Шкатулка рыцаря Прашкевич Геннадий
— Хочу!
— Отлично! — обрадовался Врач. — Со мной вранье не проходит.
Печатное кивнул. Врач торжествующе обернулся:
— Видишь? Живая душа, открытая душа! Совершенно не скована мертвящими предрассудками! — И помахал Шурику: — Кофейник на плитке. Сахар на подоконнике. Сделай нам кофе.
И быстро спросил:
— Печатнов, пьешь по утрам кофе?
Печатнов неопределенно повел плечом.
— Ладно, не ври. Ты водку по утрам хлещешь. Я тебя помню, ты шумный мужик. Из электровозного депо, верно? Слышал, неплохой слесарь. Тебя весной менты хотели вязать. За шум в ресторации «Арион». Чего тебя туда потянуло?
— Лигушу хотел убить.
— А зачем не убил? — укорил Врач. — Зачем остановился? Сэкономил бы время. Лигушу все хотят убить. Зачем упустил момент?
Заломив руки, он процитировал с чувством:
— Эти милые окровавленные рожи на фотографиях…
И, упершись кулаками в стол, снова укорил:
— Принял решение, не останавливайся. — Врач даже помахал перед Печатновым длинным пальцем.
Что он несет такое? — удивился Шурик. — Зачем он так? У слесаря и так пробки сгорели.
— Зря остановился! — Врач прямо кипел. — На слизняка вроде не похож, руки крепкие! Какого черта остановился?
И вдруг заподозрил:
— Может, последствий не просчитал?
И быстро наклонился к онемевшему Печатнову:
— Просчитал?
Неясно, что там из сказанного дошло до сумеречного сознания слесаря Печатнова, но он кивнул:
— Да я что… Я запросто…
— Молодец! Хорошо настроен! — обрадовался Врач. — Учти, Печатное, я человек прямой, плохому не научу, но и сочувствовать не стану. Таких, как ты, сотни и сотни тысяч. Взялся убить Лигушу, убей! Но сам и сразу! Сейчас и здесь! Чтобы идти в тюрьму с приятными воспоминаниями. Закон один: можешь до чего-то дотянуться — дотянись! Но трезво, трезво, Печатное!
— Так я и не пью… Иногда… По праздникам…
— Я о другой трезвости.
— Да я его все равно убью! — вдруг прорвало слесаря. — Сядет, гусак, напротив и твердит, твердит одно: пожара боись, Печатное, боись пожара. Дескать, домик деревянный, сухой. Вспыхнешь — спалишь полгорода! Я лучше убью Лигушу, чем ждать пожара! Совсем истомил.
Они все тут сумасшедшие, подумал Шурик, снимая с плитки кофейник.
— Ты прав! — возликовал Врач. — Убить Лигушу! Восстановить справедливость! Успокоить душу!
И вонзил в Печатнова буравящий взгляд:
— Способ?
Он выкрикнул это так, что его могли услышать даже на улице.
— Какой способ? — ужаснулся Печатнов.
— Ну как это какой? — орал Врач. — Топор? Наезд машины? Обрез в упор? Два ножа? Учти, Печатное, эстетика в этом деле немаловажна. Не станешь же ты в самом деле размахивать окровавленным топором?
Шурик оторопел.
Чашку с горячим кофе он поставил перед Врачом, тайно надеясь, что тот ее нечаянно опрокинет, а значит, опомнится. Но Врач, жадно хлебнув, без промаха сунул чашку обратно в руки Шурика.
— Не бойся своих желаний! — прорычал он, не спуская глаз с загипнотизированного слесаря. — Хочешь убить, так и убивай. Не делай из этого проблемы. Никаких рефлексий, ты свободное существо! Сам факт твоего появления на свет дает тебе право на обман, на насилие, на измену, на многоженство. Все, что хочешь. Ты родился — живи. Единственное, о чем ты должен помнить, — последствия! Должен сразу осознать: пять минут топором машешь, пятнадцать лет потом вспоминаешь. Ты уже сидел?
— Нет, — испугался Печатнов, вскакивая со стула.
— Тогда читай специальную литературу. Я укажу, что тебе понадобится в камере. Ты, наверное, слышал, что наши тюрьмы самые плохие в мире. Но это неправда, в Нигерии хуже. Правда, в Нигерию тебя не отправят. Разве что из гуманности.
— Так я это… Я думаю… — забормотал Печатнов, отводя взгляд. — Чё так сразу? Зачем в Нигерию?
— А как иначе? — со значением произнес Врач. Даже Шурика от его голоса пробрало морозом. — Если уж падаешь, Печатнов, так падай осмысленно.
Он протянул руку и поднял чашку.
— Хороший кофе, правда, Печатнов? Запомни, в тюрьме такого не будет. В тюрьме вообще никакого не будет. Ну, разве морковный. Ты же к авторитетам не относишься, правда? Значит, у тебя и морковный отберут. А этот кофе, Печатное, называется «Пеле», в честь знаменитого футболиста, он многих опозорил на поле. В тюрьме всякое вспоминать придется, запомни. Вечера в тюрьме долгие, особенно зимой. Грязь, холод, клопы с ноготь. Ты вообще-то что любишь больше всего? Детей и баранину? Хороший выбор. В тюрьме не будет ни того, ни другого. Твоя дочь, говоришь, в третьем классе, а сын во втором? Считай, им повезло. Самый лучший возраст для самого острого восприятия негативных новостей. В таком возрасте все воспринимается очень живо. Отец-убийца! Им будет что рассказать во дворе! Такая новость наполнит их сердца гордостью. Ну в самом деле, Печатное! Зарубить топором такое большое существо, как Лигуша!
Он перегнулся через стол и длинной рукой потрепал потрясенного слесаря по плечу:
— Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Я умею раскрепощать. Я сниму твои комплексы. Отсюда на улицу ты выйдешь совершенно другим человеком. А из тюрьмы выйдешь опять другим! Вот несколько дней назад… — Врач, вдруг как бы смутившись, указал на легкое кресло, поставленное у окна, — на этом же месте сидела женщина, влюбленная в чужого мужа. Ну, банально, как мир, правда? Но я ей сразу выложил: давай правду! И она ничего не скрыла. Я ей сказал: ну да, большая любовь! Но тебя ведь мучает совсем другое. Тебя мучает то, что твой любимый самец несвободен. Ах, ты не можешь говорить об этом, сказал я. Ах, ты женщина скромная, у тебя обязательства, ты скована цепями долга, тебе больно, что самец, которого ты безумно хочешь, несвободен. Но ведь ты спишь с ним? Ах, у вас красивые романтические отношения! То есть ты спишь с ним каким-то особенно извращенным образом? Нет? Самым обыкновенным? Тогда зачем стесняться? Самый приемлемый вариант — отобрать желанного самца у его самки силой, подарить ему свободу. Ах, этот самец волнуется! Ему не хочется причинять боль прежней самке! Тогда убери ее! Полистай газеты, там сейчас множество объявлений типа «Выполню все. По договоренности». Найди такое и позвони. Эти дела недорого стоят, да и поторговаться можно. Ах, у тебя не найдется нужной суммы? Ну, какая проблема? Это же ерунда! Укради в общественной кассе. Ты ведь имеешь доступ к общественной кассе? Видишь, как все удачно складывается. Что там, кстати, зарабатывает твой хваленый самец, какие он распускает перья? Ах, двухкомнатная хрущевка без телефона, первый этаж? Молодец. Хорошая добавка к твоей однокомнатной без телефона, на девятом. У самца еще двое детишек-двоечников? Тоже неплохо. Тебе и рожать не надо. Умный самец, снял с тебя этот груз. Вообще смотри, какой удачный расклад! Ты грабишь общественную кассу, заказываешь убийство прежней самки и вот у тебя собственный любимый самец с двумя придурками-детенышами плюс полная свобода.
— И ч-ч-что же выб-б-брала самка? — заикаясь, спросил Печатнов.
Врач строго нахмурился:
— Уж поверь мне, не пепси-колу!
Требуются сторожа и дворники. Русскоязычным не звонить.
— Он так испугался, что вовсе не пискнул… — пробормотал Шурик, проводив взглядом Печатнова, чуть ли не бегом ринувшегося на улицу, над которой чернильными нездоровыми кляксами набухало предгрозовое небо. — Опасные вы советы даете.
— Зато действенные и без вранья!
Врач с наслаждением допил кофе:
— Я разбудил в слесаре Печатнове сомнения. Теперь ему не удастся заснуть спокойно. Теперь он получил некоторое, пусть элементарное, представление о свободе выбора. Обычно такие люди, как слесарь Печатное, живут без особых сомнений, потому так легко и хватаются за топор. Слишком многих, скажу тебе, сильно пришибло при последнем крутом падении нравственности. Вот почему теперь я сторонник крутых мер.
Он с наслаждением откинулся на спинку кресла:
— Юненъкий сырок… Сырная баба в кружевах… Красные и голубые юйца… Что вам полюбится, то и глотайте!..
— Опасные, опасные советы.
— Да ну! — сказал Врач. — Я жаб не люблю!
И никак не определяя сказанного, воскликнул:
— Что делает человека личностью?
Шурик открыл рот, но Врач протестующе вскинул руки:
— Молчи! Не говори. Не хочу слушать! Ни слова!
И махнул длинной рукой:
— Считай, тебе повезло. Ты на уроках мастера. Как мастер, я работаю только с живыми душами. Кости и мышцы, это не для меня. Для меня только то, о чем человек говорить не любит, что прячет в подсознании, в чем он не признается ни на каком допросе, то, что убивает его вернее наркотиков.
— О чем это ты?
— Об индивидуальном уродстве. — Врач так и впился глазами в Шурика. — Тебя это, может быть, обошло, но гарантий нет. Тебя тоже мучает что-то. По глазам вижу. Откройся! — заорал он. — Ты пришел к мастеру. Я легко высвобождаю скованные начала, выкапываю таланты, бездарно зарытые в землю, возвращаю людям то, что они сами у себя отняли. Лицом в дерьмо! Никаких сантиментов! Это отрезвляет. Ты представить себе не можешь, как резко лучше становится людям после подобных операций. Мир для них становится юным!
Врач сладострастно закатил темные, влажно сверкнувшие глаза, его тонкие ноздри вздрагивали.
— Пять лет назад, когда я начинал, ко мне явилась этакая толстая коротышка с глупыми овечьими глазами. Она была убеждена: ее все ненавидят. Она толстая, она глупая, у нее короткие некрасивые ноги. Вот-вот! — сказал я ей. — Это хорошо, что ты знаешь правду! От моих слов она зарыдала. Она была убеждена: ее травят родители, учителя, соклассники, над ней издеваются прохожие. И правильно делают, сказал я ей, что взять с такой дуры? Наверное, книжки читаешь? Чем набита твоя круглая кудрявая овечкина голова? Небось чем-то про даму с собачкой? И она вдруг взглянула на меня зареванными глазами и странно произнесла: это вы про метелку с хундиком? Вот тогда я прозрел. Я понял, как надо говорить с закомплексованными людьми. — Врач торжествующе вскинул руки. — Я сразу сказал этой дуре: давай прощайся с собой! Потому что такой, какая ты есть сейчас, ты уже никогда не будешь! Ты дура, ты тупая, ты толстуха, у тебя овечкина голова и ноги не класс, но я дам тебе шанс. «Только один?» — спросила овечка. Наверное, не хотела долго мучиться. «Только один, — подтвердил я, — но для такой дуры это немало». Для начала соврати классного руководителя, посоветовал я. Тебе только шестнадцать? Это прекрасно. На этот возраст все клюют. Переспи с классным руководителем, разврати директора школы, сведи с ума соклассников, пусть они почувствуют, что только с такой дурой можно чувствовать себя гением. Пусть они ощутят вкус свободы, ни в чем никому не отказывай. Пусть все самцы вокруг тебя придут в возбуждение, пусть они трубят, как мамонты в период течки, пусть испытывают смертную тягу к тебе. Выбрось из сердца сочувствие, забудь о сочувствии, кто тебе сочувствовал? Закрой глаза на слезы подруг, на страдание родителей, они свое уже откусали. Используй то немногое, чем тебя наделила природа, но используй это стопроцентно!
Черные глаза Врача пылали, как грозовая ночь:
— Эта овечка, она единственная из всего класса попала в пединститут, все остальные рассеялись по техникумам, а подружки рано и неудачно повыскакивали замуж, потому что боялись, что кудрявая дура их обскачет. А уже через год… — Врач ласково погладил рукой обшивку кресла, — уже через год… это кресло много чего помнит… крепкое удачное кресло, его так просто не расшатаешь… уже через год она сидела напротив меня… сладостная глупая овечка, осознавшая наконец, что ни один человек не приходит в мир просто так… И в ней был шарм, было много сексуального… Я ей приказал: повтори все, но на новом уровне. Незачем коптить пединститутские потолки, твое место в университете. И она повторила. Она перешла в МГУ. Она там долго училась…
Врач мечтательно закатил глаза.
— Воровство? Проституция? Чем она кончила? — невольно заинтересовался Шурик.
— Перевелась в Сорбонну. Я лечу сильными средствами.
Раскурив длинную сигарету, он объяснил:
— Если ко мне приходит человек с головной болью, я сразу ему говорю: абзац, мужик! Это рак. Труба дело! Обычно головную боль как рукой снимает. Если приходит неудачник с утверждениями, что, кроме паршивой общаги, дырявых носков и отсутствия каких бы то ни было перспектив, в его жизни уже ничего не светит, я ему говорю: ты прав. Ты совершенно прав! Только зачем тебе дырявые носки и паршивая общага? Есть масса удачных способов покончить с жизнью. Самоубийство раз и навсегда снимает стрессы. А если тебе этого мало, плюнь на все и ограбь торговый центр. А если тебе и этого мало, садись и пиши грязную книгу. Вылей всю скопившуюся в тебе грязь на окружающих. Это их здорово обескуражит, ты враз станешь знаменитым. Только побольше вони и грязи. Чем сильнее и несправедливее ты будешь поносить общество, тем торжественнее будут кричать о тебе. Только волевые решения вводят нас в иной круг, сталкивают с людьми другого круга. И клянусь, я не лгу! Надо только не жалеть усилий. Если ты всего лишь амеба — ускорь процесс деления, делись бесстыдно и дерзко. Если ты заяц — прыгай прямо на волка, пусть сволочонок поймет, что такое страх. А если ты просто неудачник — плюнь на все! Какое тебе дело до проблем мира, если ты неудачник?
Шурик ошеломленно молчал.
Врач самодовольно откинулся на спинку кресла. Похоже, он плавно перешел к стихам. К диковатым, непривычным, но других он не принимал.
- В половинчатых шляпах
- совсем отемневшие Горгона с Гаргосом
- смутно вращая инфернальным умом
- и волоча чугунное ядро прикованное к ноге
- идут на базар чтобы купить там дело в шляпе
- для позументной маменьки Мормо!
- Их повстречал ме-фи-ти-че-ский мясник Чекундра
- и жена его Овдотья огантированные ручки
- предлагая откушать голышей…
— Дарвалдайтесъ! — самодовольно вещал Врач. — С чесночком! Вонзите точеный зубляк в горыню мишучлу, берите кузовом! Закусывайте зеленой пяточкой морского водоглаза!
— Это что-нибудь означает? — спросил Шурик, закуривая.
— Еще бы! — восхищенно ответил Врач.
— Вот ты говорил о выборе. — Никогда в своей жизни Шурик не переходил так легко на «ты». — Выбор правда существует?
— Еще бы!
— И он есть у всех?
— Еще бы!
— Даже у Анечки Кошкиной? Врач удовлетворенно хмыкнул:
— Ты быстро схватываешь предмет. У Аньки чудесный выбор. Вертлявая, как шестикрылый воробей, голос нежней, чем голубиный пух под мышкою.
— А Иван Лигуша?
— Иван! Куда нам без Ивана? — Врач оживился. — Вот феномен, достойный глубокого изучения. Вот этот человек точно не сбежит в Турцию и не покончит самоубийством. Он рожден для того, чтобы его убивали.
— Как можно такое знать?
— Лигуша бесполезен, — самодовольно объяснил Врач. — Любой человек, как правило, хоть на что-то годится. А Лигуша ни на что не годится. Единственное, что он умеет, — умирать. Он возвращает людям потерянные вещи, он пытается что-то предсказывать, но это вызывает только раздражение. А радуются ему только тогда, когда он умирает. — Врач быстро скосил глаза на Шурика: — Ты его тоже невзлюбишь.
— Это за что?
— За непробудную глупость.
— Он что, один у вас такой? — помрачнел Шурик. — Ты сам-то тут что несешь?
Выпад Шурика Врач понял правильно:
— Стихи!
— Если то, что ты цитировал, является стихами, значит, поэзия нормальному человеку противопоказана. И твои методы лечения меня тоже не убедили. Лучше расскажи о Лигуше. Что это за тип? Откуда такая странная функциональность?
Иван!
Глава V
«МАКСИМКА? БРОСАЙ ОБРАТНО!..»
Джумджума. 9 июля 1916 года
…Роберт Кольдевей выпрямился и, вздохнув, обернулся к группе мужчин, учтиво прислушивающихся к его хриплому голосу. Белоснежные котелки гости держали в руках, в зачарованных глазах стыло ожидание чуда. Археолог для них, подумал Кольдевей, нечто вроде таинственного, не совсем понятного существа, перепачканного глиной и пылью, но зато причастного ко всему тому, что самой вечностью упрятано в недрах таких чудовищных холмов, как Джумджума.
Что ж, решил Кольдевей, они получат свое.
В конце концов, от этих господ зависит — продолжатся ли раскопки? Они решают финансовые задачи Германского Восточного Общества. А раз так, они должны вернуться в Германию с полным осознанием невероятной важности проводимых им, Кольдевеем, и контролируемых ими, попечителями Германского Восточного Общества, археологических раскопок.
Роберт Кольдевей провел важных гостей по унылым, выжженным солнцем отвалам грубого щебня и, внутренне усмехнувшись, показал полустертые письмена на развалинах каменной стены.
— Вот это было начертано таинственным перстом на стене во время одного из безумных пиров Валтасара, — объяснил он. И специально понизил голос: — «В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского, и царь видел кисть руки, которая писала — мене, текел, упарсин…»
Пусть дивятся.
Чем больше странного расскажут они в Германии, тем лучше пойдут дела.
Кольдевей усмехнулся.
Конечно, гости поражены. Они видели руины, которые повергают в трепет неопытного человека. Они видели руины пещи огненной, в которую царь Навуходоносор приказал бросить трех невинных отроков. А еще я покажу им темный раскоп, пусть думают, что именно в нем томился пророк Даниил, брошенный на съедение львам.
Кольдевей сжал зубы.
Гости не должны покинуть раскопки разочарованными.
Собирая Совет Германского Восточного Общества, эти элегантные господа должны помнить, что далеко в Месопотамии некий Роберт Кольдевей, археолог, родившийся в Брауншвейге, денно и нощно работает во славу и во имя возвышения именно Германского Восточного Общества. Они должны наконец понять, что истинные археологи всегда похожи на моряков. Перед археологами, как перед моряками, всегда простерты никем не изведанные пространства. Эти господа в белоснежных цилиндрах должны крепко помнить, что существует масса таких вопросов, ответить на которые может только прошлое. Черт побери! Он глубоко убежден, что на большинство вопросов честные ответы действительно можно получить только в прошлом! И он будет копать выжженные солнцем холмы даже в том случае, если господа из Совета Германского Восточного Общества вообще откажут ему в помощи. А это реально, покачал он головой. К сожалению, это очень реально, особенно если проклятые британские войска двинутся к Вавилону! Но он все равно будет копать холмы Джумджума, даже если уйдет последний рабочий! Разве не здесь в конце концов была найдена странная металлическая шкатулка, никак не вяжущаяся с дикими временами, как облака протекшими над каменными холмами?
Роберт Кольдевей не любил спешить.
Он никогда не спешил. Случалось, он старался ускорить работу, но не более. Он не спешил, раскапывая южный берег Троады и зеленые берега острова Лесбос, не спешил, раскапывая вавилонские холмы. Может, потому и не знал он усталости, может, потому и наткнулся на некую шкатулку, выкованную из необычно тяжелого металла.
Впервые в жизни рука Роберта Кольдевея дрогнула, впервые ему захотелось сразу поднять непонятную находку, подержать шкатулку в руках. А ведь следовало осторожно обмести пыль, употребив на это самые мягкие щетки, зарисовать место находки, присмотреться, обдумать…
Но нетерпение!
Внезапное нетерпение!
Рука археолога сама собой потянулась к шкатулке, указательный палец лег на алое пятно, отчетливо выделяющееся на крышке. Кольдевей чувствовал: не надо этого делать! — но находка была поистине странной. Даже рабочие-сирийцы, бросив мотыги, удивленно уставились на господина. Они привыкли к тому, что в вавилонских холмах никогда не находят железа, и вдруг… шкатулка… Припав пересохшими губами к фляжкам, рабочие-сирийцы настороженно следили за тем, как широко раскрыты глаза Кольдевея, как странно он держит руку над шкатулкой, будто хочет ее погладить, а потом увидели, как шкатулка исчезла, и услышали неистовую брань господина.
Последнее удивило их больше, чем исчезновение какой-то шкатулки.
На холмах Джумджума не ругаются.
Если ты не хочешь, чтобы могучие духи, таящиеся в пыльных руинах, стали тебя преследовать, если ты не хочешь, чтобы они камнями отдавили тебе пальцы и обрушили на голову другие камни, если ты не хочешь, чтобы желтая пыль душила тебя, как пальцы ночного вора, если ты не хочешь, чтобы сама твоя работа превратилась в кромешный ад, никогда не дразни духов, никогда не давай воли духам, никогда не произноси вслух бранных слов!
Роберт Кольдевей знал об этом и уже в следующем году ощутил последствия своего проступка. Сперва Совет Германского Восточного Общества отказал ему в ассигнованиях на продолжение раскопок, а потом проклятые британцы заняли Багдад и двинули войска к Вавилону.
Самый ужасный пример массового уничтожения живых существ — это всемирный потоп, ведь в те дни погибли миллионы невинных младенцев. А известно ли сегодня точное число жертв? Существуют ли какие-нибудь специальные мемориалы, посвященные потопу? Осуждался ли прогрессивной мировой общественностью зачинщик потопа?
Вполне законный вопрос.
Покинув Врача, Шурик зашел в кафе.
Кофе оказался невкусный, совсем не как у Врача, но по крайней мере можно было подумать. «Ты его тоже невзлюбишь…» Почему Врач так сказал? При последнем обвальном падении нравов в Т., видимо, пришибло всех, а особенно Врача. То, что он рассказал, ни в какие ворота не лезло. Оказывается, Иван Лигуша, бывший бульдозерист, неудачник в общественной и в личной жизни, никогда, по словам Врача, не смог бы покончить с собой (то есть совершить волевой осознанный выбор) уже потому только, что был рожден специально для того, чтобы его убивали. Понятно, заметил Врач, сам факт появления на свет такого человека настораживает.
Последнюю мысль Врач никак не прокомментировал.
Впрочем, в истории Ивана Лигуши многое приходилось принимать на веру, как данность. Зачем-то, например, Лигуша понадобился Соловью. Врач сам видел, как недурно одетый, хорошо сложенный человек, в котором, понятно, никто не мог заподозрить беглого зека, присаживался в кафе за столик Лигуши. Возможно, считал Врач, Соловей сделал несколько попыток попасть в дом Лигуши, но бывший бульдозерист гостей принимал только в кухне или во дворе. Сцепщик Исаев, возвращаясь в апреле с дежурства, слышал голоса в доме Лигуши. Ночь, рассказывал он, улица не освещена, голоса злые. Потом кого-то выбросили за калитку. Может, Соловья. А над ним роились дикие осы.
Как позже выяснил Леня Врач, сцепщик Исаев часто возвращался с дежурства поддатый. К тому же по душевной своей конституции он относился к людям впечатлительным. Хотя следует напомнить, что очередное убийство бывшего бульдозериста произошло как раз на другой день после ночных видений Исаева.
Костя-Пуза (для всех, понятно, даже не Соловей) явился в кафе с Анечкой Кошкиной. И Анечка, вертлявая, как шестикрылый воробей, держалась прямо как дама. Устроились они рядом со столиком Лигуши, к которому, пока он не выпил первых шести литров пива, никто не подсаживался. И все шло мирно и весело, пока подвыпившего разомлюя Лигушу не стал раздражать нежный, как пух голубя под мышкой, голос Анечки Кошкиной. С хамской самоуверенностью бывший бульдозерист заявил, что Анечкин кавалер, несмотря на представительный вид, скоро сядет. И не в домашнее уютное кресло, а в казенный дом. «А я знаю, за что я сяду!» — криво усмехнулся на это Костя-Пуза и, выхватив из-под плаща обрез, одним выстрелом отправил Лигушу в морг, откуда уже сам Лигуша отправил в реанимацию смотрителя. А в мае, добавил Врач, уже Анечка Кошкина отправила бывшего бульдозериста в морг, откуда Лигуша, по сложившейся традиции, отправил в реанимацию все того же смотрителя.
И еще была одна деталь. Незадолго до вечера с выстрелами Иван Лигуша побывал в Городе. Он что-то там спрятал. А потом послал записку Роальду: «Пятнадцатого меня убьют».
— Может, это ты и убьешь Лигушу, — ухмыльнулся Врач, провожая Шурика. — В Т. каждый второй готов убить Лигушу.
Веселенькое дельце. Псих Дерюков находит обрез Кости-Пузы и стреляет из него в Константина Эдмундовича. Анечка Кошкина открыто угрожает убить Лигушу. А теперь выясняется, что этого желает каждый второй житель Т.
— Не нравится мне все это, — сказал Шурик Врачу. — Чего, например, хотел от Лигуши Костя-Пуза?
— Откуда мне знать? — Врач отвел в сторону влажно помаргивающие глаза.
— Ладно, — сказал Шурик, — поставим вопрос иначе. Чего хотела от бывшего бульдозериста Анечка?
— Откуда мне знать?
— Ладно, — покачал головой Шурик, — поставим вопрос по-другому. Почему Костя-Пуза искал знакомства с Лигушей? Почему Лигуша ни с того ни с сего испугался Соловья и послал Роальду записку? И что, наконец, он спрятал в Городе?
— Это не один вопрос, — недовольно заметил Врач. — Это четыре вопроса.
— Может, ответишь хотя бы на последний?
— Шкатулка… — протянул Врач.
— Какая шкатулка? — удивился Шурик.
— Шкатулка рыцаря…
— Ну-ну, — поощрил Шурик. Он видел, как блеснули глаза Врача. — Ты что-то знаешь. Я вижу, ты что-то знаешь. Или догадываешься.
Надо признать, догадки Врача выглядели не слабо.
Он, Леня Врач, человек въедливый и дотошный, он много лет интересуется историей. Он человек любознательный. Он любит точность, он много лет изучает исторические документы на трех доступных ему языках и переписывается с археологом Ларичевым.
— А при чем тут Лигуша?
Врач довольно блеснул влажными глазами, но было видно, что догадки его тревожат. Изучая исторические документы, он в самых разных, никак не связанных друг с другом текстах (записки крестоносца Виллардуэна, дневники археолога Кольдевея, отчеты средневековых инквизиторов, папирус с описаниями путешествий египетского торговца Уну-Амона), обнаружил упоминания о некоей загадочной шкатулке, появлявшейся в разные времена то здесь, то там, но не дававшейся людям в руки. Упоминания об этой заколдованной шкатулке он обнаружил даже в отписках дьяков Сибирского приказа.
— Все дьяки были пьяницами, — не поверил Шурик.
— Кольдевей тоже любил выпить, — возразил Врач, — тем не менее вся мировая история стоит и на его трудах. А еще… Шкатулку, о которой я говорю, видела Анечка Кошкина… Она видела ее у Лигуши… Понимаешь?
— Да что это за шкатулка? — не выдержал Шурик.
Врач ответил уклончиво. Он, мол, собрал кучу интересных вырезок. Он даже специальную папку завел — «ИЗВЛЕЧЕНИЯ». Газетные вырезки, конспекты, список литературы, предположения. И вот в апреле, перед первым убийством Ивана Лигуши, папка пропала. Прямо со стола. Никому она, кроме самого Врача, не могла понадобиться, тем не менее пропала.
— Если ты подумал на Костю-Пузу, — хмыкнул Шурик, — то поверь мне, из бумажного его интересуют только ассигнации.
Речь о шкатулке, отрезал Врач. Он уверен, что после многих загадочных приключений таинственная шкатулка действительно могла попасть в руки Лигуши. Он же бульдозерист. Сносил, например, бывший купеческий квартал. Не каждый побежит с такой находкой в милицию. А Анечка видела шкатулку. В руках не держала, правда, но видела. И Соловей с чего бы стал клеиться к бывшему бульдозеристу? Явно вызнал что-то от Анечки. Тут Лигуша и начал крутиться.
Научный коллектив разработал программу «Дуромер», составленную из многочисленных психоаналитических тестов. «Дуромер» позволяет с высокой степенью точности оценивать как физическое, так и интеллектуальное состояние любого живого организма.
Шурик раздраженно сунул газетные вырезки в карман.
Если выбросить из головы загадочную шкатулку, оставались вполне реальные Костя-Пуза, Анечка Кошкина и главный клиент — бывший бульдозерист Иван Лигуша. Вот такой треугольник.
«Пятнадцатого меня убьют».
«Ладно, не дам я тебя убить, — сплюнул Шурик. — Мне шестнадцатого в отпуск, не дам я тебя убить». Это Шурик повторил и Роальду, разбудившему его телефонным звонком в третьем часу ночи.
«С ума сошел!» — возмутился Шурик.
«В соседнем подъезде обчистили фирму „Тринити“, вывезли мебель и компьютеры».
Шурик невольно заинтересовался:
«Вчера?»
«Ага», — коротко подтвердил Роальд.
«Ты что, меня подозреваешь?»
«Ты пришел как раз в это время».
«А ведь видел я рыло, похожее на Данильцына, — хмыкнул Шурик. — Помнишь такого? Опытный мебельщик. Проверь, в городе ли он?»
«Ты и грузовик видел?»
Шурик, не без тайного торжества, назвал запомнившийся ему номер. Правда, не стоит радоваться. Трудно ли заменить номер?
«Проверим».
«Слышишь, Роальд, — уловил подходящий момент Шурик. — У меня с деньгами туго. Я тут психа одного брал и потерял бумажник».
«А не связывайся с психами», — грубо ответил Роальд.
Вот такой ночной разговор. Шурик с тоской прислушался к рыданиям, вновь плывущим над сонным Т.:
— Барон! Барон!
Вот ведь и «Дуромер» наконец изобрели. Мне бы такую штуку. Я бы каждого прогнал через «Дуромер». И Анечку, и Лигушу, и Врача. Любая тайна, вздохнул Шурик, чревата злом. Скрытым, неясным.
Питейно-закусочное заведение приглашает на торжественное открытие всех активных питейцев и всех активных закусочников.
«Я не хочу сходить с ума».
«Я не хочу сходить с ума, я не хочу сходить с ума, я не хочу сходить с ума», — трижды повторил про себя Шурик.
Он пересек пустую площадь и остановился перед затененной березами зеркальной витриной магазина «Русская рыба». Собственно, витриной служил огромный аквариум, сваренный, наверное, из бронестекла. Возможно, ночью он подсвечивался, но днем в аквариуме царил таинственный полумрак. Серебряно суетясь, рвались со дна светлые рои мельчайших воздушных пузырьков. Медленно, как в мультфильме, колебались зеленоватые космы водорослей. Что там прячется? Морской водоглаз, о котором упоминал Леня Врач? Или дело в шляпе, которое можно купить на базаре? И вообще, что такое ме-фи-ти-че-ский мясник?
Остро чувствуя свое интеллектуальное несовершенство, Шурик внимательно рассматривал цветные таблицы, которыми был украшен верх аквариума.
Вепревые рыбы.
Так и было написано.
А рядом было написано — нандовые.
Шурик внимательно всмотрелся в облачко рыбешек, суетливо вспухшее над колеблющимися водорослями. Какая нандовая, какая вепревая? Все были в одинаково пестрой боевой раскраске, какой давно уже не пользуются даже шлюхи Гонконга. А мордастый губана, презрительно зависший над вспухающим рыбьим облачком, напомнил ему Лигушу.
— Чучело!
— Это ты мне?
Шурик обернулся.
В двух шагах от витрины, четко отразясь в ней, появилась Анечка Кошкина.
— Это ты мне?
Он отрицательно помотал головой.
Ничуть Кошкина не походила на женщину, вертлявую, как шестикрылый воробей. Маленькая, рыжая, злая, она пылала в облаке густого загара, а зеленый взгляд проникал в самую душу.
— Мы же рядом в автобусе ехали, да? Я случайно попала на твой телефон или ты это подстроил? Ты мент, что ли?
— Считай как хочешь. Называть меня можно Шуриком.
— Шурик, значит, — скептически поджала губы Кошкина, сразу становясь похожей на одну из нандовых рыб. — Учти, времени у меня немного.
— Странные в Т. обычаи, — пожаловался Шурик. — Не успеешь с человеком познакомиться, как он заговаривает о времени.
И указал на лавочку под витриной:
— Присядем.
— А стоя?
— Я, Анечка, тебе не клиент.
— А что тебя интересует? — Кошкина не обиделась.
— Костя-Пуза.
— А-а-а… — разочарованно протянула Анечка. — Я еще в автобусе подумала, что ты мент. У тебя рожа такая. — Она, конечно, преувеличивала. — И о Соловье ты зря заговорил. Я следователю все подробно рассказала. Такая форма есть — лист допроса. Пойди к следователю и почитай.
Читать бесплатно другие книги:
