Тайный дневник Верити Гувер Колин

Colleen Hoover

VERITY

Copyright © 2018 by Colleen Hoover

Cover Design by Murphy Rae, www.murphyrae.net

© Сорокина Д., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

1

Я слышу треск черепа, прежде чем долетают брызги крови.

Ахаю и быстро отступаю обратно, на тротуар. Туфля соскакивает с бордюра, и мне приходится ухватиться за знак «Парковка запрещена», чтобы удержаться на ногах.

Этот мужчина был передо мной несколько секунд назад. Мы стояли в толпе и ждали, пока переключится светофор, а потом он слишком рано выскочил на проезжую часть и попал под грузовик. Я прыгнула вперед, пытаясь его остановить – но моя рука схватила воздух, а он уже упал. Я закрыла глаза, когда его голова оказалась под колесом, но услышала хлопок, словно открыли бутылку шампанского.

Он виноват сам – вышел на дорогу, уткнувшись в телефон – возможно, побочный эффект от многократного благополучного пересечения одной и той же улицы. Смерть от рутины.

Люди ахают, но никто не кричит. Пассажир грузовика выпрыгивает наружу и опускается на колени рядом с телом. Делаю шаг в сторону, когда несколько человек спешат к нему на помощь. Мне не нужно смотреть на мужчину под колесом, я и так знаю, что он мертв. Достаточно посмотреть на мою некогда белую рубашку – на разбрызганную по ней кровь – и станет ясно: ему нужен катафалк, а не «Скорая».

Разворачиваюсь, чтобы уйти с места происшествия и найти, где можно перевести дух, но светофор переключается на зеленый, и плотная толпа срывается с места. Плыть против течения этой манхэттенской реки невозможно. Проходя мимо аварии, некоторые даже не отрываются от телефонов. Замираю на месте и дожидаюсь, пока толпа рассосется. Оборачиваюсь, стараясь не смотреть на сбитого мужчину. Водитель грузовика стоит возле машины с испуганным видом и говорит по мобильному. Ему помогают три-четыре человека. Еще несколько, движимые нездоровым любопытством, записывают жуткую сцену на телефоны.

Если бы я по-прежнему жила в Вирджинии, все происходило бы совершенно иначе. Все бы остановились. Поднялась бы паника, люди бы кричали, через несколько минут подъехало бы телевидение. Но здесь, на Манхэттене, машины так часто сбивают пешеходов, что это немногим серьезнее простого неудобства. Задержка в движении для одних, испорченная одежда для других. Вероятно, это происходит настолько часто, что даже не попадет в прессу.

Хотя равнодушие некоторых местных обитателей меня напрягает, десять лет назад я переехала в большой город именно поэтому. Людям вроде меня подходят перенаселенные города. В местах такого масштаба мои беды кажутся незначительными. Здесь полно людей с историями куда более жалостливыми, чем моя.

Здесь я невидима. Неважна. На Манхэттене слишком людно, чтобы на меня обращали внимание, и за это я его люблю.

– Вы не ранены?

Поднимаю взгляд на мужчину, который прикасается к моей руке и осматривает рубашку. С глубокой тревогой на лице он сканирует меня взглядом в поисках ранений. Судя по реакции, он к ожесточившимся обитателям Нью-Йорка не относится. Возможно, живет здесь сейчас, но явно приехал из места, где еще существует сострадание.

– Вы не ранены? – повторяет незнакомец, на этот раз глядя мне в глаза.

– Нет. Это не моя кровь. Я стояла с ним рядом, когда… – Я умолкаю. У меня на глазах только что умер человек. Я была так близко, что вся покрылась его кровью.

Я переехала в этот город, чтобы стать невидимой, но я точно не бессердечна. Я над этим работаю – пытаюсь стать твердой, как бетон под ногами. Получается не слишком хорошо. Чувствую, как увиденное оседает внутри.

Прикрываю рот рукой, но быстро убираю ладонь, почувствовав на губах что-то липкое. Еще кровь. Опускаю взгляд на рубашку. Столько крови, причем не моей. Берусь за ткань и пытаюсь оттянуть рубашку от груди, но она прилипла к коже в тех местах, где пятна начинают высыхать.

Похоже, мне нужна вода. Начинает кружиться голова, мне хочется потереть лоб, почесать нос, но я боюсь себя трогать. Смотрю на незнакомца, по-прежнему сжимающего мою руку.

– На лице тоже есть?

Он поджимает губы и отводит взгляд, осматриваясь вокруг. Жестом показывает на ближайшее кафе.

– У них должен быть туалет, – говорит он, кладет руку мне на поясницу и ведет туда.

Бросаю взгляд на другую сторону улицы, на издательство «Пантем Пресс», куда я направлялась до происшествия. Я была так близко. В нескольких метрах от встречи, где мне критически важно оказаться.

Интересно, насколько близко погибший мужчина был от своего места назначения?

Незнакомец придерживает передо мной дверь, когда мы доходим до кафе. Мимо нас пытается протиснуться женщина со стаканами кофе в обеих руках, но потом она видит мою рубашку. Пятится и пропускает нас внутрь. Я направляюсь в сторону женского туалета, но дверь заперта. Мой спутник открывает дверь мужского и жестом приглашает меня следовать за собой.

Не запирая двери, он направляется к раковине и включает воду. Я смотрюсь в зеркало и с облегчением вижу, что все не так плохо, как я себе представляла. Несколько потемневших брызг засыхающей крови на щеках и над бровями. К счастью, рубашка приняла основной удар на себя.

Незнакомец протягивает мне мокрые бумажные полотенца, и я вытираю лицо. Теперь я чувствую запах крови. Резкий запах воскрешает в памяти время, когда мне было десять лет. Запах крови был таким сильным, что я помню его до сих пор, столько лет спустя.

Пытаюсь задержать дыхание из-за нового приступа тошноты. Не хватало еще, чтобы меня вырвало. Но мне нужно снять эту рубашку. Немедленно.

Расстегиваю ее дрожащими пальцами, стягиваю и подкладываю под струю. Пока вода делает свое дело, беру у незнакомца новую порцию влажных полотенец и принимаюсь стирать кровь с груди.

Он направляется к двери, но вместо того, чтобы выйти и обеспечить мне немного личного пространства, пока я стою в своем наименее привлекательном бюстгальтере, он запирает нас изнутри, чтобы никто не зашел и не увидел меня без рубашки. Мне становится не по себе от этого возмутительно рыцарского поступка. С тревогой наблюдаю за ним через зеркало.

Кто-то стучит.

– Минуточку, – отзывается он.

Немного расслабляюсь, успокоенная мыслью, что, в крайнем случае, мой крик услышат.

Занимаюсь кровью, пока не удается полностью оттереть шею и грудь. Потом рассматриваю волосы, поворачиваясь перед зеркалом, но нахожу лишь пару сантиметров темных корней под потускневшей «карамелью».

– Вот, – говорит мужчина, расстегивая последнюю пуговицу белоснежной рубашки, – наденьте.

Пиджак он уже повесил на ручку двери. Он снимает рубашку и остается в белой майке. Мускулистый, выше меня ростом. Я утону в его одежде. В таком виде на встречу приходить нельзя, но выбора нет. Беру у него рубашку. Тянусь за новой порцией сухих полотенец, вытираю кожу, натягиваю рубашку и застегиваю пуговицы. Выглядит нелепо, но надо хотя бы радоваться, что это не мой череп лопнул на чей-то наряд. Светлая сторона.

Вытаскиваю мокрую рубашку и принимаю тот факт, что вещь уже не спасти. Выбрасываю ее в мусорное ведро, хватаюсь за раковину и пялюсь на собственное отражение. На меня смотрит пара усталых, пустых глаз. Из-за ужаса недавно увиденных событий ореховый оттенок потемнел до тускло-коричневого. Растираю ладонями щеки, пытаясь придать немного цвета, но безуспешно. Бледная как смерть.

Прислоняюсь к стене, отвернувшись от зеркала. Мой спутник развязывает галстук. Убирает его в карман пиджака и какое-то время молча меня разглядывает.

– Не понимаю, спокойны вы или в шоке.

Я не в шоке, но и спокойствием это назвать нельзя.

– Сама не знаю, – признаюсь я. – А вы в порядке?

– Нормально, – отвечает он. – К сожалению, видал и похуже.

Наклонив голову набок, я пытаюсь проанализировать загадочный ответ. Он разрывает зрительный контакт, но я всматриваюсь еще пристальнее, задаваясь вопросом, что может быть хуже раздавленной фургоном головы. Может, он все же коренной житель Нью-Йорка. Или работает в больнице. В нем чувствуется уверенность, которая часто бывает у людей, отвечающих за других.

– Вы врач?

Он качает головой.

– Агент по недвижимости. Во всяком случае, бывший.

Он делает шаг вперед и протягивает руку к моему плечу, стряхивая что-то с рубашки. С его рубашки. Несколько секунд пристально вглядывается мне в лицо и пятится назад.

Его глаза – такого же цвета, как галстук, который он только что засунул в карман. Шартрез. Незнакомец хорош собой, но что-то подсказывает мне, что он об этом сожалеет. Что его внешность буквально доставляет ему неудобство. Он не хочет, чтобы его замечали. И предпочитает оставаться невидимым в этом городе. Как и я.

Большинство людей приезжают в Нью-Йорк, чтобы их заметили. Остальные приезжают сюда прятаться.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.

– Лоуэн.

Когда я называю свое имя, он умолкает, но лишь на несколько секунд.

– Джереми.

Он поворачивается к крану, снова включает воду и начинает мыть руки. Я продолжаю пялиться на него, не в силах подавить любопытство. Что он имел в виду, когда сказал, что видел вещи похуже случая, свидетелями которого мы стали? Он сказал, что работал агентом по недвижимости, но даже самые ужасные дни риелторской работы не могут наполнить человека такой угрюмостью.

– Что у вас произошло? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня через зеркало.

– О чем вы?

– Вы сказали, что видели и похуже. Что именно вы видели?

Он выключает воду, вытирает руки и поворачивается ко мне.

– Вы правда хотите знать?

Я киваю.

Он выбрасывает бумажное полотенце в мусорную корзину и сует руки в карманы. Его манеры становятся еще более угрюмыми. Он смотрит мне в глаза и спокойно говорит:

– Пять месяцев назад я вытащил из озера тело своей восьмилетней дочери.

Я резко втягиваю воздух и подношу руку к шее. Он выглядел вовсе не угрюмо. Это было отчаяние.

– Мне очень жаль, – шепчу я.

Это правда. Мне жаль его дочь. И жаль, что я проявила любопытство.

– А вы? – спрашивает он. Прислоняется к столешнице, давая понять, что готов к этому разговору. Что ждал этого разговора. Ждал, когда встретит кого-нибудь, рядом с кем его трагедии покажутся менее трагичными. Так бывает, когда переживаешь нечто самое страшное. Ищешь людей вроде себя… Людей, которым хуже, чем тебе… И используешь их, чтобы почувствовать себя лучше после кошмарных вещей, которые с тобой случились.

Прежде чем заговорить, я сглатываю – теперь мои трагедии кажутся ничтожными. Вспоминаю последнюю и стесняюсь рассказывать о ней вслух – по сравнению с его она кажется совсем незначительной.

– На прошлой неделе у меня умерла мама.

Он не реагирует на мое горе так, как я отреагировала на его. Он не реагирует вообще – возможно, потому что надеялся, что у меня все хуже, чем у него. Но нет. Он победил.

– Как она умерла?

– Рак. Последний год я ухаживала за ней у себя в квартире. – Он первый человек, кому я сказала об этом вслух. Я чувствую на запястье биение пульса и сжимаю его другой рукой. – Сегодня я вышла на улицу впервые за несколько недель.

Еще несколько мгновений мы смотрим друг другу в глаза. Я хочу сказать что-нибудь еще, но прежде мне никогда не приходилось вести столь тяжелый разговор с абсолютно незнакомым человеком. И мне хочется его закончить, потому что куда он может завести?

Никуда. Он просто заканчивается.

Мужчина снова поворачивается к зеркалу и осматривает себя, поправляя прядь непослушных темных волос.

– У меня встреча, я должен идти. Вы уверены, что все хорошо?

Теперь он смотрит на мое отражение в зеркале.

– Да. Нормально.

– Нормально? – он поворачивается, произнося это слово, словно вопрос, словно нормально звучит вовсе не так убедительно, как хорошо.

– Со мной все будет нормально, – повторяю я. – Спасибо за помощь.

Я хочу, чтобы он улыбнулся, но момент неподходящий. Интересно, как выглядит его улыбка. Мужчина слегка пожимает плечами и говорит:

– Ну хорошо.

Потом отпирает дверь и распахивает ее, пропуская меня вперед, но я не выхожу. Вместо этого я продолжаю смотреть на него, еще не готовая столкнуться с внешним миром. Я оценила его доброту и хочу сказать что-нибудь еще, как-то его поблагодарить – возможно, купить кофе или вернуть потом рубашку. Меня привлекает его альтруизм – такая редкость в наши дни. Но блеск обручального кольца на левой руке подталкивает меня вперед, прочь из уборной и кафе, на улицу, где теперь собралась еще большая толпа.

Подъезжает «Скорая помощь», заблокировав движение в обоих направлениях. Возвращаюсь к месту происшествия: возможно, нужны мои показания. Стою в ожидании возле полицейского, который записывает показания другого свидетеля. Они ничем не отличаются от моих, но я все равно рассказываю, что видела, и оставляю контактную информацию. Не уверена, помогут ли чем-нибудь мои показания, если учесть, что я не видела, как именно его сбили. Скорее, была достаточно близко, чтобы это услышать. Достаточно близко, чтобы меня разукрасило, словно картину Джексона Поллока.

Оборачиваюсь и вижу: Джереми выходит из кафе со свежим кофе в руке. Переходит улицу, явно на чем-то сосредоточенный. Его разум находится где-то в другом месте, далеко от меня – возможно, он думает о жене и о том, что ей скажет, когда вернется домой без рубашки.

Вытаскиваю из сумочки телефон и смотрю на время. До встречи с Кори и редактором из «Пантем Пресс» еще пятнадцать минут. Теперь, когда рядом нет незнакомца, отвлекавшего меня от мыслей, руки дрожат еще сильнее. Кофе может помочь. Морфин бы точно помог, но хоспис забрал его на прошлой неделе, когда они приезжали за своим оборудованием после маминой смерти. Жаль, я была в слишком глубоком шоке, чтобы его спрятать. Сейчас он бы правда мне пригодился.

2

Вчера вечером, когда Кори написал насчет сегодняшней встречи, он вышел со мной на связь впервые за много месяцев. Я сидела за рабочим столом и наблюдала, как по большому пальцу ноги ползет муравей.

Муравей был один, метался влево и вправо, вверх и вниз, в поисках еды или друзей. Казалось, одиночество его смущало. А может, он наслаждался новообретенной свободой. Мне невольно стало любопытно, почему он один. Обычно муравьи путешествуют армиями.

Тот факт, что я испытала любопытство по поводу муравья, был явным признаком того, что мне пора выйти из квартиры. Меня беспокоило, что после того, как я провела столько времени в замкнутом пространстве, ухаживая за мамой, я выйду за дверь и почувствую себя такой же беспомощной, как этот муравей. Влево, вправо, внутрь, наружу, где мои друзья, где еда?

Муравей сполз с ноги на деревянный пол. Он исчез под стеной, когда пришли сообщения от Кори.

Несколько месяцев назад, когда я подвела черту, я надеялась, он поймет: раз у нас больше нет секса, самый подходящий способ связи между литературным агентом и писателем – электронная почта.

В сообщении было написано: Встречаемся завтра в девять утра в здании «Пантем Пресс», на четырнадцатом этаже. Думаю, у нас может быть для тебя предложение.

Он даже не спросил про мою маму. Впрочем, я не удивилась. Полное отсутствие интереса к чему-либо, кроме работы и его собственной персоны, – основные причины, по которым мы больше не вместе. Его безразличие вызвало у меня необоснованное раздражение. Он мне ничего не должен, но мог хотя бы сделать вид, что ему не все равно.

Вчера вечером я ему вообще ничего не ответила. Вместо этого я положила телефон и уставилась на трещину под стеной – ту, куда исчез муравей. Интересно, найдет ли он там других муравьев, или он одинок. Может, он такой же, как я, и испытывает неприязнь к другим муравьям.

Сложно сказать, откуда у меня столь глубокая антипатия к людям, но если бы мне пришлось заключить пари, я бы сказала, что это прямое следствие того, что от меня была в ужасе собственная мать.

Возможно, в ужасе – преувеличение. Но она определенно не доверяла мне, когда я была ребенком. И держала меня в относительном уединении от людей вне школы, потому что боялась того, что я могу сделать во время многочисленных эпизодов лунатизма. Эта паранойя перетекла и во взрослый возраст, и к тому времени я уже сформировалась как личность. Одиночка. Почти без друзей и со скудной общественной жизнью. Именно поэтому сегодня – первое утро, когда я покинула квартиру спустя несколько недель после ее смерти.

Я думала, в свой первый выход на улицу я отправлюсь в место, по которому скучала, например, в Центральный парк или в книжный.

И точно не ожидала, что окажусь здесь, в очереди в холле издательства, отчаянно молясь, что это предложение, каким бы оно ни было, позволит мне заплатить аренду, и меня не выселят. Но вот я здесь, и на предстоящей встрече решится, окажусь ли я без крыши над головой или получу работу, которая позволит мне искать новое жилье.

Опускаю взгляд и разглаживаю белую рубашку, которую Джереми одолжил мне в уборной через дорогу. Надеюсь, я выгляжу не слишком глупо. Возможно, получится выйти из ситуации, сделать вид, что ношение мужских рубашек в два раза большего размера, чем мой – какой-то новый модный тренд.

– Хорошая рубашка, – говорит кто-то у меня за спиной.

Поворачиваюсь на звук голоса и с изумлением вижу Джереми.

Он что, меня преследует?

Подходит моя очередь, я протягиваю охраннику водительское удостоверение и смотрю на Джереми, заметив, что на нем новая рубашка.

– Ты что, хранишь запасные рубашки в карманах брюк?

Буквально недавно он отдал мне ту, которая была на нем.

– Мой отель в соседнем квартале. Сходил, переоделся.

Его отель. Многообещающе. Если он живет в отеле, возможно, он здесь не работает. А если он здесь не работает, возможно, он не относится к издательской индустрии. Сама не знаю почему, но я не хочу, чтобы он работал в издательской индустрии. Я понятия не имею, с кем мне предстоит встречаться, но после сегодняшнего-то утра надеюсь, что с ним это никак не связано.

– Значит, вы не работаете в этом здании?

Он достает документы и протягивает охраннику.

– Нет, я здесь не работаю. У меня встреча на четырнадцатом этаже.

Ну разумеется.

– У меня тоже, – отвечаю я.

У него на губах появляется мимолетная улыбка и так же быстро исчезает, словно он вспоминает о случившемся на улице и решает, что прошло еще слишком мало времени, чтобы не принимать это во внимание.

– Насколько велики шансы, что мы направляемся на одну и ту же встречу?

Он забирает документы у охранника, который показывает нам в сторону лифтов.

– Не знаю, – признаюсь я. – Мне не сказали, почему именно я здесь.

Мы заходим в лифт, и он нажимает кнопку четырнадцатого этажа. Поворачивается ко мне лицом, достает из кармана галстук и принимается его надевать.

Я не могу отвести взгляда от его обручального кольца.

– Вы писатель? – спрашивает он.

Я киваю.

– А вы?

– Нет. Моя жена, – он затягивает галстук и фиксирует его на месте. – Может быть, я знаю какое-нибудь из ваших произведений?

– Сомневаюсь. Мои книги никто не читает.

У него приподнимаются уголки губ.

– В мире не так много Лоуэн. Уверен, я смогу выяснить, что за книги вы пишете.

Зачем? Он правда хочет их прочитать? Он опускает взгляд на телефон и начинает печатать.

– Я не говорила, что публикуюсь под своим настоящим именем.

Джереми не отрывается от телефона, пока не открываются двери лифта. Он делает к ним шаг, но поворачивается ко мне и замирает в проходе. Поднимает телефон и улыбается.

– Вы пишете не под псевдонимом. А под своим именем, Лоуэн Эшли, и, как ни смешно, именно с этим автором я встречаюсь сегодня в девять тридцать.

Я наконец увидела эту улыбку, и какой бы роскошной она ни была, больше я ее видеть не желаю.

Он только что нашел меня в Гугле. И хотя моя встреча начинается в девять, а не в девять тридцать, кажется, он знает о ней больше, чем я. Если мы действительно направляемся на одну и ту же встречу, наши шансы столкнуться на улице кажутся довольно сомнительными. С другой стороны, не так уж странно, что мы оказались в одно время в одном месте, если учесть, что мы шли в одном направлении на одну и ту же встречу, и поэтому стали свидетелями одного и того же происшествия.

Джереми отступает в сторону, и я выхожу из лифта. Открываю рот, готовясь заговорить, но он делает несколько шагов назад.

– Увидимся.

Я совершенно его не знаю и не представляю, как он связан с предстоящей встречей, но даже не учитывая деталей утреннего происшествия, я ничего не могу поделать – мне нравится этот парень. Он в буквальном смысле слова отдал мне последнюю рубашку.

Улыбаюсь, прежде чем он исчезает за углом.

– Хорошо. Увидимся.

Он улыбается в ответ.

– Хорошо.

Смотрю ему вслед, он поворачивает налево и исчезает. Оказавшись вне поля его зрения, мне удается немного расслабиться. Утро выдалось… Насыщенное. Увиденное происшествие, пребывание в замкнутых пространствах с этим смущающим меня незнакомцем, все это странно. Опираюсь ладонью на стену. Какого черта…

– Ты вовремя, – замечает Кори. Его голос меня пугает. Поворачиваюсь и вижу, как он подходит по коридору с противоположной стороны. Наклоняется и целует меня в щеку. Я напрягаюсь.

– Ты всегда опаздываешь.

– Я бы пришла еще раньше, но… – Я умолкаю. И не объясняю, что именно меня задержало. Похоже, его это совершенно не интересует, потому что он уходит в том же направлении, что и Джереми.

– На самом деле встреча назначена на половину десятого, но я предположил, что ты опоздаешь, и сказал тебе приходить к девяти.

Я замираю, глядя ему вслед. Какого черта, Кори? Если бы он сказал мне приходить в девять тридцать, а не девять, я бы не стала свидетелем того происшествия на улице. Меня бы не обрызгало кровью незнакомого человека.

– Ты идешь? – спрашивает Кори, останавливается и оглядывается на меня.

Я скрываю свое раздражение. Это привычно для меня, когда я нахожусь в его обществе.

Мы заходим в пустой конференц-зал. Кори закрывает за нами дверь, и я сажусь за стол. Он занимает место рядом, во главе стола, и поворачивается ко мне лицом. Я пытаюсь не хмуриться, глядя на него после перерыва в общении продолжительностью в несколько месяцев, но он не изменился. Все такой же аккуратный, ухоженный, с галстуком, в очках, с улыбкой на губах. Как всегда, полная противоположность мне.

– Ужасно выглядишь.

Я говорю так, потому что он выглядит не ужасно. Он никогда не выглядит ужасно, и об этом знает.

– А ты выглядишь отдохнувшей, просто восхитительно.

Он говорит это, потому что я никогда не выгляжу ни отдохнувшей, ни восхитительно. Я всегда выгляжу устало и, возможно, даже уныло.

– Как мама?

– Умерла на прошлой неделе.

Этого Кори не ожидал. Он откидывается на спинку стула и наклоняет голову.

– Почему ты мне не сказала?

А почему ты спрашиваешь только сейчас? Пожимаю плечами.

– Я еще осознаю.

Мама жила со мной последние девять месяцев – с тех пор, как у нее диагностировали рак толстой кишки четвертой стадии. Она умерла в прошлую среду, спустя три месяца после пребывания в хосписе. В последние месяцы мне почти не удавалось уходить из квартиры, потому что она зависела от меня во всем – я поила ее, кормила, переворачивала в кровати. Когда состояние ухудшилось, я вообще не могла оставить ее одну, и поэтому не выходила из квартиры несколько недель. К счастью, интернет и кредитка с легкостью позволяют жить на Манхэттене, вообще не выходя из дома. Доставить могут все, что угодно.

Забавно, что один из самых густонаселенных городов может при этом быть раем для агорафобов.

– Ты в порядке? – спрашивает Кори.

Скрываю собственное беспокойство за улыбкой, понимая, что его забота – лишь формальность.

– Ничего. Это было ожидаемо, поэтому стало проще.

Я просто говорю то, что он, как я думаю, ожидает услышать. Не знаю, как он отреагирует на правду – что я испытываю облегчение после ее смерти. Мать приносила в мою жизнь лишь чувство вины. Ни больше ни меньше. Лишь постоянное чувство вины.

Кори направляется к столешнице, где стоит выпечка к завтраку, бутылки с водой и графин.

– Ты голодна? Хочешь пить?

– Выпила бы воды.

Он берет две бутылки, протягивает одну мне и возвращается на место.

– Нужна помощь с завещанием? Уверен, Эдвард сможет помочь.

Эдвард – юрист в литературном агентстве Кори. Агентство небольшое, и многие писатели обращаются к Эдварду по разным вопросам. К сожалению, мне его помощь не понадобится. В прошлом году, когда я подписывала договор об аренде двухкомнатной квартиры, Кори пытался убедить меня, что я ее не потяну. Но мама настояла, что хочет умереть с достоинством – в собственной комнате. А не в доме престарелых. Не в больнице. Не в больничной кровати посреди моей крошечной квартирки. Она хотела собственную спальню со своими вещами.

Она пообещала, что деньги, которые останутся на ее счету после смерти, помогут мне наверстать упущенное время писательской карьеры. Весь год я жила на остатки гонорара за последний контракт. Но теперь деньги кончились, и на счету моей мамы, как выяснилось, тоже. Это было одним из ее последних признаний перед тем, как она наконец проиграла борьбу с раком. Я бы заботилась о ней независимо от финансовой ситуации. Она была моей матерью. Но тот факт, что она почувствовала необходимость обмануть меня, чтобы я согласилась ее взять к себе, доказывает, насколько ненадежной была наша связь.

Делаю глоток воды и качаю головой.

– Юрист не нужен. Она оставила мне только долги, но спасибо за предложение.

Кори морщит губы. Ему известна моя финансовая ситуация, потому что это он отправляет мне гонорары, как мой литературный агент. И поэтому теперь он смотрит на меня с жалостью.

– Скоро придет гонорар за зарубежное издание, – сообщает он, будто я не в курсе каждого пенни, который должен мне поступить в ближайшие полгода. Будто я уже не потратила эти деньги.

– Знаю. Я справлюсь.

Я не знаю, как обсуждать свое финансовое положение с Кори. С кем угодно.

Кори пожимает плечами, явно сомневаясь в моих словах. Опускает взгляд и поправляет галстук.

– Надеюсь, это предложение принесет пользу нам обоим, – говорит он.

Какое облегчение – он сменил тему.

– Зачем нужна личная встреча с издателем? Ты же знаешь, я предпочитаю решать вопросы по электронной почте.

– Вчера они запросили личную встречу. Сказали, что у них есть работа, которую они хотят с тобой обсудить, но рассказать подробности по телефону они не могут.

– Я думала, ты работаешь над новым контрактом с моим предыдущим издателем.

– Твои книги расходятся неплохо, но все же недостаточно хорошо, чтобы договориться о новом контракте без твоего присутствия. Ты должна поддерживать активность в социальных сетях, отправиться в тур, сформировать базу фанатов. Одних продаж недостаточно, чтобы держаться на плаву в условиях нынешнего рынка.

Этого я и боялась. Обновление контракта с текущим издателем было моей последней финансовой надеждой. Гонорары за предыдущие книги иссякли вместе с продажами. И последний год я очень мало писала из-за постоянного ухода за мамой, поэтому мне нечего предложить издательствам.

– Я понятия не имею, что предложит «Пантем», и будет ли это тебе вообще интересно, – говорит Кори. – Мы должны будем подписать соглашение о неразглашении, прежде чем они сообщат нам подробности. Любопытно, к чему такая секретность. Я стараюсь не возлагать особых надежд, но возможностей множество, и у меня хорошее предчувствие. Они нам нужны.

Он говорит нам, потому что если я приму предложение, он в любом случае получит пятнадцать процентов. Стандартная клиентская плата агенту. Нестандартно то, что мы провели шесть месяцев в отношениях и занимались сексом еще два года после расставания.

Наши сексуальные отношения продлились так долго, потому что у него, как и у меня, не было никого, к кому бы мы относились серьезно. Нам было удобно до определенного момента. Но настоящие отношения продлились так мало, потому что он был влюблен в другую женщину.

И неважно, что другая женщина в наших отношениях тоже была мной.

Должно быть, легко запутаться, когда влюбляешься в слова писателя до личной встречи с писателем. Некоторым людям трудно отделить персонаж от человека, который его создал. Кори, как ни странно, из этих людей, хоть и работает литературным агентом. Он влюбился в женского протагониста моего первого романа «Открытый финал» еще до того, как поговорил со мной лично. Он посчитал, что личность персонажа была близким отражением моей собственной, хотя на самом деле я была ее абсолютной противоположностью.

Кори был единственным агентом, ответившим на мой запрос, и даже этот ответ пришел лишь через несколько месяцев. Его письмо состояло лишь из нескольких предложений, но их оказалось достаточно, чтобы снова вдохнуть жизнь в мою умирающую надежду.

Я прочитал Вашу рукопись, «Открытый финал», за несколько часов. Я верю в эту книгу. Если Вы по-прежнему ищете агента, позвоните мне.

Его письмо пришло утром в четверг. Уже два часа спустя между нами состоялся исчерпывающий телефонный разговор о моей рукописи. В пятницу днем мы встретились, чтобы выпить кофе, и подписали контракт.

К вечеру субботы мы переспали три раза.

Не думаю, что наши отношения нарушили какой-то этический кодекс, но уверена, это сыграло определенную роль в их краткосрочности. Когда Кори выяснил, что я совсем не похожа на свой персонаж, он понял, что мы друг другу не подходим. Я не была героической. Я не была простой. Я оказалась сложной. Эмоциональная загадка, которую, как оказалось, он не был готов решать.

Впрочем, я и не хотела, чтобы меня разгадывали.