Ангел скорой помощи Воронова Мария

© М.В. Виноградова, текст, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Не спеша поднимаясь по больничной лестнице в отделение терапии, Ян Колдунов сетовал на судьбу и собственную бесхарактерность, из-за которых ему в разгар июля вместо солнечных лучей и теплого пляжного песочка приходится довольствоваться унылыми бетонными стенами и лампами дневного света.

Официально он был в отпуске, но коллеги из дружественного стационара, где располагалась клиническая база кафедры, попросили выручить. Что ж, Ян отказываться не стал и даже не сильно обижался, что ему, как человеку, во-первых, пришлому, а во-вторых, самому молодому, поручают наиболее скучную и простую работу.

Уже зная, что терапевты запрещают курить у себя в ординаторской, Ян предусмотрительно поднялся на чердак, быстренько высадил сигаретку, перемигнувшись с наглым зеленоглазым больничным котом, и, последний раз отругав себя за безотказность, отправился в терапию. В коридоре Ян столкнулся с начмедом, который стремительно пронесся мимо, оставляя за собой волну ярости.

Чудом не попав под горячую руку, Колдунов вошел в ординаторскую.

– Добрый день!

– Нет, ты подумай, орет, как на девочку, а у меня стаж вдвое больше, чем у него! – энергично перебила заведующая, которую Ян видел второй раз в жизни и еще не запомнил, как зовут.

Чтобы не вовлекаться в больничные интриги, он неопределенно кивнул и потряс почкообразным тазиком с иглами для плевральных пункций, который принес с собой.

– Безобразие! И если бы еще понимал, о чем говорит!

– Да уж, кошмар, – поддакнул Ян.

– На ровном месте до истерики довел, как теперь прикажете работать? – заведующая картинно прижала руки к груди.

– Нежные вы люди, терапевты, – Ян улыбнулся и поставил свой тазик на стол, стараясь, чтобы он звякнул погромче, – слишком все близко к сердцу принимаете…

– Ой, можно подумать, вам безразлично.

– На нас каждый день орут, то начмед, то кто-нибудь еще, мы привыкли. «Все сказал? Свободен». И работаем себе дальше.

– Ян Александрович, боже, вы ли это? – с этими словами из-за шкафа вышла девушка, и сердце Яна приятно дрогнуло, потому что он узнал Олю, свое первое студенческое увлечение.

Он помнил ее очень хорошенькой, похожей на ангелочка со старинной рождественской открытки, и за те несколько лет, что они не виделись, это нежное, немного конфетное очарование никуда не исчезло.

– Да, это я, – признался Ян, а Оля улыбнулась в ответ, и ему вдруг сделалось радостно просто оттого, что она существует и он видит ее сейчас.

Четыре года назад они познакомились на дискотеке в клубе академии. В темном зале можно было разглядеть только пухленькую фигуру, поэтому Оля не пользовалась успехом, подпирала стенку, и Ян пригласил ее на медляк скорее из жалости, чем из интереса.

От девушки пахло чистотой и очень простыми, но тонкими и ненавязчивыми духами, двигалась она легко, и вообще чувствовать ее рядом с собой было очень приятно.

Ян проводил ее домой, взял телефончик просто из вежливости, но потом все-таки позвонил, позвал в кино, и только в фойе, угощая свою даму кофе, вдруг заметил, какая она миленькая.

А когда выяснилось, что она тоже учится в медицинском, то Ян почувствовал, будто знает Олю всю жизнь.

Есть у врачей такое братство не братство, но, в общем, свойство понимать друг друга с полуслова. И не только романтики это касается. Например, доктор пришел в эту больницу три дня назад, а уже полное ощущение, что работает здесь с незапамятных времен и знаком с коллегами сто лет. Как винтик в системе, только в хорошем смысле.

Тогда они несколько раз встречались, целовались в темных дворах-колодцах и вообще в каждом укромном уголке, но Оля была девушка серьезная, до свадьбы ни-ни, а Ян фанатично занимался хирургией и не хотел отвлекаться на такое серьезное дело, как создание семьи. И как-то все мирно и весело сошло у них на нет, без взаимных обид и злобы. Яну нравилась Оля, но организм требовал не романтики, а именно того, в чем девушка отказывала ему, так что он стал звать ее на свидания все реже, держа в уме, что, как только образуется свободная минутка, он обязательно подумает о женитьбе. Между тем работать становилось все интереснее и интереснее, Ян сутками пропадал в клинике, приходя домой только поспать. Он числил Олю своей девушкой, но однажды не звонил ей целых три недели, а когда спохватился, выяснилось, что она нашла себе более перспективного поклонника. Ян тогда вроде бы расстроился, а вроде бы и нет, скорее почувствовал облегчение, что одна проблема отпала. Но Оле, конечно, соврал, будто ужасно страдает.

– Ну приветики, – сказала Оля невозмутимо и сунула ему увесистую пачку историй болезни, – вот тебе на пункции.

– Спасибо, конечно. А снимки есть или, как всегда, только описание?

Оля молча кивнула ему на стопку больших конвертов из почтовой бумаги, откуда выглядывали черные краешки рентгенограмм.

– Снимки ему подавай, – фыркнула заведующая, – а перкуссию Леопольд Ауэнбруггер для кого придумал? Совсем разучились физикальными методами работать.

– Сами бы и пунктировали, если такие умные, – пробормотал Ян себе под нос.

Заведующая услышала и рассмеялась:

– Да мы бы с удовольствием, но сам знаешь, если хирург проткнет селезенку, то это норма жизни, а если терапевт – нездоровая сенсация. Так что не обессудьте… Ольга Анатольевна, покажите доктору рабочее место.

– Пойдем.

Пропуская Олю в дверях, Ян уловил легкий аромат духов, тех же самых, что были у нее тогда, и сердце чуть защемило, но не от любви, а от грусти по себе самому, юному, наивному и радостному оптимисту, теперь навсегда ушедшему в воспоминания.

– А может, сходим как-нибудь на дискач? – шепнул он, склонившись к самому Олиному уху.

– Нет, спасибо.

– Тогда в кафешку? Или в парк поедем погулять?

– Топай в процедурную, Ян, там тебе сейчас будет и дискач, и все, что хочешь, – засмеялась Оля.

Он быстро посмотрел на ее правую руку, но не увидел обручального кольца и решил так скоро не сдаваться.

– Прямо нет-нет?

Оля молча довела его до процедурной, оставила наедине с почкообразным тазиком и пошла искать сестру и скликать пациентов.

Плевральная пункция – процедура простая и довольно нудная, но без должного внимания может привести к трагическим последствиям, как и любое другое вмешательство в человеческий организм, и, как и к любому другому вмешательству, нельзя относиться к ней небрежно и торопиться.

У последнего пациента Ян откачал больше трех литров жидкости шприцом-двадцаткой и в общей сложности провозился почти час.

Рабочее время кончилось, доктора собирались домой, и когда он заглянул в ординаторскую доложить, что задание выполнено, застал их уже без халатов. Оля была в юбке с розами и обтягивающей майке, отчего Яну сразу захотелось с ней целоваться.

Но вместо этого пришлось сесть за стол и записывать истории.

– У всех жидкость получил? – спросила заведующая.

– Обижаете. Фирма веников не вяжет.

– Пиши подробно, чтобы некоторые ценители не придрались.

Ян поморщился. Эту часть работы – механически выводить пустые, ничего не значащие фразы только для того, чтобы было, потому что так положено, он категорически не любил.

– Да у меня протокол резекции желудка получается короче, чем эта ваша пункция, – заныл он.

– Давай, давай! – заведующая засмеялась. – А то совсем хирурги зазнались, уже и истории писать вам не царское дело. Только и слышно от вас, что таблетки назначить может каждый, а ты попробуй рану сердца ушить.

– Вот именно, нездоровый снобизм, – включилась Оля, – и не зовите нас тогда на гипертонические кризы. Раз каждый может.

– А вы нас на тромбофлебиты не дергайте, – парировал Ян. – Гепарином намазать-то уж точно Гиппократом быть не надо.

– Будет вам, дети, не ссорьтесь, – улыбнулась заведующая, – на одной земле живем, одно дело делаем, что делить? Ну все, я побежала, а вы, Ольга Анатольевна, проследите, чтобы он тут все нормально дописал.

Насупившись, Ян в пятый раз принялся выводить «под местной анестезией р-ром новокаина…», а Оля принесла в пол-литровой банке воды и сунула туда кипятильник.

– Вроде мы тебе чай с тортиком за работу обещали…

– Чай – это не совсем то, чего бы я хотел, – признался Ян.

Элегически вздохнув, Оля заметила, что жизнь вообще такая штука, что мы редко получаем то, что хотим.

– Рад бы возразить, да нечего, – с этими словами Ян поднялся из-за стола и уставился в окно, надеясь найти там источник вдохновения.

Терапия располагалась на восьмом этаже, и вид из окна открывался действительно великолепный. Вдалеке поблескивала узкая полоска залива, по рельсам гусеницей полз товарный поезд, а дальше далеко-далеко простирались кварталы новостроек, будто какой-то гигантский ребенок играл здесь в свой гигантский конструктор. Вдалеке искоркой отсвечивал купол собора, возможно, Исаакиевского, а возможно, и нет, Ян плоховато ориентировался на местности. Сразу за больничной территорией простиралась большая, огороженная бетонным забором стройка с разрытой серой землей и живым кипучим беспорядком.

– Красиво, – сказал он.

– Да, ничего.

– Так, может, все-таки?

– Колдунов, не будь занудой.

– Буду, потому что зануде легче дать, чем отказать.

– Нет, не легче. Ян, правда, – Оля заглянула ему в глаза и ласково улыбнулась, – что было, то прошло. Ты бы обо мне вообще не вспомнил, если бы мы сейчас не столкнулись.

– Может, и так. Но мы же… – Ян смутился, не представляя, как спросить и не скатиться в жуткую пошлятину.

– Были счастливы вместе?

– Ну да. С поправкой на то, что я вел себя как идиот.

– Да почему? Все нормально было, и ты мне нравился. Надо было тогда тебя быстренько женить на себе по залету, как девчонки советовали.

Ян засмеялся:

– Интересно, как бы ты это провернула, с твоими моральными устоями?

– А ты бы женился?

– По залету-то? Само собой.

– Да… Жаль, что не рискнула. А теперь что ж, два раза на одни и те же грабли не наступишь.

Ян посмотрел, как в небе величественно разворачивается стрела подъемного крана, перенося огромную бетонную плиту, которая отсюда смотрелась, как воздушный змей.

Чуть выше летел серебристый, точно окунь, самолет, в открытую форточку слабо доносился мерный звук его моторов и шум стройки.

И вдруг Яну так остро стало жаль, что он не является частью простирающегося перед ним города… Живет как-то боком, урывками, а мог бы поселиться в одном из этих новых домов, водить ребенка в детский сад и ждать второго. Быстро прикинув, сколько лет прошло с их романа, Ян сообразил, что второй мог бы уже и родиться. Он бы не спал ночами, бегал на молочную кухню, таскал домой картошку в рюкзаке, и в этой суете, наверное, был бы счастлив. Или нет, но времени бы не оставалось жалеть себя и воображать себе иную участь.

– Очень жаль, что так у нас вышло, – сказал он, – и тогда было жаль, и теперь особенно.

– Не грусти. Все равно в жизни всегда все идет не так, как ты себе вообразишь. Даже если мечты твои сбываются.

Вода в банке забурлила, но Ян сказал, что раз Оля на свидание с ним не пойдет, то он и чай пить не будет.

Сдав по счету использованные иглы перевязочной сестре, Ян немного еще пошатался по отделению, но места для подвига в жизни все не находилось. Пациенты поправлялись по плану, никто не нуждался в экстренной операции, и даже истории все, редкий случай, были оформлены вплоть до того, что в листах назначений проставлены режимы и столы, что Ян порой забывал делать, как прописывал голод при поступлении, так и оставлял, и больные у него умирали бы от истощения, если бы не внимательные медсестры.

Работы нет, а он совсем не устал, наоборот, чувствует прилив сил после приятной встречи с Олей, глупо идти домой и падать на диван.

Ян спустился в приемный покой, зная, что уж там-то всегда найдется если не интересная работа, то способ устать, и пока бежал по лестнице, на сердце снова сделалось легко и весело. Да, он уже не так юн и наивен, но все еще молод и может влюбиться снова. А что Оля не захотела с ним пойти, так это ничего не значит. Сегодня нет, завтра – да. Образуется еще.

В приемнике, как всегда, кипела жизнь. Ян прошел мимо согнувшегося пополам юноши (перфоративная язва, менее вероятно – почечная колика), двух одинаковых с лица полных женщин, одна помладше, другая постарше (подъем АД или приступ стенокардии у матери, дочь сопровождает), мимо мелко трясущегося мужчины с красным лицом, которого следовало срочно брать в оборот, пока он не выдал белую горячку, – и оказался на посту.

Втайне Ян гордился своим умением ставить диагноз, что называется, «с порога», но помнил, что в медицине очень часто все не то, что кажется на первый взгляд, и хоть первая мысль всегда от Бога, но есть нюансы. Поддаться первому впечатлению – значит подвергнуть больного смертельному риску. Пусть юноша на кушетке и выглядит типичным язвенником, заставить его согнуться могло множество самых разных заболеваний, и даже у предполагаемого алкаша типично похмельный вид не обязательно вызван пьянством. Почти всегда, но не всегда. Надо держать в уме и диабет, и опухоль надпочечников, и, главное, то, что ты сам всего не можешь знать. Поэтому надо внимательно собирать анамнез, осматривать больного и назначать дополнительные исследования. А с последним пунктом дела обстоят так себе… Лаборатория делает только клинические анализы, рентген-аппарат ломается с завидной регулярностью, так что приходится проявлять чудеса изворотливости в своем клиническом мышлении.

Заглянув в комнатку позади сестринского поста и увидев дежурного хирурга Коршунова, Ян отпрянул, ибо совершенно не хотел работать с этим прекрасным, практически безупречным человеком, тем более за бесплатно. Надеялся быстро исчезнуть, но Коршунов уже заметил его:

– Добрый вечер, Ян Александрович!

– Добрый, Константин Петрович. Я заглянул буквально на секундочку, узнать, не нужна ли помощь.

Константин Петрович ожидаемо ответил, что никакая помощь ему не нужна, и вернулся к своим делам. Взяв со стола завивающуюся крупным локоном ленту ЭКГ, он вернул ее медсестре со словами:

– Нет, это надо переделать.

Ян, который уже почти ушел, поставил занесенную над порогом ногу обратно. Ему стало интересно, что будет дальше, ибо такого хамства врачи себе обычно не позволяли. Тем более хирурги, для которых ЭКГ представляла собой темный лес в любом качестве исполнения.

– Но тут же читаемо, – почти прошептала медсестра, в которой Ян узнал свою старую знакомую.

Надя работала у них в академии в клинике детской хирургии, а здесь поддежуривала. Может, и не семи пядей во лбу, но от нее Ян принял бы ЭКГ в любом виде, зная, что добросовестная Надя сделала все, что могла.

Подмигнув девушке, он взял ленту и с умным видом пропустил между пальцев:

– Да нормальная пленка, что вы, Константин Петрович! Вот вам, пожалуйста, сегмент ST, вот комплекс QRS, все на месте.

Коршунов обдал его таким ледяным взглядом, что Ян чуть не разлетелся на тысячу кусочков.

– Я отвечаю за больного, значит, я решаю, устроит меня пленка или нет. Я не собираюсь пропускать инфаркт только потому, что медсестра не желает выполнять свои прямые обязанности! – отчеканил Константин Петрович.

– Но аппарат лучше не снимет, – прошелестела Надя.

– Нет, правда, вы даете нереальные планы, – не сдавался Ян, – вы, наверное, просто здешний кардиограф не видели, это же древность, раритет, еще к батарее надо заземляться! Вечно дает наводку, как ни старайся!

– Поражаюсь вашей осведомленности, Ян Александрович, – фыркнул Коршунов, – вы три дня тут работаете, а уже знаете, что вечно, а что нет. И прежде чем вы найдете новый аргумент, предлагаю свернуть дискуссию, ибо она приведет только к бессмысленной потере времени. Я нахожусь на рабочем месте, а вы – нет, следовательно, медсестра будет выполнять мои распоряжения, а не ваши.

«Зря я сюда приперся», – вздохнул Ян про себя, а вслух сказал:

– Ладно, Надюша, пойдем, посмотрим, что можно выжать из этого дедушки функциональной диагностики.

Формально Коршунов был прав, но если бы сегодня дежурила не безропотная Надя, а, например, мощная Оксана, Константин Петрович быстренько растерял бы всю свою спесь и был бы счастлив как дитя, если бы ему в принципе сняли ЭКГ, а не послали куда подальше.

Ян кинул заземление на трубу холодной воды, смочил присоску груши, которая от долгих лет эксплуатации растеряла почти всю свою эластичность, Надя особым образом стукнула по аппарату, и соединенными усилиями им все же удалось записать пленку не сильно лучше прежней, но все же чуть-чуть более читабельную, которая удовлетворила Коршунова если не в плане жажды знаний, то в смысле самолюбия точно.

Желать спокойного дежурства очень плохая примета, поэтому, от всей души пожелав Наде терпения и выдержки, Ян вышел на улицу. Солнце припекало, но под пандусом держался приятный тенек. Прислонившись к колонне, Ян закурил, думая, что ему делать дальше. Домой не хочется, а с этим занудой он не останется дежурить ни за какие коврижки. Эх, как все-таки жаль, что Оля не захотела провести с ним вечер… Мороженого бы хоть поели…

– Ян Александрович, позвольте мне дать вам небольшой совет? – сухой голос Коршунова вырвал его из приятных грез.

– Вы насчет субординации хлопочете, Константин Петрович?

– Отнюдь. Я просто хотел бы передать вам наставление своего деда о том, что надо иметь чувство фигни. Он, правда, выражался несколько крепче, но мы с вами интеллигентные люди…

– О да! – с жаром подтвердил Ян.

– И находимся в стенах государственного учреждения, поэтому пусть будет фигня.

– Ну пусть.

– Так вот мой дед всегда говорил, что, если ты чувствуешь, что все идет не так, как надо, не спеши убеждать себя, что это не так.

Ян заметил, что для него это слишком сложная конструкция.

– Короче, если видишь, что происходит фигня, не доверяй сразу тем, кто твердит тебе, что все в порядке, даже если это пытается тебе внушить твой внутренний голос. Что, мол, нет, это не фигня, все нормально, иначе не бывает и сделать невозможно. Как бы тебя ни убеждали, не торопись гасить в себе это чувство. И уж тем более не спеши успокаиваться, если чувствуешь, что сам творишь фигню.

– Да, это, пожалуй, верно, – кивнул Ян, – бывает, на операции вроде бы ни с чего засвербит, так лучше сразу остановиться и переделать. Вроде и ты устал, и больной давно в наркозе, и объем будет больше, чем по первоначальному плану, но, если чувствуешь, что делаешь не то, никогда не надо уговаривать себя, что все в порядке. Потом или переделывать в три раза больше, или больной вообще помрет.

– Вот видите, Ян Александрович, оказывается, мы с вами одинаково смотрим на вещи. Зачем же вы тогда идете на поводу у медсестры?

Ян повторил, что кардиограф никуда не годится.

– Но тем не менее получилась же приличная пленка, в конце концов! Знаете, когда человек не хочет работать, он всегда найдет тысячу оправданий.

– Но это же Надька! Вы лучше моего знаете, что она пашет дай бог каждому.

– И тем не менее, – с нажимом произнес Константин Петрович, любящий, чтобы последнее слово оставалось всегда за ним.

Ян молча выдохнул дым и показал Коршунову глазами на ворота, к которым подъезжала «скорая» без сирены, но с включенным синим маячком, еле различимым в солнечном свете.

– Подожду на всякий случай, – сказал он, – вдруг ДТП или три ножевых оптом, как в прошлый раз.

Но выскочивший из кабины знакомый фельдшер, заметив Яна, крикнул «к терапевту».

– Что ж, не судьба тогда. Пойду домой.

– Хорошо, Ян Александрович, – важно кивнул Коршунов, – если позволите, у меня будет к вам небольшое поручение.

– Слушаю вас.

– Купите, пожалуйста, по дороге хлеба, если это вас не затруднит.

– Отнюдь, – буркнул Ян.

– И будьте добры, не вздумайте курить в квартире. Если вам кажется, что вы успеваете проветрить, то нет.

Ян поморщился, но обещал. В принципе, ему и самому больше нравилось дымить на улице, бесил сам факт запрета.

В конце мая Ян неожиданно остался в съемной квартире один. Витя Зейда с женой после рождения дочки окончательно перебрались к родителям, и только они с Васей и Диной (другой семейной парой, проживавшей в квартире, спланировали приятный совместный быт, как вдруг умерла бабушка Дины, оставив ей комнату в коммуналке, но сорокаметровую и в центре города. Молодые поскорее переехали туда застолбить жилплощадь, пока ее не прибрали к рукам ретивые соседи.

Даже Димка Лившиц и тот внезапно женился и перебрался к супруге.

Целую неделю Ян провел наедине с воспоминаниями и то хотел тоже съехать, то, наоборот, остаться насовсем там, где прошли самые счастливые и самые грустные дни его жизни. Иногда было пронзительно тяжело идти мимо библиотеки, в которой больше не работала Наташа, и возвращаться домой с мыслью, что еще два месяца назад он был твердо уверен, что сегодня она будет встречать его на пороге. А иногда эти же воспоминания отзывались теплой и ласковой печалью, и Ян никуда не хотел от них уходить.

Но так или иначе, а целую квартиру ему было финансово не потянуть, поэтому следовало или срочно съезжать, или искать приличного соседа.

Ян поехал в общагу, где ему быстро сосватали Коршунова, аспиранта кафедры детской хирургии. Теперь, зная Константина Петровича, Ян сказал бы «подозрительно быстро», а тогда только порадовался, что нашелся единомышленник, коллега и в целом культурный человек, с которым всегда будет о чем поговорить. А главное, не первокурсник, а взрослый мужчина, прошедший сквозь тестостероновую бурю, так что девчонки и пьянки занимают в его жизни значительное, но не приоритетное место.

Впрочем, насчет девчонок можно было не волноваться: Константин Петрович был редкостно красив той холодной скандинавской красотой, которая предполагает скорее восторженное поклонение, чем разнузданные оргии.

Коршунов учился на курс младше и на морском факультете, общих дел у них никогда не было, но глаз невольно цеплялся за такую выдающуюся внешность, так что Ян хорошо знал нового соседа в лицо, зато о характере не имел ни малейшего представления.

При первом знакомстве Константин Петрович произвел на Яна очень хорошее впечатление. Вежливый, умный, аккуратный, что еще нужно для приятного соседства? Разве что немного старомодные манеры, но вначале это даже расположило Яна, напомнив любимый фильм по произведениям Конан Дойля, и ему живо представилось, как они с Коршуновым заживут так же весело и интересно, как Холмс и Ватсон.

Даже в том, что фамилии у них различались только на две буквы, Яну увиделся хороший знак. Но это все лирика, главное, что Константин Петрович готов был платить половину всей суммы, так что у них получалось по комнате каждому плюс одна проходная общая, буквально царские условия.

Немного насторожило предложение общаться на «вы» и по имени-отчеству, «дабы избежать фамильярности на службе». Ладно, подумал Ян, в конце концов, у взрослых людей принято такое обращение, так почему бы и не начать привыкать, и ничего плохого не заподозрил.

Коршунов оказался добросовестным парнем, исправно нес свою часть уборки и хозяйственных расходов, не буянил, но не успел Ян порадоваться отличному соседству, как Константин Петрович вручил ему календарик с обведенными в кружочек некоторыми числами. «Это что, ваш цикл?» – изумился Ян и получил в ответ, что в каком-то смысле да, в календаре отмечены его дежурства. В указанные даты Ян может привести в дом девушку, но в остальные дни ни-ни.

Признав мудрость подобного подхода, Ян передал товарищу встречный документ, который был принят с прохладной благодарностью и пояснением, что девушка – это человек женского пола в количестве 1 шт. От более расширенных гулянок Константин Петрович потребовал воздержаться.

В принципе Ян и сам давно охладел к такому времяпрепровождению. Готовить, потом убирать ради того, чтобы все напились как свиньи, так себе идея. Но Коршунов оказался вообще непьющим человеком. Раньше Ян знал, что, как бы плохо ни прошел день, вечером всегда можно сесть с Васей на кухне, поговорить по душам, а в особо тяжелые минуты и замахнуть грамм по двести. Теперь нет. Теперь только чай, за которым даже сигаретку не засмолишь, потому что Константин Петрович, видите ли, не выносит табачного дыма.

Нет, здоровый образ жизни – это отлично, и распорядок дня тоже хорошо, ведь у него сейчас самые важные для всей профессиональной судьбы годы, тот самый «золотой час», как у тяжелого экстренного больного. Если успеешь за это время провести все обследования, поставить правильный диагноз и принять нужное решение, у пациента появляется шанс, нет – поезд ушел. Так и Ян, если хочет чего-то добиться, должен именно сейчас наработать мастерство и (что поделать, жизнь есть жизнь) зарекомендовать себя перед вышестоящим начальством. Глупо тратить время на бессмысленный разгул.

Они с Константином Петровичем не подружились, но в духе времени быстро наладили добрососедские отношения и мирное сосуществование, все сложилось хорошо, только Ян никак не мог отделаться от чувства, будто вместо взрослой жизни попал на воспитание к строгому гувернеру. Лучше бы взял в соседи парочку бесшабашных курсантов и сам стал для них старшим другом и суровым наставником.

Только возле дома он вспомнил, что надо купить хлеба, развернулся и побежал обратно к метро.

В автобусе Надя мечтала только о том, как щека коснется свежей прохладной наволочки, но оказалось, что дома вместо любимой кроватки ждет тетя Люся в сарафане и с пляжной сумкой.

– Айда на пруды! – закричала тетя, как только Надя приоткрыла дверь в комнату. – Я уже все тебе собрала.

– Теть, я с дежурства, хочу спать…

– Ишь, нежная какая! На заливе и поспишь.

– Правда устала.

– Поэтому и устала, что не бываешь на свежем воздухе! Лето проходит, а ты бледная, как дети подземелья. Все, давай, без разговоров.

Надя вздохнула и заглянула в пакет, который тетя Люся сунула ей в руки.

– И нечего смотреть, я все собрала. Или ты мне не доверяешь?

– Ну что ты, тетя Люся, – Надя улыбнулась, но все же убедилась, что в сумке точно лежит купальник и полотенце, и схватила с полки первую попавшуюся книгу, на случай если не уснет на берегу.

– Опять роман! – воскликнула тетя Люся с досадой. – Вот забиваешь ты себе мозги всякой ерундой, Надежда! Все в облаках витаешь…

– Да где я витаю, – вяло огрызнулась Надя, закрывая входную дверь и думая, как глупо выходить под палящее солнце из сыроватой прохлады подъезда.

– Сама знаешь где, – тут тетя Люся увидела вдалеке трамвай и с удивительной для ее комплекции скоростью помчалась к остановке. Надя потрусила следом.

Им повезло, трамвай подошел тот, что нужно, и водитель подождал двух несущихся ему наперерез женщин, и народу внутри оказалось не слишком много. Пока Надя бросала шесть копеек в кассу и отрывала билетики, тетя Люся, отдуваясь после кросса, заняла им двойное сиденье и пропустила Надю к окну, как в детстве.

– Все мечтаешь о кренделях небесных, – громогласно продолжала тетя прерванный разговор, – все принца ждешь.

Надя показала глазами, что они в трамвае не одни.

– А что такого, я правильные вещи говорю! Уткнулась в книги разные дурацкие, забиваешь себе голову романтикой всякой, а жизнь проходит! Чай, не девочка уже, засиделась!

Надя уставилась в окно, якобы она не вместе с этой дородной женщиной в цветастом сарафане и выкрашенными хной волосами, но это, конечно, было глупо.

– Это все отец тебя разбаловал, – вздохнула тетя Люся и похлопала Надю по коленке, – говорила я ему, но куда там… А теперь что?

– Что?

– Плачевный результат. Я в твои годы уже Ваську родила и ждала Аленку, между прочим.

– Ну вот не получается пока. Это же не от меня зависит.

– Конечно, если будешь сидеть и ждать, пока счастье на блюдечке поднесут. Действовать надо! Спустись на землю в первую очередь и посмотри, есть вокруг нормальные ребята!

Надя побыстрее опустила взгляд, чтобы не смущать нормальных ребят, едущих сейчас в трамвае. У тетиных призывов есть вполне конкретный адресат: она давно хотела свести племянницу с сыном лучшей подруги, который сейчас, очень возможно, проходил аналогичную обработку со стороны своей родительницы.

– Ты про Мишу?

– А чем он тебе плох? Приличный мальчик, руки откуда надо. Или тебе с высшим образованием подавай? Так, знаешь, дорогая моя, доктора на медсестрах не особо-то женятся, у них свои невесты есть.

Надя ничего не ответила.

– Что надулась как мышь на крупу? Правду говорю.

– Да знаю я, тетя! Но что я могу поделать, если Миша сам не звонит.

Тетя Люся засмеялась и обняла Надю, прижав к своему мягкому теплому боку:

– Эх ты, дурища, да разве не знаешь, какой мужик нынче хлипкий пошел! Сам не понимает, чего хочет! Надо брать инициативу в свои руки, а то так и прокукуешь. Пока будешь из себя принцессу в башне изображать, всех приличных парней разберут. Сама позвони.

– И пригласить на свидание? Но это как-то глупо.

Тетя Люся с шумным вздохом закатила глаза:

– Эх, Надежда-Надежда, всему тебя учить надо… Придумай благовидный предлог! Мы же женщины, хитрость – наше главное оружие!

Надя обернулась к окну, пряча улыбку. Главным оружием тети Люси была, конечно, беспардонная наглость, которую она почему-то считала дьявольской хитростью.

– Ну вот, подумай, деточка, а то годы-то идут, оглянуться не успеешь, как молодость тю-тю. И тогда уж все. Уплывет счастье, и не догонишь.

– Я постараюсь, тетя.

– Вот и умница.

Трамвай бежал, слегка раскачиваясь и звеня на перекрестках, мимо залитых солнцем новостроек.

Надя смотрела на бесконечно длинные дома-корабли, перемежающиеся красными кирпичными башнями и двухэтажными гастрономами-стекляшками. Возле угла одного из них выстроилась небольшая очередь. Или «выбросили» что-то дефицитное, или люди ждут двух часов дня, чтобы купить алкоголь.

Из окна трамвая не видно, но если пройти в глубь такого квартала, будет школа или поликлиника. Уже три остановки проехали, а пейзаж одинаковый, если задремлешь по дороге, то, проснувшись, так сразу и не сообразишь, где находишься. Типовые дома, типовая жизнь, а другой и не бывает. Другое – это мечты, погрузившись в которые, пропустишь все самое важное и интересное.

Надя вздохнула. Она всегда знала, что мечты ее несбыточны, а любовь – безответна, искренне соглашалась с утверждением тети Люси, что мечты бледнеют и исчезают, когда ты с головой ныряешь в настоящую жизнь, а если и остаются с тобой навсегда, то как память о дерзких надеждах юности, и уже не способны причинить боль. Все это Надя знала, но сердце все равно предательски выпрыгивало из груди всякий раз, когда она видела Костю Коршунова.

Единственная четверка по физике лишила Надю красного диплома медучилища, открывающего дверь в институт, но высокий балл дал право на хорошее распределение, и она поступила работать в клинику детской хирургии. Там и встретила курсанта третьего курса Коршунова. Оба они тогда только начинали свой путь в профессии, но если про Надю непонятно было, что из нее получится, то, глядя на Костю, никто не сомневался, что он далеко пойдет.

Курсант Коршунов был сдержан, сух, нечеловечески эрудирован, фантастически работоспособен и адски требователен. Ну и красив, конечно, что тут говорить…

Это был человек из другого мира, царства свободных, красивых и умных людей, рожденных для великих свершений. Мира, куда простой медсестре невозможно попасть. Любимые Надины книжки коварно нашептывали обратное, но сказки есть сказки, а жизнь есть жизнь. И все же иногда в душе против воли вспыхивали жгучие искорки надежды…

Правила работы в хирургии не позволяют девушке в полной мере раскрыть свою привлекательность. Нельзя духи, нельзя маникюр, вместо модных тряпочек на тебе белый халат, который к концу смены превращается в невразумительную тряпку, как ты его ни крахмаль и ни отбеливай накануне. Краситься тоже нельзя, во-первых, частички косметики могут попасть в рану, а главное, как наденешь маску, так всему твоему макияжу и конец. Волосы надо убирать под шапочку, и даже обувь должна быть на низком каблуке.

Конечно, после работы ты свободна, и в сестринской можешь переодеться во что хочешь и накраситься в свое удовольствие, и в таком виде помаячить перед ординаторской, чтобы доктора впечатлились, но у Нади в гардеробе самой модной и приличной вещью был именно халат, а краситься она не умела. Точнее говоря, косметика удивительным образом ей не шла, даже странно, вроде бы и лицо у нее блеклое, невзрачное, как раз из тех, про которые говорят, что на нем можно нарисовать что угодно, а вот не получалась из нее красотка, хоть ты тресни! И сама она сто раз пробовала, и поднаторевшие в искусстве макияжа подружки. В итоге все решили, что ей лучше так, к неистовой радости тети Люси, имевшей привычку гоняться за юными прелестницами с мокрым полотенцем и воплями «в шестнадцать лет вы все красавицы без всякой штукатурки».

Впрочем, какая разница, как выглядит серая мышь, ведь король выбирает королеву… Такую же красивую и свободную, как он сам.

Надя ни на что не надеялась, но жизнь тем не менее обрела новый смысл.

Собираясь на работу, она загадывала, встретит ли сегодня Костю и получится ли с ним поговорить? Пусть даже этот разговор касается исключительно врачебных назначений, все равно… Иногда разрешала себе погрузиться в мечты, в фантастический мир, где Костя тоже в нее влюбился. Детство, ребячество, но сердцу не прикажешь.

Сразу отчаявшись, что Костя влюбится, она надеялась, что он обратит внимание хотя бы на ее работу, похвалит, что она такая исполнительная и ответственная, как делали другие доктора, но увы…

Быстро выяснилось, что она не была для него ни хорошей, ни плохой, он просто не выделял ее из массы других медсестер. С грехом пополам знал старшую, а остальных не различал ни в лицо, ни по имени.

Однажды она услышала, как он, отчитывая своего сокурсника за то, что тот садится пить чай с сестрами, сказал: «Общаясь с простыми людьми, необходимо оставаться в узком промежутке между фамильярностью и высокомерием».

Тогда Надя с абсолютной ясностью поняла, что она для Кости именно простой человек, то есть никто, тот самый пресловутый винтик в государственной машине, который надо уважать, пока он на своем месте, но который в любой момент можно быстро и безболезненно заменить на другой. Безликий винтик, никто не будет в него вглядываться, выяснять, чем он отличается в куче точно таких же. И никому не интересно, что у этого винтика на душе, пока он выполняет свою работу.

Открытие было не сказать чтобы таким уж неожиданным и горьким, Надя примерно представляла себе свое место в этом мире уже к шестнадцати годам, просто надежда на взаимность, которой не было и так, теперь угасла окончательно.