Иль Догхр. Проклятие Эмира Соболева Ульяна

Глава 18

У меня в мыслях не было, что меня могут обвинить. Я ни разу об этом не думала за все время. Как будто моя прогулка с девочками никак не могла вызвать подозрения. И только сейчас, анализируя, я понимаю. Как это все могло выглядеть…

А когда вошла в комнату и увидела Самиду по телу побежали мурашки. Ее черные глаза-ямы горели адской ненавистью, а еще они горели триумфом и это означало только одно — она знала, что сейчас сможет поставить меня на колени и ей это удалось.

Она буквально обрушила меня в бездну…Особенно когда увидела, как отразились боль и отчаяние в глазах Ахмада, как он отшатнулся и стиснул руки в кулаки.

Все остальное проплывало перед глазами как в тумане, даже на его вопросы я отвечала под каким-то гипнозом. Так плохо мне еще никогда не было. Как будто я и в самом деле виновата и сейчас лгу…но ведь я никогда бы не причинила боль девочкам.

И облегчение с недоверием, когда он стал между мной и Самидой, когда оградил меня от этой ведьмы.

— Ты останешься здесь. Тебя осмотрит мой врач. Никуда не уходи. Нигде не показывайся. Я хочу, чтобы ты не покидала эту комнату, ты меня слышишь?

Но мне казалось я его не слышу…от одной чудовищности этого обвинения становились ватными ноги и дрожали руки, как и от понимания, что он скорей всего прав и в глазах остальных я могу выглядеть убийцей.

— Вика!

Вздрогнула, когда он назвал меня по имени. Впервые Вика, а не Аллаена, обращаясь. Развернул лицо к себе, всматриваясь в мои глаза.

— Ты меня слышишь?

Кивнула и сама сжала его руку.

— Ты…ты же мне веришь, Ахмад? Ты же веришь мне, скажи?

— Да. Я верю тебе. А сейчас мне нужно уйти. Закройся в комнате, я привезу врача.

Тяжело дыша, рухнула на кровать, широко открыв глаза и глядя перед собой в пространство. Не видя ничего. Я как будто ослепла. Потерялась в пространстве. Ничего более чудовищного я никогда не испытывала. Даже сама смерть Асии не была настолько убийственной как это жуткое обвинение.

Да…это было вечером. Часов в семь. Боже. Я не помню, когда точно. Они сами пришли ко мне. Потому что я обещала сказку, обещала, что расскажу о русалочке на берегу реки. Помню, как несла Асию на руках, у нее болела нога и когда опустила ее в воду она сказала, что ей стало легче. Когда мы шли к реке она перебирала своей маленькой ручкой мои волосы.

Прикрыла глаза вспоминая сколько времени мы могли провести на берегу. Потом вместе пошли обратно.

— Красивая сказка, Вика. Ты так рассказываешь, кажется я сама увидела русалочку. Если бы не ее красные волосы, то ты бы была на нее похожа.

— Почему? — смеясь спросила я, сжимая ручку Ассии и Аят.

— Потому что папа принц и его обязательно надо спасать.

— От кого?

— От Лами! От кого же еще! — воскликнула Асия, — Она его не любит, она никого не любит, она не любила и брата Рамиля… я слышала, как она говорила об этом бабушке Самиде.

— Надо было рассказать папе!

— Папа не любит, когда мы подслушиваем. Он будет грустить и разочаруется во мне.

— Я сделаю все, чтоб папа не женился на этой Лами! Я буду просить его и умолять.

Где-то вдалеке послышался треск, и мы все обернулись.

— Наверное кошки. Здесь много бродячих котов, приходят поесть у столовой. Закира кормит их.

— Когда-нибудь я упрошу папу взять маленького котенка, — восторженно сказала Аят, а я всмотрелась в кусты. Мне показалось, что там кто-то есть. Но звуков больше слышно не было. Может быть реально кошка.

— Идемте, я отведу вас в вашу комнату.

— Нет, мы посидим в беседке. К вечеру стало прохладно. Наша няня говорит, что дышать свежим воздухом полезно.

— Да, нужно гулять перед сном. Иди…спокойной ночи, Вика. Пусть тебе приснятся сны про папу.

Они захихикали, и я бы пригрозила им пальцем, если бы они видели мой жест. Хитрые маленькие девчонки.

Почувствовала, как по щекам потекли слезы…как недавно это было. Кажется, что совсем вчера, кажется, что ничего не случилось и девочки вот-вот зайдут ко мне в комнату, засмеются, попросят рассказать сказку.

Но этого больше не будет…Господи, пусть Аят выживет, пусть хотя бы она, пожалуйста!

Закрыла глаза, впиваясь в подушку пальцами обеих рук.

***

Врач заставил меня сделать анализ мочи, потом осмотрел меня визуально, трогал живот, ощупывал изнутри. Это было одновременно унизительно и в тот же момент очень волнительно. Страшно и дико. Все это время Ахмад находился рядом. Смотрел на меня своими черными адскими глазами, которые сейчас казались мне непроницаемыми.

— Назовите дату ваших последних месячных.

Я назвала, чувствуя, как краска приливает к щекам.

— Срок беременности семь недель. Думаю, уже можно услышать сердцебиение плода. Я бы порекомендовал обождать неделю, чтоб наверняка и тогда уже проверить ультразвуком.

Я резко посмотрела на Ахмада, а он стиснул челюсти так что заиграли желваки. Он не смотрел на меня, он словно впился взглядом во что-то невидимое.

— Кос эмммак! — выпалил он и обернулся к врачу.

— От ребенка надо избавиться немедленно и так чтоб никто не знал! Проговоришься и я вырву тебе язык собственными руками.

Врач выдохнул, потер пальцами седую бороду, потом потянул воздух носом. Кажется он у него вечно заложен.

— Первый аборт всегда опасно.

— Я не спросил твоего мнения. Я сказал, что от ребенка надо избавиться.

— На таком сроке это можно сделать медикаментозно. Она примет таблетки и ребёнок выйдет. С ней может остаться моя медсестра она присмотрит, чтоб все прошло хорошо. Но мне нужно выписать лекарства и достать их. В нашей стране не так-то просто это сделать, как вы понимаете.

— Я хочу, чтобы уже сегодня эти таблетки были здесь!

Рыкнул, а у меня все внутри похолодело. Когда только он сказал о беременности я невольно прижала руку к животу. И стало адски страшно, что из меня достанут малыша таким чудовищным образом. Убьют его таблетками. Тяжело дыша, я смотрела на бледное лицо Ахмада и бородатую физиономию врача. Они о чем-то договаривались.

— Я… я не хочу этого делать!

Прошептала я, глядя на Ахмада, когда врач ушел.

— Я не хочу убивать ребенка!

— Значит мне придется убить вас обоих! — захрипел он и у меня кажется оборвалось сердце.

Глава 19

— Ты что наделал, ублюдок? Что ты наделал? А если она придет в себя и расскажет, как ты их топил? Как ударил ее о камни? — Не расскажет! Она в коме! — И из комы люди приходят в себя! — Она меня не видела! Кричит мужчина с длинной бородой и отталкивает от себя Лами. Его глаза сверкают в полумраке. Он сжимает руки в кулаки и наступает на молодую женщину, а она пятится назад. — Заир, она видела меня! Слышала меня! Я увела их к реке! Я сказала, что вода будет свидетелем моей клятвы и они пошли! Она скажет и ей поверят! — Не поверят! Твое слово против ее! — Я здесь на птичьих правах! Ты должен завершить начатое. Ты должен уничтожить девчонку! — Что мне за это будет? М? Двинулся на нее снова, и она прижалась спиной к сараю. — Только не это! — гневно повела плечами. — Почему? Несколько месяцев назад я там побывал и не один раз! — У нас был уговор, и ты получил за это деньги! — Мало! — Достаточно! — прошипела Лами, и сама сделала шаг к нему, — Достаточно, чтоб заткнуться! — А что, если я скажу, что ребенок, которого ты носишь мой? Что сделают с тобой? — Что сделают с тобой? — Мужчин не ждет такая же кара, как и женщин! — Ахмад сделает для тебя исключение! Или ты плохо его знаешь? Ты ставил рога его сыну! С его невесткой! Какая кара может тебя ждать? Пыл мужчины поутих и глаза перестали сверкать в темноте, он смотрел на женщину и плотоядно облизал губы. — Всего лишь один раз…как раньше, и я не подойду! — Нет! Ты можешь навредить ребёнку! Усмехнулся и оскалился, приближаясь к ней. — Какому ребенку? Которого ты потеряла несколько недель назад? Думаешь я ничего не знаю и не слежу за тобой? — Заткнись! — зашипела Лами и осмотрелась по сторонам. — Молчи! Убогий! — Когда ты скажешь, что ребенка больше нет? — Не твое дело! — Он ведь узнает! — Пусть сначала сдохнет его вторая дочь и он сам казнит за это свою шлюху… а потом я уже решу, что мне делать. Ты должен убить Аят…задушить ее в постели. Сделать так, чтоб все подумали на эту тварь! Сделаешь и я дам тебе то, что ты хочешь… а еще дам бриллиантовое ожерелье моей прабабки. Ты начнешь с ним новую жизнь. — Лучше бы бежала со мной вместе с этим ожерельем… и я сам дал бы тебе новую жизнь! — Нет! — оттолкнула Заира и тот стиснул челюсти. — Любишь его… а он тебя нет. И никогда не полюбит. Он только ее любит. Славянку эту. Помешан на ней. — Когда ее не станет заметит и меня. Потом все же смягчилась и протянула руки к Заиру. — Убей ребенка и я позволю тебе касаться моего тела снова. Разве ты не этого хотел? — Убью…Лами… я ради тебя кого угодно убью. Самого дьявола. — Нет…дьявола не сможешь. Он глаза тебе вырвет и сердце твое сожрет. Подставь сучку…сделай это ради меня. Все…сюда идет кто-то. Уходи! Оттолкнула Заира и тот, оглядываясь скрылся в кустах, а она осмотрелась по сторонам и довольно улыбнулась. Скоро все это закончится. Ее унижения, ее мучения. Она вначале расстроилась, что случился выкидыш. Потому что вся надежда была на этого ребенка…Сколько всего было сделано, чтоб он появился, чтобы зачать его с этим тошнотворным Заиром. Потому что не было между ними с Ахмадом ничего. Он был пьян и даже не отреагировал на нее. Она скакала, делая вид, что они занимаются сексом. Скакала на камеры, притворялась, что кончает. Потом слуги уносили полураздетого эмира. Но ничего не было и его член не входил в ее тело. Потом пришлось искать с кем…так чтоб по срокам совпало. Заир давно на нее смотрел. Он садом занимался и иногда территорию охранял. Заманила его…пока не забеременела постоянно встречалась, а потом денег дала. Все шло по плану. Все так, как она предполагала и не выгнал ее Ахмад как о ребенке узнал. А потом она б нашла как с тестом на отцовство прокрутить. Есть у нее связи. Все должно было получиться…Но не получилось. Потому что…потому что она сама виновата. Залезла чтобы подслушивать на парапет за балконом. Хотела знать, что дочери ему говорят…а когда услыхала укатилась вниз, плашмя упала, на живот. Ребенка в ту же ночь потеряла. В муках и болях вышел. Такая злость взяла, черная. Такая ненависть и к Ахмаду, и к дурам этим двум слепым. Какого хрена они лезут и жизнь Лами портят. Она никогда их раньше в расчёт не брала. Не мешали они ей. Есть и есть себе…А зря. Маленькие ведьмы могли хорошо ей жизнь испортить и портили. Особенно когда подстрекали, чтоб на славянке женился, на твари этой белобрысой. Избавиться надо от них…да так избавиться, чтоб еще и суку эту задело. Заир ради любовницы был готов на что угодно. Ради ее плоти и ради денег. Он бы мать родную задушил попроси она его об этом. Это она тогда видела, как Аллаена (вот уж действительно проклятая), гуляет с девочками, видела и слышала, как сказки им свои рассказывает. И снова о ней разговор зашел. — Я хочу, чтоб папа на тебе женился, — заявила Асия и Лами дернулась всем телом. — Мы каждый день ему об этом говорим. Только бы не на Лами. Что она говорит зараза такая? Что плохого ей Лами сделала? Не трогала никогда. Слова не сказала. За что? — Мы упросим отца. Не дадим ему на ней жениться. Я расскажу, как она собаку била, как кота отравила на кухне. — Может то не она. Ты же не знаешь точно. Нельзя говорить…если не знаешь. Это грех. — Она! Я точно знаю. Только она животных ненавидит и Пусика она выгоняла и ногами била. Да, Пусика их она отравила. Потому что вечно шипел на нее и царапал, под ногами болтался, а один раз за щиколотку укусил. Она этому голодранцу шерстяному мяса дала с крысиным ядом, а потом смотрела как он бьется в конвульсиях, и пена со рта идет. — Расскажу отцу. Все самое плохое говорить буду. А про тебя только хорошее… Тогда она и решила уже точно. В комнату эти две гадины мелкие не вернуться. Заир ждал их на берегу, в кустах. А она из беседки увела, окольными путями по задним дворам, там, где камер нет. Потом сама проверила, что все чисто и что на камерах только девка эта засветилась, блондинка. Только она за руки уводит сестер к реке. Потом с наслаждением смотрела как он их топил. Быстро, как котят паршивых. Они и пикнуть не успели. Даже не кричали. Под воду одну окунул и так и продержал там пока биться перестала. Только одну не дотопил. Ударил о камни и решил, что она мертвая. Они оба тогда так решили. А сучка взяла и выжила. Если придет в себя скажет, что их Лами увела и как потом мужчина топил тоже скажет…Надо закрыть ей рот навсегда. Да так закрыть, чтоб сомнений у Ахмада не осталось, что это стерва его белобрысая сделала. Лами придумает как все обыграть. Лами всегда придумывает. И сейчас не удержалась. Увидела его, как на улице стоит и на небо звездное смотрит и все тело прострелило. Любовь ли это…но стать женой эмира она очень хотела, как и заполучить его в свою постель. Уж она бы постаралась, чтобы удовольствие ему доставить. — Что ты здесь делаешь? Он заметил ее сразу. Нюх как у хищника, взгляд в полумраке тяжелый, жесткий. Она даже поежилась, когда подумала о том, что с ней сделает если узнает…Не узнает! Она позаботиться о том, чтобы никогда не узнал! — Воздух сегодня особенный…очень свежий. И звезды яркие такие. Вышла посмотреть. — С твоего балкона их тоже хорошо видно. — Да, мой господин, благодаря тебе у меня есть прекрасная комната и балкон. — Никогда не забывай об этом! — Как я могу? Я помню каждую секунду о твоей доброте! Где-то вверху послышался шорох, и эмир резко поднял голову. Она посмотрела в направлении его взгляда и стиснула челюсти — смотрит на балкон, где стоит эта тварь, сука из-за которой все пошло наперекосяк. Смотрит на нее так как будто она единственная женщина во вселенной, а у Лами внутри все горит огнем, аж сердце выворачивает. — Полиция уже что-то узнала? А твои люди? — Идет следствие, — ответил и перевел взгляд на Лами, — что еще ты хотела спросить? С явным раздражением. — Хотела напомнить, что всегда можно посмотреть камеры. Уверена там видно с кем ушли девочки. — Их посмотрели! — И кого увидели? — Тебе пора спать! Рявкнул и Лами вздрогнула. — Пошла к себе, спокойной ночи! Значит видел и зерно сомнений посеяно… а может и целый отросток. Значит Лами сделает все, чтобы этот отросток расцвел буйным цветом…А еще, чтобы все об этом узнали!

Глава 20

— Я не стану повторять дважды! Сегодня ты должна это сделать и покончим с этим. Никто не узнает! — Ахмад, пожалуйста… я прошу тебя. Ведь можно… — Нельзя! Надо было думать, когда ты ходила к реке с моими детьми! Когда ты вообще приближалась к ним, а я тебе запрещал! Разве я не говорил тебе не приближаться к ним? Его лицо изменилось, он выглядел не похожим на себя. Даже сквозь смуглость проглядывалась неестественная бледность, а глаза горели и блестели сухим блеском. — Я не обижала твоих детей! — При чем здесь это? Девочки ни к кому не привязывались, никому не доверяли. Они всегда слушались слуг и находились на своей половине дома. Ты это изменила! — Но им нравилось наше общение, они ожили, они приходили ко мне, смеялись, радовались жизни. Разве я навредила им нашим общением. — Ты навредила! Себе! Рыкнул на меня, продолжая стоять в нескольких метрах. — Но разве невозможно доказать? Есть камеры есть свидетели. — Да! Есть! Камеры, на которых ТЫ! Свидетели, которые видели ТЕБЯ! — А полиция? — Ты хочешь знать что сказали в полиции? Кивнула, сжимая руки и молясь про себя, чтобы хотя бы оттуда новости были хорошими, чтобы хотя бы там меня не подозревали. — Пока что мне удается удержать их от вызова тебя в участок, но допрос будет и не один. Мне уже сказали, что тебе потребуется адвокат. Они опрашивают тех же свидетелей. Записи с камер я уничтожил…Но я не смогу убить каждого кто тебя видел. Его слова…его горячность, с которой он это говорил, заставили меня ощутить как сильно бьется мое сердце. — Зачем ты это делаешь? Почему…почему пытаешься защитить меня? — Потому что ты делишь со мной постель! Потому что я сам не верю в то что ты виновата…но не дай Бог мне усомниться в тебе. Страшнее палача ты не найдешь! А сейчас давай, глотай таблетки. Чтоб потом никто не посмел сказать, что у тебя был мотив. Я запираю эту комнату. Отсюда ты выйдешь только без ребенка…И еще. Не выходи из дома. Потому что сплетни очень быстро распространяются. Потому что тебя раздерут на части едва ты останешься без моей охраны. — За что? — За смерть ребенка. Людям страшно, и они хотят найти виноватого… и легче всего, чтобы это стала ты. Чужая, с другим цветом кожи, глаз и волос. Они тебя уже обвинили и вынесли приговор. Ты сможешь отсюда выйти, когда истинный виновный будет найден! — А если не будет? — Молись, чтобы был! И он ушел, оставив меня одну и закрыв дверь на ключ снаружи. *** Передо мной стакан с водой и две таблетки. Я смотрю на них и понимаю, что не могу этого сделать. Не могу их принять, не могу убить малыша. Я всегда относилась очень отрицательно к абортам…Нет, я не умаляю права женщины делать со своим телом то, что она считает нужным. Но ребенок — это уже не мое тело. Это человек. Маленький, беспомощный и совершенно беззащитный перед нашими решениями. Но также совершенно не понимать себя, не понимать это стремление защитить нерожденного ребенка того, кого я ненавидела…кого презирала от всего сердца и мечтала, как угодно, оказаться на свободе. Неужели это сейчас не момент когда нужно самой избавиться от ребенка, самой его уничтожить. И этот ребенок может принести мне только горе, только проблемы. Его используют против меня! Это приговор! Но только от мысли об этом все внутри холодеет, сердце сжимается до адской боли, и я чувствую невыносимую агонию. Я не могу потерять ЕГО ребенка…ЕГО! А кто он мне? Муж? Нет! Жестокий тиран, палач, насильник, истязатель. Этот малыш не родится от страстной любви. Я даже знаю когда мы его зачали…Но разве это имеет значение? Его собственный отец от него хочет отказаться. А я…я не хочу отказываться. Он нужен мне этот малыш. Он мне необходим, потому что это прежде всего частичка меня, это прежде всего МОЙ ребенок. Моя кровь и моя плоть. Сколько времени прошло с тех пор, как узнала… а кажется, что малыш принадлежит только мне, что я уже точно чувствую его, знаю, что он должен родиться. Я дура. Всегда была дурой. И я не должна беречь этого малыша. Не должна так сходить с ума от того, что представляю его потерю. Если я ненавижу его отца, то как могу желать его ребенка. А я ненавижу Ахмада? И на этот вопрос почему-то больше нет ответа. Дверь моей комнаты распахнулась, и я увидела на пороге Самиду. Она осмотрелась по сторонам и прикрыла ее. Я вскочила и попятилась назад, сжимая в руках еще один тест на беременность и заслоняя спиной таблетки. Меньше всего я ожидала увидеть здесь эту страшную женщину. Меньше всего я вообще хотела ее видеть. — Я знаю, что ты беременна, Аллаена! Вздернула подбородок. Стараясь не показать, что боюсь ее, что меня пугает даже ее страшный черный взгляд, вороний нос и какая-то замогильная мрачность во всем ее облике. — Зачем вы пришли? Я позову охрану. — Я пришла помочь тебе! Я ей не верила. Эти страшные черные глаза, эти круги под ними и неизменно черный платок на голове. Даже ее кожа темного пергаментного цвета. Губы тонкие, узкие. Прорезанные морщинами сверху и снизу. — Уходите! — Я спрячу тебя…он не сможет навредить ребенку. Пройдет время гнева, и он поймет, что ребенка убивать нельзя. Я спасу твоего малыша, Аллаена. — Нет никакого ребенка! Это все сплетни! — Ложь! И я прекрасно знаю, что ты беременна! Как и знаю, что на этом столе таблетки с помощью, которых от твоего приплода хотят избавиться. Мы не были друзьями…, да я и не стремилась. Но в тебе мой внук или внучка. Я не хочу, чтобы ты от них избавлялась. Идем я отведу тебя в безопасное место. Через несколько дней таблетки будет пить поздно, а на полноценный аборт он может быть и не решится. Ну и кто знает какой поворот примет дело…может быть ты и правда окажешься невиновной. — Я невиновна! — Это знаешь только ты! — Я не трогала девочек! — Думаешь Ахмад верит тебе на все сто? Думаешь он сам не примет участие в казни, если вдруг заподозрит тебя? Как ты думаешь, что может тебя спасти? Только ребенок! Идем! Она говорила, а я понимала, что она права и у меня нет выбора. У меня нет иного шанса оставить своего малыша в живых, не дать убить его этим ядом. — Идем! Я выведу тебя окольными путями, посидишь в сарае. Пусть поищут…Потом, когда все утихнет вернешься. — Зачем это тебе? — Мне? Я уже сказала в тебе моя кровь. Я долго ждала внуков, может быть, ты родишь мальчика. И я ей доверилась. Позволила увести себя из комнаты и увлечь длинными темными коридорами, лабиринтами этого дома, которыми я раньше даже не ходила. Она вцепилась в мою руку и буквально тащила за собой. Потом вдруг остановилась. — Я переведу дух. Иди вперед к двери. Там сарай. Там я тебя хочу спрятать. Оставалось только надеяться, что я поступаю правильно. Когда одна из дверей впереди нас распахнулась Самида вдруг со всей силы толкнула меня в спину. Я вылетела на улицу и упала на песок, а вокруг меня ботинки, сандалии, ноги…ноги… я валяюсь в середине толпы. — Я обещала вам ее привести?! Вот она! Убийца дочерей Ахмада! Ведьма, которая заморочила ему голову! Беременная тварь, которая убила малышек, чтобы сделать свое отродье наследником!

Глава 21

Мне стало страшно. Ничего более адского и дикого я в своей жизни не испытывала. Особенно когда увидела их лица и глаза. Они смотрели на меня так, словно уже вынесли приговор. Они ждали…Самида привела меня на казнь. Потому что рядом со мной была вырыта яма. Не могила, а именно яма. И я, кажется, поняла зачем они ее вырыли. Размером с человеческий рост, круглая и узкая, она рассчитана на то, чтобы закопать в ней кого-то стоя, оставив голову снаружи. По коже пробежали мурашки, и я невольно прижала руку к животу. Я должна себя защитить, должна убедить их, что ничего не сделала. Наивная дурочка. Я думала, что всему причина то, что они считают меня убийцей. Но это намного глубже. Эта ненависть она сильнее и острее, чем просто подозрения. — Убийца! — Закидать камнями! Превратить ее морду в мясо! — Уничтожить тварь! — Разорвать суку! — Я никого не убивала! Послушайте, дайте все объяснить! Молитвенно сложила руки, всматриваясь в лица и надеясь достучаться хоть до кого-то. Вот они. Многие из них мне знакомы. Они работают в доме, они работают на кухне, кто-то в саду. Они живут в окрестных деревнях, и я видела их на рынке. Они же меня знают. Они здоровались со мной. Эти мужчины и женщины. Они мне улыбались. А сейчас смотрят на меня с ненавистью. Они желают мне смерти. И не просто смерти, они жаждут моих мучений. — Никто не станет тебя слушать! Ты увела несчастных девочек, ты их топила и издевалась над ними! Одна из женщин указала на меня пальцем, потом швырнула в меня комок земли и некоторые повторили за ней. Я увернулась, но грязь попала мне на грудь и выпачкала светлое платье. — Ты заморочила голову нашему хозяину! — Ты чужая! — Убить ее! Казнить! Пока его нет! — Вы ошибаетесь! Кто-то ввел вас в заблуждение! Пусть меня судят, пусть мне вынесет приговор полиция или суд! — Он купит суд ради тебя! Ты свела его с ума! — послышался голос Лами и я увидела ее в толпе. Она злорадно улыбалась и задрав голову смотрела на меня свысока. — Эта женщина! — указала на меня, — Она проникла в нашу семью как змея. Вначале окрутив моего покойного мужа и сбежав с ним. Прелюбодейка! Она соблазнила его! Она была с мужчиной наедине в гостинице и ей сошло с рук! Потом она решила убить дочерей Ахмада ибн Бея. Избавиться от них, чтобы ее ублюдок стал наследником и единственным претендентом на имущество эмира! Она хитрая и подлая змея равнодушно убивала маленьких девочек. Мучила их, топила. Вывела слепых к реке! — СУКА! Убить ее! Казнить! — Да! Казнить! Ведьма! — Пожалуйста…это все неправда. Меня обманом заставили бежать, я ниекогда не изменяла своему мужу! — Он тебе не муж! — рявкнула Лами — И теперь никогда им не станет! И только сейчас я вдруг поняла — она неравнодушна к Ахмаду. Это не ярость из-за Рамиля, это не ревность к его страсти. Нет. Это хуже. Она хочет Ахмада. Ее бешенство, ее дикая злоба вызвана страстью или алчностью из-за эмира, а не его сына. Меня схватили и, подняв с песка, швырнули в эту яму, а потом принялись закапывать. По самую шею, так чтоб голова осталась сверху. И мне стало не просто страшно, стало дико до чего может дойти человеческая жестокость нагнетаемая кем-то таким, как Самида и Лами. Что может сделать пропаганда, как она вывернет сознание человека и зомбирует его мысли, как превращается в стадо то общество, которое еще вчера было цивилизованным. Днями и долгими неделями они подстрекали людей, они сплетничали, нагнетали, настраивали. Они готовили почву, на которой однажды раскроет свои огненные, ядовитые лепестки цветок ненависти, цветок смерти. Им сказали «фас» им бросили кость. Это работа не одного дня. Наверное, сегодня я умру. И моя смерть будет страшной. Моя смерть будет как у той девушки в жутком арабском фильме. Девушке, которую заподозрили в измене, закопали в такую же яму и забили камнями. Они забьют меня и моего ребенка. Но он не почувствует боли. Болт почувствую я. Когда-то давно, когда я ходила на курсы психологии нам показывали ролик, который сняли где-то в Китае. Когда девушка пришла на прием к стоматологу, а люди, сидящие рядом с ней, начали вставать. Она посмотрела на них и тоже встала. Потом несколько человек ушли, а еще несколько продолжили вставать с определенным интервалом времени, девушка тоже вставала…Но самое странное, что, когда все люди ушли девушка продолжила вставать…Толпа меняет сознание. Если делают все, то и я должен. И так каждый из них. Каждый из этих людей, которые орут и желают мне смерти. Все они повторяют друг за другом. Кричать бесполезно. Эмир уехал. Его нет дома. Они забьют меня. А когда он вернется, то Самида скажет, что толпа свершила самосуд. Толпу не накажешь. Я не знаю, как мне удалось изловчится и вырваться из рук своих палачей. Я выскочила из ямы и побежала, но меня догнали. Повалили на землю и начали бить. Они набросились на меня буквально все. Рвали мои волосы, избивали ногами, руками, щипали, выкручивали мою кожу и царапали. Их кулаки, ботинки, ноги были везде, они истязали мое тело. Я кричала и умоляла остановиться, я говорила, что внутри меня ребенок и тогда они били меня по животу. Не мужчины…нет, женщины. Они намеренно наносили удары ногами в низ живота. Так сильно, что перед глазами темнело и я задыхалась от боли. Не о чем и некого просить. Они здесь чтобы убить меня, они все здесь чтобы отомстить мне за цвет кожи, цвет волос, другой язык, менталитет и за то, что я смогла приблизиться к эмиру. Они здесь, чтобы уничтожить то, что им чуждо и непонятно. Это длилось бесконечно и, кажется, я перестала видеть, перестала чувствовать адские страдания. Пока не услыхала выстрелы, и толпа не бросилась врассыпную. Я увидела, как несколько самых рьяных моих палачей упали на землю с широко раскрытыми глазами и дырками на лбу. Но я не могла пошевелиться. Я лежала на земле и не чувствовала рук и ног. Не чувствовала своего тела. Мне казалось, что я вся сплошная адская боль, я раскрытая рана и я вся вывернута наизнанку. Потянулась рукой к ногам, по которым текло что-то горячее и посмотрела на свои ладони — они все в крови. Ребенка больше нет…они убили его. Всхлипнула и почувствовала, как от слез запекло израненное лицо. — Вика…маленькая моя…посмотри на меня. Голос Ахмада заставил тихо застонать, но сказать я ничего не могла, только приоткрыть опухшие глаза, чтобы увидеть его лицо. — Тшшш…сейчас…сейчас я унесу тебя отсюда. Сейчас станет легче. Сейчас, моя девочка. Он поднял меня на руки и от адской боли я потеряла сознание.

Глава 22

Воздух вокруг меня пах лекарствами и смертью. И больше всего я боялся, что проклятая костлявая тварь заберет единственных, кто мне настолько дорог. Мою дочь, которая впала в кому и Вику…мою. Не знаю кого. Я еще не решил. Но мою. Мою настолько, что я чувствую сердцем каждую пульсацию ее вен.

— Несколько переломов, внутренние повреждения, гематомы. Выкидыш. Забиты женские органы. Ушибы почек, печени, селезенки. Последняя чудом не разорвалась. Сотрясение мозга, внутренние кровотечения. Она в тяжелом состоянии. Гарантировать ничего не могу.

Слушал и чувствовал, как все закипает, чувствовал, как сердце сжимается в камень и перестает биться. Сижу у ее постели сутками. Просто сижу и боюсь отойти, боюсь закрыть глаза. Открою и…упустил. Она спит. Ее ввели в медикаментозный сон, чтоб не было болевого шока. Мне хочется, чтоб она открыла свои прекрасные глаза, чтобы посмотрела на меня, и я запутался в небесной синеве, утонул в ней. Хочется как раньше. Ненавидеть, презирать, но видеть рядом, видеть живой, слышать, чувствовать, а не сидеть у постели и ждать. Это я не уберег ее, я всегда считал, что мой дом — это крепость и в нем ничего не случиться. Я всегда верил в свои силы и могущество…но именно здесь в моем доме убили мою дочь, в моем доме избили мою женщину. Кому-то плевать на меня, кто-то считает меня тупым, безмозглым идиотом под носом, у которого можно вытворять что угодно. Когда я найду кто это сделал, когда я найду зачинщиков этого избиения, они пожалеют, что родились на свет. Пусть Вике станет легче, и я войду в дом каждого из них и принесу в него боль и горе. Каждого! Кто был там! Списки у меня уже есть!

Но какое это имеет значение сейчас…когда мне страшно посмотреть на ее лицо, когда мне страшно тронуть руку, покрытую синяками. Она закрывалась своими маленькими ладонями, а ее били. Я знаю, что это такое… я пережил все это сам. Нет ничего страшнее, когда тебя бьют такие же люди, когда они рвут тебя на куски. Это страшнее чем попасть в лапы зверям.

За какие-то считанные секунды я потерял рассудок. Когда увидел ее скорченную на полу и эту свору гиен, набросившихся и рвущих свою добычу на куски. Не знаю скольких я застрелил и мне насрать. Я бы всех поставил к стенке. Ублюдки, накинулись на беззащитную женщину, били ее ногами в ботинках, уродовали ее тело и калечили душу.

Я никогда не забуду это жуткое зрелище. Я, кажется, умер на какие-то мгновения. У меня все закрутилось перед глазами, я перестал дышать. Мой разум помутился. Паника охватила все тело, заставляя начать трястись каждым нервным окончанием.

Я схватил ее на руки и…мне стало жутко, мне вдруг показалось, что она умирает и пришло осознание, что я этого не переживу. Что я умру вместе с ней.

Я видел смерть…я держал ее на руках несколько недель тому назад. Я похоронил дочь и я больше не перенесу еще одной могилы…И эти потери не сравнятся с теми смертями, которые я видел в своей жизни. С войнами, которые прошел и откуда вернулся еще более покалеченный, чем был. Когда умирает ребенок или молодая женщина у тебя на руках и вокруг нет войны, вокруг нет апокалипсиса, то апокалипсис случается в твоей душе.

Смерть снова выдохнула мне в лицо своим жутким смрадом и отравила меня диким страхом потерять. Необратимость, бессилие. Я ничего не могу сделать, я не могу что-либо изменить. Я никчемное существо, который не уберег своих дочерей и любимую женщину. Да! Любимую! Да! Я люблю ее! Я готов это признать прямо сейчас, когда держу ее руку в своей и смотрю на забинтованную голову и личико с кровоподтеками. Люблю до смерти, до отчаяния, до боли в костях. Люблю так, что кажется я могу вырвать свое собственное сердце и отдать ей.

Пока нес ее к машине, пока мчал в больницу она бредила, она плакала и звала маму, она стонала и просила прекратить боль, прекратить ее жизнь. Она спрашивала о ребенке. И ни разу не спросила обо мне. Плевать. Пусть не спрашивает. Я знаю. Что не нужен ей, знаю, что ненавидит, боится и никогда не полюбит, знаю, что лгала, когда говорила о любви. Но я готов сдохнуть за эту ложь. Я готов сдохнуть, чтобы услыхать ее снова.

Да, о том ребёнке которого я хотел убить, чтобы спасти ее и не спас. Его больше нет. Его забили ногами. Внутри ее тела убили моего малыша…Потеря за потерей, нескончаемая, кровавая боль. И я буду сидеть рядом с ней, потому что тогда смерть не сможет ее забрать. Я посмотрю на нее страшными глазами, я скручу ее шею и оторву ее голову-череп, но не дам унести мою девочку.

Я потерял счет времени. Мне казалось, оно не двигается. Мне казалось, эти часы кризиса, эти часы, когда она борется за свою жизнь, никогда не окончатся. Пусть тянется, пусть это время станет бесконечным лишь бы это не были последние минуты.

— Ей больно, доктор?

Вскакивал я и хватал врача за руку, заставлял посмотреть на меня усталыми глазами.

— Нет. Она спит и ничего не чувствует. Ее организм борется именно, потому что не ощущает боль ему легче справиться. Показатели пока не улучшились, но и хуже не стало.

Состояние стабильно тяжелое. И даже это уже победа.

Я кивнул, позволяя ему провести манипуляции вместе с медсестрой. Но не ушел. Я ни на секунду не оставлял ее палату. Я смотрел на мониторы, отсчитывал ее пульс, кривую сердечного ритма. Когда нужно было отойти ненадолго палату охраняли шесть человек, у врачей проверяли документы, любое действие записывалось на камеру. Я смертельно боялся, что не услежу и кто-то захочет у меня ее забрать. Умом понимал, что все это мелко, что тот, кто бил ногами, не придет в больницу…что толпа не ворвется в палату с вилами, но я должен был контролировать.

Моя ненависть к себе вышла на новый уровень. От бессилия, от обреченности от понимания, что Я, блядь, Я во всем виноват, хотелось биться головой о стены.

И это понимание, что моя любовь к ней…это даже не любовь. Это какая-то адская болезнь. Когда заражение произошло в первую же секунду и превратило меня в ее раба. Да, как бы я ни орал ей, что она моя сука, моя тряпка на самом деле псом и тряпкой был я сам. Когда плакал у себя в комнате, разглядывая свое жуткое лицо и понимая, что никогда она не посмотрит на меня с любовью.

Пусть все закончится, пусть она придет в себя, и я женюсь на ней. Женюсь и увезу отсюда в другое место. Куплю нам дом. Нет…куплю ЕЙ дом. Где она будет хозяйкой.

Глава 23

— Азим Ибн Сахим! Произнес он свое имя, а я стоял и смотрел, и не мог понять какого черта вообще происходит, потому что передо мной точная копия Рамиля. Его двойник. И этот человек поклонился мне и протянул руку для пожатия. Я не спешил этого делать. — И? Спросил, рассматривая гостя, оценивая его аккуратную одежду, ухоженные волосы, бороду. Нет, не роскошную и не богатую. Но чистую. Аккуратную. А это ценится намного выше. — Я близнец вашего сына Рамиля. — Я догадался. И? Хотя понять не мог какого черта и откуда взялся этот близнец. Когда моя жена родила мне сказали, что второй ребенок умер. Кому и зачем потребовалось мне врать? Сколько еще лжи меня окружает? Как часто я буду узнавать всякое дерьмо из прошлого и прощать ту, что все скрыла? — У вас был договор с моей семьей…Нет, я не пришел требовать, не пришел заявлять права. Все это время я жил в приемной семье и моя мать любила меня, потому что я был единственным сыном, но умирая она рассказала мне кто я… Да, у меня был договор с его семьей. Договор о том, что я принимаю свою супругу и того, кого она родит, я назову своим ребенком и дам ему свою фамилию. Именно так я и сделал. Я сдержал свое слово. И какого хрена теперь спустя столько лет ко мне является некто и называется еще одним приемным сыном? — Я не собираюсь сесть вам на шею. Я учился и много работал. Я знаю несколько видов борьбы, умею стрелять из любого оружия, я охранял людей и имею рекомендации. Я могу выполнять любые поручения. Самые грязные если хотите. — Устройся на работу, Азим. Всего лишь. — У меня никогда не было семьи. Только мать, которая работала прислугой в этом доме. Я пришел попросить дать мне шанс…Заслужить ваше доверие. Подвох точно есть. Я в этом уверен. Но вот так сходу понять, где он я не могу. Хотя очень хотелось бы. — Просто так пришел предложить свои услуги? В обмен на семью? Чего ты хочешь? Денег? — Тарелку супа, стакан воды и кусок хлеба. Взамен я стану вашим преданным слугой. Испытайте меня! — Где ты учился? Он назвал один из самых престижных университетов в стране. — Откуда были деньги? — Моей матери отдали меня вместе с чеком на большую сумму. Чтобы ей хватило растить меня и воспитывать. — Эти деньги закончились? — Да, господин. Испытайте меня. Дайте любую работу. Я все выполню. Он меня озадачил. С одной стороны, я мог послать его ко всем чертям, но уговор — это уговор. Я обещал. А Ибн Беи не бросают слов на ветер. Кто-то отдал второго младенца, и я даже знаю кому. — Твою мать звали Амина? Он кивнул, и я еще раз покрылся мурашками видя его удивительное сходство с Рамилем. Словно мой сын вернулся ко мне…после того, как я сам лично выстрелил ему в голову. И если бы я сказал, что не испытываю угрызений совести я бы солгал. Каждый день я думал о том, что мог поступить по-другому и наказать его иначе. Но люди не воскресают, пули не летят в обратном направлении, а принятые решения заставляют нести ответственность за них. — Пока что я не знаю, как поступлю с тобой, Азим. Я еще не принял решения. Ты можешь остаться, тебя разместят в доме для гостей. Я подумаю…Сейчас у меня нет времени. — Хорошо, господин. Я приму любое ваше решение. Слишком смиренен. Совсем не похож характером на своего брата. Я не думал, что позову его спустя день…Позову его вершить правосудие. И он станет палачом, которому я отдам приказ. Потому что та ночь была критической для Вики. Я мог ее потерять. Пришло время понести наказание. — Ты сказал испытать тебя. Сказал, что способен на все. И пришло время проверить насколько ты можешь быть мне полезен. Ты убивал? Смотрит в глаза, не отводит взгляд. — Убивал. — Кого убивал и зачем. — Участвовал в боевых действиях на Востоке. Убивал тех, кто покушался на моих клиентов. — Ты можешь отрезать человеку палец. Немного замешкался, задумался, но твердо ответил: — ДА! — А отрубить руку? — ДА! — Только потому, что я приказал? — ДА! Что ж он совершенно не похож на Рамиля, он отличается от него всем и прежде всего силой характера. — Тогда сегодня ночью ты станешь моим палачом. Я входил в их дома, поднимал их с постели и заставлял выбирать без какой руки они останутся. Все те люди, которые избивали Вику. Женщины лишились пальцев, а мужчины кистей правых рук и это лучшее, что могло с ними произойти. Лучшее, потому что я мог просто выстрелить им в голову, но не стал. Это было слишком просто за то, что они с ней сделали. За то, что они сделали и со мной за эти дни пока я сидел у постели и не знал выживет ли она. Самая последняя из женщин… я ее пощадил, не тронул ее пальцы, хотя Азим уже держал ее руку и топор над ней. — Это она! Она вытолкнула к нам девушку, она сказала, что девушка убийца! — Кто она? — Самида! Самида…ваша тетя. Она вывела ее к нам! Еще один нож прямо в сердце. Глубоко по самую рукоять, так чтоб вздохнуть было больно. Отдал приказ не трогать. Вернулся ошарашенный в дом, Азим плелся за мной следом. Весь в окровавленной одежде. Молчит и не трогает, словно знает, что сейчас не время общаться. — Пока что останешься здесь. Я позже решу насчет тебя. — Вы довольны мной, господин? — Доволен. Можешь идти. Тамас проведёт тебя в твою комнату. — Господин… — Ты еще здесь? — К нам приезжала женщина. Один раз в год на мое день рождения. Приезжала и привозила моей матери деньги. Ее тоже звали Самида…у нее черные глаза, землистая кожа и черная одежда. Всегда. *** Я впервые не мог смотреть на кого-то…на женщину. На мою женщину. Потому что смерть спряталась в ее глазах и не тогда, когда она без сознания лежала на постели, а когда открыла глаза и спросила, что с ребенком. И я не смог ничего ответить. Только отвести взгляд в сторону. Я никогда не владел ею, она никогда не принадлежала мне, но в тот момент я понял, что потерял даже то крошечное, что зарождалось, между нами. Как будто она ускользает сквозь пальцы, как будто протекает сквозь них и растворяется в молекулах воздуха. Она второй день практически ничего не ест. Прозрачная, маленькая, очень хрупкая. Иногда мне страшно, что настолько тонкая нить которая держит человека на этом свете, настолько хрупкая и прозрачная и ты ничего не контролируешь. — Я хочу, чтобы ты съела этот бульон. Отворачивается и не смотрит на меня. В ее глазах боль и упрек. Мне. — Давай, тебе нужно есть. Нужно хотя бы немного иначе ты не сможешь встать. И мне казалось, что она не хочет вставать, что она вообще ничего не хочет. Отворачивается от меня и плачет, руки к животу прижала и кусает губы. Мне больно от того, что больно ей. Да… я думал о том, чтобы этот ребенок не родился, но кто сказал, что я его не хотел? Кто сказал, что я желал такой ужасной участи ему. — Так случилось. Теперь нужно жить дальше. Виновные понесли наказание. Каждый, кто посмел тебя тронуть. Молчит и я понимаю это молчание. Какая разница что сделали с ними после того, что уже сделали они и я не смог ее защитить. В тот день пришел Тамас, он сообщил, что полиция заинтересовалась массовыми обращениями в больницы. — Закрой им рты. — Закрыл. Но люди все видят и знают. — Отлично. Пусть знают, что каждый, кто приблизится к моей семье, понесет страшное наказание. — Твой дом обходят стороной, как дом проклятого. Люди считают, что ты и сам причастен к смерти дочери. Потому что привел в дом женщину. Не нашу женщину. — Пусть считают! Мне плевать на их мнение! Пусть бояться! Страх — это самое лучшее, что к тебе испытывают. Что с поставками? — Все продано, товар ушел покупателю. Много новых заказов. — Отлично. — О твоей выходке могут узнать и партнеры тоже. — Им полезно. Конкурентов у меня практически нет, так что я им нужен. — Эта женщина… — Какая женщина? — Та женщина, Ахмад. Та, ради которой ты все это делаешь. Поднял руку в предостерегающем жесте. — Я не хочу обсуждать ее с тобой! Тема закрыта! — Ты сам не свой. — У меня погибла одна дочь и в коме вторая, мою женщину избили, посмели тронуть грязные ублюдки я должен быть спокоен? Тамас, займись работой. Начни составлять рабочий план на следующую неделю. Назначь встречи с французами и поляками. — Что это за копия Рамиля с тобой? Ты нашел палача с лицом твоего сына? — Это его брат близнец и он готов мне служить на любых условиях. — Откуда он взялся? — Пусть этим займется Зураб, поручи ему отыскать всю информацию об Азиме. Я собирался узнать о нем все и после этого сделать его личным охранником моей дочери и Вики. Верным цепным псом, который будет спать под их дверью и не пропустит даже мухи. Но прежде, чем Зураб принесет мне информацию я спрошу еще кое у кого…спрошу и заодно выясню какое отношение ОНА имеет к тому, что произошло с Викой. Самида. Вот кто знал ответы на многие вопросы и в этот раз ей не удастся ускользнуть от ответов. Потому что мое терпение окончательно лопнуло. Я зашел к ней в комнату вместе с Азимом. Зашел чтобы увидеть ее реакцию, чтобы увидеть как в ее глазах отразится удивление и страх, как она отшатнется от него словно от черта. — Здравствуй, тетя Самида. Нарочно не «мама». Потому что язык не поворачивался так назвать.

Глава 24

— Какой грозный, мой мальчик. Что случилось?

— Кроме того, что моя жена избита до полусмерти, а дочь в коме можно сказать ничего не случилось. Или этого мало для того, чтобы потерять покой и веру в завтрашний день?

— Она тебе не жена! Гражданский брак для нас ничего не значит! Твои настоящие жены мертвы! И ты не можешь жениться на убийце!

Она боялась его и в тот же момент забывала о том, что Ахмад вырос и с ним нельзя как раньше. Нельзя давить, нельзя ломать. Он слишком упрям и горд. Сейчас самое время отступить, она немного оплошала. Пора уходить в тень.

— А кто вынес приговор? Кто судил? Ты? Ты отдала ее на растерзание толпы?

Отрицательно качает головой и отходит назад. Пусть считает, что она его боится, что ей страшно.

— Не лги мне, тетя Самида. Ох не лги! Больше всего я ненавижу ложь и предательство и не приведи Аллах, чтобы я заподозрил тебя во втором… а то, что ты лжешь я и так знаю!

— Угрожаешь матери?

— Ты мне не мать!

Сказал грубо, и она отшатнулась еще дальше. Не ожидала от своего племянника таких слов. Впервые Ахмад был так груб с ней. И все из-за славянки. Сколько б она не принимала ислам никогда одной из них не станет! Узнал-таки. Кто проговорился? Какая из этих низких тварей? Она ведь достаточно им заплатила.

— Думаешь о том, кто из них тебя предал? Страх…тебя предал страх и боль. Против них бессильно даже золото. Потому что, когда тебе режут руку ты уже не думаешь о деньгах! Как думаешь сколько рук я отрезал прежде, чем они заговорили? Сколько пальцев отрубил?

— Ты сошел с ума?

Она знала, что он кровожаден и былые травмы сделали из него монстра, но всегда поражалась, всегда не была готова к тому, до чего он мог дойти. Истинный Ибн Бей. Все мужчины в их семье были деспотичными садистами и чудовищами. Но этот страшнее всех.

— Нет! Всего лишь искал правду и нашел ее!

— Что сделаешь со мной? Тоже отрежешь руку?

Схватил тетку за плечо, и та вздрогнула от ужаса, когда изуродованное лицо племянника приблизилось к ее лицу. Когда он был маленький ее предупреждали, что однажды он восстанет против нее, но она не хотела верить. Не хотела…но поверила. Поэтому каждый день помнила пророчество и стелила соломку на все случаи жизни. Она Самида Ибн Бей и ее не так-то просто запугать или уничтожить.

— Нет…я не стану тебя наказывать физически, тетя Самида. Но я накажу тебя так, как наказывали в нашей семье тех, кто ее предал. Я отправлю тебя прочь. Ты уедешь и больше никогда не вернешься сюда. Ты уедешь и будешь жить далеко от этого дома и не посмеешь даже приблизиться к Вике.

— Аллаене!

— Нет, к Вике. Я так хочу ее называть. Мне нравится ее имя.

— Это имя неверной! Дай ей наше имя!

— Оно у нее есть. Но мне нравится это.

— Ты не посмеешь меня выгнать!

— Ты же посмела отдать мою женщину на растерзание толпе! Ты посмела лишить меня ребенка!

— Я сделала тебе одолжение! Я спасла ее! Если бы она не сделала аборт все бы узнали, что у нее был мотив! Люди и так болтают разное! О тебе, Ахмад! О тебе болтают, осуждают! От нашей семьи отвернулись те, кто раньше приходили в наш дом!

— Плевать хотел на всех!

— Наша семья, семья Ибн Беев всегда была одной из самых известных, богатых, аристократичных. Люди нам поклонялись, с нами хотели дружить, с нами искали сделок и партнерства! И что теперь? Ты нашел себе славянку и ради нее готов опозорить нашу семью? Она больше не беременна, она тебе не жена…Хочешь быть с ней — будь! Кто тебе не дает? Но не смей на ней жениться! Не смей делать ее членом нашей семьи! Ты не знаешь причастна ли она к смерти нашей девочки…не знаешь и никогда не узнаешь!

— Узнаю! Я рано или поздно все узнаю! Нет ничего тайного, что не стало бы рано или поздно явным!

Ей не нравилось, как блестели его глаза. Не нравилось, как дрожали мощные руки и ходили желваки на скулах. Он напоминал ей сейчас разъяренного зверя, потерявшего контроль над эмоциями. Самида даже думать не хотела о том, что произошло в деревне. Если он говорит правду, то он окончательно сошел с ума из-за этой женщины. Потерял контроль над собой. Скоро его связи и деньги не смогут держать языки за зубами, не смогут контролировать полицию и высшие власти. Пусть даже состояние Ибн Беев одно из самых огромных в стране и даже политики прогибают головы перед Ахмадом.

— Кто такой Азим ибн Сахим?

Вздернула голову и посмотрела на племянника. Зачем показывать удивление если она прекрасно знала о том, кто приехал в этот дом. Ведь она долгие годы содержала Азима.

— Родной брат Рамиля!

— Почему от меня это скрыли?

— Потому что я не хотела, чтоб на тебя повесили сразу двоих детей! Потому что достаточно было и одного!

— Кто дал тебе право принимать решения за меня? Кто дал тебе право вообще что-либо делать вместо меня? Зачем вы солгали что ребенок мертв?

— Чтобы облегчить тебе жизнь, чтобы со временем не пришлось делить наследство. Два брата одного возраста, братья близнецы — это всегда угроза, это вражда и распри. Так было испокон веков. — Скажи мне…кто дал тебе право что-то решать вместо меня? Кто дал тебе такую огромную наглость влезть в мою жизнь и начать строить ее по-своему?

Он надвигался на Самиду как скала и в его взгляде читалась эта холодная, эта ледяная ярость, которая была ей так знакома по взгляду брата. Это была точка невозврата, когда вряд ли что-то уже можно было изменить.

— Тот же кто дал мне право выхаживать израненного ребенка! Тот же кто дал мне право называть его своим сыном и не отдать в больницу для душевнобольных, отобрав у него все деньги!

— Ты упрекаешь меня в том, что не забрала состояние моих родителей? В том, что один единственный раз поступила честно и то только потому что понятия не имеешь о корпорации и могла все потерять! Только потому что понимала — ты всегда будешь купаться в роскоши потому что всю жизнь Ахмад ибн Бей будет благодарен тебе за спасение и именно поэтому я сейчас не отрублю твои руки, которые толкали мою женщину на смерть, руки, которые убили моего нерожденного ребенка! Ты уедешь! Сегодня! Азим отвезет тебя в твое поместье и там ты будешь жить до самой своей смерти! Ты никогда не вернёшься в этот дом!

«Вернусь! Ооо, я еще вернусь в этот дом, Ахмад! А ты пожалеешь о том, что обидел меня!»

***

Она посмотрела на точную копию Рамиля, когда он вошел в ее комнату за чемоданами. Они долго смотрели друг на друга, но никто не сказал ни слова. Потом Самида вышла из комнаты и величественной походкой направилась к комнатам Лами.

— Я уезжаю… а ты, без меня ты здесь долго не задержишься! Будь умной и держи голову на плечах! Чтобы не происходило — знай, так надо и не во что не вмешивайся. Сделаешь по-моему, будешь вести себя умно — скоро выйдешь за него замуж. И еще…Организуй выкидыш. Скоро все поймут, что ты не беремена!

— Мама Самида!

Женщина бросилась перед ней на колени и схватила ее за руку, поднесла к губам запястье.

— Что я буду делать без вас?

— Способствовать моему возвращению. Оно скоро настанет. Нужно время и терпение.

— Но как? Она все плотнее, все сильнее вжирается в семью. Он такое натворил из-за нее. Я все эти дни дрожу и боюсь. Ты не представляешь, что в деревне…там…там нескольким мужчинам отрубили руки, а женщинам пальцы. Он сошел с ума из-за этой сучки!

— Наберёмся терпения. Ожидание так же мучительно как сладостна месть потом. Поверь мне. Она ничего не получит!

— Откуда ты знаешь? Он все ради нее, он словно ее собачка…помешанный на ней!

— От любви до ненависти один шаг. От страсти до презрения полшага. Она совершит ошибку. Еще немного и совершит. Рано или поздно.

— Мне кажется что они сближаются все сильнее, мне кажется что она притягивает его к себе, привязывает, держит как на поводке. Чем? Что в ней особенного?

— Ничего особенного. Поэтому придет и наш час. Не высовывайся, не твори глупости…Избавься от своего любовника. Как? Это твои проблемы, но чтоб его не стало, желательно совсем! Ты меня поняла? И не смей вредить Аят! Ты уже достаточно натворила!

Лами опустила взгляд и побледнела как смерть, у нее даже затрясся подбородок.

— Думаешь я не знаю кто это сделал? Думаешь я не слышала как девчонки подговаривают отца выгнать тебя и жениться на русской? Смотри, чтоб другие не подумали то же самое. И пусть случится якобы выкидыш и как можно скорее, а потом и несчастный случай с твоим…Поняла?

Лами быстро закивала и молитвенно сложила руки.

— Ты не злишься на меня, мама Самида?

— Из-за чего? Это не сыновья, это недодети, слепые как котята, которые всегда будут висеть у нас на шее, за которых надо будет доплатить, чтоб на них женились, которые могут родить таких же слепых детей…Если бы за ними так не следили я бы сделала это сама, но намного раньше!

Она сжала кулаки и вспомнила тот день, когда родились девочки… а не мальчики и как потом, спустя время врачи огласили приговор — слепота. Она помнила ту ночь, когда пришла к ним в спальню и думала о том, что если придушит их подушками они даже не пикнут. Но ее не остановила любовь к ним или жалость. Нет. Ей никогда не было жаль слепых внучек. Ее остановили камеры и то, что Ахмад узнает и не пощадит, потому что воспылал к этим недодетям какой-то невероятной больной любовью.

— Кто этот человек…так похожий на Рамиля?

— Его родной брат…если будет нужно обратишься к нему за помощью. Он поможет. Но только в крайнем случае. А так даже не смей к нему приближаться.

***

Она ехала в машине, глядя впереди себя. Рядом Азим, а за рулем водитель. На заправке, когда водитель отошел купить сигареты и заправиться Самида повернулась к Азиму и погладила его по щеке.

— Рада видеть тебя, сынок.

— Мама Самида!

Азим прижался губами к ее рукам. В его взгляде вспыхнула фанатичная преданность.

— Ты довольна мной?

— Более чем довольна. Выполняй свою миссию, мой мальчик, и вознаграждение ждет тебя. Не зря мы ждали столько лет.

Глава 25

— Рамиль?!

Это было неожиданно. Это полоснуло меня по нервам с такой силой, что я буквально выгнулся от боли. Это первое слово, что она произнесла, когда открыла глаза? Рамиль? Потому что увидела близнеца? Это невыносимое выражение лица. Надежда, радость, вспыхнувшие глаза. Она никогда так не смотрела на меня. Никогда с надеждой и радостью. С этого дня пошла на поправку. Как будто увидела его и воспряла.

Я ревновал к нему…К сыну. Еще тогда, когда только увидел ее. Увидел, КАК она на него смотрит. Захотеть до дрожи во всем теле присвоить. И это вранье, что только ради мести. Потому это желание было едким, прожигающим насквозь, вызывающим бешеное желание владеть как ничем и никем другим в этой жизни. И ревность адская, дикая, первобытная. Когда от мысли, что другого любит дышать нечем, жить не хочется, все тело словно ядом травит. Забрал себе, а сам следил всегда, чтоб не пересекались, чтоб не смотрели друг на друга, чтоб словом не обмолвились. Женил его нарочно. И не понимал, КАК она может любить такое ничтожество как Рамиль.

Заставил сына переписку показать. Сидел читал по ночам и сатанел от ярости, наполнялся ядом. И только со смертью Рамиля эта жгучая ревность успокоилась, отпустила душу и сердце. Чтобы вернуться сейчас…когда увидел, как она посмотрела на близнеца. Как засветились ее невероятно красивые голубые глаза, пожирая всю надежду во мне своей надеждой.

— Рамиль… — шепчут ее губы, и она приподнимается на постели, чтобы я охладил ее радость.

— Не Рамиль. Азим. Его брат. Рамиль мертв. Воскресает только Аллах. Простой смертный гниет в земле.

Не посмотрела на меня, прикрыла веки, так что ресницы бросили тень на бледные щеки.

— Мертв… — повторила она и мне показалось, что я слышу нотки сожаления в ее голосе. Разве не он пытался тебя изнасиловать, Аллаена? Разве не он отдавал тебя толпе и не помог тебе, разве не он позволил мне отобрать тебя у него? Будь я на его месте я бы убил своего отца, но не отдал тебя никому! Я не сказал этого вслух, я только стиснул руки в кулаки и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Она пришла в себя. Разве не это самое главное?

Я приходил к ней каждый день. Рано утром. Привык вставать на молитву на рассвете. Приходил и смотрел как она спит, как золотистые волосы раскиданы по подушке, как дышат едва приоткрытые губы. Я ждал, когда она проснется и увидит меня, чтобы поймать ту самую радость. Но ее не было. Ни проблеска. Увидит меня, молча отвернется, встанет с постели, стараясь не смотреть…чтоб я не помог и не притронулся к ней. А я все равно беру ее на руки и несу в ванну, чтоб она умылась. И мне кажется все ее тело противится тому, чтоб я к ней прикасался. А зверь во мне уже давно приручен, зверь во мне уже не жаждет ее крови и мяса, он ползет на брюхе, прирученный и покоренный. Он не охранял и не уберег. Зверь растерян. Зверь готов сдохнуть сам.

И между нами разверзается пропасть, глубокая вонючая яма, которая была и раньше. С одной только разницей, что тогда мне было насрать. Я бы многое отдал, чтобы так же было и сейчас. Я не нужен ей и никогда не был нужен. Меня всегда ненавидели, презирали, боялись. Да…я дождался ласки и почесушек за ухом, когда погладила меня по шрамам, когда сама поцеловала. Вот и все. И я ощущал какое-то адское желание вдалеке сломать, подчинить ее себе. Поставить снова на колени и заставить смотреть снизу вверх, умоляя пощадить. Но…тогда это будет, наверное, наш конец и у меня не останется ни малейшей надежды, что могло бы быть иначе.

На ее коже все еще видны синяки, кое-где наложены швы, и я … я не могу проявить к ней насилие, тогда я возненавижу сам себя. Потому что когда-то вот такого избитого, изувеченного меня принесли в дом к тетке. И никто не смог меня защитить. Даже те, кто обещали…тот, кто обещал. Отец.

Взаимности больше не будет…Это я уже понял. Никогда не будет. Взаимность покинула ее душу вместе с зародышем нашего ребенка, покинувшим ее тело.

Мне оставалось держать дистанцию и держать себя в руках. Возможно, если я дам ей время, дам ей немного свободного пространства она начнет приходить в себя.

— Как спала?

Спросил в одно такое же одинаковое утро, наблюдая как она расчесывает волосы и как они блестят в лучах солнца.

— Хорошо…спасибо.

Отвечает вежливо, но очень натянуто, через силу. Возникает одновременно желание и ударить, и прижать к себе с такой силой, чтоб у нее кости захрустели. Не делаю ни того ни другого. Сжимаю руки в кулаки и смотрю как она ведет расческой по волосам, мне хочется провести по ним ладонью и хочется сжать в кулак и дернуть. Если бы здесь был не я, а Азим она сидела бы с таким же лицом?

— Мы уезжаем завтра отсюда.

— Как скажешь.

Тронул шрам на ее плече, не выдержал.

— Болит?

— Нет…

Резко развернул к себе, не вытерпел, сжал ее плечи.

— Перестанет болеть, я знаю. Пройдет время и перестанет!

— Тебе перестало? Смерть твоей дочери перестала болеть?

Словно дала пощечину, вздрогнул, сдавливая хрупкие плечи, глядя в голубые как небо глаза.

— Болит…, — ответил честно и сглотнул горькую, вязкую слюну, потому что ком уже образовался еще в горле.

— И мне болит…ребенок во мне умер. Его убили. От него остались только куски мяса…и все! И все, понимаешь! Я знаю… ты его не хотел, ты сам хотел его убить…ты рад, что его нет!

Не выкрикнула, скорее простонала и глаза наполнились слезами.

— Я рад, что ты осталась жива!

— Почему? Ты же сам меня ненавидел…Разве ты не хотел, чтобы я умерла?

Оттолкнул от себя. Прищурив глаза и стараясь держать себя в руках.

— Если бы я хотел, чтобы ты была мертва, то сейчас твой труп жрали бы черви.

— Так почему они его не жрут? Знаешь? Мне хочется, чтоб они его жрали… я хочу сдохнуть, я жалею, что все эти ненормальные, обозленные люди не убили меня. Тогда я не чувствовала бы себя такой пустой…такой пустой.

Она зарыдала, и я рывком прижал ее к себе, пряча ее голову и лицо у себя на груди. По моим детям еще никто и никогда не плакал. От меня не хотели рожать, моих детей не ждали…А она убивалась даже по нерожденному.

— Я не хотел, чтобы наш ребенок погиб, Вика… я хотел, чтобы не погибла ты и ради этого был готов на многое, даже на потерю нашего ребенка. Не спрашивай почему. Я пока не готов ответить, я пока сам не готов сказать это вслух. Но мне нужно, чтобы ты жила. Нужно, как воздух.

Она сотрясается от рыданий, а я невольно глажу ее волосы и сам не понимаю, что говорю. Пока в дверь не постучали и я не услыхал встревоженный голос

— Аят пришла в себя, Аят проснулась.

Глава 26

— Папа…это сделала Аллаена…это она нас топила…папа…это она…

Мне казалось, я барахтаюсь в какой-то липкой грязи, казалось, что я в ней тону и захлебываюсь. Я в черной дыре. Из нее нет выхода, в нее нет входа. Я не знаю, как я там оказался, но я там. Внутри собственного ада. И я замерзаю. В пекле оказывается не жарко. Там смертельно холодно. Там от холода все тело стынет. И этот холод он поднимается от кончиков пальцев до кончиков волос.

Ее нет рядом. Она не может оправдаться, она не может сказать что-то против, потому что не пошла со мной. Потому что упала на постель, закрыв лицо руками и не побежала посмотреть на мою дочь. Может быть, потому что боялась, что та скажет? Значит было чего бояться?

А вот я боялся. Впервые в жизни мне было страшно. Я чувствовал, что я сломаюсь, что эта правда сведет меня с ума. Она выгрызет мне глотку, выжрет мне кадык и сомнения как черви будут жрать мою плоть. Я сейчас чувствую как они копошатся у меня в голове сводя с ума, лишая контроля, заставляя начать трястись всем телом.

— Ты что говоришь…девочка? Ты что такое говоришь?

Аят мечется по подушке, вся в бинтах, вся в трубках. Она не открывает глаз, она плачет и ей больно говорить, то что она говорит. Я вижу, как больно. Я хорошо знаю свою дочь. Она сломлена, перепугана и ей очень плохо. Аят смелая, Аят сильнее Асии, но сейчас она слабая тень себя самой.

— Ее помню. Голос ее. Запах. Она с нами шла…а толкал…она говорила ему, чтоб толкал. Асия кричала, он закрывал ей рот и топил ее. Он держал ее под водой…Он…

Хрипло кричит. Крутится, бьется на постели. Врачи бросаются к ней, кто-то колет успокоительное в ручку тонкую и прозрачную, уже исколотую и покрытую синяками.

— Кому?

— Ему!