Последний мятеж Щепетов Сергей
Плотно стиснутая толпа зашевелилась, пришла в движение, послышались протестующие возгласы.
— Ну-ну, — снисходительно ухмыльнулся полковник и кивнул. Сотник отдал команду, и солдаты внутреннего кольца недружно брякнули мечами о щиты. Гомон в толпе затих, и вперед протиснулись два старика, за ними вышли еще трое. Оказавшись на открытом пространстве, они испуганно озирались и инстинктивно жались друг к другу.
— Ага, вот они, наши старые друзья! Разве я вам не говорил (еще в том году!), что так жить нельзя? У вас недоимок по налогам столько, что их не покрыть, даже если продать всю вашу деревню! Говорил? М-да-а… А теперь, значит, еще и бунтовать вздумали? Бандитов прячете, мирных жителей убиваете? Ну-ка быстренько сказали и пальцем показали: кто? Не слышу!!
— Эт-то не мы, господин!… М-м-мы не… мы не знаем!
— Не знаете?! Вы тут ни при чем?! О, разумеется, конечно, само собой! Это ваш злобный бог покарал добрых ремтийцев, да? Ладно… Кто первый? Вот ты! — И, обернувшись к десятнику охраны: — Чтобы все видели!
Двое солдат закинули щиты за спину и вместе с десятником подошли к старикам. Ловко ухватив крайнего за одежду, они оттащили его на свободное пространство перед толпой. Заломив ему руки за спину, поставили старика на колени. Десятник поднял меч и замер в позе готовности. В толпе за внешним оцеплением послышались женские голоса, стенания, кто-то завыл в голос…
— Тихо!! Тихо, я сказал! Всем известна моя доброта! Не так ли? Я не буду устраивать вам бичевание, не буду ни жечь, ни варить живьем! Мы же, в конце концов, солдаты, а не палачи… — Полковник поднял над головой руку. — Последний раз спрашиваю: КТО? — Пауза. — Ну как хотите…
Он опустил руку, и десятник небрежно взмахнул мечом. Голова не полностью отделилась от туловища, солдаты освободили руки, и старик завалился набок, дергая ногами и заливая землю кровью. Тряпичная повязка слетела, и стала видна выстриженная в седых волосах полоса — от лба до затылка.
— Та-а-ак… — Полковник подошел и пнул офицерским сапогом полуотрубленную голову. Посмотрел на замершую толпу: — Та-а-ак! Бандитская метка! Ин-те-ресное дело, а?
На той стороне площади, где женщины плотно забили пространство между стенами домов, раздались вопли. Полковник поморщился, и пехотный сотник с тремя солдатами рысью устремился туда. Крики затихли.
— Это становится забавным, господа иревы. Не так ли? Следующий!
Процедура казни повторилась еще дважды. И оба старика несли тот же знак — полоса на голове.
Лицо полковника покраснело, белки глаз налились кровью — он явно впадал в бешенство, но пока еще сдерживал себя:
— Следующий!! — Рука поднята вверх. Пока солдаты тащили и ставили на колени очередную жертву, командир охраны подошел и, склонив голову (он был значительно выше ростом), что-то негромко сказал. Полковник опустил руку:
— Ты так думаешь? Сейчас проверим. Действуй!
Несколько негромких команд, и солдаты внутреннего оцепления, сделав два шага вперед и подняв щиты на уровень глаз, опять навалились на толпу. Они давили и стискивали людей, пока их щиты не начали касаться краями друг друга, образовав почти непрерывное кольцо.
Дождавшись, когда маневр будет закончен, командир охраны подошел к толпе. Он поднял меч и, дотянувшись окровавленным клинком через плечо солдата, сдернул повязку с головы ближайшего ирева. Человек закричал, забился, пытаясь освободить стиснутые соседями руки и прикрыть голову. Командир сбил еще одну повязку, и еще… Люди бились, кричали, и солдаты уже с трудом удерживали их.
Наконец охранник отошел. Солдаты, работая щитами и клинками мечей плашмя, с трудом восстановили порядок.
Полковник почесал мясистый нос и опять сложил на груди руки:
— Да, ты оказался прав — они все такие. Странно… К чему бы это, а?
Охранник заговорил вполголоса.
— Ладно: давай и это попробуем, — кивнул полковник. — Тащи его сюда!
Он обратился к притихшей толпе:
— Та-а-ак, господа иревы! Вы тут, значит, все сплошные бандиты, да? И место ваше на виселице, не так ли? Это вы хорошо придумали! Жалко только, что на вашу землю здесь ни один нормальный колонист не позарится! Последний раз показываю вам свою доброту и спрашиваю: кто убил людей на дороге? Или, может быть, кто-то из вас был в Желтых горах?
Ответом была тишина, только всхлипывали женщины за вторым кольцом оцепления.
— Значит, никто? Или все?! Ладно… Не хотите по-хорошему? Тогда сделаем так. Вот этого старика вы все хорошо знаете. Это — ваш наставник Аввин. У иревского сброда всего Нааха, как я знаю, он в большом авторитете. Он, говорят, даже буквы знает и книжки пишет! Непонятно только, зачем он живет в вашей дыре. Это, впрочем, его дело. А вот ваше дело — в другом. Я думаю, что великий и могучий народ иревов очень обрадуется, когда узнает, что вы отдали на смерть язычникам учителя Аввина. Не так ли? И все из-за каких-то бандитов!
Стиснутая щитами толпа заволновалась, пришла в движение, послышались крики. Полковник удовлетворенно улыбнулся:
— Мне нужны убийцы! Я жду!
Над толпой показались поднятые руки.
— Ну вот, уже лучше! Давайте их сюда!
Солдаты ослабили натиск, и командир охраны с двумя подручными устремились в толпу. Распихивая людей щитами, они хватали поднявших руки и тащили на свободное пространство за оцеплением. Восемь солдат охраны замкнули взятых в кольцо. Среди них оказалось двое мужчин среднего возраста и трое почти юношей. Шестого — худосочного пожилого мужчину — подтащили прямо к полковнику. По грязному, заросшему кудрявой бородой лицу человека текли слезы.
Полковник с сомнением покачал головой:
— Та-а-ак! Значит, ты убил шестерых ремтийцев? Или дрался с нашими в Желтых горах? Говори!!
Ирев отвечал на очень плохом ремтийском:
— Я… я убил, господин! Только я!
— Один — всех?! Силен! И чем же ты их, а?
— Я… да… Мечом, господин… Мечом… У меня был меч…
— Понятно!
Полковник посмотрел на командира охраны и кивнул на трупы старейшин:
— Давай его к этим!
— Выполняю!
Жертву оттащили в сторону и всадили под ребра острие меча.
Следующим оказался молодой широкоплечий ирев. Полковник насмешливо смотрел на него снизу вверх:
— Это ты, значит, разбойничаешь на дорогах?
— Да, господин.
— Бедность, наверное, одолела?
— Да, господин.
— И много денег ты у них взял? Ну! Сколько?
— М-м-м… Пять… Семь ронов, господин…
— Все ясно. Следующий!
От толчка в спину ирев упал на колени и не стал подниматься.
— Ну ты тоже бандит, да? Из пещер в Желтых горах?
— Да, господин…
— И ты напал, вместе с другими, на нашу заставу?
— Да…
— Ай-я-яй, как нехорошо! Как тебе не стыдно? Ты бросал в солдат камни или стрелял из лука?
— Камни, господин…
Говорить с последним кандидатом в убийцы полковник и не пытался — он устало махнул рукой, и еще один труп бросили в общую кучу.
— Господа иревы! Вы испытываете мое терпение! Я бы еще мог это простить, но вы демонстрируете полное неуважение к власти! Я что, по-вашему, похож на идиота? Но, кажется, мы ступили на правильный путь и, пожалуй, пойдем по нему дальше! Ну-ка… Аввина сюда! И… оружие к бою!
Солдаты отступили от толпы на полшага и выставили вперед острия мечей. Учителя, ухватив за руки, подтащили и поставили на колени на залитую кровью землю лицом к толпе. Полковник не спеша обошел его:
— Ну что, старик? Настало твое время трясти бородой! Объясни своим людям, что нехорошо убивать ремтийцев, ведь всякая власть от Бога, правда? Разве можно желать власти лучшей, чем власть нашего императора? Мы принесли вам закон и справедливость, а вы это не цените. Объясни им, что Ремту не нужны невинные жертвы — мы караем только преступников. А впрочем… Дело твое — можешь просто помолиться перед смертью!
Полковник отошел в сторону, взглянул на собственную укоротившуюся тень, на высокое уже солнце и приготовился терпеливо ждать: «Наверное, это бесполезно, и в конце концов придется просто забрать с собой парочку иревов покрепче и втолковать им, когда, где и как они убивали ремтийцев. Это ненадежно и хлопотно, но что делать…»
Аввин долго молчал, обратив лицо к небу. Затем, в напряженной тишине, он сделал жест омовения и заговорил. Сначала тихо, потом все увереннее и громче. Внутри и снаружи оцепления толпа отвечала стонами, всхлипами, вздохами.
— …Вспомни, Господи, что над нами свершилось, посмотри на поругание наше! Наследие наше перешло к чужакам, дома наши — к иноплеменникам. Мы сделались сиротами без отца, а матери наши как вдовы. Мы пьем нашу воду за деньги. Нас погоняют в шею, мы работаем и не имеем отдыха. Мы протягиваем руку к язычникам, чтобы насытиться хлебом. Отцы наши грешили, а мы несем наказание за беззакония их. Рабы господствуют над нами, и некому избавить от руки их!…
Слова старика звучали чуть иначе, чем обычный говор иревов. Полковник недоуменно взглянул на командира охраны:
— Он по-иревски? Ты понимаешь?
— Да… Это какой-то старый диалект. Они, наверное, и сами его не понимают. Скорее всего он читает по памяти ихний Свиток.
— Ну-ну, послушаем…
Голос старика постепенно креп. Он долетал уже до самых дальних домов на площади, в нем появились даже какие-то грозные нотки и некий ритм, как будто он читал стихи:
— …держит чашу — чашу гнева великого: МА!.. И полна чаша та, и осталась лишь капля, чтобы излился гнев Божий в мир этот: СЭ!.. Будет страшен день тот, ибо в правой руке держит меч Он разящий: АХ!.. Мы звали Его на воле и в рабстве, в малой радости и в горе великом: МА!.. Услышал Он голос народа и отверз уста свои: СЭ!..
Полковник вновь вопросительно взглянул на командира охраны. Тот недоуменно пожал плечами.
А ритм становился все более явственным, и толпа, кажется, начала отзываться на него — сначала дружным выдохом, а потом и невнятным шепотом. Командиры сотен, стоящих в оцеплении, сошлись и о чем-то заговорили, поглядывая на начальство. Они тоже ничего не понимали.
А ритм все нарастал, все явственнее звучал ответ толпы: короткая фраза и — МА!; еще несколько слов — СЭ!; опять короткая фраза — АХ!
В конце концов и полковник всерьез забеспокоился:
— Что это он, а? Молится?!
— Черт их разберет, командир…
Вот уже вместо нескольких слов в паузах звучат одно-два, уже можно различить слова ответа. Старик даже не говорит, а почти скандирует, воздевая руки к небу.
Это пора прекращать, но даже солдаты оцепления замерли с мечами в руках. Они чуть покачиваются, приоткрыв рты, и вот-вот сами ответят: МА-СЭ-АХ!!
Казалось, из всех присутствующих гипнотизирующе-странный ритм молитвы не затронул только двоих — приезжего учителя Лавепа и стоящего рядом с ним молодого ирева. Первый плакал и пытался молиться по-своему, но не мог сосредоточиться и в отчаянии шептал: «Нет, нет!.. Господи, только не…» Незнакомец же осматривался по сторонам, пользуясь тем, что стоявшие рядом солдаты окончательно переключили внимание на толпу.
Командир охраны не выдержал первым:
— Господин полковник, не пора ли?
— Он, кажется, уже сам закругляется!
Аввин, подняв лицо к небу, что-то выкрикивал в пространство над толпой, а она отвечала. Это было похоже на огромные кузнечные мехи, на неторопливую поступь гиганта — МА-СЭ-АХ!
Лавеп вздрогнул от прикосновения и открыл глаза: молодой ирев протягивал к нему левую руку открытой ладонью вверх. Старик, забывшись в отчаянии, все еще прижимал к груди расщепленные обломки своего посоха…
Лежа на плоской крыше, Вар-ка шептал Николаю в ухо:
— Вон того парня видишь? Он что-то замышляет. Если начнется заваруха — уходим к горе и ни во что не вмешиваемся! Понял?
— Понял, но…
— Тихо! Голову не поднимай!
На очередном выдохе Аввин качнулся назад и, не опуская рук, поднялся на ноги: МА-СЭ-АХ!!
Они посмотрели друг другу в глаза: полный отчаяния и боли взгляд Лавепа не встретил отклика, и старик содрогнулся. Плохо понимая, что делает, он разжал потный кулак и положил на ладонь незнакомца обломок палки…
Полковник передернул плечами, как бы стряхивая наваждение:
— Все! Пора кончать!
— Выполняю, командир!
Поднимая свой длинный кавалерийский меч, командир охраны шагнул к Аввину. Он чуть замешкался, соображая, что лучше: колоть или рубить?
Почти безумные глаза старика, казалось, готовы были выскочить из орбит — вместе с толпой, окруженной солдатами, он поднимался и опускался на гигантских волнах какого-то радостно-мрачного, бездонного и неотвратимо-жуткого экстаза: МА!-СЭ!-АХ!! МА!-СЭ!-АХ!!!
И еще раз — последний. Потому что это — все, потому что больше уже некуда, потому что дальше и ближе, выше и ниже только взрыв и бездна, край и бесконечность… все: МА!-СЭ!-АХХ!!!
Командир охраны решил все-таки ударить — сзади наискосок в основание черепа…
И как продолжение последнего «АХХ», как завершение выдоха или начало вдоха, как пронзительная трещина в мироздании — одинокий и жуткий визг: И-И-И-Я-А!!!
Закаменев в шоке, захлебнувшись глотком безнадежной, смертельно-немыслимой радости, люди смотрели.
Пять бесконечно долгих мгновений они смотрели.
Люди смотрели, как бьет бич их Бога.
Вар-ка был, пожалуй, единственным из присутствующих, кто разглядел начало движения. Предчувствие не обмануло его, и он верно угадал исходную точку следующей сцены. Молодой ирев, что стоял рядом с Лавепом в окружении солдат, незаметно забрал у старика палку. На втором слоге финального повтора он, резко согнув ногу в колене, ударил в пах солдата, стоявшего сзади. Не останавливаясь, двигаясь стремительно и экономно, он ткнул расщепленным концом палки в лицо солдата, стоящего справа (прикрыться щитом тот, конечно, не успел). Чуть присев на опорной ноге, сделал короткое сметающее движение правой — подсечка, — и третий солдат, пытаясь сохранить равновесие, отлетел в сторону. Дальше — два длинных разгонных шага, крик и прыжок.
Взмахнувший мечом командир охраны получил мощный удар двумя ногами в плечо и отлетел в сторону, сталкивая щитами двух своих подручных. Нападающий, как кошка, приземлился на ноги, но, вместо того чтобы продолжить атаку, схватил себя за пояс. Длинная засаленная тряпка полетела в сторону…
Миг неподвижности — ирев замирает в стойке: чуть согнутая правая нога впереди, левая рука с обломком палки отведена в сторону, в правой, выставленной вперед, извивается (?!) узкая полоса светлого металла.
Полы его халата распахнуты, видна безволосая грудь и мускулистый живот. Конец первой сцены.
На самом деле действие происходит почти без пауз — это доведенное до исступления сознание зрителей растягивает время. А оно, кажется, течет для участников по-разному.
И-И-ИЯ!!! — новый крик и вихрь движений. Странное оружие в руке ирева как бы растворяется в воздухе. В неуловимо-жутком танце мелькают его руки, ноги, полы халата.
Командир охраны и ближайший солдат выпускают оружие и валятся на землю. Другой солдат, сбитый на землю раньше, встает на ноги и устремляется за иревом, запоздало пытаясь прикрыть полковника. Он не успевает — ирев проносится мимо и атакует остальных охранников. Полковник кажется невредимым и по-прежнему стоит, сложив на груди руки. Солдат замирает перед ним и, оцепенев, смотрит, как срезанная голова командира начинает валиться набок.
Восемь оставшихся солдат охраны размыкают строй и, подняв щиты на уровень глаз, образуют полукольцо. Их длинные мечи, в отличие от коротких пехотных, остры и приспособлены для рубки. Они и сами не простая пехота — обучены драться в разомкнутом строю и даже в одиночку. Им, конечно, трудно быстро передвигаться, зато достать их из-под широких щитов почти невозможно.
Полукольцо стремительно сжимается, превращаясь в кольцо. Мелькают мечи — сейчас все будет кончено — куда ему деться? Вот сейчас! Только не зацепить бы на махе своих… Вот сейчас!! Но…
Но кольцо размыкается. Падает один, второй… Третий останавливается, изумленно глядя на обрубок руки, в которой только что был меч. Еще кто-то, мешая другим, пытается подняться: он еще не понял, что левой ноги у него нет…
Последние встают плечом к плечу, переходя к обороне. Ирев атакует. Он выбросил палку и уже не отводит ударов. Он змеится меж чужих лезвий, стремительно меняет дистанцию, перебрасывает оружие из руки в руку. Ни стука, ни звона — клинки не сталкиваются, только леденящий посвист, как плеть в руке палача…
Справа сверху под кромку щита, круговой вниз — перехват — слева сверху — нырок вниз — перехват… Еще одна отрубленная рука, клочья мяса, летящие из-за щита…
И-И-ЙЯ!!! — он один перед всеми.
Он неподвижен.
Белым огнем горит меч в его руке, отражая лучи полуденного солнца.
И этот крик, этот блеск взорвали мир, взорвали толпу — всю сразу: и стиснутую цепями солдат, и зажатую между домов вокруг площади.
На их глазах погиб десяток солдат, а вокруг сотни живых — разве в этом дело?! Они так ждали и дождались, они звали и были услышаны!
МА-А-А!! — и толпа в центре ринулась сразу во все стороны — на щиты, на мечи…
СЭ-Э!! — ей навстречу рванулись женщины и дети — на щиты, на мечи…
АХ-Х!! — смешалось все в кровавой давке безумия.
Вар-ка терпеливо ждал, когда Николай перестанет кашлять, хрипеть и плеваться после пробежки. Потом спросил:
— Ты понял, что это было?
— У того чувака? — Николай завалился навзничь на мелкую щебенку склона и раскинул руки. — Ну и месиловка!
— Разве это месиловка? — грустно усмехнулся Вар-ка. — Так, мелкий инцидент в захолустной деревушке второстепенной провинции могучей империи…
— Да?! — бессильно возмутился Николай. — А ты помнишь, с чего в нашем мире началось восстание Маккавеев?
— Смутно, — пожал плечами Вар-ка. — Но, в любом случае, они тут ни при чем. Здешние наиты сильно смахивают на ранних христиан твоего мира. Значит, аналогии надо искать среди более поздних событий. Хотя, может быть, такая мелочь вообще не была зафиксирована в вашей истории.
— Знаешь что?! — Николай резко принял вертикальное положение, и Вар-ка понял, что его незатейливая провокация удалась. — Знаешь что? Может быть, именно так появился тот, кто возглавил последний мятеж в Иудее?
— Это который «Сын лжи», что ли?
— Ошибка перевода! Он был просто «из Козиба»!
— Ладно, ладно! — засмеялся Вар-ка. — Вижу, что ты уже оклемался! Так что за штука была у этого парня?
— Слушай, не знаю! — честно признался Николай. — Может быть, это то, что называется «гибкий меч»? Кажется, у нас такие были в древности у китайцев и арабов.
— Ты видел?
— Нет, только читал. Но до чего шустрый парень!
— Женька, пожалуй, пошустрее будет.
— Согласен! Но «гибким мечом» он не владеет — это точно. Наверное, такое оружие в нашей древности имело хождение, но наверняка было очень дорогим и редким. Соответственно, можно предположить, что и мастеров такого меча были единицы. Какого дьявола я здесь оказался…
— Вот именно! — не дал развить ему мысль Вар-ра. — У тебя не возникло ощущения, что весь этот кровавый спектакль — провокация?
— У меня возникла масса ощущений, но…
— Но давай сматываться отсюда, — остановил его Вар-ка. — Мы собираем фактический материал для решения фундаментальной проблемы: почему амулет здесь работает, а там нет? Ты в достаточной мере познакомился с этим миром? Или хочешь хлебнуть еще?
— Хватит, пожалуй!
— Тогда пошли! — скомандовал Вар-ка и поднялся. — Осталась еще одна реальность, которую надо бы посетить. Там тебе, наверное, понравится!
— Знаю я эти твои реальности, — простонал Николай, пытаясь встать. — Из огня да в полымя!
Глава 2
Нельзя иначе
Последняя, размокшая и заплесневелая, краюха хлеба была давно разделена и съедена. Голод стал тошнотворно-привычным. Бить птицу, которой еще много встречалось по лесам и болотам, Свен запретил: добудешь ли, нет ли, а стрелу потеряешь или полдня искать по кустам будешь. На десятый день пути, правда, спугнули кабанье семейство и загнали-таки, взяли на копья большую старую свинью. По вечерам воевода сам теперь отрезал куски от туши и, чтоб не обидеть кого, раздавал, не глядя. Каждый обходился с долей как мог: кто в угли закапывал, кто на палке жарил. Дружинники устали и озлобились, но военный закон запрещает распрю. Под страхом позорной смерти запрещает, и потому все больше молчали воины, косились да обиды копили.
Свен и вида не подавал, что знает, куда идти. Он лишь старался держаться чуть левее Сварожьей стороны, где встает солнце, да уж больно редко видать его стало. О том был разговор на совете: на запад идти нет резону — сами оттуда; на севере, бают, и вовсе леса непролазные — одна меря да чудь там обитают; а на юге хоть и вольготно, но там все сплошь княжьи уделы — с шестью-то мечами не сунешься. Что там, на востоке, — никому толком не ведомо, знаемо лишь, что бегут-уходят туда смерды, бросая селища.
Пятнадцатого дня утро явилось в синеве да золоте. Оно бы и хорошо, да ледок под ногами похрустывает, и ночью мука одна: как ни прижимайся к соседу, а пробирает и сверху, и снизу. Свен счел ясный день доброй приметой и не поленился людей своих ободрить:
— Шибко-то не млейте, друже! Чую я: дело нам будет!
Пологий бугор в излучине речки, десяток малых землянок да две большие — в три-четыре венца над землей. По центру, где повыше, столб резной вкопан — Триглав, наверное. И огорожа со стороны поля есть — колья востренные вкопаны. Правда, того забора всего ничего: то ли поломан, то ли делан да брошен. Только и видать, что проем пустой для ворот, да от него в стороны шагов на полста, а с боков все открыто. И народец тут: мужички на опушке лесовал теребят — на весну пожог готовят; мальчишка голоногий верхом волокушу с сеном к воротам тянет, коровенки вдали пасутся, да бабы в земле ковыряются.
Свен хоть и принял удачу — Святовитову милость, но ликовать не спешил: почто в малом селище да две избы большие? Одна-то понятно, а вторая — уж не воев ли дом? А вон там, по-над речкой, вроде тропа торная вьется: что за тропа? Куда? На дальние гари? Только недосуг уже высматривать да вынюхивать — углядели-таки смерды с луга оружных всадников, руками показывают, перекрикиваются: кто к лесу подался, кто за забор спешит, да толку-то от того забора! Никуда, знамо дело, смерды не денутся, но собирай их потом…
Указал воевода: Итул с Тардишем — отогнать людишек и скотину от леса, а Лютя с Миланом и Адунем — прямиком в селище.
Хоть и не было в том нужды, да уж больно застоялись вои: мечи заголили и с криком да гиком…
От леса до огорожи всего-то на два полета стрелы с малого лука, но успел-таки Лютя обогнать Милана: шибко первым хотел проскочить в селище. Хотеть-то хотел, да неладно вышло: застряла в воротах волокуша с сеном. Пацаненок с перепугу лошаденку туда-сюда дергает, кричит, а толку — чуть. С налету едва ноги коню не переломал Лютя и, озлобясь, хотел было приложить мальчишку мечом, да не с руки оказалось — только пнул сапогом в стремени, губы и нос расквасил.
И заиграли, заплясали боевые кони меж крыш земляных, меж смердовых рубах да сарафанов небеленых. Завыли, заулюлюкали вои: наше селище, наше! Народец местный, как крысы по норам, разбегается, а не успел кто — плашмя по башке, да по спине плетью: наша власть, наша! Принимай, воевода, удел новый!
Мрачный и хмурый стоял Свен на бугре возле идола деревянного — то и правда Триглав оказался. Жевал хлеб воевода, вдаль смотрел, думу думал. Поначалу привиделось ему на тропе-дороге, что по-над речкой за лес уходит, будто вдали как бы скачет кто, только далече уже — не разобрать вовсе.
А селище-то пустым оказалось. И луга по реке немалые, и огнищ, кажись, в достатке, а припасов у смердов только самим не сдохнуть: сена чуток, да зерна горшок, а больше все репа да грибы сушеные. Или попрятали? Старшинка-то местный под плетью кричит, мол, недород был — то сушь, то потоп. Велел огня ему дать, да непрост оказался старшинка, ох непрост! Пойти, что ли, послушать, пока не помер, а то, кажись, уж голосить перестал…
Недовольно глянул Свен на Милана и разровнял сапогом кучку углей:
— Аль пытать не учен? Помрет дед до времени, кого тогда спросишь?
Милан хмыкнул и промолчал, пряча улыбку: «До чего ж они однолики — старшинка этот и Свен-воевода. Как одного отца дети: бороды, волосы, впалые щеки, носы… Оба широкоплечие да мосластые — ну как есть братья! Смешно даже: ведь то — смерд, а се — воин!»
Свен подумал и совсем отгреб в сторону угли:
— Все про недород поет? Ничо, мне скажет! — Он ухватил за волосы и поднял голову старшинки, глянул в лицо — тот был в сознании. — Скажешь?
— Скажу, все скажу…
— Где хлеб? Припас где?
— Нету… Забрали все давеча.
— Кто?!
— Вои… Вои княжьи забрали…
— Чьи? Говори, коль помереть седни хочешь, а то…
— Не обманешь? То — князя Рутича вои.
— Рутича?! Уж не Тычайлы ли сынок сюда дотянулся, а?
— Про то не ведаю.
— Где они?
— Тама, по речке… день ехать… Селище большое, богатое.
— Велика ль дружина у Рутича?
— Не ведаю… Може, четыре руки, може, и боле.
— Эй, Свен! — к ним подходил озабоченный Лютя. — Поспрошай-ка деда, куда мальчонка заныкаться мог? Все норы ихние перерыл, а — нету!
— Что за мальчонка?
— Да с сеном был на лошаденке рыжей. Запнулся я об него, как в огорожу-то въезжал. Оно бы и ничего, да примета дурная — надо б упокоить гаденыша. Тока волокуша вон стоит, а ни кобылы, ни мальчонки не видать что-то.
Свен вновь потянул вверх голову старшинки:
— Скажешь ли? Иль погреть тя?
Старик то ли сморщился, то ли улыбнулся:
— Сбег, видать, Ганька-то.
— И куда ж побег?
— Знамо куда — одна тут дорога.
— В селище?! Воев Рутича звать?
— Почто звать? Оне сами придут…
— Почему сразу не сказал, сволочь, что под рукой князя живете? Чего ради про недород пел?!
— Того и ради… Тесно жить стало ноне… Куда ни кинь — все одно. Те припас заберут, эти ли… Тех кликнуть — твои людишек в мечи возьмут, а не кликнуть — свои тем паче посекут для острастки, чтоб в другой раз звали. А припасу-то нет, ты ж последнее заберешь — тока ложись да помирай… Куда ни кинь, все одно: тесно жить стало ноне… — Старик закатил глаза и обмяк на веревках.
— Ах ты, падаль вонючая! — ругнулся Лютя. — Догнать бы, а?
— Догонишь теперь! — вздохнул воевода. — Кажись, его я с бугра и видел. Он-то далече уже, а ночь рядом. Куда потемну-то? Уж грузите что есть, да по свету и тронемся — не сидеть нам тута.
— Тесно жить стало ноне! — оскалился Милан.
Потом Свен бродил меж землянок и дровяных куч, смотрел, как его вои горстями пересыпают зерно из берестяных коробов в переметные сумы. Он смотрел и думал, что ни к чему это: перехитрил-таки его местный старшинка. С грузом-то да по местам незнакомым не уйти им от погони. По уму бы бросить все, да в седла и — ходу, ходу! Сколько ни есть еще до темна — все наше. Пронзительно и четко понимал воевода, что дело тут ясное, что Авось не поможет, что надо… Он даже воздуха в грудь набрал, чтобы слово сказать, но представил ночь в мокром осеннем лесу и… промолчал.
Они ушли на рассвете — злые, невыспавшиеся, со вспученными животами. Они ушли, растворились в промозглом осеннем тумане, зарубив по пути оставленную без догляда козу.
Нежилым казалось разоренное селище, но десятки глаз смотрели в сутулые спины воинов. В одной из верхних землянок, что ближе всех ко Триглаву, тоже не спали.
— Ушли оне, отче!
— Се — ладно… Помру я, сыне… Отвори-ка дверь, да крышу разбери — чтоб не мучаться мне…
— Сполню, все сполню! Тока… Переможешься, а? Отче? Не впервой ведь тебе? Переможешься?
— Не, хватит, сыне, — отмучался я. Аль не рад? Ты ж теперь старшиной будешь. Плохо ль учил я тебя, мало ль драл? Что завещано, сполнишь?
— Отче!
— Сполни, сыне, сполни: нельзя нам иначе. То отец мой — дед твой — задумал, я всю жизнь, считай, готовил, а ты — сполни. Говори послед, что помнишь, — послушаю.
— Дык, говорено ж не считанно раз! Ну коли хочешь… По морозам первым, но до снега еще, идем до семи ден по реке вниз. Тама сани-волокуши ладим. Как река да болота встанут, идем ко восходу.