И все началось с мечты Куваева Наташа

Посвящается всем мечтателям.

Выражаю благодарность и любовь своему мужу и маме за поддержку и веру, за то, что не опускали руки, когда мои уже висели. Спасибо, без вас не было бы меня.

От автора

Мы сидели за столом, на обед как обычно была зеленая гречка. Муж – приверженец правильного питания, хотя я не берусь утверждать, что зеленая гречка – именно то, что нужно брать за основу. Вообще, он любит конкретику во всех делах и задавать вопросы, которые застают врасплох. Если бы меня попросили: опиши своего мужа одним словом, я бы без раздумья ответила: «Почемучка». Да при чем тут гречка и последующий вопрос? Мне бы самой хотелось это знать, но точного ответа я так и не нашла, поэтому приходится выкручиваться, когда тебя застают врасплох. А это в нашей семье случается частенько за просмотром фильма, в самых неприличных занятиях, ну ты понимаешь, о чем я, да и во сне, мне кажется, муж готовит списки вопросов. Он объясняет это своей любознательностью.

– Все просто, ничего сложного в этом нет, я с детства люблю задавать вопросы, вот такая у меня черта, любознательный я уж очень, – спокойно ответит мой муж, если вдруг тебе станет интересно, откуда столько вопросов.

Ну что ж, приступим к ответу. Интересно, что сегодня он приготовил мне на обед, кроме гречки…

– А у тебя есть мечта? – с невозмутимым видом спросил муж, продолжая поедать гречку.

Я округлила глаза, вопросительно сморщила лоб, то же самое сделали и мои брови.

– Эммм… вроде как есть, ну, мне кажется, это она, – я попыталась как-то звучать убедительно.

Муж хмыкнул и не отставал:

– Ты что, не уверена, есть ли у тебя мечта? А как же ты живешь так спокойно, к чему ты стремишься в жизни?

Вот прям так и сказал – жизни – и прочитал мне лекцию, что я точно должна видеть, кем стану через пять, через десять и тридцать лет.

– Конкретика, везде нужна конкретика, – закончил воспитательные работы муж.

Ничто в этом мире не заставляет стучать мое сердце громче и ритмичнее, чем слово «мечта». Когда его произносят в моем присутствии, я сжимаюсь в комок, достаю свои пики на острие готовности к обороне и становлюсь похожа на ежика. Ежик пугливо озирается по сторонам и ждет, когда его начнут журить, независимо от того, есть ли у него мечта или нет.

– Я хочу жить в большом лесу, где не видно горизонта.

Пфф, ну и банальщина, – ответят ему.

– У меня нет мечты, – пугливо произнесет еж и выставит пики для обороны.

А разве так бывает? – брезгливо зададут вопрос.

В школе со мной произошел случай, о котором вспоминать совсем не хотелось, но он так удачно вписывается в концепцию разговора, что, пожалуй, пришло время о нем все же рассказать.

Мне было двенадцать лет, а может, даже чуть меньше, к сожалению, сейчас мне уже трудно вспомнить конкретную цифру. Да и к чему эти условности. В общем, уже вполне взрослая дама, как считают себя дети в таком возрасте. У нас был урок литературы, к которому нам дали домашнее задание написать сочинение о своей мечте. Я, как прилежная ученица и хорошая девочка, старательно выполнила домашку. Все одноклассники по очереди выходили к доске и рассказывали о своей мечте. Мне точно было скучно, помню, я зевала и смотрела в окно. Кто-то хотел новую одежду, кто-то набор косметики, другие хотели, чтобы их отцы вернулись в семьи, так как ушли к другим женщинам, а кто-то и вовсе ничего не смог придумать. И тут пришла моя смерть или, ой, очередь, я поплелась к доске. Так как я уже в детстве была знатной фантазеркой, я и выдала свою мечту. Я мечтаю встретить пришельцев, чтобы они рассказали, а лучше показали, если ли жизнь на других планетах, ведь вселенная такая огромная, не может быть, чтобы мы были здесь одни. Лицо учительницы резко стало серьезным, глаза впали, а губы сжались настолько плотно, что напомнили мне капкан, в которой не дай бог попалась бы моя рука. Она подскочила так, что волосы встали дыбом, прервала меня и сказала: какая глупая мечта, нужно мечтать о чем-то более реальном, а не летать в своих фантазиях, и класс засмеялся. В этом момент он больше походил на королевство кривых зеркал, искаженная реальность. Лица одноклассников строили гримасы, извергались истеричным хохотом и обнажали свой оскал. А я, а что я, поплелась на место, и мне хотелось исчезнуть прям сейчас и отмотать время назад. Я бы написала, что мечтаю о новом велосипеде, и дело с концом. После этого случая я перестала рассказывать о своих мечтах. Детская травма, она такая. Вцепится, зараза, и не отстанет.

Я застыла в недоумении. Мое лицо напрочь перестало показывать жизненные функции, я не моргала, а только таращилась в одну точку. Что же получается, если у меня нет внятной мечты, я не жилец? Меня пора списывать в утиль? А разве я не могу просто жить? Уверена, каждый хоть раз задавался подобным вопросом. Можно ли легко волочить всю бренность бытия без злополучной мечты или обязательно нужно составлять графики, списки и трилогии из своих хотелок, чтобы проще шагать в пыльной опере под названием «жизнь»? А в голове гулом стоит тот смех, на который меня подняли из-за сочинения. Мой муж считает, если у тебя нет мечты, значит, ты беспечно проживаешь свою жизнь, и хоть тресни, но она обязательно должна быть, и в этом вопросе точно неважно какая.

У нас с мужем есть любимый ресторанчик. Такой, знаете, маленький, скрытый во дворах, японской кухни. В нем мало света, напоминает подпольное казино, длинная лестница на входе, по которой ты взбираешься минут так пять. Поверьте, может все желание отбить уже от поедания супа. Там всегда встречают тебя официанты с улыбками чеширских котов, с идеальными накрахмаленными белыми рубашками и такими же зубами, которые мерцают в тусклом свете, некий такой якорь надежды. Но самое важное, там вкусная еда, от которой твои языковые рецепторы отправляются в пляс. Уютные и маленькие столики, где обязательно встречают тебя соевый соус и именные палочки для постоянных посетителей.

На столах стоят некоторые правила по этикету, ты удивишься, палочек. Немного правил из этого списка:

– Не втыкай палочки.

– Не сжимай палочки в кулаке, уважай их личное пространство.

– Не ковыряйся ими в еде.

– Не подтягивай к себе посуду с помощью палочек, им может быть больно от такой тяжести, а у тебя для этого есть руки.

– Не ломай палочки.

Ух и хреново живется этим палочкам – каждый раз думаю я. Туда не ходи, это не бери, сиди прямо и не горбись… ничего не напоминает?

Ой, я отклонилась от маршрута истории, но мне жутко захотелось, чтобы мой читатель тоже узнал этикет палочек. Надеюсь, теперь ты будешь более обходителен с ними.

Мы заняли привычный для нас столик. Рядом с нами сидела молодая пара и о чем-то оживленно спорила.

– Да нет же, мне нужно это сделать, для своего отца. Ты не понимаешь, это его мечта была и есть, – возмущенно тараторил молодой человек.

Его спутница недовольно поджимала губы, и ее голос больше походил на вой сирены:

– Это глупая затея. Как ты это сделаешь? У тебя же нет подготовки, да ты и не спортсмен вовсе.

Я увидела на лице молодого человека вселенское разочарование и даже пренебрежение к своей даме. У него увлажнились глаза, не знаю, то ли от тусклости света, то ли от обиды. Он постоянно теребил салфетку, перебирал палочки в руках и вздыхал. В его вздохе была такая тяжесть, он был протяжным и больше походил на рев.

Ты не подумай, что я любитель погреть уши около чужой драмы. Просто они сидели рядом и разговаривали настолько громко, что не услышать их можно было только в одном случае – если ты глухой. Но у меня прекрасный слух, поэтому не суди строго, но я придвинулась еще ближе к столику, казалось, если я сделаю еще один сдвиг стулом, то окажусь прям за их столом перед миской с супом.

Молодой человек отбросил салфетку и с решимостью воина продолжал парировать:

– Решено и точка! Я пробегу марафон вместо своего отца, чего бы мне это ни стоило. Если ты не хочешь принимать в этом участие, то это твои проблемы, я сделаю это один.

Девушка фыркнула.

– Ты не понимаешь? Мой отец готовился к этому марафону целый год. Это была его мечта, ему все равно, какое место он бы занял. Главное, увидеть табличку «старт» и сорвать красную финишную ленту. Почему ты обесцениваешь его желание?

– Сереж, успокойся. Я все понимаю, но это же его мечта, а не твоя. Почему ты-то ее должен исполнять? Вот ты сам ни о чем не мечтаешь и живешь себе преспокойно, что же тебя потянуло на подвиги?

Сережа, видимо, так вымотался от этого разговора, что в его голосе послышался хрип.

– А может, в этом и есть проблема, что у меня нет своей мечты? А без нее, знаешь ли, как-то туго живется. Порой мне кажется, что я просто живу, вернее, существую. Понимаешь? Я талантливый врач, хирург, спасаю сотни людей, вроде как и есть этот чертов смысл жизни. Но иногда у меня такая тоска в сердце, что хочется волком выть. Я требую, чтобы у меня появилась мечта и я наконец-то понял, каково это, жить с ней. Сюр какой-то, – подытожил Сергей.

Как дальше я поняла из разговора, у Сергея отец лежит в коме уже пару месяцев. Врачи не дают утешительных прогнозов. После смерти жены он организовал клуб таких же одиночек, которые после ухода близкого человека только и готовились к тому, когда же наконец-то встретятся с ним, просто хотели одного – уйти, и поскорее, из этой жизни.

В клубе он обзавелся друзьями, такими же одиночками, и даже вроде как, у него появилась подружка. На протяжении последнего года они только и делали, что готовились пробежать марафон. Но случилось то, что случилось. Он попал в больницу, и теперь его тело покрывает не спортивная форма, а куча трубок для поддержания жизнедеятельности. Поэтому сын принял решение бежать самому вместо отца, чтобы не подводить его команду.

Остается только догадываться, добежал ли он до финиша, сорвал ли красную ленту надежд, нашел ли он свою мечту и поправился ли его отец. Продолжает ли он встречаться с той девушкой, которая повторяла как мантру в тот вечер, что это дурацкая затея и чтобы Сережа перестал страдать ерундой.

После этой встречи мне захотелось поделиться реальными заметками из жизней людей, которые мечтали. Все истории я где-то услышала или даже целенаправленно подслушала. Да-да, ты не ошибся, они списаны с реальных людей, превратившихся в персонажей моих историй. Я лишь слегка придала им художественности и в каких-то моментах даже драматичности, фантазия решила все за меня.

Перед тем, как я пущу тебя в мир мечтателей, закрой глаза и представь. Ты лампочка. Для того, чтобы начать светить, нужно, как ни крути, правильно соединить провода. Красный и синий – что может быть проще, так и хочется сказать: смотри не перепутай. Разбери схему, изучи инструкцию и подключай этот чертов чип, чтобы лампочка загорелась.

Синий провод – мозг, красный – твое сердце. Для того, чтобы ты начал светить, достаточно их соединить. Чип как твоя мечта. У каждого есть своя схема, своя инструкция к подключению. Так же и мечта у нас своя, маленькая или большая, это совсем уж неважно. Главное, она есть и заставляет твое сердце биться еще громче, а мозг работать быстрее. Не упускай возможность лишний раз подсветить себе дорогу под названием «мечта».

Уверена, сейчас ты приподнял брови, дорогой читатель, вздохнул и в твоей голове пронеслось:

– Ну она и завертела, какая-то лампочка и чип.

Я с гордостью могу признаться, что нашла свой чип и уже соединила красный и синий провода в правильном порядке – о нем я тоже расскажу, но чуть позже, придется набраться терпения. Теперь каждый раз, когда мне зададут вопрос про мечту, я с гордостью достану его из сейфа, конечно, чип у меня хранится под семью замками, чтобы его не украли, и буду с придыханием соединять провода и светить как можно ярче.

Все-таки как-то без мечты живется скучновато, да, признаюсь я в этом.

А теперь уж точно разреши откланяться.

Писатель

Не бойся мечтать, даже если другие будут смеяться над тобой. Иначе не сумеешь стать самим собой.

Алессандро Давения

Детский крик заставил содрогнуться темноту. Пронзительный и истошный. Пьяный мужик волочит по земле ребенка, своего ребенка. Во дворе возле сарая с дровами стоит одинокий пень с воткнутым топором, видимо, он направляется туда. Точно, мужик переходит чуть ли не на бег, торопится завершить свое дело. Воспитательная работа, она такая трудная, ребенок должен быть послушным и все для этого методы хороши. Он сдавливает маленькую ручку и кладет на пень, с остервенением хватает топор и замахивается. Мальчик закрывает глаза.

– Не надо, – сквозь слезы доносится жалобный стон. – Я больше не буду.

– Щенок, я тебе покажу, как над отцом издеваться. Ишь, чего удумал, маленький паршивец, кур всех выпустил погулять. Где теперь их искать? Одни проблемы от тебя, ублюдок.

Я вырос в небольшом городке с ироничным названием «Мир Грез». Довольно ловкое имя для поселка городского типа, где люди никогда не грезили о лучшей жизни. Разводили себе спокойно кур и свиней, довольствовались малым, так сказать. Вставали в пять утра ежедневно, чтобы накормить скотину и провести целый день за посадкой корнеплодов или, наоборот, собирали урожай, смотря какое время года было на дворе. Это не столь принципиальная разница, выкапывали они или закапывали корнеплоды, занятий у них больше не было.

День за днем жители деревеньки пытались спасти свои крыши, которые были похожи на решето. Как только небо выдавало признаки, что сейчас будет дождь, надвигались тяжелые свинцовые тучи, деревня в эти моменты представляла унылое зрелище во мраке. Покосившиеся и обветшалые от времени дома, ободранная краска на ставнях, разваленные приступки и куча мусора во дворе. Все жители бросали дела и бежали с разными тарами для сбора последствий свинцовых туч.

Имя при рождении я получил Андрей. По мнению моих родителей, они назвали меня в честь Апостола Андрея. Мать была убеждена, что он имел самое чуткое и чистое сердце среди всех ближайших учеников Спасителя, потому что именно Андрей с юности своей искал Бога и, найдя, первым последовал за ним. Я мало в этом понимал, но с ней соглашался каждый раз, когда она заводила тягомотный рассказ о происхождении моего имени и обязательно упоминала, кому я должен быть благодарен – своему отцу.

Такое божественное имя – так с придыханием каждый раз повторяла мама.

– Андрюша, тебя поцеловали в лобик при рождении и благословили на жизнь, которую ты выберешь сам для себя.

А я маленький сидел в стульчике и смотрел на нее, только и успевал хлопать своими ресницами да тянуть к маме ручонки, чтобы ухватить ее за волосы, да побольнее. И конечно уж, не понимал, что же такого со мной произошло и что я успел сделать хорошего, что сам Боженька дал мне свое согласие.

Моя мать, Анна Николаевна, простая женщина. Ты удивишься, но за всю свою жизнь она никуда не выезжала из этой деревеньки.

– Мама, поехали в город, – умолял я. – Поедим мороженое и сходим в тир.

– Ой, сынок, это далеко. Да и на кой тебе все эти прихоти? У нас полно дел, некогда заниматься глупостями.

До ближайшего города всего-то двадцать километров, автобусы ходили регулярно. Но я думаю, дело было в другом – она просто боялась. Моя мама боялась увидеть другую жизнь, красивых и модных дам, щеголяющих на каблуках, напомаженных, в атласных платьях. Она трусила, что однажды у нее проснутся мысли и желания быть похожей на них. Мама просто убедила себя, что должна быть здесь и жить так, по-другому ей не дано.

С моим отцом они никогда не обнимались, держались на расстоянии. Он мужчина властный и жесткий, может такого подзатыльника отвесить, что у тебя тут же посыпятся искры, и не только из глаз.

Однажды я принес тройку из школы, так меня прям с порога так оприходовали, отвесили знатных тумаков, они сыпались на меня беспощадно, один за другим.

– Ты, неуч, решил опозорить мое славное имя перед соседями? Я тебе сейчас покажу, щенок!

Я ревел, закрывался своими маленькими ладошками как мог и ждал, когда экзекуция закончится.

Доставалось не только мне. В порыве ярости, а у отца это было частым явлением, атакам подвергалась моя мать. Если ты неправильно положил любой предмет или пересолил суп в нашем доме, то он тут же начинал распускать руки. Это, по его мнению, он так воспитывал в нас дисциплину и учил жизни.

– Я вам покажу как надо. Неучи, будете у меня по струнке ходить, изверги!

Бранился на чем свет стоял.

Моего отца зовут Василий Петрович, знакомься. Чистый изверг, который живет с моей мамой уже более тридцати лет и все жизни учит. Работает простым шофером, то ли хлеб развозит, то ли молоко, я так и не понял. Да и мне все равно, если честно, его жизнь меня совсем не касается.

Василий Петрович любит повторять:

– Вот закончишь школу и сменишь меня, будешь тоже важным человеком в деревне.

Я смотрел на его жалкий вид, и у меня тут же собирался ком в горле от тоски. Я готов был разрыдаться в ту же секунду. Передо мной стоял мужик ростом около двух метров, с горбом на спине, пропахший машинным маслом и в кепке, которая давно уже утратила первозданный вид.

После буйства отца я подходил к матери. Тихонько обнимал и шептал ей на ухо:

– Мам, давай сбежим от этого изверга. Начнем новую жизнь, у тебя ведь есть мечта?

Мать вытирала слезы, прикрывала руками лицо, которое украшали синие подтеки, ее глаза были безжизненные и затуманенные, как у рыбы.

– Да ты что, сынок. Он мой муж, и я ему должна подчиняться, такой мой удел. Мы должны держаться вместе, несмотря ни на что. Да и мечты у меня никакой нет, это все глупости! Таким способом люди просто спасаются и хотят убежать от своей реальной жизни, витать в облаках – затея из дурацких, ничем хорошим это не закончится. Надо жить той жизнью, которая тебе дарована, и ничего больше не просить.

Я молча сидел рядом, гладил маму по волосам и обнимал. Большего я не мог для нее сделать.

Однажды я, конечно, попытался защитить ее от отца, но получил сам приличный удар, отлетел в угол, и темнота. Видимо, потерял сознание. Вот и вся моя помощь!

Пришло время нам познакомиться. Меня зовут Андрей, как я уже говорил. Я невысокого роста, с крупной копной рыжих волос, которые, видимо, перетекли ко мне с генами отца. Я ношу очки, так как стал обладателем худшего зрения из всей семьи, как ни бились надо мной врачи, ничего поделать не смогли. Ох отец и задал им жару – каждый врач, который встретился мне на пути по спасению зрения, запомнит его надолго. Как только доктор выдавал свое заключение, что зрение восстановить не получится, отец тут же, как горилла накидывался с кулаками:

– Понаберут неучей, а ты тут стой перед ними и расхлебывай.

Мы с мамой еле его оттаскивали.

В школе я прослыл очкариком, со мной никто не дружил и я был волк-одиночка. Все считали меня странным. Я все время таскался с книгами на уроки, читал на переменах и в столовой. Для меня они стали спасением от моей никчемной жизни. В них я мог влюбляться, драться с пиратами и выбираться из лабиринта леса. Учился я довольно неплохо. Ну, как ты понял, по-другому и не получится, иначе я останусь без башки с моим-то папашей.

Не могу ответить точно на вопрос, когда отец сделался таким. Может, причиной стало мое появление на свет. До этого, мама говорила, что с ним было терпимо. Пару раз пытался вроде замахнуться, но вовремя одумывался и сдерживался, но, когда появился я, он помешался на моем воспитании. Он свято верил, что только жесткая дисциплина сможет сделать из мальчика настоящего мужчину, а все эти разговоры про любовь – пустая бабская затея. Нет ничего на этом свете более уважаемого, чем мужская сила, говорил он мне с рождения. Мне кажется, эти слова просто въелись в мою кожу. Нужно проявлять силу. Однажды он мне сказал, что сегодня, мол, ты станешь настоящим мужиком, а не соплей бесхребетной. Мне было сложно догадаться, что он мне хочет предложить, а все было просто. Он мне сказал, чтобы я зарезал свинью и мы разделаем ее на мясо. Ты можешь себе представить, чтобы я перерезал ей глотку? Вот и я тоже не смог. Просто не хватило духа. Я струсил, вернее, это даже нельзя назвать трусостью, я просто не хотел причинять ей боль. Нож, конечно, я в руки взял, перед этим отец точил его не меньше получаса, и даже подошел к свинье. Мне хотелось доказать, что я не размазня, а могу годиться на роль настоящего мужика. Отец меня учил: как сказал мужик, так и все должно держаться в доме, только на одном слове настоящего мужика, по-другому ты себе уважение не заработаешь, и будет тебя жена в будущем как теленка водить взад-вперед на бечевке. Я подошел к свинье – она была привязана к столбу около сарая, земля уже давно напиталась кровью нашей скотины, даже дожди не могли ее смыть. Отец безжалостно расправлялся с животиной, причем даже проявлял к ней жестокость, пнуть ее там или ударить – для него это плевое дело. Так вот, вернемся к свинье. Отец не давал ей еды со вчерашнего вечера. Свиньи – умные животные и прекрасно чувствуют приближение своей смерти. Он поставил миску с едой около сарая, а сам отправился за животным. Вывел свинью из загона, она и ринулась к еде. Заранее он приготовил несколько крепких веревок и без проблем привязал свинью. Мне только оставалось перерезать ей глотку, и дело с концом.

Я посмотрел ей в глаза – взгляд устремился на меня, он был наполнен страхом, а я стоял и ныл, больше я ничего не мог сделать. Просто ныл. Я бросил нож и убежал. А мой отец смачно сплюнул, как будто он вообще жалеет, что у него такой сын получился, как баба.

– Тьфу, баба бесхребетная.

И ринулся меня догонять. Волоком потащил опять во двор. Поднял нож с земли.

– Смотри, щенок, как настоящие мужчины должны выглядеть.

Я закрыл лицо ладонями, а через пару секунд раздались последние хрипы свиньи. Я открыл глаза – свинья лежала на боку с перерезанной глоткой, из которой лилась кровь, а верхом на ней сидел отец с широкой улыбкой.

Мой распорядок дня строился так. В пять утра, и ни секундой позже, подъем. Если я не успевал выйти к завтраку вовремя, то тут же ко мне врывался отец и выливал на меня огромное ведро с ледяной водой, которую специально для этого приносил из колодца. Поэтому постепенно я приноровился действовать более расторопно, чтобы не принимать с утра такой душ. Мне уж больно не хотелось доставлять такой радости своему папаше, накося выкуси. Дальше завтрак и обычные ритуалы, почистить зубы, расчесаться, в общем, привести себя в порядок. Затем следовала обязательная помощь по хозяйству, без нее не проходило ни одно утро. Отец считал, что если ты ничего не сделаешь с утра во дворе, то ты лодырь и лентяй, а настоящий мужчина не может позволить себе такую роскошь. В восемь я отправлялся нести службу в школу и до обеда тянул лямку знаний. Тянуть надо было ее так, чтобы ни в коем случае не позорить отца, я должен первый отвечать на уроках, чтобы потом моим родителям говорили: какой у вас умный молодой человек. Одаренный и способный от природы. А отец расплывался в улыбке и, важно хмыкнув, говорил:

– Так понятно, есть в кого, с меня пример берет.

Хотя я даже не знаю, закончил ли он вообще школу.

После лямки знаний я приходил и делал уроки. На это дело отец мне выделял два часа, ни секундой больше. Он специально заводил будильник, и, как только тот звенел, откуда ни возьмись возникал отец. Складывалось такое ощущение, что он все это время караулил под дверью и выжидал в надежде, что я опоздаю. Но такой радости я ему никогда не доставлял. Поначалу я, конечно, доставлял, но как только получил пару раз линейкой по голове, начал ускоряться. Уроки от отца я усваивал быстро и уже привык к его замашкам. Теперь я понимаю, почему мама все время мне говорила, что такой ее удел: она просто привыкла. А точнее, мама тоже прошла ускоренный курс от отца. Привычка, она как заноза. Если застарелая и глубокая, то поддевай, не поддевай иглой, придется знатно попотеть, чтобы ее вытащить из кожи. Так и с привычкой. Если уж она настолько вросла, то тут хочешь не хочешь, отделаться от нее уже практически невозможно. Затем я опять занимался домашними делами, елозил веником двор, ублажал нашу скотину, носил воду из колодца и т. д. Отец считал, что если любишь жрать, то будь добр и работать не покладая рук.

Никто тебе на блюдечке ничего не обязан приносить, заруби себе на носу. Каждый раз он повторял эти слова, когда я лежал с температурой, а у детей это частое явление, лежать с температурой. У меня просто не было сил, чтобы заниматься домашними делами, а за столом, когда я выходил, с испариной на лбу от жара, еле волоча ноги, то у меня просто отбирали тарелку с едой. Мама никогда не вмешивалась в воспитательный процесс, просто потом приносила тайком еду, когда этот изверг уходил.

Да, я не сказал, в этом году я заканчиваю школу. Перестаю грызть гранит науки и вступаю во взрослую жизнь, со всеми трудностями этой чертовой взрослой жизни. Да, карьера шофера меня ждет, так и манит своей безоблачностью житейского бренного существования.

У меня есть еще одна особенность, которую я бы предпочел стереть из своей памяти. Но этот дефект подло меня преследует, как только я начинаю говорить. Поэтому очкарик – не единственное мое прозвище, его-то я ношу с гордостью, но есть и еще одно, которое меня жутко напрягает. Я заикаюсь. Да, поэтому в школе меня прозвали еще и Заикин. Как только учитель меня вызывал к доске, класс тут же гудел, как рой из пчел, а за спиной, пока я плелся, слышались смешки.

– О, опять этот Заикин сейчас растянется на полчаса, – раздавалось у меня за спиной.

Меня жутко бесило это, я не мог выговорить толком слова. Они предательски растягивались, как жвачка, которая приклеилась случайно на джинсы. Тянешь ее как можно быстрее, пытаешься оторвать, но она, зараза такая, наоборот, еще медленнее отходит от джинс. Так и у меня со словами. Я только вроде хочу ускориться, но все без толку, потому что еще больше начинаю заикаться. Так и свыкся я с мыслью, что просто буду медленно разговаривать, так хоть заикание не таким явным становится.

Это не врожденный, а приобретенный дефект. Мне было лет семь. Я захотел стащить конфету со стола, но ты помнишь, какой у меня папаша, у него же на уме одни принципы и воспитание настоящего мужчины. Иногда я жалел, что у меня нет брата, так бы было проще. Все воспитание делилось бы пополам. Но мне не повезло, я был один и все доставалась только мне. Если он сказал, нельзя брать со стола сладкое без разрешения, так и должно быть, хоть ты тресни! Так вот, я маленький подкрался к столу, залез на табуретку, потянулся ручонками за конфеткой, а тут он, возник из полумрака. Кааак замахнется на меня! Я взвизгнул, выронил конфету и замер. Вся бренная тяжесть его рук упала на мои ручонки. Знатный был шлепок, руки покраснели, а потом и вовсе покрылись синевой. Потом он орал как сумасшедший и бил мои руки до тех пор, пока на них не осталось живого места.

– Ты уяснил урок, маленькая дрянь такая! Нельзя в этом доме ничего брать без разрешения!

Урок я уяснил и с тех пор не смел ничего брать, не спросив и не получив одобрение своих действий. Вот с тех пор я и заикаюсь. Вот так тяжело мне приходится усваивать все уроки, ну ничего, со временем я так адаптируюсь, что больше не к чему будет придираться, накося выкуси.

Да, теперь я вроде, как и взрослый, но до сих пор не могу дать отпор своему отцу. Он верзила под два метра, а я щупленький, если подует чуть сильнее ветер, мне приходится знатно поднапрячься, чтобы не упасть. Да и привык я так жить, под гнетом и запретами, другого я никогда не видел.

Хотя есть все-таки один случай, который заставил меня прослезиться. Я иногда плакал, конечно, втайне и подальше от отца. Если бы он застал меня за таким занятием, я боюсь представить, что со мной бы сделал. Ныть – это только про баб, повторял он.

Однажды я увидел, как другие родители с нежностью и заботой обнимали свою дочь, которая получила травму при игре в волейбол, она сломала руку. Она плакала и стонала, как белуга. А папа с мамой кружили вокруг нее хороводы и причитали:

– Милая, успокойся, сейчас придет врач. Он поможет, потерпи немного, мы тебя очень любим.

Родители заключали дочку в объятия, гладили по голове и изо всех сил старались поддержать.

В моей семье не принято было говорить слова любви, а уж тем более обниматься. Помню, я подошел к маме, обнял ее и произнес:

– Я тебя люблю!

Из другой комнаты тут же принесся отец, как горилла ловко перепрыгивая с ветки на ветку, расправил грудь, наверное, для того чтобы кислорода больше набрать, ведь нужно громко орать, а для этого требуется прилично воздуха.

Схватил меня за руку и зарычал во всю глотку:

– Ты что? Кисейная барышня? Это что за цирк ты здесь устроил! Иди лучше займись реальными делами, накорми скотину или воды натаскай.

Любовь нужно еще заслужить, кричал он мне вслед. Это непросто взять и сказать «я тебя люблю». А что ты сделал для этого, щенок?

У меня не было друзей. Ни одного, от слова совсем. Гулять я не ходил, потому что мой день был расписан по минутам, с этим делом у меня строго. Да и считали меня все чудаком, я мог идти по улице и разговаривать сам с собой. Вот так иду себе и бубню под нос, сочиняю рассказы или разговариваю со своими героями один на один. Поэтому меня все сторонились, не просили даже списывать домашку, не били за углом, только называли «очкарик» или «заикин», посмеивались, и все. Никакого рукоприкладства не случалось, а я таким раскладом дел был доволен. Мне воспитательных работ хватало дома, я ни на что не нарывался, оставался в стороне от разборок, ходил мирно в школу и возвращался домой.

Как-то скучно живешь, Андрей, удивленно приподнимешь ты брови. Обернувшись на свою жизнь через левое плечо, я тоже так скажу. Есть у меня одна затея, под названием «мечта». Мечтать полезно, считаю я. Так ты находишь себя и есть все шансы скрыться от реальности, залезть в свой гамак на берегу реки, замотаться, как гусеница и сбежать в свой маленький мир, который ты изобрел только для себя. Такой, как хочешь именно ты.

Я хочу стать писателем. Таким настоящим, от которого у читателя бегают мурашки, а в героях каждый находит себя. Конечно, я ни с кем не могу поделиться этим, поэтому хожу и бубню себе под нос. Веду диалоги со своим миром, рассматриваю героев под прицелом микроскопа и увлеченно придумываю им имена и внешность.

Воспоминание

Я сидел совсем один в своей комнате, как нежно я ее называл – «моя каморка папы Карло». Карло в ней мастерил Буратино, а я оттачивал свою мечту и упражнялся в ремесле начинающего писателя.

Мне выделили один час личного времени перед сном. Отец с гордостью заявил:

– Ну, теперь у тебя есть свое время. Занимайся чем хочешь, только давай-ка без глупостей, договорились?

Я смотрел на него с благодарностью и даже с уважением, надо же, он выделил мне свое время, как у взрослого. Теперь я смогу заниматься, чем захочу. Раньше я прятался в сарае, чтобы засесть на подстилке из сена за книгу и улететь в страну своих фантазий. А теперь я могу полноценно развалиться на кровати, включать лампу не боясь, что меня сейчас отлупят, ведь я уже как час должен быть в кровати и видеть сны.

Но я использовал его не для книжек, скажу я тебе по секрету. Я начал писать свою историю детства, о своих надеждах и мечтах. Рассказывал страницам о своем отце, спрашивал их, почему именно нам достался такой и что я могу с этим сделать. Они проглатывали слово за словом, безмолвно молчали и были послушными слушателями. Я твердо решил, когда поставлю последнюю точку в своей исповеди, то отправлю рукопись в издательство. Конечно, я понимал последствия. Если я опозорю доброе имя отца, а в книге я явно подрывал его авторитет перед соседями, который он прилежно старался наработать всю свою сознательную жизнь, мне придет конец в прямом и переносном смысле этого слова.

За этим делом меня и застукал отец. Помнишь, он меня предупредил: только без глупостей? Так вот, она и произошла. Сколько криков-то было, хорошо хоть не всю мою писанину прочитал.

– Андрюха, ну сколько можно заниматься ерундой? Я думал, ты мне будешь помогать с машиной возиться, изучать строение ее. Научишься соединять синий и красный провода в электрике, а ты? А ты опять как кисейная барышня, – взмолился отец.

Я стоял потупив глаза, горло сперло от нехватки воздуха, и еле хрипел:

– Ну па-ппп-ппа, это моя м-мее-чта. Я хххоч-у пп-ис-ссать, – тянул я слова из последних сил.

Этому не бывать, заорал отец. Позвал свидетеля на растерзание моего сердца.

– Мать, иди-ка сюда. Ты посмотри, что этот щенок удумал. Писатель великий. Все твое воспитание, навоспитывала черт-те что. Сама глупая, так еще и ребенка за собой тянешь.

Все! Решено, после окончания школы ко мне пойдешь. А сейчас, будь добр, закрой и выбрось свою тетрадь или давай-ка мне, я сожгу, а ты иди полюбуйся, как она будет ярко гореть.

Я остался в своей каморке, такой же одинокий. Слезы бежали по щекам, и я дал себе обещание:

– Я все равно стану писателем! Ты мне не указ. Никто не имеет право отбирать мечту. Я не твоя собственность, я принадлежу только себе и распоряжаться буду сам своей судьбой.

Я сжал кулак для поднятия боевого духа.

Время судного дня пришло. Как я только ни оттягивал этот момент, он наступил быстро, как скоростной поезд, без остановок и выбора станции, на которой ты бы захотел сбежать. Я окончил школу, мне вручили аттестат зрелости, пожелали всего самого чудесного в моей взрослой жизни. А по сути отправили меня на все четыре стороны с хладнокровием и без жалости указали на дверь в новый для меня мир.

Это означало только одно: я попаду в цепкие лапы своего отца, и уж выбраться из них та еще работенка. Мне нужен план действий. Я опять сжал кулак, это стало неким талисманом верности боевого духа.

Я пришел домой, мама накрыла праздничный обед.

Ого, удивился я про себя. У нас отродясь не было в доме праздников, подарки мы не дарили друг другу, а уж тут просто пир.

Стол ломился от угощений, по такому случаю мама запекла целого поросенка. Видимо, намечалось что-то серьезное. Мама и отец сказали праздничную речь: я уже взрослый и теперь смогу самостоятельно себя кормить. Мама даже заплакала, она всегда не могла сдерживать слезы. Вот такая жизнь, сырая – я бы ее назвал.

– Мы положили все силы на твое воспитание, сын, – продолжил тираду отец. – Теперь и твоя очередь отплатить нам тем же. Завтра выходишь на свою первую работу, помощником шофера. А там дальше разберемся, – подытожил отец, выпрямил спину, поднял голову и гордо расправил грудь.

Я смотрел на все это действие с затуманенным и совсем безразличным взглядом, в точности как у поросенка на столе. С ужасом представил, что меня ждет впереди. Работа шофера – от страха и отвращения меня затрясло, лоб покрылся испариной, и я заплакал прям за столом.

Отец выпучил глаза от злости, мать побледнела. А я рыдал, что есть мочи.

– Все, закончился праздничный обед. Иди в комнату и приведи себя в порядок, противно на тебя смотреть, ничтожество сопливое.

Я поплелся в каморку, еле волоча ноги. За спиной вырос горб, шея опустилась, голова повисла и болталась, как у неваляшки, от собственной никчемности. Я уселся на кровать и еще сильнее разрыдался.

Я проснулся от лучей солнца, которые заполнили мою каморку, как будто мягко намекая, что пора тебе, дружок. Я закатил глаза от испуга, что сейчас войдет ко мне отец, водрузит кепку шофера, некий такой символ престижа.

Не успел я об этом подумать, как вошел отец. Он никогда не стучался, так как считал, что он единственный хозяин в доме и ему все позволено.

– Андрюха, пора вставать, опоздаем ведь. Тебе нужно зарекомендовать себя как ответственного человека, а ответственный человек никогда не должен опаздывать. Ты понимаешь, о чем я? У тебя пять минут на сборы.

Сегодня, в первый рабочий день, отец решил сделать послабление и отстранить меня на время от расписания. Позволил подольше поспать, все-таки бывали и у него проблески хорошего отношения.

Я кивнул своей рыжей гривой, в точности как конь в цирке, которого просят сделать поклон.

– Ах да, чуть не забыл, – развернулся отец.

Наглым образом прервал мои размышления – внутри меня поднималась волна гнева и злости, я опять сжал свой кулак. От ногтей мне становилось невыносимо больно, но я продолжал сдавливать тиски своего гнева. Отец молча протянул мне кепку. Да еще какую, свою старую, которая напрочь пропахла машинным маслом и потом. Меня чуть не стошнило прям на его руку, которая принесла мне этот атрибут серьезного человека.

Он ушел. Я разжал кулак, и на ладони остались следы, углубления от моей слабости. В комнате стояло одно лишь зеркало, старое и потрепанное жизнью. Такое ощущение, что оно впитало в себя все перипетии судеб людей, которые в него смотрелись.

Так вот, я тоже решил внимательно рассмотреть себя тем утром. Долго вел диалог сам с собой, спрашивал: а как же твоя мечта? И отражение щупленького юнца робко молчало, потупив взгляд. Ну и слабый ты, фу, противно на тебя смотреть – парировал я своему отражению. Слабость, она, знаешь, как яд. Поражает постепенно твое тело, заставляет корчиться и биться в мучительных содроганиях от собственной никчемности, а потом у тебя отказывается работать все живое, что есть в твоем теле, и ты умираешь. Слабость действует очень ловко и хитро, она ждет момента, пока ты не откажешь совсем, ляжешь тут в своей каморке и умрешь на диване. Задохлик Андрей. Ну беги, Андрюша, тебе ведь пора становиться взрослым человеком.

Я напялил белую рубашку, которую мне приготовила мама с вечера. Она была накрахмалена, чтобы воротник принял стойку смирно, а мне беспощадно сдавливал шею, как удав кролика. Я расстегнул одну пуговицу, чтобы уж совсем не удушиться этой серьезностью. Надел черные брюки.

– А как же кепка, – спрашивает отражение.

– Я так и не рискну ее напялить, уж прости.

Пора отправляться навстречу своему счастью или несчастью, подумал я. Во дворе меня уже ждал отец. Он окинул меня суровым взглядом, от которого меня прошиб пот на спине. Отец молча подошел ко мне, застегнул верхнюю пуговицу и махнул рукой, мол, поехали.

Не буду описывать весь свой день, думаю, ни к чему это. Да и интересного мало было, я только разгружал хлеб да слушал нравоучения отца. Аппетита совсем не было, и я сразу отправился в свою каморку.

Я метался по комнате, как раненый зверек. Смотрел на свое отражение, и мне в один миг показалось, что мне даже подмигнули – я – себе. Я опять сжал кулак, с такой силой, что у меня просочилась струйка крови. Запулил кепку куда подальше, отыскал свой рюкзак и давай метаться по комнате, собирая вещи.

Да, впервые в жизни я решил поставить на кон свою дальнейшую судьбу. Я решил сбежать. Если меня застукает отец за таким делом, то мне точно можно сразу же покупать наручники для собственной жизни. Меня прикуют надолго к моей каморке, чтобы я больше не занимался глупостями, да и хорошенько пройдутся по телу, чтобы урок был усвоен.

Дорогая мама!

Я тебя очень люблю и не хотел бы причинять тебе боль. У тебя и без меня есть тот, кто с легкостью это делает.

Я решил уйти, как говорит отец, во взрослую жизнь. Пойми меня правильно, я не хочу работать шофером, носить эту дурацкую кепку в машинном масле и быть похожим на отца. У меня есть своя мечта, я хочу стать писателем.

В этом доме мне никто не разрешит заниматься тем, чем я хочу. Однажды я попытался поговорить с тобой о твоей мечте, но ты мне внятного ответа не дала. Да и я понял, что ты уже привыкла так жить, поэтому с собой не зову. Ты не против, я попробую другую жизнь? Я знаю, она есть, о ней я читал в книгах. Куда я поеду? Разумнее будет не сказать об этом, так как я очень боюсь гнева отца.

Прошу за меня не переживай, я справлюсь. Мне очень будет не хватать твоих теплых рук и объятий. Спасибо за все, береги себя! Ты мой единственный родной человек на этом свете. Домой я больше не вернусь, только не плачь, пожалуйста. Как только я чего-то добьюсь в этой жизни и стану писателем, я дам о себе знать.

P. S. Мам, не ругайся на меня, но я возьму немного продуктов на первое время. Знаю, ты бы разрешила. Целую крепко и обнимаю!

Твой Андрюша.

Я аккуратно свернул послание маме, положил его к себе на кровать. Сложил все самое необходимое в рюкзак. Прокрался на цыпочках, как вор из своей комнаты через весь дом и дал деру. Сам не ожидая от себя такой прыти, я испугался и встал как вкопанный перед калиткой.

Я вглядывался в темноту и каждый раз вздрагивал от биения своего сердца. Ну и куда нам идти, бегали хаотично мысли, как муравьи. Но в эти минуты я себя зауважал прям, чувствовал себя неким храбрецом, который совершил по-настоящему годный поступок за всю жизнь. Мама бы мной гордилась сейчас.

На ум пришло только одно место, куда я мог сейчас пойти. Когда я развозил хлеб с отцом в этой вонючей кепке, то на окраине увидел заброшенные дома. Туда-то я и отправился.

Воспоминание

Я вспоминаю тепло маминых рук, которые вытирают поток слез с моих щек. Она прижимала меня к себе, пока не видел отец, и приговаривала:

– Что с него взять, вот такой он, своенравный, но быстро отходчивый. Не плачь, Андрюша, я тебя люблю.

После воспитательных работ отца, мама всегда приходила меня успокаивать. Напоминала мне, что я очень хороший паренек, добрый и открытый.

– А помнишь, как ты котенка спас с дерева? Он был напуган, взъерошен и истошно кричал, чтобы ему помогли. Ты тогда ничем от него не отличался, тоже стоял с выпученными глазами и с огромным желанием снять его оттуда. И полез. Конечно, сам свалился, так и не добравшись до котенка. Но твое огромное и доброе сердце не дало пройти мимо.

– Угу, – отозвался я, – помню, – и прижался еще сильнее к теплой руке мамы.

Она всегда приносила мне стакан молока и мое любимое овсяное печенье. Я шваркал молоком, откусывал печенье и уже забывал обо всем на свете. В те моменты мне было так спокойно. Никогда не забуду тепло маминых рук и вкус овсяного печенья с примесью соли от слез.

Я добрел до заброшенных домов. В полумраке они выглядели зловеще. Покосившиеся от времени ставни с облупленной краской, уже практически нет крыши и печная труба набекрень. Я поежился. Может быть, и не каждому человеку нужна свобода. Вот живешь ты, у тебя есть твой командир, и ты уже знаешь, как жить. А когда ты одиночка, то должен стать сам себе командиром, придумывать план действий, разрабатывать карты с маршрутами и в одиночку принимать решения. К какому классу я отношусь, пока непонятно. Я еще раз поежился и посмотрел на убогие дома.

Первый вариант я уже прочувствовал на себе, мой отец знатный командир и легко проложил нам с мамой карту жизни. Пора испробовать на себе второй вариант, и я уверенно шагнул, не забыв при этом сжать кулак.

Первая ночь прошла вполне сносно. Я спал, как младенец, мне снился сон, что я стою на сцене, в костюме, с бабочкой, что для меня совсем несвойственно. Я привык носить более расслабленную одежду, без официоза. И мне вручают награду за книгу, какую награду, я не запомнил, но отчетливо слышал, как зрительный зал взорвался в овациях.

Тут я подумал о доме. Представил, как мама нашла записку и расплакалась. А отец как всегда обзывался и орал. Мне стало тоскливо, я заметил, как по щеке потекла одинокая слеза. Но отступать было поздно, я не мог позволить себе такую роскошь, как вернуться домой и самовольно отдать себя на растерзание отцу.

Тем временем дома

Мама нашла записку, как я и предполагал. Села и заплакала, уткнувшись в листок.

– Как же ты, Андрюша, справишься один, – запричитала она. – Бедный мой, прости, что я не дала тебе жизни, о которой ты мечтаешь.

Разъяренный отец ворвался в комнату, вырвал из рук письмо, бегло прочитал:

– Ну и щенка ты воспитала, посмотри, что выкинул. Ничего, приползет домой как миленький, когда жрать захочет. Твое отродье.

И влепил пощечину жене с такой силой, как отбойный молоток расправляется со своей жертвой.

Целыми днями я сидел и писал. На пальце образовалась знатная мозоль, но я не обращал внимания на боль. Я сидел за столом и как одержимый перебирал исписанные листы, перечитывал, вносил правки или вовсе выбрасывал то, что мало походило на приличный кусок книги.

Через пять дней я понял, что у меня закончились все продукты и пора что-то придумывать. Тем более у меня появилась напарница, которой пришлось подавать завтрак, обед и ужин. А я был не против, зато не одинок. Мышь оказалась прекрасным слушателем и благодарным читателем, вечерами после ужина мы устраивались около печки, и я зачитывал отрывки из своей книги, а она восторженно издавала писки.

На следующий день я поплелся на рыболовную станцию. Устраиваться грузчиком. Меня без особых проблем взяли, работать никто не хотел. Погрузка и разгрузка рыбы считалась уж очень тяжелой и вонючей работой, но мне не привыкать. Платили мне копейки, но я спокойно смог теперь прокормить себя и свою напарницу. Ранним утром я приходил, работал по четыре часа сменами, отоваривался продуктами и шел домой. Спал пару часов, готовил и садился писать.

Писал я в любую свободную минуту, поэтому за месяц смог закончить книгу.

А однажды произошла встреча, которая была точно неожиданная. Да я бы даже сказал, нежеланная: я увидел отца.

Я направлялся на почту, отправить рукопись в издательство. За время отсутствия дома я заметно возмужал и окреп, на животе легко можно разглядеть кубики на прессе, а руки украшали округлившиеся бицепсы. Работа на станции стоила мне огромных усилий. Однажды я корячился с посудиной, доверху набитой рыбой, мое лицо покрылось потом, руки тряслись от тяжести, но я продолжал ее нести. На середине пути упал и почувствовал резь в спине, которая заставляла вертеться меня, как ужа. Я сорвал спину.

Вообще, жизнь одинокого командира поднакинула мне прилично возраста. У меня появилась щетина на лице, загар и ветер подарили морщинки вокруг глаз и на лбу. Руки огрубели, покрылись мозолями и язвами от постоянных ударов и порезов. Теперь мне явно можно смело дать лет так тридцать.

По дороге я встретил своего отца. Идешь спокойно по улице, думаешь о том о сем и видишь знакомую фигуру, которая вроде уже и стала чужой. Он меня сразу заприметил, вытаращил на меня глазенки и, пока мы сближались, пепелил взглядом издалека. Мы поравнялись. В одно мгновение мне показалось, что он сейчас расплывется в улыбке и обнимет меня. От этих мыслей мне стало так тепло, что на моем лице просияла улыбка.

Отец прищурил глаза, на лице появился оскал, обнажились передние зубы.

– Щенок! – процедил он.