Сельва не любит чужих Вершинин Лев

Глава 7. ВРЕМЯ ОТКАПЫВАТЬ КЪЯХХИ

Дгахойемаро. День предвестия бед

Еще только занимаются на горизонте самые первые, тусклые пока что лучи просыпающегося рассвета, а над селениями народа дгаа уже вытягиваются к высокой Выси тоненькие, слабо колеблемые предутренним ветерком дымы. Женщины, встав затемно с циновок, ополаскивают лица и принимаются готовить еду для мужчин, чей черед пробудиться придет позже.

Так повелось издавна, со дней Красного Ветра.

Так было даже и в те минувшие времена, когда слово матерей непререкаемо звучало в Совете.

Нехитра повседневная еда. Неприхотлива. Клейкий рис, чуть сдобренный бумиановым маслом, да зажаренные на раскаленном камне ломти веприны, укрепляющей мужскую силу. В какую хижину ни напросись на завтрак, другого не отведаешь.

Иное дело — приправы. Тут уж каждая хозяйка очага хранит особый секрет. У одной на столе лежат стебли пряной травы, приятно холодящей нёбо, у другой — порошок из корней мангара, пробивающий жаром до костей, третья щедро поливает приготовленную снедь настоем черной ягоды…

И каждая, даже заранее зная ответ, спросит насыщающегося мужчину: по нраву ли ему еда?

А получив в ответ подтверждающий кивок, расцветет гордой улыбкой. Ведь нет большей радости для жены, когда ее супруг одобрит ее искусную стряпню!

— Вкусно, Д'митри?

— Угу-м, — пробурчал Дмитрий, усердно работая челюстями, и Гдламини зарделась, безмерно довольная.

До сих пор ей не доводилось возиться по хозяйству.

Вождю нельзя заниматься повседневными делами, тем паче женскими, даже если и сам он, по прихоти Тха-Онгуа, — женщина. Это дггеббузи Гдламини доселе блюла свято. Да и не привлекала ее возня у очага. На то есть прислужницы…

Но могла ли раньше представить себе девочка Гдлами, какое это, оказывается, наслаждение: собственноручно приготовленной пищей кормить своего мужчину?!

Вот он, ее тхаонги, сидит рядышком. Он уже вернулся с неизменной утренней пробежки (странный все же обычай: просыпаться раньше жены…). Он ворочается, умащиваясь поудобнее, он шумно чавкает, разгрызая хрящи. А она, его женщина, подкладывает на блюдо все новые и новые лакомые куски, подливает чистую ключевую воду в глиняную чашу, и ей удивительно, непредставимо хорошо.

Как же все-таки здорово, что есть у дгаамвами право снимать ненужные запреты!

— Хочешь еще, тхаонги?

— Угу-мм, — откликнулся Дмитрий, запивая мясо. Отставил чашу и притянул к себе жену.

— Еще как хочу…

Его пальцы бережно коснулись упругой груди замершей Гдламини.

— Очень-очень…

По телу Гдлами пробегает судорога.

Большая часть этой ночи, как и прошлой, и позапрошлой, пролетела без сна, но обоим этого не хватило, и вот-вот будет нарушен еще один запрет.

Трапеза священна, и не велено предками делать подобное в час вкушения пищи.

Но если очень хочется?

Все равно нельзя.

А если очень хочется вождю?!

Тогда можно.

И очень возможно, досадный дггеббузи был бы отменен без промедлений, а урюкам пришлось бы долго еще ждать своего нгуаби, не распахнись в этот миг скрипучая дверь, впуская в хижину девушку, закутанную в кусок синей ткани. Миг-другой она мялась на пороге, отводя глаза, но ведь ей же было назначено вождем явиться в этот час, и потому не стала пришелица исчезать. Напротив — кинулась в ноги Дмитрию, приподняла круглое, блестящее от слез лицо.

— Нгуаби, прикажи Н'харо! Пусть возьмет меня в жены!

Дмитрий оторопел.

— Что-что?

Рот девушки скривился, жалко и обиженно.

— Я хочу быть его женой. Прикажи ему, и поскорее! Мне нельзя ждать. Мне уже много лун…

— Э-э… — взгляд нгуаби затравленно метнулся к вождю, требуя помощи. — Ты бы уж как-нибудь сама, а?

Девушка всхлипнула.

— Я пыталась. Он сильнее. Только ты сможешь заставить его…

Гдламини глядела в сторону, изо всех сил притворяясь не заинтересованной. Приходилось выкручиваться самому. А как?!

— Послушай, Атали, — очень осторожно начал Дмитрий. — Я же не Тальяско! Я не могу заставить Н'харо полюбить тебя. Это зависит только от вас двоих, понимаешь?

Девушка неверяще затрясла растрепанной головой.

— Нет, нет! Ведь ты же — тхаонги! Ты все можешь! Ты можешь превратить ттай в струйку воды и остановить стрелу в полете. Заставь же Н'харо! Прикажи ему!

Она подавилась рыданием и распростерлась на полу, щенячьи тычась в ноги Дмитрию. На сей раз Гдламини не стала отводить глаза.

— Глупая! — голос был нежен, словно вождь обращалась к лучшей подруге. — В делах любви бессилен даже сам Тха-Онгуа. Нужно рассчитывать только на себя. Попробуй, милая!

Круглое личико просительницы сморщилось, сделавшись совсем детским.

— Я пыталась, мвами! Но он только наслаждается моей дкеле, а потом снова плюет на меня. Помоги мне, о вождь! — о Дмитрии девчушка, кажется, забыла. — Ведь ты сама женщина…

Покачав головой, Гдламини погладила девушку по макушке и легонько потянула за плечи, заставляя подняться.

— Ладно, Атали, иди. Иди! Я поговорю с ним…

— Благодарю тебя, вождь! — в девичьем голосе зазвенела надежда.

Размазывая слезы по щекам, страдалица повернулась к двери… и налетела на входящего Н'харо. Взвизгнула. Оттолкнула его обеими руками. Кулаком ударила в грудь шедшего позади Мгамбу. И выскочила прочь.

— У, бешеная! — буркнул Убийца Леопардов, опасливо озираясь. — Куда ни пойди, везде лезет под ноги.

Дмитрий поморщился.

— Сам виноват. Довел дуру. И что теперь? Уткнувшись взглядом в пол, гигант переминался с ноги на ногу. И молчал.

— Может, и впрямь женишься? Неплохая ведь девчушка…

— Нашла время, хо! — шрамы на скулах сержанта изогнулись и побагровели. — Воевать скоро, а ей — жениться! Пока чужие не ушли в долины, стыдно и думать о таком. Ты ведь и сам так нам говорил, тхаонги!

Дмитрий вспыхнул. Слова Убийцы Леопардов были очень похожи на упрек. И важно ли, что простодушный силач ничего такого не имел в виду?

— Как хочешь, — нгуаби махнул рукой. — Но ты б хоть поговорил с девчонкой. Еще утопится, спаси Тха-Онгуа…

— С женщиной говорить, попусту время тратить… — перехватив бешеный взгляд Гдламини, Н'харо поперхнулся. — Прости, вождь! У меня не язык, а оолий хвост.

— Хуже! — резко бросила мвами. — И голова тоже! Вот этого ей не следовало говорить в присутствии Дмитрия. Поскольку плох командир, дающий подчиненных в обиду штатскому начальству.

— Ты не права, почтенный вождь, — холодно сказал нгуаби, и смуглые щеки Гдламини мгновенно посерели, как и у всякой женщины, нечаянно разозлившей любимого. — Сержант Н'харо, что у вас?

Гигант стоял, опустив голову, как провинившийся школьник. Переминался, явно не зная, куда девать свои излишне длинные руки.

— Разрешите доложить? — выдавил он наконец не по-уставному глухо.

— Разрешаю!

Не столько по тону, сколько по едва заметной улыбке Дмитрия опытный сержант сообразил: нгуаби не выдаст. И заметно приободрился.

— Великий нгуаби! Прошу поручить Мгамбе охрану поселка! Его урюки опытны, они уже стали мужчинами. А мне с моими двали разрешите прогуляться до Межземья.

— Это зачем же?

Дмитрий непритворно удивился. До сего дня личная |инициативность не входила в число многогранных и бесспорных достоинств Убийцы Леопардов.

Впрочем, тот, судя по всему, многое продумал.

— Равнинные бродят по сельве, как у себя дома. Они уже появились близ рубежей. Нужно их припугнуть. Дозволь, нгуаби! Я выйду на тропу, а Тха-Онгуа поможет нам.

Дмитрий задумался. Дальняя разведка? Что ж, неглупо, совсем неглупо. В последнее время ситуация становится все тревожней день ото дня. Недаром же собрались нынче в Дгахойемаро старейшины народа дгаа.

Усмехнувшись, он кивнул.

— Пусть будет так, Н'харо! Бери своих парней. Посмотри, что делают равнинные в сельве, в селениях, много ли их, в каких поселках осели. Но только приглядывай. Сам не нападай. Ясно? Рано пока. Иди!

— Хо, нгуаби! — радостно вскрикнул Убийца Леопардов и тотчас поправился: — Есть идти наблюдать!

Вслед за чем выскочил на улицу. Крайне довольный. Ибо много опасностей таится в сельве, но Атали там, слава Тха-Онгуа, нет.

— Мгамба! Тебе поручается охрана поселка. Ясно?

— Так точно!

— Налево кругом — марш! Козырнув, ефрейтор вышел из хижины.

И лишь теперь Гдлами позволила себе напомнить о своем присутствии.

— Прости меня, любимый, — вождь приблизилась, но вплотную, и в голосе ее звучала нешуточная тревога. —

Я была не права. Ты не сердишься?

Для порядка Дмитрий ответил не сразу.

— Ладно, — он еще немножко помедлил. — Забыли! Гдлами расцвела. И лишь теперь вспомнила о том, что она еще и вождь.

— Время идти, Д'митри. Совет старейшин не может ждать…

В этом она была абсолютно права. Мьюнд'донг был уже полон. Когда они вошли под своды, присутствующие как один поднялись и почтительно поклонились, коснувшись лба раскрытыми ладонями.

Вождь, милостиво кивнув, мягко опустилась на низкий табурет, покрытый шкурой леопарда. Оглядела собравшихся.

— Садитесь, почтенные!

Зашуршали одежды, зашелестел смутный шепоток.

В просторном полутемном зале было торжественно и тихо. Вокруг горящего костра чинно восседали на циновках суроволицые мужчины. Красные накидки, окаймленные черной полосой и украшенные прядями волос, скрывали их торсы и плечи. Некоторые щеголяли шапочками, усеянными мелким речным жемчугом. У иных в длинных черных с проседью кудрях, перетянутых через лоб алой лентой, торчали пестрые перья.

Зрелище было непривычное, но очень внушительное.

Все старейшины родов, признающих себя потомками Красного Ветра, сидели под сводом мьюнд'донга, почтительно взирая на вошедших вождя и нгуаби.

Но не только они.

— Ты видишь? — шепотом спросила Гдламини.

Дмитрий кивнул. Он видел: кроме людей дгаа, объединенных некогда жесткой рукой Дъямбъ'я г'ге Нхузи, здесь были и те, кто предпочел сохранить свою вольность, уйдя в сельву, и, не отказываясь от родства, хранить старые имена своих племен и кланов. Редко, очень редко приходили доныне люди Межземья в Дгахойемаро, и только великая радость или большая беда могли собрать их всех вместе.

Но вот они здесь, и они глядят на него снизу вверх.

— Ты — нгуаби, — еще тише шепнула Гдлами. — В твоей власти все воины, в твоих руках судьба народа дгаа. Помни это!

— Я помню…

— Хорошо. И хватит шептаться. Совет начинается. Смотри. Слушай. Жди. Я дам тебе слово.

Мальчики в набедренниках проворно пробежали меж рядов, разнося бодрящие орешки нгау. Каждый из старейшин брал пригоршню, разминал и закладывал за щеку Старики молча жевали орехи согласия, сосредоточенные и важные, преисполненные уверенности в себе и уважения к столь высокому собранию.

Минута за минутой истекали в пропасть тишины.

— Жду ваших мудрых слов, отцы народа дгаа! — раздался наконец спокойный голос Гдламини. — Высокий Совет слушает!

Спустя миг поднялся тощий сутулый старик с перебитым носом, судя по пестрой повязке на лбу — пришелец из самых захолустных краев Межземья.

— Высокочтимая дгаамвами, великий нгуаби, уважаемые собратья! — откашлявшись, начал он. — Я пришел издалека, и я сам не знаю, хороши или плохи мои вести. Всем известно: Дганкьё, мой поселок, издавна враждует с мохнорылыми, живущими отдельно от своих селений… («Хуторянин!» — догадался Дмитрий.) …Но уже четыре луны у нас гостят две руки нгандва, людей с равнины, и мохнорылые боятся переходить наши рубежи. Это хорошо. Равнинные не обижают нас, живут мирно. Бранят мохнорылых. Сулят, что к нам Железный Буйвол не пойдет. Это тоже хорошо. Но и уходить они не желают. Ждут еще воинов. Это плохо. Гость, пришедший без приглашения и сам приглашающий новых гостей, может выгнать и хозяина. Это совсем плохо. Скажите: что нам делать?

Отрывисто кивнув в знак окончания речи, сутулый присел на циновку. Тотчас его сменил следующий оратор — этого крепкого, хотя и седого, как луна, старца Дмитрий раньше уже видел на одном из сборищ.

— Зачем спрашивать? Когда приходят чужие с оружием в руках, жди беды, — низким басом зарокотал он. — К нам, в Тгангкхулоа люди нгандва тоже приходили много раз. Тоже жили смирно. Тоже ругали мохнорылых. Потом пришли еще воины с быстрым громом. Брали кабана, брали рис, брали орехи. Без спросу пили священное пиво. Сманили с собой четверых глупых двали, те ушли и не вернулись. Думаю, терпеть больше нельзя. Нужно защищаться. Пришло время нам всем, людям Межземья, обратиться к тебе, вождь, — могучий старец почтительно поклонился Гдламини. — Вели созывать воинов. Наши люди встанут под ругу дгаангуаби…

Вслед седому крепышу говорили иные из пришлых. И с каждым словом на душе у Дмитрия становилось все тревожнее.

Из спокойных рассказов старейшин Межземья проистекало одно: равнинные сменили тактику. Они уже не лезут напролом, пытаясь во что бы то ни стало уложить рельсы побыстрее. Они поумнели. Скорее всего у них сменилось командование, и новый начальник границы мудрее своего предшественника.

Он избегает открытой войны с унсами, во всяком случае — до поры до времени. Вместо этого он прижимает поселки лесных дгаа. Ставит гарнизоны. А скоро, надо думать, начнет и брать заложников. А затем пополнять свои отряды воинами, привыкшими воевать в предгорьях.

Это опасно. Жаль, что не все старейшины высокогорного края сообразительны…

Прислушавшись, нгуаби поморщился.

— Зачем торопиться? — тонким голоском говорил пожилой старейшина Бимбью, горного селения, по четверть года утопающего в снегах. — Мы, народ дгаа, живем спокойно. Это вы, отказавшиеся от единства, страдаете. Кто поручится, что это не гнев Тха-Онгуа обрушился на вас?

Словно подтверждая сказанное, протяжно застонал в полумраке бубен дгаанги.

— Я был сегодня в деревне, говорил с людьми, — внятно и размеренно заговорил Мкиету, старейшина Дгахойемаро. — Я не пропустил мимо ушей ничего. Люди Дгахойемаро говорят: это не наша война, мы должны отойти от нее. Нгандва с равнины не обижают нас. И побратимов наших, мохнорылых, перестали беспокоить. Так что же общего у нас с войной? Пусть те, кто отказался быть вместе со всеми дгаа, сами решают свои дела с людьми равнины. Нам, горным, нет до этого дела…

В отличие от вождей Межземья, озлобленных и готовых воевать, старейшины предгорных селений, не говоря уж о поселках высокогорья, рассуждали взвешенно и немного отстраненно. Понятное дело: ведь не в их края вползала с равнины беда, волоча за собою дымный след. И Дмитрию, блестяще сдавшему экзамен по тактике разрастания локальных конфликтов, было все тяжелее сохранять на лице предписанную обычаем маску благожелательного бесстрастия.

Он ждал своей очереди говорить.

А когда Гдламини величаво кивнула ему, встал с табурета спокойный. Речь сложилась, и он не опасался сбиться. Напротив, заговорил медленно и твердо, невольно подражая манере выступавших ранее.

— Не думаю я, почтенные отцы, что правы многие, говорившие: равнинные нгандва унялись. Змея не перестает быть змеей, сменив шкуру, и клыки ее остаются ядовитыми. Люди с равнины не умеют воевать в горах. Они пришли, чтобы вынудить дгаа встать под свои знамена. Вспомните: что они сделали в Тгумумбагши? Грабили, насиловали, убивали. Что сделали они с нашими охотниками? Убили. Да, они перестали обижать мохнорылых. Но надолго ли? Не поддавайтесь обману, отцы. Готовьтесь к битвам сейчас, чтобы змея не ужалила завтра. Дорог каждый день, пока дожди еще мешают равнинным…

— Жажда битвы слепит тебе глаза, тхаонги, — тотчас откликнулся Мкиету. — Ты говоришь о том, что будет, но грядущее ведомо одному лишь Тха-Онгуа. А сейчас равнинные перестали творить зло, каждый подтвердит это. Они не нападают на людей дгаа. И побратимов наших не трогают. Нам нечего опасаться людей нгандва. Пусть делают в Межземье, что хотят. Это не наша беда.

Мкиету еще покряхтывал, опускаясь на циновку, а могучий старец из Тгангкхулоа уже вскочил. На сей раз в голосе его не было спокойствия.

— Глаза у всех нас темные, собратья, а мысли разные, — в горле у него сипело и булькало. — Это потому, что мы по-разному узнали равнинных. Кто близок к рубежам, говорит одно, кто обитает в отдалении от границ — полагает иначе. Но всем известно: сельва не любит чужих. Сельва уважает только силу. Если не дать чужакам отпора, они растопчут наши законы и надругаются над обычаями. А показав свой нрав, люди дгаа смогут требовать почетного мира. Нгуаби прав: что бы ни было, готовиться следует к худшему. Оолу рога не помеха.

Тишина сломалась, сменившись многоголосым говором.

Забыв о приличиях, старейшины спорили, стараясь перекричать друг дружку. Одни предлагали выжидать, не дразнить равнинных. Другие соглашались создать в поселках отряды, способные выступить в любой момент, но не желали начинать первыми. В общем шуме тонули голоса немногих, уже сейчас готовых послать под руку нгуаби вооруженных двали.

С каждым мигом все яснее становилось: осторожные одолевают. Как бы ни старалась вождь, что бы ни говорил нгуаби, Великий Совет решит выжидать.

Так, наверное, и сталось бы, не появись Мгамба.

Ефрейтор вошел осторожно, стараясь быть незаметным. На цыпочках приблизился к Гдламини. Склонился к уху вождя.

Гомон заметно стих.

Дгаамвами встала, и ни блики костра, ни полумрак не смогли скрыть бледности, выбелившей смуглые щеки.

— Уважаемый Совет, — слова давались ей с трудом. — Люди нгандва пришли в Дгахойемаро.

Кто-то, неразличимый в полумраке, изумленно охнул. Старейшины зашевелились, недоверчиво переглядываясь.

Чужаки в поселке! Но почему же тогда не было слышно предупреждающего визга страж-стрел?

Непостижимо…

— Они явились с востока, — голос Гдламини дрожал, а рука, стиснувшая пальцы Дмитрия, оказалась холодной и неприятно влажной. — Они вышли из топей Умкуту Мдла Мг'Мхаарра.

Вот теперь тишина стала вязкой, как смола мангара.

— Хой! — приглушенно воскликнул Мкиету, отмахиваясь от неведомого зла растопыренными пальцами. Десятки старейшин, людей суровых и неробких, видавших всякие виды, не сговариваясь, последовали его примеру, и в тревожном шепотке растекся стонущий шелест барабанчика дгаанги.

Умкуту Мдла…

Черные Трясины.

Никто и никогда еще не приходил оттуда в край дгаа!

Прокляты эти места.

В давние-давние дни, бродя по совсем еще юной Тверди, узрел светлый Тха-Онгуа нечто такое, чего и не мыслил создать. Не имела тварь ни облика, ни вида, но являла собой ужас и страх. Источала она ядовитую слизь и грозилась отравить Твердь и загадить Высь.

И понял Тха-Онгуа: сотворено существо предвечной Мглою, дабы не цвел пышным цветом Мир, задуманный творцом. А поняв, грозно повелел твари сгинуть. Но не подчинилась гнусная приказу, а напала на творца, кичась и бахвалясь.

И заступил путь отродью Мглы сильнорукий Тха-Онгуа, и бился с лишенной облика гадиной две вечности и еще половину вечности, но одолеть не сумел. Тогда, побежденный, побежал прочь. Злобное же создание, прозванное им Мг'Мхаарра, Неизбежность Смерти, преследовало бегущего по пятам, однако не могло настичь, как ни тщилось. И кипело оно злобою на быстроногого, не дающегося в пасть. И ярилось оно на себя самоё, не умеющее догнать. От той лютой злости и лопнуло — как раз там, где лежат ныне восточные рубежи священного края дгаа, куда нет дороги злу.

Лопнув же, растеклось оно черной слизью, и легла в тех местах непроходимая топь, прозванная Умкуту Мдла, Черная Трясина. Никто не обитает в стонущих дрягвах, кроме шестиногих тту'мхаарр, сгустков гноя, истекшего из чрева Неизбежности Смерти. На многоногих клешняс-тых червей в мужскую голень толщиной похожи они и бродят среди бочагов стаями. Лишь лучшие из лучших воинов дгаа рискуют охотиться на них, и каждый третий из таких смельчаков навеки остается в зыбучих топях. Зато удачники щеголяют в поясах из жесткой кожи тту'мхаарр, и никакая девушка дгаа не откажется подарить сладость запретного герою, живым вернувшемуся с просторов Умкуту Мдла…

Но разве много героев на свете?

Обычному же человеку не под силу пройти те места.

Чужому — тем более.

Вот почему со дней Красного Ветра не приходило в голову людям дгаа ставить порубежную стражу на востоке!

— Равнинных всего трое, отцы, — ощутив ответное пожатие, Гдламини собралась, и голос ее отвердел. — Они безоружны. Просят принять их для важных переговоров. Каково мнение Высокого Совета?

— Совет выслушает их, — тотчас откликнулся Мкиету. Это было против обычая, говорить прежде вождя, и глаза Гдлами гневно сощурились, но старейшины уже кивали в знак согласия, и поздно было осаживать наглеца. Дгаамвами выпрямилась.

— Быть по сему. Мгамба, введи гостей!

Десятки взглядом впились в дверной проем. Когда там возникла коренастая фигура в знакомом мундирчике, похожем на пижамку, Дмитрий напрягся, до боли сжав кулаки.

Вошедший неторопливо прошел в глубь мьюнд'донга и остановился в центре круга, образованного старейшинами. Десятка два жестяных блях, украшающих форму, слегка колыхались, и отсветы костра плясали на них, сбрасывая во мрак искры.

Плотно сбитый, бритый наголо человек огляделся по сторонам, привыкая к полумраку. Обнажил в широкой улыбке крупные, чуть выступающие вперед зубы. Вскинул два пальца к маленькой круглой шапочке без козырька и произнес на ломаном дгаанья, пришепетывая, как и надлежит уроженцу равнин:

— Да возрадуется Тха-Онгуа и потомство его! Я, сотник доблестного войска Сияющей Нгандвани, носитель скромного имени Ккугу Юмо, по воле Подпирающего Высь, да славится имя и облик его, приветствую вас, почтенные старики!

Покосившись на Гдламини, Дмитрий не без труда сдержал удивленный возглас. Невозможно было поверить, что эта суровая женщина, похожая на каменное изваяние, совсем еще недавно стонала и извивалась в его объятиях. Воистину, она была достойной дочерью своего отца, легендарного Дъямбъ'я г'ге Нхузи, чей взгляд заставлял съеживаться солнце…

— Мы не рады незваным гостям, чужой человек, но и не гоним приходящих с миром…

Далеко не все слова, произносимые Гдлами, были понятны Дмитрию. Гдламини говорила сейчас на клекочущем языке жителей равнины.

— Перед тобою я, вождь людей дгаа. Вот, рядом со мною, дгаангуаби. А вот — старейшины, самые уважаемые люди нашей земли. Что ты хочешь сказать нам?

— О! Ничтожный Ккугу Юмо склоняется в прах перед величием высокого собрания, — воскликнул сотник, не проявляя, впрочем, никакого желания кланяться. — Благородная вождь горных людей владеет речью Сияющей Нгандвани так, словно сама была рождена в семье нган-два! Похвально, почтенно… — он склонил набок круглую голову и, глядя на Дмитрия, улыбнулся еще шире. — Будет ли мне позволено сесть?..

— Садись!

Повинуясь взгляду мвами, мальчики-прислужники расстелили у ног вождя чистую циновку.

— Любезность к посланцу Подпирающего Высь есть почтение к самому Подпирающему Высь, — одобрительно произнес чужак, присев по-равнинному на карточки и все еще косясь на Дмитрия.

Он поворочался, расправил плечи, напыжился.

— Слушайте слово мое, горные друзья, и пусть никто не скажет потом, что не слышал! Величайший из великих Муй Тотьяга по воле Могучих шлет младшей сестре своей, владычице белых вершин, привет и предлагает ей руку дружбы и помощи. Мохнорылые уроды долго терзали предгорные земли, но теперь победоносные войска Подпирающего Высь несут вам, горные друзья, покой и безопасность. Живите же счастливо и беззаботно под ясным солнцем покровительства Сияющей Нгандвани!

Ккугу Юмо поднял палец, призывая слушателей к особому вниманию.