Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок» Флэгг Фэнни

Приют для престарелых «Розовая терраса»

Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама

29 декабря 1985 г.

Каждое воскресенье в день посещений Эд Коуч и его мать, Большая Мама, сидели до вечера в ее тесной комнатушке и смотрели телевизор. Сегодня Эвелин почувствовала, что если она сию же минуту не уйдет отсюда, то не выдержит и завопит. Она извинилась и сказала, что ей нужно в туалет. Спустившись к машине, Эвелин обнаружила, что ключи остались у Эда… И вот она опять сидит в зале для посетителей, разрывает пакетик с кокосовыми пирожными, а миссис Тредгуд рассказывает о вчерашнем обеде в «Розовой террасе».

– Во-он там сидела, во главе стола, вся такая надутая, прямо чуть не лопалась от гордости.

– Кто?

– Миссис Эдкок.

– Миссис Эдкок?

– Миссис Эдкок! Помните, миссис Эдкок – в лисьих мехах – миссис Эдкок!

Эвелин напрягла память.

– A-а, та богачка.

– Вот-вот, миссис Эдкок, с кольцами.

– Теперь вспомнила. – Эвелин протянула ей пакетик.

– Ой, спасибо, люблю кокосовые. – Старушка откусила кусочек и сказала: – Эвелин, не хотите кока-колы? У меня в комнате найдется немного мелочи, могу вас угостить. Тут в холле есть автомат.

Эвелин покачала головой:

– Нет, спасибо, миссис Тредгуд. А вы хотите?

– Ой, нет, милочка. Вообще-то, я люблю колу, но сегодня меня немного пучит, я бы лучше водички попила, если вас не затруднит, конечно.

Эвелин принесла два бумажных стакана с холодной водой.

– Вот спасибо.

– Так что вы говорили о миссис Эдкок?

Миссис Тредгуд посмотрела на нее:

– Миссис Эдкок? А вы ее знаете?

– Нет, я не знаю, но вы только что рассказывали, как она чем-то там сильно гордилась…

– A-а, правильно, рассказывала… Так вот, миссис Эдкок за обедом хвасталась, что у нее в доме сплошной антиквариат, она его чуть ли не пятьдесят лет собирала. Сказала, что потратила на это кучу денег. А я и говорю миссис Отис: «Начинала я свою жизнь без гроша, а теперь сама превратилась в бесценный антиквариат. Может, я теперь стою целое состояние?»

Старушка даже засмеялась, так ей понравилась собственная шутка. Потом задумалась.

– Интересно, а что стало со всей моей кукольной посудой и с тележкой, в которую мы впрягали козла?

По субботам мы все катались на этой тележке, папа Тредгуд специально смастерил ее для девочек. Нам это казалось интересней, чем в Париж съездить. Не удивлюсь, если старый козел до сих пор жив. Его звали Харри… Представляете, козел по имени Гарри! Ел все подряд. – Она улыбнулась. – Помню, Иджи скормила ему целую банку Леониного крема от пота, так он вылизал эту банку, будто его угостили мороженым.

Мы играли в разные игры, но больше всего Тредгуды обожали переодевания. Как-то раз мама сшила всем девочкам карточные костюмы для конкурса, который устраивали в церкви, и у каждой была своя масть. Я изображала трефы, близняшки – черви и бубны, Эсси Ру – пики, а у Иджи был костюм джокера. Представляете, мы заняли первое место!

А еще я помню, как однажды на День независимости мы нарядились в платья со звездами и полосками и надели бумажные короны. Мы ели во дворе мороженое домашнего приготовления и ждали, когда начнется фейерверк, и тут появляется Бадди Тред гуд. Спускается по лестнице в матросском платье Леоны и начинает жеманничать. Это он Леону изображал, понимаете? А потом вообще умора была. Эдвард и Джулиан или кто-то другой из мальчишек вытащили на двор шарманку и принялись крутить ручку, зазвучал «Арабский шейх», и Бадди протанцевал вокруг нас неприличный танец. Мы четыре года без смеха не могли об этом вспоминать. Потом, конечно, Бадди извинился перед Леоной, подарив ей крепкий поцелуй… Да, Бадди вы простили бы все что угодно.

А когда стемнело, папа нанял пиротехников и устроил фейерверк для всего города… и цветные из Трутвилля тоже пришли поглазеть. Такое было зрелище, скажу я вам! Эти парни взрывали петарды и залили огнем все небо. И конечно же, мальчишки как сумасшедшие топтали башмаками шутихи. А когда все закончилось, мы вернулись домой и уселись в беседке, а Эсси Ру бренчала на пианино. Она играла «Послушай пересмешника», «Нолу» и какие-то другие модные тогда песенки, а Иджи взобралась на дерево и выла на нее.

По-моему, Иджи всегда ходила в рабочем комбинезоне и босиком. Конечно, это удобно. Какие уж тут платья, когда она вечно лазила по деревьям, охотилась и ловила рыбу вместе с Бадди и другими братьями.

Бадди говорил, что она стреляет не хуже любого парня. Иджи была симпатичной девчушкой, если, конечно, не считать того случая, когда Бадди постриг ее «под ежик». Клянусь, вы бы тогда приняли ее за мальчика.

Вообще-то, все девочки Тредгудов были красивые. Не то чтобы они никаких усилий к этому не прилагали. Особенно Леона старалась. Она очень серьезно к себе относилась и совершенно не терпела шуток в свой адрес.

Я в их семье была белой вороной: вымахала эдакой дылдой. Даже горбиться немного начала из-за этого. Но мама Тредгуд сказала: «Нинни, Господь сделал тебя высокой, чтобы ты была ближе к небесам». Сейчас-то я уже не такая высокая, как прежде. Старики как-то съеживаются, усыхают, что ли.

А правда, волосы – забавная вещь? Многие на них просто помешаны. Наверно, так уж человек устроен. В Библии часто говорится о волосах: Самсон, и эта женщина из Савы, и девушка, которая Иисусу ноги отерла своими волосами… Вам не кажется странным, что негритянки хотят непременно распрямить свои кудряшки, а мы все время завиваемся? У меня были каштановые, а теперь я пользуюсь краской «Silk and silver» номер пятнадцать… Я как-то брала шестнадцатый, но от него волосы слишком темные получаются, сразу видно, что крашеные.

Ну так вот, я делала на затылке обыкновенный пучок и бежала по своим делам. Но Леона такого себе не позволяла. Как-то раз она крепко поссорилась с Иджи из-за волос. Иджи тогда было, наверно, лет девять-десять. Однажды она пошла в Трутвилль поиграть с цветными ребятишками и притащила домой вшей. Разумеется, всех нас заставили мыть голову этой ужасной смесью серы, керосина и топленого свиного сала. В жизни не слышала столько воплей и визга! Можно подумать, Леону сжигали заживо. Она потом долго не разговаривала с бедной Иджи.

Как-то Бадди вернулся домой и увидел, что Иджи сидит совсем кислая. Он как раз собирался вечером на футбол и, уходя, крикнул: «Пошли, Малыш!» И взял ее с собой. Прямо на скамейку игроков посадил. Вот он какой был, наш Бадди…

Думаю, Леона так и не простила Иджи, пока замуж не вышла. Она до самой смерти гордилась своей внешностью. Как-то в «Макколлсе»[6] она прочла статью, где говорилось, что от злости и ненависти могут появляться морщины. Она без конца шипела на Иджи, мол, та ее уморить хочет, но при этом у нее с лица не сходила улыбка.

Конечно, Леона отхватила себе богатого муженька и устроила шикарную свадьбу. Она страшно боялась, что Иджи испортит всю церемонию, но зря она так переживала: Иджи почти весь день провела с семьей конюха и всех там очаровала, они в нее прямо влюбились. Даже в детстве она была обаятельна, как все Тредгуды. И никто в мире не мог сравниться в этом с Бадди.

Миссис Тредгуд на секунду замолчала, чтобы глотнуть воды, и вдруг по ее лицу пробежала тень.

– Знаете, это кокосовое пирожное напомнило мне о пикнике в тот ужасный день.

Я была обручена с Клео, значит, семнадцать мне уже стукнуло. Это был июнь, суббота, мы тогда здорово повеселились на пикнике, который устроила наша церковь. В тот день уезжали ребята из андалузской баптистской церкви, и мама с Сипси напекли по этому случаю штук десять кокосовых пирогов. Мальчики нарядились в белые костюмы, а Клео купил в папином магазине новую соломенную шляпу, и Бадди почему-то выклянчил ее у Клео на денек.

После пикника Эсси Ру и я вернулись домой с блюдами от пирогов, а мальчики отправились на станцию с ребятами из Андалузии – они всегда ходили провожать их. Мама на заднем дворе собирала инжир. Я была с ней, когда это случилось…

Мы слышали, как тронулся поезд, но едва он отъехал, раздался свисток. Поезд с визгом и скрежетом затормозил, и в тот же миг закричали девчонки.

Мама внезапно схватилась за сердце, упала на колени и воскликнула: «Нет, только не мой ребенок! Боже милосердный, только не мой!»

Папа Тредгуд услышал из магазина шум и побежал к станции, а мы с мамой стояли на крыльце. Потом несколько человек отделились от толпы у путей и направились в нашу сторону. Я как увидела соломенную шляпу в руках Эдварда, так сразу поняла: Бадди!

Он в тот день флиртовал с красоткой Мэри Миллер, и, когда поезд тронулся, он шагнул на рельсы, щегольски надвинув шляпу на лоб, и послал ей свою самую обворожительную улыбку. И тут как раз свисток… Говорят, он даже не услышал, как сзади подъехал паровоз. Боже мой, и зачем Клео дал ему эту треклятую шляпу! – Она покачала головой. – Вы не представляете, нас как будто всех задавило. Но больше всех убивалась Иджи. Ей было тогда, кажется, лет двенадцать-тринадцать, и в тот день, когда это случилось, она была в Трутвилле, играла в футбол. Клео пришлось ходить за ней.

Я никогда не видела, чтобы так горевали. Я думала, она прямо за ним следом умрет. На нее невозможно было смотреть. В день похорон она убежала. Не выдержала. А вернувшись, поднялась наверх, заперлась в комнате Бадди и сидела там, пока все не закончилось, просто сидела одна в темноте. Потом собрала вещи и ушла жить к Сипси в Трутвилль… Но знаете, она так ни разу и не заплакала. Ей было слишком больно, чтобы плакать. Странно, иногда сердце продолжает биться, даже когда разбито.

Мама Тредгуд очень переживала за нее, но папа велел всем оставить ее в покое, мол, пусть делает что хочет. Конечно, Иджи после этого страшно изменилась. Только после знакомства с Руфью она стала понемногу отходить. Но я знаю, она так и не смогла до конца пережить эту смерть… Никто из нас не смог.

Нет, не хочу больше об этом говорить, слишком печально, зря только вас расстроила. И кроме того, Бог никогда не запирает дверь, пока не откроет другую. Я думаю, Он потому и послал к нам Руфь в то лето.

«Воззрит Он и на воробья, Как Он может не видеть меня?»

Еженедельник миссис Уимс

«Бюллетень Полустанка»

1 декабря 1931 г.

РАДИОЗВЕЗДА ПОЛУСТАНКА

Что нам Голливуд! Каждый день в 6.30 утра в радиопередаче «Время королевского бисквита» вы можете услышать нашу собственную Эсси Ру Лаймуэй, она еще играет на органе в баптистской церкви и аккомпанирует квартету «Парики для веселых красоток». На радио Эсси участвует в рекламе кампании «Органы и рояли Стэнли Чарльза». Когда мистер Чарльз говорит: «Помните, я могу подержать у себя ваш орган или рояль до Рождества», в это самое время наша Эсси Ру играет «Колокольчики звенят». Так что слушайте.

Эсси сказала, что у Стэнли Чарльза в этом году склады полностью забиты инструментами, которые надо поскорее продать. А еще она говорит, что достаточно упомянуть ее имя, и вам сделают скидку. Магазин расположен в центре Бирмингема, рядом со стоянкой машин, напротив забегаловки Гаса, где торгуют хот-догами.

Кстати, от вывески салона красоты миссис Опал отвалилась буква «О» и едва не угодила в голову миссис Бидди Луис Отис. На что Опал сказала: «Хорошо, что она не пострадала, но разве не совпадение, что фамилия миссис Отис тоже начинается с “О”?»

Джулиан обещает на неделе приладить упавшую букву, но Бидди заявила, что отныне будет ходить только с черного хода.

Дот Уимс

Р. S. Опал просила сообщить, что к ней поступила партия накладных кудрей. «Если вам есть куда добавить локон-другой, то милости прошу», – сказала она.

Родс-Серкл, 212

Бирмингем, штат Алабама

5 января 1986 г.

Запершись в комнате для шитья, Эвелин Коуч доедала вторую порцию шоколадного мороженого «Баскин-Роббинс» и тупо разглядывала в беспорядке сваленные на стол выкройки фирмы «Баттерик», к которым не притрагивалась со дня покупки, совершенной в порыве творческого энтузиазма. Эд в кабинете смотрел футбол, и слава богу, поскольку стоило ей взять в рот какой-нибудь кусок пожирнее, как он смотрел на нее с наигранным удивлением и спрашивал: «Разве твоя диета это позволяет?»

Она соврала мальчишке из «Баскин-Роббинс», сказав, что мороженое берет для внуков. Нет у нее никаких внуков.

Эвелин было сорок восемь, и она чувствовала себя опустошенной и потерянной. Слишком уж быстро все изменилось. Пока она растила двух долгожданных детей – мальчика для мужа и девочку для себя, – мир стал совершенно другим, она ничего вокруг не узнавала.

Она перестала понимать шутки, они казались ей глупыми. А язык – это же какой-то тихий ужас! Эвелин за всю свою жизнь ни разу не сказала нецензурного слова. Теперь она смотрит только старые фильмы да повторение «Шоу Люси»[7]. Когда началась война во Вьетнаме, она поверила Эду: по его словам выходило, что война эта правильная и необходимая, а кто против нее, тот коммунист. Потом, много позже, она наконец решила для себя, что эта война была не такой уж и правильной, но на экране уже мельтешила Джейн Фонда со своей аэробикой, и в любом случае мнение Эвелин никого не интересовало. У нее до сих пор зуб против этой Фонды. Хорошо бы она убралась с телевидения и перестала мотать перед носом своими тощими ногами.

Нельзя сказать, что Эвелин совсем опустила руки, нет. Она старалась, чтобы сын рос добрым и отзывчивым, но Эд ужасно напугал ее, сказав, что при таком воспитании мальчик просто станет педиком. Эвелин тогда специально стала отдаляться от сына, и теперь он казался ей совершенно чужим.

Дети были не очень близки с ней. Дочь Джанис в свои пятнадцать знала о сексе больше, чем Эвелин сейчас. Да, что-то у нее в жизни разладилось.

В школе все было просто и понятно: есть хорошие девочки и есть плохие, и каждый знал, кто есть кто. Кто не с нами, тот против нас. Она принадлежала к «благородным», к элите. Не знала даже имен тех, кто играл в школьном оркестре. На мальчиков в узких брюках не смотрела, как, впрочем, и на их подружек в прозрачных нейлоновых кофточках и с браслетами на щиколотках. Мальчики ее круга стриглись «под ежик» и носили застегнутые под горло жесткие полотняные рубашки и защитного цвета форму, а девочки ходили в блузках фирмы «Ship and Shore» с круглыми значками женского клуба. Они с подругами выкуривали по одной сигарете «Кент» на девичниках и лишь иногда позволяли себе пиво на вечеринках с мальчиками, но не более того. Никакого лапанья, никаких обжиманий.

Эвелин чувствовала себя полной дурой, когда пришла с дочерью подбирать ей противозачаточный колпачок. Сама Эвелин ждала до первой брачной ночи. А какой это был удар! Ее никто не предупредил, что будет так больно.

Она до сих пор не получает от секса никакого удовольствия. Стоит ей хоть немного расслабиться, дать себе волю, как перед глазами возникает образ «плохой девочки».

Она-то всегда была хорошей, держалась как леди, ни разу в жизни не повысила голос и доверяла всем без разбору. Считала, что где-то там, потом, ее ждет за это награда, своего рода приз. Но когда Джанис спросила, спала ли она с кем-нибудь кроме мужа, и она ответила: «Боже мой, конечно нет!», ее дочь воскликнула: «Ой, мам, какая глупость! Ты ведь даже не знаешь, хорош ли он в постели. Бедная!»

Что правда, то правда. Она не знала.

Как же так получается? Живешь, стараешься, а потом, после стольких лет жизни, выясняется, что вовсе не так важно, хорошо ты себя вела или плохо. Девочки из колледжа, которые прошли огонь, воду и медные трубы, отнюдь не закончили свои дни на задворках общества, и никто их не презирал, как предполагала Эвелин. Они повыходили замуж – удачно или не слишком удачно, – как и все остальные, не хуже и не лучше. А значит, ее старания остаться чистенькой, страх, что до тебя дотронутся, страх, что из-за одного твоего неосторожного жеста какой-нибудь мальчик посчитает тебя доступной, животный страх забеременеть – все это было напрасной тратой сил и нервов! Нынешние кинозвезды нарожали себе вагон внебрачных детишек и называют их как хотят, например Лунный Луч или Солнечное Перо.

И какую же награду она получила за свое благоразумие? Ей все время внушали, что нет ничего хуже пьяной женщины, и она никогда не позволяла себе больше одной порции виски. А нынче сливки общества танцуют в «Клубе Бетти», фотографируются бог знает в чем и таскаются по вечеринкам. Она часто спрашивала себя, ходят ли к «Бетти» люди, у которых фунтов двадцать пять лишнего веса.

Однажды дочь угостила ее сигаретой с марихуаной, но, едва почувствовав горячие толчки изнутри, она перепугалась и больше не пробовала. Нет, наркотики не для нее.

Эвелин часто спрашивала себя, есть ли на белом свете такие же люди, как она, и где ее место?

Лет десять назад, когда Эд завел себе подружку – она работала вместе с ним в страховой компании, – Эвелин записалась в группу «Полноценные женщины». Хотела спасти брак. Нельзя сказать, чтобы она сильно любила Эда, но и терять его не хотелось. А кроме того, надо же было хоть чем-то заняться. К тому времени они прожили вместе столько же лет, сколько Эвелин жила до свадьбы с родителями.

В этой группе полагали, что женщина может стать счастливой, только если расшибется в лепешку ради мужниного счастья.

Руководитель убеждала их, что все эти богатые, сделавшие удачную карьеру женщины только с виду такие благополучные. На самом деле они страшно одиноки и в глубине души завидуют какой-нибудь простушке с ее незатейливым домашним уютом.

С большим трудом Эвелин удалось вообразить, как Барбара Уолтерс[8], например, бросает все ради Эда Коуча. Надо сказать, она не отличалась особой религиозностью, но тем не менее мысль, что Библия поддерживает тебя в те минуты, когда ты стелешься перед супругом ковриком для ног, приносила ей некоторое успокоение. И разве не апостол Павел сказал, что женщине надлежит не соперничать с мужчиной, а молча повиноваться?

Посему, окрыленная надеждой, Эвелин начала восхождение на «Десять ступеней к полному счастью». Чтобы одолеть первую ступень, она в один прекрасный день встретила Эда голая, завернувшись в целлофановую упаковку для макарон. Но Эд отреагировал не совсем так, как предполагалось: он ринулся в дом и поскорей захлопнул за собой дверь: «Боже правый, Эвелин! А если бы это оказался почтальон! Ты что, совсем сбрендила?»

Средство номер два – отправиться к нему на работу, одевшись как проститутка, – она так и не решилась применить.

Вскоре их руководитель Надин Фингерхат развелась, ей пришлось устраиваться на работу, и группа распалась. А потом Эд перестал встречаться с той женщиной, и все пошло своим чередом.

Некоторое время спустя в поисках какого-нибудь увлечения Эвелин попыталась ходить в Общественный женский центр. Ей понравились тамошние жизненные принципы, но про себя она подумала, что этим женщинам не помешало бы хоть немного подкрашивать губы и брить ноги. Она единственная явилась на собрание в полном макияже, в колготках и с серьгами в ушах. Она была бы не прочь остаться в их компании, но когда одна дама предложила на следующей неделе всем принести с собой зеркальце, чтобы изучать свое влагалище, Эвелин запаниковала и больше туда не пошла.

Эд уверял, что эти женщины – просто сборище старых дев с несбывшимися надеждами, слишком уродливых, чтобы подцепить хоть какого-нибудь мужчину. Так она и продолжала жить с неприязнью к целлофановым упаковкам и со страхом заглянуть в собственное влагалище.

Однажды они с Эдом отправились на праздник в честь тридцатилетия их колледжа. Эвелин очень надеялась встретить хоть одну родственную душу, чтобы было с кем поплакать на пару. Но собравшиеся там женщины смущались не меньше нее и жались к своим мужьям и коктейлям, чтобы не пропасть в толпе. Похоже, все ее сверстники балансируют на заборе, не зная, в какую сторону спрыгнуть.

После той вечеринки она часами рассматривала старые школьные фотографии, а потом начала ездить по местам, где когда-то жила.

Эд махнул на нее рукой. Он все сильнее напоминал своего отца, пытался вести себя так, как, по его мнению, должен вести себя хозяин дома, и с годами становился все более замкнутым. По субботам он совершал долгие, одинокие прогулки вокруг своей страховой компании, все искал чего-то, а чего – и сам не знал. Как и все мужчины, Эд ездил на охоту, рыбалку, смотрел футбол по телевизору, но она начала подозревать, что он тоже всего лишь играет свою роль.

Эвелин с тупым удивлением глядела в пустую коробку из-под мороженого, не понимая, куда могла подеваться та улыбающаяся девочка со старой школьной фотографии.

Еженедельник миссис Уимс

«Бюллетень Полустанка»

2 ноября 1932 г.

В ПОЛУСТАНКЕ ОТКРЫЛСЯ ПОРОСЯЧИЙ КЛУБ

С одобрения Алабамской службы внедрения научных методов ведения сельского хозяйства у нас открылся Поросячий клуб. За дополнительной информацией звоните домой миссис Берте Вик. Берта говорит, что мисс Зула Хайт из Киттрела, штат Северная Каролина, всего за семь дней сумела заработать чистокровную китайскую свинью с родословной, и вы можете сделать то же самое, если как следует пошевелите мозгами. Она утверждает, что чистокровная свинья – свидетельство вашей оригинальности и принадлежности к кругу избранных, а кроме того, первый шаг на пути к богатству. Такая свинья станет основой вашего благосостояния, на всю жизнь обеспечит хороший доход, и в старости вы не будете знать нужды.

Иджи купила для кафе новый радиоприемник и говорит, что если найдутся желающие послушать передачу «Эймос и Энди»[9], то милости просим, приходите, и даже необязательно что-нибудь заказывать. Она уверяет, что слышно прекрасно, особенно по ночам.

Кстати, никто не знает, как избавиться от собачьих следов на бетонной дорожке? Если знаете, позвоните, пожалуйста, или зайдите ко мне на почту, поделитесь опытом.

Дот Уимс

Приют для престарелых «Розовая терраса»

Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама

12 января 1986 г.

Эвелин открыла сумочку, достала сандвичи с острым сыром, которые прихватила из дому, и протянула один миссис Тредгуд.

Старушка просияла:

– Вот спасибо! Обожаю сандвичи с сыром и перцем. Признаться, я люблю красивую еду, а этот сыр такой аппетитный симпатяга. И красный перец тоже люблю. А когда-то обожала засахаренные яблоки, но теперь мне их нельзя: зубы. Вообще, если подумать, то мне все красное нравится.

Она немного помолчала.

– У нас была красная курица, ее звали Сестренка. Каждый раз, когда мне надо было идти на задний двор, я ей говорила: «Сестренка, не клюй мне ноги, девочка, а то запеку тебя в тесте». И знаете, она кивала, квохтала и отходила в сторонку. Она всех клевала, кроме меня и моего малыша Альберта. Мы даже во время Великой депрессии не смогли съесть эту курицу, и она умерла от старости. Когда я попаду на небо ко всем нашим, то, надеюсь, Сестренка и енот Кок тоже там будут. И старушка Сипси меня небось ждет не дождется.

Понятия не имею, откуда появилась Сипси… про негров этого никогда не знаешь. Ей было лет десять-одиннадцать, когда она начала работать у мамы Тредгуд. Пришла со стороны Трутвилля, это негритянский квартал за железнодорожными путями, сказала, что ее зовут Сипси Пиви и что она ищет работу. Мама сразу ее и взяла. Все дети Тредгудов выросли у Сипси на руках.

Она была маленькая, тощая и забавная. И ужасно суеверная. Ее мать была рабыней, и Сипси до смерти боялась сглазов и наговоров. Она рассказывала, что их знакомая в Трутвилле каждую ночь подсыпала соседу в ботинок желтый приворотный порошок, а дело кончилось тем, что бедняга потерял свою мужскую силу. Приворожила, называется.

Но больше всего на свете она пугалась, когда видела головы животных. Принесешь, бывало, ей курицу, или рыбу, или поросенка, которого зарезал Большой Джордж, так она к ним ни за что не притронется, пока не похоронит в саду голову. Говорит, если голову не закопаешь, в тебя вселится душа этого животного и ты станешь бешеной. Однажды папа забыл об этом и притащил домой голову поросенка, так Сипси завопила как резаная, убежала и не возвращалась, пока ее подруга не поколдовала и не очистила дом. Она, наверно, не одну сотню голов в саду закопала. А знаете, у нас из-за этого росли самые большие в городе помидоры, и окра, и тыквы. – Старушка засмеялась. – Бадди называл наш сад рыбоголовым.

Но несмотря на все эти чудачества, в штате Алабама не было лучшего повара. Уже в одиннадцать лет Сипси готовила самые вкусные соусы и жареных цыплят, фруктовые пироги и печенье, репу и горох. А плюшки у нее получались такие воздушные, что казалось, вот-вот взлетят под потолок и вам придется их ловить, чтобы съесть. В кафе все делалось исключительно по ее рецептам. Это она научила Иджи и Руфь готовить.

Не знаю, почему у Сипси не было собственных детей. Я не встречала человека, который любил бы детей больше, чем она. Все негритянки Трутвилля оставляли ей своих ребятишек, а сами уходили на всю ночь веселиться.

Знали, что Сипси позаботится о них наилучшим образом. Она говорила, что нет большего счастья, чем баюкать младенца. Могла всю ночь напролет петь колыбельную и качать ребенка, а то и сразу двоих, и просто умирала от желания иметь своего.

Однажды в ноябре, незадолго до Дня благодарения, – мама рассказывала, что был мороз, и деревья стояли голые, – так вот, Сипси наверху застилала кровати, и вдруг прибежала ее подруга и, страшно волнуясь, выпалила, что там, на станции, одна девушка из Бирмингема отдает своего ребенка, и поезд вот-вот тронется.

Сипси со всех ног бросилась вниз и, как была, в легком платье, выскочила на улицу. Мама Тредгуд закричала ей вслед, чтобы хоть пальто накинула, но Сипси сказала: «Нет время, миз Тредгуд. Я должна взять это дите!» Мама стояла у порога и ждала. Вскоре поезд отошел, и появилась Сипси. Она улыбалась от уха до уха, ноги у нее были в кровь ободраны о колючий кустарник, а в руках она несла толстущего и чернющего младенца, завернутого в салфетку с надписью: «Отель Дикси, Мемфис, штат Теннесси». Сипси объяснила, что эта девица возвращалась к себе домой и не могла показаться там с ребенком, поскольку ее муж уже три года как в тюрьме.

Мы так и не узнали имя мальчика. Сипси сказала, что раз он появился с поезда, то пусть его зовут Джордж Пульман Пиви – в честь человека, который изобрел пульмановский вагон. Неизвестно, кто его отец, но наверняка он был гигантом, потому что Джордж вымахал до шести футов четырех дюймов[10], а весил целых двести пятьдесят фунтов[11].

Когда он был еще совсем мальчишкой, папа Тредгуд взял его в свой магазин и обучил на мясника. Уже в десять лет он умел разделать свинью, и Сипси ужасно им гордилась. Она не могла бы любить его сильнее, будь он даже ее собственным сыном. Часто обнимала его и говорила: «Милый, хоть ты и не родный мне, а все равно что мой».

Когда Большой Джордж угодил под суд, она каждый день ходила на судебные заседания, не важно, дождь на улице или солнце… А ведь ей тогда уже было под девяносто. Хотя по негру никогда не заметно, сколько ему лет.

Еще она все время пела. «В багажном вагоне вперед и вперед», «Утренним поездом еду я домой»… И всегда что-нибудь про поезда. Перед смертью она сказала Большому Джорджу, что ей приснился Иисус весь в белом, он был проводником поезда-призрака и приехал забрать ее на небеса.

Я вам скажу, что в восемьдесят лет она еще готовила в кафе, и готовила отменно. Большинство посетителей ходили туда только из-за ее стряпни. И уж конечно, не для того, чтобы полюбоваться нашим кафе. Когда Иджи и Руфь купили его, это была здоровенная, страхолюдная развалюха. Знаете где? Напротив железнодорожных путей, рядом с почтой, где работала Дот Уимс.

Я хорошо помню тот день, когда они перебрались в кафе. Мы все пришли помогать, Сипси подметала пол и вдруг заметила, что Руфь вешает на стену репродукцию «Тайной вечери». Она бросила веник, долго смотрела на картину, а потом спросила:

«Миз Руфь, это кто же такой сидит за столом рядом с мистером Иисусом?»

Руфь так ласково ей отвечает: «Ну как же, Сипси, это ведь мистер Иисус и его братья». А Сипси глянула на нее и говорит: «Да ну! А я чего-то думала, что у миз Марии был только один сын», – и снова взялась за веник. Мы чуть не померли со смеху. Сипси прекрасно знала, что изображает «Тайная вечеря». Просто любила пошутить.

Джулиан и Клео соорудили в зале четыре деревянные кабинки и пристроили сзади жилую комнату для Иджи и Руфи. Стены кафе обшили сосновыми досками, а пол остался прежним, из старого дерева.

Руфь сначала пыталась украсить кафе. Повесила картину с парусником в лунном свете, но Иджи сняла ее и прикрепила рисунок с собаками, которые сидели за карточным столом, дымили сигарами и играли в покер. А внизу подписала: КЛУБ «МАРИНОВАННЫЙ ОГУРЕЦ». Они потом стали так называть свой сумасшедший клуб, который Иджи устроила вместе со своим дружком Грэди Килгором. Еще она развесила рождественские украшения – их так никогда и не сняли – и прилепила старый железнодорожный календарь. Вот и все.

В кафе было только четыре стола и несколько не слишком надежных стульев. – Миссис Тредгуд засмеялась. – Вечно садишься и не знаешь, выдержит тебя стул на этот раз или развалится. Кассового аппарата у них не было. Деньги хранили в коробке из-под сигар, из нее же и сдачу давали. На стойке лежали картофельные чипсы, фотографии известных футболистов, расчески, жевательный табак, наживка для рыбы и маленькие дудочки из кукурузного початка.

Иджи открывала кафе на рассвете и не закрывала, пока, по ее словам, последняя собака не наестся. Большая сортировочная станция была всего в двух кварталах, и все железнодорожники ели в этом кафе, и цветные и белые. Только цветных обслуживали с черного хода. Конечно, многие выражали недовольство, что она продает еду неграм, и нередко из-за этого бывали стычки. Но она говорила: «Никто не смеет указывать, что мне можно делать, а чего нельзя». Клео сказал, что она в одиночку решила бороться со всем Ку-клукс-кланом, и возражать ей бесполезно. Вот так и получилось, что наша милая, добродушная Иджи обернулась храбрым рыцарем и ринулась в неравный бой.

Кафе «Полустанок»

Полустанок, штат Алабама

22 марта 1933 г.

Иджи пила кофе и болтала со своим бродячим другом Смоки. Сипси и Онзелла на кухне жарили зеленые помидоры для целой толпы, которая должна была собраться к обеду, ровно в 11.30, и слушали по радио «Евангелический час. Крылья над Иорданом», когда в дверь кухни постучал Осия Смит. Сипси вышла в зал, вытирая руки передником.

– Миз Иджи, тут черный юноша просится поговорить с вами.

Иджи подошла к москитной сетке и увидела Осию, своего приятеля из Трутвилля, который работал на сортировочной станции.

– A-а, Осия, привет. Как поживаешь?

– Осия хорошо поживает, миз Иджи.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Миз Иджи, нас целая куча ребят вон там, во дворе. Мы вашу барбекю уже два месяца каждый день нюхаем и просто с ума сходим, вот мы и подумали, может, миз Иджи продаст нам несколько сандвичей с барбекю? У меня с собой деньги есть.

Иджи вздохнула и покачала головой.

– Осия, дружище, будь моя воля, я бы вас пригласила зайти и за стол усадила бы, но сам понимаешь, не могу я этого.

– Да, мэм.

– В городе орудует банда, которая за минуту все тут дотла спалит, а мне еще жить не надоело.

– Да, мэм.

– Но ты пойди и скажи своим ребятам, что, если им что-нибудь понадобится, пусть не стесняются и приходят с черного хода в любое время.

Он просиял:

– Да, мэм.

– Сипси вам все подаст.

– Да, мэм, спасибо.

– Сипси, дай им барбекю и что там еще им надо, пусть скажут. И пирога не забудь.

Сипси проворчала вполголоса:

– Ох, накличете вы беду на свою голову с этими ку-клуксами, а меня убьют до смерти. И вы меня больше никогда не увидите, нет, мэм.

Но сандвичи все-таки приготовила и еще дала виноградного вина и пирога, сложив все в бумажный пакет вместе с салфетками.

Дня через три в кафе вошел запыхавшийся Грэди Килгор, огромный, как медведь, местный шериф и по совместительству железнодорожный детектив. Он когда-то дружил с Бадди, братом Иджи.

Грэди бросил шляпу на вешалку и сказал Иджи:

– Есть разговор.

Она принесла кофе и села напротив. Грэди навалился грудью на стол и приступил к своим нелегким обязанностям.

– Иджи, тебе не следует продавать еду черным, и ты это не хуже меня знаешь. В городе есть парни, которые не очень-то это дело приветствуют. Никто не желает обедать в помещении, куда заходят черные, это неправильно, и вообще, ты не должна этого делать.

Иджи немного помолчала и кивнула головой в знак согласия.

– Ты прав, Грэди, я и сама прекрасно знаю, что не должна этого делать.

Грэди откинулся на спинку стула и с облегчением вздохнул. Но она продолжала:

– Смешно получается, правда, Грэди? Вечно люди делают то, чего им не следует делать. Возьми, например, себя. По-моему, многие уверены, что в воскресенье после службы тебе не следует ходить к реке на свидания с Евой Бейтс. Глэдис наверняка считает, что тебе не надо этого делать.

Мало того, что Грэди, помимо всего прочего, отправлял службу в баптистской церкви, он еще и был женат на Глэдис, в девичестве Моутс, которая славилась на редкость вспыльчивым характером.

– Перестань, Иджи. Это совсем не смешно.

– А по-моему, смешно. Почти так же смешно, как шайка взрослых лбов, которые, накачавшись для храбрости виски, ходят с простыней на голове.

Грэди позвал Руфь, стоявшую за стойкой:

– Руфь, сделай милость, подойди сюда и одолжи ей хоть немного здравого смысла. Я пытаюсь уберечь ее от серьезных неприятностей, а она не хочет меня слушать. Я не буду называть имен, но кое-кто не желает, чтобы она продавала еду черномазым.

Иджи закурила «Кэмел» и улыбнулась.

– Вот что я тебе скажу, Грэди. В следующий раз, когда эти кое-кто заявятся сюда – Джек Баттс, например, или Уилбур Уимс, или Пит Тидуэлл, – я скажу им: если вы не хотите, чтобы весь город знал, кто прячется под этими дурацкими простынями, то почему бы вам не сменить башмаки, когда в следующий раз отправитесь на свои идиотские сборища?

– Иджи, да погоди ты…

– Черт возьми, Грэди, меня не одурачишь. Да я где угодно узнаю эти здоровенные башмаки.

Грэди взглянул на свои ботинки. Он как-то растерял весь свой пыл.

– Ну хватит, Иджи. Должен же я им что-то ответить. Так что, прекратишь ты это или нет? Руфь, да подойди же ты сюда, помоги мне сдвинуть с места эту упрямую ослицу.

Руфь подошла к столу.

– Ой, Грэди, ну какой может быть вред от нескольких сандвичей, которые мы продали с черного хода? Это же не то чтоб они зашли сюда и сели с вами за один стол.

– Ну не знаю, Руфь… Надо будет поговорить с ребятами.

– Никому они не мешают, никого не трогают…

Грэди задумался.

– Ладно, шут с вами. – Он погрозил Иджи пальцем: – Но чтобы только с черного хода, слышишь?

Грэди поднялся, надел шляпу и снова повернулся к Иджи:

– Покер-то в пятницу состоится?

– Ага, в восемь. И захвати побольше денег, я чувствую, мне повезет.

– Я скажу Джеку и остальным… Пока, Руфь.

– Пока, Грэди.