Пояс шахида Пучков Лев

Полковник вообще, как и подобает хорошему руководителю, имеет индивидуальный подход к каждому члену команды и к каждой жертве команды. В отношении Сыча, например, у него железное правило: если обстановка стабильная и не требует немедленной готовности к бою, с утра этого индивида «грузить» не следует. А если уж возникла необходимость «грузить» — то после соответствующей предварительной подготовки.

Сыч — ночной хищник. Днем он любит спать, а утро для него — самая болезненная пора.

— Готов, — хрипло пробурчал Антон, выпив первую чашку кофе и несколько сориентировавшись в обстановке: несмотря на открытую форточку, в зале воняет табачищем, лицо у шефа помято, глаза нездорово блестят, бумаги в пачке на столе поубавилось, в мусорной корзине черный пепел — полковник имеет обыкновение жечь черновики. — Сказали же — утром займемся… Всю ночь работали?

— Разгонялись, — Шведов выдернул из пачки «Парламента» очередную сигарету, извинился машинально перед некурящими младшими коллегами, прикурил. — На семь часов имеем следующее…

Пока Сыч с Мо отдыхали после трудов неправедных, полковник думал, а Джо и Сало попрактиковались в роли вульгарных скокарей (квартирных воров). Данное мероприятие относилось к разряду рискованных, и в другой ситуации постарались бы обойтись иными методами получения информации. Однако время поджимало: завтра приговор, первоначальный план, тщательно выверенный и отработанный, летел к черту, и вообще, при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что нужно экстренно рожать что-то принципиально новое.

Рожать в режиме цейтнота полковник ужас как не любил и, если уж приходилось это делать, старался принять все меры, чтобы максимально обезопасить себя от ошибок. Поэтому Сало и Джо погуляли после полуночи возле дома, где проживал архивариус с супругой, дождались, когда народ угомонится, и внаглую полезли в интересующий команду адрес. Замок на двери архивариуса даже отдаленно не напоминал казенную часть гаубицы «Д-30» или артиллерийскую буссоль, однако Сало при помощи нехитрого набора юного слесаря вскрыл его буквально за минуту.

Пропавшую из архива папку с чертежами земской управы в квартире не обнаружили. Зато нашли два трупа — архивариуса и супруги…

— Можно было не рисковать, — буркнул Антон. — Я примерно так и предполагал. Кровь на обложке паспорта, надрез…

— «Примерно» меня не устраивает, — покачал головой полковник. — Если с человечка по уму взять литр крови и выкупать в ней его паспорт, человечек через пару дней может вернуться на рабочее место. Или куда-нибудь в подвал, на нары. Теперь мы уверены, что это не так…

Убийцы выказали специфические навыки, свидетельствующие о некотором опыте весьма неприятного плана. Трупы лежат в ванне с соленой хлорированной водой, вентиляционное отверстие наглухо замазано шпатлевкой, дверь в ванную по швам залеплена скотчем.

— Они что — воду на вкус пробовали? — удивился не совсем проснувшийся Сыч.

— Рядом с ванной валялись десять пустых упаковок из — под соли и одна — из-под хлорки, — полковник недовольно хмыкнул. — Просыпайся быстрее, вникай.

— Да вник в принципе, — Антон взял турку и без колебаний налил себе последнюю треть кофе — порцию Шведова.

— Итак, вот факты… — Шведов принялся загибать пальцы — хамство младшего осталось без внимания: когда полковник анализирует, он не реагирует на подобные мелочи. — За несколько дней до приговора в городе вдруг объявляется Ахмед Сатуев. И под чужим именем посещает суд, якобы на предмет дачи каких-то второстепенных показаний;

— примерно в это же время архивариус забирает из хранилища инженерный план земской управы и совместно с супругой ложится в ванну с хлорированным рассолом;

— обычный воровской «майданщик» вдруг ни с того ни с сего проявляет повышенный интерес к забредшим на огонек товарищам, желающим получить смешную информацию о расположении клетки. Интерес настолько велик, что «майданщик» сразу по уходу вышеупомянутых товарищей звонит тутошнему «вору» — Ахмету. Ахмет быстренько присылает бригаду для разбора. Результат разбора опустим — он был предсказуем с самого начала.

И последнее… В «нычке» майданщика обнаруживается паспорт убитого архивариуса! Какая приятная неожиданность! Если только такое определение в данном случае уместно… А надо было посмотреть другие документы — наверняка там был и паспорт жены!

— Хорошая мысля всегда приходит опосля, — не проснувшийся до конца Антон так и не взял в толк, каким об разом им мог бы пригодиться паспорт супруги архивариуса, но не преминул заметить: — А я бы завершил список таким вот фактом: «вор» местный Ахмет хорошо относится к чеченам. И добавил бы, что это — как его там, эмм… A! Last, but not least.[32] Вот так.

— Не понял, — Шведов озабоченно уставился на свою правую руку. — Перетрудился?

— Просто молодость вспомнил, — Антон смущенно зевнул, прикрыв рот ладошкой. — Не обращайте внимания. Что там дальше?

— Дальше ничего, — Шведов перестал ходить, оседлал стул задом наперед и, уложив локти на спинку, глянул на часы. — А теперь, в свете новой информации, быстренько убеди меня в том, что наш первоначальный план все ещё годен к исполнению…

Антон допил кофе и перевернул чашку на блюдце. Затем аккуратно снял чашку и принялся сосредоточенно рассматривать рисунок на кофейной гуще. Убеждать полковника он не собирался, поскольку это было бесполезно: если Шведов просит убедить его, значит, окончательно принял решение отказаться от первоначального плана. И не трогательное беспокойство о ближнем тому виной — Шведов может страдать чем угодно, только не склонностью к филантропии.

К команде Шведов относится как хороший мастер к дорогому инструменту точной настройки. Если инструмент испортится или, паче чаяния, совсем сломается, мастер будет сильно переживать. Потому что придется долго искать подходящий новый инструмент, шлифовать его, подгонять, доводить до ума, вкладывая в него частичку своей души. В связи с этим вывод: инструмент нужно беречь и использовать правильно. Сами понимаете — ежели ватерпасом забивать костыли…

— Клетка здесь ни при чем, — кофейная гуща выдала какого-то мерзкого циклопа с похотливой физиономией. — Если бы мы уперлись в клетку в самом начале, ничего лучше все равно бы не придумали.

— Зато у нас был бы вагон времени, — Шведов с сожалением покрутил головой. — Да уж… Приговор завтра. У нас остались сутки.

— Первоначальный план совсем не годится? — прямо спросил Антон — У вас есть другая задумка?

— Есть. Завтра послушаем приговор и… поедем домой. Или поймаем Ахмеда и будем его по второму кругу продавать. Нормально?

— Ненормально, — Антон не стал уточнять, что именно ненормально: ловить и продавать Ахмеда или ехать домой с пустыми руками. — Совсем ненормально…

Ненормально было и то и другое. После развеселых приключений, устроенных команде Бесланом Сатуевым в ознаменование выкупа своего брата, Ахмеда продавать мог только самый конченый оптимист. Лучше ему немножко отрезать башку, чем продавать. Возвращаться домой ни с чем — значит предать самих себя. Лиха беда начало: стоит один раз отступить перед трудностями, сославшись на невозможные обстоятельства…

— Не смотри на меня как на предателя, — буркнул Шведов. — Мы по телевидению, между прочим, о намерениях не сообщали. Никто, кроме нас, об этом не знает.

— Этого достаточно, — покачал головой Антон. — Это будет первая акция, от которой мы отказались… А вот вопрос: может, мы отказываемся потому, что это «субботник»? Это вам ничего не напоминает?

— Ладно, хватит высоких фраз, — поморщился полков ник. — Если ты не забыл, у нас тут Ахмед в гостях. И этот гость разок ходил в суд под чужим именем.

— Не забыл, — Антон потянулся и сладко зевнул. — Есть предложение: отловить и допросить — за каким чертом приперся. На безрыбье и рак рыба.

— Это всегда успеется, — Шведов взял лист, ручку, на рисовал круг, обозначил стороны света и разделил круг на четыре сектора.

— Железогло, — внятно произнес Мо, с любовью об хватив рукоять столового ножа. — Безотечество.

— Барометр намекает на приближение грозы, — полковник от удовольствия даже разулыбался. — Скажи еще, мой мальчик.

— Чертежей нет, — сокрушенно пожал плечами Мо. — Времени мало.

— Есть предложение с максимальной продуктивностью использовать оставшееся время, — полковник постучал ручкой по кругу. — В девять часов открывается архив. Барин съездит, переговорит с секретаршей и покажет ей фото. А пока я предлагаю обследовать подвалы расположенных рядом с облсудом домов. В первую очередь — до военной постройки. Кожушки свои спрячьте, оденьтесь нормально — там проживает в основном приличная публика. Сектор № 1: вы с Мо. Сектор № 2: Джо и Сало. Сектор № 3: мы с Ванькой. Север пусть слушает суд, а четвертый сектор — наиболее перспективный, на мой взгляд, обследуем потом коллегиально.

— Вы полагаете? — усомнился Антон.

— Есть другие версии?

Антон неопределенно пожал плечами. Мо в очередной раз удивил. Странно было не то, что ситуация ассоциировалась у Мо с простой русской фамилией веселого паренька, удравшего из Бутырки через подвал. Странно было, что Мо произнес фамилию, едва глянув на очерченный Шведовым круг. У Антона — головы номер два в команде — таких ассоциаций почему-то не возникло. Верно Шведов подметил — барометр…

— Стародубовск — не Москва. Многопрофильных под земных коммуникаций в несколько уровней здесь нет. А по осклизлым трубам с дерьмом чечены ползать вряд ли ста нут — они гордые. И потом — земская управа все же не дворец какого-нибудь боярина-заговорщика, не старинная тюрьма. Может, здесь что-нибудь попроще?

— Нашим оппонентам зачем-то понадобились старые чертежи облсуда, — напомнил полковник. — Настолько по надобились, что они, не задумываясь, ликвидировали архивариуса с супругой. Вернее сказать, ликвидировали-то их местные блатари, но по чьей наводке — понятно. Вопрос: зачем чеченам чертежи? Я далек от мысли, что они собираются закладывать бомбу в зале суда, рушить на голову судей кладку, и вообще, делать что-то, от чего могут пострадать братья по крови. Возражения?

— Нету. — Антон по опыту знал, что спорить с полковником бесполезно — на каждый твой довод у него всегда найдется по три железных аргумента. — От первоначального плана мы отказались окончательно?

— Я сказал: если за сутки ничего не сумеем сделать — едем домой — Шведов, похоже, не шутил — вид у него был вполне суровый. — Я слышал, вы уже уходите?

— Уходим, уходим, — Антон поднялся со стула и по дался к двери — Мо безмолвной тенью повторил движение командира. — Фиксируем все перспективные входы в коммуникации?

— И неперспективные — тоже, — поправил полков ник. — Мало ли? Все дыры, короче. А также возможные следы жизнедеятельности наших приятелей. Как ларьки откроются, куплю карту города, по результатам ваших записей попытаюсь составить схему. Удачи…

Насчет довоенной постройки Шведов слегка погорячился: центр Стародубовска сплошь представлен старыми зданиями не то что довоенной, а по большей части дореволюционной постройки. Посему обходили все без исключения здания в радиусе километра от облсуда и прилежно осматривали доступные подвалы. Народ потихоньку тянулся на работу, и прошмыгнуть в оборудованные домофонами подъезды труда не составляло: улыбнулся тетеньке, вежливо дверь придержал — и вперед. На посторонних праздношатающихся внимания никто не обращал, видимо, руководствуясь принципом, что лихие людишки обычно балуют в ночное время.

Некоторые подвалы были заперты на огромные висячие замки времен Наполеонова нашествия, более приличествующие, пожалуй, купеческим лабазам, нежели пустым помещениям, которыми давно никто не пользуется.

— За каким чертом понавесили? — ругался Антон, при свете фонарика придирчиво осматривая заржавевшие раритеты в поисках свежих царапин от ключей или отмычек. — Если диверу понадобится, он в один момент откроет. И то сказать, такие махины взрывать — это же сколько тротила нужно!

— В центре любят замки, — заметил Мо. — А вчера, у воров, замков не было. Только у Шила. Воры не боятся?

— У воров все украли, замыкать нечего, — Антон хмыкнул. — Пошли дальше, Барометр…

Старые здания в отличие от современных типовых застроек отличались массой индивидуальных особенностей. В одних домах вход в подвал оборудован снаружи, с тыльной стороны (в основном бывшие угольные погреба), в других — вообще сам черт не разберет: входишь в огромный подъезд, более похожий на зал ожидания, и минут пять соображаешь, какая из пятнадцати дверей тебе нужна.

В одном из таких залов ожидания получился маленький инцидент. Подождали, когда заблокированную номерной СКВ[33] дверь отворил солидный дядечка с портфелем, вежливо пропустили, просочились в подъезд, осмотрелись. Только приступили к подвальной двери с фонариком, а тут с улицы возьми и вкатись две кегли — одна побольше, другая поменьше. То есть здоровенный пузатый мужлан лет слегка за тридцать с откормленным ожиревшим ротвейлером неопределенного возраста. Веселые, влажные (с утра изморось была), игривые — с прогулки

Все самостийные кладовки в стародубовских подвалах по постановлению городской администрации разломали ещё в 1995 году, опасаясь террористов (ЗОНА рядышком), и теперь казаки ежеквартально проводят рейды на предмет обнаружения ослушников. В центре живет элита, казаки элиту страшно не любят, посему никто не рискует

— И че эта мы тут потеряли? — мужлан с ходу растопырился возле непрошеных визитеров, руки в бока, взирает сверху строго — видимо, дорогой спортивный костюм и большой собак на цепи автоматически ставили его в разряд имеющих право взыскательно вопрошать.

— Р-р? — ожиревший ротвейлер тоже уставился, голову набок склонил, клыки показал.

«Некстати, — досадливо подумал Сыч. — На бдительного напоролись. И чего тебе сказать?»

— Собачка! — широко улыбнулся Мо, бесстрашно протягивая руку и гладя грозную псину по холке. — Красавчик!

Собачка вскинулась было, зарычав, но тут же осела и замерла под тяжестью руки Мо, завиляв обрубком хвоста.

— Ишь ты! — не на шутку удивился мужлан. — Это ты вот так — с Цезарем? Ну-у-у… Слово, что ли, знаешь?

— Красавчик! Умница…

Мо никакого «слова» не знает, но собак и вообще всякую живность любит. При всем при том немногим более полутора лет назад был случай: обороняясь, Мо голыми руками убил здоровенную кавказскую овчарку. Ситуация сложилась так, что оружие отсутствовало, а неизменно носимые в рукавах ножи были заняты — торчали в груди хозяина овчарки. Команда базируется в сельской местности, и собак там — тьма. Так вот после того достопамятного случая соратники заметили, что практически все собаки стараются избегать конфронтации с Мо.

Психологически подкованный Сыч, имеющий, помимо всего прочего, хорошие навыки антисобачьей подготовки, считает, что никакой мистики тут нет, а все объясняется гораздо проще.

Если рассматривать сугубо физиологический аспект, нельзя не согласиться, что любая, даже крупная собака бойцовой породы значительно слабее человека. Собака-боец в сравнении с человеком-бойцом просто безоружна. Весь её арсенал составляют только зубы — больше ничем она драться не может. Кроме того, собака не может не то что передвигаться, а просто устойчиво держать позицию основной человечьей стойки — на двух задних конечностях. У человека тоже зубы имеются, а челюсти достаточно сильны, чтобы перегрызть горло любому теплокровному, ненамного превосходящему его по размерам. Но у человека, помимо зубов, имеются четыре конечности, каждую из которых он с равным успехом может использовать в бою, достигая таким образом в сравнении с собакой как минимум четырехкратного превосходства. Человек не просто устойчиво держится на задних конечностях, высвобождая за счет этого два ударных инструмента, но также может стоять на одной ноге и при этом наносить сокрушительный удар другой ногой. Кроме того, человек тяжелее любой собаки. Он может просто прыгнуть на собаку-противника и раздавить к чертовой матери, либо поднять в воздух, лишив тем самым возможности сопротивляться.

Собаки сплошь и рядом успешно грызут людей по одной простой причине: собака — зверь. Ее древние боевые инстинкты не занавешены всякой дрянью типа второй сигнальной системы, гуманизма и присущей нам филантропии. Прямоходячему сапиенсу, дабы достичь в боевой ситуации психического тождества с собакой (читай — включить в себе зверя), нужно сделать над собой невероятное насилие, буквально вывернуться наизнанку. В подавляющем большинстве конфликтов нормальный индивид так и не добирается до заветной кнопки и позорно бежит с поля боя, стеная от укусов слабого брата меньшого (случается, что не бежит, а его несут — и подчас, минуя приемный покой, сразу на кафедру).

Так вот Мо ничего включать не надо. В силу ряда трагических обстоятельств он и так постоянно «включен». Собаки, видимо, чувствуют это и стараются не связываться с большим сильным зверем…

— Вы че, вообще, тут делаете? — уже не так враждебно-уточнил хозяин жирного ротвейлера, потихоньку оттаскивая свою псину от ласкового Мо — ревность, видать, взыграла.

— Собачку ищем, — проникновенно сообщил Антон, верно уловив суть момента. — Средний пудель серебристого окраса. Отзывается на кличку «Герцог». Вчера на прогулке убежал неподалеку — вот, ищем.

— Пудель! — пренебрежительно скривился мужлан. — Ну разве ж то собака? Ха — пудель! Собака должена быть такой — типа Цезаря. Тогда — да, это я понимаю. А то — пудель…

— Не видели?

— Не-а, не видел, — мужлан садистски подмигнул и двинулся дальше. — Вы в филармонию сходите. Шкурку поищите. Если вчера пропал, значит, уже съели. А ошейник толкнули на барахолке. Сходите, сходите — шкурку можно этому отдать, как его… ну, чучельному мастеру. По том дома поставить. Зашибись: не воняет, не серет, не жрет, не гавкает. Ха! Пудель…

— Сам ты чучельный мастер, — буркнул вслед мужлану Антон. — Только вот интересно — почему в филармонии от собаки остается одна шкурка. Там кто?

— Кто собак ест, — встрепенулся Мо. — Корейцы, китайцы… бомжи.

— Хорошая мысль, — одобрил Антон, завершая осмотр замка — увы, опять без результата. — А чего эти собакоеды делают в филармонии?

— Собак едят, — невозмутимо ответил Мо. — Значит, в филармонии у собакоедов — база.

— Нелогично, — Антон пожал плечами — нет, Барометр не прав, в филармонии баз не бывает. — Пошли дальше, Барометр…

Через два дома исполнилось ровно половина десятого, и тотчас же на мобильный Антона позвонил Шведов.

— Есть контакт, — с плохо скрываемым торжеством в голосе сообщил полковник. — Опознала с ходу — все три ракурса…

Оказывается, архивная барышня опознала Сулеймана Вахидова. Перед самой «болезнью» архивариуса его навещали двое: кавказец и русак, о чем-то шушукались при закрытых дверях. Так вот, кавказец — Сулейман. Посетители скоро ушли, а ныне покойный господин Лысиков после этого ходил весьма довольный, потирал руки и даже чего-то мурлыкал под нос, что с ним случалось нечасто. А на другой день — приболел…

— Вот такие дела. Результаты есть?

— Пусто, — уныло сообщил Антон. — Теперь вы вправе сказать, что я допустил ещё один промах: не запечатлел на память физиономии наших вчерашних оппонентов. Наверняка архивная барышня опознала бы кого-нибудь.

— Не бери в голову, — Шведов был настроен оптимистично. — Это нам уже без надобности. Тут и так понятно, где собака порылась. Подходите к Охлобыстину,[34] отработаем последний сектор…

— Собака порылась… — Антон развернулся в сторону нависавшей неподалеку трехэтажной серой глыбе высотой с нормальную панельную пятиэтажку. — Собака… А давай-ка, друже, завернем к филармонии. Посмотрим, что там за собакоеды такие…

К парадному крыльцу филармонии вела широченная трехмаршевая лестница ступеней в полсотни, отягощенная пустоглазыми львам и амурами с отломанными метательными принадлежностями да откусанными носами. Каждый марш венчал передвижной табачный киоск, а на самом крыльце продавали пиво с орешками и сухариками «Три корочки».

Антону роскошная лестница не понравилась сразу: навернулась вдруг ассоциация с восхождением на лысую простреливаемую высотку безо всякого прикрытия.

— Полуподвал, — заметил Мо, указав на половинки окон, забранных в бетонные короба, крытых сверху решетками. — Возможно, база собакоедов.

— Пошли, глянем, — кивнул Антон, устремляя свои стопы по периметру здания. — Судя по размерам здания, тут должны быть как минимум два входа…

Первый вход был замурован: вместо двери зияла старая кирпичная кладка, возведенная, судя по всему, сразу после революции.

На ступеньках у второго входа сидели на корточках мрачные дети с музыкальными папками и сосредоточенно курили. На двери висел приклеенный скотчем листок, на котором жирным красным фломастером было начертано: «Кл. ф-но». Из-за закрытой двери тихо лилась печальная мелодия.

— Если музыку загнали в подвал, значит, искусство переживает тяжелые времена, — сделал вывод Антон, проходя мимо второго входа. — Интересно, что это за «классное файно»?

— Класс фортепиано, — глуховато ответил Мо. — Зачет. Зимняя сессия.

Антон прошел с десяток шагов, перестал ощущать за спиной привычное присутствие верного ангела-хранителя и обернулся.

Мо притормозил неподалеку от курящих детей. Он стоял, как истукан, и не мигая смотрел на дверь с листком.

— Мо, — тихонько позвал Антон.

Боевой робот не реагировал на призыв командира. Он выпал из обстановки и, вообще, выглядел так, словно напоролся на разрушительной силы заклинание древней магии — застыл соляным столбом.

— Вот некстати, — пробормотал свое любимое присловье Антон. — И какой дебил додумался повесить здесь свой дурацкий листок?

«Мо» не является производным от именования мусульманского служителя культа (мулла — это мы так коверкаем, правильно произносится — «молла»), как могут решить для себя некоторые начитанные товарищи. Напомню, что в медресе Сагир Мухаметшин пошел уже после, а музыкальное училище окончил до службы.

Кличку Мо получил по фамилии музыкального гения — Моцарта.

Весной 95-го группа Сыча остановилась на дневку в покореженном войной здании одного из грозненских очагов культуры — то ли музыкального училища, то ли школы искусств: вывески и таблички не сохранились, горело там все помаленьку.

Проверив помещения, пацаны обнаружили достаточно обгоревший, но вполне исправный рояль, и, как это принято в молодом здоровом коллективе, не упустили случая побаловать: битый час наяривали на инструменте двумя пальцами, радуя бойцов соседних блокпостов ужасной какофонией, в которой с переменным успехом угадывались «Чижик-пыжик», «Мурка» и даже гнусные намеки на святое — газмановскую «Путану».

— …Закружило, понесло! Меня — в Чечню, тебя — в валютный бар! — с задором подпевали луженые глотки, обладатели которых временами косились на командира. — В меня стрелял Джохар! А ты свой божий дар! Сменила на ночное ремесло! Ух, сука! Путана, путана, путана…

Командир не препятствовал. Обосновавшись в уголке, погрел на сухом горючем котелок с водой и, пытаясь соскоблить недельную щетину, рассеянно улыбался. Сектор вроде чистый, два блокпоста рядом, чуть дальше — КПП, можно расслабиться. Любую возможность выпустить пар мирным путем надо приветствовать: на войне, вообще, это — подарок.

Когда ветераны группы вволю натешились и подумывали уже над рациональным использованием инструмента (костерок запалить да горячей еды сварганить), подошел салага и робко спросил разрешения сыграть.

— А ты умеешь?

— Да немножко…

— Ну, валяй, Татарин, — милостиво разрешили ветераны. — Сделай вещь!

Да, тогда салага носил нормальную для армейского круга кличку, поскольку ничем особым не выделялся, служил совсем мало и проявить себя не успел. Скорее всего, в недалеком будущем эта кличка, ввиду склонности спецов максимально сокращать все длинные слова, трансформировалась бы в «Тата» или «Тать».

Антон не помнит, что именно тогда играл салага, но… это было просто потрясающе…

Вспорхнувшая из-под огрубевших пальцев мелодия была настолько прекрасна и в то же время глубоко чужеродна закопченному духу войны, пропитанному запахами пороха и крови, что все присутствующие в буквальном смысле остолбенели.

Сейчас, по истечении достаточно большого срока и ввиду трезвого переосмысления событий, тогдашние впечатления кажутся наивными и где-то даже отдают глупыми сантиментами. Но тогда, сырой грозненской весной, расстрелянной из минометов и изнасилованной на засранных кирпичах разрушенных домов, — тогда это было что-то…

Антон до сих пор отчетливо помнит: странный отсвет непрошеной вселенской печали на окаменевших лицах бойцов, чужая мелодия в мертвой тишине и — вообще нонсенс! — мокрые дорожки на чугунных щеках отрядного биоробота и головореза по призванию — Желудка.

Салага взял последний аккорд, встал и, неожиданно для всех, положив левую руку на крышку рояля, поклонился публике. Зависло тягостное молчание — никто не знал, как реагировать.

— Ну ты Моцарт, — тихо пробормотал авторитет № 2 после командира — сержант Леший. — Вот это ты дал, Моцарт! Ты ж, гад, всю душу вывернул…

Отметим, что «Сибирским цирюльником» Никиты Сергеевича тогда и не пахло, и все получилось без кинематографического влияния, само собой, спонтанно. Идеи, как говорится, носятся в воздухе.

Лешего вскоре убили, потом был другой Леший — того тоже убили. А Моцарт так и остался. А вскоре Моцарт, как положено, стал Мо и лучшим снайпером отряда. Он и теперь рядом, шагает нога в ногу по жизни и в любой момент готов прикрыть командира. Только играть уже не может. Чтобы играть, семи пальцев, увы, недостаточно…

— Нам надо идти, Мо, — Антон подошел, сглотнув не прошено подступивший к горлу комок, осторожно поло жил руку на плечо боевого брата. — Враг не дремлет…

— В репризе легато порвал, чайник! Так грубо… — пробормотал Мо, затем встрепенулся, стряхивая оцепенение, с трудом отвел взгляд от злополучного листка. — Враг! Да, командир. Пошли…

Третий вход в цоколь располагался практически сразу за углом, но обнаружили его не вдруг. Потому что сразу за углом была… помойка.

— Понятно, почему страна — в жопе, — искренне воз мутился Антон. — Искусство в жопе и страна — неподалеку. Какая, в п…ду, духовность, еб, когда из филармонии сделали парашу!

За углом был неширокий переулок с акациями, отделявший здание филармонии от двух стоявших по соседству «сталинок», облюбованных под-жилье местной чиновной властью. Оба дома находились в секторе Антона и Мо, но наши парни туда не пошли, а так — издали полюбовались. Неуютно там было фонариками махать — вход каждого дома, помимо домофона, защищал заседавший в просторном фойе консьерж с физиономией наемного убийцы.

Так вот, фасады сталинок выходили на проспект Мира — местный Арбат, а на задах поставили с десяток свежеокрашенных мусорных баков.

Историческая ссылка: персональные баки — это, господа хорошие, привилегия местной власти. Остальные стародубовцы, проживающие в архаичном центре, мусор сдают по часам: с семи до восьми вечера поквартально ездят мусоровозы со съемными контейнерами и оповещают товарищей зазывными гудками.

Почему баки прилепили к стене филармонии, а не к домам властительной элиты, надо объяснять? Думаю, сами догадаетесь. А между четвертым и пятым баками обнаружились ступени, ведущие к проему выдранной с корнем двери третьего входа в подвал.

То ли элита плевать хотела на экологию, то ли не отличалась особой меткостью, но ступени были похоронены под внушительным слоем стародавнего мусора, украшенного поверху далекими от искусства кучками относительно свежего дерьма.

— Уроды — они такие, как Паша, — в сердцах пробормотал Антон, доставая фонарик. — Мо — вспоминай, как учили по минному полю передвигаться…

Первое помещение, в которое сразу с улицы угодили наши хлопцы, напоминало филиал городской свалки: груды мусора чуть ли не под потолок, плотная пелена разложения и жирные наглые крысы, чьи глазенки-бусинки жутко сверкали в лучах фонариков.

Отсутствовала одна деталь, характерная для нормальных свалок: птичек тут не было. Никто не каркал, не чирикал кровожадно — и оттого подвал походил на мрачный обгаженный склеп, из стен которого, казалось, в любой момент могут вылезти скелеты или мумии, обиженные таким гадским обращением.

Второе помещение было раза в два меньше и чуть почище. Антон, не одну сотню ночей проведший в подвалах на чердаках и других приятных местах, сразу сделал вывод: комната жилая. Старая солярная лампа на вбитом в стену крюке, сбитая вкривь и вкось из сломанных досок полка с нехитрыми пожитками и объедками, взятыми, судя по всему из помойных баков, ветхий примус, импровизированный очаг, сложенный из обломков кирпичей, не столь давние угли, потолок над очагом закопчен значительно сильнее, чем в других местах. И груда тряпок. Ложе, по-видимому.

— А ведь прав оказался тот бдительный мужлан, — от метил Антон, рассмотрев среди тряпок несколько сырых, разлагающихся собачьих шкур. — Вот оно — логово собакоедов!

— База, — вставил Мо. — Бойцы — в рейде.

— В нем самом, — Антон в последний раз потыкал фонариком во все стороны, в надежде отыскать что-нибудь примечательное. Увы, что может быть примечательного в убежище бомжей?

— Пошли. Под ноги смотри…

— Вода, — тихо сказал Мо, подняв вверх палец.

— Не понял?

— Капает, — поправился Мо, ткнув пальцем вниз. Антон замер, прислушиваясь. Действительно, где-то внизу едва слышно капало.

— И тряпки, — почему-то шепотом произнес Антон. — Ай-я-я! Старею, что ли?

Тряпки лежали неправильно. Лучшее место для ложа — вон там, в дальнем углу, за очагом. Груда тряпок располагалась справа от входа, в самом неудобном для ночлега месте. Утрамбованной она вовсе не выглядела и вообще, при ближайшем рассмотрении можно было сделать вывод, что груду совсем недавно хорошенько переворошили.

— Здравствуй гепатит и педикулез, — мрачно пробор мотал Антон, принимаясь разбрасывать тряпье ногами. — Поменьше руками трогай — мало ли какая зараза…

Расчистив пол, искатели обнаружили канализационный люк. Тяжеленная чугунная крышка со старинным вензелем была кем-то заботливо высвобождена из пазов и чуть сдвинута в сторону — видимо, чтобы не возиться долго, если придется открывать. Именно поэтому Мо смог расслышать звук капель, срывающихся со свода.

— Раз-два — взяли!

Крепко поднатужившись, четырьмя мощными толчками сдвинули крышку в сторону, Антон опустился на колени и, светя фонариком, принялся рассматривать колодец.

— Вон оно как… Ты маленько ошибся, друг мой. Бойцы не в рейде. Бойцы спят. Вечным сном…