Целитель. Союз нерушимый? Большаков Валерий

Брежнев достал припасенные гостинцы и передал Федорову.

– Вот тебе «четвертинку» и конфеты хозяйке и ребятишкам.

– Спасибо, Леонид Ильич!

– Да чего там… Володя!

Медведев умело разлил коньяк по серебряным стопочкам, а Суслову плеснул глоток «Хванчкары».

– Ну, будем! – бодро сказал Брежнев и опрокинул стопку.

Охотничьи колбаски подогревались тут же, на аккуратном костерке.

Михаил Андреевич выцедил вино и ухватил вилкой копченость. Хорошо! Он зажмурился даже, впитывая кожей лица весеннее солнце. Здесь, наверное, даже зимой хорошо – тихо, только в соснах ветер путается, шуршит хвоей, шишки роняет… Летом и вовсе чудно – зелень, цветы, шмели! Птицы поют, жизнь бурлит… Зато осенью тут здорово думается…

– Михаил Андреевич, – заговорил Брежнев, подходя. – Признайся, чего ж ты со своим эликсиром расчудесным расстался?

– А стыдно стало, – улыбнулся Суслов. – Я и так двойную дозу выпил, с меня довольно. Вот, я с тобой и поделился по-соседски. Кабинеты-то рядом! У меня второй, а у тебя первый!

Генсек засмеялся, радуясь воскрешению из полуживых и еще не веря, что это надолго.

– Вспомнил сейчас, – заговорил он, улыбаясь, – как я однажды сказал о тебе… уже и не помню кому: «Этот человек боится только сырости!» А теперь, похоже, тебе и дождливая погода не страшна!

– Пугаюсь еще по старой памяти, – усмехнулся «человек без галош» и посерьезнел: – Дело есть к тебе, Леня. Важное. Когда лучше подойти?

– А чего откладывать? Вон, пошли, присядем. – Присели они на поваленное, обкорнанное дерево, выбеленное дождями. Оглянувшись, Михаил Андреевич начал с вопроса:

– Тебе Пельше ничего не докладывал по «Ностромо»?

– Было что-то на днях, – нахмурился Брежнев, вспоминая. – Только я не все понял. И не слишком поверил.

Суслов не спеша, обстоятельно рассказал почти обо всем, что узнал сам, а для большей убедительности передал «соседу по кабинетам» распечатки. Брежнев углубился в чтение, шевеля губами. Оторвался и серьезно сказал:

– Хорошо, что ты меня этой «живой водой» напоил. Я теперь во что угодно поверить могу! Вот, читаю, как этот негритос погонит нас года через два, а удивления – ноль целых, ноль-ноль…

– Нельзя нам оттуда уходить, Леня, никак нельзя! – озабоченно покачал головой Суслов. – С Африканского Рога и Красное море – вот оно, и океан Индийский, и Персидский залив. Да пол-Африки, считай! А Сиаду Барре надо срочно искать замену – послушного, покладистого аборигена, чтоб не выпендривался, а делал, что мы велим.

– Это же не наши методы! – с ехидцей прищурился Генеральный.

– У меня, Леня, не только сердце омолодилось, но, наверное, и мозги, – серьезно сказал «человек без галош». – Я думать стал без оглядки! А свою картотеку приказал на чердак снести.

– Михаил Андреевич, – заговорил Брежнев, качая головой, – коли уж мы тут с тобой разоткровенничались, скажу честно: слышать не мог твои речи! Ни единой собственной мысли! Все тысячу раз сказано-пересказано, а ты в тысячу первый! Ты только не обижайся…

– Леня, – кротко сказал Суслов, – некогда мне обижаться. Я новую жизнь начал! Сколько мне там осталось, не знаю, а только это будет моя жизнь, без подсказок и цитат.

– Пра-ально! За это надо выпить. Володя!

Медведев подскочил и подлил с двух рук: Брежневу – «Двин», Суслову – «Хванчкару». Два стаканчика сошлись, мешая капли.

– За новую жизнь!

Я проехал Пионерским переулком и свернул на площадь, приткнувшись у самого сквера.

– Станция конечная! – объявил я. – Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны!

Девчонки сзади захихикали, а Ромуальдыч ухмыльнулся, шевеля седыми усами.

– С праздником вас, девчата и ребята! – сказал Вайткус, открывая дверцу.

– И вас также! – хором ответили девчата.

Первыми выбрались Рита с Инной, а уже потом зажатые посередине близняшки.

– Не задавили вас? – спросил я с преувеличенным участием.

– Помяли сильно! – нажаловалась Маша. Или Света.

– Я теперь плоская, как селедка в банке! – радостно объявила Света. Или Маша.

Сулима улыбнулась снисходительно этому сравнению, а Инна продолжила лучиться. Мне кажется, что она стала еще красивей, чем была. Или это так на меня весна действует, или в самом деле любовь прибавляет девушкам очарования?

Посмеиваясь, Ромуальдыч пожал мне руку и направился в райком, а я наконец смог оторваться от созерцания прелестниц, чтобы оглянуться вокруг.

Никто свыше не объявлял о праздновании Дня космонавтики, но народ все равно стянулся на площадь. Люди бродили поодиночке и сбивались в компании, хохочущие студенты потрясали стареньким, подвыцветшим плакатом – чертежным ватманом с размашистым: «Ура! Наши в космосе!» Небось, еще Гагарина с ним встречали.

Нарядные взрослые и малышня в бантиках да гольфиках создавали тот праздничный фон, без которого настроение не поднимется. В «доме с аркой» кто-то выставил на подоконник самодельную акустику, и над площадью загремел бравурный марш. Тут уж и райкомовские подсуетились и решили охватить народ культурно-массовым мероприятием. Молодые люди в костюмчиках поработали грузчиками, вытаскивая огромные колонки, расставили их между колонн и врубили звук.

Марш грянул, забивая кустаря-одиночку, и стало еще веселее. Из Дворца пионеров, что рядом, на улице Ленина, прибежала юная смена – под расстегнутыми курточками белели рубашки и цвели алым цветом галстуки.

И вот кто-то, явно хвативший чего покрепче, закричал: «Ур-ра-а!» Площадь подхватила вразнобой.

– Ура-а! – запрыгали близняшки.

– А ты почему не скачешь? – поинтересовался я у Риты.

– Не хочу доставлять тебе удовольствие, – сладко улыбнулась девушка. – Вон, Инку проси, пусть попрыгает – тоже хорошо будет видно!

– Балда такая! – смутилась Дворская и отвернулась.

Смеясь, я положил Инне руки на плечи и шепнул на ухо:

– Не обижайся на нее, ты лучше!

– И красивей?

– Век бы глядел!

Девушка рассмеялась, звонко и счастливо, а потом обернулась, стрельнула глазами по сторонам и торопливо чмокнула меня в уголок рта.

– Плохо целилась, – мягко улыбнулся я.

– Но попала же, – оправдалась Инна, восхитительно краснея.

– В самый миокард!

Девушка прикрыла губы косой, чтобы не так была заметна откровенная улыбка, и быстренько перевела разговор.

– А где наши? – спросила она с почти натуральным оживлением.

– Вон, вон они! – снова запрыгала Света и помахала рукой: – Дюша! Мы здесь!

Теперь и я углядел друзей – Андрей истово замахал свободной рукой, а за правую его держала Зиночка. Крепко держала, как маленькая девочка цепляется за ниточку воздушного шарика, чтобы тот не улетел.

Изя тоже был не один – рядом с «худым и звонким» вышагивала Аля, то и дело одергивая его. Динавицер плохо поддавался дрессировке, то есть воспитанию, но совершенно ничего не имел против Алиных педагогических мер – шел и улыбался.

– Привет! – сделал ручкой Жека Зенков, первым вырвавшись к нам. – Все катаетесь?

– Миша нас подвозил, – вздернула носик Света. Или Маша.

– Привет родному коллективу! – завопил Изя.

Альбина тут же возмутилась его некультурностью, уже и ротик открыла для суровой отповеди, но Динавицер схитрил – чмокнул ее в губы и мигом отскочил. Ефимова только рукой махнула – турок же! – но глаза ее блестели радостно.

Тут шумная толпа студентов смешалась с нашей группкой, я потерял своих из виду и смешался, когда вдруг передо мной возникла Наташа в расстегнутом пальто. Она и раньше была прехорошенькой, теперь же и вовсе расцвела, а модные очки в тонкой оправе зрительно увеличивали ее глаза, делая взгляд неотразимым.

– Мишка! – заорал невидимый мне Изя.

– Я здесь! – крикнул я в ответ, не понимая, что делаю.

Наташа охнула – и бросилась ко мне.

– Это ты! Я узнала, узнала тебя! По голосу! Миленький! Здравствуй!

Девушка кинулась ко мне, обняла так, что я дышать не мог, и стала торопливо целовать, плача и смеясь.

– Наташка, раздавишь… – выдавил я.

Фраинд рассмеялась, помотала головой.

– Миленький мой! Это ты, ты! Господи, как же я рада!

– Раскрыла меня, – улыбнулся я, не слишком уворачиваясь от ее нежных губ, – вычислила…

– Ага! – Наташа закинула мне руки за шею, прижалась мокрой щекой и зашептала: – Я такая счастливая, Мишечка… Я тебя вижу! Ты такой красивенький… И такой хороший! – чуть отстранившись, она сказала с деланой строгостью: – Больше ты от меня не спрячешься!

– Попался! – улыбнулся я дурашливо.

– Наташка! – послышался высокий девичий голос. – Хватит лизаться! Мы же ждем!

Голос утонул в смехе подружек, а Наташа обернулась, махнула рукой, и спросила меня:

– Я пойду?

– Беги давай.

– Ты только больше не теряйся, ладно? – проговорила Фраинд, отступая. – Заходи! Ладно? Я буду ждать!

– Ладно, – пообещал я.

Помахав мне рукой, Наташка заспешила к своим, а я обернулся, натыкаясь на понимающий взгляд Риты. И лишь теперь что-то ёкнуло у меня внутри, поджалось, как обещание неприятностей.

– Это не то, о чем ты думаешь, – усмехнулся я. – Наташа – моя знакомая…

– Мишенька, – нежно протянула Сулима, – знакомые так не липнут! Признавайся!

– Риточка, она… Короче, я ее лечил.

– Опять? – сердито нахмурилась девушка. – Это же новый след! Она тебя видела и может случайно выдать!

– Наташа меня не видела, – спокойно сказал я.

– Ага! – запальчиво фыркнула Рита. – Слепая она!

– Была, – сухо отрезал я.

Сулима растерялась.

– Что? По правде? Ой, ужас какой…

Я кивнул.

– Что ужас, то ужас, – проворчал. – Наташка под поезд хотела броситься, я еле успел ее оттащить. Проводил домой… Она тут рядом живет, в «военном дворе». Ну полечил… Ну жалко же! Наташка полгода как зрение потеряла, не могла на ощупь мое лицо… увидеть, как бы. А я ей ни имени своего не назвал, ничего, еще и попросил, чтобы никому обо мне не рассказывала…

– Мишка, – проговорила Рита, глядя на меня, – ты святой!

– Ага! – хмыкнул я. – Ангел с рожками!

Уже не девичьей, а женской интуицией Сулима почуяла нечто неуловимое, что помимо воли проскальзывает в речи или в мимике, пришатнулась и сказала вполголоса:

– У тебя с ней что-то было?

Мне очень хотелось в этот момент прямо взглянуть ей в глаза, но только ничего у меня не вышло – я отвел взгляд. Рита и сама смутилась.

– Ну хоть понятно, чего она так тискалась… – проворчала она.

– А где Инка? – спросил я деревянным голосом.

– Да где-то тут была, – осмотрелась Сулима. – А вон Настёна твоя!

Настя подбежала и радостно чмокнула меня в щеку.

– С праздником! – Тут же на ее радостное личико легла тень. – А что с Инной?

– А где она? – наклонился я к сестренке.

– В автобусе, – пролепетала Настя, – зареванная вся…

Я зашипел, будто палец пришиб молотком, и бросился к машине. Мигом открыл дверь, плюхнулся на сиденье и завел двигатель. Что бы я делал без «Ижа»? Сейчас меня переполняло одно-единственное желание – догнать и вернуть Инну! Я даже не рассматривал варианты ее несогласия или обиды. Да быть этого не может! Это же я! Разве я могу ее обидеть? Она же это понимает! Верно?

«Верно?» – пролепетал юный Мишенька, – подумал я с издевкой, – а Михаил Петрович, мудрый старпер, лишь холодно скривил морду…»

Машина тронулась, но гнать я даже не пытался – ДТП мне только и не хватало для полного счастья. Выехав на Ленина, свернул к мостам и добавил газу на Автодоровской. Добравшись до улицы Щорса, затормозил у Инкиного дома – пятиэтажки «новой планировки», с лоджиями.

Не помню, как поднялся на третий и вжал кнопку звонка. Филенчатая дверь открылась, и порог переступил крепкий молодой парень в черных флотских штанах и тельняшке. Но не матрос – на макушке лихо сидел черный берет морпеха.

– Ты к Инне? – спросил он бархатистым баском.

– Да. Можно?

Парень, видимо, тот самый старший брат Инны, не двинулся с места.

– Ты не Миша, случайно? – спросил он вкрадчиво.

– Случайно Миша.

Инкин брат прикрыл дверь за собой – и схватил меня за грудки.

– Так вот, случайно Миша, – пропел он, – ты здоров лишь потому, что Инна просила тебя не трогать!

– Руки убери, – сказал я, сдерживаясь.

– А то? – мурлыкнул братец.

Чтобы перейти на сверхскорость, мне даже усилия воли не потребовалось. Рывком разняв захват, я ударил братца в грудь пяткой ладони. Бешенство горячило, окатывая красной волной, но головы я не терял – моего супротивника лишь отнесло и приложило к соседской двери.

– Х-ха! – выбило у него воздух из легких. Берет спланировал на пол.

Брат бросился на меня всерьез, рубя воздух руками, как секирами. Не знаю уж, что там за приемчики были, да только не удались они, а морпех приземлился удачно, коленом на коврик у двери.

– Брек! – выдохнул он и поднялся, припадая на левую ногу, прокряхтел: – Неплохо, очень неплохо… Как ты меня с катушек сшиб! Уважаю… Так, значит, Инну тебе подавай?

– Я не знаю, что она там себе напридумывала, – заговорил я, остывая, – только никакой вины на мне нет! Пусть хоть выйдет. Поверит или не поверит – ладно, но даже приговоренному дают последнее слово!

Брат поразмыслил и протянул мне руку:

– Володя.

– Миша.

– Я попробую, – сказал флотский с сомнением, – но… Постой тут.

Володя скрылся за дверью, а я остался. Меня потряхивало, будто от холода, – это в душе, как язва, разлезалась черная дыра потери. Отчаяние было настолько материально, что даже стон захлебнулся в тягучем приливе амока.

Показался Владимир – и огорченно покачал головой.

– Кто там, Вов? – послышался мелодичный голос.

Из-за двери выглянула высокая девушка с роскошной гривой волос цвета спелой соломы.

– Это к Инке, Ларис, – поспешно сказал братец.

Лариса не поджала губы из чувства солидарности, как я опасался, а лишь вздохнула расстроенно.

– Лежит, отвернулась, молчит… – проговорила она чуть виноватым голосом.

– Ладно, чего уж тут… – махнул я обреченно рукой, поворачиваясь уходить. – Извините, что праздник испортил…

– Пустое! – тем же движением ответила Лариса. – Ты только не переживай! Девушки – до того вздорные существа…

– Наконец-то созналась! – невесело хмыкнул Владимир.

– …Из-за любой мелочи трагедию устраивают!

– Из мелочей жизнь состоит, – усмехнулся я. – Ладно, до свидания.

– До свидания!

Я спускался, механически переставляя ноги. Сверху долетел тихий говор, щелкнула дверь, потом я услышал тоскливый Володин матерок, и дверь квартиры Дворских издала еще один гулкий щелчок.

Заняв место водителя, я повернул ключ. Движок завелся с полоборота. Переключившись на «Д», я тронулся по Тургенева, пока не выехал к телевышке.

Здесь по-прежнему было пустынно, неблизкие дома казались выморочными, телебашня и вовсе режимный объект – ни души. Солнце пригревало, травка пробивалась, небо голубело как ни в чем не бывало, а на душе темно и холодно. И пусто.

Выйдя из машины, я бесцельно побродил и прислонился к теплому передку «Ижа». Мыслей не было. От слова совсем.

Так только, волочились какие-то убогие отрывки, обрезки думок. Закинув голову, я поглядел на верхушку полосатой телебашни. Как там один капитан говаривал? «Бороться и искать, найти и не сдаваться»? Красиво звучит, романтично. Ну не слишком-то я и боролся, если честно. И не искал – это Инна меня нашла. А вот сдаваться… Ну уж нет уж! Хотя, по правде говоря, мне сейчас меньше всего хочется добиваться Инны. Если чуть что – и разрыв, даже не разобравшись, в чем дело, то чего ждать, ежели судьба-злодейка изловчится, да и пнет изо всей силы?

Любовь прирастает надеждой, а держится на вере. Жить в доме из песка – извините, не тянет. И что делать?

Я снова засмотрелся на небо. Где-то там, за тоненькой голубой каемочкой, кружат в бездонной черноте спутники, не догадываясь, что сегодня их день. День рождения Инны…

Телецентр неожиданно явил признаки жизни – с треском распахнулось окно и на улицу, пыхтя папиросой, выставился мужик в рубашке, при галстуке, но с закатанными рукавами. За его спиной мерцали ряды экранов – в записи шла программа «Время». Послышался громкий голос диктора, а затем надо всею пустошью разнеслась моя любимая мелодия – запели скрипки оркестра Франка Пурселя.

Послушав, я сложил губы дудочкой и уныло засвистел, попадая в такт: «Я тебя могу простить, как будто птицу в небо отпустить. Я тебя хочу простить – сегодня раз и навсегда…»