Детектив Хейли Артур
На этот раз дверь была открыта. Хорхе отважно просунул голову в темноту:
— Эй, Эрнестина! Привет! Это твой друг из полиции. Как делишки?
Сипловатый голос не замедлил с ответом:
— Кабы делишки шли хорошо, разве гнила бы я в этой дыре? Не хочешь мной попользоваться, легавый? Я тебе дам со скидкой.
— Какая жалость! Как нарочно, сейчас очень занят. Убийство вот расследую. Болтают, ты и Огонек были там, когда это произошло, все видели.
Эрнестина решила показаться на свет Божий. Хорхе сразу понял, что ей едва исполнилось двадцать, хотя повадки ее скорее пошли бы женщине вдвое старше. Эта чернокожая девушка сошла бы за красавицу, если бы не опухшее лицо и несколько резких преждевременных морщин. Фигура же ее по-прежнему была хороша. Чуть мешковатый белый тренировочный костюм не мог скрыть стройных форм и крепкой, красиво очерченной груди. Она всмотрелась в Хорхе, и в глазах ее вспыхнул интерес.
— Я много чего видела, — сказала Эрнестина. — Всего и не упомнишь.
— Может, вспомнишь, если я помогу?
Эрнестина попыталась состроить улыбку женщины-загадки. Хорхе знал, что ответом будет «да».
С проститутками всегда так, потому-то детективы и стараются с ними дружить. Эти девицы наблюдательны и готовы выложить все, что знают, если полицейский придется им по душе или предложит выгодную сделку. Нет, добровольно на сотрудничества с полицией они, конечно, не пойдут. Нужно уметь к месту и вовремя задать вопросы. И Хорхе начал прощупывать почву:
— Ты случайно не работала прошлой ночью в районе Третьей Северо-Восточной и Двенадцатой улиц?
— Все может быть… А что?
— Я подумал, вдруг ты видела, как двое мужчин напали на пожилого белого, застрелили его и укатили на его машине.
— Двоих мужчин не видела, врать не буду, а вот одного из наших с размалеванной белой куклой — видела… Они и пришили старичка.
Хорхе посмотрел на Эйнсли. Тот кивнул. Дело начало раскручиваться.
— Давай проясним, — продолжил Хорхе. — Речь идет о чернокожем мужчине и белой женщине?
— Ну… — Эрнестина разглядывала его в упор. — Ты и дальше хочешь, чтобы я тут тебе пела за так?
— Смотря что напоешь. Если что-нибудь дельное, сотню получишь наверняка.
— Классно. — Она осталась довольна услышанным.
— Тебе известны их имена?
— Черного придурка кличут Кермит-Лягушонок. Он смахивает на лягушку, лупоглазый. Смех, да и только… А вообще-то он опасный, с такими даже мы не связываемся.
— А женщина?
— Слышала, что звать ее Мэгги. Она все время с Кермитом таскается. Торчат они почти всегда в забегаловке на Восьмой. Их там уже пару раз брали за наркоту.
— Если я привезу фотографии, сможешь их опознать?
— А то! Но только для тебя, дорогуша. — Эрнестина протянула руку и погладила Хорхе по щеке. — Ишь какой хорошенький…
Он улыбнулся, продолжая гнуть свое:
— Огонек тоже нам поможет?
— Поди и спроси его самого.
— Его?! — Хорхе чуть не подскочил от изумления.
— Наш Огонек — мужик в юбке, — объяснила Эрнестина. — По-настоящему его зовут Джимми Макрэй.
— Черт, одним свидетелем меньше, — мрачно прокомментировал известие Эйнсли.
Хорхе кивнул. Трансвеститы не были особой редкостью среди многообразия типов преступного мира Майами. Огонек занимался проституцией. Нечего было и думать предъявлять такого свидетеля в суде. Присяжных от него попросту стошнит. Огонек, стало быть, не в счет… Ладно, зато Эрнестина вполне годится в свидетели, а им, может, удастся найти еще кого-нибудь.
— Если твои показания подтвердятся, — сказал Хорхе, — через пару дней завезу тебе деньги.
Ничего необычного во всем этом не было. Любой сыщик имел доступ к фонду на «непредвиденные расходы», из которого и оплачивались услуги осведомителей.
В этот момент ожил радиотелефон Эйнсли:
— Девятнадцать-десять, ответьте. Вызываю номер девятнадцать-десять.
— На приеме, — отозвался он.
— Срочно свяжитесь со своим командиром.
Эйнсли набрал номер Лео Ньюболда.
— У нас есть новости по делу Нойхауса, — сообщил Ньюболд. — Полиция штата задержала пропавшую машину и в ней двоих подозреваемых. Их скоро доставят сюда.
— Чернокожий по имени Кермит и белая, которую зовут Мэгги? — спросил Эйнсли, вновь бегло сверившись со своими записями.
— Точно, они самые! Откуда знаешь?
— Хорхе Родригес сумел найти свидетельницу. Она проститутка. Обещает помочь с опознанием.
— Передай Хорхе, что он молодчина. А сейчас возвращайтесь в отдел. Нужно покончить с этим делом как можно скорее.
Постепенно картина прояснилась. Бдительный патрульный из полицейских сил штата Флорида, который добросовестно ознакомился накануне с ориентировкой, поступившей из Майами, задержал объявленный в розыск автомобиль и арестовал находившуюся в нем парочку. Это были Кермит Капрум, девятнадцати лет, и Мэгги Торн, двадцати трех лет. У каждого из них при аресте изъяли по револьверу тридцать восьмого калибра. Оружие сразу было отправлено на баллистическую экспертизу.
В полиции штата они показали, что за час до ареста обнаружили брошенный автомобиль с ключом в замке зажигания и потехи ради решили прокатиться. Ложь была примитивной, но патрульные не стали оспаривать эту версию, понимая, что дело нужно передать в отдел по расследованию убийств. Там знают, какие вопросы задавать подозреваемым.
Когда Эйнсли и Родригес прибыли к себе в управление, Капрум и Торн были уже там — их поместили в два кабинета для допросов. Компьютер показал, что оба привлекались к суду: Торн отбыла срок за воровство и имела несколько приводов за проституцию, Капрум в прошлом был осужден дважды — за кражу и хулиганство. Скорее всего, числились за ними правонарушения и в подростковом возрасте.
Отдел по расследованию убийств полицейского управления Майами был абсолютно не похож на полицейские участки из телесериалов, которые наполнены шумом, суетой и вообще напоминают проходной двор. Конечно, и в расположенный на пятом этаже отдел по расследованию убийств можно было подняться на лифте прямо из главного вестибюля здания, однако двери лифта на пятом этаже открывались лишь перед обладателями специальных карточек-ключей. Иметь такие ключи полагалось только сотрудникам отдела и нескольким высшим чинам управления. Все остальные полицейские или прочие посетители обязаны были уведомлять о своем визите заранее, но и тогда их сопровождал кто-нибудь из отдела. Подследственные и подозреваемые доставлялись через особо охраняемый вход в подвале здания и затем — спецлифтом прямиком в отдел. Эти меры позволяли создать атмосферу для спокойной и четкой работы.
Через большое прозрачное только с одной стороны стекло Хорхе Родригес и Малколм Эйнсли могли видеть обоих задержанных в двух смежных комнатах.
— Нужно, чтобы кто-то из них признался, — заметил Эйнсли.
— Предоставьте это мне, — отозвался Хорхе.
— Ты хочешь допросить обоих?
— Да. Я бы начал с девицы. Ничего, если я буду с ней один на один?
Обычно подозреваемых в убийстве допрашивали сразу два детектива, но Хорхе уже несколько раз удавалось столь успешно действовать в одиночку, что спорить с ним Эйнсли не хотелось, особенно сейчас.
— Приступай, — кивнул он.
Эйнсли мог видеть и слышать все детали первого допроса Мэгги Торн. Болезненно бледная, она казалась моложе своих двадцати трех лет. На ней были рваные засаленные джинсы и такая же несвежая футболка. «А ведь если ее умыть и переодеть, она будет даже хороша собой», — подумал Эйнсли. В своем же нынешнем виде Мэгги производила впечатление личности опустившейся и потерянной. Она нервно раскачивалась на металлическом стуле, к которому ее приковали наручниками. Когда вошел Хорхе, она загремела цепочкой и закричала:
— Какого лешего на меня это нацепили?
С небрежной улыбкой Хорхе снял с нее наручники.
— Привет, как самочувствие? Я — детектив Родригес. Хотите чашку кофе или сигарету?
Мэгги помассировала затекшие запястья и попросила кофе с молоком и сахаром. Внешне она чуть расслабилась, хотя по-прежнему была настороже. «Расколоть этот орешек будет непросто», — решил про себя Эйнсли.
По своему обыкновению Хорхе принес с собой термос, пару пластиковых стаканчиков и пачку сигарет. Он разливал кофе по стаканчикам, но при этом не умолкал:
— Вы, стало быть, не курите? Я тоже. Табак — опасная вещь… («Ее револьвер куда опаснее», — мелькнула мысль у Эйнсли.) …А вот кофе у меня, увы, черный… Слушай, давай на «ты»? Можно, я буду называть тебя просто Мэгги?.. Вот и отлично! А я — Хорхе… Знаешь, я бы рад тебе помочь, но пока не знаю как. Хотя мы с тобой вполне могли бы помочь друг другу… Сказать по правде, Мэгги, влипла ты здорово, но мне, может, удастся что-нибудь для тебя сделать…
Эйнсли слушал, стоя по другую сторону стеклянной стены и нетерпеливо постукивая носком ботинка. «Давай же, Хорхе, переходи к „предупреждению Миранды“», — мысленно подгонял он, зная, что допрос не может продолжаться, пока Хорхе не информировал Мэгги Торн о ее правах, включая право на адвоката. Само собой, что на этой, во многом критической стадии допроса меньше всего хочет детектив, чтобы заявился крючкотвор-законник, а потому сыщики из отдела по расследованию убийств всегда старались зачитывать подозреваемым список их прав таким образом, чтобы они не вздумали потребовать себе адвоката немедленно.
Способность Хорхе добиваться этого уже успела обрасти легендами.
Он начал с предварительной беседы (закон это допускает), в которой получил основные сведения о подозреваемой: имя, домашний адрес, дату рождения, род занятий, номер карточки социального страхования. Но беседу он вел нарочито медленно, позволяя себе отступления и комментарии.
— Так ты родилась в августе, Мэгги? Я ведь тоже августовский. Мы с тобой Львы, хотя я лично считаю все эти гороскопы полной чепухой, а ты?
Как ни мягко стелил Хорхе, девица все еще смотрела на него с недоверием. Беседа продолжалась, Хорхе пока даже не упомянул о преступлении, которое расследовал.
— Расскажи еще немного о себе, Мэгги. Ты замужем?.. Нет? Вот и я не женат. Еще успеется… Ну, а дружок у тебя есть? Это Кермит? Не скрою, у Кермита сейчас тоже крупные неприятности, и он мало чем может помочь тебе. Может, из-за него ты и попала сюда… А где сейчас твоя матушка?.. Ах, ты ее никогда не видела! А папаша?.. Все, все, о них больше ни слова!..
Хорхе подсел к девушке поближе, по временам легко и как будто случайно прикасаясь к ее руке или плечу. Случалось, он и вовсе держал подозреваемую за руку в течение всего допроса, да так нежно, что у той слезы на глаза наворачивались, но с Торн, девицей явно очерствевшей, этот номер не прошел бы. К тому же предварительная беседа не могла продолжаться до бесконечности.
— Может, мне кому-нибудь позвонить от твоего имени, Мэгги?.. Нет? Что ж, если передумаешь, только скажи…
За стеклянной стенкой Эйнсли продолжал изнывать от нетерпения: скорее бы Хорхе покончил с формальным оглашением прав подозреваемой! Эйнсли успел разглядеть девушку. Ее лицо казалось ему знакомым, но как он ни ворошил свою память, узнать не мог. Это ускользающее воспоминание действовало ему на нервы.
— …Ладно, Мэгги, нам еще много о чем нужно поговорить, но сначала я должен спросить тебя… Ты хотела бы, чтобы мы продолжали наш разговор наедине, без всяких адвокатов?
В этот момент Хорхе был на волосок от нарушения закона, но…
Торн едва заметно кивнула.
— Вот и хорошо. Мне тоже хочется продолжать без помех. Давай покончим с формальностями… Ты, наверное, знаешь наши правила. Поэтому для протокола я обязан сказать тебе, Мэгги, что ты имеешь право хранить молчание…
Отклонения от официальной формулировки допускались. В устах Хорхе она далее прозвучала так:
— Ты можешь отказаться говорить со мной и отвечать на мои вопросы. Все, что ты скажешь с этой минуты, может быть использовано против тебя в суде. Ты имеешь право воспользоваться услугами адвоката в любое время. Если ты не располагаешь для этого средствами, помощь адвоката будет предоставлена тебе бесплатно.
Эйнсли слушал внимательно. Кто знает, позже ему, возможно, придется подтвердить в суде, что «предупреждение Миранды» было сделано в полном соответствии с законом. И не имеет значения, что Хорхе пробубнил его быстро и небрежно. Нужные слова были произнесены, хотя Мэгги Торн вряд ли их слышала. Хорхе должен был сейчас сделать свой второй ход.
— Теперь, Мэгги, мы либо продолжаем беседу дальше, либо я возвращаюсь в свой офис, и больше мы с тобой не увидимся.
На ее лице читалось сомнение: что будет, если этот обходительный парень ее бросит? От Хорхе это не укрылось. Он был в полушаге от успеха.
— Ты хорошо поняла, что я тебе сказал, Мэгги?.. Ты уверена?.. Отлично, значит, с этим мы покончили… Хотя вот еще что! Мне нужно, чтобы ты подписала эту бумажку. Она всего лишь повторяет сказанное мною.
Торн подмахнула официальный бланк, подтвердив каракулями, что она была ознакомлена со своими правами и добровольно предпочла беседовать с детективом Родригесом без адвоката.
Эйнсли отложил в сторону записи, которые вел все время. Хорхе своего добился, и Эйнсли, уже уверенный в виновности этих двоих, не сомневался теперь и в том, что в течение ближайшего часа в его распоряжении будет по крайней мере один протокол с признанием…
Он ошибался: через час признались оба.
По мере того как Хорхе продолжал работать с подозреваемыми — сначала с Торн, а потом в соседнем помещении с Капрумом, становилось все очевиднее, что у преступников отсутствовал какой-либо план действий. Потому-то они и совершили убийство, хотя могли ограничиться ограблением. Не меньшей глупостью была и та ложь, которую они нагромоздили, чтобы уйти от ответа, — им самим она могла казаться вполне правдоподобной, но только не искушенным сыщикам.
— Кстати, о той машине, в которой ты ехала с Кермитом, когда вас повязали, — так вел Хорхе дальше свой разговор с Мэгги Торн. — Патрульному ты сказала, что вы набрели на нее за несколько минут до того, увидели ключи в замке и решили покататься… Но у нас есть свидетель, который заметил вас в этой машине еще прошлой ночью, видел, как все произошло. К тому же, в машине найдено более десятка пустых банок из-под напитков и разных оберток. Со всего этого хозяйства мы снимем отпечатки пальцев. Что если там окажутся ваши с Кермитом пальчики?.. Нет, Мэгги, это как раз доказательство. Нами будет установлено, что вы находились в машине куда дольше, чем те несколько минут, о которых ты толкуешь.
Хорхе попивал кофе и ждал. Торн отхлебнула из своей чашки.
— И вот еще что, Мэгги. При обыске у тебя нашли приличную сумму — больше семисот долларов. Не скажешь, откуда у тебя эти деньги?.. Где ты могла их заработать?.. Неужели? Неплохо для случайных заработков. Можешь назвать своих работодателей?.. Всех и не надо, назови одного-двух, чтобы мы проверили… Никого не помнишь? Я вижу, ты совсем не хочешь помочь самой себе, Мэгги.
Ладно, пойдем дальше. Кроме долларов, при тебе обнаружены дойчмарки. Где ты их взяла?.. Дойчмарки, Мэгги, — это немецкие деньги. Давно ты из Германии?.. Брось, Мэгги, этого ты не могла забыть! Это ведь деньги Нойхауса, так? Это ты его застрелила из своего револьвера, Мэгги? Экспертиза все равно определит, из какого ствола стреляли.
Я с тобой по-дружески разговариваю, Мэгги. Ты попала в беду, большую беду, и самой пора это понять. Я бы очень хотел тебе помочь, но для этого ты должна говорить мне правду… На, попей еще кофейку… подумай, Мэгги. Скажешь правду, всем станет легко, тебе в первую очередь. Потому что как только я узнаю правду, я дам тебе толковый совет, что делать дальше…
И совсем другая, более жесткая линия поведения, отметил Эйнсли, при допросе Кермита; у того действительно глаза навыкате напоминали лягушачьи.
— Что ж, Кермит, я уже битый час слушаю, как ты отвечаешь на мои вопросы. Мы оба знаем, что все твои показания ни хрена не стоят. Забудем об этом и рассмотрим факты. Вы со своей подружкой Мэгги тормознули машину несчастного старика, ограбили его, а потом убили. Теперь я уже могу сказать тебе, что Мэгги раскололась. У меня есть подписанный ею протокол, где она утверждает, что ты был зачинщиком преступления и что именно ты застрелил мистера Нойхауса…
Девятнадцатилетний Капрум вскочил на ноги и завопил:
— Эта сука лжет! Это она его прикончила, она меня втравила…
— А ну-ка, стоп! Замолчи, Капрум! Успокойся и сядь на место!
Хорхе вытянул счастливый билет, подумал Эйнсли. Капрум попался в ловушку, решил, что Мэгги предала его, и теперь торопился доложить свою версию событий. Если бы не бедняга немец, все это было бы даже забавно.
Предупреждение о его правах Капруму было уже зачитано. Никакой необходимости повторять его.
— Стало быть теперь, Кермит, ты готов рассказать, что произошло, на этот раз правду? В твоем положении так будет лучше… О'кей, начнем с того, как ты и Торн захватили машину… Ладно, я запишу имя Торн первым, если ты настаиваешь… Итак, где вы оба были, когда…
И Хорхе принялся записывать показания Капрума, который говорил быстро, сбивчиво, совершенно забыв о возможных последствиях, не понимая, что совершенно не важно, кто что делал, ведь им предъявят обвинение в сговоре с целью предумышленного убийства. Когда Хорхе спросил, зачем им вообще понадобилось стрелять, Капрум ответил так:
— Этот старый козел понес на нас! Поливал нас грязью на своем тарабарском языке… Не мог заткнуть свою поганую пасть, понимаешь?
Когда допрос был закончен, Хорхе протянул Капруму ручку, и тот подписался под полным признанием своей вины. Несколько часов спустя эксперты-баллистики дали заключение, что из трех пуль, обнаруженных в теле немца, одна была выпущена из револьвера Капрума, а две — Мэгги. Медики определили, что если выстрел Капрума только ранил туриста, то от любой из двух пуль Мэгги наступила немедленная смерть.
Эйнсли отвлекли другие дела. Он вернулся в тот момент, когда Хорхе во второй раз допрашивал Мэгги Торн. Под конец девица серьезно спросила:
— Что с нами теперь будет? Может, дадут условно?
Хорхе и не пытался отвечать. Понятно почему. Что он мог сказать человеку, который до такой степени не осознавал всей тяжести совершенного преступления и неизбежности скорого и грозного возмездия! Разве мог он сказать этой девушке:
— Какое там условно! Тебя не только под залог не выпустят, но ты скорее всего вообще никогда уже не выйдешь на свободу. Наиболее же вероятно, что суд признает вас обоих виновными в убийстве и приговорит к смерти на электрическом стуле.
Само собой, адвокаты в суде будут с пеной у рта доказывать, что признания Торн и Капрума были сделаны под давлением, что их ввели в заблуждение… И в этом будет доля правды, признавал про себя Эйнсли.
Однако любой судья, заручившись подтверждением, что подозреваемых информировали об их правах, снимет все возражения защиты, и признания останутся в силе. Что же касается «введения в заблуждение», то с годами Эйнсли понял, что иногда без этого не обойтись. При расследовании многих особо тяжких преступлений трудно добыть окончательные, стопроцентные улики, и ловкие адвокаты не раз помогали виновным избежать наказания. Взять хотя бы дело О'Джей Симпсона. Признания же Торн и Капрума, каким бы путем они ни были получены, помогут свершиться правосудию, а с точки зрения общественных интересов, как их понимал Эйнсли, только это имело значение.
Подобные размышления вернули Эйнсли к мыслям об Элрое Дойле и той причине, что побудила его самого отправиться в бесконечную ночную поездку. И опять, уже в который раз после телефонного звонка из Рэйфорда, он задавался вопросом: какое признание ему предстоит выслушать?
Эйнсли всмотрелся в дорожные указатели. Их автомобиль выехал на Флоридское шоссе. Отсюда было около трехсот километров до Орландо — первого большого города на их пути.
Глава 3
Малколм Эйнсли, который задремал, как только они миновали Форт-Лодердейл, проснулся от толчка: то ли выбоина в полотне, то ли енот попал под колесо — по ночам они во множестве перебегали шоссе. Он потянулся и сел повыше, затем посмотрел на часы: десять минут первого. Впереди замаячил поворот на Уэст-Палм-Бич. Значит, треть пути до Орландо позади. Хорхе вел машину в крайнем левом ряду, движение на шоссе было достаточно оживленным.
Эйнсли взялся за телефонную трубку и набрал номер лейтенанта Ньюболда. Когда тот ответил, Эйнсли сказал:
— Доброй ночи, сэр. На связи лучшие кадры полиции Майами.
— Привет, Малколм. Все в порядке?
— Этот сумасшедший кубинец пока меня не угробил, — ответил Эйнсли, покосившись на водителя. Ньюболд хихикнул в трубку, а потом сказал:
— Слушай, я изучил расписание самолетов и заказал для тебя билеты. Думаю, ты сможешь добраться до Торонто завтра во второй половине дня.
— Вот это хорошая новость, лейтенант, спасибо! — Эйнсли занес в блокнот необходимые детали: рейс компании «Дельта» в десять ноль пять из Джексонвилла до Атланты, там пересадка на самолет «Эйр Канада» до Торонто. Он попадет туда лишь двумя часами позже, чем его семья, отметил Эйнсли с немалым облегчением. Придется, правда, пропустить семейный обед: родители Карен жили более чем в часе езды от торонтского аэропорта Пирсон, но он присоединится ко всем за ужином; для этого времени более чем достаточно.
— Пусть Родригес довезет тебя до Джексонвилла. Это меньше ста километров, вполне успеешь, — продолжал Ньюболд. — Когда вернешься, мы оплатим тебе дополнительные расходы на билеты.
— Это может отчасти примирить меня с Карен.
— Она огорчена? — спросил Ньюболд.
— Не то слово.
— Моя Девайна тоже устраивает мне веселую жизнь, когда я застреваю на работе. Трудно винить их за это, — вздохнул Ньюболд. — Кстати, я позвонил в тюрьму штата. Они обещали пропустить тебя без обычных формальностей, это ускорит твою встречу со Зверем.
— Отлично!
— Они только попросили, чтобы на подъезде к Рэйфорду ты позвонил лейтенанту Нилу Хэмбрику. Мне дали номер его телефона.
— Очень хорошо, лейтенант, еще раз спасибо, — сказал Эйнсли, записав номер.
— Счастливо добраться до Торонто…
Отключив телефон, Эйнсли отметил про себя, что Ньюболду неизменно удается сохранять прекрасные отношения со своими подчиненными. Как практически все в их отделе, Эйнсли относился с симпатией и уважением к этому полицейскому, у которого за плечами были двадцать четыре года службы. И это при том, что семья Ньюболдов эмигрировала в Штаты с Ямайки всего тридцать лет назад. Лео Ньюболду было тогда пятнадцать. Потом он учился в университете Майами, избрав специальностью криминалистику, а в двадцать два стал полицейским. Благодаря принадлежности к черной расе и реформам восьмидесятых годов Лео Ньюболд быстро получил лейтенанта, но, в отличие от многих других подобных повышений, это не было встречено белыми коллегами в штыки. Все сочли это признанием способностей и трудолюбия Ньюболда, который возглавлял отдел по расследованию убийств полиции Майами вот уже восьмой год.
К удивлению Малколма, когда он позвонил, Карен спала, он сообщил свое расписание на завтра и велел ей снова немедленно ложиться, сказав на прощание:
— Увидимся завтра часа в четыре.
— Поверю, только когда в самом деле увижу тебя, — голос был заспанный, но в нем улавливались нотки нежности.
Эйнсли погрузился в размышления, из которых его скоро вывел Хорхе:
— Вы все еще католик, сержант?
— Прости, что ты сказал? — Вопрос застал его врасплох.
Хорхе обогнал очередной длинномерный трейлер, какие часто попадались на шоссе в это время суток, и пояснил:
— Вы же были когда-то священником, потом ушли… Бот я и интересуюсь, католик вы или уже нет?
— Уже нет.
— Все равно, как бывший католик, что вы думаете об этой поездке?.. О смертной казни?.. Вот вы едете посмотреть в глаза Зверю, Дойлу, перед тем как его посадят на электрический стул, а сами знаете, что вы самолично довели дело до этого.
— Ну и вопросы ты задаешь на ночь глядя!
— Хорошо, — пожал плечами Хорхе, — не отвечайте, если не хотите. Я же все понимаю.
Эйнсли медлил. Когда в тридцатилетнем возрасте он сложил с себя сан, хотя имел богословское образование, был доктором философии и пять лет приходским священником, он постарался вообще забыть о религии. Как отрезал… Что же до причин, то ими он поделился лишь с самыми близкими людьми, а при остальных не особенно распространялся об этом, не имея желания влиять на чужие убеждения. Однако с течением времени он стал замечать, что готов отвечать на подобные вопросы.
— В известном смысле, — сказал он Хорхе, — разница между священниками и полицейскими не так уж велика. Священник старается, по крайней мере должен стараться, помогать людям, быть поборником справедливости и равенства. У нас, детективов, цель — поймать убийцу, доказать его вину, не дать уйти от наказания.
— Мне иной раз жаль, — признался Хорхе, — что я не умею об этом рассуждать так же четко, как у вас получается.
— Ты имеешь в виду смертную казнь?
— Именно. Ведь я, как ни крути, полицейский. Сколько в нашей стране сыщется полицейских, которые действительно против смертной казни? Двое, от силы трое… А с другой стороны, я католик, и моя Церковь учит, что казнить людей не правильно.
— А ты в этом твердо уверен, Хорхе? Если разобраться, любая религия лицемерна, потому что одобряет убийство, когда это служит ее целям. О да, в теории все великолепно. Жизнь — это Божественный дар, и людям не дано право отнимать ее. Не дано, но только пока выгодно Церкви.
— Разве это может быть ей невыгодно?
— Конечно! Возьми, к примеру, войны, когда люди, а вовсе не Бог, лишают жизни себе подобных. И все воюющие народы от ветхозаветных сынов Израилевых до нас, современных американцев, считают, что Бог на их стороне.
— Это вы в точку! — сказал Хорхе с довольной улыбкой. — Я, черт побери, и вправду хотел бы надеяться, что Он на моей стороне!
— Тогда я бы на твоем месте грешил поменьше.
— На моем? — удивился Хорхе. — Я-то что! Вот вы действительно сорвались с поводка, так ведь? Сомневаюсь, что вы у Папы Римского в первой десятке кандидатов в праведники.
— Что ж, — едва заметно улыбнулся Эйнсли, — я и сам в последние годы невысоко ставлю ватиканских правителей.
— Почему же?
— Не все придерживались тех правил, которые предписывали остальным. Взять хотя бы папу Пия XII, ты о нем наверняка слышал. Ведь он остался равнодушен к истреблению Гитлером евреев, не протестовал, хотя мог бы спасти множество жизней. Это только один из примеров того, как Церковь попустительствует убийствам просто потому, что не хочет вмешиваться.
— Да, родители говорили мне, что им было стыдно, когда об этом стало известно, — кивнул Хорхе. — Но только ведь, по-моему, недавно прошел слух о покаянии Церкви.
— Да, в девяносто четвертом году, но прожила эта сенсация ровно один день. В Израиле всплыл некий документ якобы из папской канцелярии, где говорилось, что Ватикан признает свою вину и скорбит о жертвах Холокоста. Но уже на следующий день Ватикан заявил: «Нет, это не наш документ. Может быть, когда-нибудь, в будущем». Они, правда, извинились за Галилея.
— Я слышал что-то, но плохо знаю эту историю. Расскажите.
— В тысяча шестьсот тридцать третьем году Галилео Галилея обвинили в ереси и продержали под домашним арестом восемь лет, потому что он доказал, что Земля вращается вокруг Солнца, вопреки католической доктрине о Земле как неподвижном центре Вселенной. И вот в девяносто втором нашего столетия после «тринадцати лет изучения вопроса в Ватикане» — так было официально заявлено — папа Иоанн Павел II признал, что Церковь была не права. Признал то, что наукой было установлено несколько столетий назад!
— Неужели это правда? Церковь упрямилась с тысяча шестьсот тридцать третьего года?
— Триста пятьдесят с лишним лет! Ватикан никогда не спешит исповедаться в собственных грехах.
Хорхе не сдержал смеха:
— А стоит мне попользоваться в пятницу презервативом, в субботу беги и кайся на исповеди.
Эйнсли тоже улыбнулся:
— Воистину мы живем в обезумевшем мире. Но если вернуться к твоему вопросу, то я был против убийства в любой его форме, когда носил рясу, да и сейчас не одобряю. Однако же верю в силу закона, а пока смертная казнь узаконена, мне придется с этим мириться.
Последняя фраза Эйнсли еще висела в воздухе, как он сам вдруг подумал о той маленькой группе несогласных, — обвинение определило их как безответственных людей, — которые считали вину Дойла недоказанной, поскольку он не признал ее. С этим Эйнсли не мог согласиться. Он был убежден, что Дойла полностью изобличили. Но в чем же все-таки убийца собирается покаяться?
— Вы задержитесь, чтобы глянуть, как Дойла казнят? — спросил Хорхе.
— Надеюсь, нет. Разберемся, когда доедем.
Хорхе помолчал, а потом выдал:
— По управлению гуляет слух, что вы написали книгу о религии. Говорят, шла нарасхват. Небось денег вам отвалили…
— На книге по сравнительному анализу религий не разживешься, — рассмеялся Эйнсли. — Тем более что я не единственный ее автор. Понятия не имею, сколько экземпляров успели продать, но книжку в самом деле перевели на многие языки, и ее можно найти в любой приличной библиотеке.
Часы на щитке приборов показывали два пятнадцать.
— Где мы? — спросил Эйнсли, когда понял, что опять на время впал в забытье.
— Только что проехали Орландо, сержант.
Эйнсли лишь кивнул в ответ, припомнив куда более приятные поездки по этому же маршруту. Здесь по обе стороны дороги тянулись самые впечатляющие флоридские пейзажи. От Орландо до Уайлдвуда шоссе пересекало местность, официально считавшуюся ландшафтным парком. Сейчас тьма скрывала всю эту красоту: пологие холмы, словно перетекающие один в другой, с поросшими полевыми цветами склонами; высоченные корабельные сосны; фруктовые деревья в пестром цветении, среди которых могла вдруг открыться взгляду безмятежная гладь озерца; апельсиновые плантации, где ветки в это время года уже ломились от плодов.
Флорида, подумал Эйнсли не без удовольствия, превратилась в один из благословенных уголков планеты. Здесь, казалось, можно найти сейчас абсолютно все то новаторское, утонченное, артистичное и блестящее, что породила современная цивилизация, особенно в самом Майами, космополитичном, сумбурном, разросшемся. Но здесь же гнездилось и все самое гнусное и злое, напомнил Эйнсли-романтику Эйнсли-реалист.
— Ты не устал? Может, мне сесть за руль? — спросил он Хорхе.
— Нет, я в порядке.
По подсчетам Эйнсли, они провели в пути три с лишним часа, преодолев значительно более половины расстояния до Рэйфорда. Даже при том, что скоро дорога станет похуже, они все равно сумеют добраться до места примерно к пяти тридцати утра.
Казнь назначена на семь. Если в последний момент не придет указание отложить ее, а в случае с Дойлом это маловероятно, никаким другим способом задержать исполнение приговора не удастся.
Эйнсли снова откинулся на спинку сиденья, чтобы собраться с мыслями. Его воспоминания об Элрое Дойле и всех событиях, с ним связанных, походили на папку с уголовным делом, в которой кто-то перепутал страницы.
Он вспомнил, как полтора года назад он впервые увидел имя Дойла на дисплее — его выдал компьютер в числе возможных подозреваемых. Потом Дойл стал главным подозреваемым, и отдел по расследованию убийств занялся изучением его биографии с самого раннего детства.
Когда начались эти убийства, Элрою Дойлу было тридцать два. Он родился и вырос в Уинвуде — белом бедняцком районе Майами. Хотя Уинвуд не отмечен на картах города, его шестьдесят многоэтажек занимают целый квадратный километр почти в самом центре Майами. Здесь живут полунищие белые семьи, район пользуется дурной славой: хулиганство, грабежи, драки «стенка на стенку».
А с юго-западной стороны к Уинвуду примыкает Овертаун, тоже не удостоенный упоминания на картах, где живет чернокожая беднота, но проблемы и репутация те же: ограбления, кражи, дебоши с битьем витрин.
Бьюла, мать Элроя Дойла, занималась проституцией и не брезговала наркотиками и спиртным. В минуты откровенности она не раз повторяла знакомым, что отцом ее мальчика мог быть любой из доброй сотни похотливых гадов, хотя позже самому Элрою сказала, что наиболее вероятный кандидат в его папаши отбывает пожизненный срок в тюрьме Белл-Глэйд. В детстве перед парнем прошла череда мужиков, сожительствовавших, кто подолгу, кто мимолетно, с его матушкой. Практически все по пьянке избивали его, а кое-кто и домогался.
С чего вообще Бьюла Дойл вздумала рожать после доброго десятка абортов, осталось загадкой. Ее собственное объяснение звучало так: «Руки не дошли от него избавиться, от паршивца такого».
Впрочем, Бьюла была по-своему весьма практичной дамой и научила сына красть так, чтобы «не надрали задницу». Элрой быстро усваивал ее уроки. В десять лет он специализировался на продуктах из супермаркетов, не упуская при этом случая запустить руку в чужой карман. В школе же он попросту отбирал деньги у других мальчишек. Это было нетрудно: в росте и телосложении он опережал свой возраст, а дрался яростно и с явным удовольствием.
Следуя советам Бьюлы, он научился искусно пользоваться многочисленными прорехами в законодательстве о малолетних правонарушителях. Его несколько раз брали с поличным, но тут же отпускали на поруки матери.
Позже Эйнсли стало известно, что Элрой Дойл впервые попал под подозрение в убийстве, когда ему было семнадцать. Его арестовали при попытке скрыться из квартала, где было совершено преступление, и привезли в участок для допроса. Поскольку Элрой считался несовершеннолетним, туда же доставили Бьюлу, в присутствии которой его допросили.
Если бы детективы сумели добыть против Элроя прямые улики, его обвинили бы в убийстве невзирая на возраст. Но Бьюла достаточно поднаторела в стычках с полицией, чтобы разрешить снять отпечатки пальцев сына, а они вполне могли совпасть с отпечатками на ноже, найденном на месте убийства. В конце концов за недостатком улик Дойла выпустили, а преступление так и осталось нераскрытым.
Вот так и получилось, что многие годы спустя, когда его стали подозревать в серии убийств, его отпечатки не были занесены в полицейскую картотеку.
В восемнадцать лет Элрой вступил в пору официального совершеннолетия. Приобретенный опыт позволил ему и дальше идти по скользкой дорожке, ни разу не оступившись. Он больше не попадался. Только значительно позже, когда его прежняя жизнь всерьез заинтересовала полицейских, они докопались до ее забытых или в свое время не замеченных эпизодов.
— Бензин кончается, сержант, — вторгся в его полусонные воспоминания голос Хорхе. — Давайте сделаем остановку в Уайлдвуде. Мы как раз к нему подъезжаем.
Было почти три часа утра.
— Ладно, но только заправляйся, как автогонщик на пит-стопе. А я куплю нам по стаканчику кофе.
— И хрустящего картофеля. Нет, лучше печенья. Это как раз то, что нам сейчас нужно.
Мальчишка, подумал Эйнсли. Не удивительно, что он порой относился к Хорхе по-отечески.
Они съехали с шоссе, и перед ними засияли рекламные огни сразу нескольких заправочных станций. В Уайлдвуде днем останавливались туристы, привлеченные десятком дешевых, правда не очень опрятных на вид, сувенирных лавок, а ночью здесь заправлялись дальнорейсовые грузовики.
Хорхе направил машину к ближайшей бензоколонке. Рядом с ней приютился круглосуточный ресторанчик быстрого обслуживания с собственной автостоянкой. Вокруг двух автомобилей суетились какие-то темные силуэты, человек пять-шесть. Когда сине-белый полицейский «шевроле» приблизился, они вскинули головы, чтобы всмотреться: кого там еще несет.
Потом вдруг с невероятной быстротой все изменилось. Группа бросилась врассыпную; заметались тени рук и ног.
Через несколько секунд захлопали двери, завизжали покрышки, и несколько машин рванули в темноту. Само собой, уходили они не по шоссе, а в переплетенье улиц своего городка, где легче исчезнуть.
Двое полицейских повеселились на славу.
Читать бесплатно другие книги:
