Город золота и свинца Кристофер Джон

— Что такое дружба, мальчик?

— Дружба, хозяин?

— В наших архивах есть то, что вы, люди Земли, называете книгами. Интересуясь вашей расой, изучал некоторые из них. В этих книгах ложь, но ложь, похожая на правду. И в них говорится о дружбе. О близости между двумя существами… для нас, хозяев, это странно. Скажи мне, мальчик, была ли в твоей жизни до того, как тебя избрали служить, дружба? Был ли у тебя друг?

Я поколебался, но потом сказал:

— Да, хозяин.

— Расскажи о нем.

Я рассказал о своем двоюродном брате Джеке, который был моим ближайшим другом до того, как на него надели шапку. Я изменил подробности нашей жизни, чтобы они соответствовали горному Тиролю, но в целом описал наши занятия и убежище, которое мы устроили за деревней. Хозяин внимательно слушал. Наконец сказал:

— Между тобой и твоим другом установилась связь, связь добровольная, а не вынужденная обстоятельствами… вы хотели быть вместе, говорить друг с другом. Я прав?

— Да, хозяин.

— Это часто у вас бывает?

— Да, хозяин.

Он замолчал. Он молчал так долго, что я решил, будто он уже забыл обо мне, и собрался уйти… отдав, конечно, поклон. Но тут хозяин снова заговорил.

— Собака. Это маленькое животное, которое живет с людьми?

— Некоторые, хозяин. Есть и дикие собаки.

— В одной из ваших книг говорится: «Его единственным другом была собака». Может это быть правдой или это ложь?

— Может быть правдой, хозяин.

— Да, я так и думал. — Щупальца его шевельнулись особым образом. Я знал, что так он выражает удовлетворение. Потом одно из них мягко обернулось вокруг моей талии.

— Мальчик, — сказал хозяин, — ты будешь моим другом. Я был поражен. Значит, я все же ошибся. В конце концов я не кошка в глазах хозяина. Я его щенок!

Когда я при следующей встрече рассказал об этом Фрицу, я думал, что это его позабавит. Но он воспринял мой рассказ серьезно.

— Это удивительно, Уилл.

— Что удивительно?

— На первый взгляд хозяева кажутся одинаковыми. Я думаю, и люди для них таковы. На самом деле они сильно различаются. У меня хозяин странный в одном отношении, у тебя — в другом. Но странность твоего хозяина может помочь нам кое-что узнать о них, а странность моего… — он заставил себя улыбнуться, — приносит только боль.

— Я все-таки не осмеливаюсь задавать вопросы, которые не задают люди в шапках.

— Может, ты не прав. Тебе следовало кричать, когда он бил тебя, но именно потому, что ты не кричал, он заинтересовался тобой. Он заметил, что ты странный, раньше. Вспомни, они не привыкли иметь дело со свободными людьми, им в голову не придет, что человек может быть опасен. Я думаю, ты можешь его расспрашивать, если будешь придерживаться общих тем и станешь вовремя кланяться.

— Пожалуй, ты прав.

— Полезно было бы найти архив с книгами. Они заставили людей в шапках уничтожить все книги, в которых хранились знания древних, но здесь они их сохранили.

— Попробую узнать об этом.

— Но осторожно, — предупредил он. — Твоя задача нелегка.

Вероятно, он подумал, что справился бы с ней лучше, и я склонен с ним согласиться. Вместо моего упрямства и гордости он обладал удивительной выносливостью. Он выглядел больным и был опять жестоко избит в это утро. Следы хлыста его хозяина исчезали через сорок восемь часов, но эти были свежие. Один или два раза хозяин избивал его щупальцем, и Фриц сказал, что хотя следы от этого долго не заживают, но сами побои не так болезненны. Мне ненавистна была мысль об этом хлысте.

Фриц рассказал мне о своих новых открытиях. Наиболее полезным из них было помещение, где на стенах была картина звездного неба, и хозяева могли приводить эту картину в движение. В той же пирамиде был шар размером с человека, покрытый картой. Фриц не хотел проявлять особого любопытства, но часть карты он узнал: на карте было узкое море, через которое переправились мы с Генри, были далеко на юге Белое горы и большая река, вниз по которой плыл «Эрлкениг». И примерно в том месте, где мы сейчас находились, к карте был прикреплен золотой кружок. Это мог быть только город хозяев.

На шаре были еще два золотых кружка, оба гораздо ниже нашего и далеко друг от друга: один на краю большого континента на востоке, другой на перешейке между двумя континентами на западе. Они тоже должны были обозначать города хозяев. Значит, было всего три города, которые правили миром. В этот момент в комнату вошел хозяин, и Фриц вынужден был уйти, делая вид, что оказался здесь по какому-то поручению. Но он собирался вернуться в ту комнату и получше запомнить расположение городов.

У меня по-прежнему не было ничего достойного упоминания. Кроме того, что я щенок своего хозяина. Фриц сказал, что моя задача не из легких. В одном отношении он оказался прав. Но во всем остальном его положение было гораздо труднее. И в то же время только он и добывал полезную информацию.

Болезнь моего хозяина продолжалась несколько дней. Он не выходил из дома и большую часть времени проводил в бассейне. Много раз он использовал газовые пузыри, но больше не бил меня. Изредка он выходил из бассейна, поднимал меня и ласкал, а также разговаривал со мной. Часто его слова были для меня непонятны, но не всегда. Однажды, когда зеленоватый туман снаружи поредел от приближавшегося света солнца, я понял, что он говорит о завоевании Земли хозяевами.

Они явились на огромном корабле, который может передвигаться в пустоте между планетами и в еще большей пустоте между звездами, которые согревают вращающиеся вокруг них планеты. Этот корабль двигался с немыслимой скоростью, почти так же быстро, сказал хозяин, как летит солнечный луч, но даже с такой скоростью путешествие продолжалось много лет. Я теперь понял, что хозяева живут гораздо дольше нас. Этот хозяин, как и другие в городе, прилетел на этом корабле и жил с тех пор. Это была экспедиция, посланная на поиски миров, которые их народ может завоевать и колонизировать. Экспедиция испытала множество неудач и разочарований. Не все звезды имели планеты, а там, где планеты были, они по разным причинам не подходили для обитания.

Хозяева происходили с планеты, которая была гораздо больше и теплее Земли. Предметы на ней были тяжелее. Некоторые планеты, найденные хозяевами, оказались слишком малы, другие слишком велики для их целей, одни слишком холодны — они были удалены от своих звезд, другие же слишком горячи. Из десяти планет нашего солнца только одна подходила им, но у нее была ядовитая атмосфера и слишком малое тяготение. И все же они решили, что этот мир следует захватить.

Большой корабль облетел вокруг Земли, а хозяева изучали жизнь внизу. У древних были удивительные машины, при помощи которых можно было говорить и видеть на расстоянии, и хозяева слушали и смотрели, оставаясь незамеченными. Много лет они изучали наш мир, изредка посылая меньшие корабли, чтобы выяснить важные детали. Некоторые из древних, говорил мой хозяин, сообщали, что видели эти корабли, но им никто не верил. С хозяевами этого не могло случиться, но у людей было странное обыкновение — оно называется «ложью» — говорить то, чего не было, и поэтому они не верят друг другу.

Хозяева понимали, что человек может быть опасным противником. У них были многочисленные чудеса: передача изображений на расстоянии, гигантские города в расцвете могущества и силы и многое другое. Люди начали уже строить корабли, которые могли пронести их через пустоту. Конечно, им было далеко до кораблей хозяев, но начало было положено, а учились они быстро. И у них было оружие. Такое, как металлическое яйцо, найденное Бинполом в городе-гиганте, и гораздо мощнее, как бык по сравнению с муравьем. Хозяин сказал, что с помощью этого оружия можно было выжечь многие квадратные мили и полностью уничтожить один из городов-гигантов.

Если бы они посадили корабль на Землю и захватили плацдарм, этот плацдарм был бы уничтожен. И хозяева нашли другой способ. Он был основан на той области знаний, в которой они преуспели даже больше, чем в межзвездных путешествиях, — в понимании деятельности мозга и контроле над ним.

Когда в нашем путешествии к Белым горам они посадили мне под мышку пуговицу, по которой треножник шел за нами, а Генри сказал, что я должен был бы знать о ней, Бинпол рассказал о человеке из цирка, который заставлял людей спать и выполнять его приказы. Я сам однажды видел такого человека в Вертоне. Хозяева умели гораздо больше. Они могли легко заставлять людей повиноваться им даже без шапок — по крайней мере, на время. Но все же нужно было поставить людей в такое положение, чтобы они могли отдавать свои приказы. Чтобы изготовить рагу из кролика, сначала нужно поймать кролика.

И они поймали кролика при помощи чуда самих древних — передачи изображений. Эти изображения посылались по невидимым лучам и принимались в миллионах домов по всему миру. Хозяева нашли способ не выпускать лучи из их источника и заменять их своими с теми изображениями, которые им были нужны. А их лучи подчиняли мозг человека… Люди смотрели изображения, а те передавали им приказ спать. Когда они впадали в гипносон, изображения отдавали команды.

Этот контроль, как я сказал, ослабевал с течением времени, но длился несколько дней, и хозяева хорошо использовали это время. Приземлились сотни маленьких кораблей, и люди собрались к ним толпами, как им и было приказано. На их головы надевали шапки — сначала сами хозяева, а потом и люди, уже носившие шапки. Этот процесс все расширялся. Нужно было лишь достаточное количество шапок, а их хватало. План был хорошо продуман.

К тому времени, когда те, кто не смотрел картины, поняли, что происходит, было уже поздно. Эти люди были разрознены, а те, кто действовал по приказу хозяев, объединялись общей целью. И когда приказ, отданный изображениями, ослабел, уже столько людей носили шапки, что пришельцы встретили лишь неорганизованное слабое сопротивление. Первое, что сделали люди в шапках, они захватили контроль над могучим оружием древних. Тогда приземлился большой корабль, и была организована первая оккупационная база.

Это не было концом, сказал мой хозяин… Сопротивление продолжалось. Были большие корабли в море, были подводные корабли. И некоторые из них обладали оружием, способным нанести удар через половину мира. Хозяева выслеживали их и уничтожали. Один из таких подводных кораблей продержался больше года и, в конце концов, определил положение главной базы. Он выпустил гигантское яйцо по воздуху и промахнулся совсем немного. Но при этом он обнаружил и свою собственную позицию, и хозяева, используя аналогичное оружие, потопили его.

На суше сопротивление длилось годы, все время ослабевая, так как число людей в шапках увеличивалось, а свободных уменьшалось. Треножники расхаживали по миру, направляя послушных им людей на плохо вооруженные отряды свободных. В конце концов наступил мир.

Я сказал:

— Теперь все люди счастливы. У них есть хозяева, которые правят ими и помогают им. Больше нет войн и злобы.

Только такое замечание и должно было ожидать, и я постарался вложить в него как можно больше энтузиазма. Хозяин ответил:

— Не совсем так. В прошлом году напали на треножник, и хозяева в нем погибли от ядовитого воздуха.

Я спросил в ужасе:

— Кто же мог это сделать?

Одно щупальце с плеском опустилось в бассейн.

— Прежде чем тебе надели шапку, мальчик мой, любил ли ты хозяев, как теперь?

— Конечно, хозяин, — я колебался. — Ну, может, не так сильно. Шапка помогает.

Он шевельнул щупальцем. Я знал, что этот жест означает согласие. Он сказал:

— Шапки надевают на череп к тому времени, когда заканчивается период роста. Среди хозяев некоторые думают, что их нужно надевать раньше, потому что люди за год или за два до надевания шапки начинают бунтовать против хозяев. Это было известно, но считалось неважным, потому что шапки снова делают их хорошими. Но именно такие мальчики нашли древнее оружие, сохранившее силу, и использовали его так, что четверо хозяев были убиты.

Отметив про себя, что, по-видимому, обычный экипаж треножника состоит из четырех хозяев, я изобразил дрожь ужаса и страстно сказал:

— Тогда, конечно, на мальчиков следует надевать шапки раньше!

— Да, — согласился хозяин. — Я думаю, что так и будет. Это значит, что люди в шапках будут умирать раньше и испытывать сильные боли, потому что шапка сжимает растущий череп, но было бы неразумно допускать риск, даже самый незначительный.

Я сказал:

— Хозяевам не должна грозить опасность.

— С другой стороны, некоторые говорят, что это не имеет значения, так как мы уже приближаемся к завершению плана. Когда же это произойдет, шапки вообще не потребуются.

Я ждал продолжения, но он молчал. Наконец я осмелился:

— Плана, хозяин?

Он по-прежнему не отвечал, а я не решился настаивать. Спустя полминуты он сказал:

— Иногда по ночам я думаю об этом. Вероятно, это болезнь, проклятие Склудзи… Что такое добро, мальчик, и что такое зло?

— Добро — это повиновение хозяевам.

— Да. — Он глубже погрузился в парующую воду бассейна и обернул щупальца вокруг себя. Я не знал, что означает этот жест. — В каком-то смысле ты счастлив, мальчик, что носишь шапку.

Я горячо сказал:

— Я знаю, что я счастлив, хозяин.

— Да. — Щупальце развернулось. — Подойди ближе, мальчик.

Я подошел к краю бассейна. Щупальце, от воды скользкое, гладило меня, а я изо всех сил старался скрыть отвращение. Хозяин сказал:

— Я рад нашей дружбе, мальчик. Она мне особенно помогает во время болезни. В той книге, что я читал, человек давал собаке вещи, которые ей нравились. Ты чего-нибудь хочешь, мальчик?

Я колебался недолго, потом сказал:

— Я хотел бы увидеть чудеса города, хозяин. Какое счастье видеть их!

— Это можно сделать. — Щупальце отдернулось, он начал вставать. — Теперь я хочу есть. Приготовь стол.

На следующий день болезнь кончилась, и хозяин вернулся к своей работе. Он дал мне браслет, который я должен был носить на руке, и объяснил, что в любой части города эта штука зажужжит, как множество пчел, если я ему понадоблюсь. Тогда я должен вернуться к нему, а в остальном я свободен. Мне не обязательно, например, оставаться в общем помещении, пока он работает.

Я был удивлен тем, что он не забыл мою просьбу, но еще больше удивился последовавшему. Он действительно брал меня с собой на экскурсии. Многое из увиденного оказалось неинтересным или непонятным. В одной маленькой пирамиде не было ничего, кроме разноцветных пузырьков, которые медленно двигались вверх и вниз. То, что сказал о ней хозяин, вообще не имело для меня смысла. Было также несколько поездок к большим водяным садам: я стоял или сидел на берегу, а он бродил в воде среди растений. Он пригласил меня восхититься их красотой, и я послушно восхитился. Они были отвратительны.

Но он брал меня также в место, о котором говорил Фриц, с вращающимся шаром, покрытым картой, с яркими звездами на стенах. Когда хозяин произнес несколько слов на своем языке, звезды двинулись. Это были звездные карты, и на одной из них он показал мне звезду, с планеты которой давным-давно вылетели хозяева. Я постарался как можно лучше запомнить ее положение, хотя трудно было сказать, что мне это даст.

А однажды он взял меня в пирамиду красоты.

С первого дня в городе меня поражало, что все рабы были мужчины. Элоиза, дочь графа де ла Тур Роже, была избрана королевой турнира и после этого с радостью, как она сказала мне, пошла служить треножникам в их город. Я думал, что встречу ее здесь — этого я хотел и не хотел в одно и то же время. Ужасно было бы увидеть ее измученной, как все остальные рабы. Но я не видел девушек, и Фриц, когда я спросил его, сказал, что тоже не видел. Я увидел их однажды, когда устало тащился рядом с хозяином, и пот собирался у меня под подбородком.

Это была не одна, а несколько пирамид, соединявшихся у основания. Мы добирались долго, две девятых (более получаса) в экипаже от того места, где жил хозяин. Я увидел прогуливающихся хозяев, некоторые были с рабами. Мы вошли в первую пирамиду, и я чуть не закричал при виде того, что лежало передо мной: сад с земными цветами — красными, голубыми, желтыми, розовыми и белыми. Я почти забыл о них, окруженный вечной зеленой полутьмой, видя лишь отвратительные тусклые растения садов-бассейнов.

Коснуться их я не мог. Они были защищены от атмосферы города стекловидным материалом. Но мне потребовалось больше времени, чтобы понять, что, несмотря на всю видимость жизни, они были мертвы. Впервые я понял это, когда заметил на алом бархате розы пчелу. Она не двигалась. Я увидел других пчел, бабочек — самых разных насекомых, но все они были неподвижны. И цветы тоже были неподвижны и безупречны. Это было пышное зрелище, панорама истинной жизни мира, который завоевали хозяева. Там, внутри, даже свет был белый, а не зеленый, и от этого цветы сверкали с ослепительной яркостью. Дальше находилась лесная поляна с белочками на ветках, с птицами, каким-то образом подвешенными в воздухе, с бегущим ручьем, на берегу которого сидела выдра с рыбой в зубах. И все застывшее, мертвое. Оно не имело ничего общего с миром, который я знал, как только я пригляделся, потому что мой мир был живой, движущийся, пульсирующий жизнью.

Тут была дюжина различных видов, некоторые оказались мне незнакомы. Одни показывали темное водянистое болото, чем-то похожее на сады-бассейны хозяев. В воде плавало несколько странных существ. Я бы принял их за бревна, если бы не их разинутые пасти с множеством зубов. В некоторых пирамидах работали хозяева в масках, похожих на наши, и мой хозяин сказал мне, что время от времени виды меняются. Но это была лишь смена одной мертвой сцены другой.

Однако у хозяев была особая цель. Мы прошли к центральной пирамиде. Тут поднималась вверх спиральная рампа с выходами на разные уровни. Я устало тащился за хозяином. Как всегда, после четверти часа ходьбы, я чувствовал сильную усталость, а рампа была крутой. Мы прошли мимо первого выхода. А во втором хозяин подвел меня к треугольному отверстию и сказал:

— Смотри, мальчик.

Я посмотрел, и соленый пот у меня на лице смешался с солеными слезами — слезами не только горя, но и гнева. Думаю, что большего гнева я в жизни не испытывал.

У викария в Вертоне была комната, которую он называл своим кабинетом, а в нем шкаф с множеством ящичков. Однажды меня послали к нему по какому-то делу, и он, вытаскивая ящички, показывал, что в них лежит. Там под стеклом были ряды бабочек, приколотых с расправленными крылышками. Я вспомнил об этом, глядя на то, что было здесь выставлено. Здесь тоже были ряды ящичков, все прозрачные, и в каждом лежала девушка, одетая в прекрасное платье.

Хозяин сказал:

— Это женщины, которых привозят в город. Ваш народ избирает их за красоту, а потом еще хозяева, которые владеют этим местом, отбирают их. Время от времени тут случаются замены, но самые прекрасные будут долго храниться перед восхищенными хозяевами. Долго после завершения плана.

Я был слишком полон ненависти и горечи, чтобы обратить внимание на это загадочное замечание о плане. Мне бы хоть одно из тех железных яиц, что мы нашли в городе-гиганте…

Он повторил:

— Будут долго храниться перед восхищенными хозяевами. Разве это не прекрасно, мальчик?

И я, давясь, ответил:

— Да, хозяин. Это прекрасно.

— Я давно не смотрел на них, — продолжал хозяин. — Сюда, мальчик. В этом ряду особенно прекрасные образцы. Временами я сомневаюсь в назначении нашей расы распространять свое господство по всей галактике, править ею. Но мы, по крайней мере, умеем хранить красоту. Мы сохраняем самое прекрасное на колонизируемых планетах.

Я сказал лишь:

— Да, хозяин.

Я уже говорил, что одновременно я хотел и не хотел найти в городе Элоизу. Здесь, в этом отвратительном месте, желание и нежелание усилились тысячекратно. Глаза мои жадно искали того, от чего я мог отвернуться лишь в горести и отвращении.

— Здесь все рыжеволосые, — сказал хозяин. — Это необычно для вашей расы. Оттенки красного различаются. Посмотри, в каком порядке они уложены — красный оттенок все усиливается. Я вижу здесь два новых промежуточных образца, которых не было при моем последнем посещении.

Но мои глаза искали черные волосы, которые я видел лишь однажды — короткие волосы, проросшие сквозь серебряную сетку шапки.

— Ты хочешь идти дальше, мальчик, или ты видел уже достаточно?

— Я хочу идти дальше, хозяин.

Хозяин издал негромкий гудящий звук, который означал, что он доволен. Вероятно, ему нравилось думать, что он делает приятное своему другу щенку. Он пошел дальше, а я за ним, и, наконец, увидел ее.

Она была в том же простом темно-синем платье, отделанном белыми кружевами, что и на турнире, когда лес мечей взлетал в солнечных лучах, и все рыцари провозгласили ее королевой турнира. Ее карие глаза были закрыты, лицо порозовело. Если бы не ящик, так похожий на гроб, и не сотни других вокруг нее, я мог бы принять ее за спящую.

Но на голове у нее не было ни короны, ни тюрбана. Я смотрел на ее короткие локоны. Они не совсем закрывали то, что она носила на голове, — шапку, которая привела ее, радостную, сюда, в это отвратительное место.

— Прекрасный образец, — сказал хозяин. — Ты достаточно видел, мальчик?

— Да, хозяин, — ответил я, — я видел достаточно.

Глава 9.

Я наношу отчаянный удар.

Проходили дни и недели. В городе были постоянные зеленые сумерки, которые иногда чуть рассеивались, и тогда можно было догадаться, что снаружи прекрасный летний день, и солнце сверкает в высоком голубом небе. Из города оно виднелось, как бледный диск, заметный лишь в зените. Жара не менялась, не менялась и сокрушительная тяжесть. И день за днем жара и тяжесть уносили силы. По вечерам я без сил ложился на жесткую постель, с каждым утром все труднее становилось вставать.

Мне мало помогало то, что хозяин становился все более привязанным ко мне. Его ласки, вначале случайные, стали ежедневным ритуалом, и я должен был делать что-то подобное в ответ. У него на спине под задним щупальцем было место, которое он любил растирать. Он заставлял меня это делать и указывал, чуть выше или ниже. Я до крови обрывал свои ногти о его жесткую кожу, а он требовал еще и еще. Наконец я нашел замену — предмет, похожий на щетку странной формы, который производил аналогичный эффект. Это спасло мне ногти, но не мышцы правой руки, а он требовал от меня все новых усилий.

Однажды я поскользнулся и, так как он в то же время повернулся, слегка задел место между его носом и ртом. Результат был поразительный. Он издал дикий воющий звук, и мгновение спустя я лежал на спине, отброшенный рефлекторным движением его щупалец. Я почти потерял сознание. Он протянул щупальце, и я был уверен, что меня ожидает новое избиение. Но он лишь поставил меня на ноги.

По-видимому, его действие было инстинктивным и оборонительным. Он объяснил, что место между двумя отверстиями у хозяев наиболее чувствительно. Мне нельзя его касаться. Хозяина можно тяжело ранить, если ударить в это место. Он поколебался, а затем добавил: такой удар может даже убить хозяина.

Я выглядел несчастным и раскаявшимся, как и следует верному рабу в подобных обстоятельствах. Я продолжал растирать и царапать его спину, и он скоро успокоился. Его щупальца обернулись вокруг меня, как у отвратительного страстного спрута. Через полчаса я был отпущен в свое убежище. Хотя я и устал, но прежде чем лечь, я записал самое важное из того, что узнал.

Я уже давно поступал так. Узнавая что-либо новое, даже самое банальное, я все записывал. Это лучше, чем полагаться на память. Я по-прежнему не знал, сумею ли выбраться из города или передать свои записи, но важно было продолжать сбор информации. Я гордился тем, что изобрел свой журнал. Хозяин однажды взял меня с собой в то место, где находились книги, и позволил унести одну из них с собой, чтобы я мог читать во время отдыха. Я обнаружил, что черная жидкость, которую хозяева употребляют в пищу, может служить чернилами, и изготовил примитивное перо. Писать было нелегко, но я умудрился царапать заметки на полях книги в безопасности, так как хозяин не мог прийти в мое убежище из-за атмосферы в нем.

Кроме журнала, я, конечно, пересказывал узнанное Фрицу во время наших встреч, а он сообщал мне о своих открытиях. Город брал с него тяжелую пошлину — и город, и в особенности его хозяин. Однажды его не было несколько дней. Я дважды ходил к пирамиде его хозяина и расспрашивал других рабов в общем помещении. В первый раз я ничего не узнал, но во второй мне сказали, что его поместили в больницу для рабов. Я спросил, где это, и мне объяснили. Больница находилась далеко, слишком далеко, чтобы тут же отправиться туда. Пришлось ждать следующего рабочего времени хозяина.

Больница находилась в секции пирамиды, отведенной под склад. Она была просторнее общих помещений, там стояли кровати, и не было больше ничего. Больница была устроена хозяином, более благосклонным к рабам, чем остальные. В ней должны были приходить в себя рабы, заболевшие от перенапряжения, но еще недостаточно изношенные, чтобы отправиться в место счастливого освобождения. Больницей распоряжался раб, который выбирал себе помощника. Этот помощник со временем сменял его. Хозяева не обращали на больницу никакого внимания. И если раб падал и быстро не приходил в себя, его доставляли в больницу. Здесь он находился, пока ему не становилось лучше, или пока он не решал, что пора идти в место счастливого освобождения.

Конечно, никакого присмотра тут не требовалось, потому что рабы стремились служить своим хозяевам, а если они не в силах были это сделать, то кончить жизнь. Фриц лежал в кровати немного в стороне от остальных. Я спросил его, что случилось. Его хозяин избил его и сразу же отправил по поручению, не дав зайти в убежище. По пути Фриц упал. Я спросил, как он сейчас чувствует. Он ответил, что ему лучше. Но вид у него был плохой. Он сказал:

— Завтра я возвращаюсь к хозяину. Если он взял другого раба, я пойду в место выбора. Может, меня выберет другой хозяин… Но не думаю. Сейчас должна прибыть новая партия рабов с игр, которые проводятся на востоке. Новые рабы сильнее меня.

— Тогда ты пойдешь в общую группу? — заметил я. — Может, это и к лучшему…

Он покачал головой.

— Нет. Туда идут только новые, которых никто не выбрал.

— Значит…

— Место счастливого освобождения. Я с ужасом сказал:

— Тебя не могут заставить сделать это!

— Если я не захочу, это покажется странным. А мы недолжны делать ничего необычного. — Он вымученно улыбнулся. — Не думаю, что это произойдет. Новички еще не прибыли. Хозяин пока ждет. Я думаю, он возьмет меня назад, по крайней мере, на время. Но здесь мне нельзя больше оставаться.

— Мы должны искать выход из города, — сказал я. — Когда с одним из нас что-либо случится, он сможет бежать.

Фриц кивнул:

— Я думал об этом; но это нелегко.

— Если бы мы смогли пробраться в зал треножников и украсть один из них. Может, нам удалось бы привести в действие его механизмы.

— Не думаю, что на это много шансов. Ты вспомни, они вдвое выше нас, и все предметы в городе, кроме экипажей, рассчитаны на их рост. К тому же я не вижу способа проникнуть в зал треножников, у нас нет предлога оказаться там.

— Должен быть какой-то выход.

— Да. Мы узнали многое, что хотел бы знать Джулиус. Один из нас должен вернуться в Белые горы.

Возвращаясь из больницы и позже, я думал о Фрице. Если его хозяин все же взял нового раба… Если даже нет, Фриц был слаб и все слабел. И не только из-за побоев: хозяин сознательно давал ему задания, превосходившие его силы. Я пытался вспомнить — казалось, это было так давно, — как не хотел, чтобы он участвовал в нашей экспедиции. Хотя мы с ним виделись и редко, он стал мне сейчас ближе, чем когда-либо были Генри и Бинпол. Мы как будто стали братьями.

Некоторые наслаждаются дружбой в хорошие времена, когда светит солнце, и мир ко всем добр. Но именно общие беды соединяют людей. Мы оба были рабами этих чудовищ, и из всех рабов города только мы двое понимали, что эти существа сделали с нами: что это не боги, которым радостно служить, а мерзкие чудища. Я долго не спал этой ночью, беспокоясь о Фрице и стараясь придумать хоть какой-нибудь способ бегства из города. Конечно, он должен будет уйти первым. Самые нелепые планы приходили мне в голову — например, взобраться по золотой стене и прорубить дыру в куполе. Я лежал, потел и приходил в отчаяние.

На следующий день я снова увидел Фрица. Он ушел из больницы, и хозяин взял его назад. И снова избил. Необходимость срочно отыскать выход отступила, но недалеко.

Я сначала недоумевал, зачем хозяева изучали наш язык, вместо того, чтобы заставить рабов изучать их речь, но потом сообразил. Хозяева жили долго, гораздо больше обычных людей, и сравнительно с ними рабы в городе были бабочками-однодневками. Раб приходил в негодность уже к тому времени, как научался понимать настолько, чтобы быть полезным. Были, вероятно, и другие факторы. Хозяева сохраняли возможность разговаривать друг с другом, не опасаясь рабов. У них были какие-то способы обучения, неизвестные людям. Они не нуждались в книгах, но передавали знания от мозга к мозгу непосредственно. Поэтому и обучение было для них легким делом. Мой хозяин говорил со мной по-немецки, но с рабами из других стран он мог говорить на их языке. Это его забавляло — деление людей на расы так, что один не понимает другого. Кажется, сами хозяева всегда принадлежали к одной расе.

Люди не только забавляли моего хозяина. Он изучал человека более внимательно, чем другие хозяева: читал старые книга, расспрашивал меня. У него было странное отношение к людям. В нем соединялись отвращение и презрение, очарование и сожаление. Сожаление выступало на первый план, когда он впадал в меланхолию — одну из фаз болезни — и подолгу сидел в бассейне, вдыхая газовые пузыри. В один из таких периодов он кое-что рассказал мне о плане.

Я принес ему третий пузырь и вынужден был вытерпеть обычную ласку влажных слизистых щупалец. И тут он стал жаловаться, что такая удивительная дружба будет длиться недолго. Я, его собака, и так живущая недолго, еще сокращаю свою жизнь пребыванием в городе. Ему не пришло в голову, что он может продлить мою жизнь, освободив меня. А я, конечно, не предложил это. Разумеется, я предпочитаю год или два счастья быть его рабом долгой жизни на свободе. Это была не новая тема. Он говорил об этом и раньше, а я старался выглядеть удивленным, восхищенным и довольным своей участью.

Но на этот раз предсказания моей близкой смерти перешли в размышления и даже сомнения. Начались они на личном уровне… Он снова начал расспрашивать о моей жизни до прихода в город, и я нарисовал картину — комбинацию правды и вымысла. Мне кажется, иногда я противоречил сказанному ранее, но он не обращал на это внимания. Я рассказывал о наших детских играх, о рождественском пире — я знал, что на юге он проходит примерно так же, как у нас в Вертоне, только у нас чаще выпадал снег. Я рассказывал об обмене подарками, о службе в церкви и о последующем пире — жареный индюк с каштанами, окруженный сосисками и золотистой картошкой, горячий сливовый пудинг. Я описывал все это ярко, потому что, несмотря на жару и растущую слабость у меня текли слюнки при мысли о пище, так отличной от той, что поддерживала нашу жизнь в городе.

Хозяин сказал:

— Трудно понять удовольствие низшего существа, но я вижу, что все это приносило тебе радость. И если бы ты не победил на играх, ты бы многие годы наслаждался этим. Ты об этом думал, мальчик?

— Но, победив на играх, я получил разрешение войти в город, где я могу быть с вами, хозяин, и служить вам.

Он молчал. Красноватый туман перестал подниматься из пузыря, и я без приказания встал и принес ему новый. Он все еще молча взял его, приставил и нажал. Когда поднялся туман, он сказал:

— Так много вас, год за годом — это печально, мальчик. Но все это ничто по сравнению с теми мыслями, которые приходят в мою голову, когда я думаю о плане. И все же он должен быть выполнен. Таково наше назначение, в конце концов.

Он замолчал. Я сидел тихо, и немного погодя он продолжил. Он говорил о плане.

Как я уже говорил, существовало несколько отличий Земли от того мира, откуда пришли хозяева. Их мир больше, поэтому предметы на нем тяжелее, а также более жаркий и влажный. Эти отличия особенного значения не имели. В городе машины создавали тяжесть, но хозяева могли жить и без нее. Тяжесть в городе была меньше той, что существовала на их планете, а их потомки научатся жить при нашей силе тяжести. Что касается жары, то на Земле были достаточно жаркие участки — далеко на юге, где располагались другие два города.

Но было отличие, к которому они не могли приспособиться, — наша атмосфера была ядовита для них, а их — для нас. Это значило, что за пределами города они могут жить только в масках, и маски закрывали у них не только голову, но и все тело, потому что наше яркое солнце для них вредно. В сущности, за исключением очень редких случаев, они не покидали треножники — а в холодных краях Земли вообще никогда.

Все это, однако, можно было изменить и… будет изменено. На их родную планету сообщили об успехе экспедиции по завоеванию Земли. Были взяты образцы воздуха, воды и других составляющих нашего мира. Их изучили, и в должное время было получено сообщение: земная атмосфера может быть изменена, и хозяева смогут жить в ней. Колонизация будет завершена.

На это требуется время. Нужно построить могучие машины. Некоторые их части могут быть созданы здесь, другие привезут с родной планеты. Их установят в тысячи мест по всей Земле, и они начнут поглощать наш воздух и выделять пригодный для хозяев. Атмосфера станет густой и зеленой, как под куполом золотого города, солнечные лучи не будут пробиваться сквозь нее, а все живое — цветы и деревья, животные, птицы и люди — задохнутся и умрут. Рассчитано что через десять лет после установки машин планета будет пригодна для хозяев. Задолго до этого Человеческая раса прекратит свое существование.

Я слушал в ужасе. Подчинение людей не было конечным злом, оно лишь предшествовало их полному уничтожению. Я умудрился вставить несколько подобающих замечаний о том, что хозяева всегда желают лишь добра.

Хозяин сказал:

— Ты не понимаешь, мальчик. Но и среди нас есть такие, кого печалит мысль о неизбежной гибели всего живого на этой планете. Это тяжелая ноша.

Я навострил уши. Возможно ли, что хозяева не едины? Не сможем ли мы это использовать? Он продолжал:

— Те из нас, кто так думает, считают, что должны быть устроены места, где существа вашей планеты продолжали бы жить. Например, города. Можно устроить так, что в них смогут расти деревья, жить люди и животные. А хозяева смогут посещать их в масках или защитных экипажах и рассматривать — не мертвыми, как в пирамиде красоты, а живыми. Разве это не хорошо, мальчик?

Я подумал, как он мне ненавистен, как они все ненавистны, но улыбнулся и сказал:

— Да, хозяин.

— Некоторые говорят, что в этом нет необходимости, напрасная трата ресурсов, но я думаю, они ошибаются. В конце концов, мы, хозяева, ценим красоту. Мы сохраняем лучшее на колонизируемых мирах.

Места, где горсточка людей и животных будет жить, чтобы удовлетворять любопытство и тщеславие хозяев… «Мы ценим красоту…» Мне необходимо было знать важнейшую деталь. Нужно было рисковать. Я спросил:

— Когда, хозяин?

Вопросительно шевельнулось щупальце.

— Когда?.. — повторил он.

— Когда исполнится план, хозяин?

Сначала он не ответил, и я подумал, что его удивил мой вопрос, может, даже насторожил. Некоторые его реакции я научился угадывать со временем, но большинство было скрыто от меня. Он сказал:

— Большой корабль со всей необходимой аппаратурой уже вылетел. Через четыре года он будет здесь.

Через четыре года машины начнут изрыгать свой яд. Я знал: Джулиус уверен, что времени у нас достаточно, что нашу кампанию доведут до конца последующие поколения. И вдруг время стало нашим врагом, таким же неумолимым, как хозяева. Если мы потерпим неудачу, и в следующем году будет предпринята вторая попытка, мы потеряем четверть драгоценного периода, отведенного нам для действий. Хозяин сказал:

— Великолепное зрелище, когда большой корабль летит в ночи, как звезда. Я надеюсь, ты увидишь это, мальчик.

Он надеялся, что я доживу до этого: четыре года — очень большая продолжительность жизни для раба в городе. Я горячо сказал:

— Я тоже надеюсь, хозяин. Это будет весьма славный и счастливый момент.

— Да, мальчик.

— Принести еще газовый пузырь, хозяин?

— Нет, мальчик. Теперь я поем. Приготовь мой стол.

Фриц сказал:

— Один из нас обязан уйти.

Я кивнул. Мы находились в общем помещении пирамиды Фрица. Здесь было с полдюжины других рабов, двое играли в карты, остальные лежали неподвижно и даже не разговаривали. В мире за куполом начиналась осень; воздух после утреннего заморозка резок и приятен. В городе же влажная жара не изменялась. Мы сидели в стороне и негромко разговаривали.

— Ты нашел что-нибудь? — спросил я.

— Только установил, что доступа к залу треножников нет. Рабы в месте входа не имеют ничего общего с рабами внутри города. Это те, что не выбраны хозяевами, и они завидуют входящим в город. Они не пропустят никого в противоположном направлении.

— Можем попытаться… напасть на них…

— Их слишком много. И еще одно.

— Что?

— Твой хозяин говорил тебе об уничтоженном треножнике. Они знают об опасности, но думают, что она исходит только от ребят, которым не надели шапки. Если они узнают, что мы проникли в город с фальшивыми шапками… Этого они не должны узнать.

— Но если один из нас сбежит, — возразил я, — разве это не предупредит их? Никто из тех, у кого настоящая шапка, не захочет покинуть город.

— Только через место счастливого освобождения. Тех, кто туда идет, не проверяют. Побег должен быть тайным.

— Любой способ бегства лучше, чем ничего. Мы должны сообщить новости Джулиусу и остальным.

Фриц кивнул, а я снова обратил внимание на его худобу, непропорционально большую голову на тощей шее. Если кому-то из нас суждено бежать, то это должен быть он. С хозяином, добрым, по их меркам, я продержусь еще больше года. Хозяин сказал, что я сумею увидеть большой корабль. Но Фриц не переживет зиму, если не убежит, это несомненно.

Фриц сказал:

— Я кое-что придумал.

— Что именно?

Он поколебался, потом сказал:

— Да, лучше, если ты будешь знать, пусть даже это только идея. Река.

— Река?

— Она входит в город, ее очищают и делают пригодной для хозяев. Но она и вытекает. Помнишь, мы видели с треножника поток из-под стены? Если бы мы нашли место в городе… возможно, это выход.

— Конечно. Выход должен быть в противоположной стороне города.

— Не обязательно. Но там есть район, в котором не разрешается жить рабам. И его трудно исследовать, опасно привлекать к себе внимание.

— Нужно попытаться. Стоит использовать любой шанс. Фриц сказал:

— Как только мы найдем выход, один из нас должен идти. Я кивнул. Не было сомнений в том, кто это должен быть.

Я подумал, как одиноко будет в городе, без друзей, не с кем будет поговорить. За исключением, конечно, хозяина. Эта перспектива заставила меня вздрогнуть. Я подумал об осени снаружи, о первом снеге, о том, как снег покрывает полгода выход из туннеля в Белых горах. Я взглянул на часы на стене, разделенные на периоды и девятые, — время хозяев. Через несколько минут нужно надевать маску и везти хозяина домой с работы.

Это произошло четыре дня спустя.

Хозяин услал меня с поручением. У них была привычка натираться разными маслами и мазями, он велел мне отправиться в определенное место и привезти определенное масло. Это нечто вроде магазина, с узкой спиральной рампой в центре, а по бокам на разных уровнях разложены разные предметы. Никто не следил за магазином и не платил денег. Пирамида, куда меня послали, находилась гораздо дальше, чем обычные места моих посещений. Я решил, что ближе такого масла нет, — он дал мне пустой контейнер, чтобы я мог взять такой же. Я больше часа тащился по городу и возвращался, измученный и мокрый от пота. Мне отчаянно хотелось в убежище — снять маску, умыться и растереться, но было немыслимо, чтобы раб сделал это, не доложившись вначале хозяину. Поэтому я отправился в комнату с окном, ожидая застать хозяина в бассейне. Но он находился не там, а в дальнем углу комнаты. Я подошел к нему и поклонился.

— Подать масло сейчас, хозяин, или поставить его с другими?

Страницы: «« « 12345 » »»