Горчаков. Юнкер Пылаев Валерий
Неудивительно – с такими-то замашками.
Самого его это, впрочем, совершенно не напрягало. Богдан носился как угорелый, засовывал руки в ведро чуть ли не по локоть, мастерски отжимал тряпку длинными загорелыми пальцами – и тут же снова наматывал ее на видавшую виды швабру, не забывая при этом болтать без умолку. А когда мы постепенно переместились из каземата на лестницу, где уже почти не попадалось начальства, – принялся еще и паясничать.
На полную катушку.
– Бат донт ю… степ он май блю свед шу-у-уз… – фальшиво протянул Богдан, приплясывая, широко расставив ноги и схватив швабру как микрофонную стойку. – Я Элвис Пресли.
– Ты болван.
Я не выдержал и засмеялся. Мне совершенно не улыбалось влетать на весь день из-за длинного языка Богдана, но сердиться на него оказалось попросту невозможно. При всей своей нелепости и странной наружности Богдан обладал каким-то совершенно немыслимым, сверхчеловеческим обаянием. И работать умел на совесть: за то время, пока я возился с тремя ступеньками, мой товарищ по несчастью уже успел изящно промахнуть шваброй весь оставшийся пролет – и теперь с чистой совестью (и лестницей) изображал Короля рок-н-ролла на площадке выше.
– Не болван, а Богдан, – поправил он – и тут же широко улыбнулся, скользнул вниз по перилам и протянул мне ладонь. – Давай знакомиться уже, господин юнкер… А то чего как не родной?
Пожалуй.
– Саша. – Я стиснул мокрую от тряпки клешню. – Горчаков… Бывший воспитанник Александровского лицея.
И без всяких князей. Если уж ротный открытым текстом сказал, что ему плевать на происхождение, то вряд ли оно здесь интересует кого-то другого. И выпячивать без надобности…
Рукопожатие у Богдана оказалось неожиданно крепким. Каким-то настоящим, уверенным – похоже, в тощих руках бывшего кадета скрывалась немалая сила. Еще пару минут назад я не воспринимал его всерьез, но теперь…
– Горчаков, да еще и лицеист. – Богдан отпустил мою руку и задумчиво прищурился, чуть склонив голову набок. – Значит, из родовитых будешь… И за какие же грехи тебя сюда определили, друже?
Дар, мускулы, да еще и сообразительный – парень явно не так прост, как хочется казаться.
– Да так… – уклончиво ответил я. – С чего ты взял, что родовитый?
– Гор-р-рчаков! – Богдан сделал гротескно-серьезное лицо. – Князь или граф, не иначе… Фамилия-то какая!
– Нормальная фамилия. – Я пожал плечами. – Это к твоей ротный прицепился.
– К моей попробуй не прицепись, – вздохнул Богдан, опираясь на перила. – Судьбинушка моя такая тяжелая. Всяк спросить норовит, сиротинушку обидеть. И ты туда же, господин юнкер.
Обидеть?..
– Байстрюк я, короче говоря. – Богдан улыбнулся и махнул рукой. – Рожденный, так сказать, вне законного брака. Оттого и фамилия дурацкая, и имя такое положено. У нас в Одессе говорят: «У Богданушки все батюшки».
Вот оно что. Да уж, на месте Богдана я бы точно не спешил рассказывать о подобном. А вот он, похоже, не особо-то и скрывался – скорее даже наоборот, выпячивал свое странное происхождение напоказ… Только зачем?
– Шила в мешке не спрячешь, – пояснил Богдан, будто прочитав мои мысли. – Только дураком себя выставишь… Но будешь цепляться – в глаз дам.
Не буду. Тут как бы самому «Богданушкой» не оказаться – спасибо его светлости Багратиону.
– Больно надо, – отмахнулся я. – Не мое это дело… Так ты, получается, и отца своего не знаешь?
– Как его не знать, скотину этакую. – Богдан насупился. – Нагуляла меня маменька да и померла через год. А он и не навестил ни разу. Сто рублей только выслал на похороны, говорят, – и все. В рожу бы ему плюнул поганую, да не успел: мне и пяти лет не было, как батяню самого пьяного медведь на охоте задрал.
Одаренного дворянина? Медведь?
– Видать, сильно пьяный был, – вздохнул я. – Грустная история.
– Уж какая есть. – Богдан пожал плечами. – А как по мне – туда ему самая и дорога. Я и сам проживу, а его сейчас черти в аду вилами тычут в жо…
Договорить Богдан не успел. Захлопнул рот, пулей махнул через четыре ступеньки разом, подхватил швабру и принялся яростно натирать лестницу. Я на всякий случай последовал его примеру – и не зря: снизу уже доносились шаги, а через несколько мгновений к нам поднялся старшекурсник в офицерской портупее.
– Работаете, молодые? – походя поинтересовался он. – Похвально, похвально… Труд – величайшая добродетель, способная превратить в отчетливого юнкера даже сугубейшего зверя.
– Вот козел… – пробормотал я, когда шаги старшекурсника стихли на лестнице.
– Это нормально. – Богдан рассмеялся и снова отложил швабру. – Меня еще в кадетском предупреждали, что во Владимирском цук похлеще, чем в кавалерийских училищах в свое время.
– Ч… чего?..
– Цук! – Богдан вытянул вперед полусогнутые руки и взмахнул, будто щелкая невидимыми поводьями. – Традиции славной пехотной школы.
Да, что-то такое про местные обычаи я уже слышал. А Богдан, похоже, знал о них немногим меньше матерого старшекурсника.
– Понятно, – улыбнулся я. – Так если ты такой умный – чего ж на швабры загремел? Да еще и в первый же день.
– Ну, во-первых – тебя выручить. А то больно нехорошо вышло. – Богдан подхватил со ступеньки ведро. – А во-вторых – присмотреться, что, где и кто есть кто. Сейчас мы с тобой при деле, а остальных старшие до отбоя цукать будут.
– Ужин пропустим… – тоскливо вздохнул я.
– Нехай! – Богдан махнул рукой. – Потом чего выпросим. Богданушка тощий, Богданушку поварихи всегда жалеют. Как говорят у нас в Одессе, держись подальше от начальства – и поближе к кухне.
– Тоже верно.
– В общем, со мной не пропадешь, Горчаков. – Богдан протянул мне швабру. – Пойдем каземат намывать. Ставлю месячное жалование, сейчас там такое творится – бока надорвешь.
Я не стал спорить. Не то чтобы десять казенных рублей, полагавшихся каждому юнкеру единожды в месяц, были для меня такой уж большой суммой – что-то подсказывало: Богдан не ошибся. И действительно, стоило нам выйти с лестницы – я на мгновение перестал слышать даже его нескончаемый треп.
В жилом помещении на три с небольшим десятка коек, которые местные называли то модным словом «дортуар», то по-простому – казематом, царил форменный бедлам. Понятным делом была занята едва ли треть юнкеров, а остальные исполняли что-то несусветное: носились из стороны в сторону, шумели и производили действия, о смысле которых я мог только догадываться.
Большинство было облачено в повседневную форму – но встречались и те, кто то ли не успел снять парадную… то ли надел ее снова, подчиняясь чьему-то странному велению. Пятеро «молодых» в полном облачении – из тех, что стояли где-то за мной на построении, – хором нестройно выводили что-то из репертуара то ли британской четверки, то ли так любимого Богданом Элвиса.
Ни петь, ни даже толком вспомнить слова из них, разумеется, не мог ни один, но руководителя странного оркестра это ничуть не смущало. Плечистый старшекурсник, прикрыв глаза – видимо, от нахлынувшего вдохновения, – дирижировал молодыми. То есть плавно размахивал прямо перед их лицами чем-то продолговатым и увесистым.
Кажется, ножкой от табуретки.
– Молодой, скажите-ка мне пулей – есть ли на Марсе пехота? – послышался чей-то ленивый голос.
– Не могу знать, господин обер-офицер! – отозвался второй.
Чуть в стороне двое «сугубых» приседали – и, похоже, уже не первый десяток раз. Вид у парней был не то чтобы измученный – но не слишком бодрый. Перед ними неторопливо прохаживались старшие, планомерно отсчитывая в полный голос: ать-два, ать-два…
– Знатно, – негромко присвистнул Богдан. – У нас в кадетском такого не водилось.
И так далее в том же духе: без дела в дортуаре не остался никто. Кроме нескольких старших, развалившихся на койках с книгами в руках. Видимо, их благородного статуса никакая муштра уже не касалась.
Откуда-то ощутимо тянуло табаком, хоть курение в общих залах и строго-настрого запрещалось.
– Да твою ж… матушку, – выдохнул я.
– Померла уже матушка, и давно. – Богдан хлопнул меня по плечу. – Пойдем трудиться, господин сугубый. А то цукнут – мало не покажется.
Спорить я не стал – уж лучше еще немного повозиться с тряпками и ведром, чем попасться на глаза заскучавшим старшим. Не то чтобы я собирался терпеть местный цук… но и нарываться тоже не хотелось. Обычаи здесь, похоже, полагалось соблюдать без споров и особых страданий: и «благородные подпоручики», и «молодые» выглядели в целом благостно – если не сказать довольно и весело. Во всяком случае, первые не пытались тронуть «сугубых» даже пальцем, а вторые – бросались выполнять самые нелепые повеления с совершенно непонятным мне рвением.
И все же дортуар я покидал с явным облегчением – в отличие от Богдана. Тот явно любовался бы местными бесчинствами хоть до самого отбоя, подмечая что-то мне пока неявное и вовсе неясное.
– Ты что себе позволяешь, щенок?
Высокий, но нарочито грубый голос, раздавшийся из коридора за дортуаром, выбился из общей какофонии. Не громкостью и не тембром – поющие где-то за спиной юнкера завывали похлеще, – а скорее манерой и даже самим обращением. «Стандартный» цук, похоже, подразумевал исключительно вежливость, а здесь…
– Беспредел, – негромко проговорил Богдан, замедляя шаг.
Лучшего слова я бы не придумал: в коридоре явно творилось что-то из ряда вон выходящее. Четверо рослых юнкеров обступили пятого – невысокого, щуплого, со светлыми, почти белыми жиденькими волосами. Его я точно видел на построении – где-то слева в задней шеренге, куда ставили самых мелких и худосочных.
Похоже, первокурсника взялись «обхаживать» старшие. Но совсем непохожие на тех, что гоняли «сугубых» по дортуару, – эти явно не добирали ни стати, ни возраста, ни какого-то особенного «гвардейского» лоска, как те, что к весне выпускались в полк или шли в Академию Генштаба.
Второй курс?
– Ты что, глухой? – Белобрысый здоровяк толкнул первокурсника в плечо. – Когда к тебе обращается старший по званию, следует отвечать: «Никак нет, господин обер-офицер».
Мелкий выглядел помятым – похоже, уже успел схватить пару тумаков, – но уж точно не испуганным. Скорее сердитым: брови сдвинуты, голова чуть втянута в плечи, левая нога отставлена назад. Плечи напряжены, пальцы сжаты. Не в кулаки, а так, будто он собрался швырнуть Булаву с двух рук сразу.
Иронично – если учесть, что из всех присутствующих в коридоре он единственный не обладал Даром. Вообще никаким – даже чахлый четырнадцатый магический класс для заморыша оказался бы чем-то недосягаемым.
И кто его вообще определил в юнкера?
– Ты не обер-офицер, – отозвался мелкий. – А чучело ряженое. Я…
Договорить пацан не успел. Белобрысый коротко, почти без размаха впечатал ему в живот увесистый кулак, и бедняга тут же с хрипом согнулся. Попытался дернуться, боднуть обидчика лбом в подбородок – но так и не дотянулся. Второй удар – уже полноценный, тяжелый и размашистый – отшвырнул парня к стене.
– Так и будем смотреть? – проворчал я. – Нашего бьют.
– Старшие. – Богдан опасливо огляделся по сторонам. – Непорядок, конечно, но нам в их дела лезть не положено. Оберов бы позвать…
– Да хрен с ними.
Не знаю, что на меня нашло. Я нечасто замечал за собой желание почесать кулаки без особого повода. И не сказать чтобы так уж сильно сочувствовал мелкому. Но то ли юнкерская форма сама по себе обязывала к героизму, то ли драка четверых против одного как-то особенно сильно укололо мое чувство справедливости…
То ли вожак старших слишком уж напоминал Воронцова – такой же здоровый, белобрысый, скудоумный и наглый… с тем, кто ростом ему примерно до второй сверху пары золотых пуговиц на кителе.
– Отставить! – Я громыхнул ведром с водой об пол. – Что тут происходит, господа юнкера?
Старшие тут же подпрыгнули, как ошпаренные, отступили от мелкого, чуть ли не синхронно втянули головы в плечи и обернулись, явно ожидая увидеть кого-то из начальства или хотя бы портупей-юнкеров…
Но вместо этого увидели двух первогодок со швабрами.
– Ох ты… А кто это тут у нас? – Похожий на Воронцова белобрысый плотоядно усмехнулся. – Никак новое зверье пожаловало?.. И чего тебе надобно, молодой?
Не нарываться, Горчаков, не нарываться, не нарываться…
– Оставьте парня в покое, – проворчал я. – Вас четверо, он один.
– Господа обер-офицеры… – «Воронцов» демонстративно покрутил головой, оглядывая свою свиту. – Мне не послышалось? Зверь приказывает благородному обер-офицеру?
Когда все четверо неторопливо, вразвалочку зашагали к нам, я услышал, как Богдан нервно вздохнул. Драться в его планы явно не входило – как и вообще ввязываться во что-то сомнительное. Так что рассчитывать на его помощь не стоило…
Да и какая разница? Если уж мордобоя не избежать – его стоит начать.
– Зверь недрессированный, – продолжил «Воронцов», надвигаясь на нас с Богданом. – Глупый и бесправный, которому положено быть бессловесным, когда благородный обер…
Мой кулак врезался ему прямо в переносицу. Веса в «Воронцове» было раза в полтора больше, чем во мне, – набрал за год муштры в училище, – но удар все равно получился на славу. Без всякого Хода я оказался достаточно быстрым… или никто просто не ожидал от худощавого «молодого» такой прыти.
«Воронцов» повалился кулем – но на этом мои успехи едва не закончились. В отличие от шушеры в «Кристалле», юнкера-второгодки дружно полезли защищать своего вожака. И, надо признать, делали это весьма квалифицированно. Я едва не пропустил удар в челюсть, кое-как отмахнулся – и тут же сам набросился на худого, но жилистого чернявого парня. Он грамотно закрылся от моих кулаков, но колено под дых все-таки пропустил. И свалился куда-то под ноги своим товарищам.
Третий второкурсник запнулся о распростертое на полу тело – и тут же поплатился за неуклюжесть. Его я убрал совсем уж некрасиво – сначала ткнул растопыренными пальцами по глазам, а потом схватил за ворот кителя, рывком раскрутил – и с хрустом впечатал лицом в стену.
А четвертого тем временем свалил кстати подоспевший Богдан. Мой собрат по швабре явно замялся, размышляя – стоит ли вообще лезть, но внутренне благородство победило. Краем глаза я увидел, как он пинком опрокинул ведро противнику на ботинки и, когда тот замешкался, отступил на шаг… и использовал дальнобойное подручное средство.
Швабра врезалась второкурснику в плечо и с жалобным хрустом переломилась надвое. Удар вышел не таким уж сильным – так что враг крякнул и уселся на пятую точку скорее от неожиданности.
Случилось небывалое – такого столетние стены Владимирского юнкерского пехотного училища наверняка еще не видели: парочка «молодых» отделала значительно превосходящие силы юнкеров второго курса. Может, праздновать победу было еще рановато, но все четверо наших противников остались на полу, а мы с Богданом…
– Могу я полюбопытствовать, – раздался за спиной негромкий голос, – что за непотребство вы тут устроили?
И даже прежде, чем обернуться, я заметил, как разлитая по полу мутная вода из ведра стремительно покрывается корочкой льда.
Глава 6
– Драка… Немыслимое непотребство! Неслыханное и недостойное благородного пехотного офицера.
Юнкер в офицерской портупее – похоже, один из тех, кто читал книгу в каземате, – пытался говорить сурово. Но в темных глазах плясали искорки, а уголки рта на серьезном лице так и норовили дернуться и приподняться вверх. Похоже, все происходящее старшекурсника искренне забавляло.
Или парень просто любил посмеяться. Чем-то он напоминал Богдана: такой же горбоносый, рослый и худощавый – но пошире в плечах, осанистый. Уже набравший офицерского лоска… но, похоже, не утративший какого-то неуловимого духа раздолбайства.
Он применил магию. Но не полноценную боевую, а какое-то хитрое плетение, явно предназначенное слегка остудить пыл дерущихся… А заодно и схватить льдом разлитую воду на полу. В коридоре ощутимо похолодало – и вряд ли из-за того, что меня так уж сильно страшил возможный разнос от старших.
– Так что тут случилось?
Говорить продолжал только один юнкер, хоть на шум они и пришли вдвоем. Второй маячил на заднем плане безмолвной тенью… Но при этом почему-то внушал куда серьезнее. То ли из-за габаритов – ненамного выше меня, но с огромными плечами и мощными ручищами. То ли из-за облика в целом: третьекурсник отрастил изрядные усы, насквозь рыжие от табака, – но и без них смотрелся бы заметно старше товарища.
Лет двадцать пять точно. А может, и все тридцать – судя по морщинкам в уголках глаз. И что он забыл среди молодняка, набежавшего из кадетских корпусов? Да еще и без Дара…
– Молодые совсем озверели, – проворчал «Воронцов», поднимаясь с заледеневшего пола. – С кулаками кидаются.
– Молодые… – усмехнулся юнкер в портупее. – Давно ли вы, господа, сами молодыми были? Так что ж получается – вас четверых сугубцы втроем отлупили?
Мелкого первокурсника, похоже, уже записали в «наши» ряды. «Воронцов», уже приготовившийся было выдать гневную тираду, осекся – и так и застыл с раскрытым ртом.
– Никак нет, господин подпоручик, – отозвался один из его товарищей – тот самый, которому я расквасил нос об стену. – Видимо, на льду ноги разъехались… Скользко тут, знаете ли.
Звучало это, конечно же, нелепо – но старшекурсников, похоже, устроило. Уж не знаю, что случилось бы, окажись на их месте ротный или кто-то из офицеров училища, но на этот раз, похоже, пронесло.
– Ступайте, господа. Умойтесь, приведите себя в порядок… и уж будьте так любезны – постарайтесь больше не падать на ровном месте.
«Воронцов» со своей изрядно потрепанной шайкой удалился – и вид у него был настолько беспомощно-злобный, что я едва сдержал смех. А вот Богдан не справился: хоть и зажимал рот обеими руками – не сдержался и прыснул.
– Впредь попрошу воздержаться… – Старшекурсник шутливо погрозил пальцем – и вдруг снова напустил на себя серьезность: – Представьтесь, молодой.
– Юнкер Бецкий Богдан Васильевич, господин подпоручик! – с готовностью заголосил Богдан, вытягиваясь по струнке. – Выпускник славного Одесского кадетского корпуса!
– Ага… То-то я и смотрю – что-то знакомое… Я и сам оттуда. – Старшекурсник на мгновение задумался – и тут же продолжил, сложив руки на груди: – Скажите, молодой, как вы желаете жить отныне и впредь, до самого выпуска, – по уставу или согласно традициям славной пехотной школы?
– Согласно традициям! – Богдан едва не подпрыгнул на месте. – Прошу вас стать моим дядькой, ежели господину подпоручику будет угодно!
Дядькой? Интересно… Похоже, мой собрат по швабре знал о местных обычаях даже больше, чем уже успел рассказать. И «господину подпоручику» – который никаким подпоручиком, ясное дело, еще не был – это пришлось по нраву.
– Добро, молодой, – кивнул он. – Непременно возьму на себя честь обучить вас всем славным традициям школы и премудростям военного дела… Но и требовать буду соответственно.
– Так точно, господин подпоручик! – Богдан снова вытянул руки по швам. – Будет исполнено!
– Исполняйте, молодой. Перво-наперво – ступайте в дортуар и скажите, что подпоручик Подольский велел организовать… – Старшекурсник обвел нас глазами, пересчитывая, – три спальных места. В соответствии с вашим нынешним статусом.
– Так точно!
От волнения Богдан даже забыл добавить «титул». Тут же умчался выполнять высочайшее повеление, едва не споткнувшись о ведро на полу. А мы со спасенным первокурсником остались со старшими с глазу на глаз. Я сообразил, что для меня тоже наступает время ответить на несколько важных вопросов… но «подпоручик» Подольский почему-то обратился к мелкому. Точно так же – сначала попросил представиться.
– Волков, Артем. Гимназист.
Бывший, конечно же. Три слова прозвучали так, будто первокурснику был отвратителен и статус, и даже собственное имя. И все происходящее, включая меня, – тоже.
– Скажите, молодой, как вы желаете жить отныне и впредь, до самого выпуска, – по уставу или по традициям славной пехотной школы? – поинтересовался Подольский.
Тон у него при этом был какой-то странный. Не недовольный – скорее то ли чуть скучающий, то ли просто невеселый. Оттого, что он, похоже, уже сообразил, что услышит в ответ.
– По уставу, – бросил Артем – коротко и резко, будто выплюнул.
И все – ни пояснений, ни жалоб, вообще ничего.
– Решать вам, господин юнкер. – Подольский пожал плечами. – Но я бы настойчиво посоветовал вам подумать хотя бы до завтра… В конце концов, время еще есть. И не забывайте, что в училище жизнь по уставу, конечно же, избавляет от соблюдения славных традиций, но добавит немало неудобств, которые…
– По уставу! – Артем сдвинул брови. – Я же сказал.
– Попрошу не перебивать, молодой! – Подольский слегка повысил голос. – Будем считать, я этого не слышал. Завтра спрошу еще раз – тогда и ответите. А сейчас, господа юнкера, пройдемте с нами. Пора готовиться к отбою.
Похоже, меня это тоже касалось. Я не стал возражать, подхватил с пола обломки швабры с ведром и молча пошел следом за Артемом и старшими. Второй так и не подал голоса – хотя авторитетом, судя по всему, пользовался ничуть не меньшим, чем Подольский.
Хотя бы потому, что спальные места нам достались чуть ли не царские – в небольшом закутке у окон. Достаточно далеко и от лестницы, и от коридора, и от дверей в какие-то подсобки, из которых тянуло табачным дымом. Чуть в стороне от лихих бесчинств, которые устраивали старательно цукающие молодняк старшекурсники. Похоже, раньше эти места занимал кто-то из выпустившихся весной в полк подпоручиков – судя по видавшим виды тумбочкам.
Интересно, за что нам такая радость – особенно если учесть, что Артем явно плевать хотел на славные местные традиции, а меня и вовсе пока даже не спросили… Почему?
– Располагайся, Горчаков. – Богдан плюхнулся на скрипнувшую пружинами койку и носком ботинка указал на соседнюю. – Я тебе даже уже чемодан твой притащил.
Действительно, притащил… и даже не ошибся. Впрочем, мой нехитрый скарб вряд ли мог сильно отличаться от любого другого. Несколько смен белья, джинсы, пара рубашек, немного денег, полотенце, образок, положенный Ариной Степановной, и еще пара мелочей, которые наверняка бы нашлись в тумбочке у любого юнкера. Наградной кортик я, разумеется, оставил в Елизаветино, а драгоценное кольцо с вензелем Багратиона носил в кармане.
Все остальное мне полагалось пошить по меркам или получить со склада – все до одного юнкера во Владимирском числились на полном казенном обеспечении… даже те, чьи семьи вполне могли себе позволить и некоторую роскошь.
Воронцов без своего модного пиджачка бы здесь точно удавился от тоски.
– Ко мне в племянники пойдешь?
Сначала я подумал, что негромкий голос, раздавшийся с соседней койки, мне послышался. Но нет: здоровяк с прокуренными усами – тот самый, который пришел вместе с Подольским – обращался именно ко мне.
Причем обращался не по уставу, на «ты» и так, чтобы никто другой не мог услышать наш разговор. И я бы, пожалуй, принял все это за попытку цукнуть меня, что называется, не отходя от кассы…
Если бы не одно но – похоже, юнкерские обычаи подразумевали как раз обратное: это сугубец должен был выпрашивать потенциального «дядьку» взять его в «семью». А тут…
По местным меркам мне, можно сказать, оказывали великую честь.
– Сам предлагаешь? – негромко отозвался я. – Вроде не так у вас тут принято.
– У нас, может, и не принято. – Здоровяк уселся на койке, натужно заскрипевшей под его немалым весом. – А я – предлагаю.
Коротко и ясно. Болтать он, похоже, не любит.
– А если я выберу жить по уставу? – усмехнулся я.
– Не выберешь. А выберешь – значит, дураком будешь. – Здоровяк пожал могучими плечищами. – Традиции здесь уважают. Ты не смотри, что старшие сугубцев гоняют в хвост и в гриву. Это только до присяги, два месяца. И больше напоказ все, а на деле «дядька» молодого в жизни пальцем не тронет. И другим не даст.
– А по уставу?
– Значит, и будет по уставу. И взводный по-положенному спрашивать будет, а не по-человечески. И ротный, и свои господа юнкера. И на все три года – до самого выпуска – никто тебе тут руки не подаст. А если в полку потом узнают, что к ним красный распределился, – тоже хорошего не будет.
– Красный? – переспросил я.
– Так называют юнкеров, которые решили жить по уставу, – ответил здоровяк. – Я за все годы только одного такого знал. Вроде и правильный офицер был, а человек – сволочь. Как выпустился, принялся в полку солдат гонять.
– А дальше?
– А дальше всякое рассказывали. Уж не знаю, что именно у него там вышло, а через полгода господин подпоручик со службы ушел. Насовсем.
Вот такие дела. Хрен оказался ничуть не слаще редьки – скорее, наоборот. Не то чтобы меня так уж радовала перспектива на ближайшие два месяца превратиться в бесправного сугубого «зверя», чуть ли не раба «дядьки»… но жизнь по уставу неприятностей сулила куда больше. Похоже, «красный» юнкер в каком-то смысле совершал форменное социальное самоубийство, разом превращаясь в изгоя не только на три года училища, но и на всю оставшуюся армейскую жизнь.
Так себе расклад.
– Хорошо… – проговорил я. – А тебе-то самому оно зачем?
– Мне – незачем. – Здоровяк басовито рассмеялся. – Оно тебе надо, молодой. Если хочешь по уставу жить – дело твое. Или можешь к другому дядьке попроситься. После того, как ты с Богданом его сиятельство князя Куракина отлупил, тебе из наших никто не откажет.
Вот тебе и раз. Еще один князь нарисовался – и с тем я уже успел поцапаться в первый же день. Так и до дуэли недалеко.
– Так что если решишь песни петь или ерундой всякой маяться – милости прошу, – проговорил здоровяк. – А я тебя настоящему делу научить могу. Такому, что на занятиях и не покажут другой раз… В общем, сам решай. Уговаривать не буду.
И спрашивать второй раз – как Подольский Артема, – видимо, тоже.
С одной стороны, не очень-то хотелось по своей воле вписываться в этот самый пехотный цук. Но с другой… Нет, других сторон было определенно больше. Вряд ли Багратион хотел бы, чтобы «его человек» во Владимирском училище превратился в «красного» изгоя. И еще меньше этого хотел я сам. Да и потенциальный покровитель вовсе не выглядел тем, кто станет без повода измываться над сугубцем.
Ну что, Горчаков… доверимся чуйке?
– Понял тебя, – проговорил я. – Так как тебя хоть звать-то… дядька?
– Иваном Сечиным. – Здоровяк едва заметно улыбнулся. – Если лично. А в обществе благородных офицеров – господин подпоручик.
Я на всякий случай огляделся по сторонам. Суета в дортуаре улеглась, и все стихло. Похоже, ночной сон – равно как и подготовка к нему – здесь считался чем-то чуть ли не священным. До отбоя оставался примерно час, но всякий цук уже прекратился. Юнкера – и сугубцы, и «благородные обер-офицеры» – занимались каждый своими делами. Примерно половина читали книги, кто-то возился с одеждой. Молча – только Подольский едва слышно отчитывал Богдана, задремавшего на незастеленной койке.
Воспитание сугубца уже началось.
– Так точно, господин подпоручик, – произнес я. – Какие будут… пожелания?
Произнести слово «приказ» я себя так и не заставил.
– Пожелание у меня только одно. – Иван махнул рукой. – Ложитесь спать, молодой. Подъем завтра в шесть утра.
Против такой воли «дядьки» я, разумеется, ничего не имел.
– Знаешь, почему мы носим эти знаки на одежде?
– Черные черепа? Они… они страшные.
– Может быть. Это особый знак. Его использовали…
– Давно? Еще до войны?
– Юнкер-р-ра! Подъе-е-е-ем!
Рев дежурного офицера – не ротного, кого-то рангом пониже – мгновенно прогнал сон. Тот самый, который я видел уже много раз. Ставший привычным и уже не приносившим поганые ощущения – вроде слипшихся глаз, мокрого лба и чугунной головы… Почти. Я бы, пожалуй, предпочел подремать еще полчаса или час – конечно же, если бы у меня кто-то спрашивал.
– Поднимайся! – Надо мной нависло усатое лицо Ивана. – На ходу проснешься. Надо скорее умыться успеть, пока не набежали. Отстанешь – засмеют.
Похоже, обучение «молодого» начиналось с самой побудки. И мой «дядька» без всякого стеснения показывал все на собственном примере. Откинул одеяло по диагонали и принялся натягивать форменные брюки. На этом, впрочем, и ограничился – видимо, поход к умывальникам ничего больше не требовал. Я с точностью повторил действия Ивана, стараясь не отставать, – и зашагал за ним следом.
И сразу понял, что он хотел сказать загадочным «пока не набежали». Не все юнкера оказались расторопными – примерно половина еще ворочалась в кроватях, пытаясь выгнать себя из-под уютных одеял. Но и оставшихся вполне хватало чуть ли не целиком забить ванные комнаты – к каждому умывальнику уже выстроилась очередь.
Если бы не высокий статус моего «дядьки», нормально ополоснуться я бы точно не успел. Но перед его заросшим темно-рыжим волосом могучим торсом уважительно расступалась и мелкота, и второкурсники, и даже старшие. Которых, впрочем, было не так уж много. Подольского, спавшего от меня через койку, я так и не увидел – похоже, «господам подпоручикам» даже в плане распорядка дозволялось чуть больше, чем сугубцам.
На смотр в коридоре мы вышли одними из первых – спасибо Ивану. «Дядька» лишь коротко кивнул на прощание – и удалился в другую сторону: туда, где строилась старшая рота. А я принялся искать свое место, высматривая среди однокашников приметную макушку Богдана, но так его и не увидел.
Зато наткнулся взглядом на Артема. Мелкий каким-то чудом не только отвоевал себе место у умывальника, но и пристроился в нужную шеренгу на левый фланг – туда, где уже собирались самые щуплые. Я помахал и был удостоен хмурых бровей и кивка.
Вот и помогай после этого людям.
– Третья р-р-рота! Станови-и-ись!
Зычный голос будто вдохнул в нас жизнь. Только что копошившиеся сонными муравьями юнкера подобрались, забегали – и примерно за полминуты изобразили более-менее внятное подобие шеренг. Фигуры в черных кителях будто вырастали из-под земли, множились, бегом подтягивались из дортуаров – и в конце концов замерли под грозным начальственным оком.
И грозное начальственное око нашло вид первокурсников сносным. В меру лихим, бестолковым и заспанным. Ротный не стал затягивать ни сам утренний смотр, ни речь. Только вкратце рассказал про распорядок дня, занятие на сегодняшний день – и отпустил к чаю. На который нас повел в столовую наконец-таки восставший из постели Подольский. Богданов «дядька» сонно потягивался, пару раз украдкой зевнул на ходу – но свои обязанности исполнял неукоснительно.
Самым большим для меня удивлением стало, что в семь утра всем воспитанникам училища полагался не полноценный завтрак, к которому меня приучила Арина Степановна, а скорее что-то вроде легкого перекуса. Кружка крепкого чая, кусок рафинада, пара подсохших галет – и все. Некоторые, впрочем, и на получасовой трапезе умудрялись устраивать самое настоящее пиршество. И почему-то скорее это касалось второгодок и первокурсников, которым посчастливилось прихватить из дома конфет или печенья. «Господа подпоручики» почти ничего не ели – были слишком увлечены цуком, на который не обращал внимания даже старший дежурный офицер.
Традиция есть традиция.
Дожевывая галету, я краем глаза увидел, как мой вчерашний знакомец – похожий на Воронцова его сиятельство князь Куракин – уже направился было к Артему… но так и не дошел. Один из товарищей поймал его за руку, шепнул что-то на ухо – и все четверо тут же развернулись и зашагали в другую сторону, напустив на лица столько презрения, что чай у меня в кружке едва не покрылся льдом.
Устав надежно защищал «красного» юнкера от цука – но и последствия не заставили себя ждать. Прямо на моих глазах сидевшие рядом с Артемом первокурсники сначала отодвинулись на лавках – а потом и вовсе подхватили свои порцайки и расползлись по соседним столам.
Я поймал на себе недобрый взгляд Куракина, но на этом все и закончилось – выяснять отношения белобрысый князь явно не спешил. То ли боялся снова нарваться на сдачу, то ли…
– Выкуси, ваше сиятельство. – Богдан довольно оскалился, опуская галету в чай. – Теперь тебе, Горчаков, ни одна зараза не страшна. С таким-то дядькой…
Занятно. Похоже, слухи в училище распространялись со скоростью несущегося на всех парах «Понтиака». Или Богдан обладал какой-то особенной способностью узнавать все первым.
– Дядька как дядька. – Я пожал плечами. – Вроде нормальный… А чем он от твоего отличается?
– Так он же целый майор! – отозвался Богдан.
– Так, обожди. – Я вспомнил Ивановы унтер-офицерские погоны. – Какой же он тебе…
– Ну, в смысле – не настоящий майор, а старик. – Богдан опрокинул себе в рот остатки чая. – Так называют тех, кто на старшем курсе на два года остается. Поговаривают, Сечин то ли науку какую не сдал, то ли с замом ротного в феврале подрался – вот и загремел. Зато он тут все ходы и выходы знает. По стрельбе и рукопашному – во всем училище первый!
Понятно. Значит, «майор» – не только самый старший на курсе, но еще и оставшийся на второй год в «господах подпоручиках». Занятная личность.
– В том году так никого в племянники и не взял, хоть его молодые неделями упрашивали. Не хочу, говорит, – и все тут… А тебя вот выделил, – продолжил Богдан. – Подольский крутой, а Сечин то и покруче будет. Он же не из кадетского корпуса, не из гимназии, а прямо из полка сюда пришел! Раньше на Кавказе унтером служил на границе, чуть ли не с османами воевал… У него и медали есть. А еще…
– Горчаков?..
Я не заметил, как ротный подошел. Хотя мог бы – с приближением грозного штабс-капитана Симонова болтовня за столами вокруг стихала.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – отозвался я, вскакивая с места и вытягивая руки по швам.
– Вольно, господин юнкер. – Ротный махнул рукой. – Пройдемте за мной. К вам… посетитель.
Глава 7
– Вот ты какой… господин юнкер.
Андрей Георгиевич стоял в коридоре, подпирая стену могучей спиной, но когда мы вышли из столовой – шагнул навстречу. Ротный тут же кивнул ему, развернулся на каблуках и молча удалился. Эти двое явно понимали друг друга без лишних слов, хоть один уже давно покинул полк, а второй и вовсе расстался с военной формой много лет назад.
Читать бесплатно другие книги:
