Семя Ветра Зорич Александр

Они были длинны, прочны и ровны. Они ожидали часа, когда хозяин снабдит каждую из них стальным наконечником.

По правую руку от Герфегеста лежало крыло черного кондора – он коварно подстрелил его, еще сонного, на рассвете. Герфегест знал, что лишь стрелы, чье оперение сделано из маховых перьев этой гордой и свирепой птицы, будут в должной степени устойчивы в полете. Конечно, многим воинам хватило бы и голубиных перьев, но Герфегест был из тех, кто знает толк в хорошем оружии.

Девушка, то и дело скрываясь за стволами кедров, спускалась вниз, к остывшим углям костра, подле которых сидел спиной к ней Герфегест.

Она ступала легко и бесшумно, но, присмотревшись, можно было заметить, что ее левая рука закрывает глубокую рану в бедре, из которой сочится кровь. Рваная рана была скрыта под сделанной на скорую руку повязкой, под которой нестерпимо жглась и источала резкий запах кашица из пережеванных второпях целебных побегов. Охотница была бледна, словно осенняя луна. С ней не было охотничьего оружия. Лишь у пояса висел короткий кинжал – таким звероловы перерезают жилы раненым маралам.

Тогда Герфегест еще не знал, что Тайен – так звали охотницу – никогда бы не открылась случайно встреченному на высокогорье человеку. В их деревне верили в оборотней, принимающих человеческий облик, и полагали, что местность, где было расположено жилище Герфегеста, – их излюбленная вотчина.

Она никогда не открылась бы оборотню, если бы не рана. После схватки со снежным котом Хелтан-охотница оказалась слишком далеко от знакомых троп. Раны, нанесенные ей зверем, были слишком глубоки. Ей оставалось одно – заночевать в горах. И она не колеблясь поступила бы так, если бы не твердое осознание того, что без посторонней помощи ее крепкое, но отнюдь не стальное женское тело истечет кровью еще до рассвета.

Погруженный в свое нехитрое ремесло Герфегест приладил приготовленные отрезки перьев к кедровой заготовке, обмотал шелковой нитью их начала и концы и обвил основание стрелы нитью потолще, пропитанной растительным клеем.

Ему вспомнился тот день, когда он впервые смастерил стрелу самостоятельно. Тогда он еще не знал, что оперение для стрелы необходимо вырезать из одного или нескольких перьев, но непременно взятых из одного крыла – левого или правого. Тогда, будучи еще ребенком, он допустил ошибку, которую никогда больше не повторял, – составил оперение из правого и левого крыльев альбатроса. Разумеется, стрела летела как попало, минуя цель, поскольку перья на левом крыле птицы слегка изгибаются влево, а на правом вправо.

«Сразу видно, что ты никогда не летал», – сказал юному Конгетлару наставник, отпуская беззлобную, но поучительную затрещину. Уста Герфегеста тронула улыбка – из беспорядочной череды мрачных воспоминаний это было одним из самых приятных.

Девушка-охотница не видела его улыбки, хотя приблизилась достаточно – ей по-прежнему была открыта лишь спина Герфегеста. Она уже убедилась в том, что человек, мастерящий стрелы, не оборотень, поскольку за оборотнями такой досуг ее сородичами замечен не был. Но страх все же был велик, и потому она затаилась за камнем, чтобы понаблюдать за незнакомцем еще немного. Она прислонилась к валуну боком, но ее нога неловко скользнула по предательскому камню и на секунду она потеряла равновесие. Рассудок Тайен полоснуло болью и она не смогла сдержать сдавленный стон. Одно из ее ребер было сломано зверем, и обломок кости, растревоженный неловким движением, впился в плоть Тайен, причинив ей новые страдания.

Герфегест насторожился. Теперь у него не было сомнений в том, что он не один на этом горном склоне, но выказать свою осведомленность Герфегест не торопился.

Если это недруг, лучше пускай он до поры до времени держит Герфегеста за простака. Как ни в чем не бывало Герфегест взял полностью законченную стрелу, взвесил ее на указательном пальце и стал внимательно осматривать свое изделие. Не тяжела ли? Правильно ли лег центр тяжести? Схватился ли клей? За видимой беспечностью, однако, теперь скрывалась предельная концентрация. Герфегест обратился в слух, пытаясь понять, откуда именно был донесен ветром сдавленный человеческий стон.

Но Тайен молчала. Она уже не смотрела на Герфегеста. Она сползла на землю и отерла рукой смрадный горячий пот, выступивший на лбу.

Боль ослепила ее и лишила всякого интереса к происходящему. Если бы в этот момент Тайен могла рассуждать, она поняла бы, что обломок ребра впился в печень. На ее губах выступила зеленая пена. Еще немного, и все будет кончено.

Герфегест, смущенный наступившим затишьем, стал подозревать худшее.

Он неспешно приблизился к своему могучему луку, который мирно покоился у ствола лиственницы. Тисовый лук был закончен Герфегестом этим утром. Смола, которой была пропитана тетива, еще не успела как следует просохнуть. Но это было не так уж и важно в свете возможной опасности – просохнуть она может и в деле.

Герфегест вложил в лук свежую стрелу и прицелился, как бы для пробы. Если кто-то действительно наблюдает за ним, затаившись за камнями, он должен видеть, что голыми руками Герфегеста не взять.

Тайен дала себе зарок не обнаруживать себя. Но когда горлом пошла желчь, а глаза заволокла болотно-зеленая пелена, Тайен было уже наплевать на зароки.

Мышцы перестали удерживать ее гибкое тело и она упала, раскинув руки, на застарелую каменистую осыпь, поросшую сизым горным мхом.

Резкий кашель, который нельзя было унять никаким усилием воли, вырвался наружу. Но Тайен уже не слышала его. Она вообще уже ничего не слышала.

С быстротою молнии Герфегест взобрался по склону. Туда, где нашла себе пристанище раненая Тайен. Он увидел перепачканные желчью губы охотницы, судорожно ищущие воздух, слипшиеся от крови волосы, намертво приставшие к ее длиной лебединой шее. И он опустил лук.

«Не умирай, девочка», – прошептал Герфегест в ухо раненой и, бегло осмотрев раны, нанесенные горным котом, бросился вниз, за своим плащом.

Он помнил множество сражений. На его руках отлетела в Святую Землю Грем не одна мужественная душа. Немало раненых было выхвачено Герфегестом из плена смерти. Герфегест прекрасно знал, что тех, у кого переломаны ребра, не стоит носить, закинув на плечо словно подстреленного оленя. Их следует аккуратно оттащить в убежище, положив на кожаный плащ, подбитый медвежьим мехом.

Тайен была подвижна, словно ласка, свежа, словно нераспустившийся ирис, и чудо как вынослива. Острота ее взора, ее решительность и ее прямота вызывали восхищение. Неделю кряду Герфегест морил ее целебными настоями, обливал ключевой водой и растирал заговоренной мазью. И все-таки она поправилась ошеломляюще быстро!

Спустя две недели Тайен уже хлопотала по хозяйству.

В конце третьей ее руки обрели былую уверенность, и она, воспользовавшись луком Герфегеста, подстрелила быстроногую кабаргу.

На исходе четвертой недели Тайен объявила, что здорова и намерена возвратиться в свое селение, которое располагалось в долине, в двух полных дневных переходах от святилища, где жил Герфегест.

Герфегест не привык выказывать своих чувств женщине. Даже самой обольстительной, самой искренней. Он лишь сдержанно кивнул, когда узнал о желании Тайен покинуть его.

Разумеется, он взялся сопроводить девушку до родных мест – он не одобрял обычай горцев, отпускающих своих дочерей охотиться в одиночку. Тайен, которую расставание с Герфегестом тоже не радовало, охотно согласилась. Было решено отправиться в путь перед восходом солнца, а потому с началом сумерек и Тайен, и Герфегест, пряча смущенные взгляды, отправились спать.

Но сон не снизошел в ту ночь в жилище Герфегеста. Они слишком нравились друг другу для того, чтобы спать. В ту ночь Герфегесту было суждено познать своенравную охотницу Тайен.

Губы Тайен жадно ласкали хорошо сложенное тело Герфегеста, ее руки дарили нежность, ее легкое дыхание омывало лицо. И ее приязнь была самой щедрой наградой за спасение, которую только получал Герфегест за тридцать пять лет своей многотрудной жизни. А ведь спас он не одну жизнь.

Тайен была искусна в науке любви, и Герфегест не переставал удивляться тому, сколь много изысканных параграфов можно отыскать в неписаной науке любви, что бытует среди замкнутых и диких горцев.

Ласки Тайен были сладки, но не приторны. Они были стремительны и проникновенны.

Глаза Тайен блестели двумя черными жемчужинами.

Кожа Тайен была нежнейшим шелком. В мире не было никого лучше нее. «Никого? – спрашивал себя Герфегест. – Никого», – отвечал он сам себе.

Играя с прядью ее волос, Герфегест с грустью размышлял о том, сколь пусто станет в его обители после того, как Тайен вернется под родной кров. Но настаивать на том, чтобы она осталась, у него… не хватило духу. Что он мог ей предложить? Ледяную воду из ручья и вяленое мясо?

Уже занимался рассвет, когда Герфегест, откинув одеяло из козьих шкур, поцеловал белоснежный бок Тайен. Как красива была девушка, подброшенная ему случайной рукой судьбы! Совершенство тела охотницы не смогли нарушить даже два грубых, все еще припухших розовых шрама, оставленных на нем когтями хищного снежного кота.

Герфегесту не хотелось гостить в родной деревне Тайен. Мобилизовав всю свою толерантность, он вежливо, но непреклонно отбивался от настойчивых просьб девушки, которыми она донимала его на всем протяжении их утомительного спуска.

С недавних пор общество людей претило Герфегесту. Путь Ветра не таков, чтобы стоило разменивать его на праздную болтовню. Но главное, Герфегест не хотел зла охотнице, чью любовь он изведал.

Герфегест помнил – нравы хелтанских горцев строги и целомудренны, и что при кажущейся наивности горцы отличаются сметкой и прозорливостью. Самым умным, самым изворотливейшим враньем ему никогда не убедить родных Тайен в том, что они не были близки, прожив более месяца под одной крышей. Он не сможет убедить их, поскольку правду всякий может легко прочесть в глазах Тайен. И в его глазах тоже.

На исходе второго дня из-за отрогов Старого Хребта показалась деревня пастухов и охотников. Герфегест в последний – как ему тогда казалось – раз соединил свои уста с устами охотницы и уже был готов попрощаться с ней, предоставив ей возможность проделать оставшийся путь в одиночестве. Но все случилось иначе.

– Мой господин, – сказала встревоженная Тайен, указывая в сторону деревни. – Там что-то неладно.

Герфегест бросил в сторону, указанную Тайен, пристальный, цепкий взгляд. И в самом деле – что-то неладно.

Ни над одним из домов не вился дымок. Не слышно было собачьего лая – извечного спутника человечьего жилья. Ни одной живой души не было видно в окрестностях. Не мычал скот. Не стучала кузница.

Герфегест ничего не ответил Тайен. Он не хотел пугать ее раньше времени.

Они стали спускаться вниз, ожидая увидеть худшее.

Но увиденное превзошло все их ожидания. Там, где стояла деревня горцев, теперь было пепелище. Полуобгоревшие дома казались брошенными декорациями, призванными напоминать о кровавой драме, которая разыгралась на этом месте несколько дней назад.

Разлагающихся трупов было сравнительно немного. Над большинством уже успели потрудиться крысы, вороны и псы. Видимо, даже животным было трудно оприходовать все даровое мясо. Многие трупы были почти не тронуты. А тех, кого не убили, очевидно, увели в рабство. Так поступали все победители. И эти поступили так же.

Герфегест не знал, кто и зачем превратил деревню в кладбище. Но сути дела это не меняло.

– Это керки убили их! – процедила Тайен сквозь плотно сжатые зубы. Она не смогла сдержать горьких девичьих рыданий. – Мы давно враждуем с ними. Но раньше мы всегда брали верх!!! – всхлипывала Тайен, покрывая поцелуями священный для каждого горца порог отчего дома. Дом был представлен единственной уцелевшей стеной.

В гробовом молчании они возвращались назад в святилище, под защиту статуй-хранительниц. Глаза Тайен были красны от слез. По ночам она металась в тяжелом бреду – ей снова стало хуже. Герфегесту доставало такта не раздражать ее глупыми утешениями. Человеку, потерявшему родных и отчий дом, утешения не помогают. Некогда Герфегесту довелось прочувствовать это на собственной шкуре.

Четырнадцать лет назад Конгетлары нашли свою смерть и никто не избег ее. Никто, кроме Герфегеста.

Конгетларов нельзя было победить в честном единоборстве. Против одного Конгетлара другим Домам нужно было выставить по пять своих людей.

После года тайных переговоров и интриг Дома наконец договорились. Это был очень простой договор. «Все против Конгетларов». Ни одного слова больше. Но этих трех слов хватило, чтобы уничтожить Конгетларов.

Истинно Благородных Домов в Алустрале семь. Дом Герфегеста был восьмым. Среди других аристократов Алустрала Конгетлары были отверженными. Уступая в знатности и богатстве Семи Домам, они, однако, не уступали в остальном. Их мечи пели добрую песню, их флот был крепок и силен. Путь Ветра, которым следовали Конгетлары, делал их отважными воинами.

И все же ни один из Семи Домов не держал Конгетларов за равных.

Конгетлары были самыми искусными в науке смерти. На счету Конгетларов было неисчислимое множество заказных убийств. Каждый алустральский дворянин, кутаясь в меха в гостином зале своего родового замка, не раз подумывал над тем, что скорее всего за его скоропостижной кончиной от сердечного удара или за его неосторожным и роковым шагом на лестнице будет стоять воля Конгетларов. Конгетларов боялись. А свою боязнь скрывали за показным презрением.

Конгетлары никогда не заключали тайных союзов со своими соседями ни против других Домов, ни против Империи. Конгетлары служили всем.

Всем, кто щедро платил. Всем, кто не платил, но нуждался в помощи. Всем, кто не платил и в помощи на первый взгляд не нуждался.

Конгетлары хранили Равновесие – и не более. Такую беспринципность Благородные Дома Синего Алустрала тоже порицали, хотя и пользовались услугами Конгетларов с большой выгодой для себя.

Благородные Дома расквитались с презренными Конгетларами сполна. Но это не принесло Империи мира. Распри, усобицы и войны продолжались. И каждый следующий рассвет в Алустрале был алее предыдущего.

Это он учил Герфегеста крушить врагов волчезубым молотом. Это он обучал Герфегеста тому, чем не владел даже его наставник, – осыпать противника непрерывным потоком «стального града». Это он, его дядя Теппурт Конгетлар, руководил движениями Герфегеста, когда тот под его водительством изучал технику бросания «крылатых ножей» – так в Алустрале называли метательное оружие в виде серпообразных стальных лезвий, лишенных рукоятей.

Теппурт был главой Дома Конгетларов. И именно он был уничтожен первым.

Чтобы разделаться с Теппуртом, враги заманили его в столицу на мнимые переговоры, о предмете которых ничего не сообщалось. Дескать, дело слишком важное, чтобы доверять его бумаге.

Когда галера Теппурта подходила к столице Империи, Рему Великолепному, разразился сильный шторм. Корабли предателей Эльм-Оров, поджидавшие галеру в нескольких лигах к северу от столицы, потеряли свою жертву за серой пеленой дождя.

Шторм помешал врагам совершить убийство Теппурта втайне. Теппурта убили привселюдно и Синева Алустрала содрогнулась от такого чудовищного попрания Устоев.

Эльм-Оры нагнали корабль Теппурта только в Восточной Гавани. Над морем вставала нежданная, невиданно цветастая радуга. Теппурт и сорок его телохранителей из лучших ветвей Дома Конгетларов на глазах у всей столицы рубились в жестоком абордажном бою с сотней Эльм-Оров.

Вскоре к галере Теппурта приблизился с правого борта второй файелант и число противников удвоилось. Они сражались, стоя на трупах своих врагов и своих друзей, утопая по щиколотку в крови, выкрикивая проклятия безучастным зрителям на десятках других кораблей и корабликов, которыми полнилась гавань.

Никто не пришел им на помощь – смерти Конгетларов жаждали все. Но даже кровожадные наблюдатели – Хевры, Пелны, Гамелины – не могли сдержать рукоплесканий, когда двадцать уцелевших Конгетларов загнали неприятелей обратно на их файеланты. Какое это было зрелище!

Рукопашная не принесла Эльм-Орам славы и тогда с высоких бортов на Конгетларов обрушились стрелы. Обычные, отравленные и зажигательные.

Теппурта Конгетлара достала отравленная стрела, выпущенная безродным наемником Эльм-Оров, когда тот пытался спастись вплавь с горящего корабля. И еще четыре обычные.

Герфегест часто видел во сне лицо дяди Теппурта – лишенное сентиментальности, решительное, родное.

«Хоть ты и далек от безупречности в искусствах воина, а проживешь долго, мой Герфегест. Ты – само воплощение первопричинного Ветра!» – так говорил дядя, когда у Герфегеста не выходила какая-нибудь тренировочная ерунда – например, защита без оружия от удара «прямой вправо». Или уклонение вниз от ометающего удара алебарды. «И хотя я фехтую лучше тебя, ты наверняка переживешь меня на много лет!»

Тогда Герфегесту очень хотелось и в то же время совершенно не хотелось верить дяде. Он хотел прожить долго, но не хотел увидеть смерть Теппурта. Наверное, идеальным разрешением было бы умереть с Теппуртом в один день. Но судьба рассудила иначе. Герфегест пережил и Теппурта, и всех остальных Конгетларов.

Убийство Теппурта и его дружины послужило сигналом к поголовному истреблению Конгетларов.

События не заставили себя долго ждать. Тем же вечером восемьдесят отборных бойцов, все как один из Дома Хевров, окружили Обитель Ветра. Так называлась стоящая на небольшом острове башня из белого греоверда, где искони проходило посвящение юношей Дома в Искусство Не Оставляющего Следов. В ту проклятую ночь в башне находились лишь наставник Зикра – старейший из Конгетларов – и девять его учеников, самому старшему из которых было пятнадцать лет.

Маленькие долбленые лодки, которые использовали Хевры вместо шумных многовесельных посудин, числом шесть, подошли к бесплодному, лишенному растительности островку далеко за полночь.

Хевры отказались от весел и гребли при помощи «собачьих плавников», сплетенных из молодой ивовой лозы. «Плавники» все время находились под водой и не создавали шума. Проигрывая в скорости, Хевры рассчитывали выиграть внезапностью.

Но обмануть девяностошестилетнего Зикру Конгетлара было непросто.

Он был опытным воином. О его наблюдательности ходили легенды. Как ни старались Хевры подобраться незамеченными, им это не удалось.

Черные чайки, во множестве ютившиеся в скалах, оглашали своими сварливыми выкриками воздух над Обителью Ветра. В ту ночь Зикра скоро различил в хриплом мяукании птиц нечто новое, не похожее на обычные споры за пищу.

Крики чаек предвосхищали близкую смерть больших двуногих птиц без перьев. И Зикра это понял.

«К бойницам, мальчики. Сейчас посмотрим, кто чему выучился», – как ни в чем не бывало сказал он.

Юные Конгетлары – отпрыски самых знатных ветвей Дома – не растерялись. Лодки Хевров были встречены стрелами десяти луков. Нападающие поняли, что лишились внезапности и их всех ждет смерть в тихоходных лодках. Тогда Хевры бросились вплавь.

На берег выбрались лишь шестьдесят три человека. Но и этого было много. Хевры рассыпались среди скал и камней. Теперь они могли подбираться к Обители Ветра короткими перебежками. Неспешно, но безнаказанно.

Впрочем, не вполне безнаказанно. Когда зоркие глаза Не Оставляющих Следов в неярком звездном свечении замечали серую фигуру, скользящую между камней, в нее сразу же устремлялись стрелы. То и дело стылый ночной воздух над Обителью Ветра оглашался коротким предсмертным хрипом.

Увы, это не могло продолжаться вечно. Защитниками башни были всего лишь не бреющие усов мальчишки. Неумолимо приближался рассвет. Стрелы, равно как и «крылатые ножи», подходили к концу. Хевры были уже совсем близко и готовились к решительному броску.

Подвалы Обители Ветра сообщались с морем посредством глубокого колодца. Нырнуть в этот колодец, предварительно набрав полные легкие воздуха, значило вынырнуть в одном из гротов на западной оконечности острова.

Само по себе это не сулило спасения – лишь слабую надежду. Но это было лучше, чем ничего.

«В колодец! – скомандовал не по годам свирепым мальчикам Зикра. – Если повезет, вам удастся выгрести к соседнему острову. Там есть лодка, на которой можно будет бежать в Наг-Туоль».

Перепуганные Конгетлары повиновались. Неповиновение учителю было равносильно отказу от Пути Ветра и предательству своего Дома. А это было хуже смерти.

Сам Зикра нырять не стал. Он знал, что из девяти нырнувших в колодец с соленой ледяной водой до грота доберется не более трех – поставленная Зикрой задача была по силам лишь очень опытному ныряльщику. А из этих трех лишь одному, быть может, хватит сил доплыть до соседнего островка. Но даже ради спасения этого одного имело смысл сражаться.

Собрав в кулак всю свою волю, Зикра остался у входа на лестницу, которая вела вниз, к колодцу.

Он встретил свою смерть от двуручного боевого топора, так и не узнав, что последний из его питомцев был зарублен старшиной отряда Хевров на каменистом берегу соседнего острова, носящего имя Плачущие Скалы.

«Нож – император среди оружия, послушного Ветру. Стрела – императрица. Крылатые когти, стальные перья, семиколенчатые плети – их вассалы. Ты же, Герфегест, утренняя звезда над ними. Ты – Намарн. Ибо только Намарну повинуются и императоры, и их вассалы».

Так учил Герфегеста Зикра Конгетлар в те времена, когда Обитель Ветра еще не стала домом черных чаек и ползучих гадов. Теперь в большом зале для упражнений растет трава.

Сколько раз этот зал, в центре которого восседал на ясеневой лавке седобородый Зикра, являлся во снах Герфегесту? Тысячу раз? Две тысячи раз?

У Зикры было трое сыновей, и все они погибли. У Зикры было трое внуков, но лишь двое из них дожили до тридцати. Первый – Лака Конгетлар – был правой рукой главы Дома, Теппурта Конгетлара.

Герфегест, а с ним и все остальные родственники считали его самым искусным воином Дома. Лучшим стратегом Дома. Мозгом Дома.

Меч был послушен его руке словно указательный палец. Дротик, брошенный Лакой, поражал в глаз саламандру, ползущую по стволу лиственницы, со ста шагов. Герб Конгетларов – серебряный горностай в белом поле – сиял на его щите символом всех мыслимых доблестей. Доблестей, к которым стремился Герфегест – молодой и дерзкий, словно выскочивший из костра уголь.

Лака Конгетлар был искуснейшим воином, но перед смертью ему не случилось встретиться с врагом один на один и обагрить свой клинок кровью неприятеля.

Его смерть Герфегест видел собственными глазами.

Небольшой отряд, который возглавлял Лака Конгетлар, состоял из двенадцати человек, в числе которых был и двадцатилетний Герфегест. В этот раз они служили Дому Пелнов, не подозревая о том, что эти же самые Пелны состоят в тайном сговоре с остальными Домами и рука об руку с ними готовятся к расправе над Конгетларами.

Дело было сравнительно простым. Конгетларам предстояло уничтожить охрану правителя Суверенной Земли Сикк, взять живьем самого правителя и доставить его главе Дома Пелнов.

Суверенная Земля Сикк имела весьма громкое название, но на деле представляла собой сравнительно небольшой остров – один из многих островов Алустрала, – где были расположены несколько зажиточных рыбачьих деревень. Помимо рыбы и креветок там промышляли розовый жемчуг.

Пелны обвиняли правителя Земли Сикк, своего вассала, в том, что он потворствует пиратам и предоставляет им убежище. Доказательств, впрочем, не было никаких, а дань, и немалую, Суверенная Земля платила исправно. Поэтому сами Пелны не решались расправиться со своим вассалом из опасений перед недовольством императора.

Конгетлары быстро перебили немногочисленную охрану, захватили дом правителя, но самого правителя не нашли. Под пыткой самая младшая из его жен призналась, что Нисоред отшельничает в Поясе Усопших. Дескать, вот уже больше года, как он, покинув семью, бесследно растворился в морских туманах на востоке. Теперь, мол, Нисоред якшается с морскими гадами, размышляет в одиночестве и укрощает духов, которые, как известно, кишмя кишат в Поясе Усопших.

Лака Конгетлар не боялся ничего. Не боялся он и духов, а потому принял решение следовать в Пояс Усопших, дабы во что бы то ни стало выполнить уговор, связавший его с Домом Пелнов.

И хотя за доставку Нисореда Сиккского Дом Пелнов должен был передать Дому Конгетларов два крошечных острова Туальского архипелага, вокруг которых уже долго клубились земельные тяжбы, это не было основной причиной решимости Лаки преследовать жертву. Даже если бы Конгетларам не причиталось ничего, они все равно отправились бы в Пояс Усопших, чтобы в очередной раз оправдать славу самых бесшабашных воинов Алустрала. Любое дело благородных Синего Алустрала – дело чести.

Они искали Нисореда и не сомневались в успехе своих поисков.

Порукой их успеха были бесстрашие и неколебимость всех воинов отряда. Волосы ходили ходуном на голове Герфегеста, когда он слышал, как по лагерю нахально расхаживает некто, пожелавший остаться невидимым. Гость переворачивал бурдюки с протухшей пресной водой, любознательно осматривал оружие у изголовий спящих, смеялся и покашливал. Но ни Герфегест, ни остальные не настаивали на том, чтобы прекратить поиски Нисореда. Ибо это было равносильно бесчестию.

Наконец Нисоред был найден в Старом Порту Калладир.

Он сидел, подогнув колени, посреди рыночной площади. Его черная борода с редкой проседью была желта от глиняной пыли. Он казался очень сосредоточенным. Вокруг него были разложены фишки для игры в нарк, а прямо перед его глазами был составлен странный узор из счетных палочек.

Нисоред медленно поднял свою иссушенную аскезой руку и взял одну из палочек, чтобы переложить ее на новое, подлинно правильное место. Но сделать это ему было не суждено.

Тонкая игла, напоенная кровью сон-рыбы, впилась Нисореду в шею. Лака Конгетлар поцеловал свою счастливую духовую трубку – он никогда не забывал выразить признательность оружию.

Вскоре Нисоред был связан «паутиной Конгетларов». Лагерь свернут, а маленькое парусное судно приготовлено к отплытию.

Когда Конгетлары, веселясь и балагуря, пили традиционную Чару Победы, они заметил парус у входа в гавань. Это было более чем странно – Старый Порт Калладир огибали десятой дорогой все благоразумные кормчие.

Герб, которым был украшен парус приближающегося судна, был узнан. Но никто из Конгетларов не проронил ни слова.

Серебряный горностай в белом поле. Герб Конгетларов. Это означало, что произошло нечто непредвиденное.

– Они убили Теппурта и его людей три недели назад, – сказал Вада, чьи некогда правильные черты лица были теперь изуродованы свежими шрамами до неузнаваемости. Одна бровь полностью срезана. Нос разорван. Левый глаз был похож на красный рыбий пузырь.

Лака Конгетлар молча кивнул. Идущий Путем Ветра принимает утраты с достоинством.

Вада был силен духом, но даже его лицо исказилось гримасой скорби, когда он вынул из кожаной мошны, висящей у его узорчатого пояса, перстень главы Дома Конгетларов.

Алмаз, оправленный в серебро. Символ власти Дома.

Вада ни словом не обмолвился о том, что за этот перстень заплачено жизнями шестерых Конгетларов, не говоря уже о несчетных жизнях Эльм-Оров. Вада не стал рассказывать, сколь многое совершил он, чтобы вернуть перстень, снятый воинами Эльм-Оров с пронзенного стрелой Теппурта и передать его, как велела освященная веками традиция, новому главе Дома Конгетларов, которым теперь стал Лака.

Безмолвный бледный Лака принял перстень. Конгетлары склонили головы. Лаконичный ритуал передачи был свершен и отныне судьбы Конгетларов пребывали в руках Лаки.

– Продолжай, Вада.

– Две недели назад они сожгли Наг-Туоль. Мы не смогли выдержать осаду. Наш флот уничтожен. – Голос Вады, столь любезный дамам всех Семи Домов, был тверд, словно ледяные скалы над Бездной Края Мира.

Молчание – лучше никчемных слов. Но даже сдержанность Лаки Конгетлара имела свои границы.

– Что случилось с женщинами? – спросил Лака, отец трех дочерей.

– Они дали им яд, – соврал Вада. – Известно ведь, что из Конгетларов выходят справедливые господа и плохие рабы и уж совсем никуда не годные рабыни. Они не взяли их.

Навряд ли Лака предпочитал, чтобы его дочери стали рабынями в императорских женских покоях. Но их смерть, пожалуй, была для него еще меньшим утешением.

На какое-то время Герфегест перестал слушать Ваду. Непрошеные слезы застили его глаза – известие о падении Наг-Туоля было известием о смерти его подруги, тринадцатилетней лилии с медового цвета кудрями. Не одну ночь провел Герфегест в замке Наг-Туоль, но каждую проведенную ночь в Наг-Туоле он вспоминал с замиранием сердца, трепеща в объятиях своей юной возлюбленной.

Она отдавалась Герфегесту с искренностью и безответностью юности, оставив без внимания людскую молву. Герфегест платил ей любовью за любовь, но теперь, похоже…

– …Обитель Ветра пуста и Зикра Конгетлар мертв. Они не сдались живыми.

Двоюродный дядя Герфегеста опустил голову на руки, но ни одним звуком не выдал своего отчаяния. Среди питомцев мастера Зикры был его единственный сын.

– У нашего Дома нет будущего. – Каждое слово Вады было тяжелее молота. – У нашего Дома нет настоящего. Наши земли захвачены.

Вада умолчал о том, что его замок – второй по величине замок рода Конгетларов – утоплен в крови. Что он сам предпочел спасение смерти лишь потому, что долг чести велел ему поставить в известность о происходящем последних Конгетларов. А еще потому, что вассальный долг велел ему свершить ритуал передачи серебряного перстня с алмазом.

Вада был единственным Конгетларом, кто знал местопребывание отряда Лаки. Именно поэтому он приплыл в Пояс Усопших. И теперь Лаке, который после смерти Теппурта стал главой Дома Конгетларов, предстояло решить, что будет дальше и будет ли что-нибудь вообще.

Никто не решался говорить, пока не возвысит голос новый глава Дома – Лака Конгетлар.

Герфегест закрыл глаза. Медововласая возлюбленная звала Герфегеста из небытия. Наставник Зикра звал его. Пепел родителей звал его.

Наконец на заброшенной пристани зазвучал голос Лаки:

– Все имеет свое начало и свой конец. Роду и Дому Конгетларов положен предел. Против нас – Намарн, император и Синева Алустрала. Против нас весь мир. Мы можем мстить, но нам не отомстить всему миру.

Лака Конгетлар перевел дыхание. Все члены отряда, а с ними и Вада, смотрели на него, не отводя глаз. Герфегест гадал о том, куда клонит Лака.

– Сейчас мы в относительной безопасности. Нас не скоро обнаружат здесь. Мы можем уйти в глубь Пояса Усопших и умереть там – завтра, через месяц, через десятилетие. Но если мы поступим так, мы перестанем быть Конгетларами. Наше жалкое существование будет хуже смерти.

Лака обвел всех цепким, проницательным взглядом. В глазах родичей он видел согласие. Лака продолжал:

– Мы можем покинуть Пояс Усопших, рассыпаться по миру и попытаться выжить. Нас будут находить поодиночке и убивать как бешеных псов. Прежде чем умереть, мы будем убивать так, как научил нас Путь Ветра. Но если мы поступим так, мы тоже перестанем быть Конгетларами. Потому что высшая доблесть Конгетларов – оберегать Равновесие, а не кровавить клинки ради спасения собственной шкуры.

Герфегест сглотнул воздух, в котором, казалось, уже витало смрадное дыхание смерти.

– Нам остается только уйти. Уйти как Конгетларам, – сказал наконец Лака и извлек из ножен кинжал.

Никто не возразил Лаке, на указательном пальце которого зловеще блистал алмаз.

Чтобы уйти, воины Дома Конгетларов не принимают яд – это удел трусов из Дома Эльм-Оров. Чтобы уйти, Конгетларам не нужно перекусывать языки – это привилегия сумасшедших из Дома Пелнов. Укус кинжала – и пульсирующий поток жизни с левой стороны шеи выходит из берегов навсегда. Так уходят Конгетлары, направляясь в Святую Землю Грем.

Перед тем как расстаться навсегда, Конгетлары обнялись.

Затем они сели в круг.

Некогда Герфегест слышал от Зикры, как должны происходить такие вещи. Но одно дело слышать, а совсем другое – принимать в них непосредственное участие.

Почти одновременно, не сговариваясь, Конгетлары извлекли из ножен свои кинжалы, последовав примеру Лаки. Почти одновременно, сомкнув пальцы мертвой хваткой на рукоятях, поднесли лезвия клинков к шеям.

Все они были гладко выбриты – лишь Конгетлары, достигшие шестидесятилетнего возраста, получали право выбросить вон бритвенные принадлежности и отпустить такую же длинную и седую бороду, как у Зикры. Герфегест, самый младший среди собравшихся, краем глаза наблюдал за остальными и повторял их движения, толком не осознавая, что произойдет через несколько бесконечных мгновений. По его спине струйкой стекал пот.

Конгетлары закрыли глаза. Еще немного – и объятия вечности распахнутся для них.

Почти одновременно двенадцать кинжалов изведали плоти и фонтаны алой крови залили растрескавшиеся плиты пристани. Даже солнце, казалось, не в силах было смотреть на это – густое темное облако пришло из глубин Пояса Усопших и заволокло полнеба. И только тринадцатый кинжал медлил.

Это был кинжал Герфегеста.

Герфегеста раздирала чудовищная внутренняя борьба. Ему безумно хотелось жить. И хотя он не боялся смерти – таков был один из четырех даров Пути Ветра, – он не хотел ее, мучительно не хотел ее. Герфегест был достаточно умен, чтобы понимать: одно – смерть – навсегда исключает многое.

Первым упал Лака Конгетлар. Теплая кровь залила его лицо и походную одежду. Вторым беззвучно повалился на спину Вада. За ним приняли смерть остальные.

Между отточенной кромкой кинжала и шеей Герфегеста оставался ничтожно малый зазор. Этот зазор – пограничная черта между жизнью и смертью. Но эту черту Герфегесту все никак не хватало мужества переступить!

Он снова вспомнил о своей возлюбленной – девушке с медовыми волосами, отравленной лазоревым аконитом – самым благородным из дорогих и действенных ядов Синего Алустрала. О своих родителях, сгоревших заживо в бастионах Наг-Туоля. Навряд ли им пришлась бы по душе смерть Герфегеста. Навряд ли, впрочем, они одобрили бы и его нерешительность.

Колеблемый сомнениями, Герфегест сидел, не открывая глаз, стараясь отрешиться от происходящего вокруг. Ему мучительно не хотелось слышать хрип умирающих Конгетларов, осязать теплоту их крови!

Герфегест медлил. Наконец последний Конгетлар – а это был красавец Вада – затих. Некому теперь было зреть позор Герфегеста, не решившегося свести счеты с жизнью, подставив свою шею под поцелуй кинжала.

Онемевшая рука Герфегеста опустилась на колено и клинок выпал из его разжатых пальцев. Герфегест открыл глаза.

«Если ты победил врага и оставил стоять его дом, значит, ты напрасно тратил время», – говорила пословица, имевшая хождение среди Орнумхониоров. Именно Орнумхониоры настояли на том, чтобы осадить Наг-Туоль и сокрушить главную твердыню Конгетларов.

Орнумхониоры снарядили флот и пять тысяч воинов. Орнумхониоры склонили к походу авантюристов из других Домов. Орнумхониоры заплатили всем, кто только был в состоянии отличить алебарду от оглобли, лишь бы только их войско выглядело несметным, а флот – необоримым.

Взять Наг-Туоль было непросто. Конгетлары мужественно сопротивлялись, уполовинив силы нападавших. Среди Конгетларов не было предателей и никто не открыл ворота перед врагами.

Среди Конгетларов не нашлось трусов. Поэтому город был сожжен лишь после того, как последний мужчина Конгетларов выронил оружие из холодеющих пальцев. Все, кто остался – а это были женщины и старики, – предпочли позорному плену Последний Глоток. Они приняли яд и Дом Конгетларов окончил свое существование.

Император спустился на пристань Наг-Туоля с борта своего громадного файеланта «Голубой Полумесяц», когда все было кончено.

Один за другим главы Домов отчитались перед ним в своих потерях. Потери были огромны. Ничего подобного в истории Синего Алустрала не случалось.

Император, наклонившись к уху своего советника, в сердцах сказал: «Если Конгетлары и впрямь хотели подорвать могущество Империи, они своего добились». Никто, кроме советника, не слышал этих слов. Но любой солдат, любой вельможа, глядя на остатки воинства Семи Домов, думал о том же самом.

Умные головы говорили потом, что именно с падением Дома Конгетларов начался закат Империи Алустрал.

Мир и все в этом мире было прежним. За одним лишь только уточнением. Мир стал красным. Все, что прежде было безграничным многоцветием красок, теперь ушло в оттенки алого, багрового, малинового, розового, пунцового, вишневого.

Этот мир был окрашен кровью Конгетларов и сам Герфегест был красен от темени до пят. Так бывает, когда тебя застает в пути июльский ливень и на твоем теле, на твоей дорожной одежде нельзя сыскать ни одного сухого места. Герфегест тоже попал под ливень. Своего рода ливень, изливающийся не из туч – из вскрытых артерий Конгетларов.

Конгетлары были мертвы. Их бездыханные тела уже не создавали священного круга, как то было совсем недавно. Тела, покинутые отважными душами, лежали раскоряченные, нескладные, отвратительные.

«Прощай, Лака Конгетлар, хозяин крылатой секиры. Прощай, Вада, любезный всем женщинам Империи. Прощай, Мантегест. Прощай и ты, двоюродный дядя Спинар. Трус и предатель Герфегест остается по эту сторону, в мире форм и изменений», – сказал Герфегест и отвернулся.

Перед его взором раскинулось море. Оно не было красно. Оно лежало колышущимся серым полотном и ему было безразлично все, что происходит на суше. Зрелище перекатывающихся волн слегка отрезвило Герфегеста.

В самом деле, помимо Дома, Пути Ветра и родовой чести есть еще кое-что, что не следует сбрасывать со счетов. Есть жизнь.

Простояв в неподвижности еще некоторое время, Герфегест набрался храбрости снова обратить свой взор к убитым. Разумеется, он похоронит их достойно.

Когда нерешительность уступила место твердости, Герфегест снял с указательного пальца Лаки Конгетлара Белый Перстень. Серебро с чеканными фигурами бегущих горностаев – таких же горностаев, как тот, что украшает герб Дома. Алмаз ответил ему тусклым отблеском из самых глубин своего совершенства.

«Если я собираюсь жить среди людей, мне не стоит носить его, – размышлял Герфегест, – ибо в этом случае я проживу немногим дольше Вады и остальных». Герфегест примерил перстень, пришедшийся как раз впору. Затем снял его.

Он не доверял ни карманам, ни кошелькам, ни тайникам в обычном смысле этого слова. Нужно было изобрести что-то более надежное.

В одном из походных тюков он отыскал крепкую шелковую нить и иглу. Затем он обнажил свое правое бедро, сделал кинжалом глубокий надрез в самом мягком, а значит, безопасном месте, вложил в рану перстень и, стиснув зубы, ибо боль была невероятной, зашил рану иглой.

Его пальцы не были привычны к такому делу и стежки легли неровно. Края раны, вкривь и вкось сошедшиеся друг с другом, немилосердно кровоточили. И все-таки дело было сделано. Пока он, Герфегест, жив, Белый Перстень не покинет его и благословение стертого с лица земли Дома пребудет с ним.

После этого Герфегест омыл свежую рану целебным настоем и, примостившись в одном из укромных закутков пристани, задремал.

Так Герфегест стал главой Павшего Дома Конгетларов.

Рассвет в Поясе Усопших. Он был совсем не таким, как повсюду в Алустрале. Не то чтобы солнце было иным. Но когда оно вставало над горизонтом, диск его казался не ярко-малиновым и не красным, но сиреневым и фиолетовым.

Быть может, тучи губительной пыли были этому виной. Быть может, удушливые испарения заброшенных городов. Ландшафт был исполнен мрачного величия и жути: фиолетовое солнце над свинцовой громадой моря.

Зловещий солнечный диск, показавшийся из-за холмов, был первым, что открылось взору Герфегеста, очнувшегося от тяжелого сна на пристани.

Рана в бедре, где теперь был надежно упрятан Белый Перстень, ныла и сочилась сукровицей. Голова гудела. Во рту стояла горечь. Перед мысленным взором Герфегеста пронеслись картины ушедшего дня: тринадцать кинжалов, алчущих крови своих владельцев; фонтан алой крови, бьющий из горла его двоюродного дяди; малодушие, стыд, жажда жизни.

Герфегест сел, обхватив колени руками, и зажмурился – как будто это могло помочь ему усмирить воспоминания, которыми, словно ударами бича, награждал его воспаленный мозг.

Как вдруг он услышал песню. В первый момент он привычно отмахнулся от услышанного – в Поясе Усопших слух морочили самые разные, самые необъяснимые звуки.

Герфегест успел свыкнуться с тем, что, услышав блеяние барана, можно не торопиться бежать на поиски приблудной животины. В лучшем случае рискуешь найти полый, выбеленный солнцем и ветром рог. В худшем – сложишь свои кости рядом с какой-нибудь безумной статуей бараноглавой черепахи.

Крик о помощи вовсе не означал, что кто-то нуждается в ней. Скрип телеги, донесенный ветром, плач ребенка, гром – все это было иллюзиями, на которые Пояс Усопших был весьма щедр.

Но в этот раз что-то подсказывало Герфегесту, что он слышит подлинные звуки подлинной песни.

Спустя некоторое время он сообразил, что песня принадлежит злосчастному приютителю пиратов, чернокнижнику и заклинателю морских гадов Нисореду. Правителю Суверенной Земли Сикк. Человеку, ради которого-то Конгетлары и отправились в эти гибельные места. Человеку, о котором они напрочь забыли в тот самый момент, когда на горизонте показался корабль с гербом Дома Конгетларов.

Это были всем знакомые слова стародавней песни.

Герфегест слышал ее в детстве и никогда не мог понять, отчего жизнь называется «пьянящим сосудом»? И отчего она «лучший недуг», чем вино? И отчего жизнь вообще «недуг»? И что это еще за «услады ночные»?

Когда ему исполнилось двадцать, Герфегест уже знал ответ на последний вопрос. И лишь прошедшей ночью последний уцелевший Конгетлар понял, что жизнь и впрямь может быть страшным недугом. Хворью более зубастой, чем проказа, более мучительной, чем оспа. Потому что жизнь – это совесть.