Квартира в Париже Фоли Люси

Copyright © 2022 by Lost and Found Books

© А. Драган, перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Пятница

Его пальцы порхают над клавиатурой. Необходимо все записать. Эта история: она его прославит. Бен закуривает еще одну сигарету. Кажется, немного банально курить в Париже «Житан», но ему действительно нравится их вкус. И что уж скрывать, ему нравится, как он выглядит, когда курит.

Он сидит перед окнами квартиры, выходящими на центральный двор. Все вокруг погружено в темноту, только слабое зеленоватое свечение одинокой лампы нарушает мрак. Это красивый дом, но в его сердцевине что-то прогнило. И теперь повсюду слышится испускаемое им зловоние.

Ему нужно поскорее убраться отсюда. Он и так уже злоупотребил гостеприимством. Неужели Джесс не могла выбрать лучшего времени для визита. Даже не удосужилась ему сообщить. Она не стала вдаваться в подробности по телефону, но явно что-то случилось; какие-то неприятности в том паршивом баре, где она сейчас работает. У его сводной сестры настоящий талант появляться в самое неподходящее время. Она как маячок, сигнализирующий об опасностях: кажется, они преследуют ее повсюду. У нее никогда не получалось просто играть по правилам. Она никогда не понимала, насколько проще становится жизнь, если просто давать людям то, чего им хочется, и говорить то, что они хотят услышать. Но нужно признать, он действительно предлагал ей «остаться, если захочет», но на самом деле он не это имел в виду. Но Джесс поймала его на слове.

Когда он видел сестру в последний раз? Он всегда чувствовал себя виноватым, когда вспоминал о ней. Должен ли он быть рядом, присматривать за ней?.. Она ведь хрупкая, Джесс. Или точнее сказать, ранимая, люди просто не сразу это замечают. Она, как броненосец: под жестким панцирем нежное тело.

В любом случае нужно позвонить ей, проинструктировать. Он оставляет сестре голосовое сообщение: «Привет Джесс, значит, адрес такой: Рю де Амант, двенадцать. Поняла? Третий этаж».

Его глаза различают какое-то движение во дворе под окнами. Кто-то быстро пересекает двор. Почти бегом. Бен улавливает только смутные очертания фигуры, но не может распознать, кто это. Есть в этом что-то странное. В крови закипает адреналин.

Он вспоминает, что все еще записывает голосовое сообщение, и отводит взгляд от окна. «Просто позвони в звонок. Я буду ждать тебя…»

Он замолкает. Колеблется, прислушивается.

Шум.

Топот шагов по лестничной площадке… приближающихся к двери в квартиру.

Шаги затихают. Там кто-то есть, снаружи. Бен ждет стука. Ничего не происходит. Тишина. Тяжелая тишина, напряженная, как затаенное дыхание.

Странно.

А потом еще один звук. Он затаился и навострил уши, внимательно вслушиваясь. И вот снова. Металл по металлу, лязг ключа. Затем щелчок, ключ в замочной скважине. Он смотрит, как поворачивается замок. Кто-то отпирает его дверь снаружи. Кто-то, у кого есть ключ, но незачем приходить сюда без приглашения.

Ручка опускается вниз. Со знакомым протяжным скрипом открывается дверь.

Он кладет телефон на кухонный стол, забыв о голосовом сообщении. Выжидает и тупо наблюдает, как распахивается дверь.

В комнату входит человек.

– Что вам нужно? – спрашивает Бен. Спокойно, рассудительно. Ничего не скрывая. Ничего не опасаясь. По крайней мере, пока. – И почему…

Внезапно Бен видит, что в руках у незваного гостя.

И сейчас… Сейчас ему уже страшно.

СПУСТЯ ТРИ ЧАСА

Ради бога, Бен. Возьми трубку. Я уже все сиськи себе отморозила. Мой «Евростар» выехал из Лондона с опозданием в два часа; я должна была прибыть в половину десятого, но уже перевалило за полночь. И сегодня холодно, здесь, в Париже, даже холоднее, чем в Лондоне. Сейчас только конец октября, а у меня изо рта пар идет и ноги окоченели. Трудно поверить, что всего пару недель назад стояла сильная жара. Мне нужно подходящее пальто. Но, видимо, я слишком многого хочу от жизни.

Я уже, наверное, раз десять позвонила Бену: когда «Евростар» прибыл на путь. Безуспешно. Он не ответил ни на одно из моих сообщений. Большое спасибо, братец.

Он сказал, что будет на месте. «Сообщи, когда приедешь», – записал Бен в голосовом. «Просто позвони в звонок».

Что ж, я здесь. В тускло освещенном тупике, вымощенном булыжником, – не иначе как признак серьезного, респектабельного района. Передо мной многоквартирный дом, он стоит в самом конце улицы, сам по себе.

Я оглядываюсь на пустую дорогу. Рядом с припаркованной машиной промелькнула тень. Я отхожу в сторону, чтобы получше ее рассмотреть. Это… Прищуриваюсь, стараясь разглядеть очертания. Могу поклясться, что там кто-то есть, притаился за машиной.

Я вздрагиваю, когда в нескольких кварталах от меня сирена разрывает тишину. Но потом вой постепенно затихает. Сирена здесь звучит по-другому, не так, как дома – «ни-но, ни-но», а как-то по-детски, – но это все равно заставляет сердце биться быстрее.

Я оглядываюсь на тень за припаркованной машиной. Теперь я не могу различить никакого движения, даже не могу разглядеть ту фигуру, которую, как мне казалось, я видела до этого. Может, просто так падал свет.

Снова смотрю на дом. Другие дома на этой улице прекрасны, но этот перещеголял их всех. Стоящий в стороне от улицы, за большими воротами, обнесенный с двух сторон высокой стеной, с милым палисадником. Пять этажей – я посчитала – огромные окна, кованые балконы. Разросшийся по фасаду плющ ползет вверх. Если вытянуть шею, то можно увидеть террасу на крыше, острые очертания деревьев и темные контуры кустарников на фоне ночного неба.

Я еще раз проверяю адрес. Рю де Амант, двенадцать. С адресом я определенно не промахнулась. Не могу поверить, что Бен живет в таком шикарном месте. Он упоминал, что найти квартиру ему помог какой-то университетский приятель. Что сказать, Бен всегда умел удачно устроиться. Неудивительно, что это место его заворожило. Хотя он сам тоже не промах. Журналисты, очевидно, зарабатывают больше барменов, но не настолько же.

На железных воротах медный дверной молоток в виде львиной головы: толстое металлическое кольцо зажато в оскале зубов. Ворота венчает щетина шипов – не перелезть. И по обе стороны высокого забора осколки стекла; попытаешься пролезть, покалечишься. Уровень безопасности разительно контрастирует с изящностью здания.

Я поднимаю дверной молоток, холодный и тяжелый, и роняю его. Раздавшийся грохот эхом отскакивает от брусчатки, намного громче, чем я ожидала. Здесь так тихо и темно, даже не верится, что я в том же суматошном городе, который проезжала сегодня днем: все эти яркие огни, народ, люди, выходящие из баров и ресторанов. Я вспоминаю район вокруг того огромного собора на холме, «Сакре-Кёр», под которым я проезжала всего двадцать минут назад: с толпами туристов, делающих селфи, и подозрительными парнями в пуховиках, шныряющими между ними, готовыми стащить кошелек или два. В памяти встают улицы, по которым шла, с неоновыми вывесками, громкой музыкой, круглосуточной едой, толпой людей, выходящей из баров, с очередями в клубы. Это другая вселенная. Я оглядываюсь назад: ни души. Только шорох сухого плюща. Издалека доносится гул дороги, гудки автомобильных клаксонов – но такие приглушенные, будто они не осмеливаются вторгнуться в этот рафинированный, почти безмолвный мир.

Меня мало что заботило, пока я тащила свой чемодан через весь город. В основном я беспокоилась лишь о том, как бы меня не ограбили и чтобы сломанное колесико чемодана не застряло и не вывело меня из себя. Но теперь, впервые, до меня доходит: я здесь, в Париже. В другом городе, в другой стране. У меня получилось. Мне удалось оставить свою прошлую жизнь позади.

В одном из верхних окон вспыхивает свет. Подняв глаза, я вижу стоящую там темную фигуру, силуэт головы и плеч. Бен? Хотя будь это он, наверняка помахал бы рукой. Я стою в свете уличного фонаря, так что братец наверняка видит меня. Но фигура у окна стоит неподвижно, как статуя. Черты лица не разобрать. Непонятно, мужчина это или женщина. Но кто-бы это ни был, он наблюдает за мной. И наверное, на то есть причина. Уверена, я выгляжу довольно жалко и нелепо со своим сломанным чемоданом, который вот-вот раскроется, несмотря на обмотанный вокруг него трос. Странное чувство – осознавать, что меня могут видеть, а я нет. Я отвожу глаза.

Ага. Справа от ворот небольшая панель с номерами и встроенным в нее объективом. Должно быть, массивный дверной молоток с львиной головой просто для виду. Нажимаю кнопку третьего этажа, этажа Бена. И жду, когда его голос затрещит в домофоне.

Ответа нет.

Кто-то стучит в парадную дверь. Довольно громко, так что Бенуа, мой серебристый уиппет вскакивает и заливается лаем.

– Arrete ca! – кричу я. – Перестань.

Бенуа обиженно скулит, но потом замолкает. Пес глядит на меня, и в его темных глазах читается смятение. Мой голос тоже изменился – слишком пронзительный, слишком громкий. В наступившей тишине я отчетливо слышу свое собственное дыхание, отрывистое и тяжелое.

Никто никогда не пользуется дверным молотком. Разве только тот, кто здесь впервые. Я подхожу к окнам, что смотрят во двор. Улицы отсюда не разглядишь, но видна парадная дверь, так что, если кто-нибудь войдет, я замечу. Но никто не заходит, а прошло уже несколько минут. Очевидно, это не тот, кого, по мнению консьержки, стоит впускать. Хорошо. Что ж… Хоть я и недолюбливаю эту женщину, но ей можно доверять, по крайней мере, в этом.

Можно жить в Париже в самой дорогой квартире, но городские маргиналы все равно будут время от времени прибиваться к вашей двери. Наркоманы, бродяги. Шлюхи. Пигаль, район красных фонарей, совсем недалеко отсюда, он цепляется за рукав Монмартра. Здесь, наверху, в этой многомиллионной крепости с видом на городские крыши и Эйфелеву башню, я всегда чувствовала себя в относительной безопасности. Я могу не обращать внимания на грязь под золотом. Я научилась закрывать на это глаза. Обычно. Но сегодня… все иначе.

Я иду взглянуть на себя в зеркало, что висит в коридоре. Внимательно изучаю свое отражение. Не так уж плохо для пятидесяти. Мне удалось хорошо сохраниться, возможно, потому что я взяла на вооружение французский метод поддержания формы. Что, по сути, означает всегда оставаться голодной. В любой час дня я выгляжу безупречно. Идеальная помада. Без нее я никогда не выхожу из квартиры. Шанель La Sompteuse: мой фирменный цвет. Холодный, царственный, он как бы предупреждает всякого: «держись подальше». Стрижка – блестящий черный боб, который каждые шесть недель подстригает Дэвид Малле в Нотр-Дам-де-Виктуар. Форма доведена до совершенства, каждый седой волосок тщательно скрыт. Жак, мой муж, однажды абсолютно ясно дал понять, что не потерпит женщин, которые позволяют себе седеть. Даже если он и не всегда здесь, чтобы этим восхищаться.

Я ношу то, что считаю своей униформой. Мои доспехи. Шелковая рубашка, темные узкие брюки элегантного покроя. На моей шее шелковый шарф «Эрме» с ярким рисунком, он отлично маскирует любое разрушительное воздействие времени на нежную кожу. Недавний подарок Жака, он любит красивые вещи. Такие, как эта квартира. Такие, какой была и я до того, как имела неосторожность постареть.

Идеально. Как всегда. Как и ожидалось. Но я чувствую себя грязной. Запятнанной тем, что пришлось совершить этим вечером. В зеркале поблескивают мои глаза. Единственное, что меня выдает. Хотя лицо тоже изможденное – если присмотреться повнимательнее. Я даже худее, чем обычно. В последнее время нет надобности в диете, не нужно тщательно отслеживать каждый бокал вина или кусочек круассана. Я не могу вспомнить, что ела сегодня утром на завтрак; да и помнила ли я вообще о еде. С каждым днем мой пояс затягивается свободнее и все сильнее выпирают ребра.

Я снимаю шарф. Мне под силу повязать шарф не хуже любой коренной парижанки. По нему вы узнаете во мне одну из них, одну из этих роскошных богатых женщин с их маленькими собачками и отличным воспитанием.

Читаю сообщение, которое отправила Жаку прошлой ночью. Bon nuit, mon amour. Tout est bien ici. «Спокойной ночи, моя любовь. Здесь все спокойно».

Все спокойно. ХА.

Не понимаю, как до этого дошло. Но я точно знаю: все началось с того момента, как он появился здесь. Переехал на третий этаж. Бенджамин Дэниелс. Он все разрушил.

Я достаю свой телефон. Когда я проверяла в прошлый раз, от Бена по-прежнему не было никаких вестей. Последний раз он выходил на связь в «Евростаре»: «Уже в пути!» И потом: «На Северный Вокзал! У тебя есть аккаунт в Убер?!!!» Братец решил расщедриться и прислать за мной такси. Наверное, стоило воспользоваться предложением, особенно когда при тебе огромный гребаный чемодан.

Мне пришло новое сообщение. Только оно было не от Бена.

«Ты, глупая маленькая сучка. Думаешь, тебе сойдет с рук все, что ты натворила?»

Черт. В горле внезапно пересохло. Я удаляю сообщение и вношу номер в черный список.

Навестить брата – было спонтанным решением. Когда я позвонила Бену и сообщила, что еду, он не казался взволнованным. Правда, у него было мало времени, чтобы все переварить. Но с другой стороны, я всегда думала, что для меня кровные узы гораздо важнее, чем для моего брата. На прошлое Рождество я предложила нам вместе потусоваться, но он сказал, что занят. «Катаюсь на лыжах», – ответил Бен. Даже не знала, что он умеет кататься на лыжах.

Иногда кажется, что он стесняется меня. Я напоминаю ему о прошлом, а он предпочел бы отрезать себя от всего этого.

Мне пришлось объяснить, что я в отчаянном положении. «Надеюсь, это на месяц или два, и я оплачу дорогу, – пообещала я. – Как только встану на ноги. Я найду работу». Да. Такую, где не задают слишком много вопросов. Хотя вот так ты и попадаешь в заведения вроде тех, где раньше работала я, – не так уж много мест, куда тебя возьмут, несмотря на твои дерьмовые рекомендации.

До сегодняшнего дня я работала в баре «Копакабана» в Брайтоне. Неестественно огромные чаевые компенсировали все издержки. Частенько орава придурковатых банковских менеджеров из Лондона справляла предстоящую свадьбу какого-нибудь Дика, Гарри или Тобиаса и забивала на то, чтобы верно пересчитывать банкноты – а может, для таких парней это была сущая мелочь. Но с сегодняшнего дня я безработная. Снова.

Я нажимаю на звонок второй раз. Нет ответа. Все окна в доме снова стали темными – даже то, что зажглось в прошлый раз. Господи. Он же не мог лечь спать и совершенно забыть обо мне… или мог?

Под остальными кнопками есть подписанная курсивом: Консьержка. Как в отеле: очередное подтверждение, что место действительно престижное. Я нажимаю кнопку, жду. Никто не отвечает. Я все представляю, как кто-то смотрит на мое маленькое видеоизображение, оценивает, а затем решает не открывать.

Я снова поднимаю тяжелый молоток и несколько раз стучу им по дереву. Звук удара разносится по улице: кто-то должен его услышать. Я засекаю только собачий лай, доносящийся откуда-то из глубины дома.

Жду пять минут. Никто не приходит.

Черт.

Позволить гостиницу я себе не могу. У меня не хватает денег, чтобы вернуться обратно в Лондон, и даже, если бы и были, я ни за что бы не вернулась. Какие есть варианты… Пойти в бар… и подождать?

За спиной раздаются шаги, они гулко отдаются по брусчатке. Бен? Я оборачиваюсь, ожидая, что мой брат сейчас рассыпется в извинениях, скажет, что выскочил за сигаретами или еще за чем-нибудь. Но направляющаяся ко мне фигура не мой брат. Слишком высокий, слишком широкоплечий, на голову натянут капюшон с мехом. Он двигается быстро, уверенной походкой. Я крепче сжимаю ручку своего чемодана.

В нем все мои вещи.

Теперь он всего лишь в нескольких метрах от меня, достаточно близко, чтобы при свете уличного фонаря я могла разглядеть блеск его глаз под капюшоном. Он достает что-то из кармана. Мне становится не по себе. И теперь я замечаю. Что-то строе, металлическое поблескивает в его руке.

Я наблюдаю за ней с экрана домофона, за этой незнакомкой у ворот. Что она здесь делает? Она снова жмет на звонок. Наверное, заблудилась. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: ей здесь не место. Хотя девчонка и выглядит уверенной, видно, во что бы то ни стало решила сюда попасть. Теперь она таращится в объектив. Я не впущу ее. Не могу.

Я охраняю ворота этого дома. Сижу здесь в своей будке: крошечном домике в углу двора, который, может двадцать раз поместится в квартирах надо мной. Но, по крайней мере, эта коморка моя. Мое личное пространство. Мой дом. Многие так бы его не назвали. Если сесть на раскладушку, то руками можно дотянуться до всех углов комнаты одновременно. С земли и с крыши тянет сыростью, а окна не защищают от холода. Но есть четыре стены. И у меня есть место для фотографий, напоминающих о когда-то прожитой жизни, маленькие реликвии, что удалось сохранить, и за которые я держусь, когда наваливается одиночество; есть место для цветов, которые я через день собираю во дворике, так что здесь есть что-то живое и свежее. При всех своих недостатках, это место дает чувство защищенности. Больше у меня ничего нет.

Я снова всматриваюсь в лицо на экране домофона. Свет выхватывает его из темноты, и оно вдруг кажется мне знакомым: резкая линия носа и челюсти. Но красноречивее внешности то, как она двигается, как озирается вокруг. Эти хищнические повадки напоминает мне кое-кого. Это веская причина не впускать ее. Я не люблю незнакомцев. Не люблю перемен. Они не сулят ничего хорошего. Он доказал это: заявился сюда со своими вопросами, очаровывая всех и вся. Человек, который поселился в квартире на третьем этаже: Бенджамин Дэниелс. После его приезда все изменилось.

Он идет прямо на меня, этот парень в куртке. Заносит руку. Снова сверкнуло лезвие. Черт. Я собираюсь развернуться и убежать – по крайней мере, на несколько метров от него…

Но подождите, нет, нет…Теперь я вижу, что предмет в его руке – не нож. Это айфон в металлическом корпусе. Выдыхаю и, охваченная внезапным приступом усталости, прислоняюсь к своему чемодану. Я весь день на взводе, неудивительно, что шарахаюсь от всего подряд.

Парень кому-то звонит. Мне удается разобрать тоненький голосок на другом конце провода; по-моему, женский. Парень распаляется, говорит все громче и громче, и в конце концов уже орет в трубку. Понятия не имею о чем речь, но не надо быть знатоком французского, чтобы догадаться: это явно не дружеская беседа.

Закончив свою тираду, он убирает телефон в карман. И яростно выплевывает одно слово: Putain[1].

Я понимаю, что это значит. По французскому у меня была двойка, но однажды я просмотрела все ругательства и заучила самые интересные. Шлюха: вот что это означает.

Парень поворачивается и снова идет в мою сторону. Но на этот раз я понимаю, он идет не на меня, а к воротам дома. Посторонившись, я снова ощущаю себя полной идиоткой из-за того, что меня взбудоражила такая мелочь. Но что поделать, я привыкла быть начеку и всегда держу ухо востро, на всякий случай.

– Bonsoir[2], – начинаю я, демонстрируя свое лучшее произношение и самую обезоруживающую улыбку. Может быть, этот парень впустит меня, и я смогу подняться на третий этаж и постучать в квартиру Бена. Может быть, у него просто не работает звонок или еще что.

Парень не отвечает. Он просто поворачивается к кнопкам рядом с воротами и набирает несколько цифр. Наконец он удостаивает меня взглядом. И это не самый дружелюбный взгляд. Я улавливаю запах алкоголя, кислый и мерзкий. Такое дыхание у большинства завсегдатаев в «Копакабане».

Я снова улыбаюсь.

– Э-э… excuse moi?[3] Пожалуйста, эм – можете помочь, я ищу своего брата Бена: Бенджамина Дэниелса…

Будь у меня хоть капля таланта Бена, его обаяния… «Бенджамин Красноречивый», так называла его мама. У него всегда получалось заставить любого действовать в своих интересах. Может быть, именно поэтому он был журналистом в Париже, пока я горбатилась на парня по прозвищу Извращенец в захолустном баре в Брайтоне, где по выходным устраивали мальчишники, а по будням выпивали местные забулдыги.

Парень медленно поворачивается ко мне.

– Бенджамин Дэниелс, – произносит он. Не вопросительно: просто повторяет. Но в его голосе сквозит гнев или, может, страх. Он знает, о ком я говорю. – Бенджамина Дэниелса здесь нет.

– Что значит, «его здесь нет», – спрашиваю я. – Он дал мне этот адрес. Он живет на третьем этаже. Не могу до него дозвониться.

Мужчина отворачивается. Я смотрю, как он открывает ворота. Наконец он опять смотрит на меня, и я думаю: может быть, он все-таки мне поможет. Затем на английском с акцентом он очень медленно и громко произносит:

– Отвали, малышка.

Прежде чем я успеваю ответить, раздается скрежет металла, и я отскакиваю назад. Он захлопнул ворота прямо перед моим носом. Когда звон в ушах затихает, я слышу лишь свое дыхание, отрывистое и тяжелое.

Но он помог мне, хотя сам и не догадывается об этом. Я выжидаю еще немного, еще раз оглядываюсь на улицу. Затем набираю те же цифры, которые парень набрал несколько секунд назад. 7561. Ура: маленький огонек вспыхивает зеленым, раздается щелчок механизма – ворота открываются. Волоча за собой чемодан, я проскальзываю внутрь.

Merde.[4]

Только что я услышала его имя, там, в ночи, и навострила уши. Почему-то я лежу на одеяле, а не под ним. На ощупь волосы влажные, подушка холодная и мокрая. Я вся дрожу.

Я что-то слышу? Или мне почудилось? Его имя… оно преследует меня повсюду?

Нет, его на самом деле произнесли. Женский голос, доносится из открытого окна моей спальни. Каким-то образом я услышала, даже на четвертом этаже. Каким-то образом я услышала его сквозь гул белого шума в своей голове.

Кто она такая? Почему спрашивает о нем?

Я сажусь, подтягиваю костлявые колени к груди и тянусь за doudou[5], месье Гасом, старой игрушкой-пингвином, до сих пор держу его у подушки. Прижимаю пингвина к себе, пытаясь успокоиться, зарывшись лицом в его мягкое тельце. Так же, как в детстве, когда мне снился плохой сон. Ты больше не малютка, Мими. Так он сказал, Бен.

Комната утопает в синем лунном свете. Почти полнолуние. В углу я могу разглядеть свой проигрыватель и футляр с виниловыми пластинками. Стены в этой комнате я выкрасила в такой темно-фиолетовый цвет, что они вообще не отражают никакого света, но плакат, висящий напротив меня, кажется светится. Это Синди Шерман; я была на ее выставке в Помпиду в прошлом году. Меня поразили ее работы: оригинальные и глубокие. Это как раз то, что я пытаюсь выразить в своей живописи. На постере «Фильма без названия #3» на ней короткий черный парик, она смотрит на тебя как одержимая, будто собирается съесть твою душу. «Putain!» – захохотала моя соседка по квартире Камилла, когда впервые увидела плакат. «А что если ты приведешь какого-нибудь парня? Ему придется смотреть на эту злую сучку, пока ты трахаешься? Он точно собьется с ритма». Да неужто это случится, подумала я тогда. Двадцать лет, а ты все девственница. Хуже. Девственница из католической школы.

Я смотрю на Синди, черные тени, как синяки вокруг глаз, рваная стрижка, почти как у меня, после того, как я обкорнала волосы ножницами. Словно смотришься в зеркало.

Я поворачиваюсь к окну и смотрю вниз, во двор. В будке консьержки горит свет. Неудивительно: это любопытная старая сука никогда ничего не забывает. Выползает из темных углов. Всегда наблюдает, всегда рядом. Смотрит на тебя так, словно знает все твои секреты.

Этот дом выстроен в форме буквы U. Моя спальня находится на одном конце U, так что, если посмотреть вниз по диагонали, то можно заглянуть в его квартиру. Почти два месяца каждый вечер он сидел за своим столом и работал допоздна при включенном свете. Я позволяю себе чуток за ним подсматривать. Ставни открыты, но свет выключен, письменный стол абсолютно пустой. Я отвожу взгляд.

Соскользнув с кровати, на цыпочках выхожу в гостиную, стараясь не споткнуться о вещи, разбросанные Камиллой – будто здесь продолжение ее спальни: валяющиеся журналы и свитера, грязные кофейные чашки, флакончики лака для ногтей, кружевные бюстгальтеры. Здесь из высоких окон открывается вид прямо на главный вход. Ворота открываются. Темная фигура проскальзывает в щель. Когда она выходит на свет, я могу ее разглядеть: женщина, которую я никогда раньше не видела. Нет, говорю я про себя. Нет, нет, нет, нет. Уходи. Рев в моей голове становится все громче.

– Ты слышала этот стук?

Я поворачиваюсь. Putain. Камилла развалилась на диване, в руках тлеет сигарета, на подлокотник она закинула ноги в сапогах из искусственной кожи на двенадцатисантиметровых каблуках. Когда она пришла? Как долго пряталась там, в темноте?

– Я думала, тебя нет дома, – говорю я. Обычно, если она идет в клуб, то тусит до рассвета.

– Oui.[6] – Она пожимает плечами, затягиваясь сигаретой. – Вернулась двадцать минут назад. – Даже в полумраке я могу разглядеть, как она отводит глаза. Обычно она сразу рассказывала какую-нибудь историю о потрясающем новом клубе, или о парне, из постели которого только что выпрыгнула, включая чрезмерно подробное описание его члена или того, как искусно он им пользовался. Мне часто казалось, что я живу не сама, а через Камиллу. Хотя я и благодарна ей, что хоть кто-то решил потусоваться со мной. Когда мы встретились в Сорбонне, она призналась мне, что ей нравится коллекционировать людей, и я заинтересовала ее своей «жгучей энергией». Но во времена полного отчаяния я подозревала, что, вероятно, все же дело было в квартире.

– Где ты была? – спросила я, пытаясь говорить нормальным голосом.

Она пожимает плечами.

– Тут, рядом.

Я чувствую, что с ней что-то происходит, она что-то умалчивает. Но в этот миг я не могу думать о Камилле. Гул в моей голове внезапно заглушает все мысли.

Есть только одно, что я знаю наверняка. Все, что здесь произошло, случилось из-за него: Бенджамина Дэниелса.

Я стою в темном внутреннем дворике. Плющ здесь совсем сошел с ума, вьется, захватывая все новые и новые территории, уже добрался до четвертого этажа, опутывает все окна, проглатывает водосточные трубы, спутниковые тарелки. Впереди между клумбами, засаженными разными кустами и деревьями, короткая тропинка. Воздух наполнен сладковатым запахом опавших листьев, свежевскопанной земли. Справа от меня что-то вроде будки, чуть больше садового сарая. Два окна, закрыты ставнями. Сквозь щель с одной стороны пробивается крошечный лучик света.

В противоположном углу я различаю дверь, наверное, это и есть главный вход в дом. Я иду по тропинке в ту сторону. Вдруг из темноты возникает бледное лицо. Я резко останавливаюсь. Ух, это всего лишь статуя обнаженной женщины в полный рост, ее тело обвито черным плющом, пустые глаза таращатся на меня.

У двери в углу двора есть другой домофон, но, слава богу, он открывается тем же набором цифр. Я прохожу в темное гулкое пространство. Лестница тянется вверх в непроглядный мрак. Я нахожу маленький выключатель на стене, щелкаю. С гудением зажигается тусклый свет. Тиканье: наверное, счетчик. Теперь я вижу, что под ногами темно-красный ковер, он покрывает каменный пол, а затем поднимается вверх по полированной деревянной лестнице. Надо мной перила закручиваются, а внутри лестничной клетки спрятана шахта лифта – крошечная, дряхлая, хлипкая с виду капсула, наверное, такая же старая, как и дом, она выглядела настолько древней, что я задалась вопросом, действительно ли она до сих пор работает. Пахнет застоявшимся сигаретным дымом. И все же, очень мило, так далеко от того места в Брайтоне, куда я заваливалась спать.

Слева от меня – дверь: написано Cave.[7] Я всегда не выносила закрытых дверей: скажем так, это была моя главная проблема в жизни. Я толкаю ее, вижу лестничный пролет, меня обдает порывом холодного воздуха, сырого и затхлого.

Затем я слышу шум где-то надо мной. Скрип дерева. Я закрываю дверь и вглядываюсь вверх. Что-то движется вдоль стены выше на несколько пролетов. Я жду, когда кто-нибудь покажется из-за угла. Но тень замирает, затаившись. А потом внезапно все погружается во тьму: наверняка вышло время счетчика. Я протягиваю руку, включаю его снова.

Тень исчезла.

Я подхожу к лифту и его металлической клетке. Это явный антиквариат, но я настолько вымотана, что от мысли тащить все свои вещи по этой лестнице уже тяжко. Внутри едва хватает места для меня и чемодана. Я закрываю маленькую дверцу, нажимаю кнопку третьего этажа, хватаюсь рукой за конструкцию, чтобы удержаться. Она поддается давлению моей ладони, и я быстро отдергиваю руку. Когда лифт трогается, я немного вздрагиваю; перевожу дух.

Поднимаюсь: на каждом этаже по одной двери с медным номерком. Здесь что, только по одной квартире на этаже? Наверное, они довольно просторные. За их дверями я представляю себе спящих незнакомцев. Интересно, кто они, какие у Бена соседи. И сама гадаю, в какой квартире живет придурок, которого я встретила у ворот.

Толчок – и лифт останавливается на третьем этаже. Я выхожу на лестничную площадку, волочу за собой чемодан. Вот она: квартира Бена с медным номером 3.

Несколько раз громко стучу в нее.

Нет ответа.

Присаживаюсь на корточки и смотрю в замочную скважину. Старый замок, такие вскрыть проще всего. Другого выхода нет. Я снимаю свои серьги-кольца и сгибаю их – в этом удобство дешевой бижутерии – и остаюсь с двумя длинными тонкими кусочками металла. Делаю отмычку. На самом деле это Бен в детстве научил меня, так что ему грех жаловаться. Я порядком поднаторела в этом деле и теперь могу вскрыть простой механизм английского замка быстрее, чем за минуту.

Я кручу проволоку в замке, пока не раздается щелчок, потом поворачиваю ручку. Да – дверь поддается. Я замираю. Что-то в этом не так. С годами я научилась довольно часто полагаться на свое чутье. Со мной это уже случалось. Я обхватила дверную ручку, не зная, что меня ждет по ту сторону…

Глубокий вдох. На миг мне кажется, что воздух вокруг меня сгущается. Я сжимаю свою подвеску. Это Святой Христофор: мама подарила по такому нам с Беном, чтобы он нас оберегал, – хотя вообще-то это была ее обязанность, не стоило делегировать это маленькому металлическому святому. Я не была верующей, и не уверена, что мама была. И все же я не представляла, что когда-нибудь расстанусь со своим Христофором.

Другой рукой я нажимаю на ручку. Не могу удержаться и крепко зажмуриваюсь, шагая вперед.

Внутри кромешная тьма.

– Бен? – кричу я.

Нет ответа.

Я иду дальше внутрь, нащупываю выключатель. Загорается свет, и передо мной предстает квартира. Моя первая мысль: Господи, она огромная. Даже больше, чем я ожидала. Величественнее. Высокие потолки. Темные деревянные балки наверху, полированные половицы внизу, огромные окна, выходящие во внутренний двор.

Еще один шаг в комнату. И в этот момент что-то валится мне на плечи: тупой, тяжелый удар. Затем укус чего-то острого, вонзающегося в мою плоть.

Я увидела из окна моей будки, как во двор прошла первая фигура с капюшоном на голове. Затем я заметила вторую фигуру. Девушку, новенькую. Грохотала этим огромным чемоданом по брусчатке, так шумела, того гляди мертвых разбудит.

Я наблюдала за ней по экрану домофона.

Я профессиональный наблюдатель. Подметаю коридоры жильцов, собираю почту, открываю дверь. Но еще все время слежу. И все вижу. Это наделяет меня властью, пусть и понимаю это только я. Жильцы забывают обо мне. Им удобно так делать. Представлять, что я всего лишь продолжение этого здания, просто деталь большого механизма, вроде лифта, который поднимает их в прекрасные апартаменты. В каком-то смысле я действительно стала частью этого места. И конечно, это наложило на меня отпечаток. За годы жизни в этом крошечном домике я незаметно съежилась, сгорбилась и часы, проведенные за подметанием и мытьем коридоров и лестниц, иссушили мою плоть. Возможно, в другой жизни я бы располнела на старости лет. Но я не могла позволить себе такую роскошь. Я – вся жилы да кости. И я сильнее, чем кажусь на первый взгляд.

Наверное, я могла бы пойти и остановить ее. Должна была это сделать. Не знаю, почему не сделала. Но идти напролом – не мой конек. Наблюдение – более мощное оружие. К тому же было что-то необратимое во всем этом. Ее настойчивость. Она все равно бы каким-то образом попала внутрь, что бы я ни делала, как бы ни пыталась ей помешать.

Глупая девчонка. Было бы намного, намного лучше, если бы она развернулась, ушла и никогда бы сюда не возвращалась. Но теперь уже слишком поздно. Что ж, пусть так и будет.

Мое сердце бьется с удвоенной силой, мышцы напряжены.

Я смотрю вниз на кота, он, мурлыча, трется об мои ноги. Изящный, черненький, с белой манишкой. Я касаюсь рукой затылка. На моих пальцах кровь. Ох.

Наверняка кот запрыгнул мне на спину, и, когда я упала, вонзил когти. Теперь он глядит на меня, прищурив свои зеленые глаза, и издает пронзительное «мяу», будто спрашивая, какого черта я здесь делаю.

Кот! Боже правый! Меня разбирает смех, но я быстро замолкаю, слишком уж странно звучит эхо в просторной квартире.

А я была и не в курсе, что у Бена есть кот. Разве он любит кошек? Жаль, что мне так мало о нем известно. Хотя я вообще не так уж много знаю о его нынешней жизни.

– Бен? – кричу я. И вновь ко мне возвращается эхо моего голоса. Никто не отвечает. Такого я не ожидала: здесь слишком тихо, слишком пусто. А еще странный запах. Какой-то химический.

Внезапно мне захотелось выпить. Я захожу на маленькую кухню и начинаю рыться в шкафах. Сперва – главное. Нахожу полбутылки красного вина. Не очень-то люблю вино; предпочитаю что-нибудь покрепче, но у нищих нет выбора, эта фраза сошла бы за девиз всей моей дерьмовой жизни. Я плеснула вина в стакан. Рядом обнаружились сигареты, ярко-синяя пачка «Житан». Я не знала, что Бен все еще курит. Неудивительно, что братец выбрал модную марку французских сигарет. Я выуживаю одну, закуриваю, затягиваюсь и кашляю, как в первый раз, когда один знакомый парнишка из приемной семьи дал мне затянуться: крепкая, пряная сигарета, без фильтра. Мне не особо понравилось. Тем не менее я засовываю оставшуюся пачку в задний карман джинсов – он мне должен – и впервые как следует осматриваю квартиру.

Я, мягко говоря… удивлена. Не помню, что именно я себе представляла, но точно не это. У Бена был вкус, щегольство (хотя я никогда не говорила ему это в лицо), а квартира, где он поселился, оклеена старинными старушечьими обоями, серебристыми в цветочек. Коснувшись ближайшей стены, я понимаю: это все-таки не бумага, а давно выцветший шелк. Там, где когда-то висели картины, обои ярче, а еще замечаю маленькие ржавые пятна на ткани. С высокого потолка свисает люстра с завитками. Длинная нить паутины лениво раскачивается взад и вперед – должно быть, откуда-то дует ветерок. И, возможно, за этими оконными ставнями когда-то были занавески: я вижу наверху пустой карниз, медные кольца все еще на месте. Прямо перед окнами письменный стол. Полка с несколькими книгами в кремовых обложках, большой темно-синий словарь французского языка.

В углу вешалка, на ней только куртка цвета хаки; припоминаю, видела ее на Бене. Может быть, даже в последний раз около года назад, когда он приехал в Брайтон и пригласил меня на обед, перед тем как снова исчезнуть из моей жизни. Я обыскиваю карманы и вытаскиваю связку ключей и коричневый кожаный бумажник.

Разве не странно, что Бен не прихватил их с собой?

Я открываю бумажник: в заднем кармане несколько евро. Прикарманиваю двадцатку, а затем, на всякий случай, еще и пару десяток. Все равно я бы попросила одолжить немного денег, будь он здесь. Верну ему… когда-нибудь.

Впереди, в отделении для банковских карт вставлена визитка: Тео Мендельсон. Парижский редактор, «Гардиан». И шариковой ручкой написано, видимо, почерком Бена (порой он присылает мне открытки на день рождения): ЗАИНТЕРЕСОВАЛСЯ ИСТОРИЕЙ! ХОЧЕТ ПОДРОБНОСТЕЙ.

Затем я перевожу взгляд на ключи. Один из них для скутера «Веспа», что странно, поскольку в последний раз я видела Бена за рулем старого «мерседеса» с откидным верхом. Другой ключ – тяжелый, антикварный, больше подходит для этого места. Я подхожу к двери и пробую ее: замок щелкает.

В глубине живота нарастает неприятное чувство. Может, у него еще один набор ключей, рассуждаю я. Это могут быть запасные, которые он собирался мне одолжить. Возможно, у него есть дополнительный ключ от «Веспы»: может, он даже куда-то на ней уехал. Что касается бумажника, то, наверное, просто носит с собой наличные.

Затем я нахожу ванную. Здесь особо рассказывать нечего, разве что у Бена вообще нет полотенец, что довольно странно. Я возвращаюсь в гостиную. Проход в спальню через закрытые французские двойные двери. Я направляюсь к ним, кот следует за мной как тень. На долю секунды я останавливаюсь.

Кот снова мяукает, словно спрашивая: ну и чего же ты ждешь? Я потягиваю вино. Вдыхаю поглубже. Распахиваю двери. Еще один вдох. Открываю глаза. Пустая кровать. Пустая комната. Никого. Выдыхаю.

О’кей. Я и в самом деле не ожидала, что обнаружу такое. Это не Бен. С Беном все в порядке; это я все напутала. Но когда однажды с тобой уже произошло такое…

Покончив с вином, я приступаю к обыску шкафов в спальне. Ничего интересного, единственное, что мне удалось узнать: большая часть одежды брата из «Акне Студиос» (кому в голову пришло назвать так марку) и «Эй. Пи. Си».

Вернувшись в гостиную, выливаю остаток из бутылки в бокал и подхожу к столу у больших окон. На столе нет ничего, кроме старой авторучки. Даже ноутбука. Мне казалось, Бен никогда с ним не расстается, даже когда мы обедали, он что-то печатал, ожидая заказ. Я думала, он вечно таскает его с собой повсюду.

Внезапно у меня возникает четкое ощущение, что я не одна, что за мной наблюдают. По спине бегут мурашки, кто-то точно впивается в меня взглядом. Я оборачиваюсь. Никого, кроме сидящего на кухонном столе кота.

Кот смотрит на меня несколько секунд, затем склоняет голову набок. Впервые я вижу, чтобы он сидел так спокойно. Он подносит лапу ко рту и облизывает. Именно тогда я замечаю, что и лапа, и белая манишка испачканы кровью.

Я пытаюсь поймать кота, чтобы рассмотреть поближе, но он выскальзывает из рук. Может быть, он просто поймал мышь или кого-то еще? В одной из моих приемных семей была кошка, Сьюки. И хотя она была мелкой, но могла изловчиться и поймть голубя: однажды она вернулась как из фильма ужасов, вся в крови, а утром моя приемная мать Карен нашла обезглавленную птичку. Уверена, что где-то в квартире лежит какое-то маленькое мертвое существо, которое только и ждет, когда я на него наступлю. Или, может быть, кот убил кого-то там, во дворе – окна приоткрыты, должно быть, так он выходит из дома и возвращается обратно.

Тихо, надо успокоиться. Меня немного трясет. Когда это бросилось мне в глаза, я подумала…

Нет. Я слишком устала. Просто нужно немного поспать.

Бен появится утром, расскажет, где он был, а я предъявлю ему, какой он козел, что бросил меня одну, и мне пришлось вломиться в квартиру, и это будет как в старые добрые времена, совсем старые, до того, как он переехал жить в прекрасную богатую новую семью и зажил абсолютно новой жизнью, пока меня перекидывали из семьи в семью, до тех пор, пока я не повзрослела и могла справиться сама. Уверена, с ним все в порядке. С Беном ничего плохого не случается. Он везунчик.

Я снимаю куртку и бросаю ее на диван. Стоило бы принять душ – уверена, я воняю. Немного пахнет потом, но в основном несет уксусом: невозможно работать в «Копакабане» и не вонять этой дрянью, мы пользуемся уксусом, чтобы отдраить бар после каждой смены. Но я слишком устала. Вроде бы Бен упоминал раскладушку, но что-то я ее здесь не наблюдаю. Поэтому я спрыгиваю с дивана и валюсь в спальне на кровать поверх одеяла, прямо в одежде. Я взбиваю подушки, пытаясь устроиться поудобнее. И тут что-то соскальзывает с кровати на пол.

Пара женских трусиков: шелковые, черные, кружевные, дорогие на вид. Господи, Бен. Мне не хочется думать о том, как они здесь оказались. Я даже не знаю, есть ли у Бена девушка. Мне становится грустно. Он – все, что у меня есть, а я столького о нем не знаю.

Но я слишком вымотана, чтобы предаваться размышлениям, поэтому я просто отбрасываю трусики подальше. Завтра я буду спать на диване.

Мужской голос. Затем другой голос, женский.

Через несколько мгновений тишину разрывает крик.

Я сажусь в постели, напряженно прислушиваясь, сердце того гляди выскочит из груди. Через мгновение до меня доходит: звуки доносятся со двора. Я проверяю будильник рядом с кроватью Бена. Шесть: уже утро, но все еще темно.

Мужчина снова кричит. Но слов не разобрать, какой-то пьяный бред.

Я крадусь через гостиную к окнам и приседаю. Кот тычется мордой в бедро и мяукает. «Ш-ш», – грозно шиплю я ему, хотя мне и приятно чувствовать рядом его теплое тельце.

Я смотрю на двор. Там внизу стоят две фигуры: одна высокая, другая намного меньше. Парень темноволосый, она блондинка, длинные ниспадающие волосы серебрятся в холодном свете единственного во дворе фонаря. На нем куртка с меховой оторочкой, уже знакомая мне: этого парня я встретила за воротами прошлой ночью.

Их голоса становятся громче – они перекрикивают друг друга. Я почти уверена, что слышу, как она произносит слово «полиция». При этом его голос меняется – я не понимаю слов, но различаю угрозу в интонации. Он приближается к ней.

– Laissez-moi![8] – кричит девушка, и теперь ее голос звучит иначе – скорее испуганно, чем сердито. Он еще на один шаг ближе к ней. Я так сильно прильнула к окну, что от моего дыхания стекло запотело. Я не могу просто сидеть здесь, слушать, наблюдать. Он заносит руку. Он намного выше ее.

Внезапное воспоминание. Рыдающая мама. Прости, прости: снова и снова, повторяет она как молитву.

Я подношу руку к окну и барабаню по стеклу. Хочу отвлечь его на несколько секунд, дать ей время убежать. Они оба обескураженно поднимают глаза, мне удалось привлечь их внимание, и я пригибаюсь, скрываясь из виду.

И выглядываю как раз в тот момент, когда он поднимает что-то с земли, что-то массивное, увесистое, прямоугольное. Парень швыряет предмет прямо в нее. Девушка отступает назад, и тот разлетается у ее ног: это чемодан, повсюду разбросана одежда.

Теперь он смотрит прямо на меня. На этот раз я не успеваю быстро скрыться из виду. Я не могу пошевелиться и понимаю, что означает его взгляд. Я увидел тебя. Уясни это.

Да, думаю я, оглядываясь назад. И я вижу тебя, придурок. Я знаю таких как ты. Меня не напугаешь. Хотя у самой с перепугу зашевелились волосы на затылке.

Он подходит к статуе и сталкивает ее с постамента, так что она с грохотом падает на землю. Затем он направляется к двери в дом. Я слышу хлопок на лестничной клетке.

Женщина ползает на коленях, собирая выпавшие из чемодана вещи. Еще одно воспоминание: мама, ползающая на коленях в коридоре. Просящая…

Где остальные соседи? Я же не единственный свидетель ссоры. Спуститься и помочь – это не вопрос выбора, это обязанность. Я хватаю ключи, бегом преодолеваю пару лестничных пролетов.

Когда я оказываюсь на улице, женщина поднимает глаза, все еще стоя на четвереньках.

– Привет, – осторожно начинаю я. – С тобой все хорошо?

Она поднимает что-то вроде шелковой рубашки; она вся перепачкана грязью. Затем отвечает на английском с сильным акцентом:

– Я пришла за вещами. Сказала ему, все кончено, навсегда. И это… он так поступает. Он… сукин сын. Не стоило выходить за него замуж.

Господи, думаю я. Вот почему лучше оставаться одной. Маму влекло к мерзавцам, но она, по крайней мере, не вышла замуж ни за одного из этих отморозков; хотя, может, она и не пыталась. Правда, мой отец все равно был худшим из всех. Ей казалось, он хороший парень. На деле – гребаный ублюдок. Было бы лучше, если бы он убежал в ночи так же, как папаша Бена, тот успел исчезнуть еще до рождения сына.

Женщина что-то бормочет себе под нос, запихивая одежду в чемодан. Похоже, ярость взяла верх над страхом. Я подхожу и, опустившись на корточки, помогаю ей собрать вещи. Туфли на высоких каблуках, черный шелковый кружевной бюстгальтер, маленький оранжевый свитер из очень мягкой на ощупь ткани.

– Merci[9], – рассеянно говорит она и хмурит брови. – Кто ты? Я никогда тебя раньше здесь не видела.

– Я собираюсь пожить у моего брата, Бена.

– Бен, – говорит она, растягивая его имя. Она оглядывает меня с головы до ног, задерживаясь на моих джинсах и потрепанном свитере. Он твой брат? – До него я думала, что все англичане загорелые, неряшливые, с плохими зубами. Я и не знала, что они могут быть такими… такими привлекательными, такими charmant[10], so soigne[11]. – Очевидно, в английском языке не хватает слов, чтобы описать, какой мой брат замечательный. Она продолжает запихивать вещи в чемодан, и я замечаю, как хмуро она смотрит на дверь дома. – Неужели так странно, что мне наскучило жить с тупым идиотом… неудачником alcoolique[12]? Я хотела всего лишь немного пофлиртовать. И d’accord[13], может быть, я хотела заставить Антуана немного поревновать? Чтобы он позаботился о ком-то другом, кроме себя. Неужели это так странно, что я стала искать внимания в другом месте? – Она перекидывает волосы через плечо. Выглядит впечатляюще, учитывая, что она сидит на корточках и собирает кружевное нижнее белье с гравийной дорожки.

Она смотрит в сторону дома и повышает голос, словно хочет, чтобы ее муж услышал.

– Антуан говорит, что я вожусь с ним только из-за денег. Конечно, я вожусь с ним из-за денег. Это единственная – как бы это сказать – стоящая вещь? Но теперь… – она пожимает плечами, – это того не стоит.

– Ты недавно видела Бена?

– Non, – отвечает она, приподнимая бровь, будто я на что-то намекаю.

– Прошлой ночью он должен был быть здесь, чтобы впустить меня, но его не было – и он не ответил на мои сообщения.

Ее глаза округляются, и она опять что-то бормочет.

– Antoine… non. C’est n’est pas possible…[14]

– Что ты говоришь?

– О, rien, ничего. – Но я ловлю взгляд, который она бросает в сторону дома, – испуганный, даже подозрительный, – и задаюсь вопросом, что все это значит.

Теперь она пытается застегнуть свой раздутый чемодан – из коричневой кожи с каким-то огромным логотипом, – но я вижу, ее руки дрожат, пальцы не слушаются.

– Merde. – Наконец она его захлопывает.

– Эй, – говорю я. – Не хочешь зайти внутрь? Вызвать такси?

– Ни за что, – возмущается она. – Я никогда туда не вернусь. Ко мне едет «Убер»… – Как по заказу, жужжит ее телефон. Она проверяет его и издает что-то похожее на вздох облегчения. – Merci putain. Он здесь. Мне пора. – Затем она поворачивается и смотрит на дом. – Знаешь, что? К черту, это дьявольское место. – Вдруг ее лицо проясняется, и она посылает воздушный поцелуй в окна над нами. – Но, по крайней мере, одна хорошая вещь со мной здесь произошла.