Времени нет Брусницын Алексей

1

Когда Антон учился на четвёртом курсе факультета математики, в университете появился один из тех самых протокомпьютеров, которые занимали несколько помещений, а по производительности были ненамного эффективней бухгалтерских счётов. С первого взгляда талантливый аспирант влюбился в эту пахнущую озоном вибрирующую груду. Благоговейно заглядывал он в чёрную, с зелёными искорками символов бездну мониторов, нежно касался упругой клавиатуры кончиками пальцев, одну за другой погружал в пластмассовое нутро машины перфокарты, трепещущие в тёплом дыхании её радиаторов.

Антон стал одним из первых в стране информатиков-программистов. С самого появления понятия «программа» в значении алгоритма для электронно-вычислительной машины стало ясно, что цель научно-технического прогресса в этом направлении – это изобретение более совершенных инструментов рационального познания, чем человеческий мозг. Молодой учёный неизлечимо заразился перспективой, открывающейся для пытливого ума, и с головой окунулся в омут непознанного. Тогда как большинство его коллег пытались использовать ЭВМ как продвинутый арифмометр, исключительно для вычислений, он мечтал научить машину думать и чувствовать. Основной темой его научных изысканий стал ИИ – искусственный интеллект…

Примерно через полгода после защиты кандидатской диссертации его вызвали к ректору. Войдя в кабинет, Антон сразу же почувствовал в воздухе какое-то почти электрическое напряжение.

В кресле ректора сидел аккуратно подстриженный седой старичок в сером костюме. Сам ректор, обычно уверенный в себе и ироничный, сидел на стуле для посетителей, скромно сложив руки на коленях. Он был бледен и явно растерян. Вместо того, чтобы представить незнакомца и предложить присесть, он промямлил, обращаясь к старичку:

– Эту статью он, – ректор бросил взгляд под ноги Антону, – опубликовал без всякого участия со стороны администрации университета. Да я вообще не помню…

– Вы не могли бы нас оставить? – холодно прервал его старичок. – Благодарю.

Ректор покорно встал и вышел из своего кабинета, все так же избегая смотреть на Антона.

– Как все-таки некоторые меняются при виде служебного удостоверения… – старичок достал из внутреннего кармана кроваво-красную «корочку» и проворно развернул её.

Антону бросился в глаза крупный шрифт «Комитет государственной безопасности СССР» и дальше прописью «генерал-майор…» Удостоверение захлопнулось и вернулось в недра серого костюма.

Антона удивило, что его скромная персона могла заинтересовать столь важного дядьку из комитета. Вины никакой он за собой не знал и не чувствовал. Мысли по поводу государственного устройства всегда держал при себе. О какой его статье может идти речь, он даже не подозревал, их было несколько, опубликованных в разных изданиях. В любой из них ничего крамольного или подрывающего устои советского государства не было и быть не могло…

– Чем могу служить, товарищ генерал? – живо поинтересовался он.

– Ну-ну, зачем же так формально? Василий Степанович, с вашего позволения, – старичок церемонно кивнул. – А служить можете. Во-первых, я хотел поговорить я хотел с вами об этом, – Василий Степанович перевёл глаза вниз.

Оказалось, что на столе перед ним лежал номер «Журнала вычислительной математики и математической физики», тот самый, в котором была статья Антона об электронно-вычислительных машинах с неустойчивым состоянием. В этой статье, будучи аспирантом кафедры прикладной математики, он решил пофантазировать о том, что будет, если некое множество условных транзисторов, хаотично между собой связанных, получив импульс извне, будут, реагируя на него, беспрерывно посылать друг другу сигналы различной мощности, и как в этом случае заставить их генерировать нужный экспериментатору ответ.

– Что же в этой статье могло заинтересовать ваше ведомство, Василий Степанович? – Антону становилось все любопытнее…

– Если честно, – старичок доверительно наклонился к собеседнику, – я ничего не понял… Вы не могли бы в двух словах объяснить, о чём здесь речь?

Антон не мог взять в толк, зачем это генералу КГБ понимать смысл довольно специализированной статьи, но терпеливо пояснил:

– Видите ли, некогда в нейрофизиологии была популярна концепция функционирования мозга, по которой нейроны либо посылают друг другу электрический импульс, либо нет. Эту идею использовали для разработки двоичного кода для ЭВМ. Ноль, единица. Знаете?

Старичок кивнул.

– Так вот. Потом выяснилось, что у нервных клеток не цифровая передача, а аналоговая…

Лицо генерала выразило недоумение. Антон пояснил:

– То есть они ретранслируют электрические разряды различной мощности, не «есть-нет», а целый диапазон от нуля до условной единицы. Притом делают это постоянно – клетки всегда под напряжением. Но двоичный код уже закрепился для всех вычислительных приборов. То есть на основе неверной теории родилась активно применяемая практика.

Антон сделал паузу, желая убедиться в том, что его понимают. Старичок кивнул почти сразу. Антон продолжил:

– Я же в этой статье предлагаю модель ЭВМ, действующей по принципам, которыми современные нейрофизиологи объясняют работу мозга. Вот и все вкратце…

После небольшой паузы генерал вдруг заговорил официальным тоном:

– Насколько мне известно, ваша диссертация была посвящена теоретическим основам создания искусственного интеллекта. Тема по нашим временам чересчур новаторская, даже дерзкая. Многие отговаривали вас и упрекали в схоластике. Это так?

Теперь кивнул Антон. Он все ещё не мог сообразить, к чему клонит генерал. Попытался объяснить:

– Если бы Джордано Бруно в своё время…

Старик вдруг хлопнул ладонью по журналу и прокаркал:

– Не надо! На кой ляд мне Бруно?! Я про тебя спрашиваю! Почему не прислушался к мнению старших товарищей?

Антон вскочил.

– Во-первых, нечего мне тут тыкать! Пацана нашли! А во-вторых, плевать я хотел на мнение всяких маразматиков!

Повисла звенящая пауза. Потом генерал вдруг откинулся на спинку кресла и расхохотался.

– Молодец! Так нас, маразматиков! Да вы присаживайтесь, Антон Сергеевич, мы ведь только начали…

Антон сел, отдуваясь.

– Ерунду, значит, придумали с двоичным кодом этим? – озорно подмигнул старикашка.

– Да нет… Вовсе нет! Просто код этот и вся архитектура фон Неймана… они хороши для калькулятора, а не для имитации человеческой мысли.

– А вы считаете, что в состоянии предложить более перспективную альтернативу?

Молодой учёный заговорил горячо:

– Если дура-природа умудрилась случайным образом сотворить человеческий разум, то почему человек, пользуясь этим самым разумом, не может создать нечто подобное?

Лицо старика изобразило недоверие.

– Да вы поймите… Ничего сверхъестественного… В мозгу новорождённого примерно такое же количество нейронов, как и у взрослого, – когда Антон расходился, он говорил все быстрее, при этом никогда не теряя нити. – Меняется только количество связей между ними, серое вещество прорастает проводящими отростками нейронов, дендритами. Я сам видел срезы. Это как… предтундровое редколесье и тропические джунгли. Когда плод находится в утробе, он получает очень мало сигналов извне, их недостаточно для начала развития сложного нервного взаимодействия. Потом, когда ребёнок рождается, его мозг начинают прямо-таки бомбардировать импульсы ото всех органов чувств. Нервные клетки под их воздействием начинают тянуться друг к другу, в поисках адекватного ответа. У каждой появляется до тысячи связанных с ней соседей. Естественно, она находит их случайно. Не будете же вы подозревать отдельно взятую нервную клетку в способности принимать решение о том, с какой коллегой ей нужно связаться? И вот в этой электрической каше на смену примитивным рефлексам приходит мысль… Так почему же, чёрт побери, не воссоздать такую модель invitro?

Старичок слушал эту тираду с довольной улыбкой, но, когда Антон замолчал, вдруг снова стал официальным.

– А что если бы вам предложили самую современную лабораторию в мире и всю мощь страны Советов в придачу для воплощения этой вашей идеи?

Антон снова вскочил.

– Это все, чего я хочу от жизни!

Генерал тоже поднялся и торжественно произнес:

– Добро пожаловать, Антон Сергеевич, под крыло моего управления по передовым научным разработкам. Сам лично буду курировать работу вашей лаборатории.

Он протянул руку, Антон с удовольствием пожал её.

– Собирайся, сынок. Секретный институт находится в области. Завтра же получите с женой неподалёку коттедж, – Василий Степанович поднял палец, – двухэтажный, прудик рядом живописный. Купаться можно, рыбу скоро запустим… Машину пришлю завтра в восемь.

Теперь, когда Антон согласился работать с ним, генерал снова перешёл на интимное «ты», на этот раз Антон не возражал.

II

Однако темнота и уединение начинали делать своё дело. В голову полезли разные черные мысли. Чтобы отогнать их, решил предпринять ещё одну попытку разобраться в происходящем.

Кавалерист говорил, что грядущие игры будут посвящены десятилетию правления Понтия Пилата. Как раз накануне читал об этом периоде истории Кесарии – здесь сейчас должен быть тридцать шестой год. Просто тридцать шестой, без каких-либо иных цифр перед. Но ведь попасть в прошлое нельзя! Абсолютно невозможно. К сожалению…

Как-то раз, в девяностые, когда уже все рухнуло, в качестве халтурки отлаживал Антон Сергеевич локальную компьютерную сеть в черноголовском институте теоретической физики имени Ландау. Вышел покурить. Место для курения было устроено у большого деревянного полупрофиля знаменитого основателя института – латунная пепельница на тонкой ножке меж потертых кресел.

Рядом плюхнулся какой-то лохматый тип. Длинное лицо и волосы в сочетании с круглыми очками делали его похожим на Леннона. Он достал нервными пальцами пачку дорогущего «Parliament» и прикурил от экзотической по тем временам «Zippo». Математик курил «Opal» и из некрасивых побуждений решил подколоть физика.

– Извините, пожалуйста. Можно вопрос?

– Да-да. Конечно, – раздраженно ответил тот.

– Скажите, а чем, собственно, вы здесь занимаетесь? Компьютеры у вас тут не очень… На них положительно невозможно делать серьезную работу, – небрежно произнес математик.

Физика буквально на секунду перекосило, но он быстро восстановил контроль над мимикой:

– Компьютеры действительно слабоваты. Это беда… Но для того, чтобы даже приблизительно объяснить вам, чем мы тут занимаемся, мне потребуется очень много времени. Мне совершенно недосуг. Извините.

– А вы все-таки попытайтесь, в двух словах, – не унимался математик.

Физик закатил глаза.

– Хорошо. Вы верите в возможность перемещения во времени или, например, нуль-транспортировку?

– Конечно. Надеюсь, в обозримом бу… – забубнил математик.

– Так вот никогда! – у физика даже вена на лбу вздулась. – Ни-ко-гда этого не будет! Абсолютно невозможно. К сожалению… Благодарю вас за испорченный перекур!

«Леннон» зло раздавил полсигареты в пепельнице и убежал.

А Антон Сергеевич остался сидеть под строгим взглядом деревянного Ландау.

Он расстроился. Надежды на то, что человечество когда-нибудь научится мгновенно перемещаться во времени и пространстве, были разрушены, и это удручало… Opal кончился, и Антон Сергеевич, озираясь, выудил из пепельницы бычок Parliament и докурил. Серьезный ученый в недавнем прошлом, он привык для экономии времени доверять таким же серьезным ученым – представителям других наук. Разобраться во всем самому невозможно, времена универсалов – Ломоносовых и Да Винчи давно прошли. И чтобы досконально понять то, что выразил ему сейчас в двух словах этот физик-психопат, нужно было бы прожить совсем другую жизнь, а на это ни у кого не хватит времени…

Так вот. Это не какая-то там дремучая античность. Значит, окружающая действительность есть ничто иное, как собственная психопродукция. Сложная зрительная, слуховая, обонятельная, осязательная, словом, задействующая все чувства галлюцинация. Установить ее причину: сумасшествие, летаргический сон или нахождение в коме или под воздействием психоактивных веществ – пока возможным не представляется…

Кстати, вариант с комой выглядит наиболее убедительно. Сидел на пляже, рыдал, на закат глядючи, – вот и хватил удар от переизбытка чувств. Инсульт. Лежит сейчас туловище на искусственной вентиляции лёгких, а мозг от нечего делать создаёт себе альтернативную реальность.

В любом случае: в дурдоме или в коме – все происходящее есть одна сплошная фата-моргана. И его фантомная сущность молода, сильна и проворна настолько, что ей предлагают карьеру гладиатора… Опасаться за её здоровье, пожалуй, глупо. Так же, как и беспокоиться о здоровье фантомов, с которыми придётся сражаться на арене.

Кстати! Упрёк Тиберия по поводу убитого и двух покалеченных легионеров более не должен тревожить совесть все по той же причине…

Вся эта галлюцинация очевидно интерактивна, надо просто сделать её более комфортной. Объяснять окружению свою инородность – ни к чему хорошему не приведёт. Примут за сумасшедшего и отправят на арену в зубы фантомных хищников, и вряд ли это доставит приятные ощущения, хоть и фантомные.

Значит, надо соглашаться на предложение кавалериста…

Но как осточертела уже эта темнота! В ярости схватил кувшин и швырнул вверх… Раздался хлопок. Посыпались черепки и закапала вода. От напряжения опять ломануло в затылке.

«Дурак! Что с нервами?»

Чтобы успокоиться, принялся переделывать под ситуацию песню Высоцкого из фильма «Интервенция». Получилось следующее:

«Рожденья-пропитанье – так себе рифма», – но лучше не нашёл и продолжил:

Откуда взялся этот «секутор», было не совсем ясно. Наверное, что-то из «Спартака».

Измывательство над Владимиром Семёновичем было прервано грохотом откинутой крышки… На этот раз слепящего солнца не было – у одного из конвоиров в руке горел факел.

Комната Тиберия в мягком свете масляных светильников показалась даже уютной. Римлянин спросил строго:

– Ну? Что ты надумал?

– Да, – просто ответил Антоний.

Тиберий немного подождал продолжения, потом вскочил с места.

– Твоя лаконичность делает тебе честь!

Быстрыми шагами прошёл к двери и, распахнув её, закричал:

– Эй, Умбра! Неси вино!.. Фалернское… Нет! Водой разбавлять не надо – у меня не баба в гостях… Суррентским разбавь. И яйцо голубиное туда выпусти, – повернулся к Антонию. – А ты дай мне слово – если развяжу, не накинешься на меня!

Будущему гладиатору выделили отдельную комнату в сарае рядом с ямой. Обычно она использовалась как гауптвахта для провинившихся легионеров. В неё принесли ложе с тюфяком и подушками. Руки ему больше не связывали, но за дверью постоянно дежурили два вертухая в полной древнеримской выкладке.

Приходил лекарь, который вздрагивал при каждом движении пациента, из чего явствовало, что у него на лечении находились сейчас пострадавшие от руки пленника легионеры, и он был прекрасно осведомлён, при каких обстоятельствах они пострадали. Лекарь рекомендовал покой, свежий воздух и немного вина на сон грядущий. Пациент вспомнил доктора из Москвы, который дал ему те же самые рекомендации две тысячи лет тому вперёд…

Среди инструментов лекаря оказалось небольшое зеркало из когда-то отполированного, но теперь изрядно поцарапанного белого металла. В нем удалось разглядеть лицо молодого человека лет примерно тридцати. Красивое и мужественное, с большим горбатым носом, оно обрастало темной курчавой бородкой по периметру. Глаза были большими и то ли карими, то ли совсем черными, а вовсе не голубыми, как в нормальной жизни. Это лицо прекрасно подходило к новоприобретённому телу античного атлета. У Антона Сергеевича всегда была непримечательная светленькая славянская внешность, а этот, в зеркале, мог оказаться как благородным римлянином, так и галахическим иудеем.

Следующая неделя была довольно однообразна.

По утрам Антоний приходил в себя после «лечения» накануне – Тиберий очень серьёзно относился к рекомендациям лекаря и лично контролировал вечерний приём «лекарства».

От нечего делать Антон Сергеевич предавался воспоминаниям, строил гипотезы о происходящем и о способах возвращения в привычную реальность…

В комнате Антония было окошко, настолько узкое, что в него невозможно было бы просунуть голову. Из него открывался вид на море и кусок берега. Иногда по берегу проходили люди и лошади, а по морю проплывали суда: неторопливые торговые парусники, стремительные военные галеры и рыбацкие лодчонки без счёта. Сквознячок, проникающий в окошко, обычно был свеж, но иногда нёс в себе смрад мёртвых обитателей моря.

Охранники, приставленные к узнику, на интерес и на деньги резались между собой в табулу – предтечу нард. От скуки он научил их играть в шашки. На роль фишек отлично подошли камушки для табулы, поле же Антоний нацарапал на обратной стороне доски для этой игры. Новое развлечение произвело фурор в лагере. Вокруг игроков стали собираться свободные от службы легионеры и гражданский персонал гарнизона. Разобравшись в сути игры, они стали стаскивать скамейки и столы к обиталищу Антония и устраивать турниры. В процессе они азартно спорили и лезли в драку из-за разночтений в правилах, и «гостю из будущего» приходилось выступать в роли третейского судьи. Он также проводил сеансы одновременной игры, в которых неизменно выигрывал, чем снискал огромное уважение, и ему перестали поминать поверженных им товарищей. Антоний начинал подумывать о том, чтобы познакомить этих людей с шахматами. Надо было только решить, как изготовить фигуры. Ему уже даже пообещали привести местного резчика по дереву, но дальнейшее развитие событий помешало этой идее сбыться…

Вечером его отводили на ужин к декуриону. И это было замечательно. Антонию нравились и кухня, и разговоры, которыми его угощали. Тиберию это времяпрепровождение тоже явно доставляло удовольствие.

Рабочая обстановка сдвигалась к стенам, а на центр комнаты ставили низкий квадратный стол и две кушетки, предназначенные для возлежания за трапезой. Хозяин и гость укладывались напротив друг друга. Эта позиция для принятия пищи не потребовала от Антония привыкания – сразу оказалась очень удобной.

Сначала Тиберий по-матерински радовался известиям о том, что его трофей идёт на поправку. Потом они приступали к трапезе, обильно сдабривая её вином.

Стол у Тиберия был прост, но основателен. К главному блюду, разнообразно приготовленному мясу, птице или морепродуктам, в качестве гарнира прилагались свежие и запечённые овощи и фрукты. К столу подавались также колбасы, ветчина и копчёности. Как-то Антоний спросил у Тиберия, почему тот пренебрегает сырами. Римлянин сказал, когда отсмеялся:

– Честное слово, что-то серьёзно повредилось в твоей бедной голове. Кто в здравом уме, кроме рабов и нищих, станет есть это испорченное молоко?

Десертами хозяин не баловал. Из напитков подавались исключительно вина. К этой части угощения Тиберий подходил с особым вниманием. Кроме ямы для шпионов, на территории части был вырыт ещё и винный погреб для его личных запасов. Там хранились амфоры и бочонки с коллекцией вин со всего света. Каждый новый подаваемый сорт Тиберий предварял исторической и географической справкой, органолептической характеристикой и рекомендациями по способу употребления: с какой пищей сочетать, чем и в какой пропорции разбавлять. Была у него и собственная метода сочетания вин с любовными утехами, которой он по-товарищески делился.

В подпитии римлянин был горазд пофилософствовать, причем обнаруживал пытливый, живой ум, хоть и по-военному прямолинейный. Как Тиберий однажды поведал, в школу он не ходил, его образованием занимался домашний учитель-грек. Затем в школе всадников он получил кое-какие общие знания, кроме необходимых для военачальника. К тому же за семь лет службы в «этой дыре» он пристрастился не только к пьянству, но и к чтению. Он обожал щеголять эрудицией и обильно приправлял свою речь высказываниями греческих и римских философов.

Многое из того, что говорил Тиберий, вполне соответствовало образу мысли Антония. Иногда ему даже казалось, что он говорит сам с собой. Это могло бы утвердить эгоцентрическую теорию происходящего, но по некоторым вопросам они не сходились категорически. Главным источником разногласий были их прямо противоположные представления о справедливом государственном устройстве. Так, римлянин искренне, с жаром отстаивал рабовладение. Он даже приводил цитаты каких-то древних демагогов, оправдывавших эту дикость.

Как-то раз у них состоялся такой разговор. После обстоятельной дегустации цекубского, под жареных раков и африканских улиток в уксусе, Антоний как бы между прочим предложил:

– Слушай, Тиберий, ты ж хороший человек… Почему бы тебе не отпустить меня на все четыре стороны?

– И куда ты пойдешь? Для тебя лучший выход сейчас – стать гладиатором. В твоем случае очень справедливы слова Квинта Секстия: освободить раба – все равно, что выгнать собаку на улицу, где ее ждут голод и смерть. А ты, со своими провалами в памяти, даже проголодаться не успеешь… Не любят у нас блаженных – на крест или копье в печень.

В другой раз они заспорили из-за высказывания, которое привёл Тиберий:

– Раб мечтает не о своей свободе, а о своих рабах. Цицерон сказал! Не собачий член… Что означает: изжить рабство так же невозможно, как изменить природу человеческую.

– Ну… на каждого мудреца довольно простоты, – ответил на это Антоний. – И, вообще, мне кажется, он другое имел в виду…

– Подожди! Как ты сказал? – перебил его всадник.

– Что?

– Ну вот это… Каждый мудрец… довольно… прост. Нет, не так… Скажи!

– А. Тебе понравилось? На каждого мудреца довольно простоты.

– Да. Это хорошо! Что-то как будто знакомое… Кто сказал? Платон?

– Да нет. Александр.

– Македонский?

– Островский.

– Грек, что ли?

– Ну пускай будет грек…

– Не знаю такого… – недовольно пробурчал Тиберий. – Так и в чём ты с Цицероном не согласен?

– Я не говорю, что не согласен. Я говорю, он другое имел в виду. Что-то там… Подожди, я забыл, – Антоний сам наполнил кубки. Они выпили. – Да! Я понял, это ты причину со следствием перепутал… Цицерон не имел в виду неизбежность рабства. Он говорил о рабской психологии, которая является следствием, а не причиной рабства.

– А, может, это ты что-то перепутал? – глаза римлянина начали наливаться кровью, кулаки сжались.