Собачья смерть Чхартишвили Григорий
Марат ходил в нерусской толпе, озирался. Вдруг замер.
Справа от входа, вдоль стены, были телефонные будки. Он уже несколько раз скользнул по ним взглядом, но не догадался присмотреться.
Агата была в самой дальней. Не разговаривала, просто стояла. Что-то держала в руке, но не телефонную трубку. Не отрываясь смотрела в одну точку — вверх.
На купола церкви? Но что в них такого?
Часы на Спасской башне начали отбивать полдень. После первого же звучного удара Агата подняла руку выше, и теперь стало видно, что она держит маленькую кинокамеру — то самую, которой снимала «семинаристов» на даче. Что она снимает? Взлетевших от звона ворон? Ничего больше в той стороне не происходило. Только на фонарном столбе возился монтер, держал в руках длинную белую трубку — должно быть, менял перегоревшую лампу.
Нет, это была не лампа, рулон бумаги. Монтер развернул его, повесил себе на шею, повернулся к гостинице.
Плакат!
Крупными буквами, размашисто, намалевано: «ПРАГА, МЫ С ТОБОЙ!».
Монтер взмахнул сжатым кулаком, тряхнул головой. Рыжие волосы заискрились на солнце. Агата снимала.
Рогачов закоченел.
Вот что они придумали! Не просто выйти на площадь, как «семинаристы», где демонстрантов сразу скрутили и никто ничего не узнал, а сделать съемку, которую потом увидит весь мир! И будет знать, что не все русские — безмолвное стадо, что в СССР есть сопротивление!
Какая идея! Это уже не красивый, но бесполезный интеллигентский жест, не зряшная жертва. Это удар по Системе!
Через несколько секунд кто-то из иностранцев заметит плакат и тоже начнет снимать.
Только Марат это подумал, как в толпе перед входом началось колыхание. Нет, туристы акцию не заметили, а если кто-то и увидел, то не понял, что на плакате написано, но несколько человек в штатском, непонятно откуда и когда появившиеся, забегали, замахали руками. «Инсайд плиз! Инсайд плиз!» — кричали они.
Ничего не понимающие японцы и итальянцы, галдя, двинулись к дверям. На фонарный столб никто не смотрел, даже фарцовщики, уставившиеся на странную суету. К ним трусцой побежал милиционер, и парни пестрой гурьбой кинулись наутек.
— Проходим внутрь, гражданин, проходим, не задерживаемся! — прикрикнул на Марата швейцар.
— Да-да, — пробормотал Рогачов, оборачиваясь.
Рыжий всё размахивал кулаком, разевал рот, что-то кричал. Неважно, что слов не слышно. На пленке будет видно: человек протестует.
Внизу собралась кучка людей. Половина в милицейской форме, половина в штатском. Тоже махали руками, что-то кричали, задрав головы. Из гостиницы бегом тащили две лестницы. Агата снимала.
Как точно просчитано, восхитился Марат. Они знали, что служивые, которых в таком месте, конечно, хренова туча, сконцентрируют всё свое внимание на иностранцах. Рыжего, разумеется, арестуют, он к этому готов. Такого лихого парня тюрьмой не испугаешь. Агата же спрячет свою миниатюрную камеру в сумку и преспокойно уйдет, пока гебешники с милиционерами топчутся вокруг столба.
Всё так и получилось.
Двое мужчин в серых костюмах быстро лезли вверх по раздвинутым лестницам, остальные стояли, смотрели вверх. Толпа иностранцев перед входом стала меньше, но внутрь прошли еще далеко не все. Из будки неторопливо вышла стройная девушка с сумкой через плечо. Дело сделано. Главное снято.
Агата направилась в сторону улицы Разина. Шла, оглядывалась. Марат через головы низкорослых японцев смотрел то на нее, то на столб.
Серые были уже прямо под Рыжим. Пытались ухватить его за ноги, он брыкался. Сорвали плакат. Один вцепился Рыжему в запястья, другой возился с ремнем, которым лже-монтер был за пояс прицеплен к столбу.
Вдруг закричали.
С фонаря сорвался, рухнул вниз какой-то темный, бесформенный, как показалось Марату, ком. Звук удара. Хруст. Люди под столбом сначала отскочили в стороны, потом снова сомкнулись, над чем-то наклонились.
Пронзительный вопль:
— Миша-а-а-а!
Агата бежала назад.
К ней подскочили с двух сторон, вцепились, вырвали сумку.
Марата пихали в спину.
— Инсайд, инсайд, квик!
Втолкнули в двери.
Из вестибюля, через стекло, он пытался понять, что происходит снаружи, но там были одни милицейские спины — моментально выстроилось оцепление.
— What is happening? — спросил японец у женщины со значком «Интуриста» на жакете.
— Unfortunate incident, — ответила та. — An electrician fell from a lamp post[11].
Мимо шли двое в серых костюмах, хмурые.
— …Всмятку. Мозги на асфальте, — говорил один.
Второй сказал:
— Собаке собачья смерть. Главное — пленку засветили?
Непрочитанная книга
Из Книги Пятой
«Говорят, что самую просветленную из всех когда-либо существовавших книг написал мудрец по имени Мудзай и что называлась она «Путь десяти тысяч путей».
Мудзай не писал свой труд сам, а диктовал ученику, утверждая, что для полета мысли следует смотреть не вниз, на бумагу, а вверх, в небо.
Самадхи снисходило на мудреца, только когда он катался на лодке по заливу перед бурей. В такую погоду ученик нанимал лодку с кормщиком и двух дешевых женщин низменного поведения. Учитель садился на нос, смотрел на предгрозовые облака, а куртизанки пели некрасивыми голосами вульгарные песни. Величественность небес в сочетании с безобразием земного бытия открывали Мудза дверь к пониманию жизни.
Однажды во время прогулки он сказал ученику: «Сегодня я продиктую тебе самую важную главу, которая разъяснит взыскующим Истины, на каком Пути ее можно найти, и после этого книгу можно будет считать законченной».
Мудзай стал изрекать мысли непревзойденной ясности и силы. Кормщик волновался и говорил, что пора поворачивать к берегу, пока не налетел смерч, но учитель и ученик его не слушали, они были слишком увлечены.
И налетел смерч, и порвал паруса, и сломал руль, и смел за борт кормщика. Лодку повлекло в открытое море, навстречу гибели.
Но к ладье был привязан малый челн с веслами. Поместиться в него могли только двое.
«Учитель, скорее садитесь, пока нас не отнесло далеко от берега!» — воскликнул ученик.
Куртизанки заплакали, прощаясь с жизнью, они знали, что для них места в челне нет.
«Пусть сядут эти женщины», — ответил Мудзай.
«Но их жизнь презренна, она не имеет никакой ценности! Вы же — живое сокровище страны Ямато!».
«Их жизнь презренна и не имеет ценности, а я живое сокровище, — согласился Мудзай. — Но если я сяду в челн, я останусь живым, однако перестану быть сокровищем. Лучше быть мертвым сокровищем, чем живым ничтожеством».
«Тогда я останусь с вами, — склонился перед Мудзаем ученик, — но давайте передадим гетерам вашу мудрую книгу. В ней — истинный Путь, ее должны прочитать люди».
«Мудрость, переданная блудницами, утрачивает свою цену, — ответствовал Мудзай. — А самая лучшая книга — та, которая пишется не словами, а поступками».
Ученик остался с учителем, и они утонули вместе с «Путем десяти тысяч путей», а людям эту историю поведали спасшиеся женщины низменного поведения. Им мало кто поверил, потому что продажные девки вечно выдумывают небылицы.
Но я им верю».
Читать бесплатно другие книги:
