Исключительные Вулицер Мег

— Я все просрал, Жюль. Не понимаю, как жизнь перевернулась с ног на голову. Я начал задумываться не только о том, что натворила Эш, но и о том, кто она вообще такая после этого.

— Погоди, — перебила Жюль. — Прежде чем мы перейдем к этой части, как насчет меня? Давай выясним это прямо сейчас. Ты ведь в курсе, что я знала о Гудмене.

Итан махнул рукой.

— Проехали. Что еще тебе оставалось делать? Ты им пообещала и осталась одна против всех. Я все понимаю. А вот с Эш до сих пор ничего не понятно. Я решил, что она принадлежит к определенному типу женщин, ты ведь понимаешь, о чем я, Жюль? Пожалуйста, скажи, что понимаешь. Она из тех, условно говоря, красоток, которые притягивают мужчин и умеют сделать им хорошо. Эти женщины элегантны, но слегка ранимы. Они умны, многими вещами интересуются. Могут руководить благотворительным фондом или театром. И все восхищаются их работой, потому что они изящны, благоразумны, служат какой-то глобальной цели. Хотя если вдуматься… да ладно! Феминистский театр? Эш? Ей наплевать было на чувства Кэти Киплинджер, и вот теперь она тут главная феминистка среди режиссеров? И в этом она никогда не видела противоречия, вряд ли ей такая мысль вообще в голову приходила. Потому что ее брат — это отдельная тема, он сам по себе. Заметь, она целиком посвятила свою жизнь Мо. Когда он заходит в комнату, она радуется. Она никогда не срывается из-за него. Звонит по телефону от его имени. Все эти годы она была потрясающей матерью, тут ничего плохого о ней сказать не могу. Она создала для нас прекрасный дом, полный заботы, в котором все хотят жить. Ее все любят. И ей практически все сходит с рук. Она милашка. И для меня она была чудом. Сложно не влюбиться в Эш. Она пленяет. Она прилагает усилия. Бетси была такой же, со всеми ее блюдами. Моя теща. Бедная Бетси.

— Бедная Бетси, — повторила Жюль.

Смерть Бетси Вулф на мгновение встала между ними.

— Я знаю, Эш думает, что родители оказывали на нее давление, требовали заниматься искусством и преуспеть, — сказал Итан. — Между тем сами они не были творческими личностями. В «Дрексель Бернхем» думали только о деньгах. Но все ее жалобы на давление, ну… уже ведь хватит, да? Совсем не обязательно всю жизнь об этом твердить. В это время я осознал: если тебя не пытают — не насилуют, не держат в клетке, не заставляют в тринадцать лет идти работать на фабрику, — если ничего такого нет, думаю, жаловаться не на что. Когда я занялся проблемой детского труда, Эш переступила через себя. Она видела то же, что и я, — я показал ей, — и она была потрясена до глубины души. Мне казалось, нас это захлестывало, я не мог уже это выдержать. А она все никак не могла забыть собственную маленькую драму, и я это понимаю. Оковы прошлого. По существу, каждый всю жизнь поет одну песню, вот у нее такая. Она прониклась идеей, что надо быть пай-девочкой, полезной девочкой, а в данном случае, значит, еще и лживой девочкой. Которая защищает своего ужасного брата.

— Думаешь, он настолько ужасен? Считаешь, он изнасиловал Кэти? — спросила Жюль, повышая голос.

— Он повел себя с ней слишком грубо, — ответил Итан. — Он не мог себе представить, что она не хочет продолжать то, чем они занимались. А никто и подумать о нем такого не мог; он всех очаровал. Вот и все, плюс беспомощность Кэти. Плохое сочетание. Так что да, думаю, он что-то натворил. Думаю, да.

Итан замолчал, а потом поправился:

— Взрослая часть моей личности так думает.

Он взглянул на Жюль в надежде, что она поддержит его, оставит свои скрытые подростковые комплексы, из-за которых слишком долго колебалась между «знаю» и «не знаю». Но она смогла лишь кивнуть.

— Но ничего этого больше нет, все в прошлом, — ответила Жюль. — Вот что важно.

— Знаю, — сказал Итан. — Помнишь тех двух детективов? Оба теперь не при делах. Который постарше — ушел на пенсию. А молодой, как его звали — Манфредо? Умер от сердечного приступа. Многие годы я упорно гуглил, хотел узнать, служит ли он еще, корпит ли потихоньку над делом Гудмена Вулфа. Может, поиск через гугл смертельно опасен для здоровья. Думала когда-нибудь о таком? Ты следишь за этими людьми, выясняешь, как у них дела, пока однажды не узнаешь, что они уже умерли. Даже «Таверна на лужайке» закрылась. И Гудмен, похоже, пропал. Потому что у него не было шанса повзрослеть. Он упустил этот шанс.

Итан снова замолчал и собрался с духом.

— Он… как бы лучше сказать… все еще тебе нравится? — неожиданно спросил он официальным тоном. — Ты что-то почувствовала, когда увидела его в лесу?

— Нет. Ничего. Только стыд.

Итан кивнул как будто с облегчением.

— Что до Кэти, — добавил он, — думаю, у нее сейчас все хорошо.

— Откуда ты знаешь?

— Я ее видел, — ответил он.

— Правда? Когда? Эш знает?

Итан помотал головой:

— Нет. Я впервые связался с ней после одиннадцатого сентября, когда пресса разносила ее в пух и прах. Посмотрел одно из тех интервью с ней — люди звонили в телевизионные студии, чтобы наорать на нее. И мне стало так хреново, что я раздобыл ее электронный адрес и написал ей: привет, мол, жаль, что так вышло. Дал знать, что помню о ней. Как ни странно, она ответила и предложила встретиться. Но она, кажется, заново все это пережила. В какой-то момент Кэти упомянула, что есть фонд помощи таким семьям, и в итоге я выписал чек на огромную сумму.

— Какой ты молодец.

— Не совсем. Думаю, меня мучило чувство вины. Ведь мы тогда просто плюнули на все — и на нее тоже.

— Я читала о ней статью к десятой годовщине атак, — сказала Жюль. — Ненавижу это слово: атаки. Просто вульгарно звучит. Но ей ведь в итоге удалось добиться медицинской страховки для тех семей? И некоторые извинились за то, что так на нее нападали?

— На это ушло несколько лет, — ответил Итан. — Было очень сложно, но да, Кэти справилась. Она так все устроила, что на выплаты семьям ушли миллионы.

— Вы и сейчас видитесь?

— Нет, — ответил он, помотав головой. — Мы много переписывались. Писал ей, когда решился вопрос с медицинскими страховками. Как я сказал, думаю, она в порядке. Кэти рассказывала, что у нее хороший муж, немецкий банкир, некто Краузе. Я спрашивал, как у нее сложилось с Троем. Ответила, что расстались навсегда, когда ей было восемнадцать. Еще рассказала, что много лет спустя, уже в тридцать с лишним, ходила смотреть, как он танцует у Элвина Эйли. Просто сидела в зале. Трой был великолепен, и вместо того чтобы загрустить о своей жизни и о невозможности танцевать, Кэти совершенно забылась. Искусство ведь так и работает, правда? Поглощает тебя. То, что натворил Гудмен, стало для нее ударом. Да, думаю, это было изнасилование. Но времени прошло уже достаточно. Так оно и выходит, что время лечит.

— Может, это как раз то, что нужно вам с Эш? — предположила Жюль. — Просто подождать, пусть время пройдет.

Итан ничего не ответил. Они немного посидели, потом он встал, громко заскрежетав стулом по полу, подошел к шкафу и достал бутылку вина. Жюль пошла за ним к длинному серому дивану, где они выпили вина «Бом-де-Вениз», золотистого и сладкого. Вкус взывал к сокровенной подростковой сущности, такое вино предназначено для людей, еще только вступающих во взрослый мир. Сейчас Жюль, успокоившаяся и переполняемая чувствами в компании Итана, вновь нуждалась в таком приятном хмельном напитке.

— Так ты думаешь, — начал Итан, — что он вернулся в Исландию?

— Да. Я уверена. Он живет там. Его вещи там. Ах, Итан, ты должен с ним встретиться. Это ужасно. Он выглядит как… маргинал. Уверена, Эш знает, где он. Но она сейчас не хочет со мной разговаривать. Меня все бросили.

— У тебя есть Деннис.

Жюль пожала плечами и поморщилась. А Итан спросил:

— Что? Разве нет? Что за физиономия?

— У нас все не так гладко. Из-за меня мы оба сначала бросили работу, а потом отказались от лагеря. Мне нравилось находиться среди подростков, но он был прав: я не хотела быть там и не быть при этом одной из них. Вообще мне больше нравилось работать с неудачниками, а не со звездами. А теперь мы вернулись сюда, я без работы, и семья держится на нем. Я просто болтаюсь туда-сюда, пытаюсь понять, что делать дальше, и когда пойду на собеседование — если вообще туда попаду, — точно не покажусь ценным кандидатом. Я в полном пролете.

— Ты всегда себя недооцениваешь, — сказал Итан. — Откуда в тебе это? Я сразу понял, какая ты. Еще в самый первый вечер в мальчишеском вигваме. Ты была какой-то неправильной.

— И неуклюжей.

— Ну ладно, неправильной и неуклюжей. Неуклюжей и неправильной. Сочетание, к которому я питаю слабость. Но парням, наверное, с таким набором легче жить.

— Да, — ответила она. — Так и есть. Девчонок такое сочетание обычно не красит. Только все усложняет.

— Не хочу, чтобы тебе было сложно.

Он пододвинулся ближе и погладил ее по волосам, и Жюль это нисколько не удивило. Что бы он сейчас ни сделал, ее бы это не удивило. Подавшись вперед, Итан поцеловал ее в губы, и Жюль уже не понимала, кто она в этот миг — женщина средних лет или прежняя девочка. Она вспомнила, как Итан пытался заговорить с ней о смерти отца, надеясь пробудить в ней чувства. Но теперь момент был скрашен золотистым вином, и сидели они не просто в анимационной мастерской, а в «Анимационной мастерской». Он был богат, а она нет, он занимался любимым делом, а она выкручивалась как могла, но они были одинаковыми: неуклюжими и неправильными. Поцелуй объединил их и запечатлел их сходство, которое они скрепили губами, как печатью. Первый поцелуй повторился заново, и Жюль уже знала, как Итан пахнет. Запах был кисловатым, сладость вина улетучилась. Она не знала, как устроен его рот, и вообще не должна этого знать, он не ее мужчина, она не хотела этого. Как это удивительно — зайти так далеко и получить возможность второй попытки, как всегда говорил Рори, но нынешний миг ощущать как первый. Не просто похожий, а тот самый.

Отпрянув от него так, что разомкнувшиеся рты издали легчайший звук, писк, вздох, Жюль отвела взгляд, и они оба молча отодвинулись на разные края дивана. Она не могла ни целоваться с Итаном Фигменом, ни трогать его, ни трахаться с ним, вообще ничего телесного с ним делать не могла, хотя любила его, как любила всегда. Жюль вспомнила, как он приезжал в Баффало, спал в ее комнате в общежитии, и между ними случилось нечто опасное и неожиданное. Он всегда пытался вернуться к Жюль, всегда понимал, как далеко он может зайти. Однажды Жюль сказала Деннису, что Итан — как мышь, которая следует за ними из одной квартиры в другую. Но она до сих пор не впускала его, потому что он ей не принадлежал.

От Денниса, подумала она, порой шел запах слегка токсичный из-за антидепрессанта, но все равно манящий, с хмельным оттенком. Пусть Деннис и не отличался иронией, стремительностью, блеском. Ей было интересно, чем он занят сейчас, холодной будничной ночью. С лета они друг от друга отдалились. Почти не было ни секса, ни поцелуев, одни нарочито вежливые беседы на нейтральные темы. Он все еще злился на нее, ведь она заставила его развернуться и уехать из Белкнапа, когда дела в лагере шли хорошо. Наверное, сидит сейчас в кровати, одним глазом смотрит кабельный спортивный канал, а на коленях держит «Журнал диагностической медицинской сонографии». С тех пор как Деннис вернулся к работе, ему нравилось следить за научными журналами, хоть это и не требовалось.

— Мне пора, — сказала она.

— Я попытался, — ответил Итан. — Просто я не знаю, как дальше жить. Все стало по-настоящему сложно.

— Всегда сложно, Итан.

— Нет, — ответил он. — Стало еще сложнее. У меня нашли кое-что.

— Что значит «кое-что»?

— Меланому.

Она пристально посмотрела на него.

— Откуда? — спросила она.

И прозвучало это почти сердито, недоверчиво. Она смутно помнила, как однажды вечером в ее комнату зашел отец и сказал, что он болен, что ему нужно в больницу. Она сидела за своим маленьким белым письменным столом и готовила доклад по книге, и внезапно стол, бумага, ручка в руке показались нелепыми, невесомыми, как предметы в космосе.

— Неважно, — сказал Итан. — Но как бы то ни было, она здесь.

Он постучал себя по макушке, потом наклонил голову и раздвинул волосы, показывая Жюль небольшой пластырь на черепе.

— И в лимфоузлах, по-видимому, тоже.

— Когда ты узнал? — спросила она, и теперь ее голос неожиданно стал едва слышным.

— Осенью. На голове постоянно зудело одно место, и я его расцарапал до крови. Потом оно покрылось коркой. Я думал, это фигня, но, оказывается, там уже давно была родинка, а я никогда ее не видел.

— И ты пережил все это один? — спросила она. — Кто был с тобой? Кому ты рассказал?

— Никому, — ответил он. — Совсем никому.

— И Эш не знает?

Он помотал головой.

— Итан, ты должен ей рассказать.

— Зачем? — спросил он. — От своей второй половины положено скрывать самую важную информацию.

— Она должна тебе помочь.

— Может быть, ты сможешь это сделать, — сказал он с натянутой улыбкой. — В любом случае отчасти это твоя вина, Жюль. Из-за тебя я выбросил свою широкополую джинсовую шляпу в то лето, потому что ты сказала, что я в ней похож на медвежонка Паддингтона. Вот все эти годы солнце и палило…

— Заткнись, совсем не смешно.

Он сразу понял, что зря ее дразнил. Это было жестоко, а он уж точно никогда не хотел быть с ней жестоким.

— Ты ведь лечишься, да? — спросила она. — Проходишь процедуры, химиотерапию?

— Да, — ответил он. — Два курса. Эффекта еще нет, но врачи надеются.

— А дальше что?

— Другое лекарство, — сказал он. — Начну с понедельника.

— Итан, нужно рассказать Эш. Она возьмет все в свои руки. Позаботится о тебе. Она это умеет.

Лицо Итана не дрогнуло.

— Нет, — отрезал он.

А потом добавил более мягким тоном:

— Только ты.

— Неправда.

— Правда.

Она не могла продолжать перепалку. Жюль подумала: «Ладно, только я. Только я, и всегда была только я одна. Передо мной открывалась эта жизнь, пульсируя и ожидая, а я ее отвергла». Но незачем вступать в брак со своей родственной душой, даже с кем-то из Исключительных. Ты можешь перестать быть исключительным в том смысле, который когда-то казался единственно верным, но в конце концов стал совсем ненужным и, может, даже не таким совершенным. Совсем необязательно всегда быть яркой личностью, фейерверком, всех заводить или вызывать у всех желание спать с тобой, необязательно быть тем, кто написал пьесу и сыграл в ней главную роль так, что публика аплодировала стоя. Выход на сцену лучше всего стимулировал пятнадцатилетнюю девочку, которая недавно потеряла отца. Это разбудило ее. Джули Хэндлер, кудрявая как пудель девочка из Хеквилла в штате Нью-Йорк, получила в «Лесном духе» жизнеутверждающий пинок. Но нынешних тонкокожих людей средних лет, засидевшихся допоздна за разговорами, отделяло от тех событий несколько поколений.

— Итан, я пойду с тобой куда угодно, — сказала она. — Я сейчас не работаю, так что время у меня есть. Я помогу с предписаниями и лечением. Ты этого хочешь?

Он кивнул и с облегчением закрыл глаза.

— Да, очень. Спасибо.

— Хорошо, — сказала Жюль. — Но ты должен позвонить Эш и кое-что ей сказать.

— Что именно?

— Она не может быть единственным человеком, который что-то делает. Ты не можешь злиться на нее вечно. Она не плохая, Итан. Не плохой человек. Это ведь Эш, а ты любишь ее, и ты должен рассказать ей о том, как прятался в отеле, вместо того чтобы пойти с ней и Мо в йельский «Центр изучения ребенка».

— О боже.

— Как ты переписывался с Кэти Киплинджер и помог ей, дал денег. И, конечно же, о болезни.

— Долгий разговор получится, Жюль.

— Да, и ты должен поговорить. С ней, а не со мной.

Деннис заснул до того, как Жюль вернулась домой, хотя он почему-то опровергал это, как частенько делают люди, утверждая, что вовсе не спали. Но на его лице отпечатался узор, в точности соответствовавший ребристому велюру, которым обит старый диван в гостиной, и Жюль представила себе, как Деннис уткнувшись лицом в подушку, крепко спит, но готов в любой момент воспрянуть, услышав скрежет ее ключа в замке. Было полдвенадцатого ночи. Жюль отказалась от предложения Итана подвезти ее, сославшись на то, что хочет немного прогуляться. Людные улицы, холодная ночь, беспрерывный, косо падающий снег — и можно было с чувством облегчения пройти несколько кварталов, прежде чем сесть в метро.

— Что случилось? — спросил Деннис, странно поглядев на нее. — Ведь точно что-то случилось.

— У тебя все лицо измято, — сказала Жюль. Она сняла заснеженное пальто и села на диван. Место, где лежал Деннис, было еще теплым.

— Не расскажешь мне? — спросил он.

— Расскажу, — ответила она. — Хоть и не хочется.

И как можно более ровным тоном, чуть отстраненно ради самосохранения, как всегда вел себя с ней Итан, рассказала о меланоме. О поцелуе рассказывать не стала, поскольку он уже опрокинулся и исчез. Деннис спокойно выслушал, а потом сказал:

— Плохи дела. Впрочем, это же Итан, он устроит себе лечение на высшем уровне. Сделает все, что нужно.

— Знаю.

— А ты как? — спросил Деннис. — В порядке?

Он придвинулся и погладил ее по волосам, точно так же как недавно сделал Итан. Это было типичное действие из мужского арсенала, причем совершенно естественное. Она позволила себе тихо упасть на широкую грудь мужа, и Деннис заставил себя вернуться в эту реальность. Волевым усилием восстановил супружеские отношения, и притянул жену к себе. Деннис рядом, все еще рядом, а это, думала Жюль, прижимаясь к нему, немалый дар.

Две пары встречались за ужином еще дважды до конца прошлого года; во второй раз к ним присоединился Джона. Они выбирали уютные, спокойные рестораны, и приступали к ужину рано, потому что Итан быстро уставал из-за химиотерапии.

— Половина шестого. Мы еще можем заказать меню «Белый пояс», — сказала Жюль, в ответ на что Итан сонно улыбнулся ей с другого конца стола. Он был под действием медицинской марихуаны, которую курил для снятия симптомов тошноты. Все они были медлительны и осторожны, соединенные в маленькое соцветие дружбы. Эш, до безумия счастливая, что Итан принял ее назад той зимой, до сих пор, казалось, опасалась, что брак снова могут отобрать у нее, и сидела подле него, положив свою руку на его. Они с Жюль теперь не очень часто виделись наедине. Беспечности девичей дружбы — и даже дружбы двух женщин, которые могли обсуждать секс и брак, и искусство, и детей, и победу над республиканцами, и то, что с ними будет дальше — можно было позавидовать, но в этот момент им хотелось совсем не этого. Никто и не задумывался раньше, что эта беспечность покинет их, что ее они будут оплакивать. В тот день, когда Джона ужинал с ними, Эш поведала присутствующим о том, как он учил Мо играть на банджо.

— Не знаю, станет ли он виртуозом, — уточнила Эш, — но, кажется, ему и вправду этого хочется.

— Он еще учится, — сказал Джона. Он смог найти время всего на два урока на дому, но они продолжали обучение по «Скайпу»; расстояние и посредничество монитора успокаивали Мо. Джона принес с собой на ужин гитару, и, извинившись, покинул компанию, не дождавшись кофе; он направлялся в какую-то большую, продуваемую сквозняками квартиру в Бруклине, чтобы играть там на гитаре, и не хотел опоздать.

Той весной Итан начал угасать, однако никто, кроме Эш, не хотел этого признавать, пока неизбежное не стало очевидным. Никто не понимал до конца, что происходило: так занят был он своими многочисленными проектами. Из дома на Чарлз-стрит он свободно и без разбора рассылал электронные письма, готовясь к предстоящим в следующем году «Семинарам мастерства», записывал голоса Уолли Фигмена и вице-президента Штурма на карманный высокочувствительный диктофон. Он надиктовал заметку для сотрудников по поводу небольшой шумихи из-за якобы противоречивого содержания одной из последних серий «Фигляндии», после которой компания-производитель энергетических напитков пригрозила свернуть рекламу.

В обществе поговаривали, что Итан Фигмен был болен, но никто в действительности не знал о степени этой болезни. Все заболевали раком, это была данность. Рак уже никого не шокировал, и меланома не казалась таким приговором как, скажем, рак поджелудочной железы.

Итан всегда придерживался мнения, что занятие проектами поддерживает связь с внешним миром, продлевает жизнь.

— Работа, — сказал он однажды, — это анти-смерть.

И так, чтобы как-то избавиться от уныния и пассивности, Жюль тоже вернулась к работе. Занятия с подростковыми группами в «Центре ребенка и семьи» на севере Манхэттена проводились в одном из тех безрадостных многофункциональных помещений, где складные стулья были сложены вдоль стены, а с потолка все еще свисала старая пиньята, изувеченная, с давно выпотрошенными трофеями. Комната была тускло освещена, и подростки сидели кружком, сначала сгорбившись, затем, в продолжение занятия, оживившись, а в конце одна из девочек уже в слезах рассказывала об отце-алкоголике, другая обнимала плачущую, один парень даже встал на стул и сорвал бесполезную пиньяту раз и навсегда. По-матерински заботливая куратор группы миссис Кальб, которая взяла Жюль на испытательный срок, сидела в углу на собственном складном стуле, делая заметки.

Позднее в своем кабинете миссис Кальб отметила, что Жюль очевидно проявляет «безграничную нежность к молодым и проблемным людям», с чем Жюль тут же согласилась. Она и сама осознавала, что так оно и было на самом деле. Итак, теперь под ее руководством было три группы, с каждой она собиралась дважды в неделю по два часа. В конце года ей должны были поручить еще две группы. Оплата была смехотворная, но и расходы Жюль и Денниса не были так уж высоки. Рори, в конце концов, училась в государственной школе, и совсем скоро она закончит колледж, хотя неизвестно, удастся ли ей потом найти работу — эту фразу повторяли друг другу все родители студентов колледжа. Наверняка в ее случае работа была. Рори хотела устроиться в государственный заповедник, а такая работа была и узконаправленной, и практичной. Огромное облегчение испытывает родитель, чей ребенок четко знает, чему хочет посвятить жизнь. Жюль даже могла бы позволить себе некоторую надменность, поскольку ее дочь не стала одной из тех детей, чьи мечты о креативной профессии привели их за стойку кассы закусочной «Чипотле».

Итан искренне обрадовался известию о новой работе Жюль, которая была ей по душе.

— Хотел бы я как-нибудь прийти в твою группу погреть уши, — сказал он. — Хочется видеть тебя в деле. Я могу прикинуться подростком.

— Это бы не прокатило, — ответила она. Его волосы поредели, а кожа приобрела песочный оттенок. Во время второго ужина в прошлом году, в мягком свете свечей, Итан что-то сказал Жюль с другого конца стола, но она не расслышала. Она приложила руку к уху, но в тот момент Эш решила, что внимание Итана слишком надолго ее покинуло. Деннис положил свою руку на руку Жюль, и таким образом каждый вернулся к полагающемуся ему партнеру.

После того, как последний цикл химиотерапии обернулся «разочарованием», Итан и Эш решили обратиться к альтернативным методам лечения. Так они очутились в женевской клинике в Швейцарии, по рекомендации еще одного приятеля Дункана и Шайлы.

— Лечение шоколадом «Тоблерон», — сказал Итан Жюль по телефону вечером накануне их поездки, с сарказмом и отчаянием в голосе. В Швейцарии он чувствовал, что сильные, непроверенные лекарства отравляют его, и выдержал пять из двадцати одного дня прописанного курса лечения. Вернувшись они с Эш оставались дома, не желая видеть друзей, даже Жюль, которую очень встревожило отсутствие связи.

— Сообщите мне о следующем этапе плана борьбы, — написала она Эш.

— Хорошо, — ответила Эш, но это показалось неубедительным. Жюль писала Итану напрямую на электронную почту, рассказывая, что происходило в те дни в ее группе «Детей развода». «Между прочим, ты мог бы присоединиться к группе, — писала она ему. Ты тоже дитя развода. Тем более что в научной колонке The Times говорится, что официальный предел подросткового периода пересмотрели. Пятьдесят два! Ты как раз подходишь!!!» Она расточительно забрасывала письмо восклицательными знаками, один отчаянней и фальшивей другого.

Никого не предупреждают, что в моменты кризиса в семье разрешается пренебречь дружбой. Дети Итана и Эш вернулись домой по зову матери. Ларкин почти впадала в истерику от приступов тревожности, нуждалась в клонопине, который Эш порционно выдавала ей в течение дня, а остаток принимала сама. В Нью-Хейвене Ларкин набила татуировку, которая сползала от плеча вниз по левой руке. Она представляла собой коллаж из героев «Фигляндии» и задумывалась как дань уважения отцу, но все, что он мог сказать, глядя на нее, было: «Господи, о чем ты только думала?» Это довело Ларкин до слез: она кричала, что родителям нет дела до ее желаний, их заботят только свои.

— Это неправда, — сказала Эш, которая всегда была энергичной и образцовой матерью для обоих своих детей. Затем Ларкин сдалась и признала, что Эш, конечно же, была хорошей матерью, и что она сама не знала, зачем это сказала. Эш тоже плакала, и Мо, которого доставили из интерната, так распереживался из-за всех этих необузданных эмоций, что хлопнул дверью своей спальни и там и остался.

Позднее родители слышали снаружи, как он играет на банджо, пытаясь успокоиться.

— Мо, — позвал Итан, стоя за дверью комнаты и желая только одного — спуститься, пройти по коридору и лечь в постель. — Выйди, пожалуйста.

Он подергал ручку двери, но та не поддавалась.

— Я не хочу, пап. Мне не нравится то, что происходит.

— Ничего не происходит, — сказал Итан. — Я рассердился на твою сестру из-за татуировки, но это ее тело, и она хотела так проявить заботу. Я не должен был кричать на нее. Давай, выходи. Я твой отец, и я хочу побыть с тобой.

Он заставил себя произнести эти слова, и заставил себя их прочувствовать, так, как Жюль всегда настоятельно советовала делать. Какое-то время дверь оставалась запертой, а затем открылась. Мо стоял в дверном проеме, плоть от плоти Итана Фигмена, высокий и почти взрослый мужчина, однако немного сутулый и неприспособленный к самостоятельной жизни. Иные родители смирялись с аутизмом своих детей, говоря, что они аутисты «до мозга костей», но Итан всегда представлял себе, что какая-то часть Мо была спрятана и недоступна, хоть у него и не было никаких реальных на то доказательств за исключением собственного упорного желания. Люби своего сына, повторяла ему Жюль беспрестанно. Люби его, люби его. Она отправляла сообщения, полные любви, чтобы Итан засыпал ими Мо, и сейчас, все еще чувствуя тошноту от последнего экспериментального лекарства, стоя у двери в комнату своего сына, Итан спросил: «Можно войти?» Мо это удивило, потому что отец редко наведывался к нему. Но Итан вошел в комнату и сел у подножия кровати Мо.

— Что играешь? — спросил он.

— Песню, которой меня Джона научил, — ответил Мо. Затем он сыграл инструментальную, отлично обработанную версию «Нас ветер унесет», струны поднимались и соединялись, звеня как колокольчики.

Закончив игру, Мо спросил:

— Пап, тебе не понравилось? Пап, ты что, плачешь?

Семейство провело в доме целую неделю. Для них готовилась еда, доставлялись и принимались за подписью посылки, дважды их посещала медсестра онкодиспансера, и внешний мир, за исключением некоторых людей, мало был осведомлен о происходящем. Даже Жюль, сидя в своей городской квартире с Деннисом не могла разобраться в ситуации.

— Как считаешь, они что-нибудь придумают? — спрашивала она мужа.

— Не знаю, — отвечал он.

— Ну конечно, знаешь. Ты постоянно сталкиваешься с раком на работе. Читаешь эти свои журналы. Ну скажи. Расскажи, что ты думаешь.

Деннис посмотрел на нее немигающим взглядом. Было утро, и они, проснувшись, стояли бок о бок у умывальника единственной ванной комнаты. За все годы брака она так и не обзавелась собственной ванной, хотя и мечтала об этом всегда. Деннис брился, прокладывая дорожку через лужайку черных волос на щеке. К тому времени, как он вернется с работы, щетина снова отрастет. Ополовиненная борода с клоками пены для бритья придавали ему печальный вид. Он отложил бритву на краешек маленького умывальника и сказал:

— Если поражены оба легких, как ты говоришь, тогда нет, я не думаю, что ему еще могут помочь. По крайней мере, насколько мне известно. Я всего лишь оператор кабинета УЗИ, — он счел необходимым напомнить об этом. — Я не врач.

— Ну, Деннис, ведь ты уже многое узнал за это время, — сказала Жюль. — И знаешь, о чем я постоянно думаю?

Я не могу избавиться от мысли, что он уже, скорее всего, никогда уже не станет Старым Итаном Фигменом.

— Что?

— Ну, как Старый Мо Темплтон.

— Десятый диснеевский старик, — промолвил Деннис, выудив из памяти очередной эпизод лета, которое он не прожил.

В то утро Деннис пошел на работу, и Жюль пошла на работу, и это был обычный день, когда весна норовит просочиться всюду, и подростки в переформированной беспокойной группе Жюль держались друг с другом особенно оживленно и игриво. Атмосфера радости заполнила угрюмое помещение центра психического здоровья, и парнишка по имени Джей Ти, страдающий телесным дисморфическим расстройством, приволок коробку малиновых пончиков «Энтенманн», заявив, что, если разогревать их в микроволновке ровно двенадцать секунд, не больше и не меньше, то они превратятся в «амброзию». Джей Ти с двумя девочками побежали по коридору, чтобы воспользоваться микроволновкой на мини-кухне, и в короткие минуты затишья перед продолжением занятия Жюль вспомнила ту черничную запеканку, что она ела в вигваме, и ее якобы сексуальный вкус, чтобы это ни означало. В то время секс был чем-то из области будущего, а теперь превратился в эпизодическое явление настоящего, которое следовало ценить и оберегать. Она снова вспомнила об этом, когда взялась за свой пончик, который отдавал жженым сахаром. Группа вновь собралась, ребята обсуждали свои лекарства, своих родителей, своих бойфрендов, свои порезы, свою булимию, и больше всего — свои молодые, беспорядочные жизни.

В обеденный перерыв с куратором миссис Кальб, в единственном месте этого неблагополучного района, где готовили приличную еду и куда все работники центра психического здоровья ходили за салатом «Цезарь», мобильный Жюль завибрировал от звонка Эш. Даже когда Жюль подняла трубку в этом людном темно-зеленом ресторане со скромно работающим телевизором на фоне, она не испугалась, потому что это случилось днем, а зазвонивший днем телефон был вещью будничной. Но в трубке Эш, мягким но четким голосом, проговорила:

— Жюль? Это я. Ох, слушай, слушай. Этим утром у Итана случился сердечный приступ, и его не смогли реанимировать.

И даже тогда на пару мгновений Жюль еще думала, что он сможет оправиться. Она вспомнила, что, когда ее мать сообщила ей о том, что Натали Вуд утонула, Жюль тупо спросила: «С ней все будет хорошо?» И когда ее мать вернулась домой из лонг-айлендской больницы поздно вечером, положила ключи на стол, с шумом бросила сумку на пол, и сказала Жюль и Эллен: «Все, девочки, папа нас покинул», — Жюль вскрикнула: «Разве нельзя больше ничего сделать?»

Больше ничем нельзя было помочь этой длинной веренице тел, душ. Сердце Итана остановилось, возможно, в результате приема тех швейцарских лекарств, или от совмещения всех предыдущих препаратов. Он пережил мощный сердечный приступ, когда завтракал, сидя в постели, и умер в неотложке по пути в больницу. Коротко поговорив с Эш снаружи ресторана на холоде, куда она вышла без пальто, чтобы никто не подслушивал, Жюль вернулась и ровным тоном поведала миссис Кальб о том, что произошло. Миссис Кальб сказала:

— Давай я сама отменю твое занятие, дорогая. Ты для этого слишком подавлена. Иди-ка домой.

Но Жюль предпочла вернуться в группу.

Дети, когда она сообщила им о смерти друга, обступили своего терапевта. Крупный, боязливый латинос по имени Гектор заключил ее в объятия, а крошечная девчушка с лицом, испещренным пирсингом, словно доска объявлениями, заплакала, приговаривая:

— Жюль! Жюль! Ты, наверное, так любила своего друга.

Все ребята повторяли: «Нам очень жаль твоего друга!» И в конце концов до нее дошло, что они восприняли слово «друг» как эвфемизм, а может быть, так оно и было. Потому что «друг» — это обобщение, а в данном случае это слово обобщало многое, в том числе и противоречия. Она никогда не видела Итана голым, а он не видел ее грудь. «Тоже мне», — подумала она, хотя в глубине души ей бы хотелось предстать перед ним в чем мать родила и сказать: «Видишь? Ты не так много потерял».

В тот вечер они с Деннисом отправились в дом на Чарлз-стрит и остались там ночевать. К утру дом пробудился, залитый ослепительным светом.

— Что мне теперь делать? — вопрошала Эш, сидя на ступеньках в ночной сорочке в четыре часа утра, обхватив колени. — Когда мы разошлись на несколько месяцев, я не могла это выносить. Мне было так одиноко. И теперь мне снова будет одиноко.

— Я помогу тебе, — сказала Жюль.

— Правда? — спросила Эш с детской благодарностью, и Жюль ответила, что да, конечно да, она всегда поможет, и хоть ни одна из них не понимала значения этих слов, они уже возымели определенный эффект.

Жюль и Деннис задержались на пару дней, отец Эш тоже приехал навестить ее. Хоть сам он уже был хилым и слабые колени вынуждали его передвигаться с тростью, он прижал к себе плачущую дочь, будто заслоняя ее от очень сильного ветра. Затем прибыли давно разведенные родители Итана, обозленные друг на друга, располневшие, взъерошенные, и тут же начали плакать, потом ссориться, и вскоре уехали. Прибыл и Джона, и в суматошной подготовке к похоронам, а затем и в приготовлениях к более помпезной панихиде оказалось, что множество деталей требовали большого внимания. Ларкин и Мо нуждались во внимании, причем Ларкин требовалось успокоительное. Периферическим зрением Жюль время от времени отмечала, чем занят Деннис. Он делал многочисленные звонки друзьям Эш по ее просьбе; он сидел и наблюдал за тем, как Джона и Мо играют на гитаре и банджо; он подавал всем кофе; он старался быть полезным насколько это только возможно. Этот дом походил на маленькое изолированное пространство, в которое не проникала суета извне.

Вечером накануне похорон Дункан и Шайла объявились на пороге дома. «О, а им-то чего приспичило?» — подумала Жюль. Овца со стручком! Даже теперь, после смерти Итана, она вынуждена делить его и Эш с этими людьми. Но Дункан и Шайла были подавлены, как и все остальные. Лицо Дункана беспрестанно складывалось в выражение шокированного, продолжительного страдания. Это был управляющий портфельными активами с беззащитным лицом младенца, и в итоге все они не спали допоздна, пили и пытались друг друга успокоить. Наконец все они уснули в креслах и на диванах, а утром вокруг них тихо зашуршала домовая прислуга, на цыпочках пробираясь между спящими, подбирая бутылки, стаканы и скомканные салфетки. Кому-то пришлось очищать поверхность, странным образом покрывшуюся никому не известным веществом.

Неизбежно все интересовались деньгами Итана: кому они достанутся и сколько их всего. Его семья обеспечена до конца жизни, это было ясно. Когда Мо закончит свой интернат, его переведут в учреждение, где его будут ограждать от потрясений, и где он даже сможет выполнять кое-какую работу. Ларкин можно будет немного помыкаться, а потом взяться за ум и закончить школу или написать сопливый и язвительный автобиографический роман. Большая доля денег Итана, конечно, уйдет «Инициативе против детского труда» и другим благотворительным фондам.

Однако же, говоря о деньгах, нельзя было не упомянуть его ближайших друзей, и никто не знал, каковы были планы на их счет. За два месяца до смерти Итан выдал мрачноватую шутку своему юристу по недвижимости, Ларри Браффу.

— Ну не знаю, — сказал Итан, когда они вдвоем несколько часов провели, разбирая документы. — Я думаю, что оставлять друзьям большие суммы денег может быть небезопасно.

— Мне думается, так и есть.

— Можно назвать это «Драмой одаренного взрослого», — сказал Итан. — И слово одаренный я употребляю в другом смысле. В смысле получивший дар. Может быть, одаренный взрослый превращается в ребенка и так им навсегда и остается из-за этого дара. Так ли это, по твоему опыту, Ларри? Это происходит?

Юрист поглядел на Итана сквозь очки без оправы и сказал:

— Прошу прощения за свое невежество, Итан, но эта «драма», о которой ты говоришь, — я не совсем понимаю, на что ты намекаешь. Откуда это взято? Объясни, пожалуйста.

— Неважно, — сказал Итан. — Не беспокойся. Просто мысли вслух. Я сам разберусь.

Итак, никто не знал, что он решил, и никто не интересовался; все откроется в свое время. Через месяц после смерти Итана Эш, с которой Жюль общалась каждый день, позвонила и сообщила, что она наконец смогла начать разбирать домашний кабинет Итана и направит курьерской службой кое-что, что Жюль, возможно, захотелось бы получить.

— Я не знаю, как ты к этому отнесешься, — сказала Эш, — но это принадлежит скорее тебе, чем мне.

Посылку доставили, большой коричневый бумажный конверт. Жюль была дома одна, когда прибыл курьер; Деннис ушел в парк, поиграть с мячом. «Поиграть со смертью», — пошутил он. Поздним вечером того дня Рори возвращалась из школы из глубины штата, чтобы погостить недельку.

— Я просто хочу провести с вами время, — объяснила она родителям, но они знали, что для нее променять свежий воздух и мир друзей на то, чтобы побыть с матерью и отцом, было своего рода жертвой, и она приносила ее, чтобы ободрить их, показать им заботу. Они ждали ее возвращения, и ее приход все исцелит.

Расписавшись в получении посылки, Жюль встала посреди прихожей и раскрыла пакет. Внутри находились сложенные пожелтевшие листки бумаги, скрепленные степлером, она развернула их и увидела раскадровку анимационной короткометражки, которая так и не увидела свет. Она тут же определила возраст эскизов. Не только бумага выглядела хрупкой, но и стиль Итана изменился за долгие годы, лица героев начали приобретать определенные черты характера; а здесь, в самом начале его пути, карандашные штрихи были широкими и размашистыми, будто его рука пыталась обогнать мозг. На первом кадре, аккуратно прорисованном, были мальчик с девочкой, легко узнаваемые: Итан и Жюль, на вид им лет пятнадцать. Они стояли под соснами в лунном свете, заливающем их неказистые, глуповатые лица. Мальчик глядел на девочку глазами, полными восхищения.

— А о чем ты думаешь? — спросил он. — Может, ты еще передумаешь?

А девочка отвечала:

— Давай, пааажаааалуста, поговорим о чем-нибудь другом?

На следующем кадре они вместе взбирались на холм.

— Ну хорошо, а о чем ты хочешь говорить? — спросил он ее.

— Ты никогда не замечал, что карандаши похожи на собак колли? — сказала она, и тут в кадр ворвался карандаш № 2 с собачьей мордой, его пасть открылась, и он заскулил.

— Не-а, никогда, — говорил Итан в следующем кадре. Обе фигуры добрались до вершины холма и вместе пробирались сквозь деревья. «О горе, о горе», — говорил мальчик сам себе, но при этом улыбался, совсем чуть-чуть. «О радость, о радость». Тьму над их головами озарила вспышка из сердечек и цветочков.

Скрепленные листы еще пару дней пролежали на столике в прихожей квартиры Хэндлер-Бойдов, на том же месте, где на какое-то время задерживались рождественские письма от Эш и Итана. Время от времени Жюль останавливалась и бегло рассматривала рисунки Итана. Наконец она поместила их в коробку в гостиной, где хранила вещи, относящиеся к тому периоду ее жизни. Там были подписанные ежегодные альбомы «Лесного духа», скрепленные спиралью, и аэроснимок всего лагеря в то первое лето. На этом снимке ноги Итана располагались над головой Жюль, ноги Жюль — над головой Гудмена, и так далее.

И, как обычно на таких снимках, не все подростки и части их тел легли так, как это было нужно, и вся фигура была повернута немного не туда, будто весь мир являлся анимированным чередованием тоски, и зависти, и ненависти к себе, и величия, и провалов, и успеха. Странный и бесконечно повторяющийся мультик, от которого нельзя оторваться, потому что, как бы хорошо ты его ни знал, он все такой же исключительный.

~

Meg Wolitzer

The Interestings

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

This edition published by arrangement with Riverhead Books, an imprint of Penguin Publishing Group, a divisionof Penguin Random House LLC.

Copyrights © 2013 by Meg Wolitzer

© Ольга Белякова, перевод на русский язык, 2017

© Владимир Бойко, перевод на русский язык, 2017

© Анна Кречетова, перевод на русский язык, 2017

© Ирина Нечаева, перевод на русский язык, 2017

© Мария Чайковская, перевод на русский язык, 2017

© Livebook Publishing Ltd., оформление, 2017

~

Удивительно всестороннее и всеохватное видение эпохи ставит эту книгу в один ряд с такими произведениями, как «Свобода» Джонатана Франзена и «А порою очень грустны» Джеффри Евгенидиса. «Исключительные» — это теплый и уютный, насквозь американский роман, который чутко передает все чувства и порывы героев, мужчин и женщин, молодых и старых, гетеро- и гомосексуальных; но в то же время это пусть и неочевидно, но совершенно определенно философское произведение. Вулицер превзошла саму себя.

The New York Times Book Review

Это победа! «Исключительные» обеспечили Вулицер место среди лучших писателей поколения. Ее текст не уступает в пышности ни работам Франзена, ни творчеству Евгенидиса. И поражают не столько ее глобальные идеи и мысли, сколько глубоко человеческие моменты. Это не женский роман. Это роман для всех.

Entertainment Weekly

Главные вопросы «Исключительных»: «Что происходит с этим миром?» и «Что происходит с бутоном юного таланта?». В одной из сцен Джули задумывается над тем, в какой момент слово «аналитик» утратило связь с фрейдизмом и стало ассоциироваться только с финансами. Любой ли ребенок состоятельных родителей может с легкостью сделать карьеру в балете, или театре, или стать стеклодувом? Ответов на эти вопросы у мисс Вулицер нет, зато есть удивительно прописанные герои с особенными характерами и манерами.

The New York Times

Исключительно захватывающее, глубокое и поистине гениальное произведение. В нем много страниц и персонажей. Но Вулицер прекрасно удается удерживать внимание читателя, направляя линии сюжета то в будущее, то в прошлое, проникая одновременно в несколько жизней и распутывая клубок бесчисленных примирений, компромиссов и сложных диалогов.

Chicago Tribune

Как рождается легенда? А точнее, кто рождается легендой? Тот, у кого с самого рождения есть какие-то способности? Или тот, кто был наделен ослепительной красотой и состоянием, которые позволяют ему потакать любой творческой прихоти? Или просто тот, кто жаждет этого больше всех? Краеугольный камень «Исключительных» Мег Вулицер — это амбиции: каково жить с ними, использовать их и терять.

Тhe Time

Шедеврально и динамично! От проницательного взгляда автора не ускользнули тонкие узелки крепкой дружбы, вечной любви, супружеских жертв, родительского гнева и глубокой горечи потери. Пускай история периодически скачет вперед и назад во времени — это забавно, увлекательно и совсем не сбивает с толку. Это искренняя и правдивая история, полностью оправдывающая свое название. Воистину исключительный, затягивающий, увлекательный роман, который стоит прочитать.

The Miami Herald

«Исключительные» Мег Вулицер — милое и мудрое произведение. Главная героиня, Джули Хэндлер, начинает свой путь летом 1974 года «белой вороной», очутившейся в лагере искусств. Затем она попадает в компанию богемных подростков, и они становятся друзьями на века. В микроскоп грамотно выстроенной драмы и мягкого юмора Вулицер разглядывает организм дружбы, продлившейся тридцать лет.

Страницы: «« « ... 1415161718192021 » »»