Лоцман Крапивин Владислав
Наверху был парк – неухоженный, с пустыми павильонами и киосками, с высохшими фонтанами и травяными джунглями. Он всегда казался мне очень таинственным… Но все же парк на обрыве – это не главное. Гораздо больше меня интересовали другие обрывы – настоящие горы. Они поднимались за пригородным лугом и видны были прямо отсюда, с улицы…
Здесь надо сказать о рельефе этих мест. Кажется, что в древние времена тут расстилалась зеленая равнина, по которой однажды пошли трещины. Они разбили равнину на плоские неровные многоугольники. Одни из этих многоугольников остались на прежнем уровне, а другие под давлением земных сил поднялись. И получились возвышенности с крутыми склонами и ровными плато наверху. Одно такое плато возвышалось над Овражками, которые лежали на низкой равнине (ее пересекали трещины поменьше, из них получились овраги – отсюда и название).
Что там наверху, на плоскогорье, из города было не видать. Но я знал: что-то есть. Что именно, в городе не говорили, как не говорили и о многих других странностях (например, почему до полудня улица Сухарная ведет к мосту через Черный овраг, а после двенадцати – в заброшенный Гнилой переулок, где никто не живет, но зимними вечерами все же светятся окна; так оно есть с давних времен, вот и все).
Однажды мальчишкой я попробовал подняться на плато. Как ни высоки были обрывы, казалось все же, что задача мне по плечу. Ну, что там метров двести – триста! Вскарабкаюсь… Однако на половине высоты я понял, что этот путь не для прогулок. Грозное ощущение опасности остановило меня на рыхлом глинистом карнизе. Я оглянулся и чуть не заревел от испуга – таким маленьким, лежащим далеко внизу оказался город Овражки… Обрывы с плоскогорьем, которые назывались одним словом «Гора», так и не открыли мне свою загадку. Я пристыженно полез вниз.
Впрочем, я не испытывал тогда особого огорчения. Наоборот, сладко замирала душа оттого, что совсем недалеко существует тайна, похожая на придвинувшийся к привычной жизни чужой материк. А кроме того, я скоро узнал (почувствовал, увидел во сне, догадался по намекам и слухам), что главная загадка не на Горе, а в Горе. Будто бы там какой-то особый мир. Целая подземная страна.
Эта страна с бледно-золотистыми, закрывающими каменные своды облаками не раз мне снилась потом, во взрослой жизни. И особенно в последнее время, в больнице. Причем непонятным образом она увязывалась в этих снах с Тетрадью. Хотя, при трезвом размышлении, никакой связи быть не могло…
При таком размышлении вообще ничего быть не могло. С точки зрения здравого смысла и реальности я сейчас должен был проглотить кучу разноцветных таблеток, подставить известное место под шприц медсестры Зои, а потом лежать у зашторенного окна, покорный властному режиму послеобеденного тихого часа. И слушать, как сыто похрапывает сосед по палате Альфред Афанасьевич, работник исполкома… И как по левой ноге, а потом вдоль позвоночника крадется пока еще тихая, щекочущая боль…
Сейчас боли не было. И, мельком отметив это, я снова стал размышлять о Горе. Ощущение близкой тайны прошло по мне мурашками, как в детстве. Словно я был мальчик Андрюс и тянулся к старому сундучку…
Неужели и правда есть что-то такое в толщах Горы?
Костя ведь говорил, обещал проводить. Хотя как-то странно говорил, скучно… Впрочем, поглядим.
3. Желтое небо
Костя, как и обещал, явился через полчаса.
– Ты так и полезешь в Гору? – удивился я.
Он был в отглаженных кремовых брюках, в белой рубашке.
– Видите ли, – отозвался он, – после нашей прогулки я собираюсь зайти в школу, там у нас собрание по поводу окончания учебного года.
«Прогулка»! Это в Гору-то? Я туда собрался, как в экспедицию, надел вместо костюма тренировочные штаны, клетчатую рубаху, фляжку нацепил на пояс. Мне даже неловко стало. Но спорить и расспрашивать я не решился.
Мы прошли всю Пустырную, спустились в овраг, на дне которого журчал мутный ручей, протопали через мостик. У оврага было ответвление, оно-то вскоре и привело нас на луг со многими тропинками. Уже зацветал розовый иван-чай, чиркал меня по локтям и штанинам. И по Косте. Но тот ухитрялся оставаться аккуратным и отглаженным, как в городском саду. Он шел впереди и время от времени вежливо предупреждал меня:
– Осторожно, здесь ямка… Не зацепитесь за колючки…
С полчаса мы шли через луг, и наконец бурые обрывы нависли над нами. Сделались такими высокими, что клочковатое облако казалось зацепившимся за изломанный край.
Костя ввел меня в проход между неровными стенами из темно-рыжей, с торчащими корнями глины. «Вот здесь-то ты, голубчик, и перемажешься», – подумал я с легким злорадством, хотя это было и нехорошо. Но Костя легко перешагивал через корни, ловко уклонялся от сыпучих струек глиняной пыли и оставался по-прежнему без пятнышка. И я зауважал его.
Костино хладнокровие и его уверенность, что под Горой нет ничего особенного, дали себя знать, я уже не ощущал волнения. Шел, как на экскурсию, и радовался лишь тому, что не болит нога и нет обычного послеполуденного головокружения…
Но когда отвесные стены сошлись над нами и образовали сумрачный свод, ожидание тайны опять щекотнуло меня.
– Слушай, а мы ведь не взяли фонарик…
– Это ни к чему, там довольно светло.
«Значит, в самом деле? Не так уж там все обыкновенно?»
Скоро проход раздвинулся, замаячил впереди свет. Еще несколько шагов, и… Я остановился. Потому что открылось мягко освещенное пространство. Лежащая в скалах долина была словно озарена прошедшими сквозь неплотные облака вечерними лучами. Казалось, что в воздухе рассеяна бронзовая пыль. Я глянул вверх: каменных сводов не было видно за желтоватым туманом, будто и правда над нами полупасмурное предзакатное небо. Может, через толщу плоскогорья пробивался в какую-то щель настоящий солнечный свет?
Перед нами лежало каменистое поле с жесткой и высокой, но редкой травой. Из травы поднимались похожие на идолов камни (а может, и правда древние идолы?). Слева и справа пространство терялось в таком же тумане, что и каменная «крыша». А впереди стояла ребристая скальная стена, гребень ее тоже не был виден за невысокой облачностью.
До стены оказалось недалеко – шагов сто. Когда мы подошли к ней совсем близко, путь нам перегородила речка с темной спокойной водой, через которую просвечивал песок. Ширина была метров семь. К ближнему берегу приткнулось тяжелое бревно, мокрое и скользкое на вид. Костя поднял из травы кривую палку, сказал «я сейчас», встал на бревно, оттолкнулся палкой от дна и, чуть балансируя, – весь такой красивый, хладнокровный – поплыл через речку. Видимо, он слегка пижонил, но что ни говори, а был он смелый и ловкий парнишка.
У того берега темнел связанный из нескольких бревен плотик. Костя прыгнул на него. Приплыл на плотике ко мне.
– Вставайте, он выдержит…
Мы переправились. И оказалось, что дальше идти некуда. Всюду – соединившиеся в стену уходящие в высоту утесы.
– Вот и все, – сказал Костя. – Ничего особо интересного здесь, как видите, нет. Конечно, если бы горсовет нашел спонсоров, образовал здесь филиал краеведческого музея или турбазу… А пока – вот…
Конечно, зря он так. Любопытного здесь было много. И сам небывало громадный грот, и таинственное свечение тумана, и гранитные камни-идолы… Но я стеснялся показывать интерес при этом аккуратном и правильно мыслящем мальчике. Словно взрослым был он, а мальчишкой – я… Впрочем, и самому мне стало ясно, что не нашел я того, что искал. Конечно, удивительное место, но все же не было здесь той сказочности, того обещания тайн, которыми я томился в детстве… Да и быть, конечно, не могло.
Мы вернулись. Когда поднялись из лога, Костя вежливо попрощался, я так же вежливо поблагодарил его. И он ушел в своей очень белой рубашке и отглаженных, ни единой пылинкой не испачканных брюках. Я с уважением и невольной робостью посмотрел ему вслед. Ни в детстве, ни во взрослой жизни не хватало мне такой прочности сознания, такой уверенности…
4. У костра
Я пошел наугад по тихим улицам, зная, что так или иначе попаду на Пустырную, если буду двигаться к обрыву. Прохожих почти не было, только на пологом травянистом спуске меня обогнали двое мальчишек с дребезжащей детской коляской. Мальчишки были в жилетках, сделанных из потрепанных школьных курточек, и таких же штанах, обрезанных и разлохмаченных у колен. В коляске они везли макулатуру.
Скоро я вышел на широкую лужайку, за которой начиналась Пустырная. На лужайке горел оранжево-дымный костер, а точнее – брошенная в траву и подожженная автомобильная шина со щепками в центре. У костра никого не было, зато неподалеку – шум и гвалт. С десяток ребят (многие в таких же нарядах, как хозяева тележки) кого-то прижали к стене сарайчика. Я торопливо захромал и подошел. Там руками и ногами отбивался от всех светлоголовый мальчишка. Мне показалось – тот, которого я видел в вагоне. Но точно не скажешь, лица его я тогда не рассмотрел. Зато сейчас разглядел хорошо. Волосы песочного цвета были растрепаны, желто-серые глаза блестели гневными искрами. Пухлые, в трещинках губы раздвинуты, а зубы стиснуты, словно мальчик сжал в них горячий уголек.
Его старались ухватить за руки, за плечи, за одежду, но он отмахивался яростно. Потом крикнул:
– Ну, чего надо?! Я вас трогал?!
– За ноги, за ноги его! – зазвенела чья-то команда.
– Вовка, сделай аркан из ремня! На лапу ему!..
– Эй, молодежь! – громко окликнул я. – Не слишком ли много на одного? Что-то не по-рыцарски.
Они разом остановились. Заоборачивались. Разгоряченные, веселые. Совсем не такие, как их пленник. Самый старший – славный такой, ясноглазый парнишка, совсем не похожий на хулигана – сказал, словно загораживая остальных:
– А что такого? Мы же играем!
– Ничего себе игра! Вон как налетели на беднягу, отбивается из последних сил…
Мальчик-командир пожал плечами:
– Все сперва отбиваются. Такое правило… Чтобы веселее.
Смуглый мальчишка с черными глазами-шариками (один из тех, что везли тележку) слегка испуганно объяснил:
– Он же сам пришел…
– Я не пришел, а просто шел! По делу! – крикнул от бревенчатой стены пленник. – А вы как пираты!.. Рукава отрывать!
– У всех отрывают. Раз праздник… – пискнул кто-то позади остальных.
– Ничего себе праздник, – сказал я.
– А что! – улыбнулся старший. – Каждый год так. Когда каникулы начинаются, мы тут дневники жжем и школьные рукава и штаны обрываем, потому что лето.
– Потому что форма во как надоела, – сиплым баском разъяснил стриженный «под огурчик» лопоухий толстячок. Одна штанина была у него обрезана выше колена, вторая над щиколоткой. Старший мальчик опять сказал:
– Это обычай такой. А вы, наверно, не здешний…
– Я тоже не здешний, – ощетиненно откликнулся взъерошенный пленник. – А вы как коршуны…
– Ну и ты не цыпленочек, – примирительно улыбнулся старший. – Вон сколько времени отбивался героически. За такое дело орден полагается… Эй, у кого ордена?
Ему дали звезду из фольги и канцелярскую скрепку. Расступились. Пленник подозрительно следил, как предводитель мальчишек прицепляет ему звезду к оттопыренному клапану нагрудного кармана. Все почему-то смущенно замолчали.
– Ну вот… а теперь иди, если хочешь, – вздохнул командир.
Среди мальчишек была девочка. Длинноногая, в цветастом платье и черном школьном переднике, из которого был дерзко вырезан кривой треугольник. Она сказала чуть нараспев:
– Мы ведь не знали, что ты здесь случайно. Извини нас, пожалуйста.
Мальчишка оттолкнулся спиной от бревен, однако не ушел. Потоптался, оглядел ребят – исподлобья, но уже не сердито.
– А обычай этот… он только для здешних или кто хочет?
Ребята радостно завопили, что праздник – для всякого. Потому что в школе мучились все одинаково! И замолчали опять. Бывший пленник коротко посопел, заулыбался, рывком расстегнул и скинул куртку.
– Ёшкин свет! Ладно, рвите!
Тут же опять случилась веселая свалка. Под вопли «ура» и треск материи вмиг отлетели оба рукава. Лопоухий толстячок и смуглый мальчик торжественно отнесли их к костру и бросили в огонь. Новичок, весело дыша, натянул опять куртку, ставшую жилеткой. Старательно прицепил к карману оторвавшуюся звезду.
Девочка выжидательно защелкала сверкающими портновскими ножницами.
– А штаны тоже?
– Валяйте! Все равно они старые, вон даже клок вырван.
Я вспомнил сундучок и мальчика в вагоне.
Девочка села на корточки и в два счета отхватила обе штанины пониже колен. Потом спросила благожелательно:
– Может, зубчики сделать? По-американски…
– Ага, сделай…
Ножницы опять защелкали, синие матерчатые треугольнички посыпались мальчику на кроссовки.
– А дома тебе не влетит? – озабоченно спросил толстячок.
– Ёшкин свет! Раньше надо было спрашивать!.. Ладно, скажу: зато орден получил.
Все засмеялись, а старший поинтересовался:
– Тебя как зовут?
– Сашка…
Про меня забыли. Я отошел, сел на валявшийся в траве пластиковый ящик. Сашка в обстриженных зубчиками штанах весело крутанулся на пятке. Теперь он, в расстегнутой жилетке и клетчатой рубашке, с разлохмаченной светло-желтой головой, был похож то ли на маленького юнгу со старой норвежской шхуны, то ли на фермерского мальчика из Оклахомы.
– Давайте через костер скакать! – закричал кто-то из ребят. – Кто дальше прыгнет, тому тоже звезда!
– Да огонь-то низкий! Чего тут прыгать!
– А мы привезли горючее! – Смуглый мальчик с приятелем лихо подкатили тележку и вывалили макулатуру в двух метрах от костра. Большую кучу. Среди вороха конторских бумаг, папок и газетных пачек мелькнули черные корешки с позолотой.
5. Старые книги
Я быстро встал. Подошел.
– Ребята, можно взглянуть?
– Пожалуйста! – щедро сказал старший мальчик.
Первое, что я выудил, был толстенный том «Семейного университета» Комаровского, лекции историко-филологического цикла. Издание Вольфа, конца прошлого века. Затем – четыре книжки в бумажных обложках – собрание сочинений Куприна, 1912 год. Обалдеть… А еще пятый том сочинений Головнина с очерками о деятельности Русско-Американской компании и, наконец, увесистое издание «Апокрифы христиан» с примечаниями и комментариями, напечатанное в 1913 году почему-то в провинциальной Калуге. Сроду не слыхал о таком.
А в довершение всего – несколько подшивок старинного «Военно-исторического вестника» и «Отечественных записок».
– Люди, вы варвары, – жалобно сказал я. – Но вы – варвары по незнанию. А кто дал вам все это для сожжения?
– Наша библиотекарша в школе, – заявил смуглый хозяин коляски. – А чего? Говорит, они давно списаны, никому не нужны, место занимают…
– Скажите вашему директору, пусть переведет ее из библиотекарей в уборщицы… Хотя нет, уборщице тоже необходим какой-то интеллект.
– Значит, вам их надо, эти книжки? – догадался старший мальчик. И даже обрадовался: – Тогда забирайте! А то и правда жалко, они же книги все-таки…
– Да уж заберу с вашего позволения. На костер вам и без того хватит…
Я уложил свои находки в стопу. Получилось – ого сколько!
Мальчишки оставили меня. Подбросили бумагу в огонь и один за другим с хохотом и воплями – марш, марш через костер. Потанцуют на траве, потрут ужаленные искрами ноги и снова… Новичок Саша тоже ловко скакнул туда-сюда. Но потом остановился, стал смотреть, как я вожусь со своим грузом.
– А вам далеко это нести?
– Порядочно. В тот конец Пустырной.
– Да?! – почему-то обрадовался он. – Мне туда же. Давайте помогу!
– Буду весьма благодарен. А то и не знал, как быть… Давай мне под мышки эти журналы, а книги бери себе…
– Уже уходишь? – сказала Сашке девочка.
– Пора…
– Приходи еще, мы тут всегда играем, – предложил юркий, похожий на мышонка мальчишка.
– Ага…
И мы пошли. Сашка шагал чуть сбоку и впереди. Тащил пачку книг перед собой, как охапку дров. Походка у него была с чуть заметным пританцовыванием. На незагорелой ноге темнела подсохшая царапина.
– Мне тебя сама судьба послала, – сказал я. – Мы с тобой даже в одном вагоне ехали сюда.
Он оглянулся:
– В пилигримском?
– Да…
– Ну, тогда это не судьба, а контора «Пилигрима». Это они меня сюда направили. На дежурство… – Разговорчивый оказался мальчонка.
– Что за дежурство? – спросил я, чтобы поддержать беседу. Да и в самом деле любопытно: какие дела у такого пацаненка с кооперативом? Было моему спутнику лет одиннадцать. Та пора, когда мальчик делает первый шажок к состоянию, которое называется неуклюжим и казенным словом «подросток».
– Это работа такая, – отозвался Сашка. – Школа ее за летнюю практику считает… И деньги платят.
– Ишь ты!.. Наверно, что-то купить задумал?
– Ага. Велосипед «Стриж». С аккумулятором и моторчиком. Сперва крутишь, накапливаешь энергию, а потом на электричестве едешь… У него спицы так здорово блестят, и он стрекочет, будто стрекоза крыльями…
Мне понравилось такое сравнение. И вообще нравился Сашка. И как он храбро отбивался, и как потом без всякой обиды по-приятельски сошелся с ребячьей компанией. И как мы сейчас дружно, в одном ритме шагали с увесистыми книгами.
– Не тяжело?
– Не-е…
– Выручил ты меня…
Он не оглянулся, но я почувствовал – улыбается.
– Вы ведь меня тоже выручили. А то чуть до драки не дошло… Я сам виноват, перепугался…
– Оно и понятно, раз не здешний… А что ты делаешь на своем дежурстве?
– Вызова жду. Я проводник.
– Какой проводник? В поезде?
– Да нет, – засмеялся он. – Ну, с туристами. Вроде гида.
– И получается?
– Ага. Я уже прошлым летом водил студентов. И зимой…
У меня хрустнуло в ноге, отдалось в затылке. Сразу затуманило голову. Ох как не вовремя! Неужели начинается?..
– Эй, проводничок! Давай-ка посидим…
Мы сели на лавочку у приземистых ворот. Я затылком сильно надавил на забор. Чтобы боль от твердого дерева прогнала ту, внутреннюю. Сашка сбоку беспокойно глянул на меня.
– У вас голова кружится, да?
– Пустяки. Это бывает… Не страшно…
«Ох, если бы «не страшно»…»
Сашка смотрел очень внимательно. В глазах – смесь пепельного цвета с лимонным соком. И дрожащая капелька испуга. Светлые брови сошлись над коротенькой прямой переносицей. Мягкая, в дольках, как у мандарина, нижняя губа жалобно оттопырилась и шевелилась.
– Ничего, – выдохнул я и улыбнулся. – Сейчас пройдет…
И правда прошло. Боль угасла, тяжесть в темени растаяла, тошнота пропала. И я снова понял, какая хорошая улица Пустырная, какой славный город Овражки. Фиг вам, Артур Яковлевич, неделю я как-нибудь продержусь.
– Просто устал немного. Посидим еще минуты две…
– Ладно, – согласился Сашка. Провел пальцем по книжному корешку и спросил: – А что такое «Апокрифы»?
– Это… Видишь ли, в древности написано довольно много книг о жизни Иисуса Христа. Называются «Евангелия». Но церковь признает лишь четыре из них…
– Знаю! От Луки, от Иоанна… От этого… от Марка! И еще от Матвея…
– От Матфея…
– Ну да! У бабушки были… Я к ней ездил, когда она жива была, и читал… Правда, не все… Мне еще девять лет было… А кое-что она мне своими словами рассказывала. А вот эти… «Апокрифы», они, что ли, незаконные считаются?
– Ученые богословы говорят, что в них очень много фантазии и мало реальных фактов… Ну и в самом деле! Скажем, Евангелие от Фомы о детстве Иисуса… В нем вроде бы и детали интересные, игры описаны, всякие житейские случаи, но непонятно делается: разве мог такой жестокий мальчишка, о котором там рассказывается, стать Учителем всеобщего добра?
– А почему он жестокий… там?
– Такие случаи приводятся… Толкнул его соседский мальчик – и умер. Пожаловались на него люди родителям – и ослепли. Ну и многое другое… Не вяжется это с тем, что было дальше…
– А кто этот Фома?
– Трудно сказать. Некоторые считают, что один из учеников Иисуса. Помнишь, был такой Фома Неверующий…
Сашка шевельнул бровями. Подумал.
– Выходит, он тоже предатель? Как Иуда? Раз написал такое… – И глянул требовательно, не по-детски даже.
– Нет, что ты! Во-первых, скорее всего, автор – не он. Просто приписали ему это сочинение. А во-вторых… у автора своя задача стояла: показать, что Иисус с детства был грозным и всемогущим божеством… Конечно, здесь ничего общего с христианством. Но тем не менее «Фому» этого верующие читали. Потому что в официальных Евангелиях о детстве Иисуса очень мало. Из мальчишеских лет – один только эпизод: как в Иерусалиме отстал от родителей, увлекся беседой с мудрецами в храме…
– Ага, я помню.
– Ну вот… А людям-то все интересно было знать про Христа. И про то, как он маленький был, тоже…
Сашка опять быстро глянул на меня.
– А вам… тоже интересно, да?
Мне хорошо было с Сашкой. Спокойно так, ласково и – никакой неловкости. И не казалось в тот момент странным, что говорю со случайно встреченным мальчишкой о таком вопросе.
– Признаться, да, – сказал я. – Интересно. Очень… Как у мальчика в захолустном, выжженном солнцем городке просыпается мысль о необходимости Великого Служения людям. Желание спасти всех. И понимание, что сделать это можно ценой своей жизни… Знал ли он уже тогда, что его ждет?.. Была у меня даже нахальная мысль написать повесть «Мальчик из Назарета».
Сашка выпрямился, вытянул шею, глянул на меня так, будто я в марсианина превратился.
– А вы умеете?!
– Что?
– Ну, это… писать повести…
– Приходилось, – признался я. Не хотелось выкручиваться, раз уж дернуло за язык.
– Ёшкин свет, вот это да… – сказал он шепотом. – А вас… как зовут?
– Игорь Петрович.
– Ну… на книжках ведь так не пишут.
– На книжках, – вздохнул я, – пишут «И. Решилов»…
Сашка округлил пухлые губы, выпустил сквозь них воздух и даже малость обмяк. Спросил недоверчиво:
– Это, значит, «Стеклянные паруса», да?
– «Значит». Куда деваться…
– Ёшкин свет! И «Клипер «Колдун»?
– Читал, что ли?
– А что ли, нет!.. А это правда вы?
– Чтоб мне провалиться!
Я клятвенно прижал к груди ладонь. И в этот миг хлипкая подгнившая лавочка крякнула и осела в траву. Книги посыпались, мы с Сашкой вскочили. Я почему-то перепугался, как дитя. Завопил жалобно и всерьез:
– Но это правда я! Честное слово!
Сашка от смеха взялся за живот, сел в подорожники. Потом свалился набок, перекатился на спину и хохотал, взлягивая торчащими из зубчатых штанин ногами. Стонал и взвизгивал. Меня тоже одолел смех. Как зараза. Мы хохотали, пока не ослабели. Тогда Сашка, охая, поднялся, а я сказал, вытирая глаза:
– И все-таки это в самом деле я…
Мы собрали книги. И пошли дальше, все еще подрагивая от остатков смеха и переглядываясь. Но вот наконец Сашка взглянул на меня без веселья и спросил озабоченно:
– А вот в книжке «Станция Желтый Гном»… Тот мальчик, Валерка… он погиб, когда бросился навстречу поезду? Или все-таки живой остался?
Такой вопрос мне задавали сотни раз. И я отвечал, что решать должен сам читатель – в зависимости от того, как он понял книгу и как вообще смотрит на жизнь. Но сейчас я сказал:
– Конечно, остался жив. Недаром же станция наконец открылась людям и был общий праздник…
– Я так же говорил ребятам в классе, а они спорили! Дразнились даже… Игорь Петрович, вам в какой дом?
– Номер три. Там я поселился… Вот мы уже пришли.
– Ой… – Сашка остановился. Подбородком прижал качнувшуюся стопку книг. Глянул с нерешительной радостью: – Значит, это вы делали заявку?
– Какую?
– На проводника!
Я почему-то смутился.
– Нет, голубчик, не делал я… Честное слово.
– А у меня адрес. Этот самый.
– Разве в заявке не указано, от кого она?
– Мне только адрес дали… Значит, не вы? – Сашка заметно огорчился. – Наверно, в конторе напутали.
– А может, здесь еще какой-нибудь турист живет? Давай спросим у хозяйки. Кстати, вот она… – В открытую калитку было видно, как могучая Генриетта Глебовна снимает с веревки высохшее белье. В своем широком длинном платье она была похожа на снятый с церковной башни колокол.
– Ёшкин свет! Это ведь та тетка! Которая в вагоне…
– Она самая. Ну и что?
– Боюсь я с такими разговаривать. Очень уж они… воспитывать любят. – Сашка отодвинулся от калитки.
– Ну храбрец… – Я положил к его ногам журналы. – Постой здесь, а я выясню, что к чему…
Генриетта Глебовна бодро приветствовала меня. Я галантно перехватил у нее охапку простыней и наволочек. И сообщил, что на улице повстречался с неким молодым человеком.
– Он проводник из «Пилигрима» и утверждает, что у него вызов по этому адресу.
– Это я! – обрадовалась Генриетта Глебовна. – Я им позвонила на всякий случай. Потому что, когда вы с Костей ушли, я подумала и поняла: не то получается. Он хороший мальчик, но с вами общего языка не найдет. Слишком здравомыслящий…
– Гм… А я с ветром в голове…
– Нет-нет! Но творческой личности вроде вас нужен специалист. Тот, который угадывает ваши желания и ведет, куда вас зовет внутренний голос…
«Господи, это Сашка-то специалист? По внутреннему голосу… Мне бы самому знать, куда этот голос меня зовет…»
Читать бесплатно другие книги:
