Римская рулетка Чубаха Игорь

– Вот! – назидательно заметил Андрей, тщетно вглядываясь в Плюща и убеждаясь, что такую неприятную морду он бы запомнил, увидев до этого хоть разок. – Вот от такого отношения у вас все рабы на Везувий поудирают. Рабы – это тоже люди, понимаешь? Дикие – да, недалекие – да, убогие – да, черт возьми! Но люди! Вам чего, товарищ?

Еще более чем обычно позеленевший Плющ с достоинством откинул голову, произнося с тщательно отработанным пришепетыванием:

– Тот, чье имя я не смею произнести…

– Товарищ! – проникновенно перебил его Андрей, – мы люди деловые, у нас очень мало времени (клепсидру в угол ставь, Фагорий). Говорите по существу.

– Милостиво повелел…

– Короче…

– Известное поручение…

– Еще короче…

– Диктатор Рима, – вдруг заревел, хотя рев этот сильно смахивал на визг, любимый раб Луллы, – хочет знать, когда вы откроете казино, строительство которого он оплачивает?!

– Завтра, – с лаконичностью, порадовавшей бы самого царя Лаконии, пожал плечами Андрей. – Нет Фагорий, ты ее так разверни, чтобы Слава из кассы часы видел, а приходящие – нет. Вот, правильно.

– Есть еще вопросы? – обернулся он к Плющу.

– А если нет, тогда слушай. Ты не знаешь, что такое фейс-контроль, поэтому объясняю доходчиво. С завтрашнего дня по этой лестнице будут подниматься только те, кто умеет себя вести, мало того – те из них, кто мне нравится, мало того – нравится вот ему и вот ей. А диктатору Рима можешь передать, что гонец по особым поручениям у него – гомосек.

– Зачем ты так? – удивилась Айшат, когда, сжав губы и поклонившись особенно любезно всем присутствующим, Плющ выскользнул из портика рядом с триклинием, унося в раскосых зеленых глазах бешенство напополам с выкройкой ее делового костюма. – Человек же не виноват в своей сексуальной ориентации.

– Я эту породу знаю, – покачал головой лейтенант Теменев. – Секретари, заместители по общим вопросам и ефрейторы второго года службы. И дело тут не в ориентации, а в том, что совсем рядом с силой: с деньгами ли, с диктатором Рима или просто с увесистым кулаком. Тот, который наверху, может вдарить, но и результаты расхлебывать будет сам. А вот тот, кто под ним… Шакал Табаки, понимаешь ли… Лопатой по морде, и никаких разговоров! Ладно, шут с ним. Хорошо выглядишь.

Айшат подняла руки над головой и прошла по мраморному полу несколько туров народного тавларского танца, сильно смахивающего на цитату из «Лебединого озера».

– Потанцуй, потанцуй, – благосклонно закивал Святослав Хромин. – Завтра уже не потанцуешь. Целый день за столом: «Делайте игру, господа!», «Девятнадцать, красная, четная»…

– Целый день? – Айшат остановилась на полушаге, обдумывая внезапно открывшиеся ей новые обязанности. – Но, Андрей, ведь бывают моменты, когда девушке…

– Вот именно! – согласно кивнул Теменев, выходя из глубоких размышлений, придавших его лицу неуловимое, но характерное выражение представителя племени старших менеджеров среднего бизнеса. Выражение, напоминающее фразу «Что-то где-то мы забыли, что-то где-то не учли». – Правильно… Фагорий! Сантехника на втором этаже готова?

Давно живущие в Риме хорошо знают, как меняется вид улиц и динамика передвижения народонаселения по улицам в зависимости от того, ярко ли светит солнце, или накрапывает дождь, дует холодный ветер с холма Тускулла, или срывает с прохожих войлочные шляпы суховей из-за Латиевой горы. Согласно движению воздушных масс, то одна, то другая из геометрически правильно расположенных улиц становится предпочтительной для перемещения народных масс, течение коих по мощеным тротуарам подчиняется в известном приближении тем же законам турбуленции и ламинарной гидродинамики, что и струи воды в фонтанах великого Города.

То тут, то там, словно на поверхности ванной, из которой вытащили пробку, образуются водовороты, к краям прибивает пену, и только какая-нибудь намыленная губка все так же величественно покачивается на поверхности воды, возомнив себя в непомерной гордыне кораблем, ведомым гордым Улиссом за Геркулесовы столбы.

Стоит заметить: как вне зависимости от цвета мыльной пены в ванне и того, льется в нее кипяток из крана или ледяная водица из душа, местоположение самой сточной воронки меняется несильно, так и завихрения в людском потоке на улице порой стабильнее направления течения самого потока. Пытливый взгляд сразу установит причину такого феномена: тут изо дня в день оборванная гадалка цепляет горожанок за полы паллиев, обещая нагадать богатого, молодого и с безупречной потенцией, там выбоина в мостовой вынуждает нести носилки кругом, вдоль ворот, где ворчит, напоминая об осторожности, злая собака. А вот там, где один людской ручей втекает в тяжеленные свинцовые дверцы, а другой вытекает с выражением глуповатой радости только что облапошенных продавцов собственной души, конечно же, располагается лавка менялы, этот безмолвный свидетель успешного межнационального товарооборота, того, что лучше любых призывов к братству и дружбе народов цементирует мир, сводя великую ненависть к здоровой конкуренции, а театры военных действий – к борьбе за рынки сбыта.

Носилки на плечах опытных в уличном движении кимвров плыли по людскому морю ровно и по наиболее рациональному пути, где надо – срезая углы, где надо – бесцеремонно расталкивая пешеходов, а где необходимо – тормозя, чтобы пропустить процессию конной стражи. Из компактного шелкового шатерчика наверху торчали только короткие толстые ноги в сандалиях, – казалось, пассажир в кабине мечтает лишь о том, как бы порулить да повыжимать сцепление, но вот беда, Даймлер и Бенц еще не родились.

Порядком обросший скинхед Саня шагал в ногу с носильщиками, радуясь, что его сюзерен не пользуется конным транспортом, ибо идти рядом со стременем – в этом есть что-то лакейское, в лучшем случае оруженосное, а от прозвища Санчо-Панчо Саня озверел еще в начальной школе. Так же получалось не холуйство, а что-то вроде беседы. Ну и ладно, что старшего собеседника несут, а младший наслаждается пешей прогулкой. Это полезно для здоровья, это вежливо, в конце концов – старикам везде у нас почет.

– Потом мы собирались в спортзале, – наморщив лоб, рассказывал Саня, – и это здорово было, сначала тренировка, часа два, и беседа. О том, зачем мы живем. Что такое судьба, что такое нация, что такое настоящий героизм. Тренировки настоящие, как в армии…

– Ага, – с традиционным участливым пониманием отозвался из шатра Феодор. – А говорилось там, что судьба народа в его самоопределении?

Саня уже не удивлялся. Он со все большим рвением пересказывал этому горбоносому торговцу петухами факты из своего прошлого, поражаясь тому, как этот пожилой римлянин неопределенной национальности угадывает тончайшие подробности жизни подростка с Ленинского проспекта. Феодор чуть ли не дословно пересказал ему, какими словами должен был ругаться его полупьяный папаша, стаскивая с себя для порки дерматиновый ремень производства фабрики им. Бебеля. А также в каких именно выражениях истеричная математичка предсказывала Сане колонию строжайшего режима для малолетних преступников. На отвешивание челюсти собеседника Феодор реагировал кратко, но решительно:

– Ни о чем не спрашиваю. Просто делюсь соображениями. Жизненный опыт подсказывает, что все в этом мире одинаково, независимо оттого, откуда ты прибыл в наш священный город, под благословенное око божественного Луллы.

Последнюю фразу транспортируемый в носилках богач произносил особенно громко и отчетливо. На передке паланкина располагалась небольшая клетка с черным бойцовым петухом, чтобы не возникало вопросов, кого и куда несут, а любой стражник имел возможность, вместо того чтобы устраивать проверку документов, воскликнуть: «Вале, Феодор!»

«Там, в горной вышине национальной духовности, – начал цитату Феодор, – истинный герой приобщается к вечности, там он друг орла…»

«…орла – этого символа всякого начала. Там ему открывается его истинная цель, непреходящая власть», – наизусть продолжил Саня, прикрыв глаза и едва не потеряв нить беседы, поскольку носилки повернули вправо, а он чуть не зашагал через перекресток. – Это мы уже газету издавали! Продавали у метро! Не знаю, право, как тебе объяснить, Феодор, что такое газета и метро…

– Какая разница? – пожал плечами под шелковым покровом Феодор. – Орел-то в любом случае символ всякого начала… Это наш, римский, орел.

– Да, в общем-то, не совсем, – возразил было Саня, но осекся, видя, что они уже у самой меняльной лавки. По опыту он знал, что умеющий рассчитать рабочий день по минутам и даже терциям Феодор подгадал и длительность беседы и сейчас последует важный, требующий осмысления вывод. В прошлый раз, например, римский богач с легкой грустью завершил вечер воспоминаний суждением: «Сдается мне, Александр, что папа твой женился не вовремя и не на той, на ком хотел бы, да и не по доброй воле». Слова эти возмутили бы Сашу, если бы днем раньше Феодор не сообщил ему уже совершенно непреложный факт, что в юности его папаша, видите ли, мечтал работать поваром в ресторане «Метрополь», а вместо этого поехал по комсомольской путевке тянуть рельсы через тайгу «что бы ни значили эти диковинные слова». Отсюда и комплексы.

– Сдается мне, Александр, – сказал Феодор, спуская коротенькие ноги с носилок и ожидая, пока кимвры преклонят колени для удобства пассажира, – что твой вождь, учитель и старший товарищ Анатолий Белаш, он же Белый Магистр, немного подрабатывал, грешным делом, на ваши спецслужбы, как бы там, откуда ты прибыл (и о чем я тебя не спрашиваю), эти службы ни назывались.

– Спецслужбами, – оторопело проинформировал Саня, глядя, как богач Феодор вешает на носилки традиционную костяную табличку «Во время стоянка рабов разговорами не отвлекать» (совершенно формальную, ибо рабы, как настоящие пленные кимвры, были безъязыкими) и входит в лавку менялы. – Спецслужбами, – для уверенности повторил паренек, глядя в их безучастные глаза на смуглых лицах.

– Санек! – послышался откуда-то быстрый шепот. – Да Санек же, мать твою!

Поискав глазами знакомых в пестрой толпе, Саня обратил внимание на запыленную гадалку в разноцветном платке и бесформенном тряпье, сидящую прямо под ногами прохожих. Сбоку, сзади и сверху она выглядела, как все гадалки, загадочной в своей неаппетитности старухой, но зато, если заглянуть под платок, любой завсегдатай подземного перехода на проспекте Ветеранов, том самом, где собираются футбольные фанаты славного «Зенита», без труда узнал бы остронаправленный взгляд Алексея Илюхина.

– Ты? – удивился Саня. – Ты откуда?

– Я от Магистра, – по-деловому, как бы пресекая долгие расспросы, пояснил Илюхин. – Мы сейчас на Везувии, собираем наших по всей стране. Но ты пока к нам не ходи. Ты нам пока нужен здесь.

– Нужен? – вяло удивился Саня.

– О чем базар? Ты – молоток, круто устроился, я гляжу. Твой этот чего перед едой употребляет?

– Молоко, – с все меньшим энтузиазмом отвечал Саня.

– Понято. Завтра будет тебе настойка белладонны. Чего таращишься? Пришло время индивидуального террора, вчера Магистр говорил, вот тебя, жаль, не было. Встречи у нас как обычно, в полночь у Гнилого дуба, что на Сучьем болоте. Это вне городской черты, стража не суется, знаешь, наверное?

– Не знаю я Сучьего болота, – решительно ответил Саня голосом, каким обычно прерывают беседы.

Алексей не сразу понял:

– Ну, ты даешь, брат. Ты тогда сам выйди пораньше, людей поспрошай… Там ровно в полночь надо, порядок, дисциплина, сам понимаешь… Магистр позавчера…

– Вот какое дело… – косясь на кимвров и понижая голос, проговорил Саня, хотя еще ни одному государственному заговору не помешало обсуждение его подробностей на самой людной улице. Прохожие не вслушиваются в разговоры, прохожие испокон веку спешат по делам. – Тут дело такое, Леш… Я в полночь-то завтра не смогу, наверное…

– А чего такое? – удивился Илюхин, поправляя лезущий в глаза цветастый платок.

– Да работаю я… – поморщился Саня. – И вообще…

– По ночам работаешь? Сань, ты чего? Мотай ты с этой работы, пока не поздно. Чего ты там делаешь-то?

– Да я по персоналу, – пожал плечами Саня, – тренинги, инструктаж… – В общем-то, по расписанию, заведенному в резиденции Феодора, в полночь происходило кормление сторожевых псов, но рассказывать подробности Саня счел лишним.

– Попроси кого-нибудь подменить! – настаивал Алексей Илюхин. – Скажи, что день рождения. Нет, это хорошо, что ты вписался в ихнюю инфраструктуру, но Магистр, например, говорит, что покорность пролетария развращает эксплуататора…

– Да он много чего говорит… – отважился заметить Саня.

Илюхин зловеще замолк, и этим воспользовалась молодая крестьянка, обозвавшая его «бабушкой» и пожелавшая узнать ближайшее будущее. Посланец Белого Магистра изрисовал ей обе ладони углем, не переставая коситься на Саню, отошедшего к носилкам в очевидной надежде, что сейчас выйдет дядя Феодор, и они уедут. Но нет. Илюхин успел нагадать девушке венерическое заболевание в течение двух-трех месяцев и отпустить, громко плачущую, восвояси, после чего, неспешно метя подолом уличную пыль, приблизился к товарищу по молодежной экстремистской группировке.

– Это как же прикажешь тебя понимать? Может, ты и к нам на Везувий не хочешь?

– Да чего мне там, на Везувии… – с возможным присутствием духа отвечал Саня, отступая за носилки.

– Понятно, – медленно сказала гадалка, неотступно следуя за ним. – Купили тебя, да? Хочешь здесь на всем готовом отсидеться? А Магистр говорит, что этот городишко мы спалим не позже, чем через два месяца.

– Магистр говорил, – довольно-таки дерзко блеснул глазами Саня, прижимаясь спиной как к дереву, к бицепсу одного из кимвров, – что ниггеры – наши генетические враги!

– И чего? – не понял Илюхин.

– А сейчас там у вас на Везувии больше половины – эти самые ниггеры!

Илюхин остановился, будто налетел на стену, и Саня с удовлетворением припомнил утверждение Феодора: «Вовремя заданный вопрос останавливает даже носорога. Но лишь на секунду».

– Значит, так надо! – взревел Илюхин, простирая руку и становясь похожим скорее на пифию, чем на гадалку. – Значит – исторический момент диктует стратегическую необходимость временных союзов! «Разделяй и властвуй», слыхал? Вот тебя купили эти носатые римляне! А Магистр прикупил негров! Как в футболе.

– В футболе. – Саня почувствовал почву под ногами, и почва эта оказалась не чем иным, как очередным наставлением Феодора: «Если на тебя прет идеология, немедленно придумывай свою, и попроще». – В футболе негров покупает «Спартак», «мясные», москвичи. И если вы с Магистром теперь мясные москвичи, то мне с вами говорить не о чем! Я честный «зенитчик»!

Сане ужасно не хотелось сегодня в полночь искать какое-то Сучье болото.

– Кто мясные?! – закричал Илюхин, сбитый столку и ведущий себя по отработанной схеме: засветили в чухальник – маши руками, пока в себя не придешь. – Что «Спартак»? «Спартак», по-твоему, не русская команда?

Крупный военнопленный ученый Фагорий как раз плелся мимо нога за ногу. Отчет у диктатора касательно негласного контроля над строительством казино «Олимпус» не обещал ничего хорошего или интересного. Осуществлять негласный контроль над Андреем Теменевым оказалось не по силам искушенному в механике и геометрии мужу, поскольку тот ни на секунду не прекращал понуканий и даже внесения поправок ко всем научным способам устройства увеселительного заведения.

Постройка старого Римского цирка прославила Тарквиния Гордого, затем пришел Квинт Фламиний и вписал себя в летописи, изукрасив Большой цирк, логично было бы предположить, что техническая сметка и выдумка должна запечатлеть теперь в анналах и скромное имя Фагория. Но нет. Беседуя с этим выскочкой, с этим молокососом, только что выслужившимся из деканов, охранников рынков, да и варваром, судя по всему, Фагорий никак не мог отделаться от непонятной робости. Управляющий казино лаялся, словно самый настоящий подрядчик, орущий на прораба, но почему-то казалось, что спорить с ним неправомерно, будто с человеком, обладающим высшим сакральным опытом, существом из другого, лучшего мира или, по крайней мере, из далекого будущего, знающего судьбы и собеседника, и страны, и всей цивилизации.

Каково было чувствовать Фагорию, в былые годы утопившему без выстрела чуть не весь римский флот посредством остроумных кунштюков, что у него язык не поворачивается ответить на заданный довольно-таки хамским тоном вопрос: «А знаешь ли ты, что такое команда?»

– Команда! – услышал Фагорий чей-то голос в толпе. – «Спартак» это команда!

Фагорий, движимый врожденной любознательностью, инстинктивно пробрался поближе. У лавки менялы стояли носилки с петухом на передке – сюда приехал почтенный Феодор. Вокруг же носилок носился отрок в небогатой, но добротной тоге, преследуемый оборванной полубезумной старухой:

– А в русской команде и игроки русские! Пусть они хоть из Зимбабве, они работают на Россию, и в высшем смысле, хотя и помимо своей генетической сущности, они за нас! И если на русском Везувии… Не смей ржать! Если на Везувии мы с Магистром, значит, мы заняли Везувий, значит, Везувий наш…

– Ну, если у вас там на Везувии «Спартак»… – крикнул Саня, заметив, что свинцовые дверцы лавки приоткрываются.

– Да, «Спартак»! Считай, подонок продажный, что на вашем поганом римском Везувии теперь русский «Спартак» – команда европейского класса! – крикнул вышедший из себя Алексей Илюхин, пускаясь наутек.

Фагорий не стал досматривать безобразную сцену. Ноги сами понесли его туда, куда он шел. Теперь ему будет, что сказать диктатору…

Одна улица, другая, третья… Маршрут, запавший в мышечную память. Кивок дежурному центуриону, длинная лестница, порождающая тщеславные мысли, ибо технологическая идея прижималки для ковров предложена не кем иным… Дверь, открывающаяся теперь автоматически и с приятным перезвоном: «Богоподобный!»

Фагорий был приятно удивлен собственными ощущениями, ведь последние пятнадцать лет он входил сюда преимущественно с понурой головой, хотя и наполненной ценными и новаторскими идеями. Испрашивать субсидирования научных исследований, о, эта вечная епитимья интеллектуалов, добившихся благосклонности властей! Их не сжигают на кострах, но, честное слово, порой хочется скорее питаться саранчой в пустыне аравийской, чем выслушивать брюзжание фондодержателя: «А зачем это вам унция золота? А чего это вы брали-брали хризолиты, а тут вам, вишь, рубины подавай. А вы уверены, что философский камень откроете к третьему кварталу?»

Сейчас Фагорий вошел в приемную властителя с гордо поднятой головой. И не сразу заметил, что бассейн и все другие рабочие места пустуют. Только на золоченой скамеечке у лазуритовой стены терпеливо, как и всегда, сидел советник по безопасности.

Фагорий сразу ссутулил плечи. За время его нахождения в великом Городе Внутринний Делл был уже третьим советником в данной должности, но именно он прилагал в конце каждых календ резную печать к решению об отсрочке отправки пленника, именуемого Фагорием, на галеры. И пусть для прочих эта процедура стала уже пустой формальностью, но самого ученого никогда не покидало видение молодой поросли, взошедшей на руинах родного Карфагена. Римляне, помнил он, слов на ветер не кидают.

– Вале. Диктатор просил подождать, – радушно приветствовал чиновник ученого, привставая и кивая на одну из занавесок, откуда, если прислушаться, слышалась беседа на повышенных тонах. Кто-то там взрыдывал голосом неприятным, зеленоватым на слух. В ответ ему гудел ровный бас:

– Ну кто, кто тебя опять обидел? Оскорбил? Ну, хорошо, ладно. Вот почему это никого больше не оскорбляют, а ты, как выйдешь в Город, так сразу…

Внутринний Делл красноречиво задрал брови и развел руками. В одной из них содержался погнутый бронзовый меч.

– Вот ты, Фагорий, человек сведущий, по капле воды можешь рассказать, что за рыба в море плавает, и чем она завтракала, и кто ее поймает… Во всяком случае, так о тебе говорят, – прервал Делл молитвенные прикладывания рук к сердцу собеседника. – Давай посмотрим, что ты скажешь об оружии, которое погнуло эту полосу металла? Только механику. Без лирики.

Фагорий взял изувеченный меч, взвесил на руке, вглядываясь в выщербину на металле и одновременно невольно прислушиваясь к голосу повелителя Римской империи, рокотавшего с неумолимым спокойствием из-за занавески:

– Нет, Плющ, я тебя как раз очень люблю. Но пойми ты, это Рим, понимаешь, я правлю Римской империей, сильнейшим государством мира. И я не могу распинать на столбах всякого, кто на тебя косо посмотрит, Плющ, тем более перспективных молодых специалистов…

– Ну что же, – проговорил Фагорий, навскидку прикинув импульс, мощность, вращательный момент и массу и соотнеся все это с площадью соударения. – Оружие необычное. Что-то вроде тяжелого копья с очень тонким и острым жалом. Выбоина не более ногтя мизинца, а масса, ударившаяся о меч, изрядна. Возможно, молот с приделанным зубилом…

– Тогда взгляни на это, – предложил Внутринний, протягивая пробитый металлический нагрудник.

Фагорий пожал, было плечами, но затем перевернул доспех, увидел выходное отверстие на спине и сразу замолк. В образовавшейся паузе отодвинулась занавеска, и появился Лулла. Лицо у него было угрюмое и озабоченное. Он покрутил апоплексической шеей и, увидев посетителей, нахмурился еще больше:

– Сейчас, минуту еще, хорошо? У меня там, знаете… мысли о благе отечества не складываются.

Посетители понимающе кивнули. Лулла подошел к пиршественному столику, взял одну из сердоликовых чаш, выплеснул остатки вина и, наполнив ее холодной водой из бассейна, вернулся за занавеску. Там сразу зазвякали о край чаши чьи-то зубы, а голос Луллы загудел:

– Нет, это не потому. Здесь Рим, понимаешь, Плющ? Здесь никого не волнует, что ты со мной спишь и зарегистрирован наш брак или нет. Здесь так принято, понимаешь? Не будь здесь так принято, я бы давно женился на Пульхерии и… Ну, что опять не слава богу?

– Это странно, – честно признался Фагорий, стараясь не обращать внимания на звон бьющейся посуды. – Два отверстия практически не отличаются по диаметру, следовательно, бедняга, носивший этот нагрудник, был буквально проткнут насквозь чем-то вроде шила. Но таких копий не бывает, это физически нерационально, я не могу представить орудие, которое проделало эти повреждения.

– А если я его тебе покажу? – спокойно спросил советник по безопасности. И, достав из складки плаща предмет не более майского жука, вложил своей длинной рукой в ладонь ученого нетяжелый камушек.

– Это кусок свинца, – сообщил Фагорий, прикинув плотность.

– И, тем не менее, это орудие убийства.

– Это Рим! – заорал Лулла за занавеской. – Здесь были рабы, есть рабы и будут рабы. Чего тебе не хватает? Свободы? Денег? Кормлю я тебя плохо? Иди поищи, кто тебя получше накормит!

– Нет, я не могу поверить, – проговорил Фагорий медленно. – Энергия соударения, если учесть сопротивление поврежденного материала, колоссальна. И если постулировать, что повреждения нанесены вот этим, то скорость его должна быть не менее четырехсот локтей в секунду.

– А это теоретически невозможно? – невозмутимо уточнил Делл. – Ты, как ученый, утверждаешь, что нельзя развить такую скорость?

– Вовсе нет, клянусь Юпитером Статором, – позволил себе покровительственно улыбнуться Фагорий, – дай мне нужную точку опоры, Внутринний, и я переверну даже земную твердь. Но устройство, которое смогло бы придать, скажем, арбалетной стреле такую скорость посредством блоков и рычагов, было бы колоссальным, не арбалет, а целая осадная башня, скажем так.

Тут беседу пришлось прервать. Ничего не стало слышно из-за крика диктатора:

– Что значит неравноправие? У нас нормально относятся к рабам, Плющ, просто не надо припираться ко мне посредине рабочего дня, да еще истерики закатывать!

Лулла вышел очень сердитый и сразу спросил:

– Ну?

– Богоподобный! – начал Фагорий, но Лулла, как оказалось, обращался не к нему.

– Мы остановились на фразе, – закидывая одну длинную ногу на другую, для чего потребовалось подобрать тогу, сказал советник. – «В то время как внешние враги продолжают угрожать безопасности государства, а наглые мятежники, окопавшиеся на Везувии под предводительством безымянного самозванца…»

– Вот именно! – воскликнул Фагорий. – С тем як тебе и пришел…

Лулла повернулся к гению, сейчас особенно напоминая разозленного кабана:

– Я потом послушаю про раковины для стока мочи, которыми ты вознамерился украсить веселый дом, где моих личных посланцев смешивают с грязью. А сейчас позволь мне дописать важный государственный документ, касающийся мятежа…

– Но почему безымянный-то?! – не сдавался ученый. – Почему так упорно вы именуете вождя восставших рабов безымянным?

– Да потому что он себя не назвал! – заорал Лулла. – Если верить ланистам, совсем дикий был, только рычал-рычал, а потом, глядь – уже вождь. Мы сперва и впрямь грешили на Эномая, по голове стукнутого, но потом собрали сведения…

– Не стоят ничего ваши сведения! – с торжеством, в котором сквозило злорадство карфагенянина, плененного двадцать лет назад, изрек Фагорий. – Потому что сейчас уже даже уличные гадалки знают его имя. Я собственными ушами слышал только что: на Везувии находится Спартак!

Совокупляющиеся леопарды сияли в узорчатых перилах, начищенные мелом. Между ними от одного леопардьего хвоста к другому была протянута яркая лента из личных запасов богача Феодора. В портике толпились жаждущие неведомых удовольствий горожане: от маститых старцев до безбородых юношей, переводящих дыхание в нерешительности и поминутно оглядывающихся – не дать ли деру из этого гнезда порока. Но удирать было некуда, сзади теснились плечом к плечу достойные мужи и отцы города.

По другую сторону ленточки стояли трое. Слева – сохраняющий скорбно-значительное выражение на лице Святослав Хромин с толстыми стопками загадочно поблескивающих игровых фишек в руках. О фишках вспомнили в последний момент, их пришлось вырезать из листового серебра и выпилить из перламутровых раковин в последнюю ночь, но Андрей настаивал, что потенциальным клиентам надо сразу же наглядно показать товар лицом. Это будет маркетологически грамотно.

«Маркетологически!» – усмехался Хромин-старший, сожалея, что в тоге нет карманов. С правой стороны лестницы стоял сам Андрей Теменев, весь в малиновом, с большими ножницами в руках. Это были самые маленькие, нашедшиеся в мастерских римских портных, но для перерезания торжественной ленточки перед входом они все равно смотрелись устрашающе.

В центре стояла Айшат, одетая в деловой костюм, каблуки на шпильках и с большим желтым бантом в волосах – Феодор принес две ленты, а на лестницу повесили только одну – не пропадать же добру. С точки зрения Хромина троица напоминала двух унылых дядь, приведших в школу разбитную первоклассницу, Андрей же вспоминал крокодила, Чебурашку и пластмассовую куклу Галю на открытии Дома дружбы.

– Друзья! – тоненьким голоском, каким обычно маленькие девочки говорят в хриплый микрофон на сентябрьской линейке: «Мой просторный светлый класс, ты опять встречаешь нас», начала Айшат. – Что наша жизнь? Игра!

Интеллектуалы, которых в надежде узнать, что же такое настоящие развлечения, набилось в портик немало, одобрительно зашумели и тут же вступили в дискуссии, образуя кружки. Одни утверждали, что высказывание восходит к сентенции Платона «Весь мир – театр», другие настаивали, что это видоизмененное учение Эпикура.

– Тихо! Внимание! – рявкнул Андрей.

Стало тихо, только ползал по ступеням Хромин, Подбирая рассыпавшиеся фишки.

– Так давайте играть! – не смущаясь, продолжала Айшат. – Это не важно, стар ты или млад, мужчина или женщина, какого цвета твоя кожа, жили в этом Городе пять поколений твоих предков или ты вчера приехал на местный вокзал. – («Вот этого не надо бы, – подумал Андрей, услышав двусмысленные смешки присутствующих плебеев и зубовный скрежет патрициев, – а впрочем, фигня, с пивом потянет»). – Если любовь лучше войны, то игра и неизвестность – улыбнется ли судьба или отвернется бесстрастно – в любом случае лучше предопределенности фатума. Итак, как сказал ваш великий поэт Жан Богдасаров…

– Где ты таких поэтов откапываешь? – не утерпев, изумился Теменев вполголоса.

Почему карты? – зашипел, поднимаясь с четверенек, Хромин. – Какие еще карты? Тут еще Таро не изобрели, а ты про карты…

– Бросьте кости на грязный стол… – с еще более лучезарной улыбкой начала Айшат.

Андрей вспомнил анекдот времен хрущевской оттепели про старушку, поразившую милиционера вопросом: «Как кинуть кости с Бороды на Лысину», что означало на хипповском жаргоне всего лишь, как пройти с проспекта Маркса на улицу Ленина. Но, поглядев на и без того отвисшие челюсти над ремнями классических подшлемников, решил не добивать аудиторию.

Быстрыми взмахами ножниц Теменев разрезал ленточку и вручил один лоскут седобородому Сальварию, прославившемуся обороной некоего утеса на Адриатике, имевшей место лет сорок назад, а другой – безусому Квинту Сексту Септу Принтринию, не успевшему прославиться еще ничем, кроме пропусков занятий по риторике по причине юношеского похмелья. Затем, подхватив этих достойных граждан под локотки, лейтенант ФСБ повел их вверх по игривой лесенке. Айшат, шатаясь на непривычно высоких каблуках, выступала впереди, читая вслух драму «Маскарад» Лермонтова. Следом поднималась по ступеням, гремя перевязями и шурша тогами, звеня кошельками и колыхая перья, элита Вечного города: сплошь мужчины.

– Правила поведения, – скучным административным голосом вещал Андрей, уповая на акустику помещения, – очень просты: на пол не плевать, мечами находящихся в комнате не пронзать, с завтрашнего дня оружие оставляем внизу в портике, сегодня ладно уж, ради праздника. Кто сказал «стибрят»? Там будут хитроумно сконструированные достославным Фагорием железные ящики. Кроме того, не надо подговаривать знакомых стрелять из лука через окна игрового зала. Окон там нет, а нарушающих правила будем удалять. Кто нахамит крупье, получит в морду. Что такое крупье? А вот эта девушка – моя сводная внучатая сестра и племянница нашего дорогого хозяина. Не гетера, обращаю внимание. И вообще, никакой галереи для женщин тут нет и не будет. Будем устраивать специальные женские дни для ваших уважаемых матрон. Я не понимаю, кто-то недоволен? Недовольные лица обоего пола будут выполнять общественно-полезную работу, на выбор: уборка территории или стриптиз. Что это такое? А вот задавайте побольше вопросов, быстро узнаете, что такое стриптиз.

Толпа жаждущих развлечений зашла в зал с фавном на потолке. Там царил полумрак, оттененный бархатными портьерами на глухих проемах, где от греха подальше прятались скульптурные изображения животных, вызывающие фаллические ассоциации, – утащить эти каменные глыбы Андрею и Святославу оказалось не под силу. Посредине загадочно Поблескивали полировкой бронзовых кругов и лакировкой сандаловых крестовин несколько рулеток, вделанных в игровые столы, по которым, словно географические карты неведомых земель, расстилались выделанные шкуры с нанесенной красной и черной красками разметкой.

От обилия диковинных арабских цифр у честного римлянина рябило в глазах, поневоле вспоминались слухи о каббалистах, тайно поклоняющихся Гермесу Трисмегисту. Зато взгляд отдыхал на четких обозначениях дюжин: I, II, III. Клетки «зеро» упрямый Фагорий все-таки выкрасил сусальным золотом, а черно-красные дуги венчали столы, словно траурные штандарты на похоронах беспорочной юности Римской империи, не знавшей азарта, кроме петушиных боев. Но больше всего привлекали взор крутящиеся круги с лунками, застывшие до поры в неподвижности.

Андрей со звоном хлопнул несколько раз в ладоши:

– Так! Посмотрели все сюда! Эй, однорукий товарищ слева, чего ищем на потолке? М-да… Сейчас, в первый и последний раз, наш благородный хозяин раздаст фишки бесплатно, и мы попробуем сыграть. По одному! По одному подходим, четыре фишки в руки берем! Граждане, не создавайте суеты! У всех есть? Очень хорошо. Теперь берем каждый по одной перламутровой фишечке и кладем на этот стол. На любую клетку, кто куда хочет. И на дюжины можно, и на чет-нечет. Вот, какой-то умный человек положил непонятно куда, то ли «три», то ли «восемнадцать». Очень хорошо, пусть лежит. Кому я давал ленточку? Вот вы, уважаемый, вращайте барабан, а ты, мальчик, кидай шарик. Стоп! Не как ядро толкают, а тихонечко, вот сюда. Поехали?

Расположенные по кругу разноцветные цифры вертелись в одну сторону, а шарик, как и положено, катился по боковине в другую, но вот он исчерпал на трение-качение часть кинетической энергии кругового движения, сменил ускорение на центростремительное, скатился на тисненую кожу и, подпрыгнув пару раз, застрял на мгновение в лунке, в другой, перекувырнулся на третью, да так и остался там в ожидании, когда множество устремленных на него глаз сможет разобрать написанную рядом цифру.

– Четырнадцать, – прошептал полузадавленный в толпе юноша с бледным лицом и посыпанными пеплом кудрями. Со времени неудавшегося выступления на Форуме поэт Юлий трижды пытался принять настой цикуты, и трижды здоровые инстинкты вкупе с рвотным рефлексом мешали ему пойти по сомнительному пути Сократа. – Это я поставил на четырнадцать.

– Четырнадцать-четная-красная! – звонко и радостно выкрикнула Айшат и потянулась к столу изящно сработанной из древесины граба мухобойкой, с трудом найденной на рынке.

Не успели патриции с плебеями опомниться, как она этой импровизированной лопаткой отгребла фишки в четыре стороны, причем большая их часть подъехала к дрожащим рукам Юлия.

– Вот, собственно, и все! – учительским тоном изрек Теменев. – Ставившие на четырнадцать, чет, красное и вторую дюжину – заберите выигрыш. Остальные – обломитесь. В смысле, посыпьте головы пеплом, возблагодарите кесаря, Юпитера, нашего доброго хозяина и попытайте счастья еще раз.

После секундной паузы послышался голос седобородого Сальвария, ставившего в прошедшей игре на вторую дюжину.

– А ну-ка! – проговорил он с хитрецой и двинул стопку фишек на черное.

И тут прорвало. Почтенные горожане с горячностью, пропорциональной индивидуальной сообразительности, двинулись к столам, подсовывая фишки, складывая их стопками, передвигая в мучительном раздумье по клеточкам, уже инстинктивно ожидая неслыханного до сих пор возгласа Айшат: «Ставок больше нет». Самые проницательные, провидя возможность остаться без фишек, уже поглядывали на Святослава Хромина, который потихоньку отступал к обтянутой пузырем будке, где предусмотрительно был вывешен прейскурант. И в этот момент, посреди этой радостной, если не сказать праздничной, суеты, напоминающей момент пуска поезда со свежеоткрытой станции метро, Андрея потянули за рукав:

– Вас там спрашивают.

– Продолжай без меня, – шепнул Теменев Айшат. – Заклинит барабан или выпадет зеро – кричи, я рядом.

Он сбежал по лестнице, прыгая через две ступени и соображая на бегу, кто это припозднился. Должно быть, Феодор пришел глянуть на совместный проект, а то и Фагорий дал волю честолюбию. «Только бы не Плющ, настроения для мордобоя нет совершенно». И вообще, нужен штат: секьюрити, фейс-контроль, вордроб-менеджер. Да и крупье можно подучить из молодежи, не одной же Айшатке пахать. Бывают моменты, когда девушке…

Андрей добежал до основания лестницы и вдруг остановился, вцепившись в перила. Внизу стоял и приветливо улыбался ему типичный римлянин – желтоволосый, полноватый, в белоснежной тоге и с сапфиром на безымянном пальце. Дмитрий Васильевич Хромин.