Жребий Салема Кинг Стивен

– Стрейкер пустил ему кровь первому, – ответил Мэтт. – Подарок Господина. Первая кровь – верному слуге. Потом Барлоу уже принялся за дело сам. Но Стрейкер оказал Барлоу еще одну услугу до того, как тот приехал. И знаете какую?

На мгновение воцарилась тишина, потом Марк отчетливо выговорил:

– Собака, которую нашли на ограде кладбища.

– Что? – удивился Джимми. – Зачем? Зачем ему это понадобилось?

– Из-за белых глаз, – пояснил Марк и взглянул на Мэтта, который удивленно кивнул в подтверждение.

– Я всю ночь просидел над книгами, даже не подозревая, что среди нас имеется настоящий эксперт! – Мальчик смущенно покраснел. – Но Марк абсолютно прав! Согласно имеющимся источникам о разных поверьях и потусторонних силах, вампиров, среди прочего, можно отпугнуть черной собакой, если нарисовать вокруг ее настоящих глаз белые «ангельские глаза». Собака Ирвина была черной, только над самыми глазами у нее было два белых пятна, которые тот называл фарами. Ночью Ирвин отпускал своего пса побегать на воле. Стрейкер, должно быть, ее выследил, убил и повесил на ограде кладбища.

– А что насчет Барлоу? – не удержался Джимми. – Как он попал в город?

Мэтт пожал плечами.

– Понятия не имею. Если верить легендам, он должен быть старым… очень старым. Наверняка менял свое имя десятки, если не сотни, раз. Думаю, что за это время он пожил почти во всех странах, но сам либо румын, либо мадьяр. Как он попал в город, не так уж важно… хотя не удивлюсь, если выяснится, что к этому приложил руку Ларри Крокетт. В любом случае Барлоу здесь, и это главное.

Теперь вот что вы должны сделать. Возьмите с собой кол. И оружие, на случай если Стрейкер еще жив. Револьвер шерифа Маккаслина вполне подойдет. Кол должен пронзить сердце вампира, иначе он снова оживет. Джимми должен в этом удостовериться. Потом нужно отрезать вампиру голову, забить ему рот чесноком и положить в гроб лицом вниз. Почти во всех голливудских и прочих произведениях вампиры почти мгновенно превращаются в пыль, если им вогнать в сердце кол. Но в реальности так бывает не всегда. В этом случае нужно привязать к гробу груз и утопить в проточной воде. Думаю, что для этой цели вполне подойдет река Ройал. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Отлично! Каждый из вас должен иметь при себе святую воду и гостию, а также исповедаться у отца Каллахэна, прежде чем отправиться в путь.

– Но среди нас нет католиков, – засомневался Бен.

– Я католик, – возразил Джимми. – Правда, в церковь не хожу.

– Не важно, надо обязательно исповедаться и покаяться в грехах. А потом уже идти очищенными и омытыми кровью Христовой… чистой и неоскверненной.

– Хорошо, – согласился Бен.

– Бен, вы спали со Сьюзен? Извините, но…

– Да, – признался Бен.

– Тогда вы должны пронзить колом сначала Барлоу, а потом ее. Бен, вы – единственный член экспедиции, которого эти события затронули лично. Будете действовать в качестве ее мужа. И вы не должны испытывать сомнений. Своим актом вы ее освободите.

– Хорошо! – снова произнес Бен.

– И самое главное. – Мэтт обвел всех взглядом. – Ни в коем случае не смотрите ему в глаза! Иначе он подавит вашу волю и обратит против своих, даже ценой жизни. Вспомните Флойда Тиббитса. Вот почему так опасно иметь при себе оружие, даже если это необходимо. Джимми, пусть револьвер будет у вас, и держитесь от всех поодаль. А если придется осмотреть Барлоу или Сьюзен, передайте его Марку.

– Договорились, – заверил доктор.

– Не забудьте купить чеснок. И розы, если получится. Джимми, тот цветочный магазинчик в Камберленде еще работает?

– «Северная красавица»? Полагаю, что да.

– Каждому – по белой розе. Прикрепите ее к волосам или повесьте на шею. И повторяю еще раз – не смотрите в глаза! Я мог бы много чего еще рассказать, но вам лучше не терять времени. Сейчас уже десять часов, и у отца Каллахэна могут появиться сомнения. Мои мысли и молитвы будут о вас. Агностику со стажем, вроде меня, молиться совсем не просто, однако я уже не такой закоренелый атеист, каким был раньше. Кажется, Томас Карлейль сказал, что если человек низвергает Бога в своем сердце, то на его престоле обязательно воцарится сатана?

Все промолчали, и Мэтт со вздохом повернулся к доктору.

– Джимми, я хочу еще раз взглянуть на твою шею.

Джимми подошел ближе и задрал подбородок. Были хорошо видны два прокола, но оба заживали.

– Болит? Чешется? – спросил Мэтт.

– Нет.

– Тебе очень повезло. – На лице учителя не было и тени улыбки.

– Даже больше, чем я могу себе представить.

Мэтт откинулся назад на подушки. Его лицо осунулось, а под глазами темнели круги.

– Я бы принял лекарство, от которого отказался Бен, если ты не возражаешь.

– Я скажу медсестре.

– Пока вы этим занимаетесь, я буду спать. Потом будет еще одно дело… но об этом позже. – Мэтт повернулся к Марку. – Вчера тебе удалось осуществить нечто потрясающее, молодой человек! Это было глупо и безрассудно, но все равно потрясающе!

– За это пришлось заплатить ей, – тихо отозвался тот и сцепил дрожавшие пальцы в замок.

– Да, и не исключено, что придется заплатить снова. Любому из вас или всем вместе. Не стоит его недооценивать! А сейчас я хотел бы отдохнуть. Я читал всю ночь и очень устал. Позвоните мне сразу же, как закончите.

Они ушли. В вестибюле Бен посмотрел на Джимми и спросил:

– Он вам никого не напоминает?

– Да, – подтвердил Джимми. – Ван Хельсинга[25].

В четверть одиннадцатого Ева Миллер спустилась в подвал взять пару банок из домашних заготовок для миссис Нортон, которая, по словам Мейбл Уэртс, занемогла и не вставала с постели. Почти весь сентябрь Ева провела на заполненной паром кухне, занимаясь столь любимым ею консервированием и запечатывая парафином банки с домашними заготовками. На стеллажах в идеально чистом подвале с земляным полом было аккуратно расставлено двести с лишним стеклянных банок. В конце года, когда наступала зима и приближались рождественские праздники, она разнообразила меню сладкими пирожками с самодельным вареньем.

Едва Ева открыла дверь в подвал, как в нос ударила вонь.

– Боже милостивый! – скривилась она и, зажав нос, с отвращением, будто шагая по нечистотам, начала спускаться.

Подвал самолично выкопал и обнес каменной кладкой для сохранения прохлады ныне покойный муж. Время от времени в щели забирались и дохли, не в силах выбраться, сурки и ондатры. Наверное, и сейчас произошло то же самое, хотя такого сильного зловония никогда раньше не было.

Спустившись вниз, Ева пошла вдоль стен, щурясь в тусклом свете двух слабых лампочек под потолком. Надо бы заменить их на лампы помощнее! Достав нужные банки с аккуратными этикетками, надписанными синими чернилами, она продолжила осмотр и даже заглянула за огромную старую печь, стоявшую почти вплотную к стене. Ничего!

Сделав круг, Ева вернулась к ступенькам, ведущим на кухню, и озадаченно обвела подвал взглядом. Пару лет назад она через Ларри Крокетта наняла двух ребят построить позади дома сарай для инвентаря, и с тех пор в подвале царил идеальный порядок. Тут находилась печь, похожая на импрессионистскую скульптуру богини Кали[26] с расходящимися в разные стороны руками-трубами, лежали зимние рамы, которые скоро заменят обычные, ибо отопление стоило дорого, и стоял накрытый парусиной бильярдный стол, принадлежавший Ральфу. Каждый май Ева тщательно пылесосила сукно столешницы, хотя с тех пор, как в 1959 году муж умер, никто на бильярде так и не играл. Больше в подвале ничего не хранилось. Коробка с дешевыми изданиями, которые она собиралась отдать в камберлендскую больницу, совковая лопата для уборки снега, ящик со старыми инструментами Ральфа и сундук со шторами, которые наверняка уже побила моль.

Откуда же запах?

Ее взгляд остановился на маленькой дверце, ведущей в отсек для хранения корнеплодов, но туда она заглядывать не будет. Во всяком случае, сегодня. Кроме того, стены там были забетонированы, так что никакое животное залезть туда не могло. И все же…

– Эд? – неожиданно для себя самой окликнула Ева. И испугалась звука собственного голоса.

Зачем ей вздумалось его звать? И с чего вдруг здесь оказаться Эду Крейгу, даже если тут можно спрятаться? Залезть, чтобы напиться? Но менее подходящего для этого места не сыскать во всем городе! Скорее всего он подался в лес со своим никчемным приятелем Вирджилом Ратбаном и они вместе пропивают там случайный заработок.

Она снова окинула взглядом подвал. Запах гниения был просто ужасным! Неужели придется все дезинфицировать? Бросив прощальный взгляд на маленькую дверцу, Ева поднялась наверх.

Отец Каллахэн выслушал всех троих. Когда его полностью ввели в курс дела, уже было половина двенадцатого.

Они сидели в прохладной просторной гостиной в доме священника, и лучи солнца, льющиеся сквозь широкие окна, были такими плотными, что, казалось, их можно пощупать. Глядя на пушинки, парящие в солнечном свете, Каллахэн вспомнил старую карикатуру, которую где-то видел. Уборщица с веником с изумлением взирала на пол: подметая, она смахнула часть собственной тени. Вот и он чувствовал примерно то же самое. Второй раз за сутки он сталкивался с тем, чего просто не может быть, только сейчас об этом невозможном свидетельствовали писатель, толковый на вид мальчишка и доктор, пользовавшийся в городе уважением. Но невозможное есть невозможное! Нельзя смахнуть веником собственную тень. И между тем именно это, похоже, и случилось.

– Если бы сумели вызвать грозу или аварию в энергосистеме, и то это звучало бы правдоподобней, – наконец сказал он.

– Тем не менее это правда. Уверяю вас, – заверил Джимми и потрогал шею.

Отец Каллахэн поднялся и, порывшись в сумке доктора, достал оттуда два обреза бейсбольных бит с заостренными концами. Повертев одну в руках, он произнес:

– Немного терпения, миссис Смит. Больно совсем не будет.

Никто не засмеялся.

Каллахэн убрал колья обратно в сумку, подошел к окну и бросил взгляд на Джойнтер-авеню.

– Вы все говорите очень убедительно, – признал он. – И я должен добавить одну маленькую деталь, о которой вы еще не знаете.

Священник повернулся к ним лицом.

– На окне магазина Стрейкера и Барлоу появилось объявление: «Закрыто до особого объявления». Я отправился туда ровно в девять часов, чтобы обсудить с загадочным мистером Стрейкером подозрения мистера Берка. Магазин заперт и спереди, и сзади.

– Вы должны признать, что это согласуется с рассказом Марка, – заметил Бен.

– Возможно. Но не исключено, что это простое совпадение. Позвольте еще раз задать вам вопрос: вы уверены, что хотите вовлечь Католическую церковь?

– Да, – ответил Бен. – Но мы не отступимся и отправимся без вас, если вы откажетесь. Если придется, я пойду один!

– В этом нет необходимости, – сказал отец Каллахэн, вставая. – Пройдите за мной в церковь, джентльмены, я исповедую вас.

В полутьме исповедальни Бен неуклюже опустился на колени. В голове беспорядочно крутились обрывки мыслей, а перед глазами, будто в сюрреалистическом фильме, мелькали кадры, навсегда отпечатавшиеся в памяти. Сьюзен в парке. Миссис Глик пятится от самодельного креста. Одетый как пугало Флойд Тиббитс вылезает из машины и набрасывается с кулаками. Марк Питри заглядывает в окно машины Сьюзен. Бен вдруг впервые подумал, что просто видит сон, и уставший мозг с жадностью ухватился за эту идею.

Заметив на полу в углу исповедальни какой-то предмет, Бен поднял его. Это оказалась пустая коробочка из-под драже, выпавшая из кармана какого-нибудь мальчишки. Такое могло быть только наяву. Картонка оказалась самой что ни на есть настоящей. Значит, и кошмар тоже.

Открылась маленькая раздвижная дверца. Он посмотрел в окошко, но ничего не увидел: оно было забрано тяжелой тканью.

– Что я должен сделать? – спросил Бен в окошко.

– Сказать: «Благословите меня, отец мой, ибо я грешен».

– Благословите меня, отец мой, ибо я грешен, – повторил Бен, и в закрытом пространстве его слова прозвучали необычно глухо.

– А теперь расскажите о своих грехах.

– Обо всех? – растерялся Бен.

– Постарайтесь суммировать их, – сухо посоветовал Каллахэн. – Я знаю, что до темноты нам надо успеть кое-что сделать.

Бен заговорил, стараясь держать в памяти десять заповедей в качестве ориентира, с помощью которого можно отсеять ненужное. Но легче ему не стало. Никакого чувства очищения он не испытал, зато ощутил неловкость от необходимости посвящать незнакомого человека в сокровенные тайны своей жизни. Однако теперь он понимал, что этот обряд может обладать такой же притягательной силой, как спиртное для пьяницы или запотевшее стекло для подростка. Сам акт напоминал мерзкую отрыжку Средневековья, как в картине Ингмара Бергмана «Седьмая печать», когда толпа кающихся грешников в лохмотьях проходит через город, пораженный черной чумой. Грешники до крови секли себя березовыми прутьями. Такой процесс оголения души был Бену отвратителен (как ни странно, он не мог позволить себе солгать, хотя никакой сложности это не представляло), однако исповедь укрепила его решимость довести задуманное до конца. Казалось, что слово «вампир» отпечаталось у него в голове, но не в виде афиш с пугающими кадрами из фильма, а мелкими и ровными буквами, какими пишут в свитках или вырезают на дереве. Бен чувствовал свою беспомощность перед лицом этого неуместного в наши дни ритуала, уносившего в те далекие времена, когда оборотни, инкубы и ведьмы считались неотъемлемыми спутниками тьмы, а церковь служила единственным источником света. Он впервые ощутил невообразимую громаду столетий, услышал их поступь и увидел свою жизнь в виде едва заметного мерцания в здании, величие и размеры которого потрясают и не укладываются в голове. Мэтт не рассказывал им о восприятии отцом Каллахэном Церкви как Силы, но сейчас Бен бы понял священника. В этом душном закутке он ощущал Силу, перед которой был жалок и беспомощен. Он почувствовал ее так, как не чувствует ни один католик, с детства приобщенный к обряду исповедания.

Бен вышел из исповедальни, с облегчением набрал полные легкие свежего воздуха и провел ладонью по шее. Та была мокрой от пота.

Отец Каллахэн тоже вышел и произнес:

– Мы еще не закончили.

Бен молча вернулся, но опускаться на колени не стал.

Во искупление грехов отец Каллахэн велел прочитать молитвы «Отче наш» и «Аве Мария» по десять раз каждую.

– Но «Аве Мария» я не знаю!

– Я дам карточку с напечатанным текстом молитвы, – пообещал голос из окошка. – Вы прочтете их про себя, пока мы едем в Камберленд.

Помолчав, Бен признался:

– Знаете, а Мэтт был прав, когда предупреждал, что это труднее, чем нам кажется. И довести дело до конца потребует немалых сил.

– Думаете? – отозвался отец Каллахэн, и было непонятно, произнес он это из вежливости или сомневаясь.

Опустив глаза, Бен увидел, что по-прежнему держит коробочку из-под драже, и резким движением смял ее в комок.

Около часа дня все забрались в просторный «бьюик» Джимми Коуди и тронулись в путь. По дороге молчали. Отец Дональд Каллахэн облачился в сутану, поверх которой надел стихарь и накинул белую епитрахиль с пурпурной каймой. Каждого он снабдил маленьким флаконом со святой водой и осенил крестным знамением. В небольшой серебряной дарохранительнице, лежавшей у него на коленях, он вез несколько гостий.

Первую остановку они сделали у офиса Джимми в Камберленде. Не выключая двигатель, доктор зашел внутрь и скоро вернулся с молотком в руках и одетый в свободную спортивную куртку, полностью скрывавшую револьвер Маккаслина.

При виде молотка Бен замер, заметив краем глаза, что Марк и Каллахэн тоже смотрят на инструмент как зачарованные. Боек отливал стальной синевой, а рукоятка была покрыта пористой резиной.

– Жутковато выглядит, правда? – заметил Джимми.

Бен подумал, что должен вбить с его помощью кол в грудь Сьюзен, и почувствовал, как к горлу подкатила тошнота, как бывает, когда самолет падает в воздушную яму.

– Да, – согласился он, с трудом сглатывая слюну. – Выглядит действительно жутко.

Потом они заехали в супермаркет, где Бен и Джимми купили весь выставленный на прилавке чеснок – двенадцать коробок, заполненных серовато-белыми головками. Девушка на кассе удивленно приподняла бровь и заметила:

– Я рада, что не еду с вами кататься, ребята.

На выходе из магазина Бен поинтересовался:

– Интересно, почему на них действует чеснок? Это связано с Библией, древним проклятием или…

– Полагаю, что это аллергия, – отозвался Джимми.

– Аллергия?!

Каллахэн услышал последнее слово и по пути к цветочному магазину попросил рассказать, что они обсуждали.

– О да, я разделяю мнение доктора Коуди, – сообщил он. – Скорее всего дело в аллергии… если чеснок вообще оказывает на них действие. Не забывайте, что никаких доказательств этому нет.

– Удивительно это слышать от священника, – не удержался Марк.

– Почему? Если я вынужден признать существование вампиров (а, похоже, ничего другого мне не остается, по крайней мере в настоящий момент), разве я обязан считать их существами, на которых не распространяются никакие законы природы? То есть некоторые действительно не распространяются. Если верить преданиям, вампиры не отражаются в зеркале, могут превращаться в летучих мышей, волков или птиц – так называемых психокомпов или проводников душ в загробный мир – и умеют просачиваться в самые узкие щели. Но нам известно, что у них есть зрение, слух, речь… и почти наверняка вкус. Не исключено, что им ведомы недомогание, боль…

– И любовь? – спросил Бен, устремив невидящий взгляд в пустоту.

– Нет! – ответил Джимми. – Уверен, что любовь им недоступна.

Он завернул на небольшую стоянку возле цветочного магазина с пристроенной оранжереей.

Колокольчик над дверью звякнул, возвещая об их прибытии, и в нос ударил густой тяжелый аромат, который обычно стоит в похоронных бюро. Бена невольно затошнило.

– Здравствуйте! – К ним вышел высокий мужчина в фартуке и с цветочным горшком в руке. Бен начал объяснять, что им нужно, но мужчина прервал его, отрицательно покачав головой: – Боюсь, вы опоздали. В прошлую пятницу заходил мужчина и купил все до одной розы: и красные, и белые, и желтые. Так что до среды ничем не могу вам помочь. Если вы оставите заказ…

– А как выглядел этот мужчина?

– Колоритная внешность, – ответил хозяин, ставя горшок на землю. – Высокий и совершенно лысый. Пронзительные глаза. Судя по запаху, курил иностранные сигареты. Он купил целых три охапки цветов и уложил их в багажник очень старой машины. Думаю, это был «додж»…

– «Паккард», – поправил Бен. – Черный «паккард».

– Так вы его знаете!

– Можно и так выразиться.

– Он заплатил наличными, что очень необычно для такой крупной партии. Но если вы к нему обратитесь, он наверняка продаст вам…

– Возможно, – не дал ему договорить Бен.

В машине они обсудили, как быть дальше.

– Есть магазин в Фалмуте, – неуверенно начал отец Каллахэн.

– Нет! – возразил Бен решительно. – Нет! – Услышав в его голосе нотку истерики, все невольно оглянулись. – А что, если он побывал и в Фалмуте тоже? Что тогда? Ехать в Портленд? Или Киттери? Или даже в Бостон? Неужели вы не понимаете, что происходит? Он предвидел все наши действия! И подстраховался!

– Не нужно терять головы, Бен, – вмешался Джимми. – Разве не стоит хотя бы…

– Вы помните, что сказал Мэтт? «Не думайте, что днем он не сможет причинить вреда, потому что спит». Посмотрите на часы, Джимми!

Тот так и сделал.

– Четверть третьего, – медленно констатировал он и посмотрел на небо, будто не доверяя циферблату. Но часы не врали – солнце уже начало клониться к закату.

– Он все предвидел и постоянно опережает нас на несколько шагов! – заметил Бен. – Как мы могли рассчитывать, что он будет пребывать в счастливом неведении? Что он не боялся быть раскрытым и встретить сопротивление? Мы должны не терять ни минуты и не тратить время на пустые споры о том, сколько ангелов может уместиться на острие иглы.

– Он прав, – тихо согласился Каллахэн. – Думаю, что пора от слов переходить к делу.

– Тогда поехали! – нетерпеливо воскликнул Марк.

Джимми рванул машину со стоянки так резко, что взвизгнули колеса. Хозяин цветочного магазина с удивлением проводил взглядом автомобиль с медицинским номером, в котором сидели трое мужчин – один из них священник – и мальчик. Все ожесточенно что-то обсуждали и размахивали руками.

Коуди направился к Марстен-Хаусу через Брукс-роуд, и Дональд Каллахэн, разглядывая дом с непривычной стороны, удивился, как это он раньше не замечал, что здание буквально нависает над Салемс-Лотом. Он стоял на высоком холме у пересечения Джойнтер-авеню и Брок-стрит, и отсюда открывался панорамный вид на лежавший внизу город. Огромное заброшенное строение с закрытыми ставнями производило неприятное и зловещее впечатление. Оно походило на саркофаг, олицетворявший фатум.

И к тому же тут произошли убийство и самоубийство, то есть оно стояло на оскверненном месте.

Каллахэн уже открыл рот, чтобы поделиться с другими этими мыслями, но передумал.

Коуди свернул, и дом скрылся за деревьями, которые вскоре расступились, и они оказались на подъездной дорожке. Возле гаража был припаркован «паккард», и Джимми, выключив двигатель, достал револьвер Маккаслина.

Каллахэн сразу же ощутил нездоровую атмосферу этого места. Он достал крестик, принадлежавший матери, и надел на шею, где уже висел его собственный. На голых от осени деревьях не пели птицы. Высокая неровная трава была мертвой и сухой и совсем не походила на ту, что характерна для этого времени года. Сама земля казалась серой и бесплодной.

Ступеньки крыльца покоробились, а на одной из колонн виднелось яркое пятно краски – там раньше была табличка, воспрещавшая вход посторонним. На ржавых петлях входной двери висел, поблескивая, новенький замок.

– Может, через окно, как Марк… – неуверенно предложил Коуди.

– Нет! – воспротивился Бен. – Прямо через парадную дверь! Если придется, выломаем ее!

– Не думаю, чтобы это понадобилось, – произнес отец Каллахэн и сам не узнал свой голос. Когда они вылезли из машины, он пошел впереди, даже не отдавая себе в этом отчета. При подходе к двери он ощутил такой невероятный душевный подъем, испытать который уже и не чаял. Дом зловеще нависал над ними, и из всех его трещин и щелей сочилось зло. Но священник не колебался. Все сомнения исчезли. И это не он вел других, а им самим управляла какая-то неведомая сила.

– Во имя Бога Отца! – воскликнул он таким властным тоном, что все невольно придвинулись ближе. – Повелеваю злу покинуть сей дом! Прочь отсюда, бесы! – И даже сам не сознавая, что делает, ударил по двери зажатым в руке распятием.

Все увидели яркую вспышку, в воздухе запахло озоном, и послышался резкий скрип, будто доски исторгли испуганный вопль. Окно над дверью с треском вылетело наружу, а из эркера посыпались осколки разлетевшегося вдребезги стекла. Джимми вскрикнул. Новенький замок упал им под ноги, превратившись в кусок искореженного металла. Марк нагнулся, потрогал и, отдернув руку, воскликнул:

– Горячий!

Каллахэн отступил от двери, не в силах унять дрожь, и посмотрел на распятие в руке.

– Это самое удивительное из всего, что случалось в моей жизни! – произнес он и посмотрел на небо, будто надеясь узреть на нем лик Господа, но ничего не увидел.

Бен толкнул дверь и, когда та распахнулась, пропустил Каллахэна вперед. Оказавшись в доме, священник вопросительно взглянул на Марка.

– Вход в подвал на кухне, – пояснил тот. – Стрейкер – наверху. Однако… – Он помолчал, нахмурившись. – Тут что-то изменилось. Не могу объяснить, но что-то не так, как было раньше.

Сначала они поднялись наверх, и хотя Бен шел не первым, при виде двери в конце коридора он снова почувствовал, как по телу побежали мурашки ужаса. Прошел почти месяц, как он приехал в Салемс-Лот, и теперь ему снова предстоит заглянуть в ту самую комнату. Каллахэн распахнул дверь, и Бен, бросив взгляд внутрь, не сумел сдержать жуткого вопля, вырвавшегося из горла, – так истошно и истерично обычно кричат только женщины.

Но на этот раз на балке под потолком висел не Хьюберт Марстен и не его привидение. Там висел Стрейкер с перерезанным от уха до уха горлом, висел вниз головой, как свинья на бойне. Взгляд остекленевших глаз был направлен одновременно на них и куда-то вдаль. Лицо обескровленного трупа было мертвенно-бледным.

– Боже милостивый! – воскликнул отец Каллахэн.

Они медленно вошли в комнату: Каллахэн и Коуди первыми, Бен с Марком жались сзади.

Ноги Стрейкера сначала связали вместе, а уже потом его подвесили за них на балку. У Бена мелькнула мысль, что поднять мертвое тело Стрейкера на такую высоту, что его руки едва касаются пола, мог только человек недюжинной силы.

Джимми приложил ко лбу мертвеца тыльную сторону запястья, а потом взял его за руку.

– Он мертв не меньше восемнадцати часов, – заключил он, содрогнувшись. – Господи, что за ужасная… В голове не укладывается. Кому… зачем…

– Это Барлоу! – заявил Марк, глядя на Стрейкера немигающим взглядом.

– Потому что Стрейкер дал маху, – согласился Джимми. – Вечной жизни ему точно не будет. Но почему так? Зачем вверх ногами?

– Это старинный обычай, – пояснил отец Каллахэн. – Тело врага или предателя подвешивают головой вниз, чтобы взгляд был устремлен не в небо, а на землю. Именно так распяли святого Павла, подвесив на иксообразном кресте за переломанные ноги.

– Опять он нас отвлекает, – глухо и хрипло произнес Бен. – У него уловок не счесть! Пошли!

Все вышли за ним в коридор и, вернувшись к лестнице, спустились на кухню. У подвала Бен снова посторонился, уступая дорогу отцу Каллахэну. Они молча посмотрели друг на друга, и Бен перевел взгляд на дверь в подвал. Точно так же четверть века назад он смотрел на дверь в спальне наверху, за которой его ожидала встреча с неведомым.

Когда священник открыл дверь, Марк почувствовал знакомый затхлый запах гниения, но и он был другим: не таким сильным и внушающим ужас, как раньше. И все же ему потребовалось все мужество, чтобы последовать за отцом Каллахэном в эту обитель мертвых.

Джимми вытащил из сумки фонарь и включил его. Луч света скользнул по полу, потом по стене, выхватил из темноты длинный ящик и замер на столе.

– Вот! – воскликнул доктор. – Смотрите!

Там лежал чистый желтый конверт, выглядевший особенно неуместным на фоне запустения и грязи, царивших в темном подвале.

– Это новая уловка! – предположил отец Каллахэн. – Лучше его не трогать!

– Нет, – возразил Марк, чувствуя облегчение и вместе с тем разочарование. – Его здесь нет. Он ушел. Это послание нам. Наверное, со всякими гадостями.

Бен подошел к столу, взял конверт и, повертев в руках, вскрыл. В луче фонаря было видно, как дрожат у него руки.

Внутри оказался один листок, из такой же плотной бумаги, как и сам конверт. Все подошли ближе, и Джимми направил свет на послание, написанное изящным почерком. Все принялись читать, причем Марк не так быстро, как остальные.

4 октября

Мои дорогие друзья!

Как мило с вашей стороны заглянуть ко мне!

Я никогда не чурался общества – в моей долгой и зачастую одинокой жизни оно всегда доставляло мне неизъяснимое удовольствие. Если бы вы пришли вечером, я бы с радостью приветствовал вас лично, но поскольку вы скорее всего появитесь засветло, я счел благоразумным удалиться.

Я оставил вам скромный знак своего расположения: особа, весьма дорогая и близкая одному из вас, сейчас находится в месте, которое занимал я сам, пока не решил сменить его на более подходящее. Она очень мила и аппетитна на вкус, мистер Миерс, если мне позволено проявить остроумие. Она мне больше не нужна, и я решил оставить ее вам, как принято выражаться, для возбуждения аппетита. Посмотрим, как вам понравится закуска в преддверии главного блюда, которое вы решили испробовать.

Юный Питри, ты лишил меня самого преданного и изобретательного слуги, какой когда-либо у меня имелся. Ты косвенно принудил меня участвовать в его уничтожении, заставив разыгравшийся аппетит взять верх. Тебе, без сомнения, удалось застать его врасплох. Я с удовольствием займусь тобой лично. Начать, полагаю, лучше с родителей. Сегодня ночью… или завтра… или послезавтра. А затем настанет твоя очередь. Но к моей церкви ты примкнешь певчим-castratum.

А вас, отец Каллахэн, все-таки уговорили прийти? Я так и думал. Я приглядывался к вам с тех самых пор, как появился в Джерусалемс-Лоте. Точно так же опытный шахматист изучает партии соперника. Однако Католическая церковь далеко не самый мой древний враг. Я уже был стар в те времена, когда первые христиане прятались в катакомбах и рисовали на груди знак рыбы, чтобы отличать своих от чужих. Я уже был могуществен, когда этот лицемерный сонм вкусителей хлеба и вина, поклонявшийся слабому Спасителю, еще не набрал силы. Еще задолго до рождения обрядов вашей Церкви мои ритуалы уже отличались древностью. И все же я не склонен недооценивать противника. Я сведущ в путях добра отнюдь не меньше, чем в путях зла. И я не пресытился.

Я одолею вас. Вы спросите как? Разве отец Каллахэн не носитель символа Добра? Разве Каллахэн не ходит и днем и ночью? Разве нет заклинаний и зелий – как христианских, так и языческих, – о которых поведал мой добрый друг Мэтью Берк? Да, да и еще раз да! Но я жил дольше вас. И я лукав и коварен. Я не сам змий, но его прародитель!

Вы скажете, что этого мало. И будете правы. Потому что в конце, «отец» Каллахэн, вы уничтожите себя сами. Ваша вера в Добро слаба. Ваши разговоры о любви – лишь умозрительное допущение. Со знанием дела вы говорите только о выпивке.

Мои любезные добрые друзья – мистер Миерс, мистер Коуди, юный Питри и отец Каллахэн! Чувствуйте себя как дома. В подвале имеется чудесное красное вино, доставленное специально для меня покойным владельцем этого жилища, с кем, к сожалению, мне так и не довелось пообщаться лично. Наслаждайтесь вином, если у вас не пропадет к нему вкус после того, что вам предстоит сделать.

Мы еще обязательно встретимся лично, и у меня будет возможность передать свои наилучшие пожелания каждому из вас персонально.

На этом позвольте откланяться.

Барлоу

Чувствуя дрожь, Бен выпустил письмо из рук, и оно упало на стол. Он обвел взглядом присутствующих. Марк стоял, сжав кулаки и скривившись, будто во рту оказалось что-то горькое. Мальчишеское лицо Джимми осунулось, и на нем не было ни кровинки. Глаза отца Дональда Каллахэна горели, а губы подергивались в скорбной гримасе. Один за другим все посмотрели на Бена.

– Пошли! – сказал он, и все послушно двинулись за ним.

Когда к кирпичному зданию муниципалитета подкатила полицейская машина и из нее, поправляя ремень, вылез Нолли Гарденер, стоявший на крыльце Паркинс Гиллеспи что-то разглядывал в мощный цейссовский бинокль.

– Что случилось, Парк? – поинтересовался Нолли, поднимаясь по ступенькам.

Тот молча передал ему бинокль и ткнул узловатым пальцем в сторону Марстен-Хауса.

Нолли взглянул туда и увидел, что возле старого «паккарда» припаркован новенький бежевый «бьюик». Окуляры не позволяли разглядеть номер, и он опустил бинокль.

– Это же машина доктора Коуди, верно?

– Похоже на то! – Паркинс сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой о стену.

– Никогда не видел там других машин, кроме «паккарда».

– Я тоже, – задумчиво отозвался Паркинс.

– Может, стоит туда наведаться и проверить? – В голосе Нолли не было обычной уверенности. Он служил блюстителем закона уже пять лет, но до сих пор был преисполнен важности за порученное ему дело.

– Нет, – ответил Паркинс, – не стоит.

Он вытащил из кармана жилетки часы и, откинув крышку, проверил время, будто станционный смотритель, который решил удостовериться в точности прибытия экспресса. 15:41. Сверившись с часами на здании муниципалитета, он убрал хронометр обратно.

– И как все это связано с Флойдом Тиббитсом и младенцем Макдугаллов? – поинтересовался Нолли.

– Не знаю.

– Понятно, – смутился Гарденер. Паркинс никогда не отличался многословием, но сейчас он превзошел самого себя. Нолли снова посмотрел в бинокль – никаких изменений.

– Сегодня в городе тихо.

– Да, – согласился Паркинс и перевел взгляд выцветших голубых глаз на Джойнтер-авеню и парк. Там тоже было пустынно, причем целый день. Никаких мам с колясками и малышами или праздных прохожих у Мемориала павшим героям.

– Странно все это, – не унимался Нолли, надеясь разговорить начальника.

– Да, – задумчиво подтвердил тот.

Гарденер предпринял последнюю попытку, подняв тему погоды, которая никогда не оставляла Паркинса равнодушным:

– Собираются тучи. Наверное, к дождю.

Паркинс посмотрел вверх. Прямо над головой плыли похожие на чешуйки облака, а на юго-западе небо заволокли тучи.

– Да, – снова сказал он и выбросил окурок.

– Парк, с тобой все в порядке?