Козырные тузы Желязны Роджер

Всю следующую неделю Том не мог думать ни о чем другом, кроме этого разговора. Как только закончатся занятия в «Джуниор Эчивмент», он никогда больше не увидит Барбару, если только не придумает что-нибудь. Джоуи прав: он должен попытаться.

Во вторник вечером всю долгую поездку в автобусе он сидел как на иголках, раз за разом повторяя про себя предстоящий разговор. Слова казались ему какими-то дурацкими, как бы он их ни выстраивал, но он был исполнен решимости во что бы то ни стало сказать ей хоть что-нибудь. Ее возможный отказ пугал его до безумия, но возможное согласие — еще больше. Однако он просто не может расстаться с девушкой, даже не открыв, как сильно она ему нравится.

Самой большой проблемой оказалось отозвать ее в сторону так, чтобы никто не заметил. Том ни за что на свете не сможет пригласить ее на глазах у всех. От этой мысли у него даже мурашки по коже забегали. Другие девчонки и без того вечно хихикают над ним, так что если они услышат, как он приглашает Барбару Каско на выпускной, то точно умрут со смеху.

Это было последнее занятие, и преподаватели проводили собеседования с президентами всех групп, чтобы выбрать президента года и вручить премию. Барбара была президентом их группы в первом полугодии, Том — во втором; поэтому они вдвоем очутились в вестибюле в ожидании решения.

— Надеюсь, что ты победишь, — сказал Том.

Барбара улыбнулась ему. На ней был голубой свитер и плиссированная юбочка чуть ниже колен, а на шее на тонкой золотой цепочке висел медальон в виде сердечка. Ее русые волосы на вид казались такими мягкими, что Тому очень захотелось коснуться их, но он, разумеется, не посмел. Она стояла довольно близко от него, и он ощущал ее чистый и свежий запах.

— Ты очень красивая, — выпалил он неуклюже. Том почувствовал себя идиотом, но Барбара, похоже, ничего не заметила. Она лишь взглянула на него своими голубыми-голубыми глазами.

— Спасибо, — сказала она. — И что они там так копаются? — И тут она сделала нечто, что поразило его в самое сердце: она протянула руку и коснулась пальчиками его локтя. — Томми, можно задать тебе один вопрос?

— Вопрос? — переспросил он. — Ну конечно.

— Это насчет выпускного вечера в вашей школе, — продолжала Барбара.

Он застыл, как громом пораженный, в единый миг обостренно ощутив и прохладу вестибюля, и приглушенный смех из-за дверей класса, и голоса преподавателей, пробивающиеся сквозь матовую стеклянную дверь, и легкое прикосновение руки Барбары. Но сильнее всего Том чувствовал ее близость — взгляд этих глубоких голубых глаз, устремленный на него, медальон, висящий меж маленьких круглых холмиков ее грудей, чистый запах. Впервые за все время их знакомства Барбара не улыбалась. Выражение ее лица можно даже было бы назвать нервозным, но оно лишь делало девушку еще прекрасней. Ему хотелось обнять и поцеловать Барбару. Но он отчаянно боялся.

— Да, выпускной вечер, — выдавил он наконец едва слышно. И вдруг очень некстати ощутил сильнейшую эрекцию. Оставалось лишь надеяться, что его собеседница ничего не заметила.

— Ты знаешь Стива Брудера? — спросила она.

Том знал Стива Брудера со второго класса. Он был старостой класса и нападающим в баскетбольной команде. В начальной школе Стив и его дружки не раз колотили Тома. Теперь они стали старше, умнее и использовали для тех же целей не кулаки, а слова.

Барбара не стала дожидаться ответа.

— Мы с ним встречались, — продолжала она. — Я думала, он пригласит меня на выпускной, но он так и не пригласил.

«Ты могла бы пойти со мной!» — пронеслась в голове Тома отчаянная мысль, но вслух он выдавил лишь:

— Не пригласил?

— Нет. — Девушка покачала головой. — Ты, случайно, не знаешь, он… он уже пригласил кого-нибудь? Как думаешь, он еще пригласит меня?

— Не знаю, — промямлил Том. — Мы почти не общаемся.

— А-а, — протянула Барбара.

Ее рука упала, и тут дверь открылась и прозвучало его имя.

В тот вечер Том выиграл премию — пятьдесят долларов как Президент Года. Его мать так и не поняла, почему у него был такой несчастный вид.

Свалка располагалась на отшибе, между развалинами заброшенного нефтеперегонного завода и холодными зелеными водами Нью-Йоркской бухты. Десятифутовая изгородь покосилась, знак у ворот, сообщавший посторонним о том, что вход им воспрещен, проржавел. Том вышел из машины, отпер висячий замок, распутал тяжелые цепи и толкнул створку.

Хижина, в которой когда-то жили Джоуи и его отец, Дом, давным-давно обветшала. Краска на вывеске выцвела до белизны, но, приглядевшись, еще можно было различить надпись: «Металлолом и запчасти ди Анджелиса». Том купил и закрыл эту свалку десять лет назад, когда Джоуи женился. Джина не пожелала жить на свалке, а Тому до смерти надоели все эти люди, которые часами копались в утиле в поисках коробки передач от «Де Сото» или бампера от «Эдсела» пятьдесят седьмого года выпуска. Ни один из них не открыл тайны Черепахи, но некоторые были на волосок от этого, и Тому не раз приходилось ночевать на какой-нибудь ветхой джокертаунской крыше, потому что лететь домой было опасно.

Том шагал по свалке, засунув руки в карманы и низко натянув шапку, чтобы защититься от холодного ветра, несущего соль с бухты. Никто не убирал здесь снег и никто не ездил, так что он не успел превратиться в грязно-коричневую жижу. Горы металлолома и мусора казались засахаренными, и Том шагал мимо куч, которые поднимались выше его головы и походили на застывшие в движении белые волны, обреченные рухнуть наземь с наступлением весеннего тепла.

В глубине свалки, между двумя громадными штабелями почти съеденных ржавчиной автомобилей, виднелся свободный пятачок. Том разгребал снег каблуком ботинка до тех пор, пока не показался плоский металлический лист. Он присел на корточки, нащупал кольцо и потянул за него. Пришлось изрядно попотеть, прежде чем удалось сдвинуть крышку на три фута в сторону и открыть вход в туннель. С помощью телекинеза это не составило бы труда, раньше Том именно так и поступал. Но не теперь. Время — странная штука. Внутри панциря он становился все сильнее и сильнее, но его способности снаружи за эти годы ослабли. Все это была чистая психология, просто панцирь стал для него чем-то вроде костыля, без которого его сознание не давало ему пустить в ход телекинез, вот и все. Но случались дни, когда у него появлялось ощущение, будто Томас Тадбери и Великая и Могучая Черепаха — два совершенно отдельных человека.

Он опустился в темноту, в туннель, который они с Джоуи копали вместе по ночам лет сто назад — в каком же году это было? В шестьдесят девятом? В семидесятом? Да, похоже на то.

Том отыскал висевший на крюке большой пластмассовый фонарь, но луч был слабый и тусклый. Надо не забыть захватить в кладовке новые батареи, когда он в следующий раз сюда соберется.

Он прошел около шестидесяти футов до конца туннеля, пока перед ним не оказался темный бункер — обычная яма, которую Том вырыл при помощи телекинеза. Воздух здесь был тяжелый и спертый, и он услышал, как с шорохом бросились врассыпную крысы. В комиксах у Черепахи была потайная Черепашья пещера на дне Нью-Йоркской бухты — роскошное убежище со сводчатыми потолками, компьютерными банками данных и верным дворецким, который протирал пыль со всех его трофеев и готовил ему разнообразные яства. Писаки из «Кош Комикс» придумали куда более лучшую жизнь, чем ему удалось создать для себя.

Он прошел мимо двух старых панцирей к самому последнему варианту, ввел код и открыл люк. Очутившись внутри, Том закрыл за собой люк и отыскал кресло. Затем на ощупь нашел ремни безопасности и пристегнулся. Кресло было широкое и удобное, с толстыми мягкими подлокотниками и вкусным запахом кожи. Пульты управления для удобства доступа были вмонтированы в оба подлокотника. Его пальцы с легкостью — давняя привычка — пощелкали клавишами, включили вентиляторы, обогрев и освещение. Внутреннее убранство панциря было по-домашнему уютным, пол и стены покрывал мохнатый зеленый ковер. В стены были вмонтированы четыре двадцатитрехдюймовых телевизора, окруженных рядами экранов поменьше и прочей аппаратуры.

Указательный палец левой руки нажал кнопку, и внешние камеры ожили, заполняя экраны расплывчатыми серыми силуэтами. Том, проверяя изображение, тестировал фары, убеждаясь, что все действует как положено. Порывшись в коробке с кассетами, вытащил Спрингстина. До чего хороший мальчик Брюс! После того как кассета оказалась в магнитофоне, помещение заполнила песня «Славные деньки».

Губы Тома тронула скупая тусклая улыбка. Он наклонился и рванул переключатель. Откуда-то снаружи послышалось натужное гудение. Судя по шуму, открывающий дверь гаража механизм требовал замены. На экранах он увидел, как в бункер сверху хлынул свет. На голый земляной пол обрушился водопад снега и льда. Он сделал мысленное усилие; бронированный панцирь оторвался от земли и начал подниматься к свету. Значит, Барбара Каско выходит замуж за этого негодяя Стива Брудера. Ну и плевать. Великая и Могучая Черепаха собирался задать перцу какому-нибудь чудищу.

Томас Тадбери давным-давно уяснил, что человеку нечасто дается второй шанс. Ему посчастливилось — судьба еще раз свела его с Барбарой Каско.

Это произошло в тысяча девятьсот семьдесят втором, десять лет спустя после того, как он видел девушку в последний раз. Тогда их мастерская все еще звалась «Телевизоры и электроника на Бродвее», а Том служил там помощником управляющего. Он стоял за стойкой, спиной ко входу, и поправлял какие-то полки, когда женский голос произнес:

— Прошу прощения.

— Да-да, — сказал он, оборачиваясь, — и остолбенел.

Ее темно-русые волосы стали намного длиннее — теперь они достигали середины спины — и она носила затемненные очки в огромной пластиковой оправе, но глаза за дымчатыми линзами остались все такими же голубыми. На ней был пестрый свитер и потертые джинсы, а фигура ее к двадцати семи годам стала даже еще лучше, чем была в семнадцать. Он бросил взгляд на ее руку и увидел на пальце только кольцо выпускницы колледжа.

— Барбара, — сказал он.

Она явно удивилась.

— Мы знакомы?

Том указал на значок колледжа имени Макговерна на ее свитере.

— Однажды ты даже выдвинула меня на пост президента, — сказал он.

— Я не… — На ее лице появилось недоумение.

Самое прекрасное лицо из всех, что он видел в своей жизни!

— Я тогда был стрижен под ежик, — продолжал Том. — И носил двубортный вельветовый пиджак. Черный. — Он коснулся пальцами модных очков. — Оправа тогда была другой. Весил я примерно столько же, сколько сейчас, но был на дюйм поменьше ростом. И еще я так сходил по тебе с ума!

Барбара Каско улыбнулась. На миг ему показалось, что она так и не вспомнила его. Но их взгляды встретились, и он поверил.

— Как поживаешь, Том? Сколько лет прошло, а?

Много, подумал он тогда, много. Целый век.

— Я — отлично.

В его словах была по меньшей мере половина правды. Головокружительнейшее десятилетие Черепахи подходило к концу. Жизнь Тома стремительно катилась в никуда — после того как застрелили Джона Кеннеди, он бросил колледж и с тех самых пор жил в обшарпанной полуподвальной квартирке на 31-й улице. Том Тадбери с его убогой работой и не менее убогой квартиркой ничего не значил в сравнении с его настоящей жизнью; все это было той ценой, которую он платил за ночи и выходные, проведенные внутри бронированного панциря. В школе он был угрюмым одиночкой со стрижкой «ежиком», уймой комплексов и тайной силой, о которой знал один лишь Джоуи. А теперь он стал Великой и Могучей Черепахой. Загадочным героем, знаменитостью, тузом из тузов и еще черт знает чем.

Разумеется, ей он ни о чем не рассказал.

Но почему-то это не имело никакого значения. Пребывание в панцире Черепахи изменило Тома Тадбери, придало ему уверенности в себе. Десять лет он мечтал о Барбаре Каско, десять лет он видел ее в своих горячечных снах, сожалел о своей трусости, воображал выпускной, на котором так и не появился. Десятилетие спустя Том Тадбери все-таки преодолел робость.

— Ты потрясающе выглядишь! — горячо воскликнул он. — Я заканчиваю в пять. Давай пообедаем где-нибудь?

— Давай, — кивнула Барбара и засмеялась. — А я-то все гадала, сколько времени тебе понадобится, чтобы решиться позвать меня на свидание. Десять лет! Ты, наверное, только что установил новый школьный рекорд.

Чудища ничем не лучше полицейских, решил Том: когда они нужны, как назло, ни одного нет поблизости.

Вот в декабре было совсем другое дело. Когда он впервые увидел их? Долгое сюрреалистическое путешествие по Джерсийскому шоссе в Филадельфию. Позади него грохотала колонна бронетехники, впереди дорога была пустынна. Все словно застыло, лишь ветер гонял газетные листы по асфальту. Вдоль обочин, словно призрачные города, тянулись свалки ядовитых отходов и нефтехимические заводы. Время от времени они проезжали мимо очередной кучки изнуренных беженцев, спасавшихся от Роя, и это были единственные люди, которых они видели.

Все как в кино, Том даже не до конца верил в происходящее.

Пока они не встретились.

По спине у него побежали колючие мурашки, когда колонну нагнал андроид с вестью, что враг совсем рядом и движется на Филадельфию.

— Вот так, — сказал Том Соколице, которая ехала на его панцире, чтобы дать отдых крыльям.

Он успел только найти кассету «Криденс Голд» и вставить ее в магнитофон, как на горизонте показалась черная волна инопланетных существ. В воздухе, насколько достигали его камеры, кишели летуны — облако тьмы, похожее на стремительно надвигающийся бескрайний грозовой фронт. Он вспомнил смерч из «Волшебника страны Оз» — как же ему было страшно, когда он впервые смотрел это кино!

Под этой темной крылатой тучей двигались другие существа: ползли вперед на членистых животах, ковыляли на метровых паучьих ногах, вязко перетекали с места на место, как Капля из одноименного фильма, вот только героического Стива Маккуина что-то поблизости не наблюдалось. Они покрывали дорогу от обочины до обочины и переливались через край — и двигались быстрее, чем он мог вообразить.

Соколица взмыла в воздух, андроид набросился на врага, а с небес устремилась Мистраль — голубая вспышка меж прозрачных холодных облаков. Том сглотнул, до упора вывернул ручку громкости, и «Восход зловещей луны» рванулся к темному небу. Жизнь никогда больше не будет такой, как прежде, — ему почти хотелось поверить в это. Может быть, этот новый мир будет лучше старого.

Как стая перелетных голубей, Рой грозил затмить солнце и, как стая перелетных голубей, исчез в мгновение ока. После этого первого незабываемого мгновения даже война миров стала для него просто очередной задачей. То было скорее истребление, чем сражение, нечто сродни уничтожению особенно жирных и мерзких тараканов.

Когти, клешни и отравленные клыки не причиняли его панцирю никакого вреда; кислота, которую выделяли летуны, заляпала ему все объективы, но это была скорее досадная неприятность, чем реальная опасность. Он вдруг поймал себя на том, что выдумывает новые, изощренные способы убийства этих тварей, чтобы развеять скуку. Он подбрасывал их высоко в воздух, разрывал пополам, сжимал в незримых кулаках до тех пор, пока они не превращались в кашу. Раз за разом, день за днем, безостановочно — пока эта волна не остановилась.

Впоследствии, вернувшись домой, он поражался, как быстро «Война с Роем» исчезла из заголовков газет и с какой легкостью жизнь вернулась обратно в прежнее русло. В Перу, в Чаде, в горах Тибета еще продолжали свирепствовать группы пришельцев; в Турции и Нигерии кое-где давали о себе знать недобитые остатки, но известия из стран третьего мира занимали лишь последние страницы американских газет. А жизнь тем временем продолжалась. Люди расплачивались с кредитами за жилье и ходили на работу; те же, кто благодаря Рою остались без жилья и без работы, послушно подавали страховые требования и обращались за пособиями по безработице. Люди сетовали на плохую погоду, рассказывали анекдоты, ходили в кино, спорили о спорте, собирались выходить замуж и жениться.

Рой, разумеется, не был полностью уничтожен. Немногочисленные уцелевшие твари рыскали в труднодоступных местах, а иногда и не в столь труднодоступных. Сегодня Том отчаянно жаждал встречи с одним из таких чудовищ. Его устроило бы даже не очень большое: летучее, ползучее — не суть важно. Он готов был согласиться и на обыкновенного преступника, на пожар, на автомобильную аварию — на что угодно, лишь бы не думать о Барбаре.

Не тут-то было. Стоял хмурый, холодный, безрадостный, скучный день — даже в Джокертауне. Приемник, работавший на полицейской частоте, сообщал лишь о нескольких семейных ссорах, а Том взял за правило никогда не вмешиваться в подобные дела. За многие годы он пришел к выводу, что даже самая разобиженная жена приходит в ужас, когда бронированный панцирь размером с «Линкольн-Континенталь» вламывается сквозь стену в ее спальню и приказывает ее мужу немедленно прекратить распускать руки.

Он покружил над Боуэри, держась над самыми крышами и отбрасывая на землю длинную черную тень, которая плыла вслед за ним по мостовой. Машины внизу продолжали ехать, как ехали, даже не притормаживали. Все его камеры работали, давая ему обзор со всех сторон. Том беспрестанно перескакивал взглядом с экрана на экран, наблюдая за прохожими. Его почти перестали замечать. Бросят мимолетный взгляд наверх, на панцирь, маячащий где-то на краю периферического зрения, безразлично кивнут, узнавая, — и бегут себе по своим делам, не обращая на него никакого внимания. «Это всего лишь Черепаха». Ничего нового. Так проходит мирская слава.

Двадцать лет назад все было по-иному. Он стал первым тузом, который открыто показался на публике после долгих десяти лет гонений, и все, что бы он ни сказал или ни сделал, мгновенно обретало известность. Газеты посвящали Черепахе целые полосы, а когда он пролетал наверху, ребятишки кричали и показывали на него пальцами, и все глаза устремлялись в его направлении. Восторженные толпы бурным ликованием встречали его на пожарах, парадах и в общественных местах. В Джокертауне мужчины срывали с себя маски, приветствуя его, а женщины посылали воздушные поцелуи, когда он пролетал мимо.

Том был настоящем героем Джокертауна. Он скрывался в бронированном панцире и никогда никому не показывал своего лица, поэтому многие джокеры считали его одним из них и любили его за это. Эта любовь зиждилась на лжи или по меньшей мере на заблуждении, и временами его мучила совесть, но в ту пору джокеры отчаянно нуждались именно в таком — своем — герое, и потому он не стал пресекать эти слухи. Том так и не вышел из своего панциря, чтобы поведать публике, что в действительности он туз, и в какой-то момент — он не мог бы сказать точно, когда именно, — миру стало безразлично, кто или что скрывается внутри панциря Черепахи.

В настоящее время в одном только Нью-Йорке насчитывалось семьдесят-восемьдесят тузов, а возможно, даже и все сто, а он так и остался все тем же старым Черепахой. Теперь у Джокертауна появились настоящие герои-джокеры: Странность, Тролль, Квазичеловек, Сплетенные Сестрички и многие другие тузы, которые не страшились открыть свое лицо миру. Долгие годы Том мучился угрызениями совести за то, что принимал поклонение джокеров незаслуженно, но стоило ему лишиться этого поклонения, как он осознал, что скучает по нему.

Пролетая над парком Сары Рузвельт, Том заметил джокера с козлиной головой, который сидел на корточках у постамента красной стальной абстракции, возведенной в память о погибших в Великом джокертаунском восстании тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Джокер поднял голову и уставился на панцирь с явным восторгом. Может быть, его все-таки не совсем еще позабыли? Том увеличил изображение на экране, чтобы получше разглядеть своего почитателя. И только тогда заметил струйку слюны, стекающую изо рта джокера, и отсутствующее выражение в маленьких черных глазках.

Он включил микрофон.

— Эй, приятель, — позвал он через громкоговорители. — С тобой все в порядке?

Человек-козел бесшумно зашевелил губами.

Том вздохнул. Он потянулся своим сознанием и без усилий поднял джокера в воздух. Человек-козел даже не сопротивлялся. Он просто смотрел куда-то вдаль, а изо рта у него все так же текла слюна. Том перенес его к себе под брюхо и полетел к Саус-стрит.

Когда они долетели, он осторожно опустил человека-козла между двумя выщербленными каменными львами, которые охраняли крыльцо джокертаунской клиники, и повысил громкость.

— Тахион!

«ТАХИОН!» — разнеслось над улицей громогласное эхо, от которого задрожали стекла в окнах и начали оглядываться автомобилисты на Франклин-Делано-Рузвельт-драйв. Из двери выскочила грозного вида медсестра и сердито уставилась на него.

— Я привез вам пациента, — сказал Том потише.

— Кто он такой?

— Президент клуба почитателей Черепахи! Откуда мне знать, кто он такой? Но ему нужна помощь. Неужели не видишь?

Медсестра бегло осмотрела джокера и позвала двух санитаров, которые повели его внутрь.

— А Тахион где? — спросил Том.

— Ушел обедать, — ответила медсестра. — Должен вернуться в половине второго. Он, наверное, у Волосатика.

— Ладно.

Он мысленно оттолкнулся, и панцирь взмыл прямо в небо. Шумная улица, река и крыши Джокертауна остались далеко внизу.

Как ни странно, чем выше ты поднимался, тем более прекрасным казался Манхэттен. Величественные каменные арки Бруклинского моста, извилистые переулки у Уолл-стрит, статуя Свободы на своем островке, корабли на реке и паромы на заливе, монументальные башни Крайслер-билдинг и Эмпайр-стейт-билдинг, бескрайнее бело-зеленое море Центрального парка — все это Черепаха видел со своей высоты. Разветвленный поток машин, движущийся по городским улицам, зачаровывал, если смотреть на него достаточно долго. С высоты холодного зимнего неба Нью-Йорк казался волшебно-пугающим, как никакой другой город в мире. Нужно было опуститься на дно этих каменных каньонов, чтобы увидеть грязь, ощутить вонь отбросов, гниющих в миллионе мятых бачков, услышать брань и крики и понять всю глубину страха и убожества.

Он летел высоко над городом, и холодный ветер выл за броней его панциря. Приемник, работавший на полицейской частоте, потрескивал, передавая всякую чепуху. Том переключился на морской диапазон в надежде, что какая-нибудь лодка терпит бедствие. Однажды он спас шестерых человек с яхты, застигнутой летним шквалом. Ее владелец тогда в приступе благодарности отвалил ему кругленькую сумму — наличными, шесть чемоданов мелких потертых купюр, среди которых не оказалось ни одной достоинством больше двадцатки. Герои, о которых Том читал мальчишкой, всегда благородно отказывались от награды, но ни один из них не жил в обшарпанной квартирке и не ездил на восьмилетнем «плимуте». Поэтому он взял деньги, успокоил больную совесть тем, что один чемодан пожертвовал клинике, а остальные пять вложил в покупку дома. Обзавестись собственным домом на заработки Тома Тадбери не было никакой надежды. Иногда его пугала возможная проверка налоговой службы, но пока что никто им не заинтересовался.

Часы показывали 1:03. Можно было перекусить. Он открыл небольшой холодильничек в полу, где ждали своего часа яблоко, сэндвич с ветчиной и упаковка пива.

Когда он покончил с едой, было 1:17. «Управился меньше чем за сорок пять минут», — подумал он и вспомнил старый фильм с Джеймсом Когни о Джордже Коэне и песенку «Сорок пять минут от Бродвея». Автобус, который в эту минуту отходил от здания Портовой администрации, через сорок пять минут должен был оказаться в Байонне, но по воздуху он долетит быстрее. Десять минут, максимум пятнадцать, и он дома.

Вот только зачем?

Он выключил радио, опять вставил в магнитофон кассету Спрингстина и перематывал ее до тех пор, пока снова не нашел «Славные деньки».

Во второй раз дела пошли значительно лучше.

После школы она поступила в «Рутгерс», рассказала ему Барбара в тот вечер за пивом с мясными сэндвичами в «Хендриксонс». Она получила лицензию на преподавание, два года прожила с одним приятелем в Калифорнии и вернулась обратно в Байонну, когда они расстались. Теперь Барбара работала учительницей в детском саду и в бывшей школе Тома, как это ни забавно.

— Мне нравится, — сказала она. — Ребятишки — это чудо. Особенно пятилетки.

Том чувствовал себя счастливым просто оттого, что сидит рядом с ней и слушает ее голос. Ему нравилось, как блестели ее глаза, когда она говорила о детях. Когда она наконец закончила, он задал ей вопрос, который мучил его все эти годы.

— Скажи, Стив Брудер тогда все-таки пригласил тебя на наш выпускной?

Она скорчила гримаску.

— Нет. Этот сукин сын пошел туда с Бетти Мороски. Я проревела целую неделю.

— Он просто идиот. Господи, да она тебе и в подметки не годилась.

— Может, и не годилась, — горько усмехнулась Барбара, — но зато давала всем направо и налево, а я — нет. Ладно, наплевать. Расскажи лучше о себе. Чем ты занимался все эти десять лет?

Было бы очень заманчиво рассказать ей о Черепахе, о жизни в холодных небесах и в городских трущобах, о бесчисленных опасностях, о его славе и заголовках газет. Он мог бы похвастаться тем, как ловил Большую Обезьяну во время всеобщего отключения электричества шестьдесят пятого года, рассказать, как спас жизнь и рассудок доктору Тахиону, мог бы с небрежным видом сыпать громкими именами героев и антигероев, тузов, джокеров и знаменитостей всех мастей. Но все это было частью той, другой жизни и принадлежало тузу, который обитал внутри бронированного панциря. Так что он мог предложить Барбаре лишь Томаса Тадбери. Рассказывая ей о себе, он впервые осознал, как уныла и пуста была его «настоящая» жизнь.

Первое свидание перетекло во второе, второе — в третье, и вскоре они уже встречались регулярно. Это ухаживание нельзя было назвать самым захватывающим в мире. В будни они ходили в кино — в «Де Витте» или в «Ликеум», а иногда просто смотрели вместе телевизор и по очереди готовили ужин. По выходным они выбирались в Нью-Йорк, смотрели бродвейские постановки, когда могли себе это позволить, допоздна засиживались в ресторанчиках в китайском или итальянском квартале. Чем больше времени Том проводил с ней, тем отчетливее понимал, что без нее уже не сможет жить дальше.

Оба они любили красное вино, пиццу и рок-н-ролл. В прошлом году Барбара побывала в Вашингтоне вместе с маршем протеста против войны во Вьетнаме, и он тоже был там (внутри своего панциря, разумеется — броня была разрисована символами мира, а роскошная блондинка в джинсах и маечке на тоненьких лямках сидела на его панцире и подпевала антивоенным песням, гремевшим из динамиков). Барбара подружилась с Джиной и Джоуи, а ее родители, похоже, ничего не имели против него. Она обожала бейсбол и была ярой противницей «Янкиз» и горячей поклонницей «Бруклин Доджерс» — как и он. В октябре она сидела рядом с ним на трибуне стадиона «Эббеттс Филд», когда Том Сивер своей подачей принес «Доджерс» победу над оклендской «Эй» в седьмой, решающей игре серии. А месяц спустя он разделил с ней горечь сокрушительного поражения «Макговерн». У них было столько общего!

Но насколько именно — Том понял лишь в День благодарения, когда она пришла к нему на обед. Он отправился на кухню — открыть вино и помешать томящийся на плите соус для спагетти, а когда вернулся, увидел, что она стоит у книжного шкафа и листает «День дикой карты» Джима Бишопа.

— Должно быть, ты очень интересуешься этой темой, — сказала она, кивнув в сторону книг.

Его подборка, посвященная дикой карте, занимала почти три полки. У него было все: все жизнеописания Джетбоя, избранные речи Эрла Сэндерсона, мемуары Арчибальда Холмса, «Шик диких карт» Тома Вольфа, автобиография Циклона, записанная Робином Муром, «Полный альманах тузов» и еще много всего в том же духе. Включая, разумеется, все когда-либо выходившие публикации о Черепахе.

— Да, — сказал он, — она меня всегда… э-э… интересовала. И эти люди тоже. Я хотел бы когда-нибудь познакомиться с человеком с дикой картой.

— Ты уже с ним знаком, — сказала она с улыбкой.

— Как знаком? — Том был смущен и ошарашен. Неужели он чем-нибудь выдал себя? Или это Джоуи рассказал ей? — Это ты о ком?

— О себе, — проговорила Барбара. Должно быть, в глазах у него промелькнуло недоверие. — Знаю, по мне этого не скажешь. Я не туз и не кто-нибудь еще. Вирус мне ничего не сделал, насколько можно судить. Но он у меня есть. Мне тогда было всего два года, так что я не очень хорошо помню. Мама говорила, что я чуть не умерла. Я, должно быть, была настоящей страшилой. Наш доктор сначала решил, что у меня свинка, но мое лицо все продолжало и продолжало распухать, пока я не стала похожа на баскетбольный мяч. Тогда он направил меня в клинику «Гора Синай». В то время там работал доктор Тахион.

— Угу, — пробормотал Том.

— В общем, я выкарабкалась. Опухоль спала всего через пару дней, но меня продержали там целый месяц, делая всякие анализы. Это действительно оказалась дикая карта, но с таким же успехом я могла заразиться и ветрянкой — последствия были бы те же. — Она усмехнулась. — Папа ушел с работы, и мы переехали в Байонну, где нас никто не знал. Тогда все как с ума посходили с этой дикой картой. Я и сама узнала об этом только тогда, когда пошла в колледж. Мама боялась, что я не удержусь и разболтаю о нашем скелете в шкафу.

— Ну и как, разболтала?

— Нет. — Барбара покачала головой. Вид у нее стал странно серьезный. — Я не рассказывала об этом ни одной живой душе. До сегодняшнего вечера.

— А мне почему рассказала? — спросил Том.

— Потому что я тебе верю, — ответила она спокойно.

Ему очень хотелось признаться ей во всем. Потом, каждый раз, вспоминая о том вечере, Том ругал себя за то, что так и не посмел. Кто знает, как все могло бы сложиться?..

Но когда он уже открыл рот, чтобы признаться, чтобы рассказать ей о телекинезе, о Черепахе и о тайне, которую хранила свалка, время словно вдруг повернуло свой бег, и Том вновь очутился в школьном коридоре — стоял напротив нее и отчаянно хотел пригласить ее на выпускной, но почему-то не мог. Он слишком долго хранил свой секрет. Язык отказывался ему подчиняться. Так и не выдавив из себя ни слова, он обнял ее и пробормотал:

— Я рад, что ты сказала мне.

И ушел на кухню собраться с мыслями. Он взглянул на соус, булькающий на плите, и вдруг выключил газ.

— Одевайся, — сказал он ей, вернувшись в комнату. — Планы изменились. Я приглашаю тебя на ужин.

— В ресторан? Куда?

— В «Козырные тузы», — сказал он, поднимая трубку, чтобы заказать столик. — Сегодня вечером мы отправляемся смотреть на тузов.

Они ужинали среди тузов и звезд. Это стоило ему двухнедельного заработка, но он не пожалел об этом — даже тогда, когда метрдотель, едва взглянув на его вельветовый пиджак, отвел их к столику у самой кухни. Еда была почти столь же восхитительной, как сияющие глаза Барбары. Они потягивали аперитив, когда в зале появился доктор Тахион в зеленом бархатном смокинге и с Лайзой Минелли под руку. Том подошел к их столику и взял у обоих автограф на салфетке.

В ту ночь они с Барбарой впервые занимались любовью. Потом она задремала, уютно свернувшись у него под боком, а Том крепко обнимал ее теплое тело, мечтал о том, как они станут жить вместе, и спрашивал себя, какого черта он тянул так долго.

Он облетал озеро в Центральном парке, слушая Спрингстина и закусывая сырными доритос из пакета, когда заметил, что его преследует птеродактиль.

Сквозь телеобъектив Том видел, как он кружит над ним, ловя ветер шестифутовыми крыльями. Том нахмурился, выключил магнитофон и включил динамики.

— ЭЙ! — загремел он. — ТЕБЕ НЕ ЖАРКО, СЫНОК? ТЫ ВЕДЬ РЕПТИЛИЯ, СМОТРИ, ОТМОРОЗИШЬ СВОЮ ЧЕШУЙЧАТУЮ ЗАДНИЦУ!

Птеродактиль что-то пронзительно крикнул в ответ, сделал широкий разворот и приземлился на его панцирь, энергично захлопав крыльями, чтобы не кувырнуться через край.

Том со вздохом взглянул на экран, где птеродактиль, дернувшись, превратился в Малыша Динозавра, который решил оставить последнее слово за собой:

— Смотри, не отморозь свою собственную.

— У меня здесь обогреватели, — сообщил Том.

Мальчишка уже начинал синеть, что было совсем неудивительно: он был в чем мать родила. И явно с трудом удерживался на панцире, довольно широком, но с явным наклоном, а человеческие пальцы не могли цепляться за трещины между листами брони, как когти птеродактиля. Том начал плавный спуск.

— Вот сейчас как сделаю мертвую петлю и сброшу тебя в озеро, будешь знать.

— А я просто превращусь обратно в птеродактиля и улечу, — парировал Малыш Динозавр. Его била крупная дрожь. — Ну и холодина! А я даже не заметил.

В своем человеческом обличье единственный малолетний туз Нью-Йорка представлял собой нескладного тринадцатилетнего подростка с маленькой родинкой на лбу. Он был неловкий и неуклюжий, с взлохмаченными волосами, которые падали на глаза. Безжалостное око камеры во всех нелицеприятных подробностях показывало черные угри у него на носу и большой прыщ в ямке подбородка.

— Куда ты подевал свою одежду? — спросил Черепаха. — Если я высажу тебя в парке, тебя арестуют за оскорбление общественной нравственности.

— Пусть только попробуют, — с самоуверенной юношеской запальчивостью заявил Малыш Динозавр. — Кстати, а ты тут зачем? Летишь на дело? Я мог бы помочь.

— Любитель комиксов! Слышал я, что было, когда ты в прошлый раз взялся кому-то помогать.

— Подумаешь, руку-то ему пришили обратно; Тахион говорит, будет как новенькая. Откуда мне было знать, что тот парень — тайный агент? Если бы я знал, то не стал бы его кусать.

Том улыбнулся, хотя в этом не было ничего смешного. Малыш Динозавр чем-то напоминал ему его самого. В свое время он тоже обожал комиксы.

— Малыш, — начал он. — Ты ведь не все время бегаешь нагишом и превращаешься в динозавров, да? У тебя есть другая жизнь?

— Не собираюсь я открывать тебе тайну моей личности, — быстро отозвался Малыш Динозавр.

— Боишься, что родителям расскажу? — поддел его Том.

Лицо мальчишки покраснело. Все прочие части его тела уже давно были синими.

— Ничего я не боюсь, пердун старый! — выкрикнул он.

— А следовало бы — хотя бы меня для начала. Да-да, я знаю, что ты можешь превратиться в трехфутового тираннозавра и сломать себе зубы о мой панцирь. А мне под силу сломать каждую косточку в твоем теле в двенадцати или тринадцати местах. Или залезть к тебе внутрь и смять твое сердце в кашу.

— Ты так не сделаешь!

— Нет, не сделаю, — согласился Том, — но найдутся такие, кто сделает. Ты слишком много о себе возомнил, сопляк малолетний. Черт побери, плевать мне, в какого игрушечного динозавра ты можешь превратиться, но пуля все равно может тебя убить.

Малыш Динозавр надулся.

— Иди ты к черту, — буркнул он.

«Ну вот, я чуть было все не испортил».

— Послушай, — примирительным тоном начал Том. — Я просто хотел рассказать тебе о том, чему я сам научился на собственных шишках. Я не хочу, чтобы ты слишком увяз во всем этом. Ты — Малыш Динозавр, и это замечательно, но ты еще и… э-э… тот, кто ты есть на самом деле. Не забывай об этом. В каком ты классе?

— Вы что, сговорились все, что ли? — простонал мальчишка. — Только не вздумай говорить мне об алгебре!

— Об алгебре? — недоуменно переспросил Том. — Я и не думал говорить об алгебре. Учеба тоже важна, но вовсе не в ней заключается смысл жизни. Заводи друзей, черт побери, ходи на свидания и непременно, слышишь, непременно побывай на своем выпускном вечере. Если ты умеешь превращаться в бронтозавра величиной с добермана, это еще не значит, что ты сможешь получить все, чего хочешь в жизни, понимаешь?

Они с негромким шлепком приземлились на припорошенный снегом лужок. Торговец горячей выпечкой, стоявший со своим лотком неподалеку, во все глаза смотрел на бронированный панцирь и на дрожащего от холода голого мальчишку наверху.

— Ты слышал, что я сказал? — спросил Том.

— Да. Ты прямо как мой папаша. Вы, старые зануды, вечно считаете, будто знаете все на свете.

Его срывающийся нервный смешок перешел в протяжное драконье шипение: кости и мышцы преобразились на глазах и вытянулись, мягкая кожа загрубела и стала чешуйчатой. С большим изяществом маленький трицератопс сложил на крышу панциря кучку протокопролита, скатился на землю и зашагал по лугу, гордо задрав вверх трехрогую голову.

Тот год был самым лучшим в жизни Томаса Тадбери Чего нельзя сказать о Великой и Могучей Черепахе.

Герои комиксов, судя по всему, могли вообще прекрасно обходиться без сна. В настоящей жизни все обстояло далеко не так просто. С девяти утра до пяти вечера Том работал, а свою черепашью жизнь вел по ночам и в выходные, но теперь все его свободное время занимала Барбара. Вот почему бронированный панцирь становился на Манхэттене все более и более редким зрелищем.

Дело закончилось тем, что в один прекрасный день Том Тадбери с легким потрясением осознал, что не навещал свои панцири на свалке вот уже три с половиной месяца. Поводом для этого стала небольшая заметка на двадцать четвертой странице «Таймс», заголовок которой гласил: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЧЕРЕПАХА. ВОЗМОЖНО, ОН МЕРТВ». Ниже сообщалось о том, что за последние несколько месяцев Черепаха не ответил ни на один из вызовов (Том действительно давно не включал свой приемник) и что доктор Тахион серьезно обеспокоен и даже несколько раз давал объявления в газеты с предложением награды за любые сведения о Черепахе (он никогда не читал объявления).

Следовало сесть в панцирь и наведаться в клинику. Но у Тома не было времени. Он пообещал Барбаре помочь отвезти ее класс на экскурсию на Медвежью гору, и через два часа они должны были выезжать. Поэтому он отправился в ближайшую телефонную будку и позвонил в клинику.

— Кто говорит? — раздраженно осведомился Тахион, когда его наконец подозвали к телефону. — У нас здесь очень много дел, и я не могу тратить время на людей, которые отказываются представляться.

— Это Черепаха, — сказал Том. — Я хотел сказать вам, что я жив и здоров.

В трубке повисло молчание.

— Ваш голос не похож на голос Черепахи, — наконец отозвался Тахион.

— Аудиосистема в панцире сделана таким образом, чтобы искажать мой голос. Поэтому он и не похож на голос Черепахи. Но я — Черепаха.

— Докажите.

Том вздохнул.

— Господи, ну вы и зануда. Хотя этого и следовало ожидать. Десять лет назад вы плакались мне на свою сломанную руку, хотя сами же во всем и были виноваты. Вы же не предупредили меня, что собираетесь спрятаться под погрузчиком. Я ведь не телепат, в отличие от некоторых.

— Но я ведь не просил тебя разносить полсклада, это была твоя инициатива, — парировал Тахион. — Тебе повезло, что я не превратился в блин. Человеку с твоими способностями следовало бы… — Он запнулся. — Ты действительно Черепаха.

— Угу.

— Куда ты запропастился?

— Я просто был счастлив. Не беспокойтесь, я буду показываться время от времени. Хотя не так часто, как прежде. Я очень занят. Думаю, я скоро женюсь. Как только наберусь храбрости и сделаю ей предложение.

— Поздравляю, — сказал Тахион. Голос у него был довольный. — И кто же эта счастливица?

— Э, не скажу. Но вы ее знаете. Она — одна из ваших давних-предавних пациенток. Когда ей было два года, она переболела дикой картой. Ничего серьезного. Даже никаких следов не осталось. Я бы пригласил вас на свадьбу, Таки, но тогда игре конец, верно? Может быть, если у нас родится сын, мы назовем его в вашу честь.

В трубке повисла долгая зловещая тишина.

— Черепаха, — проговорил наконец инопланетянин странно ровным голосом. — Нам надо поговорить. Можешь выкроить время, чтобы заглянуть в клинику? Я приму тебя в любой момент.

— Я страшно занят.

— Это очень важно, — не уступал Тахион.

— Ну ладно, ладно. Только это будет поздно вечером. Но не сегодня, сегодня я буду слишком усталым. Завтра скажем, после Джонни Карсона.[9]

— Согласен, — сказал Тахион. — Я встречу тебя на крыше.

Теперь свадьба уже точно должна была закончиться. Что ж, следовало бы поблагодарить Малыша Динозавра хотя бы за это; маленький поганец отвлек его от тягостных мыслей.

Панцирь медленно летел над Бродвеем по направлению к Таймс-сквер, но всеми мыслями Том сейчас находился на другом берегу Нью-Йоркской бухты, в Топ-Хэт-Лаундж. В последний раз он был там, когда праздновали свадьбу Джоуи и Джины. Он был у них шафером и помнил все до мельчайших подробностей, начиная от тисненых обоев и заканчивая вкусом пряного польского соуса и музыкой, которую играл оркестр.

Барбара, наверное, надела подвенечное платье своей бабушки. Она как-то раз показала его ему — десять лет назад. Какое у нее было лицо, когда она провела рукой по старинному кружеву…

Его воображение услужливо подсунуло непрошеную картину. Барбара в подвенечном платье, ее русые волосы под вуалью, ее счастливое лицо.

«Я согласна».

А рядом с ней — Стив Брудер. Высокий, темноволосый, прекрасно сложенный. Этот сукин сын сейчас выглядел едва ли не лучше, чем в школе. С мальчишеской улыбкой и щегольскими усиками в стиле Тома Селлека. В смокинге он, должно быть, выглядит совершенно неотразимо. Вместе они составляют потрясающую пару.

И ребенок у них выйдет всем на загляденье.

Надо пойти. Подумаешь, не ответил на приглашение, они ведь все равно пустят его. Бросить панцирь на свалке, да хоть в эту чертову реку, если уж на то пошло, сесть в машину, и он окажется там в два счета. Будет танцевать с невестой, и улыбаться ей, и пожелает ей счастья — всего счастья в мире. И пожмет руку счастливому жениху.

У Брудера было профессиональное рукопожатие. Теперь он занимался недвижимостью, в основном в Вихокене и Хобокене; он вовремя сообразил, что к чему, и, когда в одно прекрасное утро все яппи Манхэттена, проснувшись, обнаружили, что от Нью-Джерси их отделяет только Гудзон, оказался во всеоружии. Зашибал бешеные деньги и рассчитывал к сорока пяти стать миллионером. Он сам рассказал об этом Тому в тот злосчастный вечер, когда Барбара пригласила их обоих на ужин. Представительный и самоуверенный, с озорной мальчишеской улыбкой, без пяти минут миллионер, он дал понять, что и его жизненный путь тоже не усыпан розами: его новый телевизор что-то забарахлил; может быть, Том его посмотрит, а? В память о былых временах.

В начальной школе они как-то обменялись рукопожатием, и Стив стиснул пальцы так сильно, что Том упал на колени, обливаясь слезами. Теперь они оба были далеко не мальчишками, но отточенное, натренированное рукопожатие Стива Брудера до сих пор было куда крепче, чем нужно. Ему нравилось, когда его собеседник морщился.

«Вот бы Черепаха пожал ему руку», — кровожадно подумал Том. Он взял бы его ладонь в свои мысленные руки и по-дружески стиснул ее, совсем легонько, так, чтобы рука смялась и искривилась, чтобы эта гладкая загорелая кожа полопалась, а пальцы хрустнули, как деревянные китайские палочки, и обломки костей вылезли из окровавленной плоти. Черепаха мог бы дергать его поганую руку вверх-вниз, пока она не выскочила бы из сустава, а потом повырывал бы ему все пальцы один за другим. «Она любит меня, она любит меня, она любит меня, она любит меня, она любит МЕНЯ».

У Тома пересохло во рту, к горлу подступала тошнота, голова шла кругом. Он открыл холодильник и вытащил банку пива. Оно показалось ему необыкновенно вкусным Панцирь пролетал над притонами Таймс-сквер. Его глаза безостановочно перескакивали с экрана на экран. Пип-шоу и порнотеатры, магазины для взрослых, настоящий секс на сцене, неоновые вывески, которые кричали: «ДЕВУШКИ, ОБНАЖЕННЫЕ ДЕВУШКИ», «САМОЕ ГОРЯЧЕЕ ШОУ В ГОРОДЕ», «ОБНАЖЕННЫЕ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЕ МОДЕЛИ», проститутки мужского пола в джинсах и ковбойских шляпах, сутенеры в длинных пальто с опасными бритвами в карманах, вульгарные уличные девицы в ажурных чулках и кожаных юбках. А отчего бы ему не подцепить какую-нибудь шлюху, в самом буквальном смысле? Поднять ее футов на двадцать над землей, заставить показать свой товар лицом, прямо здесь, в центре Таймс-сквер. То-то будет туристам развлечение. А почему бы и нет? Пускай у Брудера сейчас первая брачная ночь с Барбарой. А у Черепахи будет своя собственная брачная ночь.

Он сделал еще глоток пива.