохо, как пишут в газетах.
У Лии закружилась голова от испуга, она непроизвольно шагнула в сторону единственной в комнате лавки и опустилась на нее, прижав затылок к стене, – так легче было себя контролировать.
– Четыре долгих градуса, – прошептала она. – С ума можно сойти.
К ней подошел Платон и, немного помедлив, тоже сел полубоком на лавку. Благодаря тому, что Лия отклонилась назад, а парень с мужчиной сидели слегка подавшись вперед, все трое хорошо видели друг друга.
– Простите, я не помню, как вас зовут, – смутился Платон.
– Ох, где же мои манеры! – хлопнул себя по лбу мужчина.
Он явно соскучился по живому общению и слишком суетился.
– Никифор Никитин. Бывший начальник отдела технического контроля нашего завода. А вас как?.. Очень приятно.
Когда все трое случайных сокамерников познакомились, общаться стало легче, а слова слегка развеяли страх.
– Вы сказали про газеты, – задумался парень, – но я ничего подобного не читал. Ни разу не видел запугиваний суровыми условиями полицейских участков.
Читать бесплатно другие книги:
