Князь Рус Лопатин Георгий

Волхову бы ужаснуться словам о глупых людях, но он уже плохо соображал, повинуясь воле кудесника.

– Иди, ничего не бойся. – Чарг первым ступил на лед болота. Шел уверенно, и… Волхвов последовал за ним!

Там, посреди болота, оказалась совсем другая избушка, от которой им навстречу выбежал… волк! Он ткнулся в руку Чарга и только покосился на Волхова. У парнишки, замершего от испуга, отлегло от сердца, волк, видно, был ручной.

В избушке их ждала Мара. Горел очаг, снова вкусно пахло из горшка с едой, и ничего страшного не замечалось.

Сколько там пробыл Волхов, он не знал и сам, только Чарг вдруг поднялся:

– Тебе идти пора, Волхов. Искать будут.

Кудесник провел его обратно через болото и поближе к веси и вдруг на прощание протянул двух больших глухарей:

– Возьми, пригодится.

Немного позже Волхов пытался вспомнить, когда появились глухари в руках у Чарга, и не смог. По болоту тот шел без ничего.

Волхова действительно уже искали. Заметив, что сына нет в веси, князь первым забил тревогу. Метнулись сначала в сторону избушки, но следы Волхова явно уходили в другом направлении. Чуть отлегло от сердца – значит, не туда пошел? Совсем успокоился Словен, когда сын сам вышел им навстречу из ельника, держа в руках двух здоровенных глухарей.

– Ты… где был?

Волхов пожал плечами:

– Силки свои проверял.

Словен не мог припомнить, когда же Волхов наставил эти самые силки, но что он мог возразить? В руках у Волхова – пойманные птицы, и происходило все совсем не там, где жили Чарг с Марой.

Илмера настаивала на своем: Волхов был у кудесников! Словен даже разозлился:

– С ними глухарей ловил?!

– Уйти бы поскорее, да только до настоящей весны еще далеко.

Словен решил все же осторожно поговорить с сыном. Вдали от Чарга и Мары парнишка начинал понимать, что встречи с ними опасны, а потому честно рассказал отцу и об избушке на болоте, и о глухарях.

– Сводишь туда меня!

– Да ведь я не пройду по болоту…

– Ничего, выведешь к болоту, там они сами появятся. Может, Тимар с Илмерой правы и это не к добру?

Но сходить Словен не успел, еще раньше Волхова перехватил в лесу Чарг, появившийся вдруг из ниоткуда:

– К чему все отцу рассказывать? Да ладно, пусть приходит, мы никому не отказываем… – И неожиданно поинтересовался: – Волхов, Тимар так умеет?

Оглянувшись на кудесника, парнишка увидел, что тот пристально смотрит вслед уходившему от них Вуколу. Того вдруг что-то остановило, постоял и… пошел задом наперед! У Волхова волосы поднялись дыбом – вот оно, мастерство кудесника! Но Вукол снова остановился, постоял, скребя затылок, и пошел своим путем. Оглянувшись, Волхов увидел, что сам Чарг исчез как не бывало!

В душе парнишки ужас боролся с восторгом. Но победил восторг. Просто вечером услышал, как Вукол жалуется, мол, и правда места здесь недобрые, шел-шел и вдруг начал пятиться. И не хотел, а ноги сами шли обратно, словно кто тянул. Чуть постоял, отпустило, оглянулся, но никого не заметил, только Волхова в стороне.

Все обернулись к княжичу: не его ли дело? Тому бы ужаснуться, а он увидел в глазах родовичей легкий страх и почувствовал, что может властвовать над ними!

Мара с Чаргом радовались – первая же попытка оказалась удачной, мальчишка вкусил удовольствие подчинять себе людей, теперь справиться будет легче.

И правда, отныне Волхов сам стал искать встречи с Чаргом, хотелось спросить, как это у него получается. Но хитрый кудесник скрывался, Волхов даже к болоту с отцом пошел, но сколько ни всматривались в туманную даль, ничего не увидели. Зато княжич сказал отцу, что Чарг умеет подчинять себе людскую волю и может научить этому его самого.

Словену бы ужаснуться, но что-то колыхнулось и в его душе, поинтересовался:

– А если и вовсе тебя подчинит?

Сзади раздался насмешливый голос Чарга:

– К чему мне он, князь? А вот научить кое-чему могу… Но если ты боишься… – кудесник развел руками.

Боюсь! – решил для себя Словен, но вслух ничего не сказал. И все же… не запретил Волхову встречаться с Чаргом. Хотя как он мог сделать это, не сажать же взрослого мальчишку под запоры на смех остальным родовичам? Оставалось надеяться, что скоро весна и они уйдут из этих заколдованных мест.

Втайне от всех, даже от отца, Волхов все же ходил к болоту и подолгу слушал Чарга и Мару, обещавших наделить его властью над людьми, если парнишка сам на это решится.

– А неужели нельзя постепенно? Тимар меня учил понемногу…

При упоминании волхва Мару передернуло, но она тут же взяла себя в руки и заговорила-запела сладким голосом:

– Хочешь убедиться в том, что и сам сможешь? Выпей, – она протянула Волхову какое-то снадобье. А чтобы не усомнился, что это не отрава, глотнула тоже.

Парнишка выпил, ничего не произошло, а кудесники отправили его домой.

Волхов пытался понять, изменилось ли в нем что-нибудь, и ничего не чувствовал. Стало даже чуть досадно, что он за волхв, если ничего не может?

И вдруг однажды понял, что ему стали подвластны если не мысли людей, как Тимару, то некоторые их поступки! Ни с того ни с сего захотелось повелеть идущему куда-то Ворчуну вернуться. И старик подчинился! Повернул обратно, долго стоял подле Волхова, скреб затылок, растерянно объясняя:

– Куда-то шел, а куда – не помню…

Волхов едва не рассмеялся, но Тимар заметил блеснувший лукавством взгляд ученика и вмешался:

– Иди, Ворчун, иди, куда шел, все вспомнишь.

А вот Волхова потащил за руку подальше от остальных глаз и строго спросил:

– Твоя воля?

– Ага! – довольно кивнул парнишка, надеясь, что Тимар станет хвалить его за силу внушения. Но произошло обратное: глаза волхва побелели, а на скулах заходили желваки. Он даже не сразу пришел в себя и стал говорить. Волхов испугался гнева учителя: с чего бы? Неужто злится, что он сам дошел до такого умения?

– Запомни навсегда: волхв наделен силой не для того, чтобы делать дурное людям! Если я пойму, что ты пользуешься знанием для вот такого, перестану учить!

Несколько дней Тимар даже не смотрел в сторону Волхова, но потом позвал к себе и снова попытался поговорить. К этому времени парнишка уже твердо уверовал в то, что волхв завидует. Да, попросту завидует ему, молодому и сильному!

– Волхов, кому дана сила, с того больше спросится. Пойми, не все могут такую силу получить, но немногие могут правильно использовать. Навредив кому-то даже в мелком, ты вредишь себе. У волхва должна быть чиста душа, иначе ей не будет места в Ирии. Если не чувствуешь себя в силе совладать с искушением управлять людьми по своей прихоти, лучше не учись. Не о себе боюсь и даже не о них, – Тимар кивнул в сторону сидевших у костра родовичей, – о тебе. Не хочу, чтобы твоя душа вверглась во мрак. Мы на Земле недолго, а душа вечна, не пачкай ее, Волхов.

Старику так хотелось, чтобы ученик проникся его словами, чтобы понял, что, вредя другим, он прежде всего вредит себе. Парнишка стоял, опустив глаза. Ему стало страшно, он вдруг увидел перед собой разверстую пропасть! Но одновременно со страхом появилось страшное искушение в эту пропасть шагнуть…

Некоторое время Тимар ничему не учил Волхова, все жертвы приносил сам, гадал тоже сам, рядом была только Илмера. А парнишка, все же испуганный его внушением, не просил. Но потом все постепенно стало как прежде…

Как ни настаивал Тимар, как ни требовала Илмера, они все сидели и сидели в этой веси. Уже прошел лед по реке, сошел снег, зазеленела трава, а родовичи словно и не собирались уходить. Сонная одурь сильнее и сильнее забирала под себя весь Род.

И если бы не беда, кто знает, что с ними сталось бы…

Волхов теперь ходил к Чаргу, почти не скрываясь.

Перед болотцем кустились черная ольха и тальники. Вкусно пахло можжевельником, у него особый запах. Но Илмера искала травы. Правда, искала в этот раз странно, то и дело беспомощно озираясь и явно думая о чем-то другом.

– Смотри, это одолень-трава…

Уля не могла понять, что происходит с Илмерой, она настолько рассеянна, что зовет одолень-травой плакун! Где это видано, чтоб перепутали?!

И вдруг Илмера замерла, словно прислушиваясь к чему-то далекому. Испуганно остановилась и девочка.

– Уля! – вдруг схватила ее за руку Илмера. – Ты найдешь отсюда дорогу домой?

– Нет! – затрясла та головой.

– Улечка, ну смотри, дойдешь до родничка прямо, не сворачивая, а там против течения выйдешь на поляну, за которой осинки, помнишь, мы там грибы с тобой собирали? Через осинки напрямик будет наш ручей. Беги, девочка.

– Нет! – Чувствуя что-то неладное, Уля вцепилась в руку Илмеры. Та вся тряслась.

– Уля, мне некогда тебя провожать, я не успею.

И все же проводить пришлось. Она тащила ревущую малышку за руку, уговаривая по пути:

– Ничего не бойся, я тебя до самых осинок доведу, а там всегда кто-то ходит…

Руки у Илмеры холодные-холодные, точно неживые, девочке было очень страшно.

– Смотри, видишь осинки? Беги туда! Беги, Уля, я потом догоню…

В голосе Илмеры слышались такие мольба и отчаянье, что девочка побежала. Оглянувшись, она увидела, что Илмера стоит столбом, даже не махнув ей рукой. А когда обернулась у самых осинок, старшей подруги уже не было видно.

Илмера действительно со всех ног бросилась обратно в лес. Ломая кусты, царапая кожу ветками, разрывая одежу, падая и вставая, она мчалась к одной ей известной цели. В голове стучало: только бы успеть! Только успеть!

Уля хорошо знала осинки, за последние месяцы не раз бывала там с Илмерой или подружками. Недалеко от дома, грибов много в любое время, с одного края приткнулся березнячок и за ним большой малинник… Но даже в знакомых осинках было страшно. Слышался крик Илмеры:

– Беги…

Она бежала. Когда девочка примчалась в стан, на ней не было лица. Первой увидела ее Порусь, схватила за плечи:

– Что случилось?!

У малышки дрожали губы, ее всю трясло:

– Илмера… она сказала, чтобы я бежала домой…

– А сама Илмера где?

– Не знаю… она убежала куда-то…

Немного погодя девочку отпаивали теплым отваром, а по ее следу в лес мчались несколько сильных мужчин. Все, что смогла рассказать Уля, сводилось к тому, что Илмера вдруг побелела и отправила ее домой, а сама убежала обратно и все боялась куда-то не успеть.

Волхову стало страшно, так страшно, как никогда еще не было в жизни. Перед глазами закрутился черный омут, затягивая в себя, и не хватало сил сопротивляться. Умом понимал, что поддаваться нельзя, вспоминал все, чему учил Тимар, а поделать ничего не мог! Откуда-то сзади слышался довольный смех Мары, та, видно, пританцовывала, бормоча над его ухом:

– Ничего не бойся… ничего… ты наш!.. Наш!..

И вдруг мглистую тишину прорезал крик Илмеры:

– Чарг, остановись! Силами света заклинаю: остановись! Верни Волхова его Роду!

Чарг заверещал от злости:

– Пошла вон! Не мешай!

Невыносимо хотелось открыть глаза, чтобы увидеть солнечный свет, но вырваться из страшного омута не получалось…

– Чарг, отпусти мальчика!

– Не-ет…

– Возьми меня взамен!

– Те-ебя-а?.. Мара, возьми ее!

Небесный свод прорезала молния, и раздался страшный грохот. Или это Волхову только показалось? Вспышка света была последним, что он успел заметить. Дальше чернота, но воронка омута уже не затягивала. Едва проскользнула вялая мысль: он уже на дне этого омута?

Первым на поляну выскочил Рус и замер от ужаса. Посреди нее возле большого пня лежал совершенно белый Волхов, а перед ним, точно прикрывая собой, – Ильмера. Лицо ее поцарапано, одежда порвана, волосы растрепаны.

За Русом к лежавшим бросились остальные. Сначала показалось, что они мертвы, но потом Радок приложил ухо к губам Волхова:

– Кажись, дышит…

Метнулись к ручейку, принесли воды, побрызгали в лицо, обтерли. На всякий случай это же сделали и с Илмерой, хотя было ясно, что бесполезно, девушка погибла. Ее тело оказалось выгнуто дугой, руки словно пытались от чего-то оттолкнуться, на лице застыло выражение дикого ужаса. Стало страшно. Что произошло на этой поляне? От кого спасала Илмера Волхова?

Рус огляделся. Сама поляна была жутковатой, ельник вообще не самое веселое место – темно, пусто, особенно здесь, где половина елок с побелевшими от старости лапами, все в сизом мху. Ели не дали расти подлеску, только по краю у нескольких тонких сосенок брусничник, да и тот хилый.

Как вообще оказались здесь Волхов и Илмера? Кого они увидели? Деревья стояли молча, берегли тайну. От темного леса вокруг, от выражения ужаса на лице сестры страстно захотелось скорее бежать из проклятых лесов. Ведь предупреждал же Тимар, что здесь добра не будет! Но до поры этого не понимали.

На сердце у всех было очень тяжело, недобрым оказалось это богатое место. Никого не радовали ни россыпи грибов и ягод, ни обилие птицы на озере, ни множество рыбы и дичи, ни звонкий ручей со сладкой водой… Страшную цену заплатил Род за год на этой земле. Людям хотелось одного – поскорее покинуть злосчастные места.

Это была не первая гибель, они уже многими заплатили, но стоило вспомнить выражение отчаянья на лице Илмеры, и становилось страшно. Теперь в лес не желала идти ни одна женщина, детей не отпускали от себя.

Волхов пока лежал, не приходя в себя, но дышал уже ровно и даже чуть порозовел. Может, очнувшись, он расскажет, что произошло?

Тимар долго смотрел в застывшее с выражением ужаса лицо княжеской сестры, потом так же долго вглядывался в лицо Волхова. Что он понял – неизвестно, но князьям сказал одно:

– Отсюда надо уходить…

– А как хоронить Илмеру?

– Пустим ее на плоту по реке, вода сама разберется.

Трудный разговор был у Тимара с братьями.

– Что там произошло, Тимар?

– Я пока не ведаю.

– Все ты знаешь, только говорить не хочешь…

– Словен, я предупреждал, что здесь добра не ждать. Эти места под кудесниками, их сила и их воля. Уходить надо было раньше, а то и вовсе не останавливаться.

– Но ведь год же хорошо жили!

– Вот и заплатили… – проворчал Тимар.

– Есть ли земли, где не придется платить?

– Есть.

– Как далеко до Рипейских гор?

– Далеко, но плыть надо, обратного пути уже нет.

Всю ночь в стане горели большие костры, всю ночь Тимар что-то бормотал над телом погибшей девушки, потом ее положили на плот, окружив цветами, и пустили по реке.

С рассвета на реке в плоты меж собой поспешно вязались бревна домов (кому они тут нужны?). Собрались быстро, быстрее, чем когда-то в Треполе. И немного погодя Рус оттолкнул первый плот от берега. Уплывали, стараясь даже не оглядываться, настолько тяжело было на сердце. Смотрели, пожалуй, только вниз по течению, куда река унесла Илмеру.

Словен был мрачнее грозовой тучи, сын все еще лежал без памяти, сестра погибла, Родам снова пришлось искать новое место… Эта земля их не принимала. А есть ли такие, что примут?

Глядя вслед удиравшим родовичам, Чарг с Марой скрипели зубами. Но немного погодя колдунья все же объявила:

– Ничего, у них остался наш Волхов! Пока он не так силен, но придет время, и он перетянет душу отца, а потом и все остальные. Род вернется в наши земли и будет послушен многие годы…

Чарг откликнулся эхом:

– Как и все, кто был до них…

Волхов очнулся на второй день. Еще не успев открыть глаза, он услышал тихий плеск воды вокруг, голоса сородичей, почувствовал легкое покачивание и понял, что лежит на плоту.

Почему? Куда делись Чарг с Марой? И почему кричала Илмера?

Видно, он шевельнулся, потому что почти сразу над его лицом склонился Тимар:

– Очухался?

– А… где Илмера?

– Теперь, пока никто не слышит, расскажи мне, что произошло? Почему погибла Илмера, и что ты натворил?

Волхов прикрыл глаза. Илмера погибла?! Значит, Мара забрала ее. Вместо него?

– Это Чарг?

Вздрогнув, Волхов открыл глаза. Хотелось вцепиться в Тимара, умоляя, чтобы не отдавал его страшному колдуну. Но глаза старого волхва смотрели требовательно, и Волхов попросту струсил.

– Я… не помню…

Он снова прикрыл глаза.

– Ты лжешь… ты связался с Чаргом, хотя я и запретил ходить к колдуну. За тебя заплатила Илмера. Послушай, Волхов, если эта смерть тебя ничему не научит, то ты станешь таким же, как Чарг, и будешь проклят людьми на веки вечные. Подумай, ты уже очень многое знаешь, очень силен, чтобы использовать свои знания во вред, но если будешь это делать, то заплатишь своей душой. Другую плату черные силы не принимают.

Волхов лежал, не решаясь открыть глаза. Тимар немного помолчал, потом продолжил:

– Я знаю, что ты слышишь. Пока буду жив, постараюсь оградить тебя от черных сил, но я уже стар, Волхов. Об одном прошу: не губи свою душу, не пользуйся тем, чему уже успел научиться у Чарга с Марой.

Не дожидаясь ответа, Тимар вышел из шалашика, сооруженного для Волхова на плоту. Парнишка услышал, как он сказал кому-то, скорее всего, Русу:

– Чудище встретили, Волхов так испугался, что упал беспамятно, а Илмеру вон как изодрали.

Отозвался отец:

– Это он рассказал?

– Не спрашивай Волхова ни о чем, захочет – сам скажет. Илмеру жалко, конечно, но малец тоже перепугался…

Волхову бы порадоваться, что Тимар не рассказал о его вине отцу, а он фыркнул. Возмутили слова «малец» и «испугался без памяти». Теперь все будут считать его трусом! У Волхова росла злость на Тимара, к ней добавлялась досада на то, что тот все понял, и даже на то, что не отругал, а просто попенял.

Парнишку не трогали, ни о чем не расспрашивали, словно ничего и не произошло.

Потом все если не забылось, то чуть сгладилось, потому что приходилось сначала поскорее уплывать от проклятого места, потом искать новое для зимовки и обустраиваться. За делами боль немного притупилась, только люди боялись ходить в лес, особенно женщины, да Волхов стал совсем нелюдим.

В душе Волхова боролись добро со злом. Отныне он чувствовал себя зависимым от Тимара – вдруг расскажет отцу правду? И это добавляло парнишке черных мыслей. Иногда становилось страшно самому: неужели Чарг и Мара все же умудрились посеять в нем плохое?

А еще было обидно, что, явно не доверяя ему, Тимар попросту перестал учить. Наверное, поступал верно, потому что давать силу и знания парнишке, способному применить их против людей, не стоило. Но Волхова такое недоверие сильно задело. Появлялись предательские мысли научиться всему самому, хотя понимал, что это будет за учеба… Чарг и Мара подсказали, как получить то, от чего постоянно предостерегал Тимар. В душе Волхов уже знал, что рано или поздно поддастся этому искушению.

Тимар несколько раз пытался поговорить с парнишкой откровенно. Он не расспрашивал о произошедшем, просто рассуждал, словно сам с собой, о том, что любой волхв, который получает знания, подвержен опасности стать добычей темных сил. И от самого зависит, будет ли их добычей душа. Напоминал, что жизнь скоротечна и за Калиновым мостом каждый будет держать ответ и попадет в Ирий либо к той же Маре.

Мог бы и не говорить, Волхов прекрасно понимал все сам. Когда рядом были Тимар, отец или даже Рус, Волхов чувствовал себя словно защищенным, но наступала ночь, и приходили дурные мысли. Думалось, что, используя полученную силу, можно иметь власть над каждым. Зачем эта власть, не знал и сам.

То ли Тимар все же умел читать мысли, то ли ему подсказали боги, но однажды волхв завел такой разговор. Причем не наедине, а при всех. К слову заговорил о власти, о том, что не все умеют ею пользоваться, а потому она страшна.

– Жизнь создана светлыми силами, а власть – темными.

Взвился, как и ожидалось, Словен:

– Но как же без нее?! Если я не властен распоряжаться, то какой же я князь? Моей властью держится в Роду многое, если ее не будет, завтра каждый станет делать, что захочет. Вот тогда мы погибнем.

– А власть не в том, Словен. Если ты распоряжаешься разумно, то это просто опыт и мудрость. Власть – это когда ты заставляешь делать людей что-то только потому, что можешь заставить, и доволен этим. Или даешь им не по заслугам или надобности, а по своей прихоти. Или наказываешь так же.

Слушавшие родовичи замерли, насколько же прав Тимар! Действительно, издревле князья у Родов были просто самыми разумными и сильными, и их правом было только первыми подставлять плечо, если нужно, отдавать свое и брать себе в последнюю очередь.

Задумался и Рус. Каким же должен быть князь, чтобы оправдать свое право распоряжаться людьми?

После гибели Полисти Рус сильно изменился, исчезла юношеская нетерпеливость, куда-то делся щенячий восторг, молодой князь перестал быть торопыгой. Теперь он сначала думал, а потом делал. Правда, если была нужна его помощь, то не раздумывал вообще, плечо подставлял сразу. Рус все так же был одним из самых сильных в Роду, неутомим в работе и неистощим в выдумках, он учил мальчишек, подолгу возился с ними вечерами, но уже не барахтался в ребячьей куче, как раньше, не скакал козликом. Рус повзрослел.

И теперь слова Тимара о власти и обязанностях были ему к душе не просто как вечные слова о добре и зле, о праведности и справедливости, а как учеба. У мальчишек глаза блестели, каждый представлял, каким бы он был благородным и справедливым князем, а Рус спокойно думал о том, что сделал за день не так, учился оценивать свои собственные поступки и запоминал ошибки.

Все подмечавший Тимар радовался такой учебе. Придет время, и Рус возьмет под себя Род, пусть не вместо Словена, но рядом с ним. Хорошо, если к всегдашней готовности молодого князя помочь добавится и мудрая рассудительность.

Полисти больше не было, но жизнь продолжалась. Рус возрождался к жизни…

Прошло несколько долгих тяжелых зим и не менее тяжелых весен и лет, а родовичи все шли и шли… Вставали на зимовки, приносили богатые дары духам лесов и рек, просили Великую Богиню-Мать о рождении потомства, а еще богов о защите от колдунов и разной нечисти. Теперь они хорошо знали, что сладкие речи могут запросто погубить, стоит только подпустить колдунов к себе слишком близко. И к Тимару, единственному ведуну, оставшемуся в Роду, относились особо бережно.

Сам Тимар проводил много времени не с Волховом, которого вовсе перестал учить, а с Порусью, стараясь, чтобы та не забыла учебу Илмеры. Юная девушка очень старалась, ведь именно ей Илмера передавала свои знания в последние месяцы своей жизни.

Но больше никакие кудесники перед ними не появлялись, и постепенно беда забылась, ощущение горя чуть притупилось. Верно говорят, что время делает радость большой, а горе маленьким.