Незапертая дверь Метлицкая Мария

© Метлицкая М., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Незапертая дверь

Погода диктовала настроение. Погода командовала людьми. От нее зависели. Обсуждали ее вяло, но постоянно.

Город, и без того серый, мрачный, с низким, пугающим и давящим на психику небом, с раннего утра погрузился в густой, плотный сизый туман.

К полудню туман немного рассеялся, зато озверело набросился дождь – злой, колючий, холодный, настоящий ноябрьский.

Все ждали снега, снежка, который бы чуть оживил мрачные улицы, прикрыл безобразия в виде мусора и собачьих экскрементов, припорошил, прибелил, осветил. Но нет, снега не было даже на ноябрьские праздники, вернее бывшие праздники – сейчас их никто не справляет. Однако вспоминают: да, именно в эти дни почти всегда выпадал первый снежок.

Вслед за дождем с низкого неба, как из решета, посыпалась мелкая снежная крупка, но не долетала до земли, а уже в воздухе таяла и исчезала.

Катя нехотя поднялась со стула, дошла до закутка, где стояла кофемашина, а в пластмассовой сухарнице лежали скромные сушки, принесенные добрым человеком, там же стояли и разорванная коробка с остатками кубиков рафинада, и узкая баночка с сахарозаменителем – в их модном офисе многие следили за весом.

Она сварила двойной эспрессо, добавила чайную ложку воды, бросила два кубика сахара – уж ей-то лишние килограммы точно не грозили.

Хотелось есть, но в столовую, находящуюся в соседнем здании, соединенным с их корпусом длинным стеклянным коридором, идти было лениво.

Вздохнув, взяла три сушки, чашку с кофе и вернулась за компьютер.

За окном было грустно. Темно, ветрено, мокро. Сыпала снежная крупа, резко упала температура – оконный градусник уже показывал минус два. Ночью точно подморозит, а значит, с утра будет гололед.

Катя поежилась. Как же она ненавидит зиму! Катя любила тепло. Солнце, море, теплый песок. Сосны и дюны. Осень и зиму она не жила, а переживала, перетерпевала. В эти месяцы ей хотелось одного – надеть теплую бархатную пижамку и непременно носки, поставить на тумбочку свою любимую поллитровую, со щенком лабрадора, кружку со сладким чаем, рядом положить коробку мармелада, два мандарина и яблоко, нырнуть в кровать, закутаться в одеяло и блаженно закрыть глаза. Но самое главное – выключить телефон! Или забыть его в ванной, чтобы не слышать, не слышать, не слышать – ни писка, ни дребезжания, ни вибрации. И никого не слышать, вообще никого! Ни друзей, ни коллег, ни начальника. Ни даже маму! Уйти в спячку до весны, как медведь.

Ага, как же! Невозможно. Не то что до весны – до следующего дня! Если ее потеряют – ох, страшно представить, что тут же начнется! Мама, Верун, начальник, коллеги, заказчики! И Чемоданов. Наверное.

Мама будет рыдать и литрами пить валокордин. Верка сначала впадет в ступор, а выйдя, помчится в полицию, где устроит такое! Бедные полицейские… Коллеги начнут перезваниваться и сочинять страшные версии. Чемоданов примется обзванивать важных людей, и будет объявлен план-перехват.

Да, лучше не исчезать, потом не разгребешься.

Катя допила кофе, вымыла чашку и вернулась на рабочее место. От яркого дневного освещения болели глаза. Топили так сильно, что першило горло и сохла кожа. Крем для рук стоял на столе у всех женщин.

Часы показывали без пяти минут пять, а это означало, что рабочего времени оставался час. С одной стороны, ерунда, а с другой – много. Последний час тянулся, как резиновый. А главное впереди – еще предстояло добраться до дома. Задачка не из легких. На дорогах будет ад.

От пяти – или шести? – чашек кофе Катю мутило. Обедать она не ходила, и можно было представить – а с воображением у Кати, как у художника, проблем не было, – что в пустом и обиженном желудке плещется литр черного крепкого кофе.

Наконец рабочий день закончился, и все радостно и шумно повставали со стульев. У лифта толпился народ. Говорили, естественно, о погоде. Женщины надевали платки и шапки, мужчины поднимали воротники курток.

У входной двери застывали – выходить в этот мрак было страшновато.

Но самые отчаянные бросались за дверь, как в холодное море.

Народ потянулся к метро.

Катя добежала до своей машины, нырнула в нее и включила мотор.

«Ничего, ничего! – подумала она. – Пять минут – и будет комфортно. Не то что им, бедолагам. Правда, они, бедолаги, спустя полчаса или час окажутся дома, а когда там окажемся мы, автомобилисты… Вопрос».

Дворники еле справлялись с ветром и дождем, но в машине уже разливалось блаженное тепло.

«Ну, по коням!» – бодро сказала себе Катя и выехала с парковки.

Мимо проехала и просигналила голубая «Тойота» коллеги. Катя бибикнула в ответ.

Все было так, как, собственно, и ожидалось – машины еле ползли. Дорога была похожа на медленно движущуюся змею. Ужасно хотелось спать, и Катя врубила бодрящую музыку.

Как ей хотелось в теплые края! На бережок с травкой или песочком, возле журчащей серебристой речки или гладкого блестящего недвижимого, как зеркало, озера. Не говоря уж про море, теплое, нежное, бархатное. Как хотелось яркого, жаркого солнца, горячего песка, запаха водорослей!

Но где оно, это тепло, где это солнце и это море… Сейчас это точно не для нее. Потому что отпуск намечается только в августе, а до этого августа как до луны.

В общем, сплошное расстройство.

Ну почему человек живет не там, где ему хорошо? В климате, который ему не подходит и где у него постоянно депрессивное настроение? Кажется, как все просто – взять паспорт, купить билет и оказаться там, где ты будешь счастлив. Где каждое утро станет радостным и уютным, где тебе захочется жить, бегать по утрам на пустынной набережной и любоваться на голубую застывшую воду, завтракать на открытой солнечной террасе с видом на море или на горы, пить кофе и апельсиновый сок, есть круассаны. Сок, кофе и круассаны можно найти и дома, но тогда не смотреть в окно, потому что сразу теряется смысл.

А эти безумные пробки, отнимающие полжизни?

А нервы? Нервы везде – в пробках, магазинах, на работе. Потому что народ устает. От мегаполиса устает, от суеты, от погоды.

Ладно, как есть. Нечего жаловаться. А может, еще все получится и ей удастся изменить свою жизнь.

Зазвонил телефон, и Катя со вздохом вынырнула из сожалений и мечтаний. На дисплее высветилось – «Верун».

Верун, Верка, Верунчик – лучшая и самая старая подруга.

– Привет, – сказала Катя.

– Ты где? – без ответных приветов ответила невоспитанная подруга.

– В пробке, где же еще. Еду с работы, если тебе это слово знакомо! – съехидничала Катя.

Это была их обычная манера разговора: они постоянно друг друга подкалывали и почти никогда друг на друга не обижались.

Колкость Верка пропустила мимо ушей – много чести.

– Где – в пробке? Конкретно! – потребовала она.

– Господи, где, где, – с раздражением ответила Катя. – Тебе-то какая разница? Такая задница, что разницы нет!

– Я спрашиваю, где! – Голос подруги звучал угрожающе. – Ты далеко от дома?

– Неблизко, – вздохнула Катя. – А что?

– А то, – все так же сурово ответила Верка. – Срочно дуй на Мосфильмовскую!

Оторопевшая Катя делано рассмеялась:

– Да что ты! Прям так и дуй! И прям на Мосфильмовскую?

– Прям так и дуй! – подтвердила Верка. – Никуда не сворачивая!

Катя набрала побольше воздуху:

– Вер Андреевна, – ангельским голосом сказала она, – а вы, уважаемая, не желаете объясниться? Ну или сказать пару слов? Зачем мне, собственно, дуть и дуть не сворачивая? По какому такому случаю? Что-то важное, не позволяющее обождать? Событие или происшествие вселенского масштаба? Меня ждет сказочно богатый жених на белом «Майбахе»? Ну, как вариант. Или подарок в виде бриллиантового колье от королевы Елизаветы? Ну вдруг старушонка решила со мной поделиться? Дети и внуки ведут себя плохо, а я, Катя Воронцова, вполне ничего. А может, мой тайный поклонник передал тебе ключи от особняка на Рублевке? Что же там меня ждет, чтобы я, мечтающая о чашке горячего чая и бутерброде с ветчиной, о теплой пижаме и родной, самой любимой кроватке, о книжечке, о сериале, о покое, наконец, дула на эту твою Мосфильмовскую? Я устала, как сто чертей, за эту неделю, я пашу, как папа Карло, в отличие от некоторых. Сегодня пятница и конец рабочей недели, и я еле жива. Вера! Мне хочется материться! Мне всегда хочется материться, когда я слышу тебя и твои идиотские предложения или приказы! Вера, ты меня слышишь? – Катя уже кричала.

– Неужели всегда? – расстроенно переспросила Верка. – Прям точно – всегда?

– Что – всегда? – не поняв, оторопела Катя.

Верка засмеялась:

– Материться – всегда? Остроумная ты наша!

– Ну ты и дура, – выдохнула Катя.

Но напряжение было снято. В детстве и юности они часто цапались, но так же быстро мирились – поссориться с Веркой было проблемой. Поэтому и дружили так долго.

– Ладно, – примирительно и устало сказала Катя. – Не всегда. Но очень часто. Вер, я еле живая! Вот честно. За все деньги мира никуда не поеду. Ни на Мосфильмовскую, ни даже ближе! Думаю об одном – доехать домой. Доехать и рухнуть. Но тебе не понять.

– Прижмись к обочине, – скомандовала Вера. – Встань, слышишь! А то врежешься, не приведи господи, и я буду виновата.

– Прижалась, – соврала Катя.

Какая обочина! Поди прорвись к этой самой обочине! Машины в четыре разрешенных ряда и пятый – куда ж без него, – самообразованный недисциплинированными водителями. А таких в столице большинство.

– Встала? – недоверчиво уточнила Верка. – Ну тогда слушай. Внимательно слушай. Короче…

– Вот именно! – перебила ее Катя. – Помни об этом!

На очередную подколку Вера не среагировала.

– Примерно два года назад, по осени, было довольно прохладно, моросил мелкий дождик, и Юля моя прогуливалась с Шопеном. Тот сделал свои дела и тянул Юлю домой, ты же знаешь, какой он любитель дождя. Вдруг картинка – на мокрой скамейке сидит старушонка. Жалкая такая, в потертом пальто, в бархатной шляпке прошлого века, в таких же перчатках и с сумочкой. Глаза у старушки закрыты.

Ну Юля моя и подумала: «Трындец, померла старушка. Что делать, кого вызывать?» Короче, маман растерялась и засуетилась, тычет в телефон, пытается вызвать «Скорую».

А во дворе как назло никого! Но странное дело – Шопен спокоен. Обычно собаки чувствуют, если покойник. А этот обнюхал бабулю и пошел дальше. Тут Юля сообразила – подошла к старушке, подергала за рукав, а та и глазоньки открыла! И стала извиняться: вот, типа, старая вешалка! Села и уснула! Милая такая, интеллигентная. Ну из обломков, ты понимаешь.

– Из каких обломков? – не поняла Катя.

Вера вздохнула:

– Прежней жизни, Кать. Я еще помню таких на Арбате. Шляпки, шарфики, перчаточки. Авоська с кефиром. Эх… Но теперь по понятным причинам старушки исчезли. Так вот, – с воодушевлением продолжила Вера, – не отвлекай! Проводили Юля с Шопеном бабулю, довели до квартиры, обменялись телефонами и попрощались. Ты мою матушку знаешь: и «звоните», и «обращайтесь», и «не волнуйтесь, я рядом!»

Но бабуля ее убедила, что она со всем справляется и ничем ее не обременит. По крайней мере, очень будет стараться. Есть у нее и социальный работник, и знакомые, и соседи.

Но ты ж мою мать Терезу знаешь – Юля позванивала бабуле, угощала пирогами, Что-то приносила из магазина.

В общем, они подружились.

В хорошую погоду вместе гуляли, болтали о том о сем, бабуся оказалась собачницей и полюбила Шопена.

– Слушай, Вер! – не выдержала Катя. – Давай покороче! Ты во сколько сегодня встала? В двенадцать? А я в семь, Вер! И отработала день! И сейчас ты в теплой квартире пьешь кофе и куришь свой айкос! А мне, Вер, до дома как до луны. И вообще – зачем мне эти подробности?

– Потерпи, – безапелляционно ответила Верка, – и все станет ясно.

«А ведь не отвяжется, – с тоской подумала Катя. – Верке скучно, спешить ей некуда. Вот ведь зараза!»

Тем временем Вера продолжала:

– Пару лет назад у Эмилии – ее звали Эмилия, Эмилия Рейнардовна, папаша был латыш или литовец, не помню, да это и не важно.

– Да что ты? – с деланым удивлением воскликнула Катя. – Неужели не важно?

Верка невозмутимо продолжила:

– Пару лет назад, – повторила она, – у Эмилии умер муж. Детей у них не было. А людьми, между прочим, они были непростыми! Он – известный ученый, что-то в области химии, она – художница на «Мосфильме», тоже известная. Знаешь, сколько картин она сделала? Я услышала и офигела! Вся наша советская классика, представляешь? Все, что мы в детстве смотрели!

Так вот. Мне еще тогда маман сказала: «Познакомься с Эмилией Рейнардовной, предложи свою помощь. Она на ногах, мозги в полном порядке, никаких старческих закидонов, и самое главное – никаких родственников! Вообще никаких! В смысле, близких, московских. Есть какая-то двоюродная сестра в Молдавии, но с ней они сто лет не общаются». Ты поняла? – с нажимом спросила Верка.

– Квартира? – вздохнула Катя. – Ну что сказать… Юлия Павловна беспокоится. Хочет, чтобы у тебя было собственное жилье. А что тут такого? Юля – мать. Ты – балда и разгильдяйка, все понятно. Короче, предложила тебе взять бабулю под опеку?

– Ну да, – усмехнулась Верка. – Но главное, чтобы Мусику ее любимому, сыночке дорогому, наша квартира досталась! А дочка – пусть сама зарабатывает! Ну да, все понятно! А то мы не знаем! Вот почему она Мишке не предложила?

– Перестань, – отозвалась Катя, – ты не работаешь, свободного времени куча, ты одна, живешь недалеко, а у Мишки семья, двое детей, и живет он на другом конце города. Не придумывай, Вер! Все логично.

Комментариев не поступило. Странно. Обычно на эту больную тему – кто у матери любимец – Верка реагирует быстро и болезненно.

– Я, разумеется, отказалась! – с пафосом ответила Вера. – Буду я из-за квартиры! Это сейчас бабушка на ногах и при голове, а что будет завтра? Вот именно. Ну и послала я Юлю подальше. Все, не психуй, выходим на финишную прямую! Ты, кстати, где?

– На обочине, – соврала Катя. – Давай закругляйся!

– Ну вот, – продолжила Верка, – ты уже поняла, что квартирка бабулькина мимо. Недавно Эмилия, царствие небесное, отправилась в лучшие миры, написав завещание молдавской сестрице, потому как больше некому, ну и сестрица эта приехала, подала заявление на вступление в наследство и заторопилась к родным берегам. Там у нее дети, внуки, сад, огород, от столицы бабка молдавская ошалела, жалуется, что голова кругом, и хочет квартирку освободить. Катька, короче! Тотальная распродажа! Sale, sold, finish total! – Верка наконец замолчала. Переводила дух.

Катя не понимала, как реагировать – наорать на Верку, коротко, но емко обложить или бросить трубку, рассориться на несколько дней?

Она молчала.

– Кать! – жалобно подала голос Верка. – Ну ты чего? Там столько добра! И все за копейки – молдавская тетка ни черта не понимает! Говорит, мне все равно, и так, типа, свалилось богатство, и хлам этот, рухлядь – только бы вынесли. Короче, магазин фиксированных цен, где все по пять, знаешь такие?

– Вер! И вот из-за этого, прости, говна, я потеряла час времени? Ты предлагаешь мне приехать и ковыряться в старушечьем барахле? В чужих тряпках? У тебя как с головой, Вера? Или ты издеваешься?

– Дура! – ничуть не испугавшись Катиного гнева, ответила та и передразнила: – «В барахле, в старушечьих тряпках»! Да там антиквариат, кретинка! Юля сказала, комоды старинные, лампы какие-то, тарелки настенные! Вазы, посуда! Бабка ведь не простая была, из бывших! К тому же – всю жизнь на «Мосфильме»! Неблагодарная ты, Воронцова! Юля, благородный человек, условие родственнице поставила – первой запускаем нашу Катьку, а потом всех остальных! Там уже соседи ломятся, знакомые всякие! А значит, есть на что посмотреть! У тебя право первой ночи! А ты, зараза? Бедная Юля твердит: «Катюша строит свой дом, Катюша дизайнер, Катюша обставляет дорогие особняки и квартиры, Катюша обожает барахолки и блошиные рынки, Катюша любит старинные штучки!» – Веркин голос дрожал от негодования.

«Еще пять минут, и мы разругаемся», – подумала Катя.

Такое бывало не раз: ссорились и накоротко, и надолго.

Как-то не разговаривали полгода. Обе переживали, мучились. Уступила Катя.

Из-за чего они тогда поссорились? Кто бы вспомнил! А казалось, что навсегда.

– Ладно, Вер! Извини. Просто я очень устала. Говорю же, пятница, конец рабочей недели. Погода эта дурацкая. Ты же знаешь, что зимой меня нет! Извини, Верун, не обижайся! И тете Юле большое спасибо! Правда, про «строю дом» вы немного загнули. – Катя невесело усмехнулась. – Ну ладно, все, еду, Вер! А ты там, у мамы?

– Дома я, – буркнула Верка. – А Юля караулит. С виду бабка простецкая, но хитрая, мечтает, чтобы все вынесли поскорее. Соседей оббежала, по двору раззвонила. Но Юля стоит насмерть, ты ее знаешь! Так ты где, Кать? Сколько осталось?

Катя переключила навигатор на Мосфильмовскую. «Не надо врать, никогда не надо врать, – подумала она. – Никогда у меня не получалось, нечего и пытаться». Навигатор выдал маршрут: сорок минут. Не так много при нынешней ситуации.

Катя отчиталась и повторила вопрос:

– Так ты будешь?

Верка засуетилась:

– Попозже, когда, не знаю, есть одно дельце.

Все ясно. Дельце – это очередное свидание. Мужик с какого-нибудь дурацкого Тиндера или наподобие. Ой, не дай бог, влипнет подруга! Дура, конечно, а с другой стороны… Где взять мужика, если ты не работаешь и сидишь дома? Где познакомиться, если ты никуда не ходишь? Как устроить личную жизнь, когда тебе за тридцать?

Терять Верке нечего: квартира чужая, машины нет, денег тоже. Аферисты ей не страшны. Но все равно, конечно, опасно.

Верка ушла от матери не так давно, несколько лет назад. Юлия Павловна, для Кати тетя Юля, была женщиной славной, современной, своей. Но это для Кати, а с Веркой они бодались почти ежедневно. И Юлю можно было понять – Верка давала ей прикурить. Еще как давала! С самого детства.

Мишка, Веркин брат, был мальчиком спокойным, послушным и тихим. Учился прекрасно, посещал секции, увлекался рисованием. А Верка росла пацанкой, оторвой: рваные брюки, ссадины, разбитые коленки. Училась она неважно, секции тут же бросала, закурила в тринадцать, впервые поцеловалась тогда же.

Юлин муж, отец Верки и Мишки, свалил к новой жене и в воспитании не участвовал. Правда, деньжат подкидывал и привозил из заграничных командировок подарки.

Верка подарки брала – с паршивой овцы хоть шерсти клок, а обиженный и гордый Мишка не брал, чем очень радовал Юлию Павловну. Мать он любил до самозабвения. Ну и разумеется, жалел. Та отвечала взаимностью.

Юлия Павловна была женщиной героической – научилась шить и вязать, из одной курицы могла сделать обед на неделю, и никто не был голодным. Потом Юля пошла на бухгалтерские курсы, устроилась в совместное предприятие и стала хорошо зарабатывать. Замуж больше не вышла – а могла бы, ухажеры у нее водились, Юля была женственной, милой, хорошенькой. Но замуж – нет, не дай бог, а вдруг избранник обидит ее детей!

Кстати, жертву эту дети приняли как должное, и спасибо никто не сказал.

Мишка окончил институт, работал в банке на неплохой должности, женился на хорошей девочке, родили детей. Все у него было как надо. Он оставался маминой радостью, гордостью и отрадой.

С Веркой все было сложнее. Институт та бросила, пару лет жила со странным и мутным парнем по имени Лева. Занимался этот Лева чем-то непонятным, но явно с криминальным привкусом. Карты, выпивка, странный бизнес, странные люди в доме.

А потом Лева пропал. Верка искала его, трясла его друзей и знакомых, нанимала частных детективов, но никаких следов не нашли. Когда кончились деньги за оплату квартиры, она вернулась домой, а спустя полгода пошла работать в ларек у дома: газировка, пластмассовые пупсы, глянцевые журналы, газеты, сувениры. Платили копейки, но на сигареты и трусы, как говорила Верка, хватало.

Для Юли, умницы и трудяги, это была трагедия. Дочь она пилила без передышки. Умоляла получить профессию – любую, хоть головой, хоть руками. Да что угодно, только чтобы быть при деле.

А Верка, приходя из киоска, валялась на диване и смотрела бразильские сериалы.

А потом появился сосед Костик, влюбленный в нее с начальной школы. Костик, странный, смешной и нелепый, Верку обожал и сделал ей предложение. Та ответила, что ей надо подумать.

С замиранием сердца Юля ждала ответа. К слову, партия эта была неплоха – у Костика имелись собственная, доставшаяся от бабушки однокомнатная квартира, старенький «опелек», и работал он в телефонной компании.

За три месяца до свадьбы Верка и Костик заселились в бабушкину квартиру.

Родители Костика от выбора сына в восторге не были, но лучше пусть будет знакомая семья и знакомая девушка, чем эти приезжие проходимки, гоняющиеся за московской пропиской.

Верка, конечно, не суперневеста, зато из приличной семьи.

Купили кольца, платье и костюм. Заказали ресторан.

А накануне свадьбы Верка дала отбой. «Не люблю, не хочу и вообще отстаньте от меня!»

Костик плакал, как ребенок. Уйти из квартиры Верке не дал. Ушел сам, вернулся к родителям. А Верке сказал: «Устраивай жизнь, а там посмотрим». Обалдев, та не нашлась, что ответить.

Юля рыдала, Шопен, чудесный пес породы корги, ей жалостно подпевал.

Мишка сказал, что Костик полный идиот. Катя с ним согласилась.

Родители Костика требовали срочного Веркиного выселения. Костик ответил им коротко, но очень емко. Испуганные родители замолчали и перестали здороваться с Юлей.

Верка мучилась угрызениями совести, но продолжала жить в Костиковой квартире и каждый день обещала взяться за ум, устроиться на работу и покинуть чужую жилплощадь. Все этого ждали, но больше всех Юлия Павловна, потому что умирала от стыда.

Только Костик ждал другого. Он ждал, что Верка одумается и его позовет. Вот тогда-то у них начнется новая и прекрасная, абсолютно счастливая семейная жизнь. Любовь творит чудеса, где-то он это слышал. А Костик был очень доверчив. И еще он, Костик, тоже сотворит чудо. Он любимую «высидит».

В общем, все ждали развязки. Только чего ждала наглая Верка?

Она нигде не работала, на еду и сигареты ей подбрасывал брат Мишка, да и Юля, хоть и скандалила с дочерью, но, как любая мать, все-таки жалела и привозила кастрюльки с провизией. Не забывал неудавшуюся невесту и Костик, он тоже что-то подкидывал.

Катя скандалила с лучшей подругой, пыталась убедить ее, что работать необходимо, рассказывала, какое счастье ни от кого не зависеть, стыдила ее, называла клещом, паразитом и прихлебателем, но Верка была непробиваема. В какой-то момент они перестали общаться. Ну а потом, как было не раз, помирились.

Верка была нахальной, ленивой, бессовестной, и все-таки ближе нее у Кати никого не имелось. А Верка была верным другом. Верка была не болтлива, Верка не сплетничала и, самое главное, никого не осуждала. Верка была доброй и смелой и всегда заступалась за обиженных и слабых. Верка была доброй до идиотизма, из тех, кто снимет с себя последнюю рубашку.

И при всех ее, мягко говоря, чудачествах и странностях, Верка умела выслушать, дать совет, да просто поддержать в тяжелые минуты.

А таких минут было много.

Да и дружбу длиной во столько лет не перечеркнешь и в окошко не выбросишь.

Катя пришла в новую школу в третьем классе после развода родителей. Двухкомнатная квартира на Большой Пироговской после развода была поделена честно – однокомнатная на Профсоюзной бывшей жене и дочке и комната в коммуналке отцу. Правда комната была в центре – в «спальники» отец, родившийся и выросший в центре, переезжать отказался.

Катя стояла у окна и смотрела на Профсоюзную. По обеим сторонам самой длинной московской улицы текли реки машин. На одиннадцатом этаже был слышен постоянный, непрекращающийся гул, который немного угасал к середине ночи.

После старой, любимой и родной школы новая, пахнувшая краской и тушеной капустой, Кате не нравилась. Все там было чужое. «Но что поделать, такая жизнь, – с тяжелым вздохом сказала мама. – Мне, кстати, тоже несладко – раньше ходила на работу пешком, а сейчас…» – И она махнула рукой.

Кстати, еще года полтора после учебы Катя ездила в старую школу.

Где-то с месяц Верка наблюдала за Катей. А потом подошла и сказала: «Пошли домой вместе?»

С того дня они подружились.

И постепенно благодаря новой подружке Катя привыкла и к новой школе, и к новому району. Он ей даже понравился.

Недалеко был лес, где девочки кормили с рук белок. Совсем рядом – Ленинский проспект со множеством магазинов, кафешек и кинотеатров. В чешском магазине «Власта» они зависали, рассматривая бижутерию. В югославском «Ядране» стояли за голубым лаком для ногтей. В немецком «Лейпциге» убивались за трусиками с кружевами.

Первые влюбленности, первые проблемы с мальчиками, родителями и учителями – все делили пополам.

Веркина мама Юля и Катина – Ольга стали приятельницами. Судьбы похожи: развод, раздел имущества, воспитание детей в одиночку. Обеим было несладко. Только спустя много лет, став взрослыми, подруги обсудили и удивились – а ведь мамы тогда были совсем молодыми! Наверняка им хотелось любви, отношений, крепкого плеча и поддержки, а они тащили все сами.

С отцом Катя общалась примерно раз в месяц. Встречи эти были почти формальными: кафешка, киношка, немного денег «на шпильки». Катя смотрела на него и думала: «Странные люди эти мужчины. До развода этот сейчас почти чужой мужчина был самым трепетным, нежным и заботливым отцом. Что с ним стало, что такого произошло, что и он, нервно посматривая на часы, кажется, отрабатывает номер?»

– Отвык, – объясняла мама. – Мужики не так привязаны к детям, как женщины. Ну и вообще, – усмехалась она, – запомни: они из другого теста, и никогда не жди от них того, чего они в принципе дать не могут! Хотя, конечно, бывают и исключения.

Со временем встречи стали более редкими. К тому же отец женился. Первое, что он сделал при встрече, – с гордостью показал фотографии со свадьбы.

Новая жена отца впечатления не произвела: женщина и женщина, стройная, светленькая, с невыразительным, заурядным, но вполне милым личиком. В принципе мамин типаж. Но мама была посимпатичнее, повыразительнее, поярче.

Ну да бог с ними, были бы счастливы.

С Нонной, отцовской женой, Катя познакомилась через несколько месяцев.

Жили молодые в Нонниной квартире в районе Измайлово. Стандартная двушка со стандартной мебелью, ничего примечательного. У стандартной женщины стандартный интерьер. Но чисто, хозяйкой Нонна оказалась хорошей.

Стол был уставлен всевозможными закусками, тоже стандартными, привычными, но вкусными – салат оливье, селедка под шубой, холодец, пирожки.

Отец ел и нахваливал. Нонна смущалась.

– Любишь ее? – спросила Катя отца.

– Ценю, – усмехнулся отец. – Да и пора было к бережку прибиваться, не мальчик. Знаешь, как одному? Да и годы, дочь, годы.

– Я про любовь.

– Про любовь, – затягиваясь, повторил отец, – про любовь, говоришь? А про любовь я не знаю, – честно признался он. – Вот с Ольгой у нас была большая любовь. Казалось, что навсегда. Интересы общие, молодость общая. Друзья. Ребенок, в конце концов. И что на выходе? А на выходе, дочь, развод и раздел имущества. А ты говоришь – любовь…

«Не любит он эту Нонну, – подумала Катя. – “Прибился к бережку”. Ну и ладно, пусть будут счастливы».

Но почему-то ее это утешило.

У них вправду была любовь, у ее родителей. Катя помнила, как они целовались в коридоре, а она, маленькая, страшно смущалась. Была хорошая и крепкая семья: по выходным лыжи или вылазки за грибами, консерватория или театр, застолье с друзьями. Шумные, веселые, молодые! Отдых на море, где отец учил ее плавать, а по вечерам на набережной они сидели в кафе – родители пили шампанское, а Катя ела мороженое.

Было счастье, было, но куда все исчезло, куда испарилось? Отец «прибился к бережку», мама одна…

Разве кто-то из них стал счастливее?

Повзрослев, Катя спросила у мамы:

– Ты ни разу не пожалела?

Та пожала плечами:

– Не знаю. Молодость. Амбициозность. Дурные были, не уступали друг другу. Лезли на рожон, что-то доказывали, а что – не помню. Ты представляешь – не помню! Выходит, ничего серьезного? Дураки – думали, если уступишь, если согласишься, то потеряешь себя. А ведь любили друг друга и понимали.

Грустно. Ужасно печально и грустно. А жизнь почти пролетела – маме к пятидесяти, и вряд ли она устроит свою личную жизнь.

Получив профессию дизайнера интерьеров, Катя стала хорошо зарабатывать. Конечно, не сразу, а постепенно, когда заработало сарафанное радио. Спустя несколько лет уже она выбирала клиентов, а не они ее.

Оформляла квартиры и загородные дома – в те годы они росли как грибы. От заказов в стиле хай-тек и минимализм Катя отказывалась – не ее. Белые стены, мебель на хлипких ногах, неудобные диваны, лаконичные светильники – холодно и казенно.

Катя любила английскую классику, стабильность и традиционность, массивность и изящество – Уильяма Морриса и Томаса Чиппендейла. Старую добрую Англию, с тяжелой устойчивой мебелью, уютом, комфортом, множеством картин и картинок на стенах, с тонкой, в цветочек, посудой, занавесками с кружевом, цветами в горшках.

Но все же самыми любимыми Катиными стилями были ар-деко и ар-нуво.

Климт, Муха, размытые и неяркие лилии на обоях, изящные бронзовые светильники с цветными плафонами, плавные, без углов и резкостей, детали интерьера, ладьеобразные вазы, конфетницы и сухарницы, рамы для зеркал и картин, полукруглые кушетки, мягкие пуфы. Стиль тонких, хрупких красавиц в тюрбанах и летящих полупрозрачных платьях, с мундштуками в тонких аристократических пальцах, с черной обводкой вокруг глаз, и длинными, до талии, в несколько рядов, бусами.

Но ценителей такого стиля было немного. Неожиданно разбогатевшие соотечественники требовали интерьеров, кричащих о несметных богатствах.

Катя спорила с ними, ругалась, уходила, иногда возвращалась, но уже на своих условиях. Если с ней соглашались, начиналась работа.

Работала она упоенно, не помня о времени, забывая о личной жизни. А когда сдавала заказ, закрывалась в своей квартире и пару дней приходила в себя.

В те годы ей удалось заработать и на свою квартиру, и на хорошую машину, и на квартиру маме – рядом, конечно, рядом. Двухкомнатную, в новом доме, с пятнадцатиметровой кухней и двадцатиметровой спальней.

Дизайн квартиры Катя делала сама.

Мама зашла в свой новый дом после того, как было все готово, стояла мебель, висели шторы и светильники. Это было Катино условие.

Мама прошлась по квартире, прислонилась к стене, закрыла лицо руками и заплакала. Катя гладила ее по голове, как маленькую девочку. И в эти минуты ей казалось, что мама ее маленькая дочка. Мама была совершенно счастлива и все приговаривала, что на такое она и рассчитывать бы не смела.

– Ну а теперь устраивай личную жизнь! – велела Катя. – И уходи с работы. Я тебя прокормлю.

С работы мама не ушла, еще чего! И в клубы знакомств не записалась. Зато поехала в Палангу, в спа-отель. Путевку купила Катя.

– Трудно привыкать к роскошной жизни, – смеялась мама, – но знаешь, приятнее, чем к плохой.

В Литве Ольга Евгеньевна познакомилась с мужчиной, вдовцом, врачом из Ульяновска. Завязался нешуточный роман. Игорь – так звали маминого знакомого – прилетал в Москву каждые выходные. И все, казалось бы, было прекрасно. Ольга Евгеньевна помолодела, похудела, и наконец у нее загорелись глаза.

Уже всерьез обсуждали переезд Игоря в столицу, подыскивали работу, а в родном городе он начал продажу квартиры. Но тут, как говорится, случилось непредвиденное. Заболела и слегла мать Ольги, Катина бабушка.

Начались бесконечные больницы, врачи и неотложки. Точного диагноза не было, сплошные предположения. А бабушка не вставала.

Что делать – Ольга Евгеньевна забрала ее к себе.

Игорь затормозил со своим переездом.

У бабушки улучшений не было, Ольге было не до Игоря, и нанятая Катей сиделка положение не изменила.

Игорь приезжал реже, накоротко, и эти сутки они проводили в гостинице. Так продолжалось три года, и постепенно затихло.

Однажды он позвонил и сказал, что собирается жениться.

Так закончилась мамина новая счастливая жизнь. Она впала в депрессию, ходила со стеклянными глазами, а Катя думала об одном: «Слава богу, есть деньги!» Есть возможность оплачивать частных врачей, частные клиники и санатории. Через три месяца после бабушкиной смерти Ольга Евгеньевна и Катя отправились в кругосветное путешествие.

«Не судьба мне пожить счастливой семейной жизнью, – с грустной улыбкой вздыхала Ольга Евгеньевна. – Выходит, мой путь – путь одиночки. Ну и ладно, так даже привычнее. И уж точно спокойнее. Да и вообще – два раза любила, была счастливой – и хватит! Другим и этого не выпадает».