1Q84. Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четыре. Книга 3. Октябрь–декабрь Мураками Харуки

Глава 13

Внешне Усикава был чересчур приметен. Ни шпионом, ни соглядатаем его не наняли бы никогда. Даже пожелай он затеряться в толпе, его нелепая наружность все равно бросалась бы в глаза, как сколопендра в стакане с йогуртом.

То ли дело его семья — родители, два брата и сестра. Отец всю жизнь держал частную клинику, где мать вела бухгалтерию. Братья с отличием окончили медицинский; старший теперь работал в столичной больнице, младший стал научным сотрудником института. Когда отец ушел на пенсию, старший унаследовал его клинику в Ураве [22]. Оба брата женились, у каждого по ребенку Младшая сестра отучилась в американском вузе, вернулась на родину и работала переводчиком-синхронистом. Ей уже тридцать пять, но пока не замужем. Все — худые, высокие, с правильными чертами лица.

И только сам Усикава был среди них исключением — во всем, начиная с обличья. Низкорослый, коротконогий, с огромной приплюснутой головой и курчавыми волосами, фигурой похож на кривой огурец. Глаза навыкате — будто всегда испуганные, ненормально толстая шея. Густые брови чуть не срастались на переносице, точно две гусеницы, жаждущие совокупления. В школе учился отлично, хотя и не по всем предметам. Особенно плохо давалась ему физкультура.

В своем породистом семействе он всегда был паршивой овцой. Фальшивой нотой, что нарушает гармонию в хоре. На любой семейной фотографии его физиономия резала глаз, будто он затесался в кадр по ошибке.

Родня Усикавы всегда поражалась, как в их семье могло появиться столь не похожее на них дитя. Тем не менее произошел он из той же утробы, что его братья с сестрой. Мать часто жаловалась, что именно его роды принесли ей больше всего страданий. Уже лишь поэтому было ясно, что никто не подбрасывал новорожденного Усикаву в корзинке к двери их дома. Когда же Усикава родился, кто-то сразу же вспомнил, что двоюродный брат его дедушки был головастым, как Фукускэ [23]. Во время войны он работал на металлоперерабатывающем заводе в столичном округе Кото, где и погиб при бомбежке весной 1945 года. Этого родственника отец никогда не встречал, но его фотография сохранилась в семейных альбомах. Взглянув на снимок, все сразу поняли, в кого уродился младенец. Разительное сходство этих двоих наводило на мысли о перерождении. Видимо, та же карма, что вылепила дедова кузена, и произвела на свет Усикаву.

Если б не Усикава, его семья в Ураве имела бы отменную репутацию. Его родственники были одаренными, образованными и симпатичными на зависть всему городу. Но стоило им выйти на люди в компании с Усикавой, окружающие тут же хмурились и качали головой.

Считая, видимо, что рождение подобного трикстера — результат небесного розыгрыша: кто-то из пантеона богов подставил ножку богине красоты. Опасаясь именно такой дурной славы, родители Усикавы старались никому его не показывать. А если спрятать мальчика от чужих глаз не удавалось, делали все, чтобы он хотя бы не мозолил глаза (и это у них, конечно же, получалось плохо).

Впрочем, сам Усикава своим положением не тяготился, не страдал и не унывал. Появляться на публике он не жаждал, ибо с раннего детства осознал преимущества принципа «чем незаметнее — тем комфортней». Братья с сестрой относились к нему как к пустому месту, но ему на них было плевать. Их он тоже не любил. Да, все они слыли красавцами, отличниками и спортсменами, с кучей друзей. Но жизнь вели, на взгляд Усикавы, примитивную и убогую. Мысли плоские, кругозор узкий, фантазия скуднее некуда. Единственная забота — что о них скажут в свете. Но больше всего убивало то, что эти люди никогда ни в чем не сомневались. Поэтому на развитие интеллекта у них надеяться не приходилось.

Отец Усикавы, несмотря на репутацию прекрасного терапевта, был человеком унылым и скучным. Как у того мифического царя, вокруг которого все превращалось в золото, любые мысли отца, произнесенные вслух, становились пошлыми и бессмысленными. За его молчаливостью (скорее всего — неумышленной) успешно скрывались занудство и даже глупость. Мать же, напротив, была на редкость болтливым воплощением бытового мещанства. Скупая, капризная, самовлюбленная, она постоянно требовала к себе внимания и по любому поводу визгливо отчитывала окружающих. Старший брат характером вышел в отца, младший — в мать. Сестра была девицей независимой, но безалаберной и думала только о собственной выгоде. Родители обожали ее как «младшенькую» и во всем ей потакали, чем окончательно ее испортили.

Поэтому почти все свое детство Усикава провел в одиночестве. Возвращался из школы, запирался у себя в комнате и с головой погружался в чтение. Кроме любимого пса, ни с кем не дружил, так что ни поделиться новыми знаниями, ни поспорить было не с кем. Однако в умении логически мыслить и убеждать собеседника ему не было равных, и он сам это знал. Подобные навыки Усикава постоянно оттачивал в спорах с самим собой. Например, брал какое-нибудь утверждение и рассматривал с двух позиций: с одной стороны, красноречиво поддерживал, с другой — столь же пылко критиковал. Причем в обоих случаях звучал одинаково убедительно. В результате он научился сомневаться во всем — в том числе и в себе. Он также усвоил, что истина в ее бытовом понимании, как правило, относительна. Что субъективность и объективность — не такие уж полярные вещи, как привыкло считать большинство; а поскольку граница между ними не определена, ее совсем не трудно сместить, куда тебе хочется.

Оттачивая логику и риторику, он закидывал в память любые знания — как полезные, так и ненужные, как бесспорные, так и сомнительные. При этом интересовали его не знания как таковые, но — конкретные данные, с помощью которых можно проверить вес и значимость каких-либо утверждений.

Его череп, приплюснутый, как у Фукускэ, превратился в неказистое с виду, но крайне удобное хранилище информации. С детства Усикава был эрудированней любого из сверстников и при желании мог бы запросто переспорить не только собственных братьев или одноклассников, но даже учителей и родителей. Однако предпочитал никак не выказывать своих способностей, дабы не привлекать к себе внимания. Его знания и навыки были прежде всего инструментом, орудием, а не поводом для бахвальства.

Себя Усикава представлял кем-то вроде хищника, который прячется в ночном лесу, поджидая добычу. Терпеливый охотник, он готов броситься на свою жертву в самый подходящий момент. До этого мига никто вокруг не должен ничего подозревать. Главное — затаиться и усыпить бдительность противника. Подобный ход мысли он выработал в себе с первых классов школы. Никогда ни перед кем не заискивал, а чувства и эмоции всегда держал при себе.

Иногда он задавался вопросом: что было бы с ним, родись он хоть немного нормальнее внешне? Не красавцем — в том, чтобы им любовались, он смысла не видел, — а самым заурядным парнем. Просто чтобы на улице не оглядывались прохожие. Как бы тогда сложилась вся его жизнь? Но на то, чтобы это представить, его фантазии не хватало. В Усикаве было слишком много от Усикавы, чтобы оставалось место для кого-либо еще. Даже в душе он так и оставался нескладным, коротконогим подростком с большой приплюснутой головой и выпученными глазами, вечно сомневающимся и жадным до знаний, молчаливым и красноречивым одновременно.

Со временем гадкий подросток стал гадким юношей, а потом и гадким мужчиной. Но сколько бы лет ему ни исполнилось, прохожие все так же оглядывались на него, а дети таращились во все глаза. Скорей бы состариться, думал он иногда. Все старики некрасивы, их уродства не бросаются в глаза так уж сильно. Впрочем, пока не состаришься на самом деле, трудно что-либо прогнозировать. А вдруг ему суждено стать самым уродливым стариком на земле?

Как бы там ни было, удачно слиться с пейзажем у него не получится. К тому же Тэнго знает, как он выглядит. А если тот заметит, что Усикава ошивается вокруг его дома, все усилия последнего месяца пойдут прахом.

В таких случаях, по идее, нанимают профессионального сыщика. В сыскные агентства Усикава не раз обращался, еще когда работал адвокатом. Большинство таких сыщиков — бывшие полицейские, отлично владеют техникой расспросов, слежки и наблюдения. И все же на сей раз ему не хотелось втягивать посторонних. Слишком уж скользкий случай. Тайное убийство, как ни крути. Тем более что теперь Усикава пока не смог бы никому внятно объяснить, зачем это нужно — следить за Тэнго.

Конечно, ему хочется выяснить, что связывает Тэнго и Аомамэ. Но как выглядит Аомамэ, он не знал. Как ни старался, раздобыть ее фото не получилось. Это не вышло даже у Нетопыря. Выпускной альбом ее класса он видел, но там ее лицо вышло мелким, напряженным и больше походило на маску. На фотографии команды по софтболу Аомамэ была в шляпе с широкими полями, которые отбрасывали густую тень на ее лицо. Пройди сейчас эта женщина мимо, Усикава не опознал бы ее. Стройная, осанистая, ростом около 170 сантиметров, с выразительными глазами и скулами, волосами до плеч и спортивной фигурой. Вот и все, что он знал о ней. Но таких женщин на свете сколько угодно.

Поэтому роль сыщика, похоже, Усикаве придется взять на себя. Все-таки здесь нужно смотреть во все глаза, и едва что-нибудь произойдет, принимать решения на ходу. С такой деликатной работой человеку со стороны не справиться.

Тэнго жил на последнем этаже старой железобетонной трехэтажки. У входа в подъезд висели почтовые ящики с фамилиями жильцов — ржавые, с облупившейся краской и не запертые. На одном белела табличка «Кавана». Парадная дверь не запиралась, и в подъезд мог зайти кто угодно.

В темном коридоре в нос бил букет запахов, скопившихся здесь за многие годы. Пахло вечно протекающей кровлей, выстиранными дешевым порошком простынями, прогорклым маслом для тэмпуры [24], пожухлой пуан-сеттией, кошачьей мочой в бурьяне палисадника и прочими компонентами неповторимого духа этого здания. Если долго в нем жить — наверное, привыкаешь. Но даже так уютным его не назовешь.

Окна квартиры Тэнго смотрят на проезжую часть. На улице спокойно, хотя не безлюдно. Неподалеку школа, мимо то и дело проходят дети. По другой стороне дороги тянется плотный ряд двухэтажных домишек. Без двориков, без палисадников. Впереди по улице — трактир и лавка канцелярских товаров для школьников. Еще через пару кварталов — полицейская будка. Укрыться особенно негде. Но если наблюдать за квартирой с обочины, соседи наверняка заподозрят неладное. А при виде такого странного типа, как Усикава, насторожатся вдвойне. Не дай бог, примут за извращенца, поджидающего школьников по дороге домой, и вызовут полисмена из будки.

Для нормальной слежки нужно найти подходящее место. Чтобы наблюдать за объектом, не привлекая внимания, и время от времени пополнять запасы еды и питья. В идеале это квартира, из которой виден дом Тэнго. Установить у окна фотокамеру с телеобъективом и отслеживать, что творится в жизни Тэнго, кто к нему ходит и так далее. Конечно, в одиночку вести круглосуточное наблюдение невозможно, но часов по десять в день — без проблем. Вот только найти такое место, похоже, будет не просто.

Усикава искал, кропотливо исследуя окрестности. Обошел все, что мог, пока шевелились ноги — и пока оставалась хоть слабенькая надежда. Все-таки упрямства ему не занимать. И тем не менее, изучив за полдня всю округу, он отчаялся. Квартал Коэндзи застроен плотно, здания невысокие, ландшафт ровный и плоский, как стол. Точек наблюдения, с которых видно квартиру Тэнго, — раз-два и обчелся. Абсолютно негде пристроиться.

Когда в голову не приходило удачных мыслей, Усикава принимал чуть теплую ванну. А потому, вернувшись домой, он первым делом подогрел воду. И, погрузившись в пластмассовую ванну, стал слушать по радио концерт Сибелиуса для скрипки с оркестром. Не потому, что любил именно Сибелиуса или считал этот концерт идеальным для слушания в ванне после рабочего дня. Может, какие-нибудь финны и любят слушать Сибелиуса, сидя долгими полярными ночами у себя в саунах. Но он снимал жилье в квартале Кохината округа Бункё, и для совмещенного санузла его двухкомнатной квартирки скрипка Сибелиуса звучала несколько патетично и напряженно. Впрочем, Усикаву это ничуть не раздражало. Лишь бы играла музыка, какая — неважно. С равным удовольствием он бы слушал и концерт Рамо, и «Карнавал» Шумана. Просто сейчас по радио передавали концерт Сибелиуса для скрипки с оркестром. Вот и все.

Как обычно, одна половина сознания Усикавы отключилась и отдыхала, вторая — думала. Музыка Сибелиуса в исполнении Давида Ойстраха развлекала отдыхавшую половину. Легким ветерком влетала в распахнутую дверь на входе и уносилась прочь через распахнутую дверь на выходе. Наверное, не самый похвальный способ наслаждения музыкой. Возможно, узнай об этом Сибелиус, он бы нахмурил мохнатые брови, а на его толстой шее проступило бы несколько недовольных морщин. Но Сибелиус давно умер, да и Ойстрах уже покинул этот мир. Поэтому Усикава, никого не стесняясь, пропускал музыку из одного уха в другое, пока вторая, рабочая половина его сознания без устали рождала мысль за мыслью.

В такие минуты он любил размышлять, не фиксируясь на чем-то конкретном. Просто выпускал мысли на свободу, как собак в чисто поле, говоря им: «Бегите, куда вздумается, делайте, что хотите». Сам же погружался по горло в теплую воду и, блаженно жмурясь, слушал музыку. Его собаки бестолково носились по полю, скатывались по склонам холма, без устали гонялись друг за дружкой и охотились на белок. Когда же, перепачкавшись и извалявшись в траве, усталые зверюги возвращались к нему, Усикава трепал их за ушами и вновь цеплял на них ошейники. Как раз к окончанию музыкального произведения.

Концерт Сибелиуса закончился через полчаса, и диктор объявил, что дальше прозвучит «Симфониетта» Яначека. Это название Усикава уже где-то слышал. Попробовал вспомнить, где, но тут его сознание вдруг помутнело, и перед глазами поплыли какие-то желтые пятна. Наверное, в ванне пересидел. Махнув на все рукой, он выключил радио, вылез из ванны, обернул полотенцем бедра и, перейдя на кухню, достал из холодильника бутылку пива.

В этой квартире он обитал один. Когда-то у него были жена и две маленькие дочери. Они жили в доме, купленном в квартале Тюоринкан [25], с небольшим садиком, где бегала их собака. У жены были правильные черты лица, а дочерей даже можно было назвать красавицами. Ничего от внешности отца девочки не унаследовали. Что, конечно, самого Усикаву только радовало.

Но внезапно, точно в театре, наступило затемнение, сцена пьесы сменилась — и он остался один. И теперь как-то даже не верится, что все это было — семья, свой дом в предместье, садик, собака. Может, это ложное воспоминание, которое его подкорка сочинила удобства ради? Да нет, конечно, все это было в реальности. Жена, делившая с ним постель, и две дочери, в которых по-прежнему течет его кровь. В его письменном столе хранится фото их вчетвером: все счастливо улыбаются. Даже попавшая в кадр собака.

Восстановить семью уже не удастся. Жена с детьми теперь живут в Нагое. У его дочерей новый папа — нормальной внешности, и девочки не сгорают от стыда, когда он приходит в школу на родительские собрания. С Усикавой они не виделись вот уже года четыре, но, похоже, особенно по нему не скучают. Ни разу даже письма не прислали. Да и самого Усикаву не очень-то тяготила невозможность повидать дочерей. Конечно, это не значило, что он ими не дорожит. Просто в первую очередь он вынужден обеспечивать свое выживание. А для этого необходимо захлопнуть ненужную душу — и переключиться на нужные мысли о деле.

А еще он знал, что в этих двух девочках течет его кровь, как бы далеко они от него ни жили. И даже если они забудут отца — его кровь по-прежнему будет в них. А уж она-то обладает долгой памятью. И когда-нибудь в будущем признаки головастого Фукускэ еще проявят себя. В неожиданное время и в неожиданном месте. И люди, вздохнув, снова вспомнят об Усикаве.

Возможно, он увидит это еще при жизни. А может, и нет. Все равно. Мысль о том, что такое вообще возможно, наполняла его душу удовлетворением. Не радостью мести, но ощущением причастности к созиданию этого мира.

Сев на диван и закинув короткие ноги на стол, Усикава потягивал пиво, как вдруг его осенило. Может, и не сработает, но попробовать стоит. Как же я сразу не догадался? Проще ведь не придумаешь. Не зря говорят: хочешь увидеть свет маяка — не стой у его подножия…

Наутро Усикава снова поехал в Коэндзи, заглянул там в первую попавшуюся риэлторскую контору и поинтересовался, не сдаются ли квартиры в доме, где проживает Тэнго. Эта контора указанным домом не занимается, ответили ему. А та, что занимается, расположена сразу напротив станции.

— Только вряд ли там найдется свободная квартира, — добавил агент. — Арендная плата умеренная, а место удобное, так что жильцы оттуда съезжают редко.

— На всякий случай проверю, — сказал Усикава.

И он отправился в контору напротив станции. Там его встретил агент лет двадцати пяти, с густыми черными волосами, закрепленными гелем в форме гнезда какой-то экзотической птицы. Белоснежная рубашка, новенький галстук. Похоже, еще не совсем освоился на этой работе. На щеках — следы от прыщей. Завидев Усикаву, парень слегка опешил, но тут же взял себя в руки и выдавил учтивую производственную улыбку.

— Вам повезло, — сказал он. — На первом этаже этого дома жила супружеская пара. Неделю назад они срочно съехали по семейным обстоятельствам. Как раз вчера в той квартире закончилась генеральная уборка, но объявления о сдаче мы еще не давали. Возможно, вам не очень понравится шум с улицы — все-таки первый этаж. Да и солнечного света маловато. Но расположение очень удобное. Владелец квартиры через пять-шесть лет планирует капремонт, но обязуется предупредить об этом жильцов не позднее чем за полгода. Да, и еще один минус — негде машину припарковать.

Нет проблем, сказал Усикава. Долго жить он там не собирается, а машины у него нет.

— Отлично. Если условия вас устраивают, можно вселяться хоть завтра. Но сначала вы, конечно, хотели бы посмотреть квартиру?

— Разумеется, — ответил Усикава.

Парень открыл ящик стола, достал ключ и передал его Усикаве.

— Прошу извинить, но я сейчас немного занят. Не могли бы вы посмотреть ее сами? В квартире никого нет, а ключ можете завезти, когда будете возвращаться.

— Конечно, могу, — кивнул Усикава. — Но если я окажусь негодяем и ключ не верну? Или сделаю дубликат, чтоб потом обокрасть людей?

Парень ошарашенно уставился на Усикаву.

— Да, действительно… Так, может, оставите на всякий случай хотя бы визитку?

Усикава достал из кошелька визитку «Фонда поддержки искусства и науки новой Японии» и вручил собеседнику.

— Господин Усикава, — прочел парень с замысловатым выражением лица. Но тут же скрыл замешательство. — Вы совсем не похожи на подобного негодяя.

— Благодарю, — сказал Усикава. И выдавил улыбку — столь же абстрактную, как и его визитная карточка.

Такие слова ему говорили впервые. Явный намек на то, что для совершения подлостей у него слишком броская внешность, решил он. Его особые приметы слишком легко описать. Портрет нарисуют в два счета. Объяви его в розыск полиция, сцапают за три дня.

Квартира оказалась лучше, чем он ожидал. Тэнго жил аккурат двумя этажами выше, что, конечно, лишало Усикаву возможности наблюдать, что там происходит. Зато из окна просматривался вход в подъезд. Значит, можно контролировать уходы и приходы самого Тэнго. Вычислять, что за гости его посещают. А через телеобъектив даже фотографировать лица.

Для снятия этой квартиры требовалось внести задаток, равный двум месяцам проживания, плюс одномесячную предоплату, а также отстегнуть вознаграждение риелтору в размере двух месяцев аренды. И хотя стоимость аренды была невысокой, а задаток возвращался при расторжении контракта, общая сумма набегала довольно солидная. После расчета с Нетопырем денег на счету Усикавы оставалось не так-то и много. Но, учитывая положение, в котором он оказался, квартиру нужно было снимать не раздумывая. Выбора не оставалось. Вернувшись к риелтору, Усикава достал из конверта приготовленные заранее деньги и заключил договор об аренде от имени «Фонда поддержки искусства и науки новой Японии». Копию свидетельства о регистрации фонда он обещал прислать почтой чуть позже. Парнишка-агент и не подумал возражать, и, как только договор был подписан, вновь передал Усикаве ключ от квартиры.

— Вселяться можете хоть сегодня, господин Усикава, — сказал он. — Свет и вода подключены, а для подачи газа вам нужно всего лишь позвонить в муниципальную службу, поскольку эта операция требует вашего личного присутствия. Как насчет телефона?

— Сам разберусь, — ответил Усикава. Заключать договор с телефонной компанией — слишком много возни, да к тому же в квартиру заявятся монтажники с проводами. Куда удобнее звонить из автомата неподалеку от дома.

Вернувшись в только что снятую квартиру, он набросал список нужных вещей. На его удачу, предыдущие жильцы оставили шторы на окнах. Старенькие, с цветастым узором — идеальный камуфляж для скрытого наблюдения.

Список вещей оказался не очень длинным. Продукты, питьевая вода. Фотоаппарат, телеобъектив, штатив. Туалетная бумага, спальный мешок альпиниста, сухой спирт и походная газовая плитка, небольшой нож, открывашка, пакеты для мусора, туалетные принадлежности, электробритва, несколько полотенец, карманный фонарик, радиоприемник. Комплект белья, блок сигарет. Вот, пожалуй, и все. Ни холодильник, ни кухонный стол, ни одеяло не нужны. Есть где укрыться от ветра с дождем — и слава богу. Вернувшись домой, он отыскал кофр, уложил туда зеркальный фотоаппарат, телеобъектив и десяток кассет с фотопленкой. А все остальное по списку приобрел на торговой улочке у станции Коэндзи.

У самого подоконника в комнате площадью с десяток квадратных метров он поставил штатив, закрепил на нем камеру «Минолта» последней модели. Затем приладил телеобъектив и в ручном режиме сфокусировал камеру так, чтобы в поле зрения попадали лица входящих в подъезд людей. Настроил пульт дистанционного управления, чтобы щелкать затвором с любой точки в комнате. Отрегулировал подачу пленки. Приладил к объективу конус из картона, чтобы линза не отблескивала на свету. Край шторы приподнял. Теперь при взгляде с улицы в окне просматривалось нечто вроде картонной трубы. Однако на подобную мелочь вряд ли кто обратит внимание. Кому придет в голову, что в таком неказистом, занюханном доме ведется слежка за подъездом?

Для пробы он сфотографировал несколько человек, заходивших в дом. Используя привод, трижды снял каждого, обернув камеру полотенцем, чтобы заглушить щелчок затвора. Отснятую пленку сдал в ближайшую фотомастерскую на автопроявку. Через подобные мастерские проходит столько пленок, что никто и не думает интересоваться их содержимым.

Качество снимков оказалось отличным. Художественными, конечно, не назовешь, но как раз то, что требуется. Достаточно четко и контрастно, лица вполне различимы. По дороге из мастерской Усикава купил в супермаркете минеральной воды и консервов, а в табачной лавке — блок «Севен старз». Прижав покупки к груди и зарывшись в пакеты лицом, вернулся в квартиру и снова уселся перед камерой. Не сводя глаз со входа, выпил минералки, поел консервированных персиков, выкурил несколько сигарет. Электричество в квартире было, но вода из крана почему-то не текла, только в трубе что-то булькало. Видимо, водоснабжение на какое-то время откладывалось. Усикава собрался было позвонить риелтору, но решил еще немного подождать: слишком часто появляться на улице не хотелось. Поскольку слив не работал, мочился он в ведро, оставшееся после уборки квартиры.

Опустились ранние зимние сумерки, в квартире совсем стемнело, но света зажигать он не стал. В темноте работалось куда лучше. Над входом в подъезд загорелся фонарь, и в его желтом свете лица различались еще отчетливее.

К вечеру движение в подъезде стало активней, хотя и ненамного. Слишком маленький дом. Среди входящих и выходящих Усикава не заметил ни Тэнго, ни женщины, хотя бы примерно похожей на Аомамэ. По идее, сегодня Тэнго должен читать лекции в колледже, а вечером вернуться домой. После работы он редко заходит куда-либо еще. Ужинать предпочитает дома. Любит готовить сам, за ужином читает книги. Усикава об этом знал. Но Тэнго не показывался. Может, с кем-то встречается?

Люди в этом доме жили самые разные. От неженатых клерков, студентов, молодых пар с детьми до одиноких стариков и старушек. Ничего не подозревая, эти люди пересекали поле обзора телеобъектива. Разного возраста и рода занятий, все они выглядели усталыми и предельно измотанными этой жизнью. Со своими поблекшими надеждами, забытыми амбициями и стертыми чувствами, они казались пустыми и безразличными ко всему на свете. Лица их были серы, а походка тяжела, как у бедняги, которому два часа назад вырвали зуб без наркоза.

Конечно, Усикава мог и ошибаться. Возможно, кто-то наслаждался жизнью на всю катушку — и, открывая дверь своей квартиры, оказывался в таком персональном раю, что просто дух захватывало. Возможно, кто-нибудь только притворялся, что живет скромно, дабы избежать проверки налоговиков. В этом мире чего только не случается. Но в фокусе телеобъектива все они казались просто неприметными городскими жителями, прикованными судьбою к этой унылой, обреченной на снос трехэтажке.

В итоге Тэнго так и не появился. Ни сам он, ни кто-либо по его душу. В половине одиннадцатого Усикава сдался. Все-таки первый день, сказал он себе. Да и подготовка неполная. Впереди еще много всего; на сегодня хватит. Он медленно потянулся всем телом и сделал несколько наклонов в разные стороны, разминая затекшие мышцы. Съел булочку со сладкой соевой начинкой, выпил кофе из крышки от термоса. Затем покрутил кран в ванной — и вода неожиданно потекла. Тогда он умылся, почистил зубы, помочился наконец в унитаз. Вернувшись в комнату, сел на пол, оперся спиной о стену и выкурил сигарету. Хотелось виски, но Усикава твердо решил: пока он здесь — ни капли спиртного.

Раздевшись до нижнего белья, он забрался в спальный мешок и долго трясся от холода. К ночи пустая квартира выстудилась так, что пар валил изо рта. Не мешало бы завести электрический обогреватель.

Дрожа в одиночку в холодном спальнике, Усикава вспоминал свою жизнь у семейного очага. Без особой ностальгии. Скорее, просто сравнивая со своей нынешней ситуацией. Ведь даже в семье он всегда оставался один. Ни перед кем не раскрывался, ибо в глубине души считал всю эту «успешную жизнь» иллюзией, которая однажды развеется, как дым. Придет день, и не останется ничего — ни суетных адвокатских будней, ни высоких доходов, ни двухэтажного дома в пригороде, ни симпатичной жены, ни благовоспитанных дочерей в частной школе, ни собаки с родословной и медалями. Поэтому когда вся эта жизнь развалилась и Усикава остался один, он даже вздохнул с облечением. Слава богу, больше не нужно ни о чем беспокоиться. Можно вернуться и начать все с нуля.

Значит, вот так и начинают с нуля?

Свернувшись в спальнике, точно личинка цикады, Усикава разглядывал темный потолок. От долгого лежания в одной позе ныли суставы. Он вспоминал, как сегодня, дрожа от холода, жевал булку с соевой начинкой вместо ужина, подглядывал за подъездом дешевого дома под снос, тайком фотографировал унылого вида людей и мочился в забытое кем-то ведро. Так вот что означает «начать с нуля»? Он вспомнил, что не сделал еще кое-что. Выползать из нагретого спального мешка было адски непросто, но споткнуться в темноте о ведро с мочой хотелось меньше всего на свете. Кое-как выбравшись из спальника, прошел в ванную, вылил мочу из ведра в унитаз, спустил воду. После чего забрался обратно в спальник и трясся от холода еще полчаса.

Так вот как начинают с нуля?

Пожалуй. Когда терять больше нечего. Кроме собственной жизни. Все просто. В кромешном мраке губы Усикавы рассекла улыбка, похожая на порез от ножа.

Глава 14

Жизнь Аомамэ похожа на запутанный лабиринт. Она не в состоянии предсказать, что с ней может произойти в этом 1Q84 году — в мире, где не срабатывают ни обычная логика, ни накопленные знания. И тем не менее она чувствует, что через несколько месяцев родит в этот мир ребенка. С одной стороны, это всего лишь предчувствие. С другой стороны — почти уверенность. Хотя бы потому, что сама эта установка — родить ребенка — заставляет вещи и события двигаться куда-то еще. Так, по крайней мере, ей кажется.

А еще она помнит последние слова Лидера. «Тебе предстоят нелегкие испытания. А потом ты увидишь, что наступит, когда эти испытания закончатся».

Он что-то знал. Что-то очень важное. И пытался передать мне это знание абстрактными словами — как хочешь, мол, так и понимай. Возможно, это испытание и должно было подвести к смертельной черте. И я, собравшись покончить с собой, пошла с пистолетом к рекламному щиту «Бензина Эссо». Только не умерла, а вернулась обратно. И обнаружила, что беременна. Возможно, и это было заранее предрешено.

В начале декабря несколько дней подряд дул сильный ветер. Прибивал листья дзельквы к пластмассовой балконной решетке. Завывал меж голых ветвей деревьев, предупреждая о грядущих холодах. Все жестче и отточенней каркали, перекликиваясь, вороны. Пришла зима.

Уверенность в том, что ребенок от Тэнго, с каждым днем крепнет. Теперь Аомамэ воспринимает это как неоспоримый факт. Убедить в этом кого-либо постороннего ей бы, конечно, не удалось. Но для нее самой никаких аргументов не требуется. Все понятно и так.

Если я забеременела без соития — от кого, как не от Тэнго?

С начала ноября она стала набирать вес. На улицу не выходила, но каждый день выполняла много физических упражнений, а питание ограничивала. С двадцати лет ее вес не менялся — пятьдесят два килограмма, не больше. Но теперь стрелка весов зашкаливала за пятьдесят четыре и назад уже не возвращалась. Лицо стало чуть круглее. Определенно, Кровиночка внутри заявляла, что собирается потолстеть.

Вместе с Кровиночкой она продолжает наблюдать за детской площадкой. Сидит на балконе и ждет, когда же на горке появится силуэт рослого молодого мужчины. И, поглядывая на две молодые луны в декабрьском небе, легонько поглаживает низ живота под шерстяным одеялом. Иногда безо всякой причины из ее глаз текут слезы. Сбегают по щекам и растворяются в шерстяном пледе на коленях. Возможно, это слезы одиночества. Или тревоги. Возможно, из-за беременности она стала сентиментальной. А может, студеный ветер просто раздражает ее слезные железы, вот и все. Как бы то ни было, слез она не сдерживает и не вытирает. Текут себе, да и ладно.

Когда слезы иссякают, она продолжает нести свою одинокую вахту. Нет-нет, напоминает она себе. Я больше не одинока. У меня теперь есть Моя Кровиночка. Нас теперь двое. Мы смотрим на две луны и ждем появления Тэнго.

Иногда она подносит к глазам бинокль и фокусирует его на безлюдной горке. Иногда взвешивает на ладони пистолет. Защищать себя, ждать Тэнго и вскармливать Кровиночку, мысленно повторяет она. Таковы сегодня мои обязанности.

Однажды, следя под холодным ветром за детской площадкой, Аомамэ понимает, что верит в Бога. Это открытие приходит внезапно. Будто ноги, увязшие в топком болоте, вдруг находят твердую почву. Ощущение необъяснимое. Такого она от себя уж точно не ожидала. Бога она ненавидела — всю жизнь, сколько вообще себя помнит. А если точнее — отвергала людей и систему, игравших роль посредников между Богом и ею. Долгое время эти люди и их система были для нее синонимом слова «Бог». А ненависть к ним и казалась ей ненавистью к Богу.

Они окружали ее с рождения. От имени Бога повелевали ею, командовали и загоняли ее в тупик. От Его имени отнимали у нее время и свободу, заковав ее душу в тяжелейшие кандалы. Проповедовали Его доброту, но куда чаще рассуждали о Его гневе и нетерпимости. В одиннадцать лет, набравшись храбрости, Аомамэ наконец смогла убежать от них. Но для этого ей пришлось пожертвовать очень многим.

Не будь в этом мире Бога, — часто размышляла она, — моя жизнь наверняка была бы гораздо проще, светлей и богаче. Я росла бы обычным ребенком, без обиды и страха, детство теперь вспоминалось бы добрым и прекрасным, а сегодняшняя моя жизнь была бы куда спокойней и полноценнее.

И все же придется признать: касаясь ладонью живота и глядя сквозь балконную решетку на пустующий парк, глубоко в душе она чувствует, что все-таки верит в Бога. Как подсознательно верила в него всякий раз, когда машинально повторяла слова молитвы, сложив ладони. Вера пронизывает ее до самых костей. Ни логика, ни эмоции над этой верой не властны, и никакой ненавистью или обидой ее из души не изгнать.

Только это — не их Бог, а мой, — понимает она. — Я приняла его в себя ценой своей жизни, когда осталась с истерзанным телом, ободранной кожей и вырванными ногтями, без грез, надежд и воспоминаний. Мой Бог не имеет облика. Не носит белых одежд и длинной бороды. У Него нет ни правил, ни догм, ни святых писаний. Он не награждает и не наказывает. Ничего не дарует и не отбирает. Не обещает Царства Небесного и не пугает преисподней. Жарко вокруг или холодно — он просто есть.

Иногда Аомамэ вспоминает слова, сказанные Лидером перед смертью. Этот густой баритон она не забудет уже никогда. Как и тоненькую иглу, вонзившуюся в основание его черепа.

— Без света не может быть тени, а без тени — света. Добром или злом являются LittlePeople — не знаю. Подобные вещи — за гранью нашего понимания. LittlePeople живут в контакте с людьми уже очень давно. С тех далеких времен, когда добро и зло еще не разделялись в наших сердцах и сознание наше пребывало во мраке.

Противостоят ли друг другу LittlePeople и Бог? Или все это — части единого целого? Аомамэ не знает. Но понимает, что должна защитить Кровиночку, а для этого нужно поверить в Бога. Точнее — признать, что она в него верит.

Она размышляет о Боге. Он не имеет формы, и в то же время может принимать любое обличье. Перед ее мысленным взором вновь проплывает супермодный «Мерседес»-купе. Последней модели, новехонький — только что от дилера. Из него выходит элегантная женщина средних лет. Прямо посреди хайвэя снимает с себя чудесное весеннее пальто, укрывает им голую Аомамэ от холодного ветра и бесстыжих взглядов зевак на дороге. И без единого слова возвращается к своему серебристому «мерсу». Она знает. Прекрасно знает, что Аомамэ беременна и что ее необходимо защитить любой ценой.

Аомамэ видит новый сон. В этом сне она сидит под арестом. В маленькой кубической комнате с белыми стенами. Без окон, с единственной дверью. В комнате стоит кровать, и Аомамэ навзничь лежит на ней. Лампа, свисающая с потолка, освещает ее огромный, раздутый живот. Все тело кажется ей чужим. Но это не так. Это тело принадлежит ей, а не кому-то другому. Ей вот-вот предстоит рожать.

Комнату охраняют Хвостатый и Бонза. Эти двое твердо решили не повторять допущенной ошибки. Они должны отвоевать утраченное доверие. Им поручено не выпускать Аомамэ из комнаты и не пускать никого внутрь. Они ждут, когда родится Кровиночка. И, похоже, собираются отнять ее, как только та появится на свет.

Аомамэ пытается закричать. Отчаянно зовет на помощь. Но комната построена из какого-то особого материала. Стены, пол и потолок поглощают любые звуки. Крик не долетает даже до ее собственных ушей. Аомамэ хочет, чтобы та женщина из серебристого «Мерседеса» пришла и спасла ее вместе с Кровиночкой. Но Белая Комната проглатывает и крики.

А Кровиночка, набираясь сил через пуповину, с каждой секундой растет. Пытаясь вырваться из теплого мрака, бьется ножками о стенки живота. Требует свободы и света.

Хвостатый сидит у двери, положив руки на колени, и сверлит глазами пространство. Так, будто в воздухе перед ним висит небольшое твердое облачко. Бонза стоит рядом с кроватью. Оба, как и прежде, одеты в черные костюмы. То и дело Бонза поднимает руку и глядит на часы. Словно ждет прибытия важного поезда на вокзале.

Аомамэ не может пошевелить ни руками, ни ногами, хотя никто ее не связывал. Кончики пальцев онемели. Она чувствует: близятся роды — неумолимые, как поезд, прибывающий точно по расписанию. Ей уже слышно, как подрагивают рельсы.

На этом сон обрывается.

Она идет в душ, смывает с себя липкий пот, переодевается во все свежее. Заталкивает влажное от пота белье в стиральную машинку. Она не хочет видеть этот проклятый сон, но тот снится ей снова и снова. Детали слегка различаются, но место и сюжет всегда одни — Куб Белой Комнаты. Приближающиеся схватки. Двое в черных костюмах.

Они знают: у нее под сердцем — ее Кровиночка. Или скоро узнают. Аомамэ чует это нутром. И если понадобится, сразу и без колебаний всадит в Бонзу и Хвостатого по девятимиллиметровой пуле. Бог, который ее защищает, иногда не чурается крови.

В дверь стучат. Сидя в кухне на табуретке, Аомамэ стискивает в правой руке пистолет со снятым предохранителем. За окном с самого утра — холодный дождь. Запах зимнего дождя, похоже, окутал весь мир.

— Господин Такаи, добрый день! — говорит человек за дверью, перестав стучать. — Это ваш старый знакомый из «Эн-эйч-кей». Извините за беспокойство, но я снова пришел за взносами. Господин Такаи, вы же дома, не правда ли?

Повернувшись к двери, Аомамэ отвечает ему, не открывая рта. В «Эн-эйч-кей» мы уже звонили, говорит она молча. Никакой ты не сборщик взносов. Кто ты такой и что тебе нужно?

— Каждый обязан платить за то, что получает. Таков общественный договор. Вы получили электромагнитные волны. Поэтому должны заплатить. Если вы только получаете, но ничего не платите — это несправедливо. Тогда вы действуете как вор.

Его голос разносится с лестничной клетки по всем этажам. Хриплый, но совершенно отчетливый.

— У меня нет к вам ничего личного. Никакой ненависти. Я не желаю вас наказывать. Просто с детства не люблю несправедливость. Каждый должен платить за то, что получил. И пока вы не откроете эту дверь, я буду приходить и стучать в нее. Вы же этого не хотите? Я ведь не какой-нибудь сумасшедший. Поговорили бы по-человечески — глядишь, и решили бы все мирно. Так, может, облегчите душу?

И стук возобновляется с новой силой.

Аомамэ сжимает пистолет обеими руками. Наверное, этот тип знает, что я беременна. Ее подмышки потеют, на носу выступает испарина. Черта с два я ему открою. Попытается выломать дверь, открыть замок отмычкой или еще чем-нибудь — всажу ему в пузо все пули, что есть в пистолете.

Да нет, до этого не дойдет. Можно не волноваться. Снаружи эту стальную дверь не открыть ничем, она отпирается только изнутри. Вот почему он злится и разглагольствует. Надеется словами вывести меня из себя.

Минут через десять мужчина уходит. После яростных угроз, хитрых уговоров, брани и клятвенных обещаний прийти опять.

— Господин Такаи, никуда вам от меня не убежать, — заявляет он напоследок. — Пока вы получаете электромагнитные волны, я буду приходить к вам снова и снова. Так просто я не сдаюсь. Таков характер… Ну что ж, до новой встречи!

Звука шагов Аомамэ не слышит. Но за дверью уже никого, это видно в дверной глазок. Она ставит пистолет на предохранитель, идет в ванную, споласкивает лицо. Майка под мышками опять пропиталась потом. Переодеваясь в новую, Аомамэ разглядывает перед зеркалом голый живот. Еще не такой большой, чтоб заметить со стороны, — но уже хранящий в себе очень важную тайну.

Она говорит с Хозяйкой по телефону. Сегодня Тамару, обсудив с Аомамэ несколько деловых вопросов, передает трубку госпоже. В беседе Хозяйка старается избегать конкретных формулировок и говорит экивоками. По крайней мере, сначала.

— Новое место для тебя уже приготовлено, — говорит она. — Там ты сможешь выполнить то, что планируешь. В безопасности и под контролем специалистов. Переселяйся туда, как только захочешь.

Может, следует рассказать Хозяйке о тех, кто охотится на Кровиночку] О верзилах из «Авангарда», которые ждут в сновидении Аомамэ рождения Кровиночки, чтобы тут же отнять ее? О фальшивом сборщике взносов из «Эн-эйч-кей», который пытается проникнуть в эту квартиру — скорее всего, с той же целью? Но Аомамэ сдерживает порыв. Она доверяет старой госпоже. Любит и уважает ее. Но все же главная проблема сейчас не в этом. Главное — выяснить, в котором из миров мы сейчас обитаем.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает Хозяйка.

— Пока никаких проблем, — отвечает Аомамэ.

— Это самое важное, — говорит Хозяйка. — Просто твой голос звучит немного не так, как всегда. Может, мне только кажется, но сейчас он жестче и тревожнее. Что бы тебя ни беспокоило, любая мелочь, — сообщай без всякого стеснения. Надеюсь, мы сможем помочь.

— Наверно, я слишком долго просидела в четырех стенах, — как можно спокойнее говорит Аомамэ. — Оттого немного и напрягаюсь. Но вы не беспокойтесь, я себя контролирую. Все-таки это моя профессия.

— Разумеется, — соглашается Хозяйка. И, выдержав паузу, продолжает: — Недавно возле усадьбы вертелся какой-то подозрительный человек. Несколько дней подряд. В основном интересовался приютом. Трем женщинам, которые сейчас там живут, мы показали записи скрытой камеры. Ни одна раньше его не встречала. Возможно, разыскивал именно тебя.

Аомамэ тревожно хмурится.

— То есть они разнюхали, что мы связаны?

— Пока трудно судить. Но такая возможность не исключается. У этого типа довольно броская внешность. Большой приплюснутый череп с проплешиной. Низкорослый, коротконогий. Не помнишь такого?

Приплюснутый с проплешиной? Аомамэ на секунду задумывается.

— Я часто наблюдаю с балкона за людьми на улице, — говорит она. — Но такой головы не замечала. Значит, в глаза бросается?

— Еще как! Вылитый клоун в цирке. Не знаю, кто послал его следить за усадьбой, но более странного типа подобрать сложно.

Да уж, соглашается Аомамэ. Ребятки из «Авангарда» не стали бы выбирать уродца в соглядатаи. От нехватки кадров они наверняка не страдают. Выходит, человек не имеет отношения к секте, и «Авангарду» пока не известно о связи между Хозяйкой и Аомамэ? Но тогда кто он такой и с какой целью шпионит за женским приютом? Уж не он ли ломится в ее дверь, выдавая себя за человека из «Эн-эйч-кей»? Конечно, причин так думать пока маловато. Хотя, возможно, между эксцентричностью фальшивого сборщика взносов и уродливостью шпиона возле усадьбы существует какая-то связь.

— Заметишь такого человека — сразу дай знать. Возможно, стоит принять какие-то меры.

— Разумеется, сразу сообщу, — заверяет Аомамэ.

Хозяйка вновь замолкает. Что, в общем, для нее необычно. Телефонные разговоры она всегда вела по-деловому и времени терять не любила.

— А как ваше самочувствие? — интересуется Аомамэ.

— Как всегда, неплохо, только… — отвечает старушка. Но в голосе сквозит неуверенность. И это опять же странно.

Аомамэ терпеливо ждет продолжения.

— …Только все больше чувствую, что совсем постарела, — через силу добавляет Хозяйка. — Особенно с тех пор, как исчезла ты.

— Я не исчезала, — бодрым тоном говорит Аомамэ. — Я здесь.

— Да, конечно. Ты здесь, и мы с тобой можем общаться хотя бы вот так. Но когда мы встречались и тренировались регулярно, я словно подпитывалась твоей жизненной силой.

— Запас силы у вас свой, естественный. Я только помогала вам методично его добывать. Все эти упражнения вы можете выполнять и без меня.

— Признаюсь, еще недавно я и сама так думала, — сухо усмехается старушка. — Считала себя какой-то особенной. Но время у всех отнимает жизнь понемногу. Человек умирает не в одночасье. Он угасает медленно изнутри. И лишь какое-то время спустя наступает финальная расплата. Избежать ее никому не дано. Каждый должен платить за то, что получил. Но только теперь я поняла эту истину окончательно.

Каждый должен платить за то, что получил? Аомамэ снова хмурится. То же самое — слово в слово — говорил фальшивый сборщик взносов из «Эн-эйч-кей»…

— Я осознала это еще в сентябре, — продолжает Хозяйка. — В тот дождливый вечер дождь лил как из ведра и гремел страшный гром. Я сидела в гостиной, думала о тебе и смотрела, как в небе сверкают молнии. Они-то мне и высветили эту истину. В тот вечер я потеряла тебя. И в то же время — что-то ушло из меня самого. Да не что-то одно, а очень многое. Все, что являлось моим стержнем и помогало мне выжить как человеку.

— А может, из вас просто ушел ваш гнев? — решительно спрашивает Аомамэ.

Тишина в трубке напоминает ей дно пересохшего озера.

— Ты хочешь спросить, не потеряла ли я свой гнев? — наконец переспрашивает Хозяйка.

— Да.

Старушка неторопливо вздыхает:

— Да. Так оно и есть. Тогда, посреди бесконечной грозы, я растеряла весь гнев, который двигал мною так долго. По крайней мере, он отступил куда-то далеко. А из того, что во мне осталось, больше ничто не пылает так ярко. Лишь какое-то слабое сожаление еще тлеет едва заметно. Вот уж никогда не думала, что такой страшный гнев когда-нибудь сможет угаснуть… Но как ты догадалась?

— Просто со мной произошло то же самое. В тот же сентябрьский вечер, когда гремел нескончаемый гром.

— Ты имеешь в виду свой гнев?

— Да. Стопроцентный, яростный, которого я в себе больше не нахожу. Это не значит, конечно, что он совсем исчез. Скорее, как вы и сказали, отступил далеко-далеко. Но очень долго он занимал меня целиком и подгонял меня во всем, что бы я ни делала…

— Как неутомимый и жестокий погонщик, — договаривает Хозяйка. — Только сейчас он обессилел, а ты забеременела. Вместо этого, так сказать.

Аомамэ переводит дух:

— Да. Вместо этого во мне теперь живет моя Кровиночка. Которая не имеет ни к гневу, ни к ярости ни малейшего отношения. И с каждым днем становится все больше.

— Безусловно, ты должна беречь ее как самое святое, — говорит Хозяйка. — И для этого как можно скорее перебраться в безопасное место.

— Вы правы. Но сначала я должна кое-что закончить.

Положив трубку, Аомамэ выходит на балкон и сквозь щели пластмассовой решетки смотрит на улицу и детскую площадку. Близится вечер. Пока не закончился этот Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четвертый год, — решает она, — и пока они не нашли меня, я должна отыскать Тэнго. Чего бы это ни стоило.

Глава 15

Выйдя из кабачка «Пшеничная голова», Тэнго довольно долго бродил по улицам, погруженный в собственные мысли. И наконец решил зайти в маленький детский парк. Туда, где впервые увидел в небе две луны. Захотелось, как и в тот раз, подняться на горку и еще раз взглянуть на небо. Может, он снова увидит там две луны и они ему что-нибудь расскажут?

Когда же я заходил туда в прошлый раз? — думал он на ходу. Но вспомнить не мог. Время текло неравномерно, и ощущение прошлого смазывалось. Видимо, где-то в начале осени. Кажется, тогда на нем была майка с коротким рукавом. А теперь декабрь.

Студеный ветер гнал стайку облаков в сторону Токийского залива. Форма у облаков была такой неопределенной, словно их вылепили из паштета. То скрываясь за ними, то снова выглядывая, в небе светили две луны: одна привычно-желтая, другая — поменьше, зеленоватая. После полнолуния обе виднелись примерно на треть. Малая луна походила на ребенка, который прячется за мамину юбку. Обе луны находились почти там же, где и в прошлый раз. Словно только и ждали возвращения Тэнго.

Поздним вечером на детской площадке не было ни души. Люминесцентный фонарь светил как будто еще холоднее, чем прежде. Ветви дзельквы, совсем без листьев, походили на кости, выбеленные ветром и дождем. Казалось, вот-вот загугукает филин. Но филина в городском парке, разумеется, быть не могло. Тэнго накинул на голову капюшон ветровки, сунул руки в карманы кожаной куртки. А затем поднялся на палубу горки, оперся спиной о перильца — и отыскал взглядом обе луны в просвете меж облаков. Вокруг них сияли безмолвные звезды. Ветер разогнал туманный смог, висевший над городом, и воздух стал абсолютно чистым, без каких-либо примесей.