Мстительница Рейнольдс Аластер

— Не стоит, Володя!

На этот раз это не я. Это голос из-за спины, который заставляет Андрюшиного телохранителя замереть в нерешительности, а мне предоставляет возможность сделать шаг в сторону, освобождая оперативный простор для Кирюхи Подставы.

— Не стоит, приятель, — еще раз советует он и немного отодвигает в сторону полу плаща — ровно настолько, чтобы продемонстрировать нацепленный, как телефонная трубка, на брючный ремень компактный «Калико».[127] — Оглянитесь назад — Стоя метрах в трех за спиной Крупцова, Руслан тоже на доли секунды распахивает свой длинный плащ. — Мы с вами равны только в том, что и вы, и мы профессионалы. Но у вас простые волыны, у нас скорострельные автоматы. Вас только трое, а нас куда больше. Ко всему прочему, ни вам, ни нам нет никакого резона устраивать перестрелку в международном аэропорту. И без того, на все эти затянувшиеся разборки давно уже пялятся люди. Не дай Бог, привлечем внимание местных секьюрити или легавых. Так что, давайте-ка закругляйтесь скорее. Вика, ты еще долго?

— Пять минут.

Их мне хватает на то, чтобы взять у Крупцова визитку и еще раз заверить его в том, что завтра в районе обеда обязательно приеду к ним в офис. Уже без охраны. Зато, возможно, с Андреем, целым и невредимым.

— При условии, что сейчас вы дадите мне слово, что ни с какими детекторами лжи и уколами, заставляющими выбалтывать правду, ко мне лезть не будете. Я и без них докажу, что я законная правопреемница папы. Итак?

— Даю слово, — уверенно произносит Крупцов.

— Ко мне не применят никакого насилия, не причинят никакого вреда и не предпримут попыток установить за мной наружное наблюдение или нацепить мне на одежду какой-нибудь хитроумный жучок. Ведь папа мне часто рассказывал, на чем специализируется ваша контора.

— Даю слово, всё будет по-честному.

Полагаться на слово легавого, пусть даже и бывшего, может только турист из Европы или законченный идиот. Но Крупцов почему-то вызывает у меня доверие. И я чинно раскланиваюсь с начальником оперативной службы агентства, на прощание выслушав от него комплимент насчет того, какая я предусмотрительная, как хорошо подготовилась к встрече в аэропорту и какими надежными связями обладаю и в ФСБ (так вот, значит, откуда эти Сережи и Виктор), и в криминальных кругах Петербурга.

«И вовсе не я, а Олег, — улыбаюсь я, выходя из здания аэропорта и направляясь к дожидающемуся меня „Навигатору“. — Как это здорово, что рядом со мной такой супермен.

Как хорошо, что сегодня мы не успели окончательно разосраться.

Как вовремя у него зазвонил сотовый телефон».

На Московском проспекте я, Олег, Константин и Подстава с напарником объявляемся первыми, потому что Андрюшу, залепив ему скотчем буркалы, «Рой Баны», наверное, не менее часа катают по городу прежде, чем, прихватив под локоток, чтобы не споткнулся, наконец препроводить ко мне на квартиру. Нечего этому дракону знать даже приблизительно, где ему предстоит кантоваться сегодняшней ночью. Скотч ему с рожи сдирают лишь в тот момент, когда он, как я и планировала, уже сидит в детской, прикованный браслетами к шведской стенке. И первый человек, в которого после прозрения упирается его перепуганный взгляд, — сияющая от счастья Тамара.

— Здорово, юродивый. Как долетел? Почему не разбился? — Она ставит рядом с Андрюшей старенькую эмалированную кастрюльку. — Захочешь посссать, делай сюда. Это твоя Прасковья Ивановна. — И задумчиво добавляет: — Зря не разбился. Так для тебя было бы проще. Пять минут страха, и ты в преисподней. А сейчас у тебя еще всё впереди. Чего молчишь? Спроси что-нибудь. Глядишь, и отвечу.

Андрюша сидит на полу и не способен не то, чтобы спрашивать, а даже банально мычать. Единственное, что он сейчас может, — это разве что только от страха сходить под себя, намочить и нарядные брючки, и ковролин. И не нужна ему при этом никакая Прасковья Ивановна.

— Кранты тебе, паря! — злорадствует Томка. Похоже на то, что она, дай ей волю, не отвянет от беспомощного Андрея всю ночь. — Замочат! Как пить дать, замочат!

«Поразвлекалась немного, и будя, — решаю я и поднимаюсь с маленькой детской кроватки. — Доведет ведь уродца до такого маразма, что, и правда, от страха нассыт под себя. О каких тогда деловых переговорах может быть речь, а ведь мне до завтра надо успеть решить с этим ЧМО несколько очень важных вопросов. Точнее, всего один важный вопрос: я должна склонить Бондаренко на свою сторону, убедить его в том, что сейчас пахать на меня и при этом не пороть косяков, а быть честным и преданным — самый выгодный вариант для него, альтернативы которому все, как одна, очень расплывчаты и очень рискованны. Рядом со мной — надежно. Рядом с другими — подстава.

Убедить… склонить… Ничего нет сейчас проще, чем получить от этого кролика всё, чего только ни пожелаю. Любых показаний, любых обещаний. От которых он отречется сразу, как только выйдет из этой квартиры. И всё потому, что я добьюсь от него всего этого «методом кнута». Поэтому мне надо добиться желаемого, действуя «методом пряника». В этом и заключается весь геморрой, вся сложность того, что сегодняшней ночью предстоит совершить.

Увы, никто никогда не обучал меня искусству вербовки. Придется импровизировать.

А тут еще путается под ногами эта успевшая выспаться, пока мы ездили в «Пулково», жизнерадостная дурка Тамара.

И ко всему прочему, как же мне хочется спать! Я уже дремлю на ходу, а в глаза хоть вставляй спички. Прилечь бы хоть на часок, но я точно знаю, что если прилягу, то подняться уже не смогу.

«Надо работать».

— Тамара, довольно. Натешилась, — устало произношу я. — Теперь проваливай. Извини, конечно, но ты мешаешь. Нам надо остаться вдвоем.

Она ничего не говорит мне в ответ.

Она всё понимает.

И, состроив на рожице дебильное выражение, вытряхивается из детской.

Но зло, как говорится, хуже репейника. И если уж прицепилось, так просто уже не отвяжется.

Не успевает из комнаты выйти Тамара, как ее тут же сменяет Руслан. Явился поизгаляться над пленникам. В руке «Калико», в зубах сигарета.

— Как настроение, Энглер? Ты его разве еще не укоцача? — сразу переключает внимание он с меня на окончательно раскисшего Бондаренко. Нацеливает на него автомат, поставленный на предохранитель. — Пух! На расстрел завтра утром поведу тебя я. И прежде чем шмякнуть, отстрелю тебе бильярд…

— Руслан. — Я чувствую, что начинаю всерьез закипать. Сейчас если и не отстрелю, то отобью «бильярд» ему самому — это точняк! — А, Руслан?

— Чего, милая?

— Я работаю. Ты мне мешаешь.

— А может, помочь?.. Еще раз «Пух!» тебе в пах, Бондаренко. И достало же нас, пока ты объявился, сегодня весь день кантоваться в этом гребаном «Пулкове»… Так тебе помочь, Вика?

— Я справлюсь сама. — Из последних сил мне пока удается держать себя в руках. Но еще децл… — Повторяю, Руслан: ты мне очень мешаешь.

— А жаль. Абсолютно нечем заняться, — простодушно жалуется Руслан, поигрывая «Калико». — Скукотища. Если б сюда можно было заказать прошмандовок…

— Иди трахни Тамару.

— Предлагал уже.

— Ну и?

— Пообещала мне вышибить зубы. — В этот момент Руслан пересекается со мной взглядами, и у него с лица тут же сходит жизнерадостная улыбка. В моих глазах не прочтет разве только слепой, что сейчас я, словно граната, из которой уже выдернута чека… Руслан не слепой. — Ухожу, ухожу. Не пепели меня взором, принцесса, мне уже горячо, — отступает он к двери. — А насчет помощи я на полном серьезе. — Потребуюсь — позови, не стесняйся. Спать ложиться не буду, посмотрю телевизор.

Я ничего не произношу в ответ. Молча дожидаюсь, когда за Русланом закроется дверь. Опираюсь о стену, на мгновение прикрываю глаза, и перед ними сразу же начинают разворачиваться в спирали цветные круги.

Я никакая!

Андрей никакой!

Я, как солдат-первогодок, сейчас готова заснуть, маршируя в строю.

Он разве что только еще не обделался и не вывалил, будто олигофрен, наружу язык.

Но нам надо работать. Время не ждет.

— Мне тоже не просто. — Я достаю из кармана халата ключи, присаживаюсь перед Андреем на корточки и отмыкаю наручники. Он не обращает на это никакого внимания. Продолжает полулежать на полу, опершись спиной на шведскую стенку. Рядом старенькая эмалированная кастрюлька, которую принесла ему Томка. — Если желаешь, можешь сесть на кровать или на стул. Только пообещай мне не подходить близко к окну.

Ответной реакции — ноль.

— Ты же так хотел со мной побеседовать, — продолжаю я. — Чем скорее, тем лучше. Так давай побеседуем.

«Может быть, эти трое, пока возили Андрея по городу, успели всадить ему какой-нибудь хитрый эфэсбэшный укол, и сейчас я пытаюсь разговаривать с зомби?»

— Насчет того, что тебе сейчас натрепали Тамара с Русланом, можешь забыть. Это пурга, не бери ее в голову. Ничего плохого тебе здесь не сделают, — упорствую я. — Тебя захватили и привезли сюда только затем, чтобы оградить от тех глупостей, которые ты бы мог успеть наворотить до завтрашнего утра. Прежде чем ты выйдешь отсюда и спокойно отправишься в офис или домой, я должна с тобой побеседовать, обрисовать ситуацию, которая сейчас складывается вокруг «Богатырской Силы» и «Пинкертона». А ситуация складывается нешуточная. Другими словами — это война. И ты сейчас должен принять решение, на моей ли ты стороне в этой войне. Именно сейчас! На расчеты и размышления времени нет. Кстати, сразу предупреждаю, что независимо от того, какое примешь решение, ты завтра утром выйдешь отсюда целым и невредимым. Это без вариантов. За это можешь не волноваться. Побеспокойся лучше о том, во что можешь вляпаться, если надумаешь примкнуть не ко мне, а к другой стороне.

— Я тебя пытался кинуть в Гибралтаре… — вдруг выходит из спячки Андрей. Его взгляд моментально обретает осмысленное выражение, его голос звучит твердо и ровно. Сейчас это почти прежний Андрей, если не брать в расчет того, что он по-прежнему полулежит на полу.

О, удача! Свершилось! Да еще и так быстро! Мне удалось вывести из ступора этого коматозу!

— Я просчитала, что ты поступишь именно так. Поэтому и перекроила всё перед тем, как мы отправились к адвокату.

— …потом звонил из Нью-Йорка, отдал распоряжение своим людям захватить тебя и Тамару…

— Я знала и это — что ты обязательно позвонишь и распорядишься. Как только я вернулась в Питер, мы сразу же съехали с агалатовской хаты и перебрались сюда.

— …то, в каком бы ты положении оказалась в этом Гибралтаре без единого пенни, с неоплаченными счетами…

Такое впечатление, что я духовница этого гада, и он решил передо мной исповедоваться. И сейчас я его, негодяя, великодушно пытаюсь заверить в том, что грехи его не такие уж смертные, и списать их с себя — пару раз плюнуть. Да чего там списывать! Вот она, индульгенция, лежит у меня в кармане халата, и я готова выдать ее Андрею прямо сейчас. Взамен от него надо всего лишь согласие работать со мной. И — самое главное! — это согласие должно быть искренним.

— Андрюша, зачем ты мне всё это сейчас говоришь? Пытаешься доказать, какой ты подлец? Так я это знаю уже давно. И легко могу добавить к тому, что ты сейчас перечислил, еще столько такого…

— Так какого же черта! — неожиданно взрывается Бондаренко и неуклюже перемещается из полулежачего положения в сидячее. Бросает раздраженный взгляд на Прасковью Ивановну, и так ловко поддает по несчастной кастрюльке ногой, что она, громыхая, улетает в другой угол комнаты. Я ликую — передо мной сейчас уже абсолютно нормальный Андрей, с которым можно беседовать о серьезных делах. — Я тебя подставлял, я кидал тебя, я на полном серьезе собирался отправить тебя в расход, когда больше будешь мне не нужна! Ты всё это знаешь, и, вместо того, чтобы меня — действительно, подлеца! — замочить, предлагаешь сотрудничество! Ты ж не дурочка, Вика! Ты ж понимаешь, что при первой возможности я могу тебя подставить опять!

— Сделаю так, что не подставишь.

— Интересно, и как?

— Да просто избавлю тебя от соблазна. Создам такие условия, при которых тебе будет невыгодно обокрасть меня хоть на копейку. Неужели тебе плохо жилось при покойном Богданове? А, Андрюш? Разве плохо?

— Я не жаловался.

— Не будешь жаловаться и у меня. — У меня затекли ноги. Я поднимаюсь с корточек и начинаю неспешно прогуливаться по маленькой детской, толкая перед Андреем миллион раз обдуманную заранее «убедительную вербовочную речь». — Перед тобой сейчас два пути — под Шикульского или под меня. — От меня не укрывается, что при упоминании имени олигарха, брови Андрея удивленно вскидываются вверх. Чего он никак не мог ожидать, так это того, что я в курсах его связей с Шикульским. А вот ведь в курсах! Еще одно очко в мою пользу в сегодняшнем разговоре. — Еще пять минут назад ты считал, что у тебя нету выбора, перспектива одна — работа на этого монстра, заказавшего твоего бывшего шефа… Внимание! — картинно поднимаю я вверх указательный палец. — Рисую картинку, во что для тебя выльется эта работа. Как только с твоей помощью Шикульский возьмет под контроль «Богатырскую Силу», твой труп сожгут в кочегарке. У Дмитрия Романовича и без тебя, нерадивого, хватает людей. Еще один сотрудник, тем более столь осведомленный, как ты, ему абсолютно не нужен. К тому же, ты еще и неудачник, Андрюша. Тебе доверили такую ответственную миссию в Гибралтаре, ты же ее провалил. Не доставил оттуда хозяину важные документы, без которых ни о какой «Богатырской Силе» можно и не мечтать. Как последний болван, позволил какой-то сопливой молодке обвести себя вокруг пальца. Да к тому же решил под шумок отхватить для себя кусок оказавшегося вдруг у тебя в руках пирога. А это, между прочем, крысятничество, о котором Шикульский уже поставлен в известность. Ему не составит никакого труда выяснить, зачем ты, вместо того, чтобы скрупулезно исполнять его поручение, помелся в Нью-Йорк и чем там занимался в «Метрополитен-банке». Ко всему прочему, из-за этого ты упустил проклятую девку, которую должен был доставить обратно в Россию. Она вернулась сама и уже начала доставлять твоему новому боссу головняки. Теперь предстоит исправлять ситуацию, и чудо, если это доверят тебе, дадут шанс исправиться. Но, скорее, всё сложится по-иному. Кредит доверия у Дмитрия Романовича ты исчерпал. Теперь тебе предоставляется на выбор или прятаться от него, или помочь мне свернуть ему шею. Что я не так говорю? — настораживаюсь я, заметив, что Андрюша с сомнением покачивает головой.

— Всё так, дорогая. Я просто поражен, откуда ты столько знаешь, и как грамотно сейчас раскладываешь всё это по полочкам… Всё так, — повторяет, вздохнув, Бондаренко. — За исключением одного: у тебя слишком тонкие ручки, чтобы свернуть шею этому гиппопотаму.

— Ты просто не в курсе. — У меня нет сейчас времени вдаваться в подробности. Да и знать эти подробности Бондаренко пока рановато. — Со временем, если будешь работать со мной, узнаешь всё сам.

— А что за работа?

— В перспективе та же самая должность, что и при Богданове — генеральный директор охранного агентства. А в ближайшее время, пока не разделаюсь с Дмитрием Романовичем, у тебя задача одна — сделать всё для того, чтобы остаться в живых. Проще всего, конечно, на время куда-нибудь загаситься, но ты нужен мне в Питере.

— Если я сейчас пошлю на хрен Шикульского, то в Питере он достанет меня за несколько дней.

— Андрей, — смеюсь я. — Я, конечно, могу торжественно объявить, что беру тебя под защиту, но ведь ты генеральный директор самого солидного в городе охранного агентства — никто тебя с этой должности не увольнял и увольнять пока что не собирается. У тебя под рукой десятки профессиональных охранников. Так уж, будь добр, избавь меня хоть от этой заботы, побеспокойся о своей безопасности сам.

— А зачем я тебе нужен в Питере именно сейчас?

— В первую очередь затем, чтобы завтра сопровождать меня в «Пинкертон» и «Богатырскую Силу». И там, и там ты представишь меня всем, кому сочтешь нужным, подтвердишь, что я дочка Богданова. И там, и там сам определишь людей, которым можно полностью доверять, соберешь их на экстренное совещание и объявишь военное положение. Объяснишь, что в любой момент следует быть готовыми к любым провокациям. Впрочем, я сейчас объясню тебе всё подробнее. Но прежде ответь, ты уже принял решение? Ты со мной или с Шикульским?

— Путь обратно к Шикульскому теперь для меня слишком тернист. Пока доберусь, обдеру себе все чресла.

— Ты вообще не доберешься, Андрюша. — Я уже знаю, что добилась того, что хотела. На удивление быстро и просто. Но, кажется, сейчас я была красноречива, как никогда. Как жаль, что не могла послушать себя со стороны! — Я жду ответа. Да или нет? Давай телись поскорее, и, может быть, удастся урвать от сегодняшней ночи хотя б часа три, чтобы поспать. Завтра у нас просто бешеный график… Андрюша!

— Да, я с тобой.

— Ты уверен в себе? Ты не настолько глуп или отморожен, что уже завтра начнешь кидаться в крайности и плести очередные интриги?

— Уж кто спец по интригам, так это ты. Всё будет в порядке, не беспокойся, — заверяет меня Андрей.

— Я беспокоюсь. Но очень надеюсь на то, что, действительно, всё будет в порядке. — Я опять опираюсь о стену и закрываю глаза. И опять сразу же перед ними начинает разворачиваться сумасшедшая разноцветная спираль. — Да ты встанешь когда-нибудь с пола?!! Перебирайся на стул и запоминай, что сейчас тебе буду рассказывать. Нам еще столько надо перетереть!

Черт, и как же всё-таки хочется спать!

— Всё срослось, говоришь? А я в этом и не сомневался. Я же знаю, что ты у меня просто умница, — расщедривается на комплимент Гепатит, наблюдая за тем, как я поутру отпиваюсь крепким до горечи кофе. И, чтобы не зазнавалась, спешит разбавить этот комплимент сочувственным: — Выглядишь ты преотвратно. В гроб краше кладут

— Спасибо! Поспи с мое! — шиплю я в ответ, обжигаясь кофе. — Перед отъездом попрошу Томку запарить шанеры.

— Посадишь мотор, — замечает Олег и отправляется открывать дверь на звонок.

У нас в квартире новые посетители — четыре амбала, которые с сегодняшнего утра будут исполнять роль моих постоянных телохранителей, и дамочка средних лет с внешностью безобидной безденежной библиотекарши.

— Анжелика Геннадьевна, — с любезной улыбочкой представляется она и снимает в прихожей дешевую курточку, у которой с изнанки пришит специальный кармашек — в нем удобно носить как сотовый телефон, так и вольту. У телефона, наверное, разряжен аккумулятор, поэтому нынче из кармашка торчит рукоять пистолета. С сегодняшнего дня «библиотекарша» должна быть зачислена в штат «Пинкертона» на должность уборщицы.

Как же тут без ствола!

…От дома мы отчаливаем ровно в полдень. Снова на двух дорогих иномарках, только на этот раз один из «Линкольнов» заменяет новенький «Мерседес-420». За рулем бритоголовый Константин. Рядом с ним Пляцидевский с портфельчиком. На заднем сиденье — я и Анжелика Геннадьевна. Как и положено нищей уборщице, от нее за километр разит дорогими «Клико», а сумочка от Валентино немного не гармонирует с выцветшей курткой.

Бондаренко в компании моих стояков едет следом за нами на «Навигаторе» — там больше места для пятерых. Сегодня всё утро Андрюша не отрывался от телефона, пока ни созвал два экстренных совещания — в «Пинкертоне» и «Богатырской Силе». Зазор между ними всего три часа, так что предстоит выложиться по полной программе. Зато потом плюну на всё и на всех — даже на Гепатита, — запрусь в спальне, и хрен кто до меня доберется! Пусть за окном хоть термоядерная война, хоть конец света! Я буду спать!

«Богданов и Пинкертон» находится почти в центре города — на Заневском проспекте. Офис занимает два этажа недавно отремонтированного сталинского дома и сразу бросается в глаза тонированными стеклами окон, шикарным парадным подъездом и сразу несколькими знаками «Стоянка только для служебного транспорта». Все причиндалы преуспевающей фирмы на месте — и выложенный розовой плиткой участок тротуара перед невысоким крыльцом, и камеры наружного наблюдения, развешанные по стене, и дюжий секьюрити в строгом костюме, словно из-под земли вырастающий возле нашей машины, стоит «Мерсу» затормозить напротив входа в агентство. Не стремящийся выслужиться идиот, а вышколенный профессионал, он застывает около задней дверцы, но даже не прикасается к ней, чтобы распахнуть ее для своей новой хозяйки, пока из остановившегося позади «Навигатора» ни выныривают мои личные стояки и ни берут под контроль каждый свой сектор обзора. Только тогда мне открывают дверь. Впрочем, вся процедура занимает не больше пяти секунд. Зато доставляет мне огромное удовольствие.

«Как же приятно ощущать себя если не центром Вселенной, — думаю я, цокая каблучками сапожек по вылизанной до блеска розовой плитке, — то хотя бы центром этого тротуара. Интересно, как скоро подобные процедуры вместо приятного чувства начнут вызывать раздражение? Через день? Через два? Через неделю?

Если за эту неделю меня не угрохает снайпер».

Еще один местный секьюрити открывает передо мной тяжелую входную дверь в офис.

Всё, как и положено.

Все причиндалы…

Рамка металлоискателя, начинающая истерично фонить, когда я прохожу сквозь нее. Богато отделанный холл. Группа встречающих, отобранных Семеном Леонидовичем Крупцовым. Семеро мужиков — семь улыбок от уха до уха.

— Добро пожаловать, Виктория Карловна.

— Добро пожаловать…

— Здравствуйте …раствуйте …твуйте…

Всё по протоколу.

— Добрый день, господа. — В ответ только легкий кивок головы. Я госпожа. Я должна держать марку. — Не будем толпиться у входа, пройдем в кабинет. У меня, к сожалению, только два с половиной часа, поэтому все церемонии отложим на будущее. Сейчас прямо за дело.

Плотной группой мы по широкой лестнице поднимаемся на второй этаж.

Покрытый серым офисным ковролином коридор, в котором можно устраивать соревнования по спринту. Стены отделаны дорогущими пробковыми обоями. В просторной приемной с тремя рабочими местами для секретарей можно легко оборудовать средних размеров танцпол. Ни одной лишней детали, ни единой соринки. Всё блестит. Всё сверкает! Всё (даже пустые корзинки для мусора) издает запах благополучия и стабильных хороших доходов. Впрочем, «запах» — совсем не метафора. Накануне моего появления в офисе распылили, похоже, не один флакон освежителя воздуха.

Кабинет не впечатляет своими размерами, но он настолько со вкусом, уютно обставлен в классическом стиле, что я бы не отказалась провести в нем остаток жизни — сколько еще мне отмерено от нее?

— Гарнитур финский? — из-за спины доносится до меня шепот Даниила Александровича.

— Итальянский, — тоже шепотом отвечает Андрюша. — Эксклюзив. — И уже в полный голос обращается ко мне. — Ты ведь никогда не бывала здесь раньше, Вика?

Сегодняшней ночью, когда я спросила его об этом, он ответил, что дочка Богданова ни разу не приезжала к отцу на работу — ни в «Пинкертон», ни в «Богатырскую Силу». И только некоторые особо приближенные к шефу сотрудники знают ее в лицо.

А о том, как однажды Лариса Богданова вдруг превратилась в Викторию Энглер, в обеих фирмах строится столько догадок, что их можно издать в несколько толстых томов. Вот только эти догадки каждый старается держать при себе, не обсуждать их даже с приятелями; даже шепотом: ну существует какая-то непонятка с дочкой Богданова, так им-то какое дело до этого? Дойдет случайно до шефа (или теперь до наследницы), что кто-то рискнул перемывать Богдановым-Энглерам косточки, сразу же вылетят сплетники с хорошей работы (а то чего и похуже). Подобным разумные люди попусту не рискуют. А в том, что и в «Пинкертоне», и в «Богатырской Силе» все, кто находится на топ-должностях, разумные, тертые жизнью и умеют держать при себе свои думки, можно не сомневаться. И не беспокоиться, что вдруг, словно дерьмо, начнут всплывать на поверхность вопросы об истинной сущности Виктории Энглер. Не один ли черт, кто хозяйничает в фирмах, лишь бы в них ничего не менялось, и продолжали бы регулярно выплачивать оглушительные зарплаты сотрудникам.

«Так что, с этого боку никаких геморроев можешь не опасаться. Главное, что в порядке бумаги, а остальное никого не касается», — подвел ночью черту в обсуждении этой проблемы Андрей.

А сейчас он, явно играя на публику, продолжает:

— Твой папа здесь бывал редко. Предпочитал работать в «Богатырской Силе». Тебе нравится, крошка?

Мне не нравится, когда он меня называет «крошкой».

А также «малышкой» или «котенком». Тем паче, при посторонних.

Тем паче, при подчиненных!

Но сейчас эта фамильярность мне в тему. Все окружающие в курсах, каковы отношения между их генеральным и дочкой хозяина, пусть земля ему будет пухом.

— Уютно, — коротко отмечаю я.

— А сейчас давайте перейдем в конференц-зал, — сразу же предлагает Андрей. — Там просторно. Здесь тесновато.

— Места хватит для всех. — «Тончайшая психология, но сотрудники должны представляться тебе только в твоем кабинете. Даже если там не закончен ремонт, всё равно, исключительно там, — заострил вчера на этом внимание Пляцидевский. — Потом общайся с ними хоть в туалете, но первый раз — это свято». — Андрюша, распорядись, чтобы принесли еще стульев. И кофе — мне. Побольше. Покрепче. — Я уверенно пересекаю кабинет по пушистому темно-зеленому ковру и занимаю свое рабочее место. В кресле срабатывают какие-то хитрые амортизаторы, под моим весом оно мягко проседает вниз и назад. Слева компьютер. На столе телефонный аппарат и перпетуум-мобиле из десятка вертящихся никелированных шариков. Я выдвигаю верхний ящик в тумбе стола. Ящик девственно пуст. Остальные, естественно, тоже.

В ожидании стульев сотрудники «Пинкертона» неуклюже топчутся возле двери. Лишь Андрюша, Крупцов и «уборщица» Анжелика Геннадьевна по-хозяйски развалились в глубоких кожаных креслах, расставленных вокруг журнального столика в одном углу кабинета. В другом углу — напольные часы, показывающие без пятнадцати час. Пора начинать.

«Первое распоряжение, которое ты отдашь, должно быть совсем не существенным, легко исполнимым, — вчера говорил Пляцидевский. — Возможно, что бытового характера. Например, прикажи изменить какую-нибудь мелочь в интеръере».

— Это убрать, — киваю я на перпетуум-мобиле. — Лишнее. Отвлекает. И еще: я хочу, чтобы на стене у меня за спиной висел скромный портрет отца.

Смотрю на Крупцова, и он, перехватив мой взгляд, согласно кивает (мол, будет исполнено. Какие мелочи! Портрет это нам как «два пальца…»).

— Семен Леонидович, пожалуйста, подойдите ко мне.

Он склоняется над столом, опираясь ладонями на тщательно отполированную столешницу. И тут я впервые позволяю себе широко улыбнуться.

— Так как, никаких детекторов лжи и уколов? Подтверждаете?

— Если я даю слово, подтверждений не требуется.

— Сомнения в том, что я Виктория Энглер, развеялись?

— Как может развеяться то, в чем уверен безоговорочно? — Он говорит настолько тихо, что его сейчас не услышал бы, стоя всего шагах в трех от стола, и человек, обладающий феноменально острым слухом. — Кроме Андрея, про то, что дочка Василия неизлечимо больна и про то, что у нее есть двойница, в фирме известно еще и мне. Только мне, — предупреждает Семен Леонидович вопрос, уже готовый сорваться у меня с языка. — К тому же, я знаю Ларису с самого детства, знаком с ничтожнейшими чертами ее характера, с манерой ее поведения. Поверьте, если бы сейчас в этом кресле, — кивает он на меня, — сидели не Вы, а эта взбалмошная наркоманка, я бы уже писал заявление об отставке.

— Но Вы ведь не пишете, — еще ослепительнее опять улыбаюсь я и абсолютно спокойно рожаю фразу, равнозначную моему признанию в том, что я, действительно, совсем не та, за кого себя выдаю. — Значит, в отличие от реальной Виктории Энглер лже-Виктория Энглер пока Вас устраивает?

— Что ж, первое впечатление положительное. Что будет дальше, не знаю.

— А дальше будет война, — вздыхаю я. — Притом, с очень сильным противником. Я, собственно, здесь сегодня не только затем, чтобы представиться вашим сотрудникам, но и чтобы вкратце обрисовать им положение, сложившееся вокруг «Пинкертона» и «Богатырской Силы». У меня остается на это чуть более двух часов. Попробую уложиться. А если еще и удастся выкроить десять-пятнадцать минут, продолжим беседу. Нам есть о чем пообщаться наедине… Семен Леонидович, пара вопросов чисто технического характера. Когда кабинет проверялся в последний раз?

— Час назад его дважды обшарили сканером. Притом, оба раза независимо друг от друга. На девяносто девять и девять десятых процента я готов поручиться, что никаких жучков здесь нет и в помине.

— А окна?

— Во всем офисе специальные стекла. Ни одним лазером с них не считать ни единого слова. Нам даже не требуется глушилок.

— Кто в приемной?

— Не считая двух секретарш, там сейчас дежурит охранник. Так что, Виктория Карловна, — Крупцов тоже умеет изображать на губах нечто вроде улыбки, — Ваш кабинет сейчас понадежнее посольского «батискафа».

— Чего-чего? — прищурившись, непонимающе переспрашиваю я.

— «Батискафом» в посольствах называют специальную камеру, в которой проводятся секретные совещания. Степень защиты столь высока, что «батискафы» даже устанавливаются на специальных фундаментах из мягкого каучука.

— Паранойя, — прихожу к выводу я. — Надеюсь, потом посвятите меня во все эти методы борьбы со шпионажем подробнее А сейчас… Вопрос второй: с Анжеликой Геннадьевной, я заметила, Вы уже познакомились?

— Да.

— По окончании совещания она оформится в «кадрах» на должность уборщицы. Но, конечно, никакие сортиры при этом драить не будет. Роль, которая ей отведена в «Пинкертоне», вам, надеюсь, понятна?

— В общих чертах. Но хочу услышать сейчас это от Вас.

— Она мои глаза и уши здесь на то время, когда я буду отсутствовать. А отсутствовать буду почти постоянно. Поймите меня правильно, Семен Леонидович. Мне здесь нужен опытный человек, которому я бы могла безоговорочно доверять. Андрей на подобную роль совсем не годится. С Вами я не знакома и суток. — Я с трудом сдерживаю улыбку, подумав при этом, что псевдоуборщицу впервые увидела часа три назад и за это время обмолвилась с ней всего несколькими нейтральными фразами. — Остальных я не знаю здесь вообще. Так что, без Анжелики Геннадьевны, хочешь не хочешь, не обойтись. К тому же, она обладает такой информацией, в которую я пока не готова посвятить никого из сотрудников фирмы. Поэтому если, не приведи Господь, сложится экстремальная ситуация, Анжелика может оказать Вам неоценимую услугу. И еще, Семен Леонидович: она, как и Вы, в определенной сфере деятельности профессионал.

— Я уже обратил внимание, — ехидно улыбается начальник оперативного отдела, — как у этого профессионала выпирает под курткой. Судя по очертаниям, она предпочитает пользоваться крупным калибром…

— …И при этом, — продолжаю я за Крупцова, — не считает необходимым скрывать это от окружающих. Так что, это стиль, но не недочет… Вопрос номер три, Семен Леонидович: мужчина с портфелем, который приехал со мной, — мой адвокат. В портфеле — копии документов, подтверждающие мое право владения всеми фондами и активами фирмы. За сегодня Даниил Александрович сделать, конечно, ничего не успеет. Но потом будет приезжать сюда без меня, утрясать все формальности. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы его представили вашим юристам, с которыми он будет решать эти вопросы.

— Распоряжусь, — по-военному четко отвечает Крупцов.

— Четвертый вопрос: надеюсь, среди присутствующих нет никого, кто не был бы в курсе того, что «Пинкертон» имеет… м-м-м… двойное дно? Я имею в виду незаконную, теневую деятельность агентства. Ни для кого не окажется откровением то, чего мы сейчас непременно коснемся на этом военном совете?

— Ни для кого. Все в курсе, и любому из этих людей я доверяю, как самому себе.

«Никогда не будьте столь категоричны в подобных оценках, Семен Леонидович. Рано или поздно вы здорово обожжетесь на этом. Ведь окружающий мир продажен насквозь», — чуть было ни ляпаю я, но в последний момент придерживаю этот совет при себе.

«Яйца курицу не учат. Еще не хватает, чтобы напыщенная сикуха, самозванка, развалившись в директорском кресле, принялась учить уму-разуму бывшего сотрудника ФСБ, а сейчас далеко не последнего человека в серьезной бандитской структуре. Идеальная возлюжностъ вызвать у него антипатию в первый же день. Так что, не будь коровьем боталом, Виктория Энглер. Фильтруй свой базар».

— И наконец, вопрос последний, Семен Леонидович: представьте, пожалуйста, мне всех присутствующих, и я сразу начну толкать свою тронную речь о том, в какой жопе мы сейчас оказались.

Неформальное «жопа», похоже, производит на начальника оперативного отдела настолько благоприятное впечатление, что он расцветает, как сиреневый куст в конце мая, и безотлагательно начинает исполнять мою просьбу.

— Голощеков Лев Алексеевич, зам. директора по внутренней безопасности.

Я бросаю еще один взгляд на часы и лишь потом перевожу его на приподнявшегося со стула этакого викинга — голубоглазого блондина лет сорока, под два метра ростом, которого я непроизвольно выделила из группы встречающих еще в холле.

— Очень приятно, Лев Александрович.

…До отъезда в «Богатырскую Силу» два часа с хвостиком. Времени прорва. Укладываюсь…

— Тишинин Виктор Олегович, главный бухгалтер. — Детина с небрежно завязанным галстуком совсем не похож на бухгалтера. Тем паче, на главного.

— Очень приятно, Виктор Олегович.

…«Тронная речь» о том, насколько сейчас всё дерьмово, составлена на пару с Олегом, отрепетирована и разве что не записана на бумажке. Но справлюсь и без конспекта. Провалами памяти, слава Богу, пока не страдаю. Косноязычием — тоже…

— Полторак Савва Матвеевич, начальник технического отдела.

Единственный, кто здесь не отличается внушительными габаритами. Маленький толстячок с жидкими волосами и родимым пятном на правой щеке.

— Рада знакомству, Савва Матвеевич.

… Сперва говорить буду я, потом передам слово Андрею. На том, что сегодня, кроме меня, обязательно должен что-нибудь вякнуть генеральный директор, настоял всё тот же Даниил Александрович, мой добрый советчик и неизвестно, кто в большей мере — экономист, юрист или психолог? Одним словом, универсал…

— Бакланов Иван Алексеевич. Наш компьютерный гений.

Неясно, с чего я взяла, что компьютерные гении обязательно должны быть небрежно одетыми молодыми длинноволосыми симпатягами. Иван Алексеевич — прямая противоположность этому сложившемуся у меня в подсознании стереотипу. Заметно сутулящийся крупный мужнина лет сорока с седыми короткими волосами. Тщательно отутюженный костюм. Очки в тонкой серебристой оправе. На пальце правой руки массивное обручальное кольцо.

— У меня для Вас уже есть небольшая работа, Иван Алексеевич. На днях объясню.

— К вашим услугам, Виктория Карловна.

…Виктория Карловна сейчас лишь в общих чертах обрисует ситуацию с некой структурой, стремящейся, воспользовавшись моментом, прибрать к рукам «Пинкертон», а следом за ним и «Богатырскую Силу». Но пока никаких имен, никакой конкретики. Просто: «Повысьте бдительность, господа. И постарайтесь не растеряться, если вдруг в одночасье со всех сторон на агентство навалятся геморрои»…

— Семенов Никита Антонович, специалист по вопросам… м-м-м… скажем так, щепетильного свойства.

— Понятно. Никита Антонович, для Вас у меня тоже есть работенка. Сегодня нам пообщаться, к сожалению, не удастся. Надеюсь на завтра…

…Потом Бондаренко заверит всех, что, несмотря ни на что, никаких кардинальных перемен в деятельности агентства не предполагается: как работали, так и продолжаем работать.

И ждать, когда враг без объявления войны переступит границу…

— Джапаридзе Ираклий Георгиевич, зам. директора по связям с общественностью.

Я-а-асненько, что это за связи. И что за общественность.

— Очень приятно, Ираклий Георгиевич.

— Андрея Николаевича, думаю, представлять Вам нет необходимости?

— Да, мы немного знаем друг друга.

На афишах сотрудников подхалимские понимающие улыбочки. На Андрюшиной роже болезненная гримаса.

…Надеюсь, этот чугун, не вздумает, когда дам ему слово, нести отсебятину и скажет всё один к одному, как я его сегодня учила…

— Со мной Вы, Виктория Карловна, тоже знакомы.

— Да Спасибо, Семен Леонидович. — Я поднимаюсь из кресла, огибаю стол и, опершись задницей о столешницу, застываю напротив рассевшихся, словно в камерном театре, сотрудников «Пинкертона». — Будем считать, что с официальной частью мы разобрались. Теперь прямо к делу. Увертюра закончилась. Акт первый: господа, я явилась сюда, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие. Мы все в глубоком дерьме. Настолько глубоком, что почти невозможно вообразить. Теперь из этого дерьма нам предстоит выбираться…

Я еще раз смотрю на часы. До отбытия в «Богатырскую Силу» еще уйма времени. Хоть с этим-то слава Богу.

После блистательного офиса «Богданова и Пинкертона», в типовой восьмиэтажной «коробке» из стекла и бетона, шесть лет, назад возведенной на окраине города для «Богатырской Силы», я чувствую себя так, словно жизнь вдруг откатилась назад, переместила меня в Череповец, и вот я, одетая в синюю школьную форму девчушка, блуждаю по коридорам большого проектного института в поисках кабинета, где за кульманом работает папа. Вокруг снуют озабоченные работой сотрудники, и никому нет до меня никакого дела, пока одна пожилая женщина наконец не вызывается проводить меня туда, куда нужно…

Здесь вместо пожилой женщины трое легавых из вневедомственной охраны. В непробиваелшх бронниках и со столь же непробиваемыми выражениями сонного похуизма на каменных рожах. Никто никуда нас провожать не намерен, никто нас не встречает, хотя мы прибыли минута в минуту, как договаривались. Дорогу в офис кроме ментов нам преграждают несколько турникетов, какими сейчас оборудованы входы в метро.

— Не поняла, — коротко бросаю я Бондаренко, и он кидается к одному из охранников, начинает речитативом что-то втолковывать этому деревянному языческому болванчику. У меня создается впечатление, что мент даже не пытается вникнуть в то, что сейчас говорит Андрей. Всё заканчивается на том, что охранник молча кивает на прилепленную к стене табличку с надписью «Отдел пропусков» и стрелочкой, указывающей направление.

Бондаренко достает из кармана сотовый телефон. Я, пепеля взором мусора, с которым сейчас безуспешно пытался общаться Андрей, громко и четко произношу:

— Первым делом, когда утрясу все формальности, я вышвырну отсюда легавых и распоряжусь сформировать собственный отдел безопасности.

Как же мне хочется, чтобы этот болванчик что-нибудь ляпнул в ответ! Как же я жажду скандала! С каким удовольствием я сейчас закатала бы каблуком в эту безучастную рожу! Вот только мне помешало бы в этом узкое платье

И помешал бы невзрачный мужик лет сорока, вынырнувший откуда-то из-за угла и безошибочно бросившийся ко мне.

— Виктория Карловна?

Прищурившись, я окидываю его презрительным взглядом, молча киваю и холодно приказываю:

— Представьтесь.

— Топтыгин Валерий Петрович, администратор. Извините, я Вас ждал, но отвлекся всего на секунду…

«Сегодня, Топтыгин, ты здесь работаешь последний день. Отправляйся писать заявление», — готово сорваться у меня с языка. Но это не дело — начинать со скандала. Поэтому я произношу совершенно другое:

— Вы, Топтыгин, быть может, и ждали. А председатель Совета директоров?

— В командировке.

— Его заместитель?

— Он тоже. В командировке.

— Кто не в командировке?

Администратор начинает мне что-то суетно объяснять. Но я его не слушаю, размышляя о том, что мы до сих пор пока так и торчим перед неприступными турникетами — я, Пляцидевский, Бондаренко (чуть в стороне), примерно полвзвода охраны — четыре моих стояка и четыре Андрюшиных, которых он, подсуетившись, успел прихватить с собой из «Пинкертона».

Картина маслом, еби твою мать!