Разлука весной Уэстмакотт Мэри
Джоан кивнула. Она спросила о машине, которая привезла ее.
– Уехала сегодня рано утром. Шофер надеется пробраться. Но я не надеюсь. Кажется, он застрянет на день или два.
Джоан равнодушно подумала, что это весьма вероятно.
– Станция, госпожа, вон там, – продолжал делиться своими познаниями слуга.
Джоан сказала, что она так и решила.
– Турецкая станция. В Турции. Железная дорога турецкая. С другой стороны проволоки, видите? Проволока – это граница.
Джоан почтительно посмотрела в дверь на ограждение и подумала, какая странная вещь – границы.
Индиец радостно объявил:
– Обед ровно в полвторого, – и ушел. Через пару минут откуда-то из глубин дома донесся его сердитый и пронзительный вопль. Потом присоединились еще два голоса, яростно пререкавшихся на арабском.
Интересно, почему подобные гостиницы содержат всегда именно индийцы? Может, они больше общались с европейцами? Впрочем, это не столь важно.
Что же ей делать сегодня утром?
Джоан могла читать дальше свою книгу – «Воспоминания леди Кэтрин Дайзарт». Или написать письма, чтобы отправить их из Алеппо. У нее был с собой блокнот и несколько конвертов. Но в гостинице так темно и так пахнет. Пожалуй, лучше пойти погулять.
Джоан достала свою толстую фетровую шляпу – не то чтобы солнце было опасно в это время года, но осторожность не помешает, – надела темные очки и засунула в сумку блокнот и ручку.
Она проследовала мимо свалки в противоположную от станции сторону, подальше от границы и возможных неприятностей.
Как странно гулять подобным образом, подумала Джоан, ведь идти-то некуда.
Это была новая и довольно интересная мысль. Когда гуляешь по холмам, по заросшим вереском лугам, по берегу, вдоль дороги – всегда идешь куда-то. От этого холма – к тем деревьям, потом вон к тем зарослям вереска, по этой тропинке – к ферме, по этой дороге – к другому городу, вдоль моря – к следующей бухте.
А здесь она шла «от» и не «к». От гостиницы – и все. Направо, налево, прямо – везде голая серовато-коричневая земля.
Она не торопилась. День был приятным: теплым, но не жарким, дул легкий ветерок.
Джоан прошла так минут десять, потом оглянулась.
Гостиница с ее убогим окружением издали смотрелась весьма прилично и даже приятно. Располагавшаяся за ней станция походила на нагромождение камней.
Джоан улыбнулась и двинулась дальше. Воздух был поистине восхитителен! В нем чувствовались чистота и свежесть – никакой затхлости, никаких признаков людей или цивилизации. Солнце, небо и песок под ногами – в этом было что-то пьянящее. Джоан дышала полной грудью. Теперь случившееся ее радовало. Настоящее приключение. Желанный просвет в монотонности бытия. Как хорошо, что она опоздала на поезд. Двадцать четыре часа покоя и тишины пойдут ей на пользу. А в ее возвращении на самом-то деле нет никакой срочности. Из Стамбула она пошлет Родни телеграмму и объяснит, почему задержалась.
Милый Родни! Она задумалась, что он сейчас делает. Но тут и гадать особенно было не о чем, потому что Джоан и так знала. Он сидит в офисе своей фирмы «Олдерман, Скюдамор энд Уитни» – приятной комнатке на первом этаже с окнами на Маркет-сквер. Родни переехал туда, после того как старый мистер Уитни умер. Ему нравилась эта комната – Джоан помнила, как однажды пришла к нему и увидела, что он стоит у окна и смотрит на рыночную площадь (это был торговый день) и на коров, которых гнали на продажу.
– Какая отличная шортгорнская порода, – сказал он. (Но возможно, это была и не шортгорнская порода – Джоан не слишком хорошо разбиралась в сельскохозяйственной терминологии, – но что-то в таком духе.)
Она сказала:
– Что касается нового котла для центрального отопления, по-моему, Гэлбрейт запросил за работу слишком дорого. Может, мне узнать, сколько хочет Чемберлен?
Джоан припомнила, как Родни медленно повернулся, снял очки, протер глаза и посмотрел на нее невидящим взглядом, потом переспросил: «Котел?» – словно это был какой-то трудный и далекий от него предмет, о котором он никогда не слышал, после чего – довольно глупо – заметил:
– Кажется, Ходдесдон продает того молодого бычка. Наверное, ему нужны деньги.
Джоан подумала, что со стороны Родни очень благородно проявлять такой интерес к старику Ходдесдону с фермы «Лоуэр-Мид». Бедный старик, все знали, что он катится по наклонной плоскости. Но ей хотелось бы, чтобы Родни быстрее реагировал на то, что ему говорят. Потому что, в конце концов, люди ждут от адвоката, чтобы он был проницательным и сметливым, а если Родни станет смотреть на клиентов таким же туманным взором, они могут составить о нем невыгодное впечатление.
Поэтому она ласково, но с напором проговорила:
– Не витай в облаках, Родни. Я говорю о котле для центрального отопления.
И Родни согласился, что, конечно, надо спросить еще у кого-нибудь, но другой мастер наверняка заломит цену еще выше, так что придется пойти на такую трату. Потом он взглянул на наваленные на письменном столе бумаги, а Джоан сказала, что не должна его задерживать – похоже, у него много работы.
Родни улыбнулся: у него действительно накопилось много работы, а он и так потерял время, наблюдая за коровами.
– Вот почему мне нравится эта комната, – сказал он. – Я предвкушаю пятницу. Послушай.
Он поднял руку, Джоан прислушалась и различила мычание и блеяние – довольно неприятные звуки, но Родни, смешно подумать, это, кажется, нравилось. Он стоял, слегка наклонив голову, и улыбался…
Ну а сегодня не торговый день. Родни сидит за столом, ничто его не отвлекает. И ее тогдашние опасения, что клиенты могут счесть Родни рассеянным, оказались необоснованными. Он был самым популярным работником фирмы. Он всем нравился, а это – половина дела в адвокатской практике.
А для меня, с гордостью подумала Джоан, он бы перевернул весь мир.
Она перенеслась мыслями в тот день, когда Родни рассказал ей о предложении своего дяди. Это был старый семейный бизнес, и всегда предполагалось, что Родни займется им после того, как сдаст экзамены и получит лицензию. Но то, что дядюшка Гарри предложил сделать его своим компаньоном, да еще на таких прекрасных условиях, было настоящей удачей.
Джоан выразила свою радость и удивление, тепло поздравила Родни и только тогда заметила, что Родни, по-видимому, не разделяет ее чувств. Он даже произнес нечто невероятное:
– Если я приму…
И она с тревогой воскликнула:
– Но, Родни!
Джоан ясно помнила его бледное лицо. Она никогда раньше не думала, что он настолько нервный человек. Руки его дрожали. В темных глазах читалась мольба.
– Я ненавижу кабинетную жизнь! – воскликнул Родни. – Ненавижу!
– Я знаю, дорогой, – поспешно согласилась Джоан. – Там всегда душно, работа монотонная и неинтересная. Но сейчас другое дело – у тебя ведь будет свой интерес.
– В силу вышеизложенного, по условиям контракта стороны обязуются…
Родни выпалил абсурдный и бессвязный набор юридических терминов, рот его смеялся, а глаза были грустными и молящими – и эта мольба обращалась к ней. И она так любила Родни!
– Но ведь всегда считалось, что ты пойдешь работать в фирму.
– Да, я знаю, знаю. Но откуда я мог знать, что мне это так противно?
– Но… я хочу сказать… что еще… что ты хочешь делать?
И он быстро и нетерпеливо выпалил:
– Я хочу завести свою ферму. «Литтл-Мид» пойдет на продажу. Она в плохом состоянии – Хорли ее запустил, – поэтому ее можно приобрести дешево, а земля там, заметь, хорошая…
Родни говорил без умолку, строя планы и сыпя специальными словечками, которые совсем сбили Джоан с толку, потому что сама она ничего не знала о пшенице, ячмене, ротации посевов и молочных породах скота.
Она смогла лишь с тревогой произнести:
– «Литтл-Мид» – это же под Эшелдауном – такая даль.
– Там хорошая земля, Джоан, и хорошее место…
И он продолжил. Она понятия не имела, что Родни может с таким энтузиазмом, так много и горячо говорить.
С сомнением она спросила:
– Но, дорогой, сможешь ли ты на это жить?
– Жить? О да, по крайней мере, сводить концы с концами.
– Это как раз то, что я и имею в виду. Люди всегда говорят, что на сельском хозяйстве денег не сделаешь.
– Да, не сделаешь. Если только тебе крупно не повезет и у тебя нет большого капитала.
– Но это же неразумно.
– Да нет, Джоан. Помнишь, у меня есть немного своих денег, а когда ферма станет окупаться и приносить небольшие доходы, все у нас будет в порядке. И подумай, как мы заживем! Это же великолепно – жить на ферме!
– Я не верю, что ты хоть что-нибудь об этом знаешь.
– Знаю. Отец моей матери был отличным фермером в Девоншире. Детьми мы проводили там праздники. Это лучшие дни моей жизни.
Правильно говорят, подумала Джоан, что мужчины как дети.
– Осмелюсь сказать, – мягко заметила она, – не сплошные праздники. Нам надо думать о будущем, Родни. У нас Тони.
Тони тогда было одиннадцать месяцев.
– И могут появиться еще дети, – добавила она.
Родни быстро и вопросительно взглянул на нее, а она улыбнулась и кивнула.
– Но неужели ты не понимаешь, Джоан, что там лучше? Ферма для детей – хорошее место. Здоровое. У них будут свежие яйца и молоко, они смогут много гулять и научатся ухаживать за животными.
– Но, Родни, надо учитывать и другое. Школа. Им надо ходить в хорошие школы. А это дорого. Обувь, одежда, зубы, врачи. Обзавестись хорошими друзьями. Почему они должны делать только то, что хочешь делать ты? Надо думать о детях, если производишь их на свет. В конце концов, ты несешь за них ответственность.
Родни проговорил упрямо, на этот раз не настолько уверенно:
– Им будет хорошо…
– Родни, это неразумно в самом деле. Ведь если ты пойдешь работать в фирму, ты когда-нибудь сможешь зарабатывать две тысячи фунтов в год.
– Запросто. Дядя Гарри зарабатывает больше.
– Ну вот! Видишь! Нельзя отказываться от такого. Это сумасшествие!
Джоан говорила очень решительно и безапелляционно, поскольку чувствовала, что здесь надо быть твердой. Она должна проявить мудрость за двоих. Если Родни не видит, что для него лучше, она должна взять на себя всю ответственность. Эта идея с фермой очень мила, глупа и смешна. Родни ведет себя как мальчик. Она же ощущала себя матерью.
– Не думай, что я тебе не сочувствую или чего-нибудь не понимаю, Родни, – сказала она. – Я все понимаю. Но это нечто нереальное.
Он перебил ее и сказал, что его планы вполне реальны.
– Да, но это просто не для тебя. Не для нас. У тебя прекрасный семейный бизнес с первоклассными возможностями – и поистине щедрое предложение от твоего дяди…
– О, я знаю. Это больше, чем я ожидал.
– И ты не вправе, просто не вправе отказаться. Если ты это сделаешь, то будешь жалеть всю жизнь. Ты будешь чувствовать себя ужасно виноватым.
– Эта проклятая контора! – пробормотал Родни.
– О, Родни, ты не настолько ее ненавидишь, как тебе кажется.
– Ненавижу. Я работаю там уже пять лет и знаю, что говорю.
– Ты привыкнешь. И теперь все будет по-другому. Совсем по-другому. И в конце концов, ты увлечешься работой и людьми, с которыми будешь иметь дело. Вот увидишь, Родни, ты будешь по-настоящему счастлив.
Тогда он посмотрел на нее долгим и печальным взглядом. В нем читались и любовь, и отчаяние, и что-то еще такое, что было, возможно, последней слабой вспышкой надежды…
– Откуда ты знаешь, что я буду счастлив? – спросил он.
Она быстро и весело ответила:
– Я в этом уверена. Вот увидишь, – и уверенно кивнула.
– Ну что ж. Пусть будет по-твоему.
Да, подумала Джоан, наша жизнь висела на волоске. Как же повезло Родни, что она проявила твердость и не позволила ему погубить свою карьеру из пустой блажи! Мужчины, думала она, превратили бы все вокруг в груду развалин, если бы не женщины, которым от природы даны уравновешенность, чувство реальности.
Да, Родни повезло, что у него была она.
Джоан взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Не было смысла уходить особенно далеко, тем более (она улыбнулась) что идти-то некуда.
Она оглянулась через плечо. Невероятно, но гостиницу было почти не видно, настолько она слилась с окружающим пейзажем. Надо поостеречься и не заходить чересчур далеко, решила Джоан. Можно заблудиться.
Нелепая мысль – да нет, может быть, не такая уж и нелепая, в конце концов. Те далекие холмы невозможно отличить от облаков. Станция же просто исчезла.
Джоан с удовольствием осмотрелась. Ничего. Никого.
Она грациозно легла на землю и, открыв сумку, достала из нее блокнот и ручку. Хорошее место, чтобы писать письма. Будет забавно поделиться своими ощущениями.
Кому же написать? Лайонелу Весту? Джанет Аннесмор? Дороти? В общем, пожалуй, Джанет.
Она отвернула колпачок ручки и начала писать легким, размашистым почерком:
«Милейшая Джанет, ты ни за что не догадаешься, где я пишу это письмо! Посреди пустыни. Я попала в перерыв между поездами – они ходят только три раза в неделю.
Здесь есть только гостиница, которую содержит индиец, множество кур, несколько своеобразного вида арабов и я. Не с кем поговорить и нечего делать. Не могу описать тебе, какое удовольствие мне это доставляет.
Воздух в пустыне чудесный – невероятно свежий. А тишина такая, что это надо почувствовать, чтобы понять. Как будто впервые за многие годы я слышу собственные мысли. Мы вечно торопимся, хватаемся то за одно, то за другое. Наверное, здесь уже ничем не поможешь, но все-таки надо хоть иногда останавливаться – думать и отдыхать.
Я провела здесь всего полдня, но уже чувствую себя намного лучше. Народу нет. Я никогда не осознавала, как мне хочется побыть вдали от людей. Успокаиваются нервы, когда знаешь, что на сотни миль вокруг тебя нет ничего, кроме песка и солнца…»
Ручка Джоан плавно скользила по бумаге.
Глава 3
Джоан закончила писать и посмотрела на часы.
Четверть первого.
Она написала три письма, и в ручке кончились чернила. От блокнота тоже почти ничего не осталось, и это ее немного раздосадовало. Иначе можно было бы написать еще нескольким знакомым.
Хотя, подумала она, пишешь-то почти одно и то же… Солнце, песок и как приятно отдохнуть и поразмышлять! Все это так, но устаешь оттого, что каждый раз стараешься облечь одни и те же мысли в немножко разные слова.
Джоан зевнула – ее разморило на солнце. После обеда она уляжется на кровать и поспит.
Она встала и медленно побрела обратно, к гостинице.
Интересно, что сейчас делает Бланш? Наверное, уже добралась до Багдада и встретилась с мужем. Это, кажется, не слишком приятный человек. Бедная Бланш – как страшно оказаться в таком положении. Если бы не тот красавец лекарь – Гарри Марстон, если бы она встретила какого-нибудь хорошего человека вроде Родни. Бланш сама сказала, что Родни добрый и понимающий.
Но она говорила и что-то еще. Что-то насчет озабоченного вида. Обычное выражение, но здесь совсем неуместное! Совсем! Родни никогда, ни разу…
Та же мысль, что и раньше, но не столь молниеносно, проскочила в голове Джоан.
Девица Рэндольф…
В конце концов, с негодованием думала Джоан, немного ускоряя шаг, словно хотела уйти от неприятных воспоминаний, с какой стати я привязалась к этой Рэндольф? Не потому же, что Родни…
Я уверена, в этом ничего нет…
Совсем ничего…
Дело просто в том, что Мирна Рэндольф была такой. Крупная, смуглая, смазливая девица, которая, если ей приглянулся мужчина, не стеснялась рассказывать об этом всем и каждому.
Короче говоря, она буквально вешалась на шею Родни. Не переставая твердила, какой он замечательный. Всегда старалась оказаться с ним в паре в теннисе, а на вечеринках не сводила с него глаз.
Естественно, Родни это немного льстило. В самом деле, нелепо, если бы ему не доставляло удовольствие внимание девушки на много лет моложе его, к тому же одной из самых красивых в городе.
Но разве в этой ситуации я не проявила мудрости и такта? – подумала Джоан.
Она оглянулась на свое поведение с легкой гордостью. Да, она держалась очень хорошо – действительно достойно.
– Тебя ждет твоя подружка, Родни. Не заставляй ее ждать… Конечно, Мирна Рэндольф… О да, она такая милашка… Но порой выставляет себя в смешном свете.
– Я не хочу играть в теннис с этой девицей, – ворчал Родни. – Поставь ее в другой сет.
– Ну, Родни, это невежливо. Ты должен с ней сыграть.
Это было верной линией поведения – говорить легко, игриво, ясно давая понять, что тут не может быть ничего серьезного…
И Родни было полезно ворчать и притворяться, что Мирна Рэндольф его раздражает. Перед такой девушкой, пожалуй, редкий мужчина сумел бы устоять. Она была капризна и обращалась со своими поклонниками высокомерно, говоря им грубости, а потом взглядами заманивая их к себе обратно.
Действительно, думала Джоан (с необычным для нее пылом), мерзкая девица. Она делала все, чтобы разрушить мою семейную жизнь.
Нет, Родни не виноват. Мужчины ведь так падки на лесть. А Родни к тому времени был женат уже сколько – десять лет?
Или одиннадцать? Десять лет – это такой срок, который писатели называют критическим в семейной жизни. В этот момент одного из супругов может потянуть на сторону, но, если его пережить, все уляжется и встанет на свои места.
Они с Родни пережили…
Нет, она не винила Родни – даже за тот поцелуй, свидетельницей которого невольно стала.
Поцелуй под омелой!
Вот что эта девица имела наглость сказать, когда Джоан вошла в кабинет.
– Мы крестили омелу, госпожа Скюдамор. Надеюсь, вы не возражаете.
Да, подумала Джоан, но я не потеряла голову и постаралась обратить все в шутку.
– А ну-ка отпусти моего мужа, Мирна! Пойди и поищи себе молодого человека. – И она со смехом выпроводила Мирну из комнаты.
Тогда Родни сказал:
– Извини, Джоан. Она – симпатичная девочка, а сейчас Рождество.
Он стоял и смотрел на Джоан с виноватой улыбкой, но в его взгляде не замечалось ни особого смущения, ни испуга. Это говорило о том, что далеко дело не зашло.
И не должно было заходить дальше! Это Джоан решила твердо. И сделала все, чтобы Родни не попадался Мирне на глаза. А на Пасху Мирна обручилась с сыном Арлингтонов.
Так что в действительности этот случай не значил ровно ничего. Для Родни, возможно, он стал небольшим развлечением. Бедняга Родни – он на самом деле заслужил это маленькое удовольствие. Ведь он так упорно работал.
Десять лет – да, это опасное время. Джоан припомнила, что и сама испытала некоторое беспокойство…
Тот странного вида молодой человек, художник – как же его звали? По правде говоря, Джоан забыла его имя. Разве она не увлеклась им немного?
С улыбкой она признавалась себе, что да, он вскружил ей голову. Он был таким серьезным – смотрел на нее с таким обезоруживающим вниманием. Потом спросил, не согласится ли она ему попозировать.
Конечно, это был только предлог. Он сделал пару набросков углем и потом разорвал их. Сказал, что не может ее «увидеть».
Джоан помнила, что в глубине души была польщена. Бедный мальчик, думала она, боюсь, он действительно в меня влюбился…
Да, это был приятный месяц…
Хотя закончился он довольно разочаровывающе. Совсем не в соответствии с планом. На самом деле Майкл Коллавэй (да, конечно же, так его звали) оказался не слишком порядочным человеком.
Джоан вспомнила, как они вместе отправились на прогулку в Хэйлинг-Вудс и шли по тропинке, там, где Медавэй, извиваясь, спускается с вершины Эшелдауна. Майкл попросил ее пойти с ним резковатым, но довольно робким голосом.
Она предполагала, о чем пойдет разговор. Наверное, он скажет, что любит ее, а она будет очень ласковой, нежной и выразит небольшое – совсем небольшое – сожаление. Джоан сочинила несколько прекрасных слов, которые она могла бы сказать, слов, которые Майкл вспомнил бы впоследствии.
Но все вышло не так.
Все вышло совсем не так!
Вместо этого Майкл Коллавэй схватил ее и насильно поцеловал так грубо, что у нее перехватило дыхание, а потом, разжав руки, громко и самодовольно воскликнул:
– Боже мой, вот чего я хотел! – и стал набивать трубку, не слушая ее сердитых упреков.
Потянувшись и позевывая, он лишь сказал:
– Теперь лучше.
Вспоминая эту сцену, Джоан подумала, что точно так может сказать мужчина, пропустив в жаркий день кружку пива.
После этого они молча пошли домой – то есть молчала Джоан. Судя по тем непонятным звукам, которые издавал Майкл Коллавэй, он пытался что-то напевать. Уже на краю леса, перед тем как они вышли на шоссе, он остановился, бесстрастно оглядел Джоан и задумчиво заметил:
– Знаете, вы из тех женщин, которых следовало бы изнасиловать. Может, это пошло бы вам на пользу. – И пока она стояла, онемев от гнева и удивления, бодро добавил: – Я бы сам хотел вас изнасиловать – и посмотреть, изменитесь ли вы хоть на сколько-нибудь после этого.
Потом он вышел на шоссе и, оставив попытки петь, начал весело насвистывать.
Естественно, что после этого Джоан с ним больше не разговаривала, а через несколько дней он уехал из Крейминстера.
Странный, нелепый и неприятный случай. Не тот, который Джоан хотелось бы вспоминать. Удивительно, что она до сих пор о нем не забыла…
Ужасно все это было, ужасно.
Это надо сразу выбросить из головы. В конце концов, зачем вспоминать о неприятном, когда нежишься на песке под солнцем? Можно ведь подумать о многом другом, что доставляет удовольствие.
Наверное, обед уже готов. Джоан посмотрела на часы, но было еще только четверть первого.
Вернувшись в гостиницу, она направилась в свой номер и поискала в чемодане, нет ли у нее еще бумаги для писем. Не было. Ну что ж, неважно. Ей надоело писать письма. Больше особенно не о чем рассказать. Нельзя же писать об одном и том же. Какие у нее есть книги? Конечно же, леди Кэтрин. И детектив, который ей дал Уильям. Очень любезно с его стороны, но ей не очень нравились детективы. Еще «Дом власти» Бьюкэна. Конечно, это очень старая книга. Она читала ее много лет назад.
Ну ладно, можно будет купить что-нибудь еще почитать на вокзале в Алеппо.
Обед состоял из омлета (довольно жесткого и пережаренного), яиц с карри, лосося (консервированного), печеных бобов и консервированных персиков.
После такой плотной еды Джоан прилегла. Она проспала три четверти часа, потом просто валялась и читала леди Кэтрин Дайзарт. Затем выпила чаю (со сгущенным молоком и печеньем), пошла прогуляться, вернулась и закончила книгу леди Кэтрин. Потом был ужин из лосося с карри и риса, яиц, печеных бобов и консервированных абрикосов. После этого она принялась за детектив, и когда дочитала его, пора было идти спать.
– Спокойной ночи, госпожа, – бодро заявил индиец. – Поезд завтра придет в полвосьмого утра, но уйдет только вечером, в половине девятого.
Джоан кивнула.
Впереди еще целый день. Хорошо, что у нее есть «Дом власти». Жаль, что он такой короткий. Потом ей в голову пришла новая мысль:
– Завтра же на поезде приедут пассажиры. Они поедут прямо в Мосул?
Индиец покачал головой:
– Я думаю, не завтра. Завтра машины не приедут. Дорога на Мосул очень плохая. На многие дни все застрянут.
Джоан просияла. Завтра с поездом в гостиницу прибудут пассажиры. Замечательно – будет с кем поговорить.
Она пошла спать с лучшим настроением, чем было у нее десять минут назад. В здешней атмосфере есть что-то давящее, подумала она, наверное, этот ужасный запах прогорклого жира. Он невыносим.
В восемь часов на следующее утро Джоан проснулась, встала и оделась. Пошла в столовую. Стол был накрыт на одного. Она позвала индийца, и тот появился.
Он казался возбужденным.
– Поезд не приехал, госпожа.
– Не приехал? Вы имеете в виду, опаздывает?
– Вообще не приехал. На пути очень сильные дожди – с другой стороны Ниссибина. Вся железная дорога размыта – поездов, наверное, не будет три, а то и шесть дней.
– Ну и что же мне теперь делать? – Джоан с тревогой посмотрела на него.
– Оставайтесь здесь, госпожа. Много еды, пива, чая. Все очень хорошо. Ждите, пока придет поезд.
О боже, подумала Джоан, эти восточные люди. Время для них ничего не значит.
– А нельзя взять машину? – спросила она.
Он, кажется, удивился:
– Машину? Где вы ее возьмете? Дорога на Мосул очень плохая, все застряли по другую сторону.
– А вы можете позвонить на соседнюю станцию?
– Позвонить? Это турецкая дорога. Турки – люди трудные, они ничего не делают. Они только гоняют поезда.
Вот уж действительно отдых вдали от всякой цивилизации, сказала себе Джоан, пытаясь найти в этой ситуации хотя бы нечто забавное. Ни телефона, ни телеграфа, ни машин.
Индиец сказал утешительно:
– Очень хорошая погода, много еды, все очень удобно.
Ну, согласилась Джоан, погода действительно хорошая. Хоть с этим повезло. Было бы ужасно целыми днями сидеть в четырех стенах.
– Погода здесь хорошая, дождь бывает редко, – словно прочитав ее мысли, добавил хозяин гостиницы. – Дожди идут ближе к Мосулу, вниз по дороге.
Джоан села на приготовленное место за столиком и подождала, пока принесут завтрак.
Читать бесплатно другие книги:
