Чистильщик. Повесть Ковалев Валерий
– А чего думать? – давай у меня. Есть жилплощадь.
– Не стесню?
– Обижаешь,– рассмеялся Новак. – Я пока холостяк и жениться не собираюсь. Вскоре мотоцикл стрекотал дальше.
Квартира поручика оказалась в пригороде, в небольшом доме, рядом с частью, где он служил. Заехали во двор.
– Дзен добри, пан Новак – певуче сказала из соседнего молодая полька, стиравшая белье в корыте.
– Добри, – ответил тот, отпирая ключом дверь, – заходи, Коля, располагайся.
Внутри было чисто прибрано и уютно.
– Послушай, – сказал бывший пограничник. – А давай снимемся на память? Тут неподалеку фотография.
– Можно, – кивнул Николай. – У меня за всю войну ни одного снимка.
– А кроме х/б* у тебя что-нибудь есть? – продолжил Ян. – Хотелось, чтобы выглядели мы на все сто.
– Имеется,– тряхнул чубом капитан, после чего вышел и вернулся с небольшим фибровым чемоданом.
Через несколько минут он стоял перед другом в синих галифе и кителе с золотыми погонами, на котором блестели орден «Отечественной войны», две «Красных звезды» и солдатская «Отвага»
– Богато, – поцокал языком Новак. – А у меня только медаль «Заслуженным на поле славы».
Надраив щеткой сапоги и, прихватив Рекса, вышли из калитки.
– Файный* капитан, – проводила их взглядом соседка.
В ателье снялись в полный рост, на фоне пейзажа с Вевельским замком.
– Карточки будут завтра в девять,– пообещал старый еврей в лапсердаке, чем-то похожий на пророка. Когда вернулись назад, Ян показал Николаю, где чистое белье, сообщив, что заступает до утра дежурным по части.
Пожав на прощание руку, и оставив на всякий случай ключ, прошагал под окнами. Хлопнула калитка.
Оставшись один, Исаев снова переоделся в х/б, вернув «парадку» в чемодан, и сварил на керосинке, пачку концентрата. Подождав, когда каша остыла, вышел во двор, где накормил овчарку.
Развешав стираное белье соседка (теперь она была в новой кофточке и юбке), подошла к разделявшей дворы ограде, оперлась на нее локтями, и, демонстрируя в вырезе высокую грудь, пригласила капитана зайти в гости.
– Угощу старой вишневкой, – добавила, играя бровями.
– Спасибо, у меня от нее изжога, – ответил Исаев.
– П- фф,– надула полька губы, и, развернувшись, ушла к себе в дом, громко хлопнув дверью.
Рассмеявшись, капитан вернулся в свой, где, вскипятив воды в чайнике и взбив помазком пену в стаканчике, побрился. Затем умылся под медным рукомойником на кухне, утер лицо полотенцем и, сняв гимнастерку с сапогами, завалился спать на диване в зале.
На восходе солнца он встал, оделся, черкнул Яну записку «вернусь к обеду», запер дом, положив ключ под порог, и вскоре мотоцикл с Рексом в коляске, пылил за городом, на юг. Вокруг стелились поля, в небе трепетал жаворонок.
Проехав тройку километров (начались ельники с березняком) Исаев ненадолго остановился, достал из планшета карту, развернул и уточнил маршрут.
Через час, следуя проселками, он заглушил машину на старой дороге, по которой давно никто не ездил. Справа от нее тянулось длинное, шириной в две сотни метров, поросшее осотом поле, за которым темнел лес. У его обочины, вдаль уходили покосившиеся колья с табличками. На ближайшей, размытая надпись «Mine!».
Пройдя к ней со следующей сзади овчаркой, капитан снял с головы фуражку и долго молча стоял, глядя на поле. Временами легкий ветерок колыхал розовые цветки осота, полынь, и другие, заполонившие его травы.
Затем Исаев обернулся назад, где за другой стороной дороги, в утреннем тумане виднелась низменность, после чего, вместе с Рексом, вернулся к мотоциклу.
Тот прыгнул в коляску, капитан нажал стартер (заработал двигатель), развернулся на дороге и на малых оборотах начал спускаться вниз.
Достигнув росшего впереди терновника, въехал в него, заглушил мотор, вынул из патронной сумки на коляске, бинокль.
Цейсовская оптика приблизила низину, где в дальнем конце, у буерака, стоял хутор. С крытым гонтом* приземистым домом, из трубы которого вился дымок, колодцем перед ним и хозяйственными постройками.
У одной из них, бородатый человек с вилами, метал стог.
– Живой сволочь, – скривил в гримасе губы капитан.
В марте сорок третьего, он вместе со своей группой возвращался с задания, подорвав в тылу немцев железнодорожный мост, по которому те подвозили к фронту живую силу и технику.
На отходе разведчиков обстреляла подошедшая мотодрезина, Генка Лебедев получил ранение в бедро и его, меняясь, несли на плащ палатке. Больше суток шел ледяной дождь, все до костей промокли. И решили зайти на этот хутор, перевязать раненого, да обсушиться.
Хромой, заросший сивой бородой, поляк, оказался радушным и приветливым, как и его хозяйка.
В печь тут же добавили дров, дали сухих тряпок на перевязку, а затем пригласили за стол, угостив салом с ржаным хлебом и сливянкой.Группу разморило, решили остаться до утра, а потом двинуть дальше.
Когда засерел рассвет, в хату вбежал дежуривший снаружи Жора Воропай, – немцы! А хозяев не оказалось, исчезли.
На середине пологого склона, ведшего к дальнему лесу, услышали за спиной гул мотора – на усадьбу въезжал бронетранспортер, из которого посыпались люди в касках и длинных шинелях.
– Ходу! – приказал Исаев.
Задыхаясь и хрипя, выбрались наверх, обнаружив там уходящую в обе стороны заиндевелую дорогу, а за ней поле, с этими самыми табличками. Немцы, развернувшись в цепь, шли по следу.
Вариантов было два: принять бой и навсегда здесь остаться или попытаться пройти по минам. Избрали второй. Мартовский снег был плотно слежавшимся, и редко проваливался.
Сначала все шло нормально: разведчики, таща за собой плащ палатку с раненым, добрались почти до середины. А потом, один за одним, ухнули два взрыва, разметав группу по сторонам.
Очнулся старший лейтенант, когда на землю опускались сумерки. Впереди чернели воронки, а вокруг мертвые тела. Голова кружилась, в ушах стоял звон, на дороге никого не было. Мины сделали за немцев их работу.
Пожевав снега, пополз к опушке леса.
Через несколько дней вышел к своим, а оттуда попал в госпиталь, где поклялся вернуться и посчитаться за ребят. Теперь это время наступило.
Вернув бинокль на место, Исаев бросил Рексу «охраняй», а потом направился по траве вниз, к хутору.
– Дзень добри, – остановился позади хозяина, завершавшего работу.
Тот обернулся, побледнел, в глазах мелькнул страх.
– Узнал?– взглянул исподлобья капитан. – Ну а теперь вперед (кивнул на склон) и расстегнул кобуру «вальтера».
– Ме змусили, – прохрипел поляк.
– Я сказал, вперед!– приказал Исаев.
Двинулись вверх по склону, миновав терновник, вышли на дорогу – предатель оглянулся.
– А теперь через поле.
– Не можна, там мины, – еще больше побледнел дядько.
Щелкнул взводимый курок. Втянув голову в плечи, сначала медленно, потом все быстрее, тот зарысил к лесу.
Отбежал метров сорок, а затем рвануло, швырнув вверх землю и кровавые ошметки…
Следующим вечером Исаев пересек польскую границу на контрольно-пропускном пункте Рава – Русская и приближался к Львову. На душе было радостно и тревожно. Радостно, что наконец-то вернулся домой, тревожно за родителей.
К обеим сторонам дороги подходил густой дубовый лес, она была пустынной. Сбросив перед очередным поворотом газ, он краем глаза заметил в листве дерева на другой стороне, солнечный зайчик
В тот же миг оттуда раздался выстрел (мотоцикл съехал в кювет), с него сползло тело.
Через минуту, озираясь по сторонам, к тихо постукивающему «Цундапу» приблизились двое, в черной униформе и трезубцами на кепи. Один держал в руках шмайсер, другой – снайперскую винтовку.
– Гарно ты вцилыв москаля, Пэтро, – хохотнул тот, что с автоматом.
– Сьогодня цэ дру… – начал второй и не закончил.
Из-за мотоцикла трижды грохнуло, – оба повалились на дорогу.
– Так-то лучше, – поднялся за коляской капитан, отряхивая колени. – Вставай Рекс, хватит притворяться.
Лежавшая рядом овчарка, вымахнула на дорогу и обнюхала лежавших. В первых сумерках, они въехали в город.
Глава 3. Гэрои Украины
Над Карпатами плыли звуки трембиты*, опускаясь на покрытые легкой дымкой буковые леса и зеленые, с горными речками полонины*.
– Тцу-ю-ю- у! – уносились в прозрачный воздух, а потом возвращались эхом.
На одной из них, на дальнем склоне белела отара овец, внизу стояла бревенчатая пастушья колыба*с двухскатной, из гонта, крышей. Рядом с постройкой, на домотканом ковре с узором, сидели трое, пили мутный самогон и закусывали соленой брынзой.
Первый был толстяк лет сорока, во френче УПА* с погонами сотника, на втором, усатом, чернел полицейский мундир с желтыми отворотами, а у самого молодого, с косым шрамом через лоб, на петлицах мундира белели вздыбленный лев и руны.
В нескольких метрах от них горел костер, над которым парил котел (в таких пастухи варят сыр), там, по горло в воде, сидел связанный человек.
Был он в рваной гимнастерке и с раной на голове. Сутки назад лейтенанта НКВД* захватили при конвоировании в Хуст арестованного бандпособника. Двух ехавших с ним бойцов убили, виллис* сожгли, а офицера взяли с собой для экзекуции.
– Ну шо, москаль, припекает? – спросил, опорожнив очередную чарку сотник.
– Сволочь,– прохрипело из воды.
Эсэсовец довольно загоготал и последовал его примеру, а полицай нахмурился.
– Человека варить нельзя, – мрачно сказал он.
– Человека нельзя, а москаля можно, – парировал сотник.
– Именно,– поддержал его эсэсовец и обернулся к колыбе, – Васыль!
Из дверей возник старый овчар в гуцульской свитке, поклонился – слушаю.
– Подкинь дров, – кивнул тот в сторону костра. Овчар скрылся за постройкой, вернулся с охапкой сучьев и, отворачивая лицо от котла, выполнил приказ.
Через несколько минут вода в нем забурлила (сидящие внимательно наблюдали), а потом в небо полетел крик. Длился он бесконечно долго, на самой высокой ноте пресекся.
– Быстро сдох,– разочаровано вздохнул сотник.
– Наверное грешил много – ощерился провиднык. – Васыль!
Стоявший в нескольких шагах от котла гуцул вздрогнул.
– Когда уедем, зароешь эту погань в землю.
Затем все трое стали обсуждать предстоящую ночную акцию* по ликвидации группы самообороны, созданной из бывших фронтовиков в одном из ближних сел.
Ко времени описываемых событий организация украинских националистов и ее боевая организация УПА*, представляла собой грозную силу.
Созданная четверть века назад в Праге бывшими офицерами Австро-венгерской армии, она имела четкую систему связи и административную структуру.
Затем в тридцатых годах, основателям помогали итальянская тайная полиция, немецкая служба безопасности СД и военная разведка АБВЕР, готовившая кадры в своих школах под Берлином и в Варшаве. Эту структуру они доработали и отшлифовали.
В 1943 году совместный проект запустили на полные обороты. Советской армии пришлось затем уничтожать УПА численностью более ста тысяч человек. Чтобы иметь возможность содержать такую армию, оуновцы поступали следующим образом: брали за административную единицу село, в котором имелось не менее двухсот дворов. Если не набиралось столько, объединялось несколько, до нужного количества.
Далее националисты действовали по тройственной системе, то-есть, три села объединялись в станицу, три станицы в подрайон, три подрайона в район, три района в надрайон, три надрайона в виддил.
Надрайон и виддил являлись областными структурами, а вся территория Украины делилась на четыре части (луча). Во главе их стоял Центральный провод ОУН во главе с Провидныком. Основным являлся луч «Захид», включающий в себя Галичину* с Закарпатьем, другие считались второстепенными и поддержкой местного населения не пользовались.
Структура имела уровни и звенья.
Низовым являлось село – основа всей системы. На его базе существовали различные мастерские по всем видам ремонта, цеха переработки сырья и пошива одежды. Вся хозяйственная часть напоминала колхозы с совхозами.
После начала войны, бандеровцы не стали ликвидировать эти организации, а использовали как очень удобные для себя структуры. У них была жесткая плановая система.
Заранее давалось задание, кто и что должен вырастить, посадить, заготовить, а осенью сдать. Всей службой заготовки в селе руководил господарчий, который был главным заготовителем – хозяйственником. После заготовки все сдавалось под расписку станичному села. Тот был в роли председателя колхоза, ведающим всеми ресурсами.
Как правило, вся продукция хранилось в лесу, в схронах, на высоком, сухом, хорошо замаскированном месте. Все тщательно учитывалось, велись записи по приходу и расходу материальных ценностей и станичный точно знал – какими запасами, а также на какое число людей, он располагает.
При надобности он ехал в лес, доставляя оттуда нужное количество припасов, и распределял среди тех домов, у которых были на постое боевики. Обычно на селе стоял рой, соответствующий по число взводу, поэтому размещение боевиков в селе не ложилось нагрузкой на семьи. Снабжением одеждой и продовольствием занимался станичный.
Особенностью являлось то, что все подразделения делились на две части – мужскую и женскую, у которых имелись свои господарчий со станичным.
Женщины занимались ремонтом и пошивом одежды, стиркой белья, перевязочного материала, уходом за ранеными.
Среди населения села, в обязательном порядке велась работа по разъяснению идей украинского национализма, которой занимались политработники ОУН. Помогали им в этом все священники греко-католической церкви, проповедуя послушание защитникам, несущим свободу и благополучие.
В каждом селе имелся пункт связи, находящийся в добротной оселе, владельцы которой именовались «пунктовыми». На нем неслось круглосуточное дежурство, так как любое время дня и ночи мог появиться связной с шифрованным донесением.
Связными в большинстве случаев являлись молодые девушки, легенда перемещения которых по маршруту тщательно отрабатывалась. Широко использовалась система условных знаков для внешних наблюдателей, находящихся вдоль дороги от села к селу в пределах видимости друг друга. В этой роли выступали мальчишки. Они же использовались для наблюдения за передвижением и местами дислокации советских войск.
Следующий уровень – станица, объединение трех сел. Ее руководство находилось в одном из них. Состояло из станичного, ведавшего размещением, постоем и снабжением всем необходимым, сотни УПА, а также господарчего, обеспечивающего заготовки припасов в этих селах. В каждой станице находилась боевка службы безопасности из десятка человек, тщательно законспирированных – по виду, местных жителей.
Они отличались предельной жестокостью, убивая при малейшем подозрении на сотрудничество с советской властью. Имелся в них и следователь, получавший сведения от информаторов в селах, обрабатывавший их и при надобности передававший в СБ станицы или выше.
Содержатели пункта связи имели выход на вышестоящих «кэривныкив» и использовали в работе до двадцати связных. При этом активно велась идеологическая работа с населением. Для каждого возраста и пола имелся свой наставник, снабжающий подопечных агитационными материалами.
На уровне подрайона и района, в УПА сдержались кош и курень, соответствующие по численности стрелковому полку. Первый отличался от второго наличием артиллерии, а также механизированной техники. Районное с подрайонным руководство находилось в крупных селах, там же располагались штаб и командование куреня. При необходимости они могли уйти в лес, где имелись построенные при участии немецких инженеров бетонированные бункеры, хорошо замаскированные, с водо и электроснабжением.
На этих уровнях в ОУН-УПА существовала и своя прокуратура со следственным аппаратом, состоящая из выпускников юридических факультетов Львовского, Варшавского и Краковского университетов, украинцев по национальности, работавших в тесной связке с районными боевками службы «бэзпэкы». Для проведения следствия имелись тайные тюрьмы, где содержались и подвергались пыткам задержанные.
В состав районной боевки входили десять-пятнадцать хорошо обученных и вооруженных лиц, по своей сути палачей, выполнявших карательные операции по распоряжению своего коменданта. Тот, в свою очередь, получал сведения для проведения акций, от следователей с прокурорами.
Получали их и от своих людей, состоящих на мелких административных должностях в сельских и районных советах, на постах бригадиров, а также председателей колхозов. В городских военкоматах и НКВД, это были обычно технические работники: уборщицы, истопники, секретари-машинистки, повара в столовых для оперсостава.
Призывом в УПА руководили коменданты мобилизационных отделов.
Если в ней происходили ощутимые потери, по каналам связи станичным передавались требования на мобилизацию нужного количества людей, уклонение от призыва каралось расстрелом.
Особое внимание уделялось сотне «видважных юнакив» и такой же сотне «видважных дивчат» при отделе особого назначения. Это была настоящая кузница кадров ОУН-УПА. Вся молодежь делилась на три возрастных группы: 10-12 лет, 13-15 лет и 16-18 лет. У каждой имелись свои задачи, действия и специализация. Самых младших использовали в качестве наблюдателей, разведчики и связных, остальных, как диверсантов.
Хорошо оборудованные районные госпитали на сотню тяжелораненых, бандеровцы держали в труднодоступной лесной местности. Надрайонное руководство, в целях конспирации, находились обычно в лесу, в своих бункерах, где имелось все для автономной жизнедеятельности: электрическое освещение, водопровод и канализацией, а также радиосвязь с западными кураторами
Помимо прочего существовали школы младших командиров и политических воспитателей. Центральный провод ОУН-УПА, находился в лесах Глевальского района Ровенской области, в хорошо оборудованном бетонном укрытии со всеми удобствами, возведенном под наблюдением инженеров Вермахта.
В городах влияние националистов было гораздо меньше, чем на селе. Там имелась только служба внешнего наблюдения и связные. К тому же городское население, более грамотное и лучше разбиравшееся в политической обстановке, сотрудничать с бандеровцами не желало.
…Когда над вершинами Карпат заиграла красками вечерняя заря, а на окрестности опустились тени, полонина была пустая. Отара на дальнем склоне исчезла за отрогом, на месте костра дотлевали угли. Тройка, казнившая лейтенанта, на заседланных вороных конях, спускалась в долину. Примерно через час они въехали на окраину села, где из кустов лещины вышли два человека в мазепинках * и с винтовками.
– Слава гэроям,– негромко сказал один.
– Гэроям слава, – ответили с седел.
Затем всадники спешились и, оставив лошадей дозору, прошли задами к стоявшему в центре костелу, ступили внутрь. Меж рядами лавок направились к алтарю, перекрестившись на распятого Христа, а потом исчезли за неприметной дверью.
Внутри, с горящей свечой комнате, сидели двое: греко-католический священник в рясе и молодой парубок с ППШ, за поясом которого торчали две гранаты с длинными рукоятками. Снова прозвучало «слава», вошедшие уселись напротив.
– Докладай, Лесь, – прохрипел парубку сотник.
Тот, наклонившись, сообщил, что дома ястребков* окружены, хлопцы готовы к акции.
– Хорошо, – кивнул чубатой головой сотник. – Начинайте.
Лесь, а с ним эсэсовец и полицай, встав, вышли. Через короткое время в разных местах села гулко прогремели взрывы, затрещали выстрелы, потом все стихло.
– Кончили предателей – довольно ухмыльнулся сотник.
Священник, по – волчьи блеснув глазами, смиренно перекрестился. Затем в храме послышались шаги, дверь, скрипнув, отворилась.
– Ну как, Лесь? – повернул голову начальник.
– Покидали в окна гранаты, а затем добили (утер рукавом лоб)
– Всех?
– Нет. В последней хате захватили одного и его семью.
– Пойдем, – грузно встал с лавки.
Дом, о котором говорили, стоял на окраине села, в глубине сада. Рамы выбиты взрывом, дверь сорвана с петель.
У беленой, с пулевыми отметинами стены, в ночной сорочке дрожала молодая женщина с младенцем на руках, рядом лежал окровавленный мужчина. Вокруг стояли несколько бандеровцев, во главе с эсэсовцэм.
– Живой? – кивнул на лежащего сотник.
– Ну да,– ответил тот, – начинать?
– Приступайте с богом.
Носитель рун (он же начальник СБ) показал двоим, стоявшим ближе, на поднятый колодезный журавель усадьбы. Те ухватили раненого за ноги, волоком протащили по двору и вскоре ястребок раскачивался в ночном небе.
– Щенка, – приказал эсбист здоровенному, с низким лбом, детине.
Тот шагнул к рыдающей женщине, вырвал младенца, и, ухватив за ножки, размозжил голову о косяк двери.
– Ну а эту, – взглянул сотник на потерявшую сознание мать, – отдай хлопцам, пускай потешат души.
Затем они с эсбистом и Лесем, пошагали по ночной улице к костелу. Хаты с погашенными оконцами слепо глядели вслед. По небу плыла желтая луна, а потом скрылась в облаках, затянувших небо…
Ближе к рассвету, в соседней, Ивано – Франковской области, на поросшем грабами склоне, майор в защитной фуражке наблюдал в бинокль раскинувшееся внизу село. Рядом лежал с полевой рацией ефрейтор, слева и справа, виднелись пилотки бойцов с оружием наизготовку.
Опустив бинокль, майор взглянул на наручные часы, встав, сделал отмашку, и по склону, охватывая низину кольцом, вниз двинулись солдаты. На середине, где-то на окраине хлопнул выстрел – цепь ускорилась. Рота вошла в село, началась зачистка.
Следуя от двора к двору, бойцы тщательно осматривали хаты и надворные постройки, ворошили щупами, островерхие стога сена на подворьях. Хозяева стояли у дверей хат и кто хмуро, кто испугано, за всем наблюдали.
– Что ищет пан офицер? – подошел к майору, сдернув с головы шляпу, пожилой мужик в овечьей безрукавке.
– А ты вроде не знаешь, – прищурился тот. – У вас на селе боевка.
– Вот вам крест нету (перекрестился селянин).
– Ну-ну,– хмыкнул командир и приказал руководившему бойцами лейтенанту, – Голышев, продолжайте!
Тщательно прочесали все село, боевиков нигде не было. Между тем информация была достоверной и получена из надежного источника. Кроме того в кустах у дороги, спускавшейся в село, бойцы ликвидировали секрет*, но, к сожалению, один бандит, успел поднять тревогу. А чуть позже к майору подошел Голышев.
– Мне сейчас в одной хате дивчина шепнула, – они в колодце, что в проулке.
– Вон оно как – вскинул бровь майор. – Захвати пару бойцов, посмотрим.
Прошли в неприметный проулок меж двух хат, остановились у дубового сруба с воротом, все внимательно осмотрели. На донце висевшего на цепи ведра, обнаружили едва приметный след подошвы.
Офицеры заглянули вниз, прислушались – только далекий стук капель.
– А ну-ка, Лукин, дай мне противотанковую гранату, – протянул майор назад руку.
Сержант, сняв с ремня, передал. Командир, выдернув чеку и, придерживая откидную планку, опустил ее в колодец (группа отошла чуть в сторону).
Внизу ухнуло, вверх полетели куски мокрого дерева с илом, а потом донесся невнятный крик.
– Нужно спуститься и проверить,– сказал майор, когда все стихло.
– Разрешите мне,– достал из кармана фонарик лейтенант. Тот молча кивнул.
Быстро доставили веревку, обвязав ею Голышева, начали спускать.
– Стоп! – глухо сказал в метре от воды.
Там он обнаружил пролом в срубе, осмотрел и влез внутрь. Луч фонаря высветил обшитый тесом, воняющий тротилом бункер, на полу которого были разбросаны окровавленные тела.
Выбрался наружу, крикнул, – тяните, и исчез вверху.
Спустя час, на траве перед колодцем, лежали пять мертвых боевиков, а рядом сидели еще три контуженных, со связанными руками. Здесь же находилось и их оружие: два ручных пулемет, три ППШ, карабины и ящик патронов.
– Лукин (обернулся майор к сержанту), – приведи мне того, который божился.
Через минуту селянин стоял перед офицерами.
– Ну, что скажешь? – кивнул майор на убитых.
Тот угрюмо молчал, дрожа пальцами.
– В таком разе поедешь с нами, как бандпособник. Голышев, убитых оставляем, они их кормили, пусть и хоронят, пленных с оружием в машины. На середины улицы, уже стояли три студебеккера с тентами, началась погрузка.
Снова Закарпатье. День. Висящее в зените солнце чуть затеняли молочные облака, по земле плыли тени, где-то в лесах отсчитывала года кукушка.
Обратным путем на ту же полонину, верхом следовали сотник с начальником СБ и полицаем, за ними, в пешем порядке Лесь со своим роем, всего человек тридцать. Летом они базировались в пастушьей колыбе, там имелось все необходимое, а зимой отсиживались в окрестных селах.
– Хорошо мы сегодня отработали, Драч – сказал едущему рядом эсбисту, сотник.
– Отменно, – дернул тот уздечку буланого коня. – С ястребкамы в Ольшанах покончено навсегда.
– Сегодня будем отдыхать, – покачивался в седле главарь, – а завтра продолжим. Кстати, Шпак (обернулся к полицаю) – ты грэипс* пану куринному отослал?
– Ну да, – кивнул тот, – з Маричкою.
– Лихая дивчина, – ухмыльнулся Драч. – Сегодня третьего краснюка пришила. Доколола виламы.
В середине подъема все трое взглянули на верхушку скалы слева, откуда по камням скакал поток. На ней белел меловой камень.
– Чисто, – сказал эсбист, движение продолжилось.
Наконец добрались – впереди серела бревнами колыба, далеко в стороне щипала траву отара, рядом с ней пастух с герлыгой, наигрывал на сопилке. В воздухе весело и задорно разносились ее звуки.
Маричка, ты Маричка,
Люблю тэбэ за вроду,
Люблю дывытыся,
Люблю дывытыся,
Колы идэш по воду!
в унисон заорал кто-то из бандитов, остальные весело загоготали.
Когда до жилья оставалось метров пятьдесят и лошади ускорили шаг, его дверь внезапно распахнулась, навстречу кинжальным огнем ударил пулемет, а с флангов зачастили автоматы.
Передних срубило, как косой, остальные, отстреливаясь, начали разбегаться, но спасения нигде не было. Кругом было открытое пространство.
Звенящая тишина. Перед колыбой и дальше, валялись разбросанные тела, по тропинке вниз, заполошно мчались, с пустыми седлами, кони.
Из жилья вышел с дымящимся «дегтярем» в руках, смуглый лейтенант, за ним, капитан и несколько автоматчиков; с флангов появилось еще два отделения бойцов с малиновыми погонами.
Они оцепили поле боя, капитан с лейтенантом прошли внутрь и осмотрели убитых. Те были в самых разных позах: одни на спине, другие на боку или скрюченные. На побелевших лицах застыли отчаяние отчаянье и ужас. У раскинувшего руки сотника, оба останавливаются.
– Поднимайся, мразь, – процедил капитан. – Быстро!
Тот встал на ноги, подняв руки.
– Швец, – обернулся назад лейтенант. – Уведи его.
Один из бойцов подошел, толкнул прикладом в спину, – пшел!
Лежащих рядом эсбиста с полицаем, прошила пулеметная очередь, из ран еще текла кровь, их миновали. Кроме притворившегося мертвым главаря, обнаружили четверых раненых. Оказав помощь, тоже увели.
Затем офицеры вернулись к колыбе, приказав собрать оружие и документы. Там, присев на тесаное бревно у входа, вытянув ноги, закурили. Капитан был старшим оперуполномоченным областного управления НКВД, лейтенант командовал приданными для операции бойцами.
– Может, шлепнем, того борова, что при погонах, капитан? – затянулся папиросой лейтенант. – Чую, матерый зверюга.
– Угадал (пустил носом дым оперативник). Мы за ним шестой месяц гоняемся. А знаешь, какой имеет псевдоним?