1Q84. Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четыре. Книга 3. Октябрь–декабрь Мураками Харуки
— В таком положении, — сказал он, — вам несладко. Значит, и у них возникают проблемы, от которых лучше избавиться.
Собравшись с духом, Комацу открыл рот:
— Можно вопрос?
— Если смогу, отвечу.
— Значит, публикация «Воздушного Кокона» доставила неудобства конкретной религиозной организации? Я правильно понимаю?
— Неудобства? — повторил Лысый, и его физиономия слегка исказилась. — К ним перестал обращаться Голос. Вы соображаете, что это значит?
— Нет, — сухо ответил Комацу.
— Ладно. Объяснять я не вправе, да и вам лучше этого не знать. Вся проблема — в том, что к ним перестал обращаться Голос. Это все, что я могу сообщить.
Лысый помолчал, затем продолжил:
— И вся эта катастрофа — из-за того, что история Воздушного Кокона опубликована в форме книги.
— Вы хотите сказать, — отозвался Комацу, — что Эрико Фукада и Эбисуно-сэнсэй планировали эту «катастрофу», когда предлагали «Воздушный Кокон» на конкурс?
Лысый покачал головой:
— Нет, господин Эбисуно был не в курсе. Чего хотела Эрико Фукада, мы не знаем. Но и она вряд ли планировала это заранее. А если планировала, сам этот план принадлежал не ей.
— Но читатели воспринимают «Воздушный Кокон» как простую фантазию, — сказал Комацу. — Как невинную сказку, написанную старшеклассницей. Довольно часто эту историю критиковали как раз за то, что слишком уж она ирреальная. Никому и в голову не приходит, что эта книга может раскрывать чьи-то тайны или представлять собой информационную бомбу.
— Здесь вы, пожалуй, правы, — согласился Лысый. — Почти никто из читателей этого не замечает. Но загвоздка не в этом. А в том, что тайну нельзя раскрывать ни в какой форме.
Долговязый, все так же подпирая дверь, буравил противоположную стену таким взглядом, будто видел то, чего не различить никому.
— Они хотят одного, — продолжил Лысый, осторожно подбирая слова. — Вернуть Голос во что бы то ни стало. Источник еще не высох. Просто ушел на недоступную глубину. Восстановить поток очень нелегко, но пока возможно.
Лысый заглянул Комацу прямо в глаза. Так, словно измерял глубину взгляда собеседника. Или прикидывал, как разместить в пустых углах комнаты одному лишь ему известную мебель.
— Я уже говорил: вы все очутились в самом центре минного поля. Ни вперед, ни назад ходу нет. И в этой ситуации они могут подсказать вам, как выбраться оттуда целыми и невредимыми. Вы спасаете свои жизни — они избавляются от незваных гостей.
Сказав так, Лысый закинул ногу на ногу.
— Отползайте как можно тише. Им абсолютно до лампочки, четвертуют вас или распнут. Но если сейчас вы поднимете шум, у них начнутся проблемы. Вот поэтому, господин Комацу, мы и расскажем вам, куда и как отступать. И где спрятаться так, чтобы вас не тронули. А за это мы просим от вас только одного: прекратите выпуск «Воздушного Кокона». Ни переизданий, ни покетбуков, ни дальнейшей рекламы. И никаких отношений с Эрико Фукадой. Мы надеемся, это в ваших силах?
— Конечно, это не просто, но… Если попробовать — может, и выйдет. Кто его знает, — ответил Комацу.
— Господин Комацу. Мы привезли вас сюда не затем, чтобы разговаривать на уровне «кто его знает». — Глаза Лысого покраснели еще больше, а взгляд заострился. — Мы же не требуем, чтобы вы изымали книги из продаж. Газетчики закатят скандал на всю страну, да и у вас на такое просто сил не хватит. Нет, мы хотели бы, по возможности, уладить все тихо. Что случилось, того уже не исправить. Что потеряно — того не вернуть. Их пожелание очень простое: чтобы в ближайшее время люди перестали интересоваться данным произведением. Это вам ясно?
Комацу кивнул.
— Как я уже сказал, господин Комацу, выпустив этот роман, вы обнародовали несколько фактов, которые огласки не подлежали. Все, кто имел отношение к выходу книги, — мошенники, заслуживающие сурового общественного порицания. Поэтому в интересах обеих сторон мы предлагаем вам заключение мира. Они вас больше не преследуют. Вам гарантируется безопасность. Но вы, со своей стороны, больше не имеете к изданию «Воздушного Кокона» ни малейшего отношения. Неплохой договор, согласитесь?
Комацу задумался.
— Хорошо. Я готов умыть руки от всего, что связано с изданием «Кокона». Возможно, это займет какое-то время, но я найду как это правильно организовать. Пожалуй, я смог бы забыть об этой книге навсегда. Как и Тэнго Кавана. Он с самого начала не хотел браться за эту работу. Я фактически его принудил. К тому же его задание уже выполнено, и продолжения не последует. С Эрико Фукадой проблем также быть не должно. Она сама заявила, что больше писать ничего не собирается. А вот как поведет себя господин Эбисуно, предсказать не могу. С самого начала сэнсэй задался целью: узнать, жив ли его друг, Тамоцу Фукада, где он сейчас и чем занимается. И что бы сейчас ни сказал вам я, возможно, этот человек не остановится, пока все это не выяснит.
— Тамоцу Фукада скончался, — сказал Лысый. Бесстрастным, спокойным голосом. В котором, однако, чудилась какая-то страшная тяжесть.
— Скончался? — переспросил Комацу.
— Недавно, — подтвердил Лысый. После чего глубоко вдохнул — и плавно выпустил воздух из легких. — От сердечного приступа. Умер мгновенно, не мучился ни секунды. Официального сообщения о смерти не было, похороны состоялись на территории секты. По религиозным соображениям его тело кремировано, а прах развеян в горах. С юридической точки зрения, это надругательство над трупом. Но раз трупа нет, официальное обвинение затруднительно. И тем не менее это правда. Насчет жизни и смерти мы никогда не лжем. Так и передайте господину Эбисуно.
— Так он умер сам?
Лысый кивнул.
— Господин Фукада был для нас очень ценным человеком. «Ценным» — даже не то слово, ибо цену этой жизни не измерить ничем. О том, что он умер, знает лишь несколько человек, но все они глубоко скорбят об этой утрате. Его супруга — мать Эрико Фукады — несколько лет назад скончалась от рака желудка. Отказалась от химиотерапии и умерла в госпитале нашей организации. Ее муж оставался с ней рядом до последней секунды.
— Но официального сообщения о ее смерти не было? — уточнил Комацу.
Ответа он не услышал.
— А недавно умер и сам господин Фукада?
— Именно так, — подтвердил Лысый.
— Уже после выхода «Воздушного Кокона»? Лысый на секунду опустил взгляд к столу, затем снова посмотрел на Комацу.
— Да, господин Фукада скончался после того, как «Воздушный Кокон» увидел свет.
— Вы считаете, между этими событиями существует какая-то связь? — собравшись с духом, спросил Комацу
Какое-то время Лысый молчал. Видимо, размышлял, как лучше ответить. И лишь затем, будто решившись, раскрыл рот:
— Ладно. Чтобы вы убедили господина Эбисуно, пожалуй, придется раскрыть перед вами кое-какие факты. На самом деле, именно господин Фукада являлся лидером нашей организации — человеком, который мог слышать Голос. Когда же его дочь Эрико опубликовала «Воздушный Кокон», Голос перестал доноситься до господина Фукады, и жизнь его оборвалась. Естественным образом. Если выражаться точнее, он оставил этот мир по собственной воле.
— Эрико Фукада была дочерью Лидера? — пробормотал Комацу.
Лысый коротко кивнул.
— Значит, она свела в могилу собственного отца?
Лысый снова кивнул:
— Выходит, что так.
— Но организация существует дальше?
— Организация живет своей жизнью, — ответил Лысый, глядя на Комацу глазами, похожими на булыжники в толще доисторического ледника. — Хотя ваша публикация «Воздушного Кокона», господин Комацу, нанесла этой организации огромный ущерб. Тем не менее они не собираются вас за это наказывать. Никакой пользы это никому бы не принесло. У них — своя миссия, выполнение которой требует изолированности и покоя.
— А потому вы предлагаете разойтись с вами мирно и забыть друг о друге навеки?
— Если говорить упрощенно, да.
— И чтобы донести до меня эту мысль, нужно было меня похищать?
На физиономии Лысого впервые что-то отразилось — нечто среднее между удивлением и сочувствием.
— Ваш непростой визит сюда организован исключительно для того, чтобы продемонстрировать всю серьезность их намерений. К крайним мерам мы стараемся не прибегать, но если нужно, действуем без колебаний. Нам хотелось, чтобы вы почувствовали это, так сказать, голой кожей. Если вы нарушите нашу договоренность, последствия будут самыми неприятными. Надеюсь, это вы уже поняли?
— Понимаю, — ответил Комацу.
— Откровенно говоря, господин Комацу вам очень повезло. Возможно, вы не заметили из-за густого тумана, но всем вам удалось остановиться в каких-то нескольких сантиметрах от пропасти. Рекомендую хорошенько это запомнить. Им некогда возиться с вашими судьбами. У них есть дела поважнее. Вот почему вам необычайно повезло. И пока это везение продолжается…
Сказав так, он поднял перед собой руки ладонями кверху — как обычно проверяют, не начался ли дождь. Комацу подождал, когда его собеседник закончит фразу. Но окончания не последовало. На физиономии Лысого вдруг проступила бесконечная усталость. Медленно поднявшись со стула, он сложил его, сунул под мышку и, не оборачиваясь, вышел из кубической комнаты. Долговязый последовал за ним. Тяжелая дверь закрылась, замок провернулся с сухим щелчком, и Комацу остался один.
— После этого я просидел в проклятом кубе еще четверо суток, — продолжил Комацу. — Главный разговор состоялся. Все условия и обязательства оговорены. Зачем меня держат дальше, я не понимал. Эти двое больше не появлялись, а парень, приносивший еду, все так же молчал как рыба. Я ел все ту же тоскливую пищу, брился и убивал время, разглядывая стены и потолок. Свет гас — я засыпал, свет загорался — я открывал глаза. А в голове все вертелись слова этого Лысого. Вот тогда-то я и ощутил голой кожей, как же всем нам действительно повезло. Эти ребятки, если сочтут нужным, могут сделать с нами все, что им заблагорассудится. И если один раз решили, не остановятся ни перед чем. Это я осознал подкоркой, сходя с ума в этом кубе. Видимо, чтобы я это окончательно понял, меня и продержали там еще четыре дня. Тонкая работа, что говорить…
Комацу взял стакан и отхлебнул виски с содовой.
— В общем, однажды мне вдруг опять дали хлороформ. А когда я проснулся, вокруг было раннее утро. Я лежал на скамейке в парке Дзингу [27]. К концу сентября рассветы уже очень холодные. В результате я жутко простудился и — не по своей воле, понятно, — провалялся дома в горячке еще три дня. Хотя, если подумать, счастливо отделался.
На этом рассказ Комацу, похоже, завершился, и Тэнго спросил:
— А вы рассказывали об этом Эбисуно-сэнсэю?
— Да, через несколько дней, как поправился, я съездил к сэнсэю в горный особняк. И рассказал примерно то же, что и тебе.
— И что же он ответил?
Опорожнив стакан, Комацу заказал еще виски с содовой. Предложил повторить и для Тэнго, но тот покачал головой.
— Сэнсэй очень подробно меня расспрашивал, то и дело просил рассказать о чем-нибудь заново. Я, конечно, отвечал, как мог. И если нужно, готов был пересказывать все до бесконечности. После диалога с Лысым я просидел в одиночестве целых четыре дня. Поговорить не с кем, а времени хоть лопатой греби. Поэтому каждую фразу, что услышал от Лысого, прокрутил в голове раз по сто и запомнил каждое слово, как человек-магнитофон.
— Но известие о том, что родители Фукаэри мертвы, — всего лишь утверждение «Авангарда», не так ли?
— Разумеется. Так заявили они, а правда это или нет, проверить невозможно. Официальных сообщений об их смерти не было. И все же по тону Лысого мне показалось, что он не врет. Как он сам и сказал, Вопросы жизни и смерти для этих людей сакральны. Когда я рассказал сэнсэю все, что мог, он какое-то время молчал. Сэнсэй вообще думает глубоко. А потом встал, без единого слова вышел из комнаты и долго не возвращался. Мне казалось, он давно предполагал, что его друзей больше нет в живых. И в душе уже свыкся с этой горькой мыслью. Но что бы мы ни предполагали, весть о кончине близких всегда поражает нас в самое сердце.
Тэнго вспомнил просторную и скромно обставленную гостиную сэнсэя, царившее в ней ледяное молчание и резкие крики птиц за окном.
— Значит, в итоге мы все отползли назад и выбрались с минного поля? — уточнил он.
Бармен принес еще виски. Комацу промочил горло.
— Окончательное решение пока не принято. Сэнсэй сказал, нужно время, чтобы все обдумать. Но что мы можем, кроме как выполнить их требования? Конечно, я со своей стороны начал действовать сразу. В издательстве сделал все, чтобы допечатку «Воздушного Кокона» остановили — как в твердой, так и в мягкой обложке. Под предлогом того, что излишки якобы уже не продать. Первые тиражи разошлись, контора заработала очень неплохо. Так что об убытках речь уже не идет. Поначалу, конечно, все уперлось в окончательное решение председателя совета директоров. Но стоило мне намекнуть о возможном скандале из-за подставного автора, как начальство тут же сломалось и вопрос был решен моментально. Понятно, на работе ко мне теперь будут относиться, так скажем, прохладно. Ну, да мне не привыкать…
— Так сэнсэй поверил сообщению о смерти родителей Фукаэри?
— Скорее всего, — кивнул Комацу — Думаю, ему просто требовалось время, чтобы смириться с этим известием. Насколько я понял, сектанты шутить не любят. Даже если разок оступятся — от неприятных последствий избавляются очень решительно. Для того и избрали такой жесткий метод, как похищение, чтобы предупредить нас об этом. И если задумали тайно сжечь тела супругов Фукада, ничто не могло их остановить. Конечно, теперь доказать что-либо трудно, но уничтожение трупа — очень тяжкое преступление. А мне они сообщили об этом вслух. Так сказать, приоткрыли нам дверь своей кухни. Вот почему этот Лысый, скорей всего, не соврал. В деталях еще можно усомниться, но основная история — правда.
— Выходит, — попробовал обобщить Тэнго, — отец Фукаэри был Тем, Кто Слышит Голос. Иначе говоря, прорицателем. Но его дочь Фукаэри написала «Воздушный Кокон», роман стал бестселлером, из-за чего Голос перестал обращаться к ее отцу, и тот умер естественной смертью.
— Или естественным образом покончил с жизнью, — добавил Комацу.
— Вот тогда перед сектой и встала задача номер один — найти нового прорицателя. Ведь если Голос перестает обращаться к ним, все их многолюдное сборище теряет смысл существования. Такие пешки, как мы с тобой, им до лампочки. Запросишь аудиенции — пошлют куда подальше.
— Наверняка.
— После публикации «Кокона» деликатная для них информация стала известна людям. И как только она превратилась в буквы, Голос замолчал, а Источник ушел глубоко под землю. Что же именно эта информация означает?
— Последние четыре дня моего заключения я только об этом и думал, — признался Комацу. — «Воздушный Кокон» — роман небольшой. Но в нем описан мир, где появляются LittlePeople. А также изолированная от мира община, в которой живет героиня, десятилетняя девочка. LittlePeople приходят к ней тайком по ночам и плетут с ней Воздушный Кокон. Внутри которого оказывается девочкино второе «я», и так возникает связь между Мазой и Дотой. А в небе того мира висит две луны. Большая и маленькая — вероятно, как символы Мазы и Доты. Героиня — чьим прототипом, видимо, выступала сама Фукаэри — отказывается стать Мазой и бежит из общины. Дота же остается там. И что с нею происходит дальше, в книге не рассказывается.
Какое-то время Тэнго молча смотрел, как тает лед в стакане.
— Скорее всего, Дота необходима прорицателю как посредник, — наконец сказал он. — Без нее он не слышит Голос. Или не может перевести его на человеческий язык. Чтобы придать посланию Голоса правильную форму, нужны двое. Говоря словами самой Фукаэри, персивер и ресивер. Потому и требуется сплести Воздушный Кокон. Только из него может появиться Дота. А для этого нужна правильная Маза.
— Ты уверен? — прищурился Комацу.
Тэнго покачал головой:
— Не то чтобы уверен. Просто выслушал вашу трактовку — и подумал, что, видимо, все вот так.
Тэнго много думал о Мазе и Доте — и пока переписывал роман, и позже, — но никак не мог уловить их сюжетную взаимосвязь. И лишь теперь, когда Комацу ужал содержание романа до предела, кусочки этого паззла словно сами собрались в цельную картину. Хотя на один вопрос ответа у Тэнго по-прежнему не было. Зачем на больничной койке его отца появился Воздушный Кокон с маленькой Аомамэ?
— Довольно занятная схема, — сказал Комацу. — Но тогда что случится, если Маза бросит Доту?
— Очевидно, Маза без Доты — несовершенное существо. Вот и самой Фукаэри, насколько можно видеть, словно чего-то недостает, хотя и не понять, чего именно. Очень похоже на человека, потерявшего свою тень. Что будет с Дотой без Мазы — сказать не берусь. Но скорее всего, она также останется в чем-то ущербной. Все-таки это всего лишь второе «я». Но в случае с Фукаэри — не исключаю, что Дота, оставшись без Мазы, могла выполнять роль жрицы.
С полминуты Комацу, плотно сжав губы, задумчиво глядел куда-то вбок. А затем спросил:
— Тэнго, дружище. Так ты что же, и правда веришь, что вся эта история случилась на самом деле?
— Не то чтобы верю… Временно допускаю, скажем так. И выстраиваю из этого свою логику.
— Ну, хорошо, — согласился Комацу. — Временно допустим, что второе «я» Фукаэри, оставшись без нее самой, выполняло роль жрицы.
— Вот поэтому, — кивнул Тэнго, — даже зная, где прячется Фукаэри, секта не пыталась насильно ее вернуть. Поскольку Дота могла нести свою службу без Мазы. Ибо связь между ними обеими настолько сильна, что срабатывала даже на большом расстоянии.
— Да, похоже на то…
— Насколько я представляю, — продолжил Тэнго, — скорее всего, эта Дота — у них не единственная. Возможно, LittlePeople поставили процесс на поток и плетут сразу несколько Воздушных Коконов. Среди этих Маз и Дот есть главные пары с сильной связью, а есть вспомогательные, у которых связь не настолько сильна. И все вместе они функционируют как единый коллектив.
— Ты хочешь сказать, что Фукаэри оставила им самую главную Доту, которая функционирует вернее всего?
— Очень может быть. В каждой сцене этой истории фукаэри — ключевая фигура. Центровая, как глаз тайфуна.
Комацу прищурился и сцепил на столе пальцы. Как делал всегда, если хотел размышлять очень быстро и эффективно.
— Послушай, дружище. Но что, если та Фукаэри, которую мы знаем, — на самом деле Дота? А ее Маза как раз и осталась в секте?
Эти слова ошеломили Тэнго. Подобная мысль еще ни разу не приходила ему в голову. Для него Фукаэри была существом реальным, а вовсе не чьей-либо копией. Но если подумать, обратное также не исключалось. «He-волнуйся. Я-не-беременею. У-меня-не-бывает-месячных», — заявила Фукаэри той ночью после их странного одностороннего секса. Что, наверно, естественно, если она — чья-то копия. Ведь второе «я» не может воспроизвести само себя. На это способна только Маза. И все же проверить, что Тэнго спал не с самой Фукаэри, а с ее копией, никакой возможности не было.
— Та Фукаэри, которую знаем мы, — ярко выраженная индивидуальность, которой движут ее внутренние ориентиры, — сказал Тэнго. — Вряд ли чье-то второе «я» могло бы этим похвастаться.
— Да уж, — согласился Комацу. — Тут ты прав. Что ни говори, девочка — личность, и в независимости ей не откажешь. Вынужден с тобой согласиться.
И все-таки Тэнго чувствовал: в этой юной красавице скрывается некая тайна. Странный код, который ему необходимо расшифровать. Кто же она — копия или оригинал? А может, само это разделение ошибочно? И Фукаэри способна, когда ей нужно, меняться из оригинала в копию и обратно?
— Кроме этого, остается еще несколько вопросов, — добавил Комацу, расцепил руки и уставился на свои пальцы, слишком тонкие и длинные для мужчины за сорок. — Голос умолк, Источник высох, Прорицатель умер. Что же тогда могло случиться с Дотой? Вряд ли она ритуально умерла сразу вслед за мужем, как полагалось вдовам Древней Индии…
— Когда умирает ресивер, работа персивера заканчивается.
— В рамках твоей гипотезы — так-то оно так, — кивнул Комацу. — Но неужели девочка писала «Воздушный Кокон», предвидя все эти последствия? Ведь тот же Лысый сказал мне, что Фукаэри не планировала ничего заранее. По крайней мере, сама. Откуда же она знала?
— Вся правда, наверно, не откроется нам никогда, — ответил Тэнго. — Но лично я не верю, что Фукаэри хотела свести в могилу собственного отца. Скорее всего, отец ее понимал, что умирает. И сам устроил дочери бегство из секты, стараясь уберечь ее от последствий. Также не исключаю, что своей смертью он хотел освободиться от Голоса. Хотя, конечно, это всего лишь гипотезы.
Наморщив нос, Комацу надолго задумался. Потом глубоко вздохнул и огляделся.
— Ох, и странный мир… Где гипотезы, где реальность, с каждым днем разобрать все труднее. Вот ты, Тэнго, как писатель — по каким критериям определяешь, где во всем этом реальность?
— Реальность — там, где кровь от укола красная, — ответил Тэнго.
— Ну, тогда я-то уж точно в реальном мире, — сказал Комацу, нервно потирая запястья со вздутыми венами. Нездоровыми венами, измученными алкоголем, никотином, бессоницей, интригами светских салонов. И, залпом прикончив виски, поболтал льдом в стакане.
— Ладно, поехали дальше. И к чему же в итоге тебя приводят твои гипотезы? Даже интересно.
— В итоге они ищут нового прорицателя — Того, Кто Слышит Голос. Но и не только его. Параллельно им понадобится новая Дота. Ведь очередному ресиверу нужен свой персивер.
— Иначе говоря, для начала им необходима новая Маза. А значит, придется плести новый Кокон. Н-да, похоже, работы невпроворот!
— Вот почему им сейчас, мягко говоря, не до шуток.
— О, да.
— Но это вовсе не значит, что они блуждают в потемках, — добавил Тэнго. — Наверняка ведь уже нацелились на что-то конкретное.
— Вот и мне так показалось, — кивнул Комацу. — Почему и решили поскорее от нас избавиться. Не мешайте, мол. Не мозольте глаза…
— Чем же мы так мозолили им глаза?
Комацу покачал головой — дескать, и сам не знаю.
— Что за Послание они получали от Голоса? Вот в чем вопрос, — продолжал Тэнго. — А также в том, что связывает Голос и LittlePeople.
Комацу снова бессильно покачал головой. У него тоже не хватало воображения, чтобы на это ответить.
— Смотрел фильм «Космическая одиссея 2001 года»? — спросил он.
— Видел, — кивнул Тэнго.
— Мы с тобой прямо как те обезьяны, — усмехнулся Комацу. — Заросли черной шерстью и гугукаем о чем-то бессмысленном, слоняясь вокруг Монолита…
В заведение вошла парочка. С видом завсегдатаев оба сели за стойку и заказали по коктейлю.
— В общем, ясно одно, — подытожил Комацу — Твоя гипотеза звучит связно и по-своему убедительно. Как всегда, с тобой приятно поболтать тет-а-тет. Но сейчас для нас главное — поскорее убраться с этого чертова минного поля. Сдается мне, ни Фукаэри, ни Эбисуно-сэнсэя нам больше встретить не доведется. А «Воздушный Кокон» — безобидная фантастика, в которой не стоит искать тайный смысл. Что за чудище вещает этим Голосом, в чем заключаются его Послания — нас уже не касается. На этом и остановимся, согласен?
— Выберемся из лодки, чтобы снова жить на суше?
— Именно так, — кивнул Комацу. — Я стану снова ходить на работу, подбирать для журнала более-менее приличные рукописи. Ты продолжишь учить способную молодежь математике, а в свободное время писать свой роман. Оба вернемся к мирной, обыденной повседневности. Без бурных рек не встретится и водопадов. Дни побегут за днями, будем себе спокойно стареть. Надеюсь, у тебя нет возражений?
— А разве есть еще варианты?
Кончиком пальца Комацу потер переносицу.
— В том-то и дело. Больше никаких вариантов нет. Я бы не хотел, чтобы меня похищали снова. Одной отсидки в этом чертовом кубе хватит на всю оставшуюся жизнь. Да и во второй раз не будет гарантий, что я снова увижу, как восходит солнце. От мысли, что я снова встречусь с этой парочкой изуверов, сердце из груди выскакивает. Нелюди, которые одним только взглядом могут заставить тебя «умереть своей смертью»…
Комацу поднял стакан, показывая бармену, что хочет третье виски. И закурил очередную сигарету.
— Господин Комацу, — не выдержал Тэнго. — Почему вы говорите мне об этом только сейчас? После вашего похищения прошло столько времени. Больше двух месяцев. Что вам мешало рассказать раньше?
— Что мешало? — Комацу поерзал шеей так, словно голове было неудобно на ней сидеть. — Да, ты прав. Я собирался тебе рассказать, да все откладывал и откладывал… Наверное, мешали муки совести.
— Муки совести? — удивился Тэнго. Подобных слов из уст Комацу он ожидал меньше всего на свете.
— Да ладно. У меня тоже есть чувства, — усмехнулся Комацу.
— Но за что?
Комацу не ответил. Только прищурился и какое-то время жевал губами незажженную сигарету.
— Так Фукаэри знает о смерти своих родителей? — наконец спросил Тэнго.
— Думаю, да. Когда узнала — я не в курсе, но Эбисуно-сэнсэй должен был сообщить ей.
Тэнго кивнул. Наверняка Фукаэри знала об этом уже давно. Так ему показалось. До сих пор не ведал об этом, похоже, только он сам.
— Значит, выбираемся из лодки обратно на сушу? — еще раз уточнил он.
— Именно так. Отползаем с минного поля.
— Но, господин Комацу, неужели вы всерьез полагаете, что запросто могли бы вернуться в ту жизнь, какой жили раньше?
— Постараемся, куда деваться, — ответил Комацу, чиркнул спичкой и прикурил. — А что конкретно тебя беспокоит?
— А то, что уже очень много нового одновременно закручивается с разных сторон. Я это чувствую. Какие-то вещи и понятия уже совсем поменяли форму. Так легко ни вам, ни мне уже не вернуться…
— Даже если под угрозой окажутся наши жизни?
Тэнго уклончиво покачал головой. Он чувствовал, что с некоторых пор его затягивает в какое-то иное — и очень сильное — течение вещей и событий. И что это течение уносит его в некую совершенно неведомую реальность. Но объяснить это конкретно он был не в силах.
Тэнго не признался, что его новый роман фактически наследовал мир, описанный в «Воздушном Коконе». Вряд ли это понравилось бы Комацу. Не говоря уже о верзилах из «Авангарда». Любая оплошность могла бы завести его на очередное минное поле. А то и затянуть туда окружающих — ни в чем не повинных людей. Но этот роман уже так или иначе жил своей жизнью, стремился к своей цели и практически развивал сам себя; а Тэнго уже волей-неволей погрузился в этот новый мир по самую макушку. И для него это была не фантазия, а самая настоящая реальность. В которой от пореза ножом течет настоящая красная кровь. А в небе висят две луны — одна побольше, другая поменьше.
Глава 19
Утро четверга выдалось тихим и безветренным. Как обычно, Усикава проснулся в шесть, умылся холодной водой. Слушая новости по радио «Эн-эйч-кей», побрился электробритвой. Вскипятил в кастрюле воды, заварил моментальной лапши, съел, запил растворимым кофе. Затем свернул спальник, затолкал во встроенный шкаф в стене и, усевшись на пол, занял пост за камерой у окна. Небо на востоке постепенно светлело; день обещал быть теплым.
Лица ходящих на работу жильцов уже так прочно запечатлелись у него в памяти, что фотографировать каждого не было нужды. С семи до полвосьмого они выныривали из парадного и спешили на станцию. Всех Усикава давно знал наперечет. До его слуха доносились радостные крики детей, пробегавших стайками по дороге в школу. Слушая их голоса, Усикава невольно вспоминал далекие дни, когда его дочери были такими же маленькими. Школьную жизнь обе девочки очень любили. Учились играть на фортепьяно, занимались балетом, у них всегда было много друзей. Усикава долго не мог привыкнуть к мысли, что у него абсолютно обычные, нормальные во всех отношениях дети. Как у них мог оказаться такой отец?
К половине восьмого все разошлись по делам, и больше на крыльце никто не появлялся. Детские голоса тоже стихли. Отложив пульт камеры, Усикава привалился спиной к стене и закурил «Севен старз», не переставая следить за подъездом через щель между шторами. В одиннадцатом часу, как всегда, на маленьком красном мотоцикле подкатил почтальон и ловко рассовал по ящикам письма и газеты — плюс примерно столько же рекламной макулатуры, которую все обычно выкидывают, даже не вскрывая конверты. Солнце вставало все выше, за окном все больше теплело, и прохожие на улице были уже без пальто.
Фукаэри появилась на крыльце после одиннадцати. Все в тех же черном свитере, сером полупальто, джинсах, кроссовках и темных очках. Но на сей раз — еще и с огромной зеленой сумкой через плечо, набитой до отказа. Усикава отодвинулся от стены, переместился к камере на штативе и заглянул в видоискатель.
Он понял: девчонка уходит. Очевидно, в сумке — все ее вещи; значит, задумала переселиться. И, кажется, больше сюда не вернется. Неужели заметила, что за ней следят? От этой мысли сердце Усикавы заколотилось.
Выйдя из подъезда, девчонка остановилась и, как и в прошлый раз, посмотрела на верхушку столба. Словно пыталась разглядеть неведомо что между проводами и трансформатором. Но разглядела или нет, прочесть по ее лицу было сложно, поскольку в ее темных очках плясали солнечные блики. С полминуты она стояла, как истукан, и таращилась в небеса. А затем, будто о чем-то вспомнив, перевела взгляд на окно, за которым прятался Усикава. Сняла очки, убрала их в карман полупальто. И, сдвинув брови, уставилась точнехонько в объектив замаскированной камеры. «Она знает! — взорвалось в голове Усикавы. — Поняла, что я здесь, что я тайно слежу за ней. И теперь уже сама наблюдает за мной через линзу моего же объектива. Как вода течет обратно в искривленных трубах водопровода…» По рукам его побежали мурашки.
Иногда Фукаэри моргала. Ее веки двигались вверх-вниз задумчиво и спокойно, как мирные независимые животные. Все остальное не шевелилось. Она стояла на тротуаре, будто дикая длинношеяя птица, и, повернув голову, просто смотрела на Усикаву. А он не мог отвести от нее взгляда. Казалось, весь мир остановился. Ветра не было, воздух не колыхало ни звука.
Наконец Фукаэри отвела глаза. Снова подняла голову, посмотрела туда же, куда и раньше, застыла. Только теперь — всего на несколько секунд. В лице не изменилась. Вынула из кармана очки, нацепила на нос — и пошла по улице плавной, уверенной походкой.
Наверно, нужно выскочить из дома и побежать вслед за ней, подумал Усикава. Тэнго еще не вернулся, успею проследить, куда она собралась. В будущем пригодится… Но почему-то он не мог подняться с татами. Тело словно онемело. Как будто своим пронзительным взглядом, посланным через видоискатель, эта девчонка пригвоздила к полу все его члены.
Ладно, сказал он себе, не вставая. Все равно моя главная цель — Аомамэ. Эрико Фукада, конечно, персонаж любопытный, но к основному расследованию отношения не имеет. Лишь иногда появляется в эпизодах. Захотела исчезнуть — скатертью дорога.
Не оглядываясь, Фукаэри шагала к станции. А Усикава провожал ее взглядом через щель между линялыми шторами. Когда же зеленая сумка исчезла из виду, он отполз от камеры и, прислонившись к стене, стал ждать, когда силы вернутся к нему. Сунул в рот «Севен старз», чиркнул зажигалкой, затянулся, но вкуса табака не почувствовал.
Силы не возвращались. Руки-ноги парализовало. Внутри Усикавы как будто разверзлась непонятная пропасть. Он словно провалился внутри себя в глубокую яму — в абсолютное Му лишенное всякого смысла, — и не мог даже пальцем пошевелить. В груди засела тупая, сосущая боль. Точнее, даже не боль, а шок от внезапно нахлынувшей пустоты, как бывает при резкой перемене давления.
Очень долго он сидел на дне этой ямы, опираясь на стену и дымя сигаретами, не имевшими вкуса. Неужели эту пустоту оставила в нем девчонка, которая уже не вернется? Да нет же, сказал он себе. Эта пустота всегда была во мне, просто девчонка на нее указала.
Своим пронзительным взглядом Эрико Фукада буквально потрясла его. Не только тело — саму суть его, Усикавы, существования на этом свете. Потрясение было такой силы, будто он внезапно и страстно влюбился. Ничего подобного он не испытывал ни разу в жизни.
Ну вот еще, подумал он. С чего бы я стал влюбляться? Более нелепого сочетания, чем Эрико Фукада и я, на всем белом свете не придумаешь. Чтобы это понять, не нужно и зеркала в ванной. И дело тут даже не во внешности. Просто я не пара ей ни в чем. Да и желать с нею секса вроде бы нет причины. Для секса мне вполне хватает встреч со знакомой проституткой. Раз-два в месяц позвонил, встретился в отеле, сделал что нужно. Все равно что сходил в парикмахерскую.
Здесь, скорее, что-то с душой, решил он после долгих размышлений. Вероятно, между ним и Фукаэри возникла некая странная взаимосвязь. Как ни трудно поверить, эта юная красотка, встретив взгляд Усикавы через замаскированный объектив, вдруг проникла в самые мрачные недра его подсознания. За считанные секунды между ними произошло нечто вроде взаимного раскрытия душ. А затем девчонка ушла, оставив Усикаву на дне этой чертовой ямы.
Она знала, что я прячусь за шторой и наблюдаю за ней, понял Усикава окончательно. Как знала и о том, что я следовал за нею тайком до самого супермаркета возле станции. И хотя ни разу не оглянулась, наверняка ощущала мое присутствие. Но, несмотря ни на что, в глазах ее не было осуждения. Она словно заглянула на самое дно моего существа — и поняла меня.
Девчонка появилась и исчезла. Мы пришли с разных сторон, на случайном пересечении наших дорог встретились взглядами лишь на миг — и разошлись в разные стороны. Вряд ли я когда-нибудь еще раз увижу ее. Такое бывает только однажды. Да и повстречайся мы вновь, стоит ли ожидать от той встречи большего, чем то, что уже случилось? Ведь теперь нас снова разнесло по разным полюсам этого мира. И ни слов, ни понятий, которые могли бы связать нас, просто не существует.
Все так же привалившись к стене, Усикава еще долго следил за входящими и выходящими из подъезда. А может, Фукаэри все-таки передумает и вернется? Или вспомнит, что забыла в квартире какие-то важные вещи? Но она, конечно, не вернулась. Ибо твердо решила убраться отсюда — и никогда больше не приходить.
Всю вторую половину дня Усикава провел в состоянии абсолютного бессилия. Сердце стучало глуше и медленней, чем обычно. Перед глазами расплывался туман, суставы поскрипывали при движении. Закрывая глаза, он ощущал под ребрами сосущую боль от пронзительного взгляда Фукаэри. Эта боль накатывала снова и снова, точно волны на морском берегу. Такая нестерпимая, что Усикава невольно морщился. И в то же время — такая теплая, что внутри него словно оттаивал тот, кем он никогда не ощущал себя прежде.
Подобной теплоты так и не смогли подарить ему ни жена, ни дочери, ни дом с газоном в Тюоринкане. Всю жизнь его сердце напоминало кусок мерзлой глины. С этой твердой ледяной сердцевиной он свыкся настолько, что даже не замечал ее холода. Для него это было «нормальной температурой». Но пронзительный взгляд Фукаэри, похоже, растопил это лед, пускай ненадолго. Оттого и проснулась в груди эта странная боль. Очевидно, до сих пор душа Усикавы замораживала эту боль ради самозащиты. И лишь теперь ей стало по-настоящему больно — и удивительно хорошо. Настоящая теплота не приходит без боли. Нравится одно — терпи другое. Справедливая сделка, хотя и не ведомо с кем.
До самого заката Усикава просидел с этим странным чувством в груди, терзаясь и согреваясь одновременно. Смиренно и кротко, ни пальцем не шевеля. Стоял тихий, безветренный зимний день. По залитой солнцем улице двигались люди. Но вот солнце склонилось на запад, спряталось за крыши домов, и день подошел к концу. Душа Усикавы утратила теплоту и приготовилась снова замерзнуть.
Глубоко вздохнув, он с трудом отлепил от стены затекшую спину и попытался размять конечности. Онемение отпустило еще не везде, но по квартире ходить уже можно. Кое-как поднявшись, Усикава повертел короткой толстой шеей. Раз семь или восемь сжал-разжал пальцы и приступил к своей обычной разминке на полу. Суставы звонко хрустели, но к мышцам понемногу возвращалась их обычная гибкость.
Наступил час, когда жильцы возвращаются с работы или учебы. Продолжай слежку, велел себе Усикава. Нравится тебе или нет. Прав ты при этом или неправ. Начатое дело нужно доводить до конца. Тем более, когда от этого зависит твоя жизнь. Хватит сидеть на дне ямы с никуда не ведущими мыслями в голове.
И он снова пристроился за камерой. За окном стемнело, над входом в подъезд загорелся свет. Видно, сработал таймер. Один за другим жильцы ныряли в подъезд, точно безымянные птицы, что возвращаются в свои убогие гнезда. Тэнго Каваны среди них не было. Но он должен появиться со дня на день. Не может же он до бесконечности торчать в больнице у отца. Наверняка к началу недели вернется в Токио, чтобы выйти на работу. Значит, появится не сегодня, так завтра. Усикава чуял это нутром.
Возможно, ты и правда скользкий червяк в грязи под придорожным булыжником, повторял он себе. Это ладно, это ты и сам признаешь. Но червяк ты способный и терпеливый. От цели своей так просто не отказываешься. Была бы зацепка — до Истины доберешься. И будешь ползти хоть по отвесной стене, пока не доползешь, куда нужно. Только для этого придется заморозить себя изнутри. Именно холод в сердце тебе сейчас нужен как воздух.
Усикава размял руки перед камерой. Все пальцы работали как положено.
Да, сказал он себе, обычные люди могут много такого, чего тебе не дано. Увы, это так. Сажем, играть в теннис или кататься на лыжах. Работать в фирме или жить счастливо со своей семьей. Но, с другой стороны, ведь и ты можешь делать то, что не может никто другой. Совсем не многое — зато очень здорово. Не ради аплодисментов или подачек от публики. Вот и покажи людям свое настоящее мастерство.
В полдесятого Усикава решил работу закончить. Вывалил из консервной банки в кастрюлю куриный суп, разогрел на плитке и съел до последней капли вместе с парой французских булочек. Сжевал одно яблоко с кожурой. Сходил в туалет, справил нужду, почистил зубы. Вернулся в комнату, расстелил на полу спальник, влез туда в одном нижнем белье. И, задернув до самого горла молнию, стал похож на огромного толстого червяка.
Так закончился еще один день Усикавы. Никакого улова он не принес. Ну разве что убедил Усикаву в том, что Фукаэри действительно ушла с вещами и сюда уже не вернется. Куда ушла, он не знает. Куда-то. Лежа в спальнике, Усикава помотал головой. Это его уже не касается. Вскоре тело немного согрелось, сознание отключилось, и он провалился в глубокий сон. А маленький кристаллик льда уже разрастался заново в самых недрах его души.
На следующий день ничего примечательного не случилось. До субботы оставалось еще двое суток. За окном было тепло и безветренно — так же, как и вчера. Многие жильцы дома спали чуть ли не до обеда. Все утро Усикава просидел у подоконника, слушая на малой громкости радио — новости «Эн-эйч-кей», дорожную сводку, прогноз погоды и так далее.
Ближе к десяти прилетела большая ворона и уселась на безлюдном крыльце. Бдительно огляделась, несколько раз кивнула. Ее толстый огромный клюв так и ходил вверх-вниз, а иссиня-черные крылья блестели на солнце. Но тут, как всегда, прикатил почтальон на маленьком красном мотоцикле. Неохотно расправив крылья, ворона взлетела, отрывисто каркнула и куда-то исчезла. Почтальон распихал почту по ящикам и уехал, а крыльцо оккупировала стайка воробьев. Погалдев у подъезда, птахи быстро смекнули, что поживиться тут нечем, и улетели прочь. На их месте возник полосатый кот с антиблошиным ошейником. Видно, из соседнего дома — Усикава видел его впервые. Кот окропил жухлый газон, понюхал помеченное место. То ли чего-то не одобрив, то ли просто от скуки он недовольно подергал усами, задрал хвост кочергой и скрылся за ближайшим углом.
С утра до полудня из дома вышло лишь несколько человек. Судя по виду, все они отправлялись либо в гости, либо за покупками в ближайшие магазины. Каждого из них Усикава давно уже знал в лицо. Хотя о чем эти люди думают и чем живут, его совершенно не интересовало. И даже представлять не хотелось.
Жизни ваши наверняка имеют для вас некий смысл, рассуждал он. И это понятно. Только мне это все до лампочки. Для меня вы — лишь бумажные фигурки людей, мелькающие перед картонными декорациями. Лично мне нужно от вас лишь одно: чтобы вы не мешали мне работать. А потому оставайтесь-ка бумажными и дальше.
— Вот так-то, госпожа Большая Груша! — обращался он в камеру к выходящей из дома женщине средних лет с отвислым задом, похожим на грушу. — Вы сделаны из бумаги. На самом деле вас нет. Вы не знали? Хотя, конечно, для бумажного человечка у вас слишком толстая задница.
Но чем дольше он рассуждал в таком ключе, тем бессмысленней и незначительнее казались ему и сам окружающий пейзаж, и то, что на его фоне происходит. Так, может, никакого пейзажа и нет? Может, это мир бумажных человечков водит меня за нос? От подобных мыслей Усикаве стало неуютно. Видимо, он слишком долго просидел один в пустой квартире, продолжая идиотскую слежку. Тут у любого поедет крыша. Пожалуй, нужно стремиться все мысли проговаривать вслух.
— Доброе утро, господин Длинноухий! — поздоровался он в окошко видоискателя с высоким худым стариком, чьи уши торчали из-под седой шевелюры, точно рога. — На прогулку собрались? Дело хорошее, здоровье у нас одно. Вот и погода чудесная, счастливо вам погулять. С каким удовольствием я и сам бы сейчас распрямил руки-ноги да прогулялся, никуда не спеша. Увы! Я должен сидеть здесь, согнувшись в три погибели, и дни напролет стеречь крыльцо вашей убогой трехэтажки.
Длинноухий же — в кардигане и шерстяных брюках — вел на поводке белошерстого пса, точную копию хозяина. Судя по гордой осанке, старику было совершенно плевать на то, что держать собак в этом доме не разрешают. Когда он скрылся из виду, Усикаву охватило отчаяние. Что, если эта проклятая слежка не кончится ничем? Может, мой звериный нюх не стоит ломаного гроша, и я только зря потеряю еще кучу времени в пустой квартире? Может, в итоге я просто сойду с ума на дне этой ямы, и пробегающие мимо школьники будут останавливаться и гладить мою лысину, как голову святого Дзидзо? [28]
Пообедал Усикава яблоком, крекерами и сыром. Проглотил одну рисовую лепешку с маринованной сливой. Затем немного поспал — сидя, привалившись спиной к стене. Спал недолго, без сновидений, а когда проснулся, долго не мог сообразить, где находится. Его память напоминала пустой кубический ящик. Внутри которого, если присмотреться, была не совсем пустота. Этот ящик представлял собой комнату — полутемную, холодную, без мебели. Усикава огляделся. Совершенно незнакомое место, на газете по правую руку темнело одинокое семечко от яблока. В голове Усикавы все смешалось. Что я делаю в таком странном месте? — спросил он себя.
Наконец он вспомнил, что сидит в квартире дома, где живет Тэнго, и ведет за ним тайную слежку. Ну да, вот же и «Минолта» с телескопическим объективом. Он вспомнил, как одинокий длинноухий старик выходил на прогулку с собакой. Воспоминания появлялись в пустом ящике одно за другим, точно птицы, что возвращаются в лес ближе к вечеру. И среди них отчетливо выделялись два самых главных:
1) Эрико Фукада отсюда уже исчезла.
2) Тэнго Кавана сюда еще не вернулся.
Сейчас квартира Тэнго на третьем этаже пуста. Шторы на окнах задернуты, внутри тишина и покой — лишь иногда урчит термостат в холодильнике. Усикава невольно представил себе эту квартиру. Воображать себе чье-то пустое жилище — в каком-то смысле все равно что думать о мире мертвых, подумал он. И почему-то вспомнил сборщика взносов «Эн-эйч-кей», так назойливо колотившего в дверь. Сколько потом Усикава ни размышлял, он так и не понял, как этот загадочный тип отсюда вышел. А может, он живет в этом доме? Или кто-нибудь из жильцов прикинулся сборщиком взносов «Эн-эйч-кей», решив попугать соседей? Но ради чего? Такие предположения, конечно, рождаются только из больной головы. Но какими еще гипотезами объяснить всю нелепость того, что произошло? На это фантазии Усикавы уже не хватало.
Тэнго Кавана появился на крыльце дома часа в четыре того же дня. В субботу, как раз перед заходом солнца. В поношенной куртке с поднятым воротником, темно-синей бейсбольной кепке и с дорожной сумкой на плече он деловито зашел в подъезд, не задерживаясь и не оглядываясь по сторонам. И хотя в голове Усикавы еще до конца не прояснилось, эту рослую, крепко сложенную фигуру он не заметить не мог.
— О! Кавана-сан? С возвращением! — бормотал Усикава, трижды щелкая затвором камеры. — Как здоровье отца? Устали, наверно, с дороги-то? Ну, отдыхайте. Дома оно всегда лучше. Даже в такой унылой развалюхе, как ваша. Ах, да! Вы знаете, пока вас не было, госпожа Фукада собрала вещички и куда-то уехала…
Всего этого бормотания Тэнго слышать, конечно, не мог. Усикава разговаривал сам с собой. Бросив взгляд на часы, он сделал пометку в блокноте: «Тэнго Кавана, вернулся домой из поездки в 15:56».
Как только Тэнго появился у входа в дом, где-то в сознании Усикавы вдруг распахнулась дверь — и он возвратился в реальность. Моментально, как воздух заполняет вакуум, его нервные окончания обострились, а тело налилось свежей силой. Он наконец-то встроился в этот объемно-предметный мир, точно важная запчасть, бодро щелкнув при установке. Пульс оживился, и адреналин, ворвавшись в кровь, растекся по всему телу. Отлично, давно бы так, сказал себе Усикава. Ибо вот ты какое, мое истинное «я», и вот каков мир вокруг.
Вновь на пороге Тэнго появился после семи. После захода солнца поднялся ветер, резко похолодало. На Тэнго была кожаная куртка поверх ветровки с капюшоном и линялые джинсы. Выйдя во двор, он остановился и огляделся. Но ничего особенного не заметил. Его взгляд скользнул по занавескам, за которыми прятался Усикава, и, не задерживаясь, переметнулся на что-то еще. Не то что Эрико Фукада, подумал Усикава. Та девчонка — особенная. Видит то, чего не видно другим. А вот ты, братец Тэнго, человек обычный; неважно, хорошо это или плохо. Тебе-то меня в жизни не разглядеть.
Убедившись, что пейзаж вокруг не изменился, Тэнго застегнул «молнию» куртки до самой шеи, сунул руки в карманы и двинулся прочь со двора. В считанные секунды Усикава натянул на голову шерстяную шапочку, замотал шею шарфом, обулся и бросился за ним вдогонку.
Читать бесплатно другие книги:
