Станция «Звездная» Воронова Мария

– Будешь? Вам, наверное, благодарные пациенты такое не носят.

– Такое – нет, – гордо приосанившись, Колдунов отломил маленький квадратик.

Соня снова заглянула в ящик:

– Ой, кстати, Ян, ты в филармонию не хочешь?

– Да, честно говоря, особо нет…

– Ладно, а то у меня тут билеты завалялись на органный вечер. Ну раз не хочешь, сплавлю кому-нибудь другому.

Ян помедлил. В низкое, над самой землей окно нехотя заглядывал темный декабрьский денек, теряясь в зарослях кактусов и других тропических растений, которые росли буйно и пышно, как всегда в рентгеновских кабинетах. В этом неверном свете Соня казалась особенно красивой, смотрела ласково, и Ян подумал, как хорошо и слаженно им сейчас работалось вместе. И любви, такой, чтоб сердце раскололось, конечно, не бывает, но, черт подери, нельзя допускать и того, чтобы твои лучшие порывы души вязли во всяких страхах перед папой-профессором и прочих житейских обстоятельствах.

Он заглянул Соне в глаза:

– На органный вечер? Что ж ты сразу не сказала, это моя любимая музыка.

– Так пойдешь?

– Естественно.

– Тогда давай завтра в половину седьмого у памятника Пушкину. Насчет денег не переживай, билеты шли в нагрузку к «Спящей красавице», а на нее я уже сходила.

– А я вот ни разу не был, – вздохнул Ян, некстати вспомнив, как в третьем классе ездил с мамой на зимние каникулы в Ленинград, и мама с невероятным трудом достала билеты на этот балет, и он мечтал о походе в Кировский театр, как о сказочном путешествии, а в день спектакля проснулся с распухшим горлом и температурой сорок и, естественно, никуда не пошел. Очень возможно, что в той лихорадке как раз и сгорела вся его вера в чудеса…

– Еще сходишь, какие твои годы, – улыбнулась Соня.

Ян на всякий случай повторил время и место встречи и побежал показывать снимки Князеву.

Плохо собираться в учреждение культуры, когда ты такой себе красивый и пропорциональный мужчина, вылитый Аполлон, а друзья у тебя гигант, метр с кепкой и глиста в обмороке. Совершенно не у кого попросить приличный для храма искусства наряд. В форме Яну идти очень не хотелось, но другого выхода не было, из гражданской одежды он располагал только джинсами, парочкой лыжных свитеров, джемпером, ковбойками и фрачной рубашкой, которую ему пару лет назад подарила девушка, о которой Ян старался лишний раз не вспоминать, слишком она была хорошая.

Редкий случай, он ушел с работы вовремя и, пользуясь тем, что дома никого, быстро принял душ, разложил в общей комнате гладильную доску и тщательно отпарил парадную форму. Начистил ботинки до зеркального блеска и остался, в общем, собой доволен. Пусть Соня сразу видит, кто он есть.

Денег у Яна оставалось негусто, он и так жил от стипендии до стипендии, а тут еще одолжил пятерку Васе, который ухаживал за своей Диной с поистине гусарским размахом. Пересчитав наличность, Ян решил, что сегодня на цветы и буфет хватит, а там как пойдет. Материя первична, никто не спорит, но по законам диалектики деньги, как самое материальное из материального, обладают одним почти мистическим свойством – появляться, когда их нет совсем и они отчаянно нужны.

Если живешь размеренно, считая каждую копеечку, то денег как не было, так и нет, но когда попадаешь в полный финансовый штопор, то стоит сварить последнюю горсточку макарон, как или благодарный пациент сунет тебе в карман десяточку, или товарищ вернет долг, о котором ты думать забыл, или приглашают на левую подработку, словом, ангел-хранитель, которого, естественно, не существует, все же не дает пропасть с концами.

Решив не мелочиться, Ян заглянул в цветочный магазин и купил три чайные розы довольно бодрого вида. Это должно сразу показать Соне, что он солидный мужчина с серьезными намерениями, а не сельский хлыщ и выскочка, как наверняка охарактеризовал его Бахтияров, узнав, с кем дочка собирается на концерт.

Ночь, темная и блестящая, как слюда, уже спустилась на площадь Искусств. В свете фонарей искрились снежные эполеты на плечах Пушкина, белели, как ребра, колонны Русского музея, а сквер и лавочки терялись в темноте, а вместе с ними и влюбленные пары. Ян перехватил свой букет и приготовился ждать, но Соня пришла без опоздания.

…Она была очень красивая в вишневом струящемся платье, легкая, как тень, загадочная и чужая, Яну даже не хотелось говорить с ней о работе. Он вдруг понял, что совсем отвык от культуры, мир театров и музеев, в который его ввели родители в детстве, сделался ему чужд, не то чтобы неприятен, просто Ян перестал ощущать себя его частью. Все эти люстры, колонны, сводчатые залы, мрамор стали казаться ему осколком прошлого, глупой декорацией и фальшивкой, которой люди в страхе заслоняются от неумолимого хода времени. От этой мысли стало горько, и Соня, наверное, тоже почувствовала что-то в этом роде, потому что молчала до самого начала концерта.

Ян не особенно любил классическую музыку и готовился скучать и думать о своем, благо натренировался в этом деле на дурацких, но обязательных лекциях по философии.

Он сочувственно подмигнул своей соседке, пухлощекой девочке, застывшей под ястребиным взглядом пожилой дамы в броне из самоцветов, очевидно, бабушки. Ребенок хихикнул, а бабка так сурово зыркнула на Яна, что он уставился на сцену, приняв самый одухотворенный вид, на который только был способен.

Концерт начался.

Колдунов прослушал даму-конферансье, и программку тоже почему-то забыл купить, поэтому не понял, какое произведение исполняется. Хотел тихонечко спросить у Сони, склонился к ней, почувствовал щекой легкие завитки ее волос, и раздумал.

Соня положила руку на его запястье. Ладонь была сухая и теплая, и Ян прикрыл глаза.

Он сам не заметил, как строгая и торжественная музыка овладела им. Нравилась она или нет, дело было не в этом. Просто он вдруг понял, что кроме того простого и правильного мира, в котором он живет, есть что-то еще, что-то прекрасное и мучительное, и которое наверняка так и останется ему недоступным. Душа рвалась куда-то, как цепной пес или птица с подрезанными крыльями, и от этого становилось грустно, тоскливо, но и одновременно странным образом хорошо.

Ян почти забыл, где он, не думал, что в его руке лежит Сонина рука, весь отдался своему странному переживанию, и казалось, еще чуть-чуть, и он все поймет, но тут музыка стихла, раздались аплодисменты, и он очнулся.

В антракте он убедил себя, что все это лишь результат воздействия волн определенной частоты на слуховые рецепторы, и нечего тут фантазировать и воодушевляться, угостил Соню пижонским кофейком из крошечной чашки и все второе отделение действительно скучал, прикидывая, как дотянет до стипендии и что делать, если Соня захочет пойти куда-нибудь еще.

На улице потеплело, и снова шел мягкий уютный снег, оставляя белую бахрому на ветках, проводах и карнизах. Ян шагнул к метро, но Соня повернула совсем в другую сторону, к своему автомобилю, стоящему напротив Театра имени Комиссаржевской.

– Вот ты меня и проводил, – улыбнулась она, открывая дверцу.

– А можно я тебя доведу все-таки до дома?

Соня пожала плечами:

– Садись.

Ян устроился на переднем сиденье.

Соня расстегнула шубку, подобрала подол, причем Ян с интересом посмотрел на узкую коленку, внимательно глянула в зеркало заднего вида, оценивая то ли дорожную обстановку, то ли себя, и тронулась с места.

– А тебя это не коробит? – спросила Соня, повернув на Невский.

– Что это?

– Баба за рулем.

Ян засмеялся:

– Какая же ты баба.

– Ну девушка.

– Нет, мне нравится, что ты меня везешь.

– Хорошо.

Розы лежали на заднем сиденье и ничем не пахли, только шуршали целлофановой оберткой, когда Соня резко тормозила.

– Знаешь, Ян, не обращай внимания на то, что говорит папа, – мягко заметила Соня.

– Здрасте! Он вообще-то профессор, и я обязан его слушать.

– Я имею в виду, что он говорит про тебя. Открою секрет, он у меня ругает только тех, кто ему нравится.

– Интересный подход.

Не отводя глаз от дороги, Соня улыбнулась:

– Хвалит он тех, в ком не видит перспективы. Что с них взять, люди конченые, похвалой уже не испортить, а кто может стать великим человеком, тех надо постоянно ругать, чтобы росли над собой.

– Ладно, я понял. Буду воспринимать, как комплимент.

– Вот и правильно.

Ян нахмурился, припоминая студенческие годы. Бахтияров не вел занятий и не принимал экзамены у его группы, но, кажется, был одним из тех преподавателей, которые с пафосом декламируют «бог знает на отлично, я знаю на хорошо, а вы знаете в лучшем случае на удовлетворительно». И плевать, что система разработана именно для оценки курсантских знаний, а не преподавательских и божественных.

– Суровый он у тебя.

– Что есть, то есть, – фыркнула Соня, – папа твердо усвоил основополагающий принцип советской педагогики, воспитание через унижение.

Ян пожал плечами. Он неплохо был знаком с этой методикой, четкой, эффективной и, главное, не требующей особых затрат от учителя. Достаточно сказать, что ученик дурак, и тот из кожи вон вылезет, доказывая обратное. Столкнуть в яму, и пока человек из нее вылезает, как раз и научится. Технология распространенная, но самому Яну, которому теперь доверяли обучать молодых курсантов самым азам хирургического мастерства, больше нравился другой метод. Сразу дать понять ученику, что он молодец и всего добьется, если будет заниматься. Даже Васю Лазарева, природная тупость которого действовала на мозг Яна, как лом, воткнутый в часовой механизм, он ни разу не обозвал придурком, а просто дышал поглубже и подбирал слова попроще.

– Короче, ты его не бойся, – улыбнулась Соня, и Ян наконец сообразил, к чему она ведет.

– Хорошо, не буду, – сказал он, легонько проводя ладонью по ее коленке.

– Вот и приехали, – Соня заглушила мотор и повернулась к нему, – пора выходить, если ты не хочешь, чтобы я подвезла тебя до дома.

– Только если потом ты снова позволишь мне себя проводить, – Ян потянулся к ней и провел рукой чуть выше по бедру.

Они поцеловались. Губы Сони были чуть-чуть обветренные, а щека упругая и холодная, так что хотелось на нее подышать.

– Фи, как пошло, в машине, – сказала Соня, отстраняясь.

– Извини.

– Нет, мне приятно. Просто папа может выглянуть в окно.

– Он не увидит, – Ян снова потянулся к ней.

– Он-то? Увидит! – Соня засмеялась.

Они все-таки поцеловались еще раз. Все мешало – одежда, ремень безопасности, который Ян почему-то не отстегнул, ручка переключения скоростей, и от этого было только лучше.

– Ну все, все, – сказала Соня.

Ян вышел из машины первым, обогнул капот и открыл дверь перед своей дамой. Соня вышла, опираясь на его руку, элегантная, как кинозвезда. Она забыла про розы, а Яну показалось неудобным напомнить, он промолчал и только возле парадной снова попытался обнять ее.

– Ну, Ян, это уже вообще полный колхоз, в парадняке целоваться, – Соня отстранилась и погрозила ему пальцем.

Ян изобразил галантный поклон и побежал к метро.

Пока спускался по эскалатору, был под впечатлением свидания, но стоило сесть в пустой по позднему времени вагон, как в голову полезли противные и пошлые, как поцелуи у парадной, мысли.

Вспомнилось, что Соня первая его пригласила и в максимально деликатной форме дала понять, что папа не против. А с чего бы вдруг он не против? Яну не прислали грамоту из дворянского собрания, подтверждающую его право на титул, начальник академии тоже вроде бы не звонил, не хлопотал за перспективного аспиранта, и великого открытия, достойного Нобелевской премии, молодой ученый Колдунов пока не сделал. Но вот, поди ж ты, вчера Ян был грязь из-под ногтей, а сегодня, пожалуйста, ухаживай за Соней. Странная история…

Ян тряхнул головой, злясь на себя. Так хорошо провел время с девушкой, а лезет в голову всякая пакость!

Ян скучал по Николаю Ивановичу, а точнее по теплоте и уюту, которые тот умел вокруг себя создать, но, ничего не попишешь, отец Зейды вернулся домой, и в квартире снова воцарился молодецкий дух казармы.

Холодильник встретил освежающей пустотой, зато в ванной Димка Лившиц стирал форму, яростно жамкая в тазике зеленые ситцевые штаны и распространяя острый запах формалина.

«Ну хоть аппетит отобьет, и на том спасибо», – вздохнул Ян и пошел к себе.

Он думал, что Вася еще болтается где-то под окнами своей возлюбленной, но нашел его в кроватке, смирно лежащим под недреманным оком Брюса Ли с затрепанным толстым журналом в руках.

Ян моргнул, но нет, глаза его не обманывали. Вася читал, и читал художественную литературу.

– «Мастер и Маргарита»? – спросил Ян, присмотревшись к журнальной обложке.

Вася гордо кивнул и заметил, что это гениальное произведение, ознакомиться с которым обязан каждый мыслящий человек.

Ян молча лег поверх одеяла. Странная все-таки штука любовь… По собственному признанию Василия, он, прочтя в четвертом классе роман Вальтера Скотта «Айвенго», полностью удовлетворил свои культурные потребности и больше никогда не возвращался к этому вопросу. Димка, страстный книголюб, пытался приохотить его хотя бы к Конан Дойлу, но Вася не поддавался, а теперь пожалуйста…

Перелистнув страницу, Вася тяжело вздохнул.

– Нравится? – спросил Ян.

– Как по мне, так муть голубая.

– Ну так и брось.

– А Динке что скажу?

– Что это гениальное произведение и далее по тексту. Глаза закатишь и порядок.

– Врать нехорошо.

Ян улыбнулся:

– Смотри сам.

Вася приподнялся на локте и хищно посмотрел на Яна:

– А ты помнишь, в чем там суть?

– Помню, но там не в сути дело, главное – трактовка.

– В смысле?

– Скрытый смысл романа, идеи, то-се…

– Засада, – Вася поморщился, – ладно, попробую, как ты советуешь.

– Добавь еще, что «Мастер и Маргарита» – это библия интеллигентного человека, а лучше найди себе нормальную девчонку.

Вася нахмурился, захлопнул журнал и положил на узкий подоконник.

– Серьезно, Вась, а то так всю жизнь и будешь доказывать, что ты не верблюд.

– Значит, буду. Судьба такая.

– Прямо-таки.

Мечтательно глядя в потолок, Вася улыбнулся:

– А вот представь себе, судьба. Ты просто не знаешь…

– Куда мне, – буркнул Ян, поднимаясь.

В ванной все еще плескался Дима, но голод заглушал патолого-анатомическую вонь от его одежд. Пошарив в кухне, Ян нашел засохшую горбушку батона и почти пустую банку с медом от Николая Ивановича, решил, что для ужина сойдет, и поставил чайник. Заодно замочил на утро геркулес, отметив, что в шкафчике почти ничего не осталось – ни макарон, ни гречки, ни даже риса, который обычно расходовался плохо, потому что все трое терпеть его не могли и варить толком не умели. А до стипендии еще десять дней ждать… Нет, конечно, брать деньги с пациентов очень позорно, но Князев мог бы хоть разок поделиться со своим верным ассистентом. Очень бы выручил, но нет.

Ян вылил себе в чашку остатки Васиной заварки, энергично поскреб ложкой по стеклу, выбирая последние молекулы меда, размочил сухарь в кипятке и решил, что ужин царский по нынешним временам.

В кухню вошел Вася, разминая в пальцах сигарету. Ян нахмурился было, вспомнив об этой статье расходов, но тут же просиял, сообразив, что специально заначил целый блок именно для таких серьезных ситуаций.

– Я человек военный, если надо, буду читать, – Вася затянулся сурово и решительно, – а там, может, и до смысла докопаюсь.

– Почитай для начала гистологию.

– Куда я денусь, – вздохнул Вася и открыл форточку. С улицы пахнуло сыростью и бензином.

Ян опустил в чай новый кусок булки и сказал, чтобы Вася готовился к сессии и не поддавался на провокации всяких духовных дур, которые сами ни черта не понимают, просто хотят ослепить нормальных парней своим интеллектуальным богатством.

– Не говори о ней плохо, – сказал Вася, и Ян заткнулся.

– Слушай, Ян, а хочешь, расскажу, как я в академию поступил? – вдруг спросил Вася.

– Давай.

– Короче, прошел я отборочный этап, получил направление. Надо лететь в Ленинград на экзамены, а билетов нет, не достать ни за деньги, ни за как. Сам понимаешь, лето во Владике, все хотят на запад. Мы с еще одним прапором подергались туда-сюда, но, чувствуем, все, не вылетаем в Питер, а пролетаем мимо высшего образования.

– Но вам же должны были командировочные выписать.

– Так выписали, но билетов тупо нет, а в академии никого не волнует, смог ты вылететь, не смог, не прибыл вовремя на экзамены, все, до свидания. Точнее, прощайте.

– Да, несправедливо. Вы же не виноваты…

– Ну а то! Но разбираться никто не будет, и жизнь, кстати, вообще несправедливая штука, если ты не в курсе. Короче, мы уже отчаялись, и вдруг меня как подбросило. Говорю своему товарищу: поехали в аэропорт. Мало ли там, бронь соскочит или что. Уже так, без особой надежды, но, думаю, все равно лучше, чем на койке киснуть. Приезжаем, брони никакой, естественно, не освободилось, мы потыкались в кассу, все глухо. Делать нечего, собираемся домой, и вдруг я встречаю парня, который у меня в части срочную служил. Он куда-то летел отдыхать. Ну слово за слово, оказалось, у него мама старший билетный кассир в «Аэрофлоте». Он ей звонить – трубку не берет, а у него уже посадку объявляют. Тогда он на пачке «Примы» пишет: «Мама, помоги этим ребятам вылететь в Ленинград». Мы с этой пачкой рванули в кассы и тем же вечером были уже в Москве, ну а оттуда уже без проблем добрались.

Ян улыбнулся:

– Хорошая история.

– Видишь? Это судьба. На волоске буквально все висело, а она раз – и в последний момент сказала: нет, Вася, будешь учиться! Зря ты не веришь.

Пожав плечами, Ян сполоснул чашку и смел крошки со стола. Может быть, зря, а может быть, и нет. В жизни действительно бывают счастливые случайности и удивительные совпадения, и он сам несколько раз чудом избежал смерти, так что ж теперь? Считать, что это бог его уберег для каких-то важных дел? Отчего тогда Пушкина не уберег, если такой предусмотрительный?

Нет никакой судьбы и предназначения, просто жизнь многогранна, хаотична и происходит в ней всякое, и иногда обстоятельства оказываются сильнее нас, а иногда мы сильнее обстоятельств, вот и все.

Ян покосился на Васю. Тот, задумавшись, смотрел в окно, позабытая сигарета тлела в пальцах, оставляя за угольком длинный столбик пепла.

Нет судьбы, и любви с первого взгляда не существует, но вот встретил же Вася свою девушку, и влюблен как черт. И можно хоть до посинения талдычить, что в природе не существует божественного провидения и высших сил, он не поверит. Слушать даже не станет.

Тоже в принципе понятное дело, ибо чего в природе точно не существует, так это четких границ. Всегда имеются какие-то промежуточные формы, которые никуда не пристегнешь. Между мужским и женским полом есть гермафродиты, даже между жизнью и смертью не резкая черта, а целое поле, на котором располагаются комы, вегетативные состояния и клиническая смерть. Так же и между материей и всякой фигней существует, верно, какая-то не поддающаяся анализу размытость. Какие-то свидетельства того, чего нет и быть не может, говоря по-простому, чудеса.

Ян вздохнул. Хорошо быть таким волшебным и воодушевленным, как Вася, но как это сделать прожженному цинику, который уже в три года знал, что Дед Мороз – это просто дедушка, переодетый в маскарадный костюм? Который, даже когда был в шестом классе влюблен в Ленку Кирий, первую красавицу школы, прекрасно знал цену этому чувству и даже ответственные за него гормоны мог перечислить.

– Что не дано, то не дано, – вздохнул Ян и отправился в ванную, которую Димка наконец освободил.

Сегодня дежурил Князев, и Ян по традиции тоже остался, хоть сам стоял в графике через день. Они вместе приняли дежурство, посмотрели больных в приемнике, а потом Князев позвал Яна к себе пить чай – милость, которой он ни разу еще не удостаивался после возвращения в академию.

Как в прежние времена, Князев сам заварил, открыл коробочку конфет и, заговорщицки подмигнув, достал из шкафа темную пузатую бутылку с золотой надписью.

– По пять капель?

Ян кивнул, зная, что Князев человек добросовестный и на работе всегда наливает чисто символически.

– Давно хотел тебе сказать, – Князев поднял свою рюмку и чокнулся с Яном, – что ты теперь аспирант.

– Спасибо, я в курсе, – улыбнулся Колдунов.

Выпили. Коньяк оставил на губах терпкий вкус дыма и тоски.

– Ты аспирант, стало быть, в приоритете у тебя должна быть научная работа. А то знаю я вас, молодежь, занимаетесь тем, что нравится, а не чем положено. Сутками напролет торчите в клинике, когда библиотечный каталог давно плачет по вам горькими слезами.

Ян поскучнел, ибо Князев был прав.

– Вот ты сейчас со мной тут обретаешься и вроде как при деле, верно? – засмеялся Князев. – Вроде как имеешь полное моральное право обзор литературы не писать.

– Я просто…

– Да знаю, знаю, не оправдывайся. Ты молодец, но помни, с каким трудом досталось тебе это место, и я тебе по большому секрету скажу, что начальник кафедры будет только рад, если ты не представишь к сроку готовую работу.

– Почему? – удивился Ян. – Разве ему не все равно, защищусь я или нет?

– Видишь ли, если ты станешь кандидатом наук, то мы должны будем взять тебя на кафедру преподавателем.

– А если нет?

– То и суда нет. Поедешь, куда родина прикажет.

– Ясно.

– А, между нами говоря, у начальника на эту ставку свои планы, поэтому он тебя сразу и не взял в аспирантуру, хоть я просил как за родного сына. Не веришь?

– Ну что вы, Игорь Михайлович.

– Тут бы, конечно, не грех нам с тобой еще по одной за взаимопонимание, но долг есть долг, – Князев погладил выпуклый стеклянный бок и убрал бутылку, – как-нибудь в другой раз, в свободное время, верно, Янчик?

– Как вам будет удобно.

Князев хлопнул Колдунова по плечу:

– Что ты как не родной, ей-богу! Все сделаем в лучшем виде, ты только сам работу не запускай. Хоть говорят, что кандидатская всегда лучше докторской, потому что написана доктором наук, но аспиранту тоже надо мыслить, – улыбнулся Князев неожиданно ласково, – что не просто, когда голова у тебя забита текучкой, нервы истощены многочасовыми операциями, а кроме того, ты банально не высыпаешься, дежуря через день. В таком режиме не до научных прорывов, верно?

Колдунов пожал плечами.

– Ян, – продолжил Князев, – никто не спорит, ты титан, Наполеон и Юлий Цезарь хирургического мира, можешь спать четыре часа в сутки и делать три дела одновременно, но вспомни, как закончили эти уважаемые люди. Не надо, Ян, без конца себя превозмогать. Родина подарила тебе три года для научной работы, так пользуйся. Может, еще порадуешь нас великим открытием, я в тебя верю.

– Так мне домой идти?

– Ну нет уж, – улыбнулся Князев, – на меня это правило не распространяется. Слыхал про двойные стандарты? То-то же… И вообще первая задача соискателя – это ублажить своего научного руководителя, а уж потом далеко позади остальное все.

Ян понимал, что Князев прав, и клиническую работу нужно свернуть в пользу научной, а в перспективе – преподавательской. На первом году аспирантам не дают вести занятий, но помогать на лекциях – их святая обязанность, которой Колдунов до сего дня пренебрегал. Князев его не просил, обходился своей любимой лаборанткой, а Ян не напрашивался, и зря. В обзоре литературы у него конь не валялся, он даже еще не удосужился записаться в Публичную библиотеку, да и в родную академическую почти не заглядывал. Фундаментальные знания по теме холедохолитиаза у него присутствуют, почерпнуты из лекций, классических монографий и проверены на практике, но в хорошую диссертацию надо включить последние разработки, показать, какое видение проблемы существует в мире на данный момент.

Что ж, пожалуй, стоит послушать научного руководителя и слегка придушить свой хирургический энтузиазм. Это правда – когда в клинике намахаешься, то голова потом на самом деле не варит. Вроде бы ты бодр и весел, а ничего сложнее, чем «два плюс два», на ум не идет.

Ян спустился в приемник, убедился, что все спокойно и по его душу никого нет, и вернулся в ординаторскую. Там было пусто, и Ян решил позвонить Соне. Не то чтобы он помнил ее телефон наизусть, как полагается влюбленному, просто домашний номер Бахтиярова красовался на плане оповещения сотрудников при ЧС одним из первых.

Он уже протянул руку к трубке старенького телефона с отбитым уголком, но тут же отдернул, сообразив, что подойти может сам Сергей Васильевич, который неминуемо опознает голос разгильдяя-аспиранта.

И что тогда ему сказать? Я вашу дочь того… люблю? Ян вздохнул, понимая, что покончить с этой двусмысленной ситуацией можно только с помощью официального предложения руки и сердца.

И, черт возьми, идея богатая…

Закрыв глаза, Ян откинулся на стуле и представил себе будущую семейную идиллию. Картинки рисовались упоительные, и даже мрачная фигура Бахтиярова на заднем плане не пугала.

Только Ян вообразил Соню с кружевным свертком на крыльце роддома, как затрезвонил телефон и вырвал его из приятных грез. Вызывали на консультацию в терапию. По правилам должен был идти Князев, но отделение располагалось в другом корпусе, а терапевты вообще славятся умением наводить панику и дергать по всякой ерунде, поэтому отправили Яна.

Он отправился без особой охоты, и действительно, вызов обернулся банальнейшим тромбофлебитом у древней старушки. Начался процесс явно не полчаса назад, и по-хорошему, следовало написать замечание лечащему врачу за невнимательность, но Ян не стал раздувать ситуацию, а просто назначил лечение.

По традиции сестры пригласили его на чай, и Ян по традиции же не отказался. Сегодня дежурили Маринка, хорошо знакомая ему развязная, но расторопная сестра, и возлюбленная Васи Дина.

Маринка, как всегда, смеялась, а Дина смотрела на него остро и мрачно.

– Передам от тебя привет Васе, – сказал Колдунов.

Дина дернула плечиком, а Ян в очередной раз удивился, насколько зла бывает любовь. Вот ничего же нет в девушке, буквально ничегошеньки! Маринка тоже некрасивая, но она хотя бы веселая и радостная и смотрит на тебя как на царя, а тут…

– Между прочим, Вася читает «Мастера», – заметил Ян, – плачет, но читает.

– О, поверь, я не стою таких ужасных жертв, – губы Дины искривились в саркастической усмешке, и Ян не нашелся, что ответить. Он молча взял из ее рук чашку кофе, сделал глоток и удивился, как такая противная девушка сумела приготовить настолько восхитительный кофеек. Ян не пил такой, пожалуй, с тех пор, когда в десятом классе шатался в своем родном Таллине по кафешкам, рассуждая о смысле жизни и устройстве бытия.

Бывает иногда, что под влиянием знакомого вкуса или запаха ты словно проваливаешься во времени на несколько секунд и будто заново переживаешь безмятежное счастье юности. И в этот краткий миг, наверное, чувствуешь себя счастливее, чем в самом деле был тогда.

Колдунов закрыл глаза и сделал еще глоток. Перед глазами мелькали узкие улицы, каменные стены, кованые вывески и флаги-флюгера, серая гладь моря… Ленка Кирий, которая так и не дала ему себя поцеловать…

Ян не сразу понял, что улыбается.

– Спасибо, девчонки, – тут же заторопился он. – Кофе просто восторг.

Дина хмыкнула, мол, обращайтесь.

– Слушай, Ян – вдруг воскликнула Маринка, – а ты знаешь, что у нас тут лежит настоящая цыганка?

– Нет, откуда?

– Ну вот представь! И она как раз жаловалась, что ее не хотят хирургу показать, типа не по профилю.

– А что там?

– Да банальная липома. Давай ты посмотришь, а она нам за это погадает.

Ян засмеялся:

– Марин, ну что за мракобесие?

– Ну пожалуйста, Янчичек! Я ее сейчас позову, ты глянешь, а мы сами попросим.

– Это неэтично.

– А мы так деликатно подъедем, типа спросим, а кто вы по национальности?

– Да уж, деликатность так и прет, – буркнул Ян, – меня вообще в последнее время не покидает ощущение, будто я живу в шестнадцатом веке. Сегодня гадаем, а завтра что? За врачебную ошибку меня не на ЛКК потащат, а сожгут на костре?

Дина вдруг засмеялась:

– Да, в скверике вместо клумбы сложат дрова и будут нас гонять на плановые аутодафе по вторникам.

– К тому все идет, – хмыкнул Ян.

От смеха Дина преобразилась, будто потрескалась скорлупа и за злой маской показалось что-то настоящее, теплое, живое, и Ян улыбнулся Дине в ответ:

– Ладно, ведите свою предсказательницу.

Цыганка оказалась красивой смуглой дамой слегка за сорок. Одета она была в простой ситцевый халат в ромашку и малиновые тапочки с золотой каймой и вела себя как обычная женщина, без всяких «эй, дорогой, позолоти ручку» и прочего. «Шишка» на спине действительно оказалась самой обыденной липомой, Ян предложил ей прийти к нему месяца через три-четыре, когда организм полностью восстановится после пневмонии, и тогда он уберет липому амбулаторно.

На этом Колдунов собрался распрощаться, но Маринка преградила ему путь и прямо попросила цыганку погадать.

Та усмехнулась:

– Погадать? А не боитесь, девочки?

– Мне уже бояться нечего, – процедила Дина, – самое страшное в моей жизни уже случилось.