Мы начинаем в конце Уитакер Крис
– Винсент велел передать, чтобы ты шел сам знаешь куда.
Физиономия Дарка подвигалась и застыла, трансформировалась в грубо слепленную маску, которой надлежит изображать печаль. А может, простое недовольство. Он хрустнул костяшками пальцев – звук был как ружейный выстрел. Уок покосился на его ботинки сорок последнего размера, живо представил, как они топчут, крушат, гробят…
Он пошел к дому Ди Лейн, мимо искореженного фейрлоновского участка. Рабочие перекуривали возле бульдозеров, ждали сигнала, щурясь на солнце.
– Инспектор Уокер.
Он оглянулся.
– Мисс Лейн может оставаться в доме еще неделю. Может держать свои вещи у меня на складе. Пусть выставит их из дому, мои люди приедут, заберут. Это бесплатно.
– Широкий жест, Дарк.
Узенькая терраска с клумбой по краю – как свидетельство: да, домик почти игрушечный, но хозяйка украшает его не менее заботливо, чем украшала бы внушительную виллу. Уок знал Ди Лейн уже двадцать лет, и все эти годы она здесь, на Фортуна-авеню, и прожила. Ди была замужем, но беспутный муж бросил ее, оставив гору счетов и двух дочек.
Ди вышла навстречу, отодвинула экранную дверь.
– Рука бы не дрогнула убить этого выродка!
Ди была миниатюрна – пять футов с дюймом росту – и шокирующе хороша собой. Казалось, она прежняя в упор расстреляна взводом последних лет. Непредставимо, чтобы такая кроха действительно напала на огромного Дарка.
– Ди, я мог бы подыскать для вас…
– Пошел на фиг.
– Дарк прав? Это именно сегодня?
– Сегодня, только Дарк ни разу не прав. Три года он деньги за аренду от меня лично получал – с тех пор, как этот дом у банка перекупил. Но обрушился участок Фейрлонов, и теперь лучший вид – не из их бывшего дома, а из моего. Дарковского, в смысле. А мне письмо счастья пришло – прочти.
Она выудила конверт из стопки корреспонденции и вручила Уоку. Тот прочел с максимальным вниманием.
– Вот беда… Я очень сочувствую вам с девочками. Тебе есть с кем поговорить?
– С тобой вот говорю.
– Я имел в виду юристов.
– Дарк утверждал, что я и дальше смогу тут жить.
Уок перечитал письмо, просмотрел собственно документы.
– Хочешь, я укладываться помогу? А девочки… они уже знают?
Ди зажмурилась – напрасно. Вновь распахнутые глаза были полны слёз. Она покачала головой – дескать, нет, ни шестнадцатилетней Оливии, ни восьмилетней Молли пока ничего не известно.
– Дарк говорит, вы можете задержаться на неделю.
Ди вдохнула поглубже.
– Ты в курсе, что мы одно время встречались? После того… после Джека.
Уок был в курсе.
– Я тогда думала… Дарк – он ведь объективно красивый… Только он будто не из нашего теста. Посмотреть – вроде все с ним нормально; но от него холодом веет. Будто он и не человек, а робот. Ко мне ни разу не прикоснулся.
Уок нахмурился.
– Понятно же, что это означает.
Уок покраснел.
– Я не из тех, кому невтерпеж, у кого свербит. Но сам посуди: пятое свидание, потом шестое – да любой мужчина уже давно начал бы всерьез подкатывать. Но только не Дарк. Потому что нормальность – это не про Дикки Дарка.
Во дворе стояло несколько больших коробок, и Уок хотел внести их в дом. Ди остановила его.
– Это на выброс. Сегодня утром начала паковаться – будто всю жизнь свою по коробкам распихивала. И знаешь, что мне стало ясно?
Ди теперь плакала в открытую. Не всхлипывала, не шмыгала носом. Слезы просто катились по щекам, не производя никаких звуков.
– Я их подвела, Уок.
Он хотел возразить, но Ди резко вскинула руку.
– Я подвела моих девочек. Из-за меня они теперь бездомные. Я ничего для них не сохранила; ни-че-го.
В тот вечер, когда мать и Робин уснули, Дачесс выбралась из дома через окно спальни и вскочила на велосипед.
Сумерки уже сгустились. Конец пронзительно-синему дню, атрибуты его – мусорные контейнеры, выставленные за ворота, и запах остывающих, закапанных жиром углей. Чуть ли не в каждом дворе днем готовили барбекю. Под ложечкой ныло – Дачесс была вечно голодна. Зато Робин, ее стараниями, ел досыта.
Она свернула на Мейер-стрит. Здесь начинался крутой склон. Дачесс сняла ступни с педалей; велик несся мимо билбордов, что от скорости слились в мутную полосу. Шлема у Дачесс не было. Шорты, кофта на молнии, сандалии – вся ее экипировка.
У поворота на Сансет-роуд она затормозила.
Дом Кингов импонировал ей и упадком, и местоположением. Он словно дистанцировался от целой улицы, словно посылал всех куда подальше.
Хозяина Дачесс увидела сразу.
Гаражные ворота были подняты, Кинг, стоя на приставной лестнице, отдирал шиферные листы. Полкрыши успел обработать. На земле лежали рулон рубероида и всякие инструменты – молотки, отвертки; стояла тачка, груженная строительным мусором. Фонарь давал ровно столько света, сколько нужно.
Дачесс знала Сисси по фотографиям. Ассоциировала себя с ней. Они похожи почти как близняшки: белокурые, светлоглазые, с веснушками на одинаковых точеных носиках.
Медленно она стала подруливать к дому. С усилием давила на педали, удерживала равновесие; чувствовала, как трет сиденье. Затормозила ногой.
– Ты был возле моего дома.
Мужчина обернулся.
– Меня зовут Винсент.
– Знаю.
– Когда-то я дружил с твоей мамой.
– И про это знаю.
Он улыбнулся. Вышло неестественно. Будто он не хотел, но считал, что так положено. Будто заново осваивал человеческие навыки. Дачесс не улыбнулась в ответ.
– С твоей мамой всё в порядке?
– С ней всегда всё в порядке.
– А с тобой?
– Нашел у кого про порядок спросить! Я – вне закона.
– Вон оно что… Те, которые вне закона, – плохие, верно?
– Буйный Билл Хиккок убил двоих, прежде чем стал шерифом. Может, когда-нибудь я исправлюсь. А может, и нет.
Дачесс подрулила чуть ближе. Заметила: футболка у него темная от пота – под мышками и на груди. К гаражной стенке крепилось баскетбольное кольцо; сетка отсутствовала. Дачесс задумалась: помнит Винсент Кинг, как мяч бросают? Вообще что-нибудь из прежней жизни помнит?
– Из всего, что можно отнять, свобода – самое ценное? – спросила она и сама себе ответила: – Да, наверняка.
Винсент стал спускаться.
– У тебя шрам. Вон, на руке.
Он покосился на свое предплечье. Ну шрам. Ну длинный. Он к нему привык.
– И по всему телу шрамы, – продолжала Дачесс. – Тебя там били?
– Ты очень похожа на мать.
– Только внешне.
Она чуть подала назад, подергала бантик в волосах.
– Это для отвода глаз. Люди смотрят и думают: обычная девчонка.
Дачесс стала кататься перед ним – взад-вперед, взад-вперед.
Винсент взял отвертку и медленно приблизился.
– Тормоз заедает, потому и педали туго ходят.
Она не отвечала, только смотрела в упор.
Винсент опустился на колени – осторожно, чтобы не прикоснуться к ее голой лодыжке. Проделал несколько манипуляций с тормозом, встал, отошел.
Дачесс крутнула педали. И впрямь, теперь колесо вращалось куда легче. Луна скрылась. Винсент Кинг и запущенный его дом стояли будто на краю земли – за ними было только звездное небо.
– Чтоб я тебя возле нашего дома больше не видела. Нам никто не нужен.
– Как скажешь.
– Не хотелось бы добавлять тебе шрамов.
– Да, я тоже против.
– Пацана, который твое окно разбил, зовут Нейт Дормен.
– Полезная информация.
Дачесс развернулась и не спеша покатила домой.
На Айви-Ранч-роуд, у ее дома – она еще издали увидела – ворота были нараспашку. К ним зарулил автомобиль такой огромный, что по длине едва вписался в габариты дворика. Понятно: Дарка принесло.
Дачесс прибавила скорости. Отчаянно крутила педали. Зачем, зачем только она уехала? Ворвалась во двор, спрыгнула с велика, рухнувшего прямо на траву. Она не пойдет через холл – проникнет в дом через кухню. Короткая перебежка, пот ручьем по спине. Крыльцо и задняя дверь, и телефонная трубка, ловко легшая в ладонь. И – смех из гостиной. Материнский смех.
Невидимая для этих двоих, Дачесс наблюдала. Бутылка на журнальном столике – ее успели ополовинить. Букет красных цветов – такие продаются в Пенсаколе, в магазинчике при автозаправке.
Ладно, пусть их. Дачесс выбралась во двор, обошла дом и через окно залезла в спальню. Удостоверилась, что дверь заперта изнутри. Сняла шорты, поцеловала брата в темечко, раздвинула занавески и устроилась в изножье Робиновой кровати. Пока в доме этот громила, она не позволит себе уснуть.
7
– Расскажи про девочку, – попросил Винсент.
Они с Уоком сидели на задней скамье в церкви. В окно виднелся угол кладбища и дальше – океан. Стёкла были пыльные, и пейзаж тоже казался несвежим. Сначала сходили на могилку Сисси. Уок дал Винсенту побыть одному. Винсент принес цветы, преклонил колени, прочел надпись на могильном камне. Позы не менял целый час, пока не вернулся Уок, пока не положил ладонь ему на плечо.
– У Дачесс детства нет, да толком и не было.
Уок полагал, что осведомлен лучше остальных.
– А Робин?
– О нем заботится Дачесс. Делает то, что должна бы делать ее мать.
– Про отца известно?
Уок глядел на ряды скамей. Их красили в белый цвет, а каменный пол прикрыть забыли. Теперь он усеян мелкими каплями. Уок поднял взгляд, оценил высоту сводчатого потолка, детали арок. Церковь дышит красотой – недаром же ее постоянно фотографируют курортники, а по воскресеньям на скамьях нет свободных мест.
– В обоих случаях – ничего серьезного. У Стар были отношения, свидания; в некий период она возвращалась домой только под утро – я видел.
– Путь стыда.
– Нет, стыда как раз не было. Ты ведь знаешь Стар – когда она чего стыдилась?
– Не знаю я ее. Похоже, не знал и раньше.
– Да ладно. Она прежняя девчонка. Та, что была твоей парой на выпускном – ну после девятого класса.
– Я писал Хэлу. Ее отцу.
– Он тебе отвечал?
– Да.
Минут десять прошло в молчании. Уок мучился вопросами, на которые не желал знать ответов. Отец Стар известен суровым нравом. В Монтане у него ранчо, многие акры земли. В Кейп-Хейвен не ездит – боль слишком сильна. Внучку и внука никогда не видел.
– Сначала он посоветовал мне покончить самоубийством.
Уок вперил взгляд в стену. Фреска: сонм святых, суд, прощение.
– Я бы послушался, да он передумал. Решил, что смерть – это слишком легко. Прислал мне фотографию… – Винсент сглотнул. – Фотографию Сисси.
Солнечный луч ощупью подобрался к кафедре, остро высветил грань. Уок закрыл глаза.
– Ты в город уже выходил?
– Это чужой город.
– Освоишься.
– Надо будет заглянуть к Дженнингсу. Купить краску. Вроде теперь Эрни владеет магазином?
– Тебя это смущает? Я поговорю с ним.
В ту ночь Эрни вместе со всеми участвовал в поисках. Был первым, кто заметил поднятую руку Уока. Первым, кто бросился к нему. При виде мертвой девочки Эрни попятился, согнулся пополам, и его вырвало.
Со скамьи они поднялись одновременно. Вышли на воздух. Дорожка к обрыву заросла травой, памятники покосились. Внизу, в двухстах футах от Винсента и Уока, неистовствовал прибой.
Превозмогая головокружение, Уок заговорил:
– Я часто думаю про нашу четверку. Смотрю на местных ребят, на Дачесс и Робина – а вижу нас с тобой, Марту и Стар. Она знаешь что на днях сказала? Что на пятнадцать себя ощущает. Нам надо держаться вместе – мне, тебе и Стар. Может, мы всё вернем. Ну почти. Раньше было проще, раньше было…
– Послушай, Уок. Тебе, я смотрю, много чего мерещится насчет прошлого; ты, наверное, навоображал всякого… Так вот: я теперь другой человек.
– Почему ты после смерти матери отказывался от свиданий со мной?
Винсент все глядел вниз, на скалы и пену. Будто не слышал.
– Он мне писал. В смысле, Хэл. Каждый год. В день рождения Сисси.
– Тебе не следовало…
– Иногда письма были короткие. Типа, вот, ей бы сегодня исполнилось… Будто я без него не помню. А иногда – страниц по десять. Не одна брань, не думай. В нем – в старом Рэдли – что-то тоже менялось; он мне внушал, что делать, убеждал, чтобы я к людям не лез, не тянул за собой на дно.
Вон оно что. Уоку-то казалось, Винсентом движет инстинкт самосохранения… Теперь Винсент объяснил. Теперь понятно.
– Если исправить не можешь, если такого наворотил, что…
Они увидели траулер, «Путь Солнца». Уок знал и посудину, и команду. Синяя краска по ржавым бортам, обтекаемость линий, проволока и сталь. Идет без грохота и волну не поднимает, если не считать белых «усов» по обе стороны корпуса.
– Случается то, что должно случиться. На все свой резон, а болтовней ничего не изменишь.
Уоку хотелось знать, как Винсент провел эти тридцать лет, но шрамы на его запястьях предостерегали: не спрашивай, было еще хуже, чем тебе представляется.
На обратном пути молчали. Винсент норовил пройти переулками, глядел строго под ноги, ни разу головы не поднял.
– Стар… Она… она много с кем крутила?
Уок пожал плечами. Намек на ревность? Нет, пожалуй, только послышалось.
Винсент свернул на Сансет-роуд, дальше побрел один. Уок смотрел ему вслед, думал: вот сейчас придет – и будет латать свой старый пустой дом…
После ланча Уок поехал в клинику «Ванкур-Хилл».
В лифте поднялся на четвертый этаж, сел на кушетку в приемной, пролистал глянцевый архитектурный журнал. Особняки в минималистском стиле, естественный свет и белизна не опошленных деталями поверхностей – квадрат стекла на квадрат оштукатуренной стены, ни намека на устаревшую плавность, ни единой извилины – впрочем, как и в мозгах счастливых собственников. Уок втянул голову в плечи, стараясь скрыть лицо от соседки, хотя она, совсем молодая, так же, как и он, страдала от предательства собственного тела, так же, как и он, не понимала, за что ей это.
Услыхав свою фамилию, Уок вскочил и бодро прошагал к кабинету – никаких внешних признаков, никто не догадается, что считаные часы назад его мучила боль почти невыносимая.
– Таблетки не помогают, – сказал он, усевшись перед врачом.
Безликий кабинет. Единственный намек, что прием ведется живым человеком, а именно доктором Кендрик – это фотография в рамке; да и та развернута от пациента.
– Снова рука беспокоит, мистер Уокер?
– Не только рука. Все тело. Утром по полчаса в кучку собираюсь, чтобы с постели встать.
– Но в других аспектах у вас ведь нет ухудшений? Вы по-прежнему легко ходите, можете улыбаться?
Против воли Уок улыбнулся. Доктор Кендрик улыбнулась в ответ.
– Пока только руки и плечи немеют, но ясно ведь, что скоро начнутся проблемы с ходьбой, мимикой и прочим.
– И вы до сих пор никому не говорили?
– Они всё спишут на алкоголь.
– А у вас проблем с алкоголем, конечно, нет?
– При моей работе злоупотребление спиртным невозможно.
– Вы ведь понимаете, что сообщить придется.
– Чего ради? Чтобы меня перевели бумажки разбирать?
– Почему сразу бумажки? Мало ли занятий.
– Бездельничать – это не по мне. Увидите, как я с удочкой расслабляюсь, – просто пристрелите меня сразу, и всё. Разрешаю. Потому что быть полицейским – это… короче, мне моя работа по душе. Жизнью я доволен. И не хочу расставаться ни с первым, ни со вторым.
Доктор Кендрик невесело улыбнулась.
– На что еще жалуетесь?
Уок уставился за окно. Хорошо, что вид такой красивый – можно прикинуться, будто им любуешься, а самому обдумать, какие подробности для докторских ушей, а какие – нет. Определенные проблемы при мочеиспускании и опорожнении кишечника. Гораздо более серьезные проблемы – со сном. Кендрик заверила, что это нормально, посоветовала сбросить вес, сесть на диету, увеличить дозу лекарств, начать принимать «Леводопу». Ничего принципиально нового. Уок не из тех, кто слепо следует наставлениям врачей. Свободное время он проводит в библиотеке. Проштудировал гипотезу Браака[14], изучил все шесть стадий и даже прочел биографию самого Джеймса Паркинсона.
– Вот хрень! – Вырвалось само, и Уок тотчас вскинул руку. – Извините, доктор. Я обычно не сквернословлю.
– Хрень полнейшая, – согласилась доктор Кендрик.
– Нельзя мне работу терять. Нельзя, и точка. Я людям нужен. – (Ой ли? А не много ли он на себя берет?) – И вообще, пока проблемы только с правой стороной, – добавил Уок. Солгал, разумеется.
– Есть анонимная группа, – сказала доктор Кендрик.
Уок поднялся.
– Прошу вас, мистер Уокер.
Она протянула буклет, и Уок взял его.
Дачесс сидела на песке. Обняв колени, следила за братом. Робин бродил в полосе прибоя, по щиколотку в воде. Ракушки собирал. Оба кармана уже набил, да только в основном осколками, а не целыми ракушками.
Поодаль, слева, развлекались ребята из ее школы. Девчонки в купальниках; азартная игра в мяч. Воздух звенел, но ни смешки, ни выкрики не задевали Дачесс – они плыли мимо. Дачесс умела уходить в себя, и неважно где – на людном пляже или в классе. Талант привалил от матери, но прогрессировать Дачесс ему не давала, много сил на это тратила. Потому что Робину стабильность нужна, а не сестра-мизантропка, которая прется по дерьмовой своей жизни, куксясь, щерясь и толкаясь локтями.
– Еще одну нашел! – объявил Робин.
Дачесс встала, пошла к нему. В первое мгновение вода показалась ледяной. Бесконечный скалистый пляж – хоть вперед гляди, хоть назад. Дачесс поправила брату панамку, потрогала предплечья, уже нагретые солнцем. Денег на лосьон у них не было.
– Смотри не обгори.
– Не обгорю.
Дачесс включилась в поиски. Вода была прозрачная, Дачесс почти сразу заметила плоского морского ежа. Взяла, показала Робину. Мальчик расцвел улыбкой.
А потом он увидел Рикки Тэллоу и бросился навстречу, и они, двое чудиков, крепко обнялись.
– Здравствуй, Дачесс.
Лия Тэллоу.
Вот бы у Стар было такое лицо – простенькое, милое. Обыкновенное. С таким лицом не поют ночами в барах, не отклячивают задницу, не трясут сиськами. Про такую женщину сразу все понимают: она – мать. И не пялятся на нее, даже когда она по пляжу идет.
– Нам пора домой, Робин, – сказала Дачесс.
Брат сник, но промолчал.
– Можешь оставить Робина с нами, Дачесс. Мы его потом привезем. Адрес напомни только.
– Айви-Ранч-роуд, – ответил вместо Дачесс отец Рикки.
Седые, сильно отросшие волосы, мешки под глазами. Дачесс нечасто видела мистера Тэллоу, но раз от разу мешки эти казались темнее и тяжелее.
Лия сверкнула взглядом на мужа.
Он отвернулся. Вывалил из мешка игрушки – целый пляжный набор. У Робина глазенки загорелись, однако он ни словечка не произнес. Дачесс знала: Робин не попросит купить ему лопатку или ведерко. Потому что уже догадывается. Лучше б просил, даже клянчил – маленький, стойкий ее братик. Лучше б он клянчил, чем глядеть вот так, молча.
– Правда, миссис Тэллоу? – спросила Дачесс, выдержав паузу.
– Конечно. Наш старший тоже остается. Поучит ребят какому-то особенному броску.
Робин глядел умоляюще.
– Мы привезем Робина к ужину, – заверила Лия.
Дачесс отвела брата в сторонку, опустилась коленями на песок. Взяла в ладони мордашку мальчика.
– Обещай, что будешь хорошо себя вести.
– Ага. – Робин косил назад, на Рикки, который уже взялся рыть тоннель в песке. – Я буду послушным. Клянусь.
– Держись рядом с ними. Не убегай. Говори «спасибо» и «пожалуйста». И ни слова про маму, понял?
Робин кивнул с максимально серьезным видом. Дачесс чмокнула его в лобик, махнула Лии Тэллоу и по раскаленному песку пошла к скале, у которой ждал велосипед.
К тому времени как Дачесс добралась до Сансет-роуд, пот струился с нее ручьями. Последние пятьдесят ярдов она проделала пешком, толкая велосипед перед собой. Остановилась возле кинговского дома.
Винсент Кинг работал наждачкой, пот капал с подбородка. Несколько минут Дачесс молча наблюдала за ним. Мускулы по всей длине рук, а сами руки худощавые, жилистые. Нет этой фальшивой бугристости, какую демонстрируют пляжные качки. Дачесс пересекла улицу и остановилась у подъездной дорожки.
– Помочь хочешь? – Винсент отвлекся от работы, уселся на крыльце в обнимку с недоошкуренной доской. Свободную руку он протянул Дачесс.
– Была охота тебе помогать.
Он снова занялся ошкуриванием. Дачесс прислонила велосипед к забору и сделала несколько шагов по дорожке.
– Может, попить тебе принести? Или еще что-то надо?
– Ты – чужой.
Она заметила: когда Винсент Кинг тянет руку, из рукава футболки выныривает татуировка. Текли минуты. Винсент работал, Дачесс наблюдала.
Минут через десять она подошла еще чуть ближе.
Винсент снова прервался.
– Ты его знаешь – в смысле, мужчину, который приезжал той ночью?
– Он так на меня смотрит, будто насквозь видит.
Читать бесплатно другие книги:
