ПереКРЕСТок одиночества – 4 Михайлов Дем
– И как он сюда попал?
– По дикому, можно сказать. Руководил конвойной командой одним зимним вечером шестьдесят четвертого. Принимали два вагона с заключенными. Овчарки хрипят и рвутся с поводков, вьюжно, морозно… Он отошел к штабелю бревен, только достал фляжку и хлебнул самогона, как его толкнул в спину его же подчиненный по фамилии Матросов. И Бушуев оказался здесь. Учитывая, что поездная платформа находилась на территории колонии, можно сказать, что он угодил из тюрьмы в тюрьму, по пути резко сменив роли. Но при этом угодил он козырно – сам понимаешь.
Я не сразу догадался. Понадобилось секунд десять, чтобы осознать:
– Полная зимняя форма. Фляга. Может, даже оружие…
– Планшет с документами. Кожаный такой, офицерский. И да – табельное оружие с двумя магазинами. Сверток с задубелыми бутербродами в боковом кармане. Пачка махорки, зажигалка. Да там в его дневниках полный и достаточно длинный перечень – он мужик был педантичный и скучноватый.
– Повезло ему с вещами, – подытожил я, а подумав, предположил: – Толкнувший его в телепорт мог специально подгадать момент, когда Бушуев будет в полном обмундировании.
– Да зима была, – отмахнулся Тон Тоныч. – В записях самого Бушуева такое же предположение. И даже отметка о том, как ему повезло. А еще, к слову, он там страниц пять посвятил размышлениям о том, что за последние годы его службы было прямо немало схожих бесследных исчезновений. Пропадали заключенные и охранники, исчезали поварихи и вольноотпущенные. Все это скрывалось: никто не желал получить по шапке от правления Дальстроя. Где-то в третьей тетради Бушуева, если не ошибаюсь за давностью лет, он упоминает, что встретил на чалке одного из тех самых исчезнувших осужденных. И этот осужденный ему запомнился тем, что у него в свое время не было причин бежать: трудолюбивый, посаженный на семь лет, умело избегающий особо тяжелых работ, умеющий наладить контакт как с уголовниками, так и с администрацией, а незадолго до исчезновения стал смотрящим в бараке. Это я в дополнение к твоим предположениям о похищении и переброске сюда не абы кого, а людей дельных…
– Я хочу почитать эти дневники, – сказал я.
– Обещать не могу. Но ты знаешь кого спросить.
– И спрошу, – кивнул я. – Так этот Бушуев отбыл весь срок?
– От звонка до звонка. Добрался сюда в Бункер. Явился в сохраненной форме – суровый, несгибаемый и много чего повидавший в жизни, помимо долгой отсидки. Так что он очень быстро сделал карьеру, превратившись в крайне жесткого замкового управленца. Не могу не признать: в то время Бункер балансировал на грани. Едва выживали. Вечно всего и вся не хватало. Люди часто не слушались, проявляли характер, доходило почти до бунтов, никто ни за что не нес ответственности. Случались драки и даже смертоубийства.
– Бушуев это дело исправил?
– Еще как исправил. И первым делом он уже имеющиеся границы между социальными слоями превратил в неприступные стены. Разделил стадо на три неравные части, четко прописал условия для тех, кто хотел попасть в Центр или в Замок, выявил и назначил тех, кто надел те самые черные ватники, обустроил и запер арсенал. В общем, он спас ситуацию. И вернул баланс. Но сделал это столь спорными и жесткими методами, что и не поймешь, что теперь делать с этим убежденным сталинистом: памятник ему возводить или расстрелять посмертно.
– Расстрелять кого? – с интересом спросил подошедший Михаил Данилович, сопровождаемый высокой старушкой с подносом в руках. – Не меня ли в расход пустить собрались, друзья душевные?
– О Бушуеве речь, – пояснил Тон Тоныч, и лидер Замка тут же сморщился, как от кислого лимона:
– К-хм… вот уж не ожидал. Еще один седой покойник шевельнулся в могиле… Ну что? Поговорим об экспедиции? Как там с подготовкой, Антон?
– Ну… с подготовкой все хорошо, а вот по составу мы так и не определились после ультиматума Охотника.
– Вот да, – выглядящий чуть устало Михаил Данилович перевел вопросительный взгляд на меня. – С чего вдруг такой радикализм в требованиях?
– Чистые логика и прагматизм, – ответил я абсолютную правду. – Всем значимым персонам Замка нечего делать в моем вездеходе. Если с нами что-то случится, Бункер потеряет опытных управленцев. И кто знает, как это скажется на дальнейшей жизни нашего убежища. Так рисковать нельзя. Опять же, не станем молчать об иерархии: кто кому будет беспрекословно подчиняться в пути?
– Ну…
– И что будет, если в наше отсутствие в Бункер явится не слишком дружелюбная делегация от луковианцев? Кто будет с ними вести переговоры?
– Да это все понятно, Охотник. Но и ты пойми: не так-то легко взять и послать тебя пусть не на смерть, но все же в крайне опасное путешествие.
– А придется, – спокойно ответил я, доставая из кармана куртки сложенный вчетверо лист старой бумаги. – Кто-то всегда отдает неудобные тяжелые приказы, сам оставаясь в теплом безопасном кабинете. Так было, так есть и так будет. Поэтому состав экспедиции утвержу я. Но согласен взять из Замка одного человека – желательно крепкого, умного, стойкого психически и не играющего какой-нибудь действительной весомой роли в жизни Бункера.
– А остальных?
– Только из Холла, – произнес я. – Хватит пары человек.
– Итого, вместе с тобой четверо?
– Верно, – кивнул я. – Хотя в сегодняшних беседах окончательно определюсь и, может, выберу пятого.
– Что ж… Жители Холла куда лучше умеют обходиться меньшим, – вздохнул Михаил Данилович, массируя лоб. – Надо признать, что за прошедшие сытые годы остальные зоны Бункера превратились в лавандовые богадельни.
– По нашей вине, – хмыкнул Тон Тоныч.
Сделав пару отметок на верхнем листе, он поднял на меня спокойный внимательный взгляд:
– Главное требование к человеку из Замка все то же?
– Да. Он должен умело обращаться со всеми средствами связи, – подтвердил я. – И суметь в свободное время обучить остальных работать с рацией.
– Там не совсем рация, – поправил меня Михаил Данилович. – Хотя подходящего слова и не подобрать. Что-то с чем-то, впихнутое в пару больших металлических ящиков… Даже экран имеется. Все очень просто даже для непосвященных.
– А дублирующая система? На случай, если основная выйдет из строя.
– Еще один небольшой ящик с тангетой на проводе. Мы стараемся предоставить тебе все по списку, Охотник. И большую часть уже собрали, хотя кое-что придется заменить аналогами. Обсудим?
– Для этого и собрались, – улыбнулся я, подсаживаясь ближе к столу. – Обсудим… А это что за рисунок чего-то длинного и странного, торчащего рядом с вездеходом?
– Антенная вышка в разложенном состоянии, – пояснил Тон Тоныч и золотым пером старой ручки начал указывать на части этой конструкции: – В сложенном состоянии чуть выше метра, и в целом этого должно хватить на близких дистанциях. Опять же, на вездеходе можно подняться на почти любой холм, и тогда отпадет необходимость поднимать вышку.
– Она будет крепиться на крышу?
– Все верно. Вот тут шарниры в основании, чтобы сложенную вышку можно было уложить на крышу. Вот тут подъемное устройство со съемной ручкой. Здесь на схеме рычаг переключения шестерней. Дернул – и то же устройство одну за другой поднимет секции вышки. Полная высота антенны почти шесть метров. Конструкцию постарались сделать максимально легкой, но при этом достаточно прочной, чтобы выдержать здешние ветра.
– Разумно.
– Когда все заработает, вышка должна стать хорошим усилителем сигнала и для Бункера – что-то вроде выездной антенны.
– Ретранслятор?
– Он самый, – кивнул Михаил Данилович. – С недавних пор мы с невероятной силой хотим восстановить общение с отдаленными земными бункерами. В эфире слышится что-то, но едва-едва. Возможно, у них проблемы с силой сигнала. А может и новые сигналы какие уловить удастся.
– Дружеские контакты – дело важные, – согласился я. – Что ж… хорошо. Сколько времени уйдет на установку?
– Несколько часов. Все уже готово. Но тебе придется сделать полукруг и заехать в гараж Замка.
– Хорошо. Что по частичному переоборудованию салона вездехода? Тема важная…
– Займемся одновременно с установкой вышки, – ответил Михаил Данилович. – Сделаем все по твоему заказу.
Мой заказ был прост: минимум три откидные койки с ремнями, несколько вместительных контейнеров, приваренных к стенам салона там, где о них нельзя будет удариться головой, один откидной столик и прочие важные мелочи. Сам по себе вездеход был более чем надежной и комфортной машиной с просторным салоном. Но никто из нас не знал, как долго продлится экспедиция. И лучше уж заранее позаботиться о минимальном комфорте.
Мы просидели за столом больше часа. Все это время я ощущал на себе взгляды десятков куда более оживленных, чем прежде, глаз. Старики Бункера воспряли, ожили, зашептались и зашебуршились. Вон какой заинтересованностью блестят глаза. Что меня только радовало – пусть себе обсуждают, предполагают, напрягают мозги и выдумывают невесть что. Это все только на пользу.
Обсудив основные моменты, подбив цифры, утвердив перечни, мы наконец разошлись каждый по своим делам. Мой путь лежал обратно в Холл – там меня ждали другие не менее важные заботы. Перед отбытием я хотел убедиться, что заложенные мной изменения пустили надежные корни и не исчахнут, даже если я не вернусь из экспедиции.
Глава вторая
Ларек, скамейки и чаёк
Михаил Данилович сдержал слово.
Ларек возник почти мгновенно, и появился он не рядом с входом в Замок и даже не на территории Центра. Место было выбрано с умом – «ничейный» пятачок на верхней площадке широкой лестницы. Самое, считай, проходное место. И достаточно широкое, чтобы тут не образовалось затора. Да, холловцам все еще приходилось подниматься по всем ступенькам, но, учитывая их малоподвижный образ жизни, это шло самым любознательным на пользу.
Внешне ларек выглядел, как большой и вполне ладный ящик на четырех высоких колесах. Первый раз его выкатили из Замка еще вчера, и он вызвал настоящий ажиотаж не только в Холле, но и в куда лучше обеспеченном Центре. Сегодня к появлению ларька все отнеслись гораздо спокойней, но около него по-прежнему толпился народ, что, как всегда, больше любовался да торговался, чем покупал.
Проходя мимо, я ненадолго задержался, чтобы оценить происходящее. У стены пара человек в одинаковых серых свитерах – снятые черные ватники лежали неподалеку – сколачивала из грубо отесанных досок то, что в ближайшие дни превратится в остов настоящего торгового ларька. Замковые пообещали сделать его не просто практичным, но еще и красивым, и даже с витринами. Несколько молодых вялых парней, беззлобно подгоняемых тощим старичком в меховой куртке, тащили к стройке тонкие бревнышки. Вся древесина явно добыта из-под снега, а судя по ее отличному внешнему виду, она давно уже хранилась на каком-нибудь из складов Замка.
Как раз сейчас, то и дело повышая голос, взобравшаяся на табуретку бабушка в красном вязанном платье и сером свитере с высоким воротом, с нервинкой поправляя большеватые для нее очки, поясняла внимающим людям про ближайшее будущее:
– Магазинчик достроят за три дня! Все товары продаются и будут продаваться только за талоны! Считайте их нашими деньгами!
– А где их взять-то?!
– С этого дня Замок начинает выдавать различные работы для желающих. Оплачиваемые нетрудные работы! Так же у входа в Замок откроется что-то вроде ломбарда и скупочного пункта, где вы сможете по хорошей цене заложить или продать ненужные вам вещи.
– Сюда не каждый сможет подняться! Колени наши совсем не жалеете!
Старушка в красном платье пренебрежительно отмахнулась:
– Не переживайте за свои колени и поясницы! Как только магазинчик заработает, вот эта торговая тележка раз в день будет спускаться в Холл и находиться там с десяти утра до двух часов дня. Воспользоваться выездным ларьком смогут даже лежачие больные!
– А лекарства? Лекарства продаваться будут?
– С этим пока никак. Но в продаже появятся вполне действенные настойки и мази нашего собственного изготовления. Помогают облегчить ревматические и артритные боли. Унимают зубную боль. Позднее сможете посмотреть все в каталоге.
– А где он?
– Скоро будет.
Закончив с пояснениями, она уже начала было сползать с высокой табуретки, держась за галантно протянутую руку одного из слушателей, но спохватилась и выпрямилась снова:
– Сегодня же здесь появится несколько пристенных лавочек и стол с самоваром и чайником. Чай здешний – на травках. Вкус приятный даже без сахара.
– И почем чаек замковый?!
– Замковый чаек бесплатен для всех, кто совершил покупку! Каждому покупателю выдается полный граненый стакан в меру крепкого чая.
Закончив, она спустилась с импровизированной трибуны, а народ тут же сомкнул полукругом ряды у тележки, обороняемой парой вполне бодрых и крикливых продавцов, что сразу же принялись наводить порядок. А я двинулся вниз по лестнице, то и дело здороваясь со встречными и справляясь об их делах.
Бункер ожил. Совсем ожил.
Понятно, что резкий прилив оживленности и шумихи вызван появлением торгового лотка – да просто появлением чего-то нового, но все же Бункер ожил. Когда я попал сюда в первый раз, то здешних обитателей можно было принять за редко и бесцельно бродячих лунатиков. Все бестолково слонялись от стены до стены, изнемогая от безделья и скуки. Теперь же почти у каждого появилась какая-то ежедневная важная забота, а оставшиеся пока без таковой уже не слонялись, а либо помогали в чем-то по мелочи, либо кучковались и радостно обсуждали всех и каждого, не забывая наблюдать за бурлящими в Холле новыми процессами.
Эти вот начинания, кстати говоря, я и хотел сейчас проверить.
Как частенько говаривала моя бабушка: «Начать дело любому дураку по силам, а вот хорошо продолжить и правильно завершить дано не каждому».
Удивительно, но очередной раз я вынужденно притормозил в самом центре Холла даже с удовольствием. Тут, где раньше была грязная пустота с редкими лужами, подернутыми ледком, теперь было тепло, чисто, сухо и совсем не пусто. Главное место заняла удивительная композиция, что состояла из двух сдвинутых торцами столов. Лавки отодвинули, разместив их квадратом вокруг столов. Столешницы застелили старыми простынями, добавили всякой мелочи вроде искусственных хвойных веточек, елочных новогодних игрушек и каких-то фигурок. Но это все по краям. А в центре гордо встали доставленные мной в Бункер «икебаны», самовар и патефон. Они и раньше были выставлены на всеобщее обозрение, но теперь их объединили и добавили к ним еще несколько не менее раритетнейших предметов. Я увидел блестящий велосипедный руль со звонком, большую пластиковую красную неваляшку, высокую хрустальную вазу, две потемневшие иконы…
Удивительно… да ведь тут образовался яркий музей. И ведь еще вчера его не было, а с утра я так торопился, что не обратил внимания на неспешную деятельность в центре Холла. А тут вон оно как…
Все лавки вокруг заняты преимущественно женщинами. Некоторые из них что-то оживленно обсуждали и даже спорили, другие созерцали «выставку», третьи просто мирно дремали. Уловив царящую здесь атмосферу, я с трудом сдержал удовлетворенную улыбку и просто пошел дальше. Тут все отлично, и поэтому не стоит вмешиваться.
Следующий час с небольшим я в составе чуть ли не комиссии – но не во главе, решительно открестившись от этой ненужной роли, – прошелся практически везде. Мы побывали в расширяющемся монастыре, где прибыло монашков и трудников, а заодно добавилось освещения и десяток самодельных узких коек. Следом сходили на кладбище, где посетили из уважения несколько могил – я не забыл про старого охотника, – а потом обсудили перспективы вполне себе неплохо растущей съедобной травы. Сошлись на том, что производство надо расширять, но действовать следует неторопливо. Под конец наведались на кухню, оценили запас дров, прошлись по всему Холлу, привлекая к себе всеобщее внимание. Это и было моей главной целью: я и без того знал, что все работает, как надо, всего на текущий момент хватает и более чем умные и деятельные люди бдительно приглядывают за каждым процессом. Скинувшие с себя многолетнюю дремоту жители Холла больше не хотели погружаться в спячку и, пожалуй, проявляли даже излишнее рвение в своих новых обязанностях. Никакого контроля и подпинывания не требовалось. Но тут главный фокус заключался в ином – чему я научился в уже прошлой своей деловой жизни.
Люди должны постоянно видеть рвение начальства. Они должны видеть, как ответственные люди падают на карачки и, пачкая колени и ладони, заглядывают в каждую щель. Подчиненные должны видеть, что начальство досконально разбирается в своем деле и вникает в каждый вопрос. Должны видеть, как назначенные на ответственное дело люди находятся в постоянном круговороте дел, попутно выявляя недостатки, наказывая бездельников, поощряя отличившихся и не имея никаких любимчиков. И, что самое-самое главное, обычный работящий и иждивенческий люд должен видеть, что начальство в курсе.
В курсе чего именно? В курсе вообще всего. И никак иначе.
Только и только таким руководителям мы доверяем на подсознательном уровне. Только при таком руководстве мы тоже начинаем работать изо всех сил, впрягаясь в общую бурлацкую упряжку. Только так возможно свершить настоящие крупные дела.
Этим вот мы и занимались, давая круги по Холлу и кладбищу, выявляя мелкие недочеты, подправляя план работ, назначая ответственных. Одного из ранее назначенных даже пришлось убрать – он руководил группой, направленной на создание неглубоких стенных ниш под будущие грядки травы. Но вместо руководства занимался запугиванием работяг историям о недоброй силе кладбища, причем и сам боялся до дрожи. На его место встал флегматичный семидесятилетний Паша в лохматом меховом плаще. Он сразу объявил, что мертвецов боятся только дебилы – бояться надо живых. Кайла разом затюкали с удвоенной скоростью…
Успешно завершив обход, еще полчаса мы просто общались со всеми, кто подходил к занятому нами столику рядом с «музеем», одновременно обедая наваристым супом.
Почувствовав, что я уже перенасыщен и перегружен общением, поднялся в охотничью хижину, неспешно и достаточно легко оделся и покинул бункер, предварительно зайдя в вездеход и дернув за рычаг – пора машине прогреться.
Перед входом в убежище то и дело скапливалась нанесенная ветром снежная масса. Ею я и занялся. Размеренно орудуя взятой у входа лопатой, я принялся отбрасывать снег от ворот, стараясь держаться рядом со стенами. На мне был рюкзак с защитным «козырьком», но полагаться на него не хотелось – я уже совершал полет в когтях летучей твари, и повторять этот опыт не хотелось.
Любая долгая и не слишком выматывающая физическая работа – прекрасный повод для погружения в столь же долгие конструктивные размышления. А еще мне она с раннего детства успокаивает разум и помогает упорядочить мысли. Поработав почти час, слегка вспотев, я вернул лопату на место и довольно долго стоял у закрытой двери, вглядываясь в вечную ночь.
Ветер усилился. С ревом ударяя в стену Бункера, швыряя снег, он несся над вершинами холмов по направлению к Столпу. Замороженный колосс решил сделать вдох полной грудью? Тогда вдох затянулся, и стоит бояться мощнейшего выдоха. В темном небе то и дело мелькали вспышки разрядов из орудий летящих по вечному кругу крестов. Черные облака с такой скоростью выплевывали из себя снег, будто им вспороли брюха. Обычная здешняя погодка… хотя ветер удивительно силен даже для здешних реалий.
Непроницаемый мрак повис на холмах тяжелым покрывалом, и на этом черном полотне не виднелось ни единого дергающегося огонька фонарика, зажатого в дрожащей руке бредущего сквозь снег старика. Странно о таком даже думать, но верь я в бога, уже молился бы о чудовищном: дабы сегодня никому из старых сидельцев не даровали свободу. Вряд ли они сумеют пробиться через столь сильную пургу и попросту сгинут в снежных могилах еще до того, как до них доберутся медведи и черви. Пусть уж лучше просидят еще несколько суток в теплых привычных крестах.
Вернувшись в Бункер, я забрался в вездеход, уселся поудобней в водительском кресле, дернул за рычаг и кивнул ожидающим моего сигнала холловцам. Как только вездеход залязгал траками и неуклюже развернулся – на это зрелище смотрели все без исключения, – ворота начали открываться. Дожидаться полного открытия я не стал – ворвавшийся внутрь ледяной ветер принес с собой не только мороз, но и здоровенный такой кусок завывающей вьюги. Прибавив хода, я вывел тяжелую машину наружу и чуток подкорректировал маршрут так, чтобы гусеницы прошлись по снежным навалам, разрушая и вдавливая их в лед. Ворота немедленно закрылись, отрезав гибельной зимней стихии путь в островок жизни. Дернув рычаг, чтобы подбавить тепла и энергии в иноземный двигатель, и ощутив легкое электрическое покалывание в пальцах, я направил вездеход в обход приютившей бункер скалы. Видимость почти нулевая – мощные фары пробивали метель не больше чем на пару метров. Сидя в кокпите медленно прогревающейся мощной машины, которой не грозило заглохнуть без топлива до тех пор, пока жив водитель, я невольно подумал о том, как в конце девятнадцатого и начале двадцатого века бесстрашные люди пытались пробиться к Северному и Южному полюсам. Пешком, с собачьими упряжками и нартами, даже с лошадьми, хороня по пути верных товарищей, погибая десятками от лютейших морозов, голода, цинги, обморожения, снежной слепоты, банального обессиливания и морального выгорания до такой степени, когда собственная жизнь казалась обузой, они рвались к некой почти эфемерной точке, чтобы водрузить на ней свой флаг и превратить эту ничтожную точку земного шара в нечто особенное… И ведь добрались.
И задумался я о давно погибших или умерших своей смертью полярниках прошлого из-за невольно проскользнувшей мысли-вопроса. Если сравнить сейчас нас и людей прошлого, то кто из нас окажется более решительным и деятельным? Мы? Или они? Как ни крути, а все мы выжили здесь благодаря пусть иным, но более чем современным технологиям. Дернул за рычаг – и вот тебе тепло и освещение. И не только они… Каждый тюремный крест снабжался регулярным питанием и постоянным притоком питьевой воды. И здесь внизу все очаги жизни существуют только благодаря продвинутым технологиям.
Но если бы пришлось выживать только за счет охоты и собираемых под снегом дров… как долго сумели бы мы выживать? И как быстро бы сдалось большинство, предпочтя быструю смерть адской жизни?
Углубиться в это более чем философское размышление не получилось. Пусть тема и показалась мне, покачивающемуся в водительском кресле и смотрящему в мутный свет за стеклом, вполне интересной, но тут я на автомате дернул за рычаг, предпочитая перестраховаться и… мои размышления были прерваны новой странноватой мыслью.
А почему не обезьяны?
Чем люди лучше? Хотя нет. Тут имеет особый вес даже не вопрос, а вполне резонное утверждение: люди ведь хуже обезьян. Так какого черта людей предпочли обезьянам?
Единственное, что требуется от любого узника – дергать за рычаги и получать за это вознаграждение. Тут много мозгов не требуется. А если судить о пригодности обезьян под требуемую цель, то для регулярного дерганья рычагов я считаю их даже слишком умными.
Взять, скажем, для начала сотню молодых шимпанзе, рассадить по клеткам с рычагами, и они быстро разберутся что и как. Затем можно расселять по крестам и брать следующих на обучение.
Так почему мы, а не обезьяны? Да и на других планетах почти наверняка в наличии найдется немало видов приматов – раз уж они есть на Земле, а все встреченные мной человеческие виды столь похожи внешне.
Обезьяны куда выгоднее для тюремщиков. Они не станут плести заговоры, не будут бояться дергать за третий орудийный рычаг, и их вполне можно посадить в каждый крест небольшой группой. Если там будет несколько фертильных особей, то вскоре в кресте родится новое поколение – и уже собственные родители обучат их великому священнодействию с рычагами. Тогда крест превратится в условно автономный мирок с собственным населением и наградной системой обеспечения питанием. Не надо никого освобождать за сорок лет. Сплошные достоинства и никаких недостатков.
Хотя стоп…
Едва подумал о достоинствах, как прорва мелких, но досадных негативных мелочей обрушилась на мой разум инопланетного изобретателя велосипеда.
Я мыслил слишком высоко и глубоко. А порой надо «поскрести» мозгом по самой поверхности и сразу получишь кучу правильных ответов.
Вряд ли те же обезьяны станут разрубать и выбрасывать мертвые тела сквозь решетку туалета.
А будут ли они по назначению пользоваться самим туалетом, не гадя при этом внутри жилой зоны?
Смогут ли шимпанзе самостоятельно оказать себе первую медицинскую помощь в случае травмы или болезни?
Что насчет ментальной стойкости в условиях замкнутого каменного мешка?
Ну и один из самых, возможно, главных резонов я озвучил вместо приветствия сразу же, как только въехавший в подсвеченные зеленым ворота вездеход остановился на площадке рядом с парой других машин. Я озвучил его, пожимая руку высокому старику в длинном меховом пальто и высокой шапке:
– Обезьян мало, а вот людей как грязи. И их пропажи никто не заметит.
Старик удивленно на меня уставился:
– Чего?
– День добрый, – улыбнулся я и радушно показал на открытую дверь салона. – Прошу. Можно начинать модернизацию.
– Я Викентий.
– Иннокентий?
– Викентий! – сердито поправил меня старик – Викентий Маралов. Старший над автомастерской и гаражом.
– Охотник, – представил и я.
– Да наслышан уже, – на этот раз в его голосе звучало одобрение. – Чайку выпьешь крепкого? Только учти: он здешний до последней травинки. Я своей теории не изменю, и точка!
– И что за теория? – с искренним интересом спросил я.
– А теория проста: раз мы теперь здешние, то и потреблять должны только и только здешнее! – отрезал старик, сердито сверкнув глазами. – Организмы наши постоянство любят!
– Чай буду, – кивнул я, косясь на пугающе знакомую стеклянную клетушку у одной из стен рядом с внутренней дверью. – Офис ваш?
– Кабинет! – чеканной категоричности в голосе Викентия резко прибавилось. – Рабочий кабинет, и никак иначе. Проходи, Охотник, проходи. Нам так и так познакомиться поближе надо – раз уж вместе отправляемся.
– Хм… – я невольно остановился и покачал головой, глядя на крепкого старика. – Мы с Михаилом Даниловичем не так догова…
– А мне плевать, о чем вы, теоретики, там теоретизируете! – буркнул Викентий, даже и не подумав придержать шаг. – Вездеходы здешние тоже ломаются. Шестерни встанут посреди снежной пустыни – что делать станешь, Охотник?
– Эм…
– Починишь здешний движок? Трубу стальную наспех залатать сможешь? С проводкой жильной разберешься?
– Эм…
– Заходи. Да дверь за собой прикрой, – подытожил старик, первым входя в свой «рабочий кабинет, и точка» – Обговорим детали…
– Обговорим, – произнес я куда более мирным и тихим голосом.
За секунду до этого сказавшаяся усталость и банальный голод заставили меня вспылить. Я называл это ощущение «голодной сварливостью», когда любая, даже самая мелкая причина становится поводом для вспыльчивой грубости. Я вовремя спохватился и сделал себе мысленный выговор. Давненько со мной такого не случалось: последний раз дней за пять до того, как я получил толчок в спину и угодил в летающую тюремную камеру. Но тогда причиной было больше похмелье, чем голод.
Стянув куртку, я поймал взглядом указующий кивок владельца помещения, повернулся к углу и… удивленно замер, пораженно хлопая глазами. Там высилась напольная металлическая вешалка. Стойка, идущие кругом в два этажа металлические крюки, способные выдержать даже самую тяжелую одежду. Но меня впечатлило другое – вешалка была очень изящной и даже вычурной. А еще она блестела золотом.
– Позолоченная бронза, – усмехнулся понявший мое удивление Викентий. – Стиль Людовика какого-то. Выкована безымянным русским умельцем где-то в середине девятнадцатого века. Там внизу табличка приварена – уже позднее. Написано про девятнадцатый век и стиль.
– А здесь-то как она оказалась? – задумчиво спросил я, силясь представить себе ситуацию, в которой кто-то мог держать в руках явно тяжелую конструкцию, и его в этот момент толкают, скажем, в спину…
Стоп…
Это я вполне легко себе смог представить. Воображение тут же нарисовало какой-то музейный склад, заставленный ящиками и такими вот вешалками; человека в сером или зеленом рабочем халате, собирающегося вынести вешалку в зал или просто перенести в угол… Тут его толкают в спину, он делает единственный роковой шаг и… Дальше понятно. Да по-другому и быть не могло – разве что вместо музея вешалка стояла в квартире какого-нибудь ответственного партийного работника.
Но вот чего не мог нарисовать мой усталый разум просто никак, так это столь невероятную картину, как, скажем, восьмидесятилетний старец, отсидевший свой срок, натягивает лямки рюкзака и… хватает дорогую его сердцу тяжеленную и крайне неудобную в переноске напольную вешалку, чтобы тащить ее на себе через сугробы и торосы. Это уже бред.
– Найдена давным-давно в руинах разбившегося креста, – пояснил Викентий, и все разом встало на свои места. – Я был в той экспедиции. Нашли немало полезного для Бункера. Ну и вешалку я прихватил – в волокуше места всегда хватает. Сам видишь.
– Вижу, – кивнул я, отводя взгляд от угла с раритетом и переводя его на более чем просторный гараж.
С каждым днем это скрытое под толщей камня и льда теплое людское пристанище удивляло меня все сильнее. В гараже стояли три гусеничные и две многоколесные тяжелые машины – не считая моего вездехода. При этом моя машина была куда больше по габаритам, чем остальная техника. Выигрывал вездеход и в высоту. Заметив оценивающий взгляд, старый механик кивком подтвердил мой вывод:
– Твой помассивней будет. Эти вот, – он указал на многоколесную технику, удивившую меня тем, что колеса были пустотелыми, стальными и шипастыми, с частыми спицами внутри, – переделки явные. Я их за годы минувшие, считай, полностью перебрал вот этими самыми руками. Поэтому с уверенностью могу утверждать, что они создавались для нужд военных, но никак не исследовательских. А вот эти, – его покрытая черными пятнами рука указала на гусеничные вездеходы, что чем-то напоминали жуков-рогачей, – эти вот для снегов и морозов однозначно создавались. Системы отопления в них такие мощные, что одна такая же, демонтированная с разбитой машины, обогревает весь этот гараж.
Глянув на боковую стену, где под потолком виднелись знакомые светящиеся щели, я посмотрел на расположенный ниже рычаг. Что ж… все как везде. Дерни за рычаг – получи результат.
– Но, опять же, по сравнению с твоим – они как легковые авто супротив КрАЗа, – хмыкнул старик, и его взор переместился в дальний угол, где стояло несколько здоровенных металлический саней. – А вот и наши волокуши. Хотя последняя экспедиция была так давно, что уж и не вспомню, сколько лет с той поры минуло. Теперь отсюда только на охоту и мотаемся. Да и какая это охота? Наехал катком на медведя ползучего, переломал ему хребет и лапы, а потом уже добиваешь и лебедкой в волокушу тушу затягиваешь. Грех, а не охота. Да ты садись, Охотник. Садись.
– Спасибо, – поблагодарил я, опускаясь на самодельное кресло с мягкой меховой подушкой.
Откинувшись на спинку, я удивленно моргнул – очень удобно. Спинка спроектирована так, что ты не проваливаешься в нее, как в дешевое кресло, а сидишь ровно и с полной поддержкой поясницы.
Пока старый механик хлопотал с посудой, я хорошенько осмотрелся вокруг. То, как выглядит рабочее место, где долгое время трудится и, можно сказать, обитает один и тот же человек, может очень многое рассказать о нем. Конечно, при том условии, что этот человек именно трудяга, а не дерганый карьерист, начитавшийся глупых книг по самопрезентации. Карьерист работает в искусственно созданном красивом мирке с красными карандашиками в черном бокале с надписью «Ворк энд Ворк», над которым налеплена стена дипломов. Все это создано только для того, чтобы впечатлить любого посетителя или крутую шишку, что ненароком заглянула в офис. Но стоит заглянуть в закуток, где годы и годы трудится один и тот же человек, что даже не помышляет о смены работы, и сразу поймешь о нем многое.
Вот и здесь обстановка рассказала о Викентии все важное, потратив на это всего пару минут моего времени. Стеклянная каморка заставлена так плотно, что тут едва могут развернуться два человека. Но при этом все предметы размещены очень грамотно, можно сказать, подогнаны друг к другу, как детали хорошего механизма. Самодельный рабочий верстак зажат между двумя стальными шкафами, там же наполовину прикрытые масляной тряпкой тиски, хотя я не сразу догадался о предназначении этой штуковины: они явно не с Земли. В углу за задернутой серой шторой – узкая аккуратно застеленная койка. На полу у койки – цельная огромная медвежья шкура в идеальном состоянии. Морды нет: у шкуры чисто практическое, а не декоративное предназначение. Дальше пустой пока «хозяйский» стул с прямой спинкой и жестким даже на вид сиденьем. Потом обеденный стол с немалым количеством закрытых ящиков, кресло, что приютило меня, а за моей спиной – длинный широкий ящик, сколоченный из идеально подогнанных темных досок. На ящике расстелена еще одна медвежья шкура поменьше, а на ней в определенном порядке лежат винтовка, кожаная закрытая сумка на широком длинном ремне, два длинных ножа в кожаных же ножнах и выглядящая вполне настоящей сабля. Ну или иная какая-то похожая разновидность оружия с изогнутым и достаточно тонким клинком. На каждой из прозрачных стеклянных стен имеются сейчас открытые шерстяные вроде как шторы. У ведущий в гараж узкой двери стояла совсем небольшая железная печурка. Труба поднималась до потолка и там, изогнувшись, уходила в стену. От печурки тянуло уютным теплом. Посвистывающий чайник только что был унесен к столу, на котором появились крайне примечательные стаканы. Я такие здесь уже видел – граненые и в железных подстаканниках.
В целом гараж и рабоче-жилая каморка выглядели одинаково: порядок, чистота, продуманное удобство.
– Насмотрелся? – в улыбке старика сквозило понимание. – Оценил?
– Оценил, – признал я.
– И высока оценка твоя? Тут теперь только про тебя и говорят. Человек, мол, сильный, молодой и даже не тупой.
Я рассмеялся:
– Надо же… Разошлась по Бункеру моя присказка.
– А такое не каждый день услышишь, – в ответной усмешке было куда меньше веселья. – Молодые у нас есть. Сильных среди них хватает. А вот ума нет совсем… Глянешь на них… и аж горечь к сердцу подкатывает. Жалко молодых. И на кой нарожали детишек безмозглых, прости меня Господь за слова такие…
Поморщившись, я промолчал.
– Так насколько высоко оценил гараж и каморку мою?
– Оценил высоко, – я неспешно кивнул и, помедлив, покачал головой. – Так высоко оценил, что сразу сделал пару выводов.
– И что за выводы такие?
– Первое – вы, скорей всего, человек в Бункере почти незаменимый и поэтому пользующийся в Замке определенным влиянием. При этом вы в эшелоны власти не рветесь, предпочитая оставаться на земле и выполнять важную работу.
– Ого… это все два твоих вывода?
– Нет. Второй мой вывод прост: в экспедицию вы рветесь сами, но вряд ли на это было получено одобрение из Замка. Скорей всего, вы пошли наперекор их воле. Но сделать они ничего не могут: тут ведь не тюрьма, и уйти вправе каждый.
– Хм… это откуда же такой вывод? Печка тебе моя шепнула? Или чайник просвистел?
– Нет, – рассмеялся я. – Все стало ясно, как только мы заговорили в первый раз. Не успели познакомиться, а вы тут же в категоричной форме заявили, что отправляетесь в составе экспедиции. Видимо, недавно был какой-то неприятный разговор? – я глянул в стоящее под столом мусорное ведерко, где виднелся одинокий окурок и кучка еще влажной вроде как заварки.
– Был разговорчик неприятный, – подтвердил Викентий. – Даже два, если считать короткую перепалку с Миленой.
– Работаете с ней?
– Ученица моя. И учитель. Во всем здешнем ей я помогаю разобраться. А во всем новомодном и электронном – она мне. Вот только я с трудом науку новую схватываю. Видать, мозги от возраста совсем уж закостенели, раз в компьютерах ваших разобраться не получается.
– А зачем? – удивился я и широким жестом обвел все вокруг. – Тут нужна прикладная механика. Без нее Бункер умрет. А без компьютеров – нет. Вполне себе будет жить. Но мы говорили о другом.
– Я отправляюсь с вами! – отрезал старик.
Я с сожалением развел руками:
– Нет. Не отправляетесь.
– И этот туда же! Да в Бункере и без меня хватает тех, кто способен трубу залатать и шестерню подтолкнуть!
– А есть умельцы, что в движках вездеходных лучше вашего разбираются?
– К-хм… – кашлянув, старик разлил желтоватый здешний «чай» по стаканам и придвинулся чуть ближе. – Ты пойми, Охотник… засиделся я тут. Тридцать с лишним лет безропотно тяну лямку. Сколько лет жизни мне еще осталось?
Я пожал плечами:
– Может, год. Может, еще лет двадцать. Кто знает? Но если отправитесь со мной, то назад, скорей всего, не вернетесь.
Заглянув мне в глаза, Викентий недоуменно моргнул:
– А ведь ты на самом деле так считаешь, Охотник.
– Считаю, – кивнул я. – Шансы на возвращение невелики. Я еще не видел карту с расположением других убежищ, но…
– Карту принесут, – обнадежил меня старый механик и пододвинул стакан. – Ты отведай чайку-то. Есть в нем сладость, но она не от сахара. Его тут нет ни крупицы. А вот снежный мох, если его правильно собрать и подсушить, собственную сладость дает. Годы на это ушли, но своего я добился и чай теперь пью здешний.
Подув на напиток, я сделал небольшой глоток и удивленно хмыкнул:
– Сладковатый… не сладкий, а едва сладковатый. Но пить приятно.
– Вот видишь!
– А почему в Холле такой чаек не пьют? – поинтересовался я, и Викентий досадливо поморщился:
– А то ты сам не знаешь? Политика Замка только-только меняться начала – и лишь благодаря тебе. Расшевелил ты это сонное царство. Так касательно меня и экспедиции…
– Викентий… если вам не безразлична судьба живущих здесь людей, – медленно произнес я, – то вы останетесь в гаражном рабочем кабинете и еще годы и годы будете и дальше чинить важнейшую для выживания всего поселения технику. Я понимаю, почему вы рветесь туда, в снежные просторы… поверьте – понимаю. Я сам такой. Вот только есть те, кому можно совершать такую глупость, – и это я, и есть те, кому нельзя, – и это вы. Отправить в, возможно, безнадежный опаснейший поход опытнейшего механика-практика, способного содержать все это хозяйство в идеальном порядке… Такой расклад событий бывает только в глуповатых фантастических боевиках. Но мы в реальной жизни. И поэтому в экспедицию отправятся пешки, но никак не крупные штучные фигуры.
– А ты, стало быть, тоже пешка?
– Я? Я скорее заноза, – рассмеялся я и протянул опустевший стакан обратно. – Можно еще чайку?
– А чего не налить хорошему человеку? – хмыкнул Викентий.
Налив мне свежую порцию, он задумчиво поглядел на мою машину сквозь стекло своей обжитой клетушки, несколько раз хмыкнул, пару раз кашлянул и… его лицо начало меняться на глазах. Подбородок чуть опустился, складки у переносицы разгладились, глаза перестали быть столь колючими, а брови разошлись. Старый механик уже не на внешнем, а на внутреннем душевном уровне прямо сейчас отказывался от своей решимости добиться от меня включения его в состав экспедиции. Другие бы продолжили хриплый спор, но этот старик все понял правильно, причем понял не то, что эту стену не прошибить, а осознал всю верность моих доводов. При этом его лицо не стало опечаленным, а вернуло, скорей всего, постоянное выражение умной деловитости и практичности. Старый механик отбросил переживания и занялся своей прямой работой. И доказал это последовавшим предложением:
– Ну, раз не я тебя, а ты меня убедил, то чего тут задницы греть в тепле? Пойдем изучать машину твою…
– А пойдем, – согласился я и приподнял стакан. – С посудой можно?
– С этой – нельзя! Тут стекло – а там сталь ледяная и перепад температур! – отрезал старик и выудил из-под стола алюминиевую кружу с обмотанной веревкой ручкой. – Переливай вот сюда и пошли. А я тебе еще кипяточка сверху плесну.
Через несколько минут мы уже стояли в освещенном и едва слышно гудящем салоне вездехода. Поток теплого воздуха стремительно вытеснял холод из машины – даже несмотря на открытую дверь. Надвинув поглубже шапку, Викентий, встав посередине, медленно поворачивался вокруг себя и задумчиво кивал, то и дело загибая очередной палец. Закончив, он поглядел на сжатый кулак, посмотрел на потолок и повернулся ко мне:
– Помимо тобой заказанного, тут еще немало чего сделать надо, Охотник.
– Например?
– Вот тут, – он отошел к стене и руками очертил небольшое совсем пространство, – вот тут встанет буржуйка. Небольшая совсем.
– Дровяная печь?
– Она самая, – кивнул Викентий. – Спорить будешь?
Подумав над его словами, я покачал головой:
– Совсем не буду.
– Значит, на самом деле умный, – старик удовлетворено кивнул. – Идем дальше. Тут ты хочешь видеть койку на таком вот уровне. Хорошо, но я ее чуть приподниму, а под ней сделаем дровник. Запас колотых полешек вместится небольшой, но при некотором везении сможете накопать валежника из-под снега. При определенном везении вообще многое сможете сделать – при условии, что есть теплое место, куда можно вернуться и отогреться.
– Да, – кивнул я. – Да…
Читать бесплатно другие книги:
