Игра с огнем Тимошенко Наталья

Пролог

На старом чердаке было душно и пыльно. Лучи заходящего солнца, проникающие сквозь щели в крыше, яркими полосками прорезали большое пространство, словно делили его на части. В самом дальнем углу, куда солнце не дотягивалось, полным ходом шла подготовка к ритуалу. В центре очерченного мелом круга лежала большая потрепанная книга в кожаном переплете, снаружи были отмечены шесть точек, возле каждой из которых стоял нужный атрибут: горящая свеча, стакан с водой, пустой стакан, горка земли с кладбища, мертвый воробей и белая крыса в клетке. Инга понятия не имела, что означают эти атрибуты, но спрашивать не решалась. Ей было страшно, но она не показывала этого.

На чердаке, кроме нее самой, находились еще Стрекоза и Мелкая. В их небольшой девичей компании было принято называть друг друга по прозвищам, но только тогда, когда они находились одни. Посторонним людям не следовало этого знать, утверждала Стрекоза. Она была самой старшей, ей уже исполнилось шестнадцать, поэтому остальные девочки никогда ей не перечили. Мелкой было всего пять, и ее в компанию привела сама Инга. Они жили по соседству, у Мелкой не было отца, только мать, поэтому Инга присматривала за девочкой, когда та находилась на работе. Ее было удобно отправлять по всяким поручениям, которые не хотелось делать самим. Например, в свои пять она уже виртуозно воровала у матери сигареты.

Скрипнула дверь в полу, и из нее показалась блондинистая голова Пончика. Пончиком девочку прозвали несколько лет назад, когда она была еще пухленьким ребенком, но теперь, когда ей уже исполнилось тринадцать, она начала следить за собой и заметно похудела, прозвище выглядело нелепо, словно издевательство. Следом за Пончиком на чердаке внезапно появилась не Веста, а маленькая девчонка, настолько худенькая и прозрачная, будто сотканная из воздуха. Лишь когда она подошла чуть ближе, Инга разглядела светло-рыжеватые волосы, заплетенные в две косички, и россыпь мелких веснушек на курносом носике. Сама Инга тоже обладала рыжей шевелюрой, за что и получила соответствующее прозвище, но ее волосы выглядели ярко-рыжими, почти красными, а у этой девчушки рыжина едва-едва проглядывалась. Веснушек у Инги не было совсем, и кожа казалась не прозрачной, а матовой. Мальчишки уже сейчас не переставали дергать ее за косы, еще через несколько лет она станет настоящей красавицей.

Инга не знала, как зовут девчушку, но видела ее пару раз. Девичья компания давно облюбовала старый чердак в доме на окраине города, и малышку Инга встречала во дворе. Должно быть, она жила здесь.

– Это еще что за бледная моль? – удивилась Стрекоза, когда на чердак залезла и Веста, как обычно, притащив с собой фотоаппарат. С ним она никогда не расставалась, а ее снимки даже печатали в местной газете.

– Нам же нужен шестой человек, – пожала плечами Веста.

– А постарше никого не нашлось?

– Да она старше Мелкой! Просто выглядит так.

Инга с сомнением посмотрела на Бледную Моль, а затем перевела взгляд на Мелкую. Если бы она верила в то, что ритуал будет по-настоящему опасным, наверное, испугалась бы присутствия двух пятилетних девчонок, вдруг они все испортят? Но что бы ни говорила Стрекоза, как бы ни убеждала подруг, что книгу подкинул ей сам Сатана и ритуал будет настоящим, девчонки не особо в это верили. Стрекоза вечно придумывает всякое. Скорее, Инга боялась, что кто-нибудь застанет их тут. И тогда мать наконец исполнит свое обещание: выдерет ее как Сидорову козу.

– Где ты ее только нашла? – продолжала ворчать Стрекоза.

– Она в этом доме живет, – пояснила Веста. – Ладно, искать другого человека все равно некогда, если мы хотим провести ритуал сегодня.

На это Стрекозе нечего было возразить. Солнце уже спряталось за деревья, на чердаке стало темно, но так и не похолодало. Лето в этом году выдалось сухое и жаркое, дождя не было почти месяц.

– Давайте сфотографируемся, – ожидаемо предложила Веста, раздвигая ножки штатива, чтобы закрепить фотоаппарат. – Вдруг у нас все получится, мы же станем избранными.

По сарказму в ее голосе Инга поняла, что Веста тоже не верит в ритуал, просто использует возможность сделать несколько необычных кадров. Правда, Стрекоза наотрез отказалась позировать на фоне ритуальных атрибутов. Веста была младше всего на год, но все равно не решилась уговаривать. Пришлось выстроиться всем возле стены.

– А теперь давайте наконец приступим, – ворчливо заявила Стрекоза, когда яркая вспышка полыхнула в темноте чердака, на мгновение ослепив всех шестерых.

Девчонки расставили еще с десяток толстых свечей неподалеку от места ритуала, просто чтобы стало чуть светлее, и потихоньку начали рассаживаться вокруг книги в указанных Стрекозой точках. Инге пришлось сесть возле кучки земли, потому что старшие подружки уже заняли самые безобидные места: крысу и оба стакана. Садиться возле дохлой птицы она желания не имела, а огня боялась с тех пор, как еще в детстве босой ногой наступила на тлеющие угли. К свече усадили молчаливую Бледную Моль, которая от испуга и непонимания происходящего не произнесла еще ни слова.

Все были готовы начать ритуал, но внезапно Инга заметила, что у ее подопечной по щекам текут слезы.

– Эй, ты чего? – удивилась она.

– Я не хочу сидеть возле мертвой птички! – в голос зарыдала Мелкая, как будто только и ждала сигнала.

Стрекоза шумно выдохнула сквозь зубы и резко поднялась с места.

– Давай поменяемся, – зло предложила она, и Мелкая торопливо перешла на ее место.

Когда все наконец снова расселись и затихли, Стрекоза торжественно раскрыла книгу, кашлянула для вида и принялась читать заклинания. Инге казалось, что большую часть она придумывает на ходу, потому что иногда предложения становились совсем бессвязными, да и в полутьме чердака, не уткнувшись носом в странички, сложно было бы разглядеть слова, а Стрекоза сидела очень прямо, как у короля на именинах. Вскоре текст и вовсе превратился в какую-то непонятную белиберду, и Инга почувствовала, что начинает засыпать. Лучше бы она осталась дома и посмотрела телевизор.

– Возьмите магические атрибуты, – загробным голосом велела Стрекоза.

Инга вздрогнула, выпрямилась и торопливо сгребла в ладони землю. Остальные девочки сделали то же самое. Сон словно рукой сняло. На грудь как будто кто-то положил тяжелый камень, даже дышать стало трудно. Хотелось лечь на пол, свернуться калачиком, прижать колени к груди и не шевелиться. Лет так сто.

Стрекоза вдруг замолчала. В этой внезапной тишине было слышно, как копошится в клетке крыса, как шмыгает носом Мелкая, а снаружи шумят деревья. Почему-то стало очень жутко. Инга сильнее сжала землю в ладонях и оглянулась. Девчонки тоже переглядывались, не понимая, что делать дальше, и вдруг круг, начерченный мелом, заискрился переливающимся светом, а затем вспыхнул. Не то Бледная Моль уронила свечу, не то мел зажегся сам по себе. Столп огня поднялся так высоко, что коснулся крыши. Девчонки отпрянули в стороны.

– Черт! – вскрикнула Веста, и тут же завопили все остальные.

Поднялась страшная суматоха. Огонь распространялся по старым стропилам так стремительно, словно кто-то гнал его кузнечными мехами, черный удушливый дым быстро заполнил чердак. Инга отползла в сторону, уперлась спиной в стену и замерла от ужаса. Липкий страх полз по ее телу быстрее, чем огонь по крыше, не давал пошевелиться.

– Бежим, бежим! – подгоняла всех Пончик. – Рыжая!

Собственное прозвище вывело Ингу из ступора. Она резво вскочила на ноги, но вместо того, чтобы бежать к выходу, оглянулась по сторонам. Где-то в этом огненном аду оставалась Мелкая, ее соседка, за которую она отвечает. Едкий дым драл горло и разъедал глаза, но Инга все равно бегала по чердаку в поисках соседки. Девочка нашлась в противоположном углу – когда только успела добраться сюда? Она свернулась тем самым калачиком, в который Инга мечтала превратиться всего несколько минут назад, и, закрыв лицо руками, громко плакала.

Не тратя время на уговоры, Инга схватила Мелкую за руку и волоком потащила к выходу. Внизу подружки подхватили обеих, и все они кубарем кинулись к лестнице.

На улице выли сирены пожарных машин, бежали к дому люди. Огонь распространялся быстро, горела уже не только крыша, но и верхний этаж. Вопреки всем законам физики пламя стремительно ползло по стенам вниз, готовясь через пару минут захватить в плен весь дом.

– А где девчонка? – внезапно спросила Веста, оглядываясь по сторонам.

– Какая девчонка? – не поняла Стрекоза.

– Шестая, которую я привела.

Только сейчас Инга поняла, что Бледной Моли нет с ними. Она вспомнила про Мелкую, потому что давно привыкла отвечать за нее, но никто не вспомнил про шестую девочку. Все синхронно повернулись к дому, понимая, что Бледная Моль осталась там.

– О боже, – выдохнула Пончик.

– Идем! – внезапно велела Стрекоза. – Сматываемся отсюда, пока нас не засекли!

Тратить время на разговоры не стали. Молча развернулись и бросились к лесу, где можно было укрыться от любопытных глаз соседей. Инга сжимала маленькую ладошку Мелкой и чувствовала, как незнакомый камень давит на грудь все сильнее и сильнее.

Глава 1

Бежать. Бежать нужно так долго, чтобы вместе со свистящим ветром из головы успели вылететь все мысли, оставляя место гремящей в наушниках музыке. Не останавливаться. Остановки для слабаков, а она давно не слабачка. Восемь километров, и ни сантиметром меньше. Летом будет десять, пока можно восемь. Только после этого можно будет пройтись. А пока бежать.

Элиза следовала этим правилам сколько себя помнила. Она по пальцам могла пересчитать те дни, когда ее утро не начиналось с пробежки. Даже переехав в этот богом забытый городишко, где, казалось, только она и бегала по утрам, не изменяла своей привычке. Час бега, затем контрастный душ, чашка кофе с двумя тостами – только так день может начинаться правильно. Затем макияж, прическа и работа, если день будний; уборка – если выходной. Вся ее жизнь подчинена четкому расписанию, понятным правилам. Изменения планов – в крайнем случае, форс-мажоры – почти никогда. По крайней мере, никогда больше.

Громкий сигнал в наушниках возвестил о преодолении рубежа в восемь километров, возвращая ее в реальность, но она не остановилась. Только не сегодня. Сегодня ей снова снился кошмар, в котором она горела заживо, видела, как вздуваются черные волдыри на коже, чувствовала отвратительный запах паленых волос. Проснулась в холодном поту, закрученная в одеяло как в кокон, рыдала как ребенок, никак не могла успокоится. С трудом доползла до ванной, держась за стену и то и дело заставляя себя вновь подняться с пола, куда ее роняли подгибающиеся ноги, долго стояла под ледяными струями воды, пока кожа окончательно не посинела, а тело не начала сотрясать крупная дрожь. Затем, не тратя времени на кофе (даже думать о чем-то горячем было страшно), вышла на пробежку.

Еще два километра, несмотря на октябрь.

Элиза замедлила бег, а через несколько метров перешла на шаг, стараясь дышать глубоко, но не останавливаться. Ноги приятно гудели, мыслей в голове почти не осталось, и ночной кошмар казался таким далеким, словно приснился в глубоком детстве. Прохладный душ завершит начатое, и она снова станет похожа на обычного человека. Сможет дожить до вечера.

Элиза взглянула на часы: 6.48. Несмотря на два лишних километра, она справилась на двенадцать минут раньше срока, поэтому до дома можно идти неторопливо, наслаждаясь утренней тишиной, которая уже через сорок две минуты сменится привычной суетой просыпающегося городка. Удивительно, но в этом маленьком месте все жило по четкому расписанию. Возможно, поэтому она и прижилась здесь?

Когда за поворотом уже показался ее дом: старое деревянное здание в три этажа – Элиза остановилась. Даже скорее замерла. Только что подошва кроссовка оторвалась от выщербленного тысячами ежедневных шагов асфальта, как тут же осторожно опустилась обратно. Что-то было не так. Легкий порыв октябрьского ветра скользнул перед носом, принеся с собой невесомый, почти неслышный аромат дыма. Кто-нибудь другой и не услышал бы – и, справедливости ради стоит отметить, что Элиза действительно была первой в городке, кто его почувствовал, – но ее нюх, настроенный на огонь и его производные столько, сколько она себя помнила, мгновенно уловил этот запах.

Элиза медленно обернулась вокруг своей оси, разглядывая сонные окрестности. Сердце гулко ударилось о ребра и замерло, готовое вот-вот снова сорваться в бешеный галоп. В четырехэтажном доме напротив, таком же сером и деревянном, как и ее собственный, светились почти все окна. Чуть дальше по улице, где домики были уже поменьше, в основном одноэтажные, редко – с пристроенной мансардой сверху, тоже было спокойно. Ни огня, ни черного дыма Элиза не заметила. Она закрыла глаза и снова втянула носом воздух, ощущая явную примесь дыма.

Хотелось бы ей вместо дыма почувствовать запах приближающегося дождя, но того уже давно не было, что казалось необычным для этих мест. Элиза жила здесь всего второй год, но помнила прошлую осень: холодную, промозглую, мокрую. Дождь лил весь октябрь почти не прекращаясь, земля напиталась влагой так, что выехать из города могли только внедорожники, а мэр издал указ двум тракторам постоянно курсировать по лесной дороге, чтобы вытаскивать всех застрявших водителей. И надо отметить, работа у них не заканчивалась круглые сутки. Горожане жаловались друг другу на погоду, и только Элизе она нравилась. Она выходила на пробежку на пятнадцать минут раньше, чтобы оставалось еще немного времени погулять под падающей с неба водой.

Этот год выдался значительно суше, дожди шли редко, и те, кто любил ходить на болото с западной стороны города, говорили, что оно совсем высохло. Даже грибов, которыми прошлой осенью были завалены все магазины и лавки, в этом году почти не было. Ночью над лесом толпились тучи, несколько раз молния даже ударила в землю где-то далеко за городом, но на высушенные улицы не упало ни капли.

Элиза подняла голову, мечтательно разглядывая черные грозовые тучи, и не сразу услышала приближающийся шум. Только когда что-то упало на землю за ее спиной, она вздрогнула и обернулась. На асфальте билась в предсмертных судорогах большая черная ворона. Несколько раз ударила сломанным крылом о землю и наконец затихла. Элиза скривилась от отвращения и направилась к своему дому. Эта мертвая птица показалась ей плохим знаком, и она торопилась домой: только там она чувствовала себя в относительной безопасности.

Антон Степанович Подгородцев вернулся домой в начале восьмого утра. Вечером затянулось совещание, а потом Никита Смоляков позвал его в сауну. Естественно, с девочками. Девочки у Никиты всегда были первосортными, поэтому отказаться Антон Степанович не мог. И где только Смоляков их берет? В этой глуши таких днем с огнем не сыскать. Впрочем, если учесть, что каждый раз они новые, наверное, откуда-то привозит, а затем увозит обратно.

Тяжело вздыхая, Антон Степанович вылез из большого автомобиля и, прикрываясь воротом дорогого пальто от внезапно поднявшегося ветра, направился к дому из красного кирпича. Здесь, за высоким забором, он чувствовал себя уверенно и не боялся завистливых взглядов, так портивших жизнь мэру города Лесной.

Лесоперерабатывающий завод на этом месте появился еще в конце девятнадцатого века. Поскольку рабочим нужно было где-то жить, чтобы не ездить далеко, очень быстро вокруг завода вырос и небольшой поселок, застроенный деревянными бараками. Из чего же еще строить дома, если не из того, что добываешь?

После войны, когда огромная страна вставала с колен и остро нуждалась в строительном сырье, завод расширился, а следом за ним и поселок с банальным названием Лесной превратился в небольшой городок. После распада СССР и завод, и город переживали не лучшие времена. Кто мог, уезжал поближе к цивилизации, оставались только самые отчаянные или те, кому некуда было ехать. В данный момент городок насчитывал что-то около десяти тысяч жителей.

Город, с трех сторон окруженный мрачным лесом, а с четвертой утопающий в болоте, выглядел одним из самых мрачных мест на Земле. А уж осенью, когда дождь не прекращался неделями, размывая и без того плохие дороги, серые тучи цеплялись за верхушки деревьев, Антон Степанович даже удивлялся, почему не возрастает количество самоубийств. Возможно, только потому, что люди, живущие здесь, привыкли к этой мрачности с рождения и не подвергались депрессии. Они находились в ней постоянно.

Антон Степанович приехал в Лесной двадцать пять лет назад. Сначала как директор завода, а уже после начал руководить и самим городом. Высокому начальству нравились его методы, при нем завод хоть и не вернул себе процветание, но, по крайней мере, и не утонул в болоте, а потому ему доверили и ключи от всего городка.

Став мэром, Антон Степанович не удержался от того, чтобы переехать в нормальное жилье. Дома в городке по большей части оставались деревянными, в основном одноэтажными, хотя в одном районе бывшие бараки и перестроили в несколько многоквартирных домиков. И все же Антону Степановичу хотелось чего-то поприличнее.

Обнесенный высоким забором, особняк из красного кирпича располагался на самой окраине города. Таким образом Антон Степанович хотел показать, что близок к народу и не пользуется своим положением, чтобы выбить себе участок где-нибудь в центре, хотя, на его взгляд, окраина эта была намного лучше центра. Отсюда совсем недалеко и до административного здания, где в том числе находилась мэрия, и до единственной более или менее хорошей дороги, ведущей из города. То есть куда бы ни понадобилось, на дорогу Антон Степанович тратил немного времени. Плюс сразу за его забором начинался тот участок леса, в котором не велись работы и не будут вестись еще ближайшие лет десять. А значит, он обеспечил себя и чистым воздухом, и уютной тишиной. И все это в минутной доступности от центра. Да и сам особняк не выглядел дешевым, народным. Тут уж Антон Степанович не смог себе отказать.

Как и не смог отказаться от красивого, ухоженного двора. За высоким забором все равно не проглядывались ровные дорожки, небольшой пруд с подсветкой, аллея из туй. В маленьком павильоне у пруда даже жил самый настоящий павлин – особая гордость Антона Степановича. Птицу пришлось везти под покровом ночи, дабы не вызывать лишних вопросов у населения.

В доме было тихо, только со второго этажа доносилась музыка: что-то тяжелое. Значит, проснулась Марийка, четырнадцатилетняя дочь от первого брака. Марийка находилась в том «прекрасном» подростковом возрасте, когда у человека сильно пополняется словарный запас и вырабатывается характер: на любое отцовское слово находится двадцать своих, на любое указание включается режим «сделай по-своему». Антон Степанович с пониманием относился к взрослению дочери, считая, что только так она сможет вырасти не такой тряпкой, какой была ее покойница-мать.

– Марийка! – крикнул он, с трудом опускаясь на пуфик, чтобы расшнуровать ботинки.

Возраст уже не позволял наклоняться так, как раньше, а объемный живот только добавлял проблем. Это все нервная сидячая работа! Инга, вторая жена, периодически намекала, что подарит ему абонемент на фитнес, но Антон Степанович только хмыкал в ответ. В их городке приличного зала нет, а ездить в соседний несколько раз в неделю, как это делает она, он не может себе позволить. Кто же будет дела решать, пока он тягает гантели?

В прошлом году, когда в Лесной только переехала новая учительница, Антон Степанович всерьез раздумывал, не начать ли ему бегать по утрам, как она. Это могло бы стать прекрасным примером для остальных жителей и добавило бы ему несколько очков у электората, заодно с самой учительницей поближе познакомился бы, но быстро отбросил эту идею. Бег по утрам красиво и вдохновляюще смотрится у таких вот молоденьких девиц с длинными ногами, упругой попкой и развевающимся на ветру «хвостом» из русых волос. Они даже потеют красиво. А что будет, если на пробежку выйдет он, мужчина пятидесяти семи лет, с объемным животом и пятнами подмышками уже после спуска по лестнице? Засмеют же. Да и учительница неприступна как Снежная Королева.

Антон Степанович каждый год лично приходил на линейку в единственной в городке школе. Во-первых, там училась его дочь, а во-вторых, он считал своим долгом направить учеников в светлое будущее и показать старому хрычу Макарычу – директору этого богоугодного заведения – кто тут на самом деле хозяин. Вот в прошлом году и приметил новую учительницу, даже пытался привычно познакомиться, но гордая красавица быстро дала понять, что такие знакомства ее не интересуют. Так зыркнула из-под накрашенных ресниц, что Антон Степанович не рискнул повторять попытку. В конце концов, мало ли других, доступных? Да и не нужна ему связь в его же городе, потом сплетен не оберешься. И Инга проведает – съест. Это тебе не бесхребетная Марийкина мамаша, земля ей пухом. Не то чтобы Антон Степанович думал, будто Инга не знает о его саунах с девочками. Но одно дело – одноразовые подружки, другое – постоянная любовница. Да еще под боком.

Мысли Антона Степановича были прерваны спустившейся на первый этаж дочерью. Марийка, подавшаяся в отца огромным ростом и наличием лишнего веса, была еще в пижаме, но уже при боевой раскраске, выглядя на все двадцать лет.

– Ты почему еще не одета? – строго поинтересовался Антон Степанович.

Марийка только презрительно фыркнула.

– Потому что некому заниматься моим воспитанием. Ни отец, ни мачеха дома не ночуют.

Антон Степанович, уже шагнувший в сторону столовой, откуда доносились упоительные запахи свежей яичницы с беконом и тостов с клюквенным джемом, тут же остановился и обернулся к дочери.

– Инга не ночевала дома?

– Не-а!

Марийка обогнала его и первой вошла в столовую, где помощница по хозяйству Анна уже накрывала стол к завтраку. Антон Степанович проследовал за ней, задумчиво покусывая нижнюю губу. Это он мог позволить себе не ночевать дома, ссылаясь на срочные дела и затянувшиеся совещания, но Инге подобное поведение запрещалось, и она об этом прекрасно знала, никогда не позволяя себе нарушать правила.

– Куда она ушла? – поинтересовался он одновременно у дочери и прислуги.

Обе покачали головами, но если Анна – немного виновато, как будто лично не уследила за хозяйкой, то Марийку определенно веселила ситуация.

– Видимо, моя новая мамочка решила взять пример с папочки и тоже найти себе молоденького мужа.

Несносная девчонка! Никакого воспитания! Антон Степанович с силой стукнул кулаком по столу, так что на нем подпрыгнули расставленные тарелки. Анна вздрогнула, и даже Марийка насупилась.

– Ты что себе позволяешь?!

– А что такого? – надулась дочь. – Это же правда. Инка моложе тебя на двадцать четыре года, ты думал, она вечно с тобой будет? Ты небось уже и в постели не тот…

– Молчать! – рявкнул Антон Степанович, вскакивая из-за стола, что с его комплекцией сделать оказалось непросто, пришлось упереться раскрытыми ладонями в столешницу. – Вон в свою комнату! И сотри с лица эту краску, ты не индеец и не проститутка!

Марийка вскочила со стула гораздо резвее, несколько секунд сверлила отца рассерженным взглядом, как будто собиралась что-то сказать, но затем рванула с места, пролетев мимо со скоростью реактивного самолета.

– Ты бы счета проверил, может, она еще и обобрала тебя! – донеслось из прихожей, а по паркету застучали пятки: Марийка поднималась по лестнице.

Антон Степанович опустился обратно на стул, тяжело дыша и прижимая руку к внезапно заколовшему сердцу. Второй рукой он ослабил узел галстука и посмотрел на застывшую столбом Анну.

– Ну, чего стоишь? – рявкнул он, но из-за боли в сердце и усталости от бессонной ночи получилось скорее жалобно. – Клади завтрак.

Анна кивнула и тут же принялась накладывать яичницу из сковороды в тарелку, добавляя побольше бекона, как любил Антон Степанович. Он поморщился, видя скворчащую горку жирного сала с прожилками мяса. Вкусно, зараза, но вредно. Где уж тут за молоденькими учительницами ухлестывать, не помереть бы. И доктор ему все время пеняет, и Инга…

Мысли о жене снова испортили настроение, уже было пошедшее вверх от вида и запаха жареных яиц.

– Инга когда ушла? – хмуро спросил он, уткнувшись в тарелку.

– Вчера еще уехала, – чуть заикаясь, доложила Анна. – До обеда. С тех пор и не возвращалась.

– Куда поехала, сказала?

– Нет. Когда ж она говорила, Антон Степанович? Может быть, в фонд…

– Понятно, – перебил прислугу Антон Степанович, но та не вернулась к плите, а продолжала стоять у стола, нервно сминая край блузки, словно хотела что-то сказать.

– Что еще?

– Павлин ваш…

Антон Степанович поднял голову и уставился на Анну.

– Что с ним?

– Я зашла покормить утром, а он… мертвый.

Вилка выпала из пухлых пальцев мэра, звонко ударившись о край тарелки.

– Ветеринара вызвала?

Анна покачала головой.

– Вы же велели никому не говорить, что у вас павлин есть. Да и без надобности ему ветеринар уже.

Антон Степанович собирался разозлиться, но его перебил звонок телефона, оставшегося в портфеле в прихожей. Анна без лишних напоминаний рванула к выходу из кухни, чтобы полминуты спустя вернуться с портфелем. На экране кнопочного телефона – Антон Степанович так и не смог справиться с новомодными смартфонами, от которых так пищит его дочь – светилось имя Никиты Смолякова, его зама.

– Антон Степанович, у нас ЧП, – непочтительно пропустив приветствие, объявил тот.

Снова кольнуло сердце. Что ж этому проклятому городу не живется-то спокойно? Сведет он его в могилу, того и гляди сведет.

– Что еще? – севшим голосом спросил Антон Степанович, мгновенно забывая и про пропавшую жену, и про счета, которые надо бы поверить, а даже про любимца павлина.

– Лес горит, – объявил Смоляков.

– Где?

– Где-то в районе Клюквенной заводи, точно пока неясно. Масштабы тоже непонятны. Связываемся с райцентром, пусть с вертолетов смотрят. Но с таким ветром огонь быстро разнесется, хлебнем еще горя.

Антон Степанович положил телефон на стол, даже не отключаясь, и с сожалением посмотрел на недоеденную яичницу. Нет, не дадут они ему покоя, никак не дадут!

Едва ли у человека, способного позвонить другому в половине восьмого утра в середине октября, когда за окном еще толком не рассвело, есть совесть. А уж если ее нет, то накрывать голову подушкой в надежде на то, что проклятый телефон замолчит и даст еще немного поспать, нет никакого смысла, поэтому Максим Васильев вытащил из-под одеяла руку, не глядя схватил с тумбочки мобильный телефон, поднес его к уху и что-то невнятно промычал.

– Я тебя разбудил? – послышался в трубке смутно знакомый голос.

Точнее, голос наверняка очень знакомый, но сонный мозг в отчаянной надежде по-быстрому отделаться от непрошенного абонента отказывался его идентифицировать.

«Нет, я уже успел облиться холодной водой, пробежать десять километров и испечь свежих булочек на завтрак», – мысленно проворчал Максим.

– Угу, – вслух ответил он.

– Ну извини! – безо всякого смущения радостно оповестил все еще не узнанный абонент. – Последние новости не слышал?

– Когда я сплю, я глух и нем.

– Лес горит! Говорят, возле Клюквенной заводи полыхает вовсю.

Максим нехотя стащил одеяло с головы и поморщился от дохнувшего ему в лицо прохладного воздуха: он опять не смог заставить себя встать ночью, чтобы подкинуть дров в печь, отчего та давно погасла, и дом совсем выстыл. Звонивший все еще продолжал болтать, рассказывая, где именно и как сильно горит лес, и Максим наконец узнал его: Дмитрий Стрельников – единственный человек в этом городе, кого он мог назвать своим другом и не покривить при этом душой. Несмотря на внешнюю клоунаду, Дима был до омерзения тактичным человеком и никогда бы не позволил себе разбудить другого в такую рань по несущественному поводу.

Пожар пока не казался Максиму таким поводом, тем более Клюквенная заводь находилась далеко от его дома, и едва ли ему в ближайшее время что-то угрожало. Тем не менее он встал и, завернувшись в одеяло, подошел к окну, поджимая пальцы ног, чтобы не ступать всей ступней на ледяной пол. Если в воздухе только пахло холодом, то на полу он ощущался во всей красе. Сотый раз за семь лет в этом доме Максим подумал, что надо бы купить ковер хотя бы в спальню. Или подсобрать денег и развести по всем комнатам батареи. В ванной стоял электрический котел, греющий воду, а потому можно наладить отопление, но цена радиаторов, умноженная на их необходимое количество, выливалась в приличные деньги, которые всегда требовались на что-то другое.

Его дом стоял на краю города, лес подступал к самому забору, то и дело норовя перешагнуть его, поэтому даже летней ночью из окна почти ничего не было видно, а в середине осени и подавно. Темные силуэты деревьев проступали на фоне медленно светлеющего неба, красно-оранжевого зарева огня отсюда он не увидел.

Вообще пожары в этой местности не были редкостью. Город был окружен лесом, даже несколько дорог из него, и те пролегали через лес, а с западной стороны начинались огромные болота с залежами торфа, поэтому почти каждое лето горели и торфяники, и сам лес, но все же не в середине октября, пусть и выдавшегося на удивление сухим. Порой Максим удивлялся, насколько неприветливой и угрюмой выглядела эта местность, как не любил город своих жителей и как стремился избавиться от них, вычесывая, как блохастая собака.

– Я звонил Семенычу, – тем временем вещал Дима, – он говорит, похоже, поджог. Горит в трех местах. Ночью была сухая гроза, но чтобы в трех местах ударило – маловероятно. Что, кстати, тоже странно. Сухая гроза обычно при очень жаркой погоде, а ночью всего +5 было, заморозки скоро.

Максим вытащил из-под одеяла вторую руку, отчего то скользнуло вниз, обнажая плечи, вытащил защелку и приоткрыл окно. Терпкий запах дыма уже ощущался в воздухе, а к обеду наверняка разнесется по всему городу. Что-то еще показалось ему странным, но что именно, он не мог понять. Снова задвинул щеколду и отошел от окна, теперь уже поставив одну ногу на другую, но теплее от этого не стало.

– Это ведь еще не все, ради чего ты позвонил? – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес Максим, ища взглядом тапки.

– Ага! – снова отозвался Дима, но на этот раз в его голосе сквозили совсем другие нотки: как будто ему не нравилось то, что он должен сейчас сказать.

– Ну? – поторопил его Максим.

– Мы задержали троих подростков в лесу, сейчас допрашиваем, есть вероятность, что они и подожгли. Среди них Алиса Самойлова.

Максим вслух застонал. Алиса Самойлова была лучшей подружкой его пятнадцатилетней дочери Яны. Если Алиса была ночью в лесу, велика вероятность, что там же была и Яна. И даже тот факт, что ровно в десять вечера дочь пожелала ему спокойной ночи и ушла в свою комнату, ничего не значил. Сбежать через окно было не так уж и сложно. А если учесть, что он почти до часу ночи работал в мастерской, она вполне могла выйти незамеченной и через дверь.

Попрощавшись с Димой, Максим стащил со стула потертые джинсы, кажется, привезенные еще из Питера, в которых обычно ходил дома, и собрался выйти из спальни, как вдруг понял, что именно казалось ему странным на улице. Он торопливо вернулся к окну и распахнул одну створку, убеждаясь, что не ошибся: на кусте сирени, росшей у забора, расцвело несколько гроздьев белоснежных цветов.

Как такое может быть в октябре? Сухом, но довольно прохладном! Да и не было вчера ни единого признака того, что куст собирается зацвести. Максим высунулся в окно и дотянулся до ближайшей ветки. Нет, это не обман зрения и не глупая фантазия сонного мозга: в нос ударил ни с чем не сравнимый запах сирени.

Максим снова закрыл окно, вышел из спальни, но вместо комнаты Яны направился в ванную. Необходимо плеснуть в лицо холодной воды, чтобы привести мысли в порядок.

Даже хорошо, что Дима разбудил его, будет правильно приготовить дочери завтрак и отвезти в школу. Если, конечно, она согласится. Обычно Яна соглашалась только в трескучие морозы и проливной дождь, все остальное время считая, что она уже достаточно взрослая и отцу необязательно возить ее в школу. Тем более по вторникам, когда первым уроком у них стояла физкультура, на которую она не ходила из-за врожденного порока сердца.

Яна жила с ним уже пять лет. Точнее, когда-то они все жили вместе, но затем Варя, мать Яны и его жена, забрала дочь и ушла. На то у нее, конечно, были причины, но Максим не любил вспоминать о них: слишком тяжело. Яне тогда было восемь. И ей было десять, когда Максим забрал ее в аэропорту соседнего городка. Маленькую, напуганную, с огромным чемоданом, который она не могла сдвинуть с места несмотря на четыре колеса. Именно такой, маленькой десятилетней девочкой, она до сих пор для него оставалась, хоть он и понимал, что ей давно не десять, она не ребенок. Конечно, ей еще далеко до взрослой девушки, но она уже подросток, со своими требованиями и своим характером. К сожалению, вобравшим все худшее от обоих родителей: его гордость, граничащую с упрямством, и взбалмошность Вари. Впрочем, вполне вероятно, что пройдя переходный возраст, она угомонится. А если уж быть совсем честным, она и сейчас доставляла не так много хлопот.

Раковина в ванной неожиданно оказалась выпачкана чем-то черным. Максим несколько долгих секунд разглядывал пятна, затем потрогал их пальцами, а потом наклонился и понюхал. Пятна пахли перекисью водорода, выдавая краску для волос. Коробочка от краски нашлась здесь же, в мусорном ведре. Максим тяжело вздохнул. Кажется, от его хрупкой блондинки-дочери с прозрачной кожей осталось одно только имя.

Быстро умывшись, он направился к ней в комнату, постучал и осторожно открыл дверь. Над кроватью Яны висела новогодняя гирлянда, которую она использовала вместо ночника, а в кресле у окна сидел огромный плюшевый медвежонок, которого Максим подарил ей на первый день рождения в этом городе. Медвежонок стоил примерно треть его месячного дохода, но он так понравился Яне, которая половину дня провела в слезах от того, что мама не приехала, хотя обещала, и Максим не выдержал. Тогда они оба еще не знали, что мама больше так и не приедет, несмотря на все свои бесконечно даваемые обещания.

Яна спала на кровати, слишком большой и широкой для нее одной, свернувшись клубком и накрывшись не только большим одеялом из лебяжьего пуха, но и толстым шерстяным пледом в красно-оранжевую клетку. Бывшие когда-то почти снежно-белыми, а теперь неровно покрашенные в черный цвет пряди разметались по подушке.

Максим подошел к окну, чтобы проверить, заперта ли щеколда, и зацепился взглядом за небольшой туалетный столик, где, кроме все прочего, теперь лежал маленький тюбик красной помады. Никогда раньше ему не приходило в голову, что стоит, наверное, уже начать выделять дочери несколько больше карманных денег, чтобы хватало и на косметику. Он еще помнил, с каким трудом пережил тот позор, когда мать Алисы однажды выловила его и строгим шепотом сообщила, что его дочь – уже не маленькая девочка, и ему следует контролировать наличие у нее средств гигиены, необходимых всем женщинам. Видя, как он смутился и покраснел, она смягчилась и добавила, что обо всех необходимых вещах просветит девочек сама. Наверное, он потому и не возражал против дружбы Яны с Алисой, как бы ни считал, что последняя плохо влияет на его дочь. Так, по крайней мере, у Яны было кому задать все те вопросы, которые девочки обычно задают матерям.

Да уж, так себе из него вышел отец…

Словно почувствовав чужое присутствие в своей спальне, Яна зашевелилась и села на кровати, сонно потирая глаза.

– Пап? – удивленно протянула она. – Ты что здесь делаешь?

– Проверяю, не выходила ли ты ночью гулять через окно, – честно признался Максим.

Возможно, не слишком правильно было говорить это, но он считал, что учить дочь всегда говорить ему правду следовало, подавая ей такой же пример.

– Что-о? – мгновенно распахнула глаза Яна.

– Стрельников звонил, ночью в лесу поймали несколько подростков, твоя Алиса была среди них. Хочу убедиться, что ты в этот момент спала в своей постели. – И, заметив гневный взгляд дочери, добавил: – Кто-то поджег ночью лес. Если ты была там, мне лучше узнать об этом сейчас.

– Меня там не было.

– Точно?

– Мне показать тебе свои ботинки? Я еще с вечера помыла их и поставила сушиться.

Максим вздохнул.

– Я тебе верю. Просто… волнуюсь. Не хочу, чтобы ты попала в неприятности.

Яна снисходительно улыбнулась.

– Я слишком умная для этого.

Максим еще несколько долгих мгновений разглядывал ее лицо, а затем тоже улыбнулся.

– Ты покрасила волосы?

Она кивнула, почему-то смутившись. И это смущение невероятно обрадовало его: по крайней мере, она все еще не до конца отбилась от рук.

– Мне надоело быть безликой мышью. Правда, получилось не очень.

Максим подошел ближе и зажег лампу на прикроватной тумбочке. Волосы были покрашены пятнами и полосами. Внешностью Яна пошла в мать, но если та предпочитала поддерживать образ блондинки, то дочь, видимо, захотела другого.

– Если тебе теперь нужно немного больше денег, ты можешь мне сказать, – мягко произнес он, приподняв над ее головой одну прядь. – Мне, конечно, не нравится, как разукрашивает себя твоя Алиса, но я понимаю, что ты не хочешь чувствовать себя белой вороной среди друзей.

Яна несколько секунд смотрела на него, а затем рассмеялась.

– Ну, теперь-то уж белой я точно не буду. Приготовишь мне завтрак?

– Конечно.

Максим немного неловко погладил дочь по голове и направился к выходу. Лишь когда за ним закрылась дверь, Яна облегченно выдохнула. Слава богу, отец не стал проверять ее ботинки. Она ни минуты не верила в то, что лес действительно подожгли ее друзья, но наверняка не знала, поскольку ушла раньше всех, еще двух часов не было. Но попробуй докажи это отцу. А если он увидит грязь на ее ботинках, в жизни ей больше не поверит. Как хорошо, что она всегда обыгрывала его в покер, обыграла и в этот раз.

Глава 2

Ровно в 7.55, как и каждый будний день, Элиза переступила порог школы. Она приходила всегда в одно и то же время вне зависимости от того, был у нее первый урок или нет. Сегодня его не было, однако работы с документами, журналами и тетрадями учителям всегда хватает, а она, в отличие от коллег, домой ничего не брала. Дома у нее были другие заботы. Завистники шептались, что у «англичанки» просто мало нагрузки, попробовала бы она со всем справляться в школе, если бы вела математику или русский язык, но Элиза точно знала, что все дело в правильном распределении времени. Она не отвлекалась на бесконечные чаепития, не мыла кости физруку, который вчера ушел домой с химичкой, не обсуждала новую прическу завуча, поэтому успевала сделать работу там, где ее нужно делать.

Этому ее с детства приучили родители-спортсмены. Отец был успешным биатлонистом, мама – лыжницей. С пеленок ее день был подчинен строгому графику, все делалось по расписанию. Саму ее с шести лет отдали в секцию синхронного плавания, поэтому спортивный режим и ей был не чужд, хоть и отчаянно не соответствовал характеру.

В глубине души Элиза любила свободу. Хотела вставать тогда, когда выспалась, ложиться, когда слипаются глаза. Однажды собрать рюкзак и рвануть в путешествие, никому не сказав, куда уехала и когда вернется. Стоять на вершине самой высокой горы и смотреть вниз, на расстилающиеся перед ней бескрайние поля, усыпанные цветами. Вдыхать полной грудью свежий воздух, кричать во все горло, зная, что никто не услышит, позволять ветру взметать вверх распущенные волосы. Быть свободной.

Но каждый раз, когда она представляла себе эту картину, все заканчивалось одинаково: в ее мысли врывался проклятый огонь. И вот она уже смотрела на горящую траву, на едкий дым, устилающий долину внизу. На вспыхивающие как свечки тела животных и птиц. И эта картина внезапно приносила еще большее удовольствие. Это пугало Элизу, пугало по-настоящему, поэтому она никогда не сопротивлялась желанию родителей втиснуть ее в узкие рамки расписаний и правил. Без удовольствия, но она соблюдала их. Сорвалась лишь один раз, когда родители внезапно погибли под лавиной.

К тому времени с профессиональным спортом она завязала. К сожалению, генетический материал в данном случае дал сбой, и хорошей пловчихи из нее не вышло. Она продолжала каждый день ходить в бассейн, но уже исключительно для себя, училась в лингвистическом университете, и без строгих родителей, контролирующих ее расписание, дала слабину. Ничем хорошим это не закончилось, и когда перед ней встал выбор: в тюрьму, могилу или в этот город, она без колебаний выбрала город.

В учительской стоял такой гвалт, который бывает не в каждом классе. Детей в школе еще почти не было, зато учителя собрались в полном составе.

– А я вам говорю, что не могла Самойлова это сделать! – с жаром доказывала кому-то Елена Петровна, учительница физики. Кому именно, Элиза не видела: глубоко беременная двойней Елена Петровна полностью закрывала собеседника.

– Откуда вам знать, Леночка, – раздался из угла скрипучий голос трудовика. – Современная молодежь и не на такое способна.

– Потому что я хорошо знаю ее мать! Добрейшей души человек, мухи не обидит!

– Так ведь никто и не утверждает, что это сделала Самойлова-старшая, – насмешливо заявила со своего места Оксана Валерьевна, преподавательница музыки. – А Алиска, я вам скажу, и не на такое способна. Та еще оторва.

– Доброе утро! – перебила спор Элиза, входя в кабинет и закрывая за собой дверь.

Весь учительский состав тут же повернулся к ней, хотя обычно большинство коллег ограничивались лишь прохладным «Доброе» в ответ.

– Лизонька, вы уже слышали наши последний новости?

Элиза кивнула, в этот раз умудрившись даже не поморщиться. «Лизу» она прощала только старому трудовику, и то потому что он порой путался даже в собственном имени. Чего еще ожидать от старика, восьмидесятилетие которого в прошлом году отмечала вся школа? Остальные еще в первую неделю ее работы запомнили, что зовут ее Элизой, хотя она и слышала презрительное «Лизка» за спиной. Впрочем, это было еще не самое обидное прозвище, а Элиза давно научилась на них не обижаться. Если тебе плюют в спину, значит, ты впереди, как любил говорить ее отец.

– Если вы о лесном пожаре, Георгий Дормидонтович, то слышала, – ответила она, проходя к большому шкафу, чтобы повесить верхнюю одежду.

Конечно же, она слышала. Не было ни одного шанса не услышать. В городке тянула только одна местная радиостанция, глухой лес забивал все остальное, и та с самого рассвета вещала о пожаре. Элиза и предпочла бы не слышать, поскольку любое упоминание об огне причиняло ей почти физическую боль, но деться от новостей было некуда. Запах, учуянный ею на пробежке, не был галлюцинацией после ночного кошмара.

– Полиция задержала нескольких подростков в лесу этой ночью, – доложила Оксана Валерьевна. – Алиса Самойлова среди них. Как думаете, могла она участвовать в поджоге?

Элиза не сразу поняла, что вопрос обращен к ней. Лишь повесив пальто в шкаф и обернувшись, она увидела, что коллеги смотрят на нее.

– Откуда мне знать? – удивилась она.

Вопрос на самом деле показался ей странным. Алиса Самойлова училась в десятом «А», где Элиза два раза в неделю вела английский, да иногда захаживала на факультатив за компанию с лучшей подругой Яной Васильевой. Больше они нигде не пересекались, и едва ли Элиза могла быть той, кто знает Алису лучше других.

– Ну, – Оксана Валерьевна пожала плечами, – ученики вас любят и доверяют вам.

– Если вас на самом деле интересует мое мнение, то пока полиция этого не доказала, Алиса не может быть виноватой.

Оксана Валерьевна только фыркнула. Похожие звуки издали еще несколько человек, к Элизе тут же потеряли интерес, и она смогла спокойно продолжить переобуваться, однако следующие слова коллег заставил ее напрячься и начать снимать ботинки гораздо медленнее, прислушиваясь к тому, что они говорили.

– Все это напоминает девяносто шестой год, – сказал Георгий Дормидонтович. – Тогда тоже лес горел страшно. Больше недели горел, пол-Березовки выгорело.

– Это не в девяносто шестом было, а в девяносто третьем, – возразила ему Светлана Михайловна. – Я тогда только-только сюда работать пришла.

Элиза, наверное, и решилась бы спросить, о каком пожаре они говорят, если бы ее не опередила Елена Петровна, которая тоже приехала в этот город позже и пожара не застала:

– О каком пожаре вы говорите? – с жаждой настоящей сплетницы поинтересовалась она.

– Так вот я и говорю, – повторил Георгий Дормидонтович, – в девяносто шестом году…

– В девяносто третьем! – не унималась Светлана Михайловна. Старую «русичку» не так-то просто было сбить с толку.

Георгий Дормидонтович снисходительно закивал.

– Ну хорошо, пусть будет в девяносто третьем. – В его глазах, обращенных к коллегам, читалась явная насмешка. Светлана Михайловна недовольно поджала губы, но ничего на этот тон отвечать не стала, и дальше рассказ полился без остановок. – Лето на дворе стояло, сухое, жаркое. В Корнелях несколько домов сгорело, власти даже запретили костры жечь, хотя у нас и так всегда опасались этого дела, лес же рядом, торфяники – страшно. И однажды вечером пришла весть: загорелся лес! Сначала думали, то ли костер кто-то разжег, то ли просто папиросу бросил. Их же учишь, учишь, а порой взрослые хуже малых. Но вскоре разобрались, что от дома все началось. Прямо на окраине леса барак стоял старый, три семьи там жили. Две спаслись, а одна сгорела.

– Три человека, – вставила Светлана Михайловна. – Мать, отец и маленькая дочь. Годика три девочке было. Возможно, с их квартиры все и началось.

– Шесть ей было, а не три, – поправил Георгий Дормидонтович. – В школу пошла бы уже осенью. И началось не с квартиры, а с чердака. Огонь так разошелся, что еще пять домов сгорело, леса прилично выгорело. Только через неделю потушили. Весь город в дыму был, кто мог – уехал, пока не выветрилось. У нас же здесь от сквозняков все защищено.

Георгий Дормидонтович вздохнул и мечтательно прикрыл глаза, как будто вспоминая. Уже едва ли пожар, скорее, времена своей молодости.

Лишь когда его голос стих, Элиза поняла, что все это время почти не дышала. Она не слышала раньше эту историю, хотя жила в городке уже больше года. Как всегда, любое упоминание об огне заставило сердце биться чаще и жадно вслушиваться в слова. Это походило на своеобразный гипноз: и слушать страшно, и не слушать невозможно.

– Да уж, огонь – самая страшная из стихий, – тяжело вздохнула учительница биологии Анастасия Павловна. – Ничего живого после себя не оставляет, ничего живого в себе не несет. В воде, в воздухе, в земле – везде есть жизнь, и только в огне нет ничего, кроме смерти.

Элиза не сразу сообразила, что звук, заставивший ее вздрогнуть, издал выпавший из ее же рук ботинок. Она торопливо запихнула в шкаф уличную обувь и, ни на кого больше не глядя, поторопилась к двери, где нос к носу столкнулась с как раз вошедшей Ариной: той самой химичкой, которую обсуждали в учительской всю последнюю неделю.

– Ой, Элиза! – воскликнула та. – Хорошо, что я тебя застала. Тебя Колченогая к себе зовет.

Элиза кивнула, почти не расслышав ее слов, протиснулась мимо коллеги и почти бегом бросилась по коридору.