Дом, в котором… Петросян Мариам

– Ты прав. Собеседник из меня сейчас никудышный, а до спальни я действительно могу не дойти.

Вытянувшись на койке, заправленной одеялом асфальтового цвета, я испытываю непередаваемое блаженство.

– Спасибо, – шепчу, уже закрыв глаза. – Ты второй раз за день спасаешь мне жизнь.

Он опять смеется.

– Сфинкс, – я так и не понял, сразу он меня окликнул или мне все же удалось немного поспать, – скажи, а я смогу уходить на «ту сторону» из других мест? Из Наружности?

Выкарабкиваюсь из сна, одновременно пытаюсь удержать его, как теплое одеяло, которое с меня стаскивают.

– Что? Не знаю, – собственный голос кажется чужим, он заглушен одеялом, которого нет, – никто не проверял, некому было. И знаешь что… те места не так безобидны, как тебе могло показаться. Среди них попадаются довольно жуткие. Я просто вычислил, что там ты не продержался и двух месяцев…

Я бормочу что-то еще, ведь то, что он спросил, – важно, и надо бы объяснить… но наваливается сон, облепляет лицо липкими комьями ваты, которые мешают говорить, и я, незаметно для себя, проваливаюсь в него. В тяжелый, нехороший сон, где человек со стальными передними зубами и лицом, покрытым мелкими шрамами, называет меня «маленьким ублюдком», бьет за каждую провинность и обещает скормить своим доберманам, которых у него пять. Пять тощих, остромордых, невменяемых псов в переносных клетках. В мои обязанности входит их кормежка и уборка за ними, я ненавижу их почти так же сильно, как нашего общего хозяина, а они отвечают мне тем же. Мне тринадцать лет, я беспомощен, одинок и знаю, что никто меня не спасет. Это он приучил меня к пиву. Просто в его чертовом пикапе никогда не было воды…

Просыпаюсь резко, как от пощечины, кажется, даже с криком, и вскакиваю, мокрый от старого кошмара, с отдающимся в ушах хохотом. Утробным «хо-хо-хо», причиняющим почти физическую боль.

В палате полумрак, горит только ночник над кроватью Лорда. Золотоголовый добивает мою пачку, сидя все в той же позе, очень прямой и задумчивый. Запах табака полностью забил лекарственный дух Могильника, теперь его не истребит никакое проветривание.

– С пробуждением, – без особого энтузиазма приветствует меня Лорд.

Я нагибаюсь к постели, еще сохранившей отпечаток моего тела, к влажному пятну там, где покоился мой затылок, и вытираю лоб о шершавое одеяло. Потом иду к Лорду. Кости ноют, словно, пока я спал, кто-то на мне попрыгал, что вообще-то недалеко от истины. Лорд протягивает коротенький окурок:

– Извини, больше не осталось. Делать было нечего. Тут ужин принесли…

И ничего не сказали про дым и мою дрыхнущую в неположенном месте персону. Красота – страшная сила. Действует даже на Паучих. А на них почти ничего не действует.

Лорд вставляет окурок мне в зажим, избегая смотреть в глаза:

– Ты кричал во сне. И говорил. Жуткие вещи.

Я затягиваюсь, почесывая граблезубцем зудящую бровь под пластырем.

– Могильник на меня плохо действует. Почти всегда. Не стоило здесь засыпать.

– Кто этот человек? Он существует?

Кафельная облицовка стен еле уловимым эхом отражает наши голоса.

– Может быть. На «той стороне». Если его никто еще не прикончил. Давай не будем о нем говорить.

– Давай, – Лорд отбрасывает волосы с лица и наконец смотрит мне в глаза. Как будто видит впервые. – Уже поздно. Тебе, наверное, пора. Если не заперли вход.

Мне действительно пора уходить, но ужасно не хочется оставлять его в месте, где ко мне приходил «стальнозубый». Пусть даже во сне. Лорд напуган, а значит, открыт для любого рода нечисти, которой вздумается его посетить. Хотя не мешало бы запастись едой, сигаретами, прочими полезными вещами и предупредить народ, что я ночую в Могильнике.

– Проверю дверь, – говорю я Лорду. – Если заперто, сразу вернусь. Если нет, схожу к нашим. Может, даже принесу чего-нибудь пожевать.

Лорд кивает:

– Давай. Там, снаружи, – свет, будь осторожнее.

Машу ему граблей и открываю дверь в белоснежно-голубой коридор.

Ночной Могильник – как замок с привидениями. Ненавижу его синеватый свет, превращающий лица в посмертные маски. Дойдя до поворота, сворачиваю за угол. По обе стороны мое скользящее отражение ловят стеклянные дверцы шкафов. Иду быстро. Здесь негде спрятаться, но я отчего-то уверен, что это не понадобится. И оказываюсь прав. Пост дежурной сестры освещен, как огромный аквариум, в центре которого плавает стылый лик Медузы Горгоны. Открой она глаза, мне придется окаменеть, положившись на неспособность некоторых хищников обнаружить неподвижный объект. Но Паучиха спит. Глаза закрыты, только зловеще поблескивают круглые очки. Прокрадываюсь мимо.

Входная дверь не только не заперта, она слегка приоткрыта. Меня это удивляет, но, выйдя в темноту площадки перед Могильником, я вижу равномерно вспыхивающие оранжевые точки и перестаю удивляться. Они здесь. И ждут уже давно. У них еда в рюкзаках, бутылки с водой, пледы, кофеварка и даже, наверное, посуда. Кто-то встает мне навстречу. Они успели привыкнуть к темноте, один я ничего не вижу, но, судя по тому, как уверенно передвигается этот кто-то, он, скорее всего, Слепой.

– Янус сказал, что все плохо? – то ли вопрос, то ли утверждение, у Бледного вечно не разберешь.

– Вроде того.

– Тогда пошли, – он оборачивается к сидящим у стены. – Вставайте. Сфинкс нас проводит.

И я их провожаю. Причудливой вереницей мы проплываем мимо аквариума с подсвеченной Горгоной, мимо стеклянных шкафов и непрозрачных дверей – странные длинные тени. Самая гротескная – та, что состоит из двух – Табаки на плечах Лэри, – она выше всех и самая лохматая. Здесь нет Черного и Курильщика, зато Македонский тащит спящего Толстого, отражение которого в дверцах шкафов больше напоминает пухлый рюкзак. Я пропускаю их вперед и иду следом, любуясь и восхищаясь. Это моя стая. Читающая мысли, ловящая все на лету. Нелепая и замечательная. Запасливая и драчливая. Я могу полностью раствориться в нежных чувствах к ним – Черного нет, и некому сбить с меня сентиментальный настрой. Но, боже мой, до чего же нас мало! Спохватившись, что отстал, тогда как следовало бы идти впереди, показывая дорогу, я убыстряю шаг и краем глаза ловлю последнее отражение в последнем шкафу – Македонского, утаскивающего за поворот свою сопящую ношу, почти слившегося с ним Сфинкса и еще кого-то, мелькающего белыми кроссовками сразу за нами, но исчезающего, стоит мне обернуться. Мне становится совсем хорошо. Специально для этого – последнего, невидимого – я начинаю вслух читать стихи. Совершенно дурацкие, такие, какие любил когда-то Волк:

Хламовник встретил их насмешками и хихиканьем.

– Хвост Слепого вернулся! – крикнул Пышка.

Зануда и Плакса выбили барабанную дробь на днищах дырявых кастрюль.

– Хвост Слепого! Хвост Слепого! – пропели они.

В голосах не было враждебности. Скорее удивление. Как будто месяц в лазарете вычеркнул Кузнечика из их жизни.

Волк жадно озирался по сторонам.

– И… и Сероголовый с ним, – неуверенно добавил Пышка.

Почти вся группа была в фуфайках с яркими, кричащими надписями. Кузнечик понял, что эта мода появилась в его отсутствие. Фуфайки сообщали: «Объятый пламенем!», «Моя жизнь – сплошное разочарование», «Держись подальше!» Лица над яркими надписями казались взрослее.

Спортсмен лежал на своей кровати, свесив ноги, и листал журнал. «Обстоятельствам не поддаюсь» – прочитал Кузнечик его надпись. На них с Волком он даже не взглянул. Волк опустил на пол сумки.

– Привет, Белобрысый! – сказал он Спортсмену.

Зануда и Плакса сразу перестали стучать. Спортсмен мимолетно глянул поверх журнала.

– Пышка, объясни этим, что я давно Спортсмен, – сказал он.

– Он уже давно Спортсмен, а не Белобрысый, – покорно повторил Пышка.

Волк сделал удивленное лицо:

– А волосы не потемнели.

Пышка обернулся за подсказкой, но погруженный в журнал Спортсмен его проигнорировал.

– Волосы Спорта тебя не касаются, – важно сообщил Пышка. – И тебя тоже! – рявкнул он на Кузнечика, хотя Кузнечик о волосах ничего не спрашивал. С Кузнечиком Пышка чувствовал себя увереннее.

Румяный и щекастый, похожий на откормленного поросенка, он прохаживался перед ними, не давая войти, а они ждали на пороге, пока ему это надоест.

– Вот что, – остановился Пышка и подтянул штаны. – Твою кровать, мамашина детка, мы отдали новичку. Фокуснику. Так что будешь спать в той комнате. И скажи спасибо, что вообще не отправляем к колясникам.

Кузнечик, давно заметивший на своей кровати чужие вещи, промолчал.

– Нам тут всякие дохляки, вроде тебя, не нужны, – закончил Пышка. – И вроде него! – палец Пышки переместился на Волка. – Такие, как он, и вовсе не нужны.

– Это Спортсмен придумал? – спросил Волк.

Спортсмен не снизошел до ответа. Только вытянулся во весь рост, зевнул и перелистнул страницу.

– Хвостик у нас теперь с ручками, – пробормотал он, не отрываясь от журнала. – Чудеса…

Кузнечик посмотрел на свои протезы и покраснел. Глаза Волка зловеще сузились.

Пышка вертелся вокруг, ничего не замечая.

– Давайте, катитесь. Здесь комната стаи. Не для всяких дохлых, по Могильникам шастающих.

Волк оттолкнул его.

– Ладно, я дохлый, – сказал он брезгливо. – А вы все здоровяки. Особенно ты и Чемпион. Или как там его теперь называют… Белобрысый. Значит, так. Раз уж вы нас отсюда выперли, мы будем жить в той комнате по своим дохляцким законам, и пускай всякие здоровяки, вроде вас, к нам не суются. Ясно?

Кузнечику не терпелось уйти. Он незаметно наступил Волку на ногу.

– Хватит, Волк. Пошли отсюда.

Волк поднял сумки.

– Мы уходим, – предупредил он. – В свою комнату. Кто не считает себя здоровяком, может перебираться к нам. Места навалом.

Зануда и Плакса растерянно постучали в кастрюли.

– Эй! – возмутился Пузырь, подъезжая к Волку на роликах. – Что значит «ваша комната»? Я тоже там сплю, между прочим.

– Больше не спишь, – отрезал Волк. – Ты ведь здоровяк, так?

Пузырь оглядел себя.

– Не знаю. Не уверен.

– Ну хватит здесь распоряжаться, – Спортсмен привстал на кровати, отложив журнал. – Обнаглели! Катитесь на все четыре стороны, а Пузырь, где захочет, там и будет спать, не вам ему указывать!

Стая молчала. Новичок на костылях, умевший показывать фокусы, грустно смотрел на Кузнечика. Ему тоже хочется уйти с нами, догадался Кузнечик. Но ему досталась моя кровать. Его теперь не отпустят.

Они вышли в коридор, и кто-то запоздало засвистел им вслед.

Кузнечик засмеялся:

– Я этого и хотел.

– Знаю, – сказал Волк.

Они вошли в соседнюю дверь, и Волк включил свет. Комната была голая и уродливая. Два ряда железных кроватей со скатанными матрасами, только три из них застелены. Слепой, сидевший на полу у стены, поднял голову. Он совсем не подрос, хотя, может, по нему просто не было видно. Только волосы стали длиннее. Мода на фуфайки с надписями до него не дошла. Он был в клетчатой рубашке со взрослого плеча. В рубашке Лося, которая была для него слишком длинной.

– Привет, Слепой! – радостно сказал Кузнечик. – Это я. И Волк. Нас выгнали сюда. А ты уже здесь!

– Привет, – поздоровался Волк, опуская на пол сумки.

– Привет, – прошуршал Слепой.

Волк оглядел комнату.

– Грустно, – сказал он. – Но мы сотворим здесь райские кущи.

Кузнечик встрепенулся.

– И я смогу сотворять?

Ему не терпелось испробовать протезы.

– Я же сказал: «Мы», – кивнул Волк. – Живущие здесь. Слепой, ты не против?

Слепой внимательно слушал, чуть склонив голову.

– Нет. Сотворяйте, что хотите.

Волк подошел к застеленным кроватям.

– Которая тут кровать Пузыря?

– Вторая от окна.

Волк сгреб лежавшие на кровати вещи и потащил их к двери. Потом вернулся за бельем.

– Крючка тоже будем выселять? – с надеждой спросил Кузнечик.

Волк остановился.

– Не знаю. Как он сам захочет.

Перетащив вещи Пузыря в коридор, Волк вернулся. Хламовник за стеной шумел топотом и голосами. Волк подбежал к подоконнику и лег на него животом, не обращая внимания на пыль.

Кузнечик пристроился рядом. Волк пожирал двор глазами. У него был вид собственника. Кузнечик часто видел таким Слепого, а Волка еще никогда. «Как они уживутся?» – с тревогой подумал он, оглядываясь на Слепого.

Слепой сидел у стены и слушал. Не шум Хламовника. Он слушал Волка. Настороженно и незаметно.

Не будь здесь Волка, он поговорил бы со мной. Рассказал бы, что было, пока меня не было, обрадовался бы моему приходу по-настоящему, а не так, как сейчас, – все про себя и ничего на виду.

Кузнечику стало грустно.

– Слепой, – спросил он, – а знаешь, что написано на одежках Зануды и Плаксы? «Не беспокой одиночку». У обоих.

Слепой улыбнулся. Волк весело фыркнул с подоконника:

– Одиночка плюс одиночка – двое одиночек. А еще десять – это уже целое море одиночества.

– Они обозвали нас дохляками, – сообщил Кузнечик. – Сказали, что нам среди них не место.

– Я слышал, – отозвался Слепой.

Кузнечик сел рядом с ним. Рубашка Лося доходила Слепому до колен. Подвернутые рукава валиками закручивались вокруг запястий. Краешки губ вымазаны белым. Опять ел штукатурку. Кузнечик придвинулся к Слепому и ощутил знакомый запах мела и грязных волос. Он соскучился по нему, но не знал, как выразить свою радость и что сделать, чтобы Слепой ее почувствовал. Можно было только сидеть рядом и молчать. Слепой сидел тихо. Но слушал уже Кузнечика. Не поворачиваясь к нему, он втянул ноздрями воздух и слизнул с губы белый налет.

«У меня тоже есть свой запах», – догадался Кузнечик. Наверное, он у всех есть. У людей, у комнат, у домов. У Хламовника он точно есть, а эта комната пока что не пахнет ничем. Но скоро все изменится.

Он вытянул ноги и закрыл глаза. «Вот мой дом, – подумал он. – Это здесь. Где Волк со Слепым будут ждать меня и беспокоиться, если я где-то задержусь надолго. Это и называется „райские кущи“».

С утра Волк взялся за комнату. Он бегал к Лосю и к старшим, спускался во двор и на первый этаж, притаскивал отовсюду груды того и этого и раскладывал их вдоль стен. Кузнечик не выходил. Они со Слепым стерегли комнату. Волк раздобыл краски в банках и баллончиках, старый этюдник, стремянку и облезлые кисти. Пустые банки он расставил на полу и разложил рядом стопки пожелтевших газет. Кузнечик уже начал уставать от его суеты и мельтешения с разными предметами в руках, но тут Волк объявил, что все готово и можно приступать.

Кузнечик помог расстелить газеты. Волк влез на стремянку и принялся закрашивать стену белым. Дряхлый транзистор распевал тягучие блюзы, хрипел и плоско острил. Кузнечик разгуливал по газетам и, предвкушая разноцветье «райских кущ», тихо подпевал знакомым мелодиям. Слепой отмывал подоконник, разбрызгивая серую воду.

Звонок к обеду застал их врасплох. Волк остался, а Кузнечик и Слепой пошли в столовую. Спортсмен бросал на них уничтожающие взгляды, Пышка строил рожи, синеглазый Фокусник смотрел жалобно и тоскливо. Кузнечик впервые пользовался протезами у всех на виду и от смущения ел очень медленно.

– Спортсмен как-то странно на нас глядит, – шепнул он Слепому.

– Пусть лучше глядит за своими.

– Почему?

– Потому что Волк хитрее него, – туманно ответил Слепой и, сдавив котлету двумя кусками хлеба, сунул бутерброд Кузнечику в карман. Второй такой же бутерброд оттянул другой карман. На обратном пути они украсили куртку Кузнечика двумя жирными пятнами.

Кроме сидевшего на стремянке Волка в комнате оказались Красавица с Горбачом. Хомяк Горбача метался в тазу на одной из кроватей. На подоконнике сушился отмытый до блеска хомячий аквариум. Красавица, высунув язык, неумело, но старательно тер пластмассовый абажур мокрой тряпкой. Горбач, присев на корточки, рисовал на стене непонятного зверя на столбоподобных ногах. Увидев их, он смущенно выпрямился и спрятал карандаш.

Все это было внизу. А выше по белой стене плыли зеленые и синие треугольники, красные спиральки и оранжевые брызги.

«Слепой не видит», – грустно подумал Кузнечик.

– Ну как? – спросил Волк с высоты стремянки.

– Да! – сказал Кузнечик. – Это оно! То самое!

– А это, – Волк ткнул кистью в Красавицу и Горбача, – свежие Чумные Дохляки. Теперь нас пятеро плюс хомяк.

«Вот почему Спортсмен так злился», – понял Кузнечик.

– Можно, я дорисую? – ни к кому не обращаясь, спросил Горбач.

Он вернулся к своему зверю и начал покрывать его полосками. На его голове, как продолжение настенных, блестели оранжевые брызги.

– Мы принесли вам еду, – сказал Кузнечик. – Текучие котлеты.

Ужинать не пошел никто. К вечеру стена была разрисована. Верхняя часть пестрела летающими спиралями и треугольниками, на нижней паслись странные звери. Полосатый зверь Горбача. Тонконогий волк с зубами, как у пилы, – произведение Волка. Улыбающийся хомяк. Красавица намалевал красное пятно, размазал его и заплакал. Общими усилиями пятно превратили в сову.

Кузнечик не смогу держать кисть. Волк обмотал палец протеза тряпкой и окунул его в краску, после чего в шеренге зверей появился гигантский дикобраз с кривыми иголками. Слепой нарисовал жирафа, похожего на подъемный кран и пустого внутри. Горбач его раскрасил. Когда они закончили, краска была повсюду. Газеты, одежда, руки, лица, волосы, хомяк – все было разноцветным. Лось, заглянувший проверить, почему их не было на ужине, застыл на пороге.

– Боже, – сказал он. – Что делается!

– Правда, красиво? – шепнул Красавица. – Это мы все сами придумали.

– Я вижу, – сказал Лось. – Ночевать сегодня будете у меня.

– Нет, – заволновался Кузнечик, – нельзя. Если мы уйдем, Спортсмен и другие тут все попортят. Мы откроем окна и проветрим. Пахнуть совсем не будет. Пожалуйста!

Лось осторожно переступил порог и прилип подошвами к газетам.

– Оппозиция? – спросил он Волка.

Волк кивнул.

– Они сами нас выперли.

Лось разглядывал чумазые лица, пол и банки с краской, потом перевел взгляд на стену. Мальчишки затаили дыхание.

– Вот тут у вас, вроде, пустое место, – сказал Лось.

Пустое место занял зеленый динозавр с фигурой кенгуру, а костюм Лося украсился изумрудными пятнами.

– Да, – заявил Лось, поднимаясь с колен. – Это заразительно. А теперь будем мыться, – он засунул кисть в банку с краской. – Другие стены ждет та же участь?

– Придумаем что-нибудь, – пообещал Волк.

– Не сомневаюсь, – сказал Лось. – Открывайте окна.

Они открыли окна и убрали испачканные газеты. Лось увел Кузнечика и Красавицу отмываться. Он мыл их по очереди. Как только грубая щетка отрывалась от Кузнечика и набрасывалась на Красавицу, Кузнечик засыпал. Среди белого кафеля, под грохочущим горячим водопадом, покачиваясь и впиваясь пальцами ног в решетку стока, чтобы не упасть. Визги Красавицы, заглушенные душем, удалялись, руки Лося встряхивали его, появлялась мыльная щетка – и он просыпался. Потом его, завернутого в полотенце, несли куда-то, и он уже не спал, но притворялся, что спит, чтобы не идти самому. В комнате он высунулся из мохнатого кокона.

Горбач, Слепой и Волк сидели рядышком на кровати. Стена сияла перед ними подсыхающим великолепием, и Кузнечику опять стало грустно оттого, что Слепому ее не увидеть. Лось укрыл его одеялом, и Кузнечик притаился под ним, как в теплой норе. Голоса журчали, перекатываясь через него, он не различал слов и, уже засыпая, позвал:

– Слепой…

К нему подкрался кто-то, пахнущий краской.

– Знаешь, – шепнул Кузнечик. – Этот динозавр – он немного выпуклый. Когда высохнет, ты сможешь его увидеть… если потрогаешь…

Пахнущий краской что-то ответил, но Кузнечик уже не услышал. Он спал.

Утром Волк ввинтил новые лампочки, чтобы было светлее. Для двух склеили колпаки из цветного картона, и Волк разрисовал их иероглифами. Третью продели в абажур, отмытый Красавицей. После Красавицы его еще раз мыл Горбач, но Красавица об этом не знал и, проходя под абажуром, всякий раз задирал голову и озарялся счастливой улыбкой, сам как лампочка под черной челкой. Весь день они по очереди стерегли комнату. Стена совсем высохла. Стая Хламовника вела себя подозрительно тихо. Иногда кто-нибудь из них прокрадывался к двери и копошился там, пытаясь заглянуть в замочную скважину. Иногда они стучались и удирали прежде, чем дверь успевали открыть.

Волк и Кузнечик остались сторожить на время обеда. Волк сидел на подоконнике и смотрел в окно. Кузнечик лежал на кровати. В аквариуме шуршал хомяк. За стеной было непривычно тихо. В дверь постучали. Волк, открывавший ее все утро, чтобы обнаружить за порогом пустоту и услышать топот убегающих ног, не двинулся с места.

– И во время обеда не успокаиваются, – сказал он. – Как маленькие.

Стук повторился. Кузнечик встал.

– Можно? – спросил писклявый голос, и в приоткрывшуюся щель просунулась ушастая голова.

Кузнечик зажмурился. Потом открыл глаза.

– Это что – колясник?

– Да, – сказал гость. – Странно, правда? – и въехал в комнату.

Колясник Вонючка был выдающейся личностью. Кузнечик много чего о нем слышал, хотя никогда не видел вблизи. Знающие люди говорили, что Вонючка – самый вредный колясник в Доме. Младшие ходячие всех колясников считали вредными и капризными, но Вонючку таким считали даже сами колясники. Он таким и был. Глядя на него, воспитатели с тоской подсчитывали оставшиеся до пенсии годы. Соседи по комнате мечтали задушить. Вонючке было девять лет, но за свою короткую жизнь он успел очень многое. Дурная слава бежала впереди него.

– Я приехал посмотреть, – сказал Вонючка. – Будете выгонять?

– Смотри, – разрешил Волк. – Если тебе и правда интересно.

Вонючка уставился на стену. Кузнечик с Волком – на Вонючку. Вонючка был маленький, некрасивый, с огромными нелепыми ушами и огромными круглыми глазами. На розовой рубашке темнели жирные пятна, а таких грязных рук, как у него, Кузнечик ни у кого еще не видел. И все же было приятно, что колясник приехал специально, чтобы посмотреть на их стену.

– Нравится? – спросил он.

Вонючка отвернулся от стены.

– Не знаю. Может, и нравится. А может, и нет. Вы теперь что – отдельная стая? Со своей отдельной комнатой, да?

«Все знает», – удивился Кузнечик.

– Мы не стая, – сказал Волк. – Мы – Чумные Дохляки. Распространители заразы. Так и передай всем, кто спросит.

– О-о! – большие глаза Вонючки загорелись, и он стал похож на охотящуюся сову. – Хорошее название. Я это запомню, – он огляделся. – У вас только пять кроватей застелено. Мало вас одних для целой комнаты.

– Ну и что? Чтобы распространять заразу, вполне достаточно.

– Верно, – Вонючка смущенно поковырял грязную ладонь. – Я просто подумал… может, вам еще один Чумной Дохляк нужен? Я бы не отказался. Я бы тоже заразу распространял. Это я умею.

Кузнечик посмотрел на Волка. Волк посмотрел на Кузнечика.

«Сейчас Волк согласится, – с ужасом подумал Кузнечик. – Он может и не знать, что такое Вонючка. Его слишком долго продержали в Могильнике».

Но Волк, наверное, знал.

– Никто нам не нужен, – сказал он.

Вонючка, похоже, другого ответа и не ждал. Но продолжал смотреть на Кузнечика. Его круглые совиные глаза были слишком большими, почти бездонными, если смотреть в них долго. Они сияли странным, манящим светом, как небо, ощетинившееся звездами. Кузнечик смотрел дольше, чем следовало. Сияние притянуло его.

– Приезжай, – произнес он непослушными губами. – Если хочешь…

Вонючка заморгал, и сияние далеких звезд погасло. Он вытер грязной ладонью нос. Засопел и показал заборчик острых зубов.

– Я только съезжу за вещами. Я мигом, – он развернул коляску и поехал к двери. На удивление резво. Из коридора донеслась его победная песнь. Дверь хлопнула.

Кузнечик попятился и сел на кровать.

– Что я наделал? – спросил он.

Волк смотрел на дверь.

– Ничего особенного, – сказал он, – всего лишь пригласил к нам жить самого известного пакостника в Доме.

Кузнечик чуть не расплакался:

– Волк, честное слово, я не хотел. Не знаю, как это получилось. Он смотрел, смотрел, и я сказал…

– Ладно, не переживай, – Волк сел рядом. – Когда приедет, скажем, что передумали. Большинством голосов. Я ведь не согласился.

Кузнечик лег лицом в подушку. Он чувствовал себя ужасно. В свой дом, в свою родную комнату, он позвал самого противного человека, какого только можно было найти. Как будто нарочно, чтобы все испортить.

Шум возвращавшихся из столовой прокатился по коридору, стихая и рассеиваясь по комнатам. С ревом и топотом промчалась стая Хламовника, постукивая на бегу в их дверь. Вошел Горбач с большим пакетом бутербродов. Следом – Слепой с двумя бутылками молока. Красавица скромно плелся позади всех, и в руках у него ничего не было.

– Мы принесли сосиски, – весело начал Горбач и запнулся. – Что-то случилось? – спросил он шепотом. – Чего вы такие несчастные сидите?

– У нас был колясник Вонючка, – объяснил Волк. – Кузнечик разрешил ему переселиться к нам. Так вышло. Он не хотел.

– Вонючке? – в один голос ужаснулись Горбач и Слепой.

У Кузнечика защекотало в носу. Он молча смотрел в пол.

– Скажем, что это была шутка, – предложил Горбач. – Скажем – Кузнечик пошутил. Ты ведь и правда пошутил, Кузнечик?

Кузнечик смотрел в пол, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Что-нибудь придумаем, – неуверенно сказал Волк. – Может, он сам пошутил и не приедет. Когда это бывало, чтобы колясник просился к ходячим. Скажем – случайно вырвалось. Мало ли что можно сказать. Главное, чтобы он убрался.

Красавица отрешенно смотрел в потолок. На свою лампочку. Вернее, на абажур. Они долго сидели в тишине. На полу засыхали бутерброды. Закрыв глаза, Кузнечик представлял Вонючку. Как он собирает свои вещи. При всех открывает свои тайники. И объясняет колясникам, что перебирается в расписную комнату. А они смеются и не верят. «Кому ты там нужен? – говорят они. – Эти ходячие просто пошутили». А Вонючка продолжает собирать вещи.

Кузнечик представил все это так ясно, что чуть не задохнулся. И сразу открыл глаза.

– Нет, – сказал он. – Я так не могу. Я сказал – приходи. Он знает, что это не шутка. Он примчится со всем своим добром… – Кузнечик замолчал. Что-то в горле мешало ему. Он зарылся лицом в колени, и они сразу стали мокрыми.

– Эй, перестань, – попросил Волк. – Мы сами с ним поговорим. Ты чего?

Горбач громко засопел в кулак. Кузнечик поднял заплаканное лицо и посмотрел на Волка:

– Ты с ним поговоришь, и ты его выгонишь. А я буду молчать и делать вид, что я ни при чем? Он мне поверил, а не тебе. А я, получается, не держу свое слово. Кто я тогда?

Волк отвернулся.

– Пусть будет, как он хочет, – сказал Слепой. – Пусть он держит свое слово. Только пусть не ревет. А этот Вонючка – он что, тяжелый, как танк?