Гиблые земли Нури Альбина

Пролог

Он не позволял себе думать, что давно заблудился. Это была вредоносная, ядовитая мысль, которая могла парализовать, лишить возможности двигаться и соображать.

А двигаться надо. Нельзя стоять на месте, кто-то умный сказал, что движение – это жизнь.

«Но что, если ты всего лишь бестолково кружишь по лесу, всякий раз возвращаясь на то место, где был парой часов раньше?»

Он постарался отогнать и это опасное предположение. Невозможно, так ведь? Он всегда шел по прямой, двигаясь на запад, в сторону деревни. Значит, рано или поздно лес должен закончиться.

«Будь Липница в той стороне, это давно случилось бы», – заметил скептик в его голове.

Хватит. Хватит!

Да, поначалу он запаниковал. А кто на его месте не впал бы в панику, увидев такое? После того, что предстало его взору в заброшенном поселке, немудрено, что он бросился прочь оттуда, не разбирая дороги, повернул не в ту сторону. Но ведь потом постарался успокоиться, пошел, следуя нужному направлению.

«Ты уверен, что верно сориентировался, что это было действительно нужное направление?»

Недавно прошел сильный дождь, и ноги вязли в земле, в куче мокрых грязных листьев и шишек, слипшихся в кашу. С веток то и дело срывались хрустальные капли, брызги падали на лицо, а иной раз, когда заросли были особенно густыми, за шиворот проливались широкие потоки холодной дождевой воды.

Идти было тяжело, с каждым шагом все тяжелее. Тело ныло и болело, он устал и постоянно царапался о какие-то шипастые кусты, спотыкался о корни растений, трухлявые пни и почерневшие стволы упавших деревьев – что-то словно пыталось удержать его, сбить с ног, тянуло к нему руки со всех сторон и из-под земли. Поначалу он злился и чертыхался, колотил по ветвям, преграждавшим ему путь, топтал хилые поганки, но потом настолько вымотался, что перестал реагировать, просто старался не упасть.

«Лес вот-вот кончится, – твердил он, как молитву, – я выберусь, ясное дело! Я не мог уйти далеко».

Но лес стоял темной стеной. Не было никаких примет, знаков, указывающих на то, что он скоро кончится. Всюду виднелось лишь бесконечное однообразие набухших от сырости кустов и деревьев.

Он шел, опустив голову, распихивая ладонями и локтями жесткие колючие ветки деревьев, хлеставшие, ранящие его. Ветви трещали под ногами, и звук напоминал хруст костей. Это пугало, заставляло съеживаться, особенно если прибавить сюда все чаще появляющееся ощущение чужого присутствия. Разум говорил, что в чаще нет никого, кроме него, но чувства нашептывали, что это ложь.

Чьи-то глаза наблюдали за ним, чьи-то голоса шептали в кронах, чья-то злая воля не давала выбраться отсюда, уводя все глубже в лес, все дальше от человеческого жилья…

Иногда казалось, что впереди показался просвет, что лес расступился и явил ему открытое пространство. Поверив, он устремлялся вперед, ломился сквозь ветки, как лось. Но вскоре понимал, что заросли не становятся реже. Иллюзия. Обман.

Наручные часы показывали пять часов вечера. Сотовый телефон он выронил где-то, потерял, когда фотографировал дома в поселке. До того, как увидел, что они скрывают.

«Кто сумеет помочь? Кто спасет?»

Что за жалкий вопрос! Сформулировав его, он почувствовал себя слабым и ничтожным. Внезапно накативший страх был таким сильным, что он не мог сдвинуться с места. Стоял и ждал, что из леса выскочит нечто жуткое, накинется на него и разорвет. И это будет…

Нет-нет, не нужно думать об этом. Перебороть себя и идти дальше, прочь из чащи – только так можно выжить. Он стиснул зубы и ринулся вперед, превозмогая судороги в измученных мышцах. Убегая из поселка, он подвернул ногу, и теперь ее постоянно грызла боль, но он послал боль к черту. Нельзя сдаваться!

Горло горело, хотелось пить, но пластиковая бутылка с водой давно опустела. Он взял с собой лишь одну бутылку, а из еды – пару яблок, шоколадку и бутерброды. Припасов катастрофически мало, но ведь он рассчитывал вернуться обратно уже к вечеру.

Есть пока не хотелось, но вот жажда усиливалась с каждым шагом. Что за ирония! Это лес буквально сочился влагой, но не пить же из лужи!

Однако через два часа он опустился на четвереньки и принялся лакать мутную воду, которая собралась в маленькой ямке. После того, как понял, что невозможно утолить жажду, слизывая капли с листьев.

На зубах скрипели песчинки, вода отдавала гнилью, но все равно ему стало легче. Стараясь не думать, сколько микробов было в каждом глотке, он встал на ноги и побрел дальше.

Скоро стемнеет, наверное. В этом лесу и днем-то было темно, плотный полог листвы почти не пропускал солнечный свет, а уж ночью…

«Интересно, водятся ли здесь дикие звери? Кабаны, медведи, рыси?»

Он понятия не имел. Скажи ему кто-то еще вчера, что он будет бояться хищников, живущих в этом лесу, он бы расхохотался ему в лицо.

Это же не глухая сибирская тайга! От Быстрорецка – немногим больше часа езды на машине до Липницы, а от этой деревни – рукой подать до заброшенного поселка. Как он умудрился заплутать, непонятно. Но еще непонятнее, почему здешние месте такие дикие, нехоженые…

Если он сядет под одним из этих деревьев, закрывающих небо, и больше не двинется с места, найдут ли когда-нибудь его тело? Он ясно представил, как сквозь него прорастают кусты, крапива, ползучие травы, как его кости обгладывают животные, как насекомые кишат в его плоти, как догнивают кроссовки, одежда и рюкзак – и вот уже ничего от него не осталось, только желто-бурый череп, скалящийся безумной улыбкой.

И те создания, что брели за ним, выглядывали из-за стволов, нашептывали, хихикали, заманивали в чащу, выйдут из укрытий и спляшут от радости на его останках.

«Уймись! Нет тут никого! И ты не умрешь, поживешь еще!»

Поднявшись, поковылял дальше. Казалось, он идет по тоннелю, лишь кое-где высоко-высоко проглядывали кривые ломти потемневшего от дождя неба. Неба, которое совсем скоро, точно ватное одеяло, впитает в себя жалкие крупицы солнечного света.

Неужели придется ночевать тут – улечься на мокрые листья и хвою, свернуться калачиком, чувствуя, как стылая земля вытягивает, выпивает из его измочаленного тела остатки тепла?

Может, стоит подумать о том, чтобы развести костер? Плестись по лесу ночью означает заблудиться, это же ясно.

«Ты уже заблудился!»

«Хорошо, – нервно ответил он сам себе, – это означает заблудиться окончательно, безо всякой надежды выбраться».

Итак, он разожжет костер, обогреется, поест, отдохнет, поспит, а утром двинется дальше. Перед этим влезет на дерево, посмотрит, в какую сторону идти. Впрочем, и лезть не придется, достаточно выяснить, с какой стороны взойдет солнце, и направиться в противоположную, ведь ему же надо на запад, он точно это знал.

Ему удалось немного приободриться: всегда полезно планировать, это дает ощущение того, что ты владеешь ситуацией (даже если это и не так).

Но планы полетели в тартарары, потому что лес внезапно оборвался, словно бы дав ему пинок под зад и выбросив на поляну – широкую поляну, заросшую высокой травой, доходившей ему почти до колен.

На поляне стояли три дома, и при взгляде на них ему остро захотелось развернуться и броситься обратно в чащу неприютного леса. Но ноги не шли, он стоял и смотрел на дома, на провалы окон, на покосившиеся стены и криво висящие двери.

«Что-то привело меня сюда, – вяло, сонно, словно бы теряя сознание, подумал он. – Что-то, у чего есть на меня планы».

Он смотрел на лесные дома.

А дома смотрели на него.

И он точно знал, что ничем хорошим это не кончится.

Часть первая. До того, как

– Привет, кузина Кэт, – произнес он с небрежной, ленивой улыбочкой, и Катя сразу поняла: все лето насмарку, не ужиться им с этим пижоном.

– Еще раз назовешь меня так, в лоб получишь, – тихо, чтобы мама не слышала, проговорила Катя.

Роман ухмыльнулся и ничего не ответил.

Кате пятнадцать, Роману скоро семнадцать исполнится, хотя на вид не старше Кати: высокий, но щуплый, худой.

Мама, узнав о приезде племянника, тоже, кажется, не сильно обрадовалась, но виду не подала и Кате сказала:

– Роман – твой брат, постарайся с ним поладить. – Подумала, чем подкрепить свои слова, и выдала: – Вы в детстве любили играть вместе.

Ага, как же, подумалось Кате, любили! И когда только успели полюбить?

Двоюродные брат и сестра виделись всего несколько раз в жизни, и было это давным-давно. Их матери были сестрами, родились и росли в Липнице, а после школы жизнь, как говорится, развела. Старшая, мать Романа, рано вышла замуж и уехала в Быстрорецк, а младшая, Зинаида, мама Кати, застряла тут, в деревне. После смерти родителей так и осталась в их доме.

Катя помнила, как они с мамой, приезжая в Быстрорецк, несколько раз встречались с тетей Зоей, дядей Сережей и Ромой, но все как-то на бегу, между делом. Дядя Сережа занимался бизнесом, семья перебралась в Москву, несколько лет сестры не встречались, лишь созванивались изредка. Затем последовало возвращение в Быстрорецк, покупка новой шикарной квартиры и строительство загородного дома… Их жизнь кипела и расцветала яркими красками, пока Катя с мамой барахтались в вязких и тягучих, как сгущенное молоко, деревенских буднях.

А примерно четыре года назад тетя Зоя внезапно умерла. Мама ездила на похороны, Катю с собой не брала. Вернулась растерянная, с посеревшим лицом, часто плакала, с дочерью ничего не обсуждала (Катя так толком и не поняла, что стряслось с теткой). Дядя Сережа скорбел недолго, вскоре снова женился и опять стал отцом: у него родился еще один мальчик. С сестрой и племянницей жены Сергей и прежде виделся нечасто, а после смерти Зои общение и вовсе сошло на нет.

Пока в последних числах мая не раздался звонок.

– Рома к нам приедет десятого июня, – проговорила мама с таким видом, точно сама не верила своим словам. – Поживет до сентября.

– Как так – поживет? Прямо тут, в нашем доме? Все лето? – опешила Катя.

– Да, – односложно ответила мама сразу на все вопросы. Помолчала немного и прибавила: – У него со школой какие-то проблемы, он их решит и приедет. Сережа сказал, они с женой и младшим скоро в Прагу едут. А Романа к нам. Деньги, говорит, на него присылать будет. Автобусом отправит, а в конце августа приедет и заберет.

«Как посылку, – фыркнула про себя Катя, – отправит, заберет».

– А где он спать будет? – спросила она уже вслух.

Дом у них был не сказать, что крошечный, но давно приспособленный к ним двоим: большая комната, традиционно именуемая «залой», была в самом деле большая по размеру, и Катя в основном проводила время тут. Еще были кухня и две маленькие комнаты – ее и мамина (раньше в ней спали бабушка с дедушкой).

– Мы его в твоей комнате поселим. Вместе с тобой пока поспим, ничего страшного, да, Кать?

Здрасьте пожалуйста! Значит, Ромочка ее еще и из собственной комнаты выселит!

Спустя неделю незваный гость заявился: крутые шмотки, рваные пряди светлых волос, кривая ухмылочка, насмешливый тон и оценивающий взгляд. Катя остро почувствовала собственную неказистость, заурядность и…

И бедность, что уж скрывать. Мама работала медсестрой в поликлинике, в райцентре Константиновка, Катя там же училась в школе; обе ездили туда на древнем рычащем и кашляющем автобусе. Дальше Быстрорецка они нигде не были, если не считать единственной поездки в Санкт-Петербург. Дорогие покупки, изысканная еда, отпуск за рубежом, навороченные автомобили – все это к Кате и ее маме никакого отношения не имело. Разные миры, непересекающиеся прямые.

Прежде Катя об этой разнице и не задумывалась, но тут ей вдруг стало стыдно, она почувствовала себя бедной родственницей, будто бы даже в чем-то перед двоюродным братом виноватой.

Почувствовала – и рассердилась на себя. Что за глупости? Что за готовность униженно признать превосходство другого человека над собой?!

Этот Рома вообще не имеет никакого права задаваться: она отличница, на медаль идет, а когда окончит школу, поступит в университет и тоже будет жить в Быстрорецке. Или в Москве.

А любезный братец, судя по всему, учиться не желает (недаром же проблемы у него). Видать, бездельник и хулиган. Даже родного отца настолько достал, что тот его (вместо того чтобы в Прагу взять) отослал «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». Ну, почти.

На ужин мама пожарила котлеты, капусту квашеную из погреба подняла; Катя отварила картошку. Простая деревенская еда.

«Рома-то, небось, привык ко всяким мудреным блюдам, – думала Катя, расставляя на столе тарелки. – Станет нос воротить, я ему все выскажу!»

Но высказывать не пришлось.

– Вы в котлеты чеснок добавляете, да? – спросил гость, уплетая за обе щеки, хрустя капустным листом. – Мне нравится. Мама тоже так делала.

Катина мама отложила вилку и посмотрела на племянника, будто что-то для себя решая. Она была совсем простая на вид женщина, не слишком разговорчивая, вечно занятая работой и домом. Но Катя знала, что мама – вовсе не недалекая, замотанная бытом тетенька. Она была мудрой, ее суждения отличались точностью, а характеристики – меткостью. Катя всегда доверяла ее мнению. Кроме того, у матери было нежное сердце, хотя внешне это не особенно-то проявлялось.

Насмотревшись на Рому, мама проговорила:

– Это меня Зоя научила. Говорила, так пикантнее. Хотя в чесноке какая пикантность, верно? – Она улыбнулась. – Ты не волнуйся, тут у нас неплохо. Сад, клубника скоро пойдет, вишни, яблоки. Лето быстро пролетит, не успеешь заскучать. А может, тебе еще и понравится.

Роман тоже внимательно поглядел на тетю и тоже улыбнулся. Катя в этот момент подумала, что они очень похожи: разрез глаз, форма губ, подбородки. Сама она, как говорила мать, пошла в отца.

Пообщавшись с Романом в первый вечер, мама, видимо, решила, что племянник – парень неплохой, приняла его и стала вести себя так, словно он всегда здесь жил. Не сюсюкалась, не задавала вопросов (на которые Рома не хотел бы отвечать), могла отчитать, что комнату не прибрал. Она работала посменно, постоянно брала подработку, дома бывала редко, предоставляя дочери и племяннику хозяйничать самостоятельно.

Катя и Роман так быстро сродниться друг с другом не смогли. Катя думала, что со стороны они, наверное, напоминали двух котов, оказавшихся на одной территории: приглядывались один к другому, принюхивались, то распушая хвосты, то задирая их наподобие антенн, фыркали и ходили друг возле друга кругами, не сближаясь, но и не убегая.

Собственно, бежать-то и некуда.

Роман не искал Катиного общества: сидел то в ее бывшей комнате, уткнувшись в мобильник, то в саду, облюбовав местечко под вишнями. Иногда делал что-то по дому или в огороде (по просьбе тети Зины), но за пределы их скромных владений не выходил.

Пересекались брат с сестрой в основном на кухне, и Роман всегда вел себя вежливо, но сухо и отстраненно. Судя по тому, как фамильярно он обратился к ней в первый момент, Катя думала, что братец продолжит задирать ее, насмехаться, однако он предпочитал делать вид, что Кати и вовсе не существует, обращаясь к ней только в случае необходимости, когда без этого было не обойтись.

Постепенно Катя стала привыкать к присутствию в доме постороннего человека (не совсем постороннего, родственника, но все же). Готовила еду, делала уборку, полола огород, читала, в Интернете копалась, ходила с лучшей (и единственной) подругой Лорой на Белое озеро, что неподалеку от деревни. Потом Лора уехала в санаторий с родителями, по путевке, а других подруг у Кати не было, так что она тоже плотно осела дома. В этом они с Романом были похожи: не слишком коммуникабельные, душой компании не назовешь.

Один раз Катя, увидев брата сидящим на излюбленном месте в саду, хотела окликнуть его, позвать на озеро или просто поговорить. Ей пришло в голову, что ему, наверное, одиноко и грустно: он смотрел куда-то в угол сада, лицо у него было печальное и какое-то… хрупкое. Как будто еще немного – и он расплачется.

Катя уже открыла рот, чтобы его окликнуть, но тут Роман взял телефон, поднес к глазам и стал возить пальцем по экрану. Тогда-то Катя и заметила, что у него в ушах наушники.

Да уж, хороша она была бы, принявшись тащить его на озеро! Он бы одарил младшую сестру взглядом, от которого лужи льдом покрываются, и вежливо проговорил, что занят, ему есть, чем себя занять, спасибо, а она осталась бы стоять дура дурой.

Больше попыток сблизиться Катя не предпринимала, Роман тем более. У них выработалась негласная договоренность: пока один находится в доме, другой – в саду, и наоборот. Вместе в помещении было как-то неловко, хотя и неясно, почему: каждый же в своем углу.

Прошла неделя. Затем еще одна. В конце июня зарядили дожди. Из дому не вылезешь, мокнуть в саду никому не хотелось. Мама часто работала за себя и коллегу, которая ушла в отпуск, дома появлялась набегами.

В понедельник ближе к вечеру Катя пришла на кухню и, открыв холодильник, принялась задумчиво изучать содержимое полок. Мама придет поздно, нужно что-то приготовить на ужин. Сварить суп с фрикадельками проще всего, но его не хочется. Окорочка куриные, может, пожарить?

– Хочешь, оладьи сделаю?

Катя обернулась и увидела стоявшего в дверях Рому. На нем были черные джинсы и синяя футболка. Никакого смартфона в руках.

– А ты готовить умеешь? – недоверчиво спросила она.

Брат пожал плечами.

– Только самые любимые блюда. И не очень сложные. Селедку под шубой могу. Торт «Черный принц». И оладьи. Мама говорила, если что-то нравится, ты должен уметь сам себя этим обеспечить, чтобы не зависеть от воли и желания других людей.

Катя поразмыслила и кивнула: что ж, с этим не поспоришь.

– Селедки соленой у тебя, думаю, нет. Торт как-то не в тему. Вот оладьи – в самый раз.

– Я их люблю, но печь не умею, они у меня вечно к сковороде липнут, – призналась Катя.

– Значит, решено?

– Оладушки да блины на солнышко похожи, бабуля так говорила. А сегодня дождливо, солнца не хватает, – вырвалось у Кати прежде, чем она успела сообразить, что это звучит по-детски. Роман засмеет.

Но он не стал смеяться. Нацепил мамин фартук, подошел к посудному шкафу, загремел кастрюлями. Следующий час они посвятили блинам: Рома руководил, Катя была на подхвате.

Роман не соврал: со знанием дела смешал в миске все ингредиенты, ловко переворачивал оладьи на раскаленной сковородке, и получались они ровные, круглобокие – загляденье. На большой тарелке росла золотистая пирамидка, Катя промазывала желтые круги кусочком сливочного масла, насаженного на вилку (брат велел, чтобы не слипались).

– Чайник поставь, – скомандовал Роман. – Сгущенка есть? Или варенье?

– Клубничное и малиновое, – отрапортовала Катя.

– Доставай оба.

Около семи часов уселись пить чай.

– Мама придет, удивится, – с довольным видом сказала Катя и поймала себя на мысли, что совершенно не испытывает никакой неловкости в обществе брата.

Пока пекли оладьи и убирали потом кухню, говорили только по делу, но все равно процесс их диковинным образом сблизил. Оказывается, чтобы подружиться с кем-то, нужно заняться приготовлением еды! Стоит запомнить.

– А ты, оказывается, ничего, – заметила Катя. – Прикольный.

– Ты извини, я вам как снег на голову свалился, – сказал Роман. – Из комнаты тебя выгнал.

– Брось! – махнула рукой Катя. – Живи на здоровье. Я рада, что ты тут.

Сказала – и поняла, что так и есть. Роман улыбнулся.

– Мне у вас нравится. Тетя Зина хорошая, на маму мою похожа. И здесь всяко лучше, чем с… – Он помрачнел, оборвал себя на полуслове.

– Слушай, что у тебя за проблемы в школе были? Которые надо было уладить? На второй год хотели оставить?

– Нет, – усмехнулся Роман. – Я хорошо учусь. Просто историка ударил.

Фраза прозвучала буднично. Катя ахнула:

– Ударил? За что? Ничего себе «просто»!

– Пощечину ему дал. Не выдержал. Урод он потому что. Над людьми издеваться любит. Девчонку одну постоянно изводил, а она и так затюканная. Мы после урока к нему подошли, работы сдавали. Ну и как-то так вышло, он начал гадости ей говорить, она заплакала. Я сказал, что нормальные мужчины так себя не ведут. Он вызверился, слово за слово, орать начал, замахнулся на меня… А я раньше среагировал. Вот и пошло-поехало.

– Но ты же не виноват был! – горячо проговорила Катя. – Пусть бы другие подтвердили!

– Кому нужны лишние проблемы? Даже та девчонка смолчала. Ладно, это уже в прошлом, все уладилось. А ты в медицинский собралась поступать?

– Как ты узнал? – поразилась Катя.

– Ты забыла, что я живу в твоей комнате. У тебя книжек всяких полно по медицине, справочников. Плакат на стене – человеческое сердце в разрезе. Нетипично, знаешь ли.

– Кардиологом хочу стать, – призналась она. – Мама тоже хотела врачом быть, она очень талантливая, собиралась после медучилища поступать, но забеременела, потом я родилась, а потом с папой… – Она метнула на Рому взгляд: знает или нет? – Потом с папой случилось. И дальше мама уже не стала учиться, работать пошла.

Вопрос про отца повис в воздухе. Роман явно не знал о произошедшем с ним, но не спрашивал, за что Катя была ему благодарна. Но, с другой стороны, он же ей про себя все правдиво рассказал.

– Папа умер, когда я была маленькой, – тихо проговорила она.

– Сердечный приступ? – спросил Роман, решив, что сестра по этой причине и хочет стать кардиологом, но Катя отрицательно покачала головой.

– Он покончил с собой. Повесился. – Она качнула головой в сторону окна. – В сарае, во дворе.

Роман собрался что-то спросить, но Катя не дала ему такой возможности.

– Не спрашивай, почему. И вообще, давай закроем эту тему, хорошо?

Они помолчали, но снова в этом молчании не было напряженности, холода. В присутствии Ромы на кухне было нечто естественное, Кате было уютно с ним рядом.

– Почему ты запретила звать тебя Кэт? – неожиданно спросил брат. – Тебе идет. Кать много, а Кэт – она такая одна.

Ей это понравилось – и имя, и то, как Рома о ней сказал. Что она такая одна.

– Ладно уж, можешь иногда называть, если хочешь. Только безо всяких «кузин».

– Договорились.

Зинаида, вернувшись в сумерках с работы, войдя во двор, посмотрела на окно кухни и увидела идиллическую картину: Катя и Рома сидели за столом, пили чай и болтали. Дочка улыбалась, Роман рассказывал что-то.

«Как славно! Подружились, слава богу, – подумала Зинаида, – а то сидели по углам, как сычи».

Кате нужна компания, а в Липнице почти нет ее ровесников.

«К тому же мальчик – вылитая Зоя в его возрасте. – Сердце отозвалось привычной болью. – Хорошо, что он приехал».

Зинаида, конечно, не могла знать, что приезд племянника окажется важным звеном в цепи дальнейших событий, и что до погружения их жизни в хаос остаются считаные дни.

– Мне скучно, – сказала Лизавета. – Я совсем озверела в твоей деревне.

Ян подавил вздох.

– Она не моя, Лизун. Она сама по себе деревня. Вспомни: я ведь предлагал тебе дома остаться, это ты захотела сюда ехать. Но и сейчас не поздно передумать: давай я тебя в Быстрорецк отвезу, буду на выходные приезжать.

Узнав, что летом муж будет работать далеко от города и там же жить (фирма сняла для него полдома), Лизавета заявила, что одного его не отпустит. Он пробовал отговорить ее от поездки:

– Я с утра до вечера, с понедельника до двух часов субботы буду на стройке. А в субботу вечером могу приезжать домой и…

– Никаких «и», – отрезала Лизавета, пакуя чемоданы. – С чего я должна при живом муже все лето одна в городе торчать? За вами, мужиками, глаз да глаз нужен.

К тому же Лизавета уволилась с работы, вернее, всех сотрудников уволили, потому что ателье закрылось. Лизавета очень переживала, а потом решила до осени отдохнуть, так что с поездкой в Липницу все сложилось одно к одному.

Поначалу было прекрасно: дивное озеро, зелень, симпатичный домик, тихие вечера, книги, неспешные прогулки…

Но через пару недель не терпящая однообразия, ничем не занятая Лизавета заскучала по городу. Милые сельские радости ее порядком утомили, о чем она и заявила вернувшемуся с работы мужу.

– Никуда я не поеду, – возмутилась Лизавета. – В городе-то я что стану делать?

– Тебя не поймешь.

– Очень даже поймешь. Ты приходишь с работы, не разговариваешь со мной, валяешься в гамаке, как тюлень.

Ян представил себе тюленя в гамаке и хмыкнул.

– Ничего смешного, между прочим. Жене нужно уделять внимание.

С этим Ян не спорил и, как говорится, старался соответствовать: дарил приятные подарочки по поводу и без, культурно развлекал в театрах и на выставках, водил жену в ее любимое кафе.

Они поженились прошлым летом, в августе, и это был брак по большой любви. Их чувства еще не успели утратить свежести, отношения не превратились в рутину. Впрочем, оба были уверены, что это им не грозит и в будущем. Не каждый же союз вырождается, а истинная любовь не должна умирать из-за мелких ссор и бытовых разногласий.

Лизавета понимала, что не стоит раздувать, упрекать и ныть (тем более и повода никакого). Но настроение было неважное, и сдержаться ей было сложно. Накрывая стол к ужину, Лизавета не поставила тихонько, а почти швырнула на него плетенку с хлебом и блюдо с овощами. Тарелки и вилки обиженно звякнули. Ян решил погасить конфликт в зародыше. Подошел к жене, обнял ее, ткнулся носом в шею.

– Не злись. Я тебя очень люблю. Устаю просто как собака. Зато денег заработаю, в сентябре на море поедем.

– До сентября еще дожить надо, – буркнула Лизавета, но по тону уже было понятно, что буря миновала.

Стряпала она отменно, умудрялась из самого обычного набора продуктов приготовить нечто изысканное и обалденно вкусное. Ян не мог оторваться от солянки, хотя не очень жаловал супы.

– Ты прости меня, – сказала Лизавета, – веду себя, как сварливая жена из какого-нибудь дурацкого сериала: маюсь от безделья и пилю мужа, который старается изо всех сил, деньги зарабатывает, все в семью, все в дом. Я же не такая.

– Я знаю, какая ты, не волнуйся, – ответил он с набитым ртом.

– Просто не привыкла бездельничать, – продолжила Лизавета, не слушая его. – Постоянно кажется, будто что-то важное проходит мимо меня, а я его упускаю.

– Отдыхать тоже нужно уметь, – философски заметил Ян, – вот и учись.

– Я учусь, – вздохнула она, убрала опустевшие тарелки в мойку и стала мыть посуду. – Как на работе дела?

Ян подошел к окну, сел на подоконник и закурил. В доме курить хозяйка запретила, да он и сам не стал бы, к тому же Лизавета не курит. Но во двор выходить с набитым брюхом было лень.

– Как обычно. Пашем.

Их фирма получила заказ на строительство домов в новом коттеджном поселке, который раскинулся на противоположном берегу Белого озера и назывался точно так же.

К октябрю-ноябрю поселок должен начать заселяться: почти все участки были раскуплены. Место хорошее, живописное, коммуникации проведены, Интернет отличный. От города далековато, но у тех, кто планировал тут жить, имелись машины, так что и это не проблема.

– Классическая картина социального расслоения будет: на одном берегу Белого озера – скромная, еле живая деревушка, на другом – богатенькие «буратины» в нарядных домиках, – проговорила Лизавета.

– Не такая уж «еле живая», – возразил Ян, выдувая дым в окошко, – народ активизировался. Кто жилье строителям сдает, кто на стройке работает, а потом будут ездить в поселок уборку делать, траву косить, ремонтировать по мелочи; яйца, овощи, молоко продавать. Так что жизнь закипела, всем хорошо.

Лизавета домыла посуду и тоже уселась на широкий подоконник. Окно кухни, как и спальни, выходило в заросший сад. Хозяйка, баба Лена, которая жила во второй половине дома, в этом году ничего не сажала – хворала, так что грядки скрылись под слоем сорняков, кусты черемухи разрослись, а ветки многих яблонь были поломаны. Но все же Лизавете нравился сад, она любила бродить по нему и качаться в гамаке, глядя в причудливое зеленое сплетение ветвей над головой.

За стеной что-то громыхнуло. Супруги прислушались, но больше никаких звуков не было.

– Наверное, дверь захлопнула, – предположил Ян. Лизавета дернула углом рта: возможно. Они с бабой Леной не общались, и это радовало. Куда хуже, если бы старуха от нечего делать постоянно заявлялась под разными предлогами или вздумала контролировать, как и что делают жильцы.

– Лизун, я тут подумал… У меня к тебе предложение, – внезапно проговорил Ян.

– Неприличное, надеюсь? – усмехнулась Лизавета.

– Это чуть позже. А сейчас я хочу пригласить тебя на выходные в поход.

В голосе Яна звучал неподдельный энтузиазм. Он был увлекающимся человеком: если идея казалась ему стоящей, он брался за ее реализацию со всем пылом. Лизавету эта его черта всегда немного пугала, но вместе с тем очаровывала. Она повернулась к мужу.

– Куда? На озеро? Я там уже каждую травинку знаю. Пока дожди не начались, загорать ходила постоянно.

– Почему на озеро? В лес. За Липницей огромный лес. Места красивейшие, еще и с историей.

– С какой? – спросила Лизавета, почему-то подозревая худшее.

– Расскажу потом. Так ты согласна? Будет круто! Завтра суббота, я постараюсь прийти с работы пораньше. Примерно в час или в крайнем случае в два сможем выдвинуться. Заночуем в лесу: костер, романтика, палатка, только мы вдвоем, а? Будем печь в золе картошку, рассказывать друг другу страшилки и любовью под звездами заниматься. Палатку я ставить умею, в юности в походы ходил.

– У нас же ее нет.

– У нас нет, а у Семенова есть. – Семенов был коллегой Яна. – Он запасливый, чего только с собой не притащил. На всякий случай.

– А лесу мокро, наверное, – с сомнением протянула Лизавета, – три дня дождь лил.

– Дождя нет уже со вчерашнего дня, – отмахнулся Ян. Он чувствовал сопротивление жены и испытывал досаду. – Ты сама на скуку жаловалась, вот тебе и развлечение. Чем ты опять недовольна?

Правда, чего раскапризничалась, подумалось Лизавете.

Человек старается, развлечь ее хочет, а ей опять неладно?

– Уговорил, – сказала она, – значит, завтра в поход!

Они принялись обсуждать, что нужно взять. Ян достал ручку, нашел листок бумаги и составил список необходимого. Почти до полуночи Ян и Лизавета укладывали вещи, то и дело вспоминая, что забыли нечто важное: то влажные салфетки, то спички. Лизавета была уверена, что в итоге они непременно оставят дома то, без чего нельзя обойтись, зато потащат кучу ненужного хлама.

– Жалко, велосипедов нет, – вздохнул Ян.

– А что, Семенов разве с собой не взял? – язвительно отозвалась Лизавета.

– Ничего, пешком даже лучше. Вернемся в воскресенье, часам к пяти. А если понравится, можем и на следующие выходные махнуть.

Лизавета видела, что муж не на шутку загорелся перспективой похода, она и сама вроде бы должна радоваться смене обстановки и желанию Яна доставить ей удовольствие, устроить запоминающееся приключение.

Но что-то мешало.

Дурное предчувствие? Так ведь сроду ничего такого не было. И потом, что может случиться? Они взрослые люди, в глушь лезть не собираются, да и какая тут особенная глушь может быть? Не Сибирь все-таки.

Поздно ночью, когда Ян давно спал, Лизавета вертелась с боку на бок, никак не могла устроиться: то подушка казалась слишком мягкой, голова проваливалась в нее, как в яму; то одеяло было слишком горячим, то диванная пружина упиралась в бок.

«Места красивейшие, еще и с историей», – вспомнились ей слова Яна.

«Надо было заставить его рассказать, что за история такая», – подумала Лизавета и покосилась на мужа. Будить сейчас, понятное дело, не вариант, ему вставать в половине шестого.

Молодую женщину не покидала твердая уверенность: знай она эту историю, возможно, отказалась бы от затеи с походом. А теперь уже поздно. Она вздохнула и повернулась на правый бок. Пружины взвизгнули, Ян пробормотал что-то во сне.

Спустя некоторое время Лизавета крепко спала. В окошко заглядывала луна, ветерок перебирал черемуховые ветви, отчего по стене ползли змеевидные черные тени.