Река – костяные берега Луговцова Полина
– Вызов не принят. В другой раз. Пойду я, а то, и правда, подеремся. Не стоит портить такой красивый праздник. Еще расстроим именинницу.
Последние слова он произнес уже на ходу, удаляясь. Борис остался у борта в гордом одиночестве. В голове шумело от шампанского, а в душе бушевал ураган чувств: отчаяние, злость, жалость к себе, несчастному.
– А, вот ты где! Я тут такое узнала! Говорят, ты кучу денег проиграл в каком-то электронном казино! – Внезапно прозвучавший звонкий голос Леры отвлек Бориса от горьких дум. Он не успел ответить, потому что она тут же продолжила: – Если хочешь, могу попросить одного моего знакомого, он тебе в долг даст под небольшой процент. Хочешь, позвоню ему прямо сейчас? Уверена, мне он не откажет. Оформите распиской, и отдашь частями постепенно.
Борису показалось, что он задыхается: весь воздух внезапно исчез из легких, а сделать новый вдох почему-то не получалось. Не говоря уже о том, чтобы ответить что-нибудь. Но он все-таки выдавил, и даже голос не дрогнул:
– Спасибо, Лера, я подумаю. Можно, я подумаю прямо сейчас? А ты пока не будешь мне мешать, ладно? Я должен побыть один. Подожди меня там, рядом со всеми, я скоро приду.
Лера приторно улыбнулась и погладила его по щеке, промурлыкав:
– Конечно, милый Грэй. Я на то и Ассоль, чтобы ждать.
Она повернулась, лихо отбросив за спину копну длинных темных волос, которая при этом хлестко прошлась по его лицу. Или Лера хотела таким необычным способом влепить ему пощечину, или была уже сильно пьяна. А может, все вместе. Она удалялась нетвердой поступью раненой лани, и Борис понимал, что теряет ее навсегда. На него вдруг навалилась жуткая тоска. Весь этот шумный праздник с довольными пьяными личностями обоего пола, снующими повсюду, выглядел издевкой над его трагической судьбой. Захотелось убраться куда-нибудь подальше, в тихое и темное место, где никто бы не мог помешать ему предаваться отчаянию.
Движение яхты резко замедлилось, что означало скорый разворот и взятие курса на обратный путь. От торможения Бориса качнуло, в глазах все поплыло. Наверное, в нем было не меньше двух бутылок шампанского, поэтому, когда между яхтой и берегом выдвинулась огромная, как айсберг, черная тень, он вначале решил, что ему мерещится спьяну. Но тень ползла дальше, скрывая собой берег и часть звездного неба. Наконец, по контурам движущегося объекта стало ясно, что это корабль, а точнее – груженая баржа. Ничего необычного, если бы не полное отсутствие необходимого освещения: ни габаритных огней, ни луча прожектора, ни даже отблеска маленькой лампочки – абсолютно ничего! На реке, где развито судоходство, такое было просто недопустимо!
Таинственная баржа уже продвинулась дальше дрейфующей яхты. На ней возвышалась гора какого-то груза, похоже – бревен. Странно, но никакого намека на охрану на ней не наблюдалось. Не было ни буксира, обычно толкающего баржи перед собой, ни кабины, какие бывают на самоходных конструкциях. Может быть, работники порта ее случайно упустили, и теперь она плывет сама по себе?
Величавый сухогруз начал удаляться. Не отдавая себе отчета, Борис перемахнул через борт яхты и спрыгнул в воду. На мгновение холод отрезвил его, и он, испугавшись своей безрассудной выходки, хотел было вернуться обратно, но выпитое шампанское и обида на весь мир толкали на подвиги. Даже интересно, всплакнет ли по нему кто-нибудь из друзей, когда хватятся его и решат, что он утонул, вывалившись за борт по дороге? Вполне возможно, Лера пустит театральную слезу. Сашка точно огорчится, но, учитывая их последнюю беседу, вряд ли станет по нему долго горевать. Малютина… Вот тут бы и выяснилось, правда ли то, что сообщил ему Сашка.
Баржа плыла так медленно, что догнать ее не составило большого труда. Вскоре Борис перевалился через помятый и исцарапанный металлический борт и уселся на одном из бревен: грузом действительно оказались необработанные сосновые стволы. Адреналин сделал свое дело: уныние исчезло, как по волшебству, и вместо того, чтобы оплакивать свои несчастья, теперь хотелось рваться в бой и сворачивать горы. Ну, или просто… уплыть на край света на сбежавшей из порта барже наедине с холодной майской ночью. Романтика!
Со стороны яхта казалась маленькой новогодней елочкой: мачта в огнях, а вокруг – толпа радостно галдящих людей. Прямо хоровод! Борис порадовался, что ему так удачно удалось оттуда вырваться. Парусное судно уже развернулось и удалялось в противоположную сторону. Ярко освещенная корма хорошо просматривалась, и Борис сразу узнал сидящую на бортике Машу. Девушка вглядывалась в темноту перед собой, и хотя лицо ее на таком расстоянии нельзя было разглядеть, Борис интуитивно догадался, что она чем-то встревожена, поэтому и ушла подальше от всеобщего веселья. Вдруг она пыталась найти его на яхте и не смогла? Борису стало совестно. Ему вовсе не хотелось, чтобы Маша переживала. Все-таки дружили они еще со школы.
Он решил подать ей знак, но если крикнуть, вряд ли она услышит: на палубе по-прежнему гремела музыка. Что, если взобраться на вершину бревенчатой горы? Возможно, тогда Маша различит его силуэт на фоне звездного неба… Борис вскочил и начал карабкаться наверх. Стволы были шершавые и липкие от смолы. На некоторых выпирали не полностью спиленные сучки. Он быстро ободрал ладони и сгубил костюм Грэя: ткань шелковых шаровар и белоснежной рубахи то и дело противно трещала. Не обращая внимания на досадные мелочи, Борис упрямо полз выше. Осознание опасности пришло слишком поздно: очередное бревно, за которое он схватился, внезапно выскочило из ничем не закрепленной кладки и обрушилось на него всей массой. Перед глазами взорвался настоящий фейерверк из горящих огней: ничем не хуже именинного салюта, который он почти не видел. Зато теперь можно было вдоволь насладиться яркими вспышками, причем так близко, что ближе некуда: заряды выстреливали прямо внутри его головы, да еще с таким невыносимо пронзительным звоном, что казалось, барабанные перепонки вот-вот вылетят из ушей под натиском нарастающей звуковой волны.
Через некоторое время перед глазами возникло звездное небо, и Борис понял, что лежит на спине. Пахло рекой. Тишину нарушали редкие и тихие хлюпающие звуки, означающие, что он все еще на плывущей барже. Голова гудела и раскалывалась от боли, но пришлось стиснуть зубы и все-таки приподняться, чтобы осмотреться. Берега с обеих сторон были непроницаемо черны, ни единого проблеска, не говоря уже о городских огнях. «Не о чем переживать, скоро появится какой-нибудь населенный пункт, их всегда много вдоль реки», – подумал Борис, пытаясь унять тревогу. Как он будет выбираться на берег с разбитой головой? Вплавь нельзя, это просто самоубийство. Потеряет сознание и пойдет ко дну на корм рыбам. Надо высматривать на берегу людей и звать на помощь. Только вот ночью они вряд ли ходят здесь толпами. Остается ждать утра.
Утро все не спешило. Нерадостные воспоминания одно за другим всплывали из глубин памяти подобно пузырькам газа в бокале шампанского. Ну, надо же было напиться до такого состояния, чтобы сигануть за борт яхты и перебраться на бесхозную неуправляемую баржу! А перед этим растрепать Сашке о своей неудачной торговле акциями, будто не знал, что вокруг уши и Лере сразу донесут. В последнее время глупые выходки уже стали традицией. Может, он заразился неизвестным вирусом, превращающим людей в тупиц? Взять хотя бы этот «шорт» в «Норникеле»! Почему он не закрыл его раньше, когда уже ясно было, что эта сделка – ошибка? Все отката ждал! Вот результат: сегодня в десять ноль-ноль по Москве откроется биржа, и его счет превратится в ничто! От воспоминания о потерянных деньгах в груди защемило. Борис потрогал свою одежду, она была мокрой насквозь. Понятно, телефон не работает. Не только позвонить никуда нельзя, но и в торговую программу заглянуть не получится. Хоть посмотреть на прощание, как это случится, но нет – из-за тяги к приключениям он лишился этой возможности! Крайняя степень отчаяния вырвалась из него протяжным стоном умирающего зверя.
Через некоторое время мучения прервались, сменившись зыбким сном, в котором Маша Малютина бегала по палубе яхты и диким голосом звала Бориса, а Лера в это время стояла в обнимку с каким-то парнем, и, кажется, они собирались поцеловаться. Несколько гостей пошатывались и перебирали заплетающимися ногами под музыку – наверное, думали, что танцуют, кое-кто устроился спать прямо на полу, скрючившись у борта. Никто не слышал Машиных криков. Никто о Борисе не вспоминал. Потом Маша дернула Леру за руку и спросила ее: «Где Борис?», а та растерянно моргнула и ответила вопросом: «А кто такой Борис?»
На этом страшном месте сон оборвался. Светлое высокое небо ослепило пронзительной синевой. Облака, удивляющие сходством с зубастыми длиннотелыми рыбами, резво плыли вдаль нескончаемым косяком. Судя по расположению солнца, близился полдень. Голова напомнила о травме тупой пульсирующей болью. Борт баржи слева слегка раздваивался – значит, как минимум сотрясение мозга Борис получил. Он поднялся и сел, с надеждой обозревая берега. Надежда сменилась досадой: местность вокруг была совершенно пустынной, к тому же теперь вместо ивовых зарослей к самой воде подступал высокий камыш – признак заболоченной почвы. Увидеть там загорающих туристов не было ни единого шанса. Густой молочно-белый туман скрывал горизонт, не позволяя определить, есть ли где-то признаки человеческого присутствия: дома, дороги, вспаханные поля с сельскохозяйственной техникой, тепличные комплексы – да хоть что-нибудь рукотворное. Отсутствие видимости вселяло беспричинную тревогу, похожую на детские страхи, когда ему, проснувшемуся посреди ночи, казалось, что под кроватью притаилось нечто злобное и потустороннее. Теперь ему почудилось, что это злобное и потустороннее подглядывает за ним из камышовых зарослей, перемещаясь следом и выдавая себя шорохами и треском сухих ломких стеблей. Как и тогда, в детстве, Борису стало стыдно за свою трусость. Все-таки ему никогда не стать таким смелым, как отец. И даже как Лада Николаевна. Однажды они вдвоем вытащили Бориса с компанией из жуткой передряги, когда те, еще будучи тринадцатилетними подростками, отправились искать клад в заброшенную деревушку, затерянную в таежной глуши. В этот раз ни отец, ни Лада Николаевна, да вообще никто не придет ему на помощь. Все будут считать, что он утонул.
Баржа лениво плыла вперед гигантской сонной уткой. Течение реки будто замедлилось и грозило совсем остановиться. С такой скоростью это безрадостное приключение может длиться вечно, а жажда и голод уже давали о себе знать. Борис оценил расстояние до берегов – здесь русло было заметно шире, но если попытаться сбросить в воду бревно, то доплыть до берега будет нетрудно. Только дальше-то что? Плутать в тумане, рискуя заблудиться или провалиться в болото? Лучше уж еще подождать: когда покажутся дома, тогда и плыть. Или корабль будет мимо проходить – тогда орать изо всех сил, чтобы заметили.
Но время шло, а видимость только ухудшалась. Туман стал плотнее и гуще, теперь он стелился у самой воды, скрыв под собой нескончаемые камышовые стены. Повсюду была видна только вода, окруженная белыми клубами, словно река пролегала прямо по облакам. «Не может же это плавание тянуться вечно! – негодовал Борис. – Где корабли, где рыбаки?! Вымерли все, что ли?!» И вздрогнул от этой мысли, вдруг осознав, что нет не только людей – птиц тоже не видно. А ведь в городе над рекой всегда полно чаек и уток! Куда они-то подевались? Интересно, а хотя бы рыба в этой реке водится? Борис перегнулся через борт и вгляделся в воду: она оказалась совсем не прозрачной, мутно-коричневой, и от нее шел дурной запах. То есть этот запах Борис чувствовал и раньше, но думал, что он исходит от заболоченных берегов. Оказывается, воняла вода. Да и течение почти замерло – казалось, баржа стоит на месте. Борис потянулся и опустил в воду ладонь – так и есть, вода спокойна, как в озере. И что теперь делать? Если была бы лодка, можно было бы грести, а многотонную баржу ему с места не сдвинуть.
Бориса охватило глубокое отчаяние. Наверное, что-то похожее испытывает дикий зверь, угодивший в ловушку. Стало душно, будто окружающий туман перекрыл доступ свежего воздуха. Оставаться на барже стало невыносимо: чего можно дождаться, сидя на одном месте? Разве что смерти? Плыть неведомо куда – страшно, особенно с его ушибленной головой, но это было лучше, чем бездействие. Борис вновь начал карабкаться на гору бревен, в этот раз уже более осторожно: прежде чем ухватиться, проверял, насколько устойчиво лежит бревно. Бревна были толстые и длинные, о том, чтобы поднять одно такое и перебросить через борт баржи, нечего было и думать, поэтому Борис решил залезть на самый верх и сталкивать бревна оттуда до тех пор, пока какое-нибудь из них не слетит в воду. Странно, что груз на барже был никак не закреплен. Наверное, ее еще не успели подготовить к отплытию. Зато бревна довольно легко можно было сбросить вниз, и они катились одно за другим, падая на дно и застревая у борта. Наконец, одно таки перелетело через край и с громким всплеском упало в воду. Можно было отправляться в дальнейший путь.
Борис спустился обратно и с тоской окинул взглядом свое убежище, ставшее тюрьмой: правильно ли он поступает, покидая баржу? В окружающем тумане сгустились серо-синие тени: дело явно шло к вечеру, а значит, скоро минуют сутки без еды и воды. Пить воду из реки не хотелось, но придется, если станет совсем невмоготу. И тогда появится риск умереть от какой-нибудь заразы, которой в этой воде наверняка видимо-невидимо, – слишком уж она вонючая и грязная, чтобы быть пригодной для питья. Нет, надо плыть дальше!
Бревно покачивалось, ударяясь в металлический борт сухогруза. Борис легко перебрался на него и лег на живот, опустив в воду ноги и руки. Попробовал грести. Продвинулся немного, но с каким трудом! Так он выбьется из сил буквально через полчаса! Тяжелое бревно не спешило повиноваться ему, поворачивало то вправо, то влево, а потом и вовсе перевернулось, опрокинув Бориса, будто наказав за дерзость. Он вынырнул, отплевываясь: вода оказалась противно теплой и густой, перемешанной с глиной и тиной. Бревно как назло ускользало на глазах, устремившись вдаль, как по волшебству: вот-вот скроется в тумане! Борис рванул следом, рассекая воду широкими взмахами рук, но бревно продолжало удаляться. Возможно, какое-то подводное течение уносило его несостоявшееся плавсредство, или… здесь творилось что-то мистическое.
В подтверждение этой догадки Борис рассмотрел в тумане некую преграду, границы которой не удавалось охватить взглядом, – перед ним внезапно выросло нечто вроде горы, возвышавшейся прямо посреди реки и разделявшей ее на два потока. Нужно было выбрать, куда плыть. Ускользнувшее бревно повернуло вправо, и Борис двинулся в ту же сторону, все еще надеясь его догнать. Но тут впервые за последние сутки судьба решила подыграть ему: огибая горный склон, он заметил покачивающуюся на воде ветхую лодочку, заключенную между двумя горными выступами. Она металась в миниатюрной бухте, как в ловушке: она то билась носом о глиняный выступ, из которого торчали клубки спутанных древесных корней, когда течение бросало её вперёд, то отскакивала назад, ударяясь кормой о противоположную преграду. Обрадовавшись удачной находке, Борис поспешил забраться внутрь. Старые доски сердито скрипнули под его весом. На дне оказалось сухо: на удивление, вода нигде не сочилась, разве что текла с его одежды, быстро образуя лужу. И главное – в лодке оказались весла! Вторая большая удача подряд! Борис с силой оттолкнулся веслом от горы, направляя нос лодки вправо и выводя ее из заточения. Подхваченное водным потоком крошечное судно охотно устремилось вперед, в непроглядную синюю муть. Борис, как ни старался, так и не смог оценить размеры горы, оставшейся слева от него: густой синеватый туман висел низко над водой, скрывая все очертания. Это могла быть и не гора, а очень высокий берег реки, уклоняющийся назад и потому похожий на горный склон. Тем более, гор на Западно-Сибирской равнине быть не может, – это Борис еще со школы помнил. «Но даже если так, то здесь на берег все равно не взобраться, – подумал он, налегая на весла. – Посмотрим, что дальше. Может, судьба подбросит еще какой-нибудь приятный сюрприз».
Нестерпимое желание зачерпнуть речной воды и напиться было безжалостно подавлено усилием воли: вонь из нее шла, как из немытого сортира, и с каждым гребком нарастала. Вскоре нашлось и объяснение этому – все чаще стал попадаться плывущий по воде мусор. Река на глазах превращалась в сточную канаву. Чего в ней только не было! Какие-то бесформенные обломки, среди которых Борис узнал треснутое пластиковое ведро с горкой овощных очисток внутри – похоже, помойное, пролет забора из штакетника, напоминающий потрепанный штормом плот, резиновый сланец, разделочную доску, и между всем этим – целые россыпи луковой шелухи, кружащейся на поверхности подобно осенним листьям. Все это разрушало мрачную магию окружающего пространства, красноречиво напоминая Борису о том, что вокруг него все тот же бренный мир. Наверное, неподалеку находилась большая свалка мусора, и река подмыла ее. Тем более что сейчас время половодья, и такое случается сплошь и рядом, если поблизости есть человеческое жилье. Подумав о жилье, Борис воспрянул духом и еще усерднее заработал веслами: совсем скоро он выберется из этой нелепой передряги. Даже в небольшом поселении должен быть какой-нибудь транспорт или лошадь, на худой конец, а значит, можно будет быстро добраться до автомобильной трассы! Как бывает у спортсменов-бегунов перед близостью финиша, Борис вдруг ясно ощутил, насколько он выдохся.
Втянув весла в лодку, он откинулся спиной к корме, чтобы немного передохнуть. Лодка еще плыла по инерции, разгоняя носом скопившийся вокруг мусор. Борис горько усмехнулся, подумав, что окружающая картина отражает последние события его жизни: он сам загнал себя в сточную канаву и совершенно не знает, как все это разгребать, когда вернется домой. Как будет объяснять отцу и Ладе Николаевне, куда дел кучу денег, выданную ему для покупки квартиры и оплаты учебы? Чем будет оплачивать съемное жилье и кредит за дорогой автомобиль? Ведь по той же цене он его уже не продаст. Новая машина, едва выехав из салона, тут же теряет около трети своей стоимости. К тому же времени ждать, когда появится покупатель, готовый выложить хорошую цену, у него нет: на кредит капают проценты! Наверняка придется бросить вуз и идти работать каким-нибудь подмастерьем в автосервис или что-то вроде того. Хоть не возвращайся, чтобы не проходить через всю эту пытку!
Мелькнула шальная мысль осесть в какой-нибудь деревеньке, заняв пустующий дом, каких сейчас немало в такой-то глуши, но это, конечно, было не всерьез – так, временное малодушие. На самом деле Борису нестерпимо хотелось вернуться домой, несмотря на проблемы, нависшие над ним подобно ножу гильотины. Уже совсем стемнело, потянуло холодом. Вот и снова ночь, уже вторая на этой проклятой реке. Теперь, даже если он догребет до берега, что вряд ли возможно при такой видимости, все равно придется отсиживаться где-то до утра. Лучше уж переночевать в лодке, чем на сырой земле в колючих камышах. Борис улегся на дно, поворочался, устраиваясь так, чтобы в тело не впивались острые углы, подтянул колени к подбородку и закрыл глаза. Несмотря на требовательное урчание пустого желудка, он мгновенно очутился во власти не то сна, не то галлюцинации, созданной его измученным мозгом.
Борис увидел себя со стороны, скорчившегося в лодке в обнимку с веслом, увидел реку, подернутую молочным туманом, а посреди широкого русла – гору, разделявшую ее на два потока: более крупный огибал преграду справа, вздымаясь на повороте бурунами, а совсем узкий тихо струился слева, впадая в обширную зловонную лужу стоячей воды. Посреди нее, лежа на дне мерно покачивающейся лодки, Борис теперь смотрел этот сон. Это было очень необычное чувство – смотреть на самого себя с высоты птичьего полета. Нечасто ему доводилось летать во сне, а видеть при этом себя со стороны – вообще никогда. Борис – тот, что парил над рекой, – почувствовал, как поднимается еще выше. Теперь, наконец, он мог разглядеть вершину горы, выступающую из тумана и освещенную луной. На ней виднелась какая-то конструкция, которую захотелось рассмотреть поближе. Как только Борис подумал об этом, картинка вдруг увеличилась, будто он поднес к глазам бинокль. Стали видны мельчайшие детали: плотно пригнанные друг к другу гладко отесанные бревна складывались в некое подобие вышки с треугольной крышей, под которой висел колокол. Под колоколом стоял человек, но Борис, как ни старался, так и не смог разглядеть лица, скрытого низким капюшоном, под которым развевалась на ветру длинная белая борода. Борис был уверен, что незнакомец внимательно смотрит на него и будто оценивает: кто это тут пожаловал и чего можно ожидать от незваного гостя? Борису сразу захотелось спрятаться от проницательного взгляда или убраться подальше, что он и сделал, устремившись в ту сторону, откуда приплыл. Лететь получалось на удивление легко, для этого не требовалось ничего, кроме его желания. Вскоре Борис увидел свою баржу, притулившуюся у зарослей камыша. Гигантское черное корыто совсем не двигалось: похоже, старая посудина села на мель. Но теперь этот факт его больше не огорчал, ведь он мог лететь быстрее ветра и куда угодно. Борис помчался по направлению к городу, надеясь, что хоть во сне ему удастся посмотреть на родителей и друзей. А, может быть, повезет увидеть и график на экране домашнего компьютера, который он оставил включенным, отправившись на яхту с Лерой.
Но до города Борис так и не долетел. Свет огней внизу привлек его внимание: по реке навстречу ему, стрекоча мотором, неторопливо двигалось маленькое судно. Чтобы разглядеть катер, ему даже снижаться не пришлось – вновь получилось приблизить картинку, как и с колокольней на горе, одним желанием.
В катере сидела Маша и водила мощным фонарем из стороны в сторону, будто искала кого-то. Его, Бориса, конечно! Кого же еще она могла искать ночью на реке?! От этой мысли внутри у него будто разлилось что-то горячее, но не обжигающее, а согревающее, приятное. Захотелось сесть рядом с ней и поболтать о всякой ерунде, как часто бывало раньше. Раньше –значит, до Леры. Однажды Лера услышала их с Машей разговор и заметила язвительно: «Вы, как детсадовские малыши, которые хвастаются друг перед другом своими игрушками, потому что говорить почти не умеют». В это время Борис показывал Маше свои новые наушники, а она демонстрировала ему ноги, обутые в кеды красного цвета, сообщая, что именно красные сейчас в тренде, а простые синие – совсем не то. Лера была права: Борис с Машей могли подолгу сидеть рядом и вообще почти не разговаривать. Кто-нибудь один иногда ронял фразу, другой отвечал что-то, чаще всего просто «ага», и не было ощущения, что разговор не клеится. Они могли сидеть рядом и пялиться в свои телефоны, могли слушать музыку – каждый свою, и при этом Борис был уверен, что он знает, о чем думает Маша, и наоборот, Маше тоже известны его мысли. Но это было раньше – до Леры. А потом, Борис и сам не понял, кто из них с Машей первый отстранился. Они по-прежнему общались, но таких долгих посиделок, как, например, на парапете набережной спиной к спине или на мягком диванчике «фудкорта» плечом к плечу, больше не случалось. Раньше Борис запросто мог доесть в кафе Машин бургер, который та не могла осилить. А вот прикоснуться к тарелке Леры в ресторане ему и в голову бы не пришло: дурной тон! Рядом с такой утонченной девушкой постоянно приходилось думать о приличиях, а если он все-таки о них забывал, Лера нетерпеливо его одергивала: «Ты что? Так не принято!» И Борис слушался ее беспрекословно, стараясь запомнить свою очередную оплошность, чтобы больше не повторить.
Луч фонаря в руках Маши вдруг скользнул вверх и будто коснулся Бориса. Ему даже показалось, что она сейчас воскликнет: «Вот ты где!» Потом радостно засмеется и начнет махать руками, чтобы он спустился. Борис попытался приблизиться к ней, но вместо этого катер вновь увеличился, будто в объективе камеры подкрутили зум, при этом расстояние между ним и Борисом не сократилось. Машу стало лучше видно, но сама она была по-прежнему далеко. Взгляд ее пронизывал Бориса насквозь, не задерживаясь: она его не замечала.
Внезапно над рекой пронесся вой – протяжный, тоскливый, страдальческий. В следующий миг все исчезло – и катер с Машей, и река, а Борис ощутил себя лежащим на дне лодки. Бок и плечо одеревенели из-за неудобной позы, от холода все тело сотрясала мелкая дрожь. Открыв глаза, Борис увидел, что лодка зарылась носом в гущу поникших камышовых стеблей, сухих и желтых после зимы. И там, в этой гуще, кто-то был. В темноте угадывались очертания маленькой головы и округлого тела. Существо шевельнулось, зашуршали и хрустнули ломкие стебли камыша. «Птица? – подумал Борис, чувствуя, как язык мгновенно присох к небу. – На цаплю похоже, кажется». А воображение, как в далеком детстве, тотчас нарисовало перед ним образ притаившегося чудовища, злобного и сильного, с острыми зубами, белеющими под вздёрнутой в оскале верхней губой. Борису хотелось схватиться за весла и отгрести подальше от этого места, но он продолжал сидеть в оцепенении, вглядываясь в камыши до боли в глазах.
И тут вой повторился. Жуткий звук, казалось, ворвался прямо в душу и вывернул ее наизнанку: в нем было столько горя и скорби, сколько ни одна душа не в силах вынести. Борис зажал уши руками и завопил – не столько от ужаса, а чтобы заглушить это нечеловеческое стенание. И вдруг смолк, потрясенный внезапно прозвучавшей мольбой, произнесенной девичьим голосом:
– Помоги мне! – Следом послышалось рыдание.
Осознав, что в зарослях скрывается не чудовище, а обычная девушка, Борис испытал приступ стыда: вот же опозорился! И тут же, подгоняемый любопытством, он выбрался из лодки и, разгребая перед собой ломкие стебли, поспешил к незнакомке, крича:
– Сейчас! Сейчас!
Вскоре он увидел ее. Девушка стояла к нему спиной и тихо плакала. Обернулась она, когда между ними оставалась пара метров, и Борис едва не отпрянул, пораженный ее отталкивающей внешностью. На плоском маленьком лице выделялся сильно заостренный длинный нос, дополняющий ее сходство с цаплей. Девушка глянула на Бориса круглыми, красными от слез глазами и, протянув к нему тонкую, как прутик, руку, повторила умоляюще:
– Помоги мне!
Борис растерянно смотрел на незнакомку: на первый взгляд, ей ничего не угрожало.
– Что с вами случилось? – спросил он, чувствуя, как она вцепилась в него и тянет куда-то.
– Там… Помоги, вытащи ее. Вот где она утонула.
Борис вовремя разглядел блеск воды в камышах: едва удержался, чтобы не наступить в лужу.
– Утонула? – недоверчиво переспросил он, глядя, как девушка садится у края на корточки и опускает руку в воду.
– Здесь она! Вытащи ее. У меня не выходит, уж сколько бьюсь! Сил не хватает. Вот здесь волосы ее, достать можно.
Борис сглотнул, стараясь унять зарождающуюся нервную дрожь. «Утонула? В луже?» – Происходящее выглядело пугающе странно, но не отказывать же в помощи! Он встал на колени и, склонившись над лужей, погрузил в воду обе руки там, где показывала девушка. Пошарив немного, он действительно наткнулся на нечто похожее на копну волос. Ухватившись за них, он потянул вверх. Утопленница оказалась такой тяжелой, будто весила пару центнеров, и от натуги у Бориса зазвенело в ушах. Когда же удалось вытянуть грузное тело на поверхность, он едва не выпустил его, испугавшись жуткого вида утопленницы. Ему показалось, что перед ним вовсе не человек, а гигантская серая щука, плотно обмотанная крепкими водорослями, которые он принял за женские волосы.
– Бабушка! – Крик незнакомки заставил его вздрогнуть и обернуться, а когда он вновь посмотрел на спасенное им существо, ничего общего со щукой уже не увидел: просто женщина, жутко безобразная и очень старая. Тело ее содрогнулось от кашля, изо рта выплеснулся фонтанчик воды, и утопленница воскресла, открыв глаза. Девушка громко засмеялась сквозь слезы, обхватила обеими руками лицо спасенной, порывисто склонилась и принялась осыпать поцелуями. Борис, чтобы не мешать, отошел немного в сторону и сел на траву, чтобы отдышаться. Похоже, пока его помощь больше не требовалась, хотя и удивительно было видеть, что на женщине никак не отразилось длительное пребывание под водой: она уже обнимала девушку в ответ и даже что-то ласково бормотала. Внезапно Борис ощутил на себе ее пристальный взгляд – именно ощутил, а не увидел, потому что лицо женщины было скрыто под прядью растрепавшихся волос. И лишь потом он разглядел под этой прядью ее глаза, недобро сверкнувшие во тьме. Заметив ответный взгляд, женщина отстранила девушку и, приподнявшись на локте, поманила его, взмахнув тощей рукой. Борис еще только подумал, чтобы подойти, а ноги уже несли его к ней навстречу. «Чертовщина!» – мелькнуло у него в голове. Тогда Борис еще не знал, что это было только начало всего.
Глава 3. Колокол
В тот момент, когда на яхте с алыми парусами открыли первую бутылку шампанского, а Борис, стоя на палубе, обнимал Леру и усиленно делал вид, что безмерно счастлив, далеко от этого места – где-то несколько сотен километров вниз по течению – на одинокой горе близ села Кудыкино зазвонил старый медный колокол. Тяжелые удары сотрясали его, извлекая из темных недр глубокие протяжные звуки. Багровые лучи закатного солнца окрасили выпуклые колокольные бока в цвет запекшейся крови. Металл гудел в промежутках между ударами. Ритм постепенно нарастал под ускоряющимся движением сильных умелых рук. Выполняя свой ежевечерний ритуал, Звонарь, щурясь, смотрел на родное село с любовью и жалостью, как смотрит отец на свое неудачное, некрасивое дитя, понимая, что едва ли кто-нибудь еще полюбит такое неказистое создание.
Кудыкино готовилось встретить ночь. Над печными трубами вился дымок: в эту пору после захода солнца резко холодало. По узким, сырым после стаявшего снега улочкам жители спешили к своим домам. Некоторые, заслышав звуки вечернего звона, остановились, обернулись, озабоченное выражение на их лицах сменилось благостным.
Вокруг села чернели останки сгнившего леса, выделяясь трупными пятнами на бледной плоти мертвого камышового моря, сплошь испещренного влажными ранами стариц, отливающих красным под низким пламенеющим небом. Родной край представлялся Звонарю тяжелобольным родственником, которому уже ничем не поможешь, но и не бросишь. Все она, Костяная река проклятущая! Расплескала свои ядовитые воды, отравила землю, и с тех пор ничего, кроме картошки да лука, здесь не растет. Ушла река-злодейка вместе с нечистой силой, что в глубинах ее водилась, да старицы всюду разбрызгала, почву в тесто зыбкое превратила. Небольшое поле под горой каждую весну приходится заново отвоевывать, и с каждым годом все смелее шло по селу перешептывание: с нечистой силой-то сытнее жилось! Страшно было Звонарю такое слышать – того и гляди, кто-нибудь снова к нечисти на поклон пойдет. А это верная погибель! Одарит нечистая сила своими щедротами, но голод не утолит: коварное свойство дары ее имеют: сколько ни возьми, всегда мало будет. Разгорится у просящих жадность непомерная, потеряют они покой, забудут, как радоваться тому, что уже имеют, и вся жизнь их в сплошную муку превратится.
От щемящей боли в сердце Звонарь зажмурился, но руки не дрогнули, продолжая свою работу. Колокол торжественно гремел над ним, всюду разливая малиновый звон, отвращающий беды и напасти, но не мысли: те отчего-то полезли тревожные, разбудили дремлющее чутье, и понял Звонарь, что очень скоро придет пора тяжелых испытаний.
Вдруг гора под ним сотряслась, и грянул гром, поглотив звуки колокола. «Дурной знак!» – подумал Звонарь, открыл глаза и, ослепленный вспышкой молнии, от неожиданности выпустил веревку. Грозовые тучи, клубившиеся вдоль горизонта, надвигались на село Кудыкино с неумолимостью орды захватчиков, готовясь обрушить на ветхие крыши домов сотни тысяч острых, как стрелы, дождевых струй. Люди на улицах забегали подобно испуганным букашкам, спешили укрыться от непогоды. Кудыкино вмиг опустело, и Звонарь, досадуя, что и в этот раз не вышло отзвонить как подобает, начал было спускаться с горы, но внезапно какое-то темное пятнышко, движущееся вдали, за околицей, привлекло его внимание: кто-то из жителей направлялся в противоположную от села сторону, невзирая на то, что первые редкие капли уже пронзали воздух. Неуклюжие движения и угловатые очертания фигуры выдавали в путнике немолодую женщину. Звонарю показалось даже, что он узнал в ней старуху Двузубову, которая еще этим утром исходила предсмертными стонами после нападения Щукина. «Странно, какая нелегкая понесла ее невесть куда в такой час?» Звонарь заторопился, цепляясь взглядом за медленно удаляющийся силуэт, и поэтому ничего вокруг больше не видел.
Но если бы он огляделся, то наверняка бы заметил еще четверых кудыкинцев, явно равнодушных к усиливающемуся дождю: те неспешно брели по одной из улиц, пряча лица под низко опущенными капюшонами курток и прижимаясь к заборам так, будто хотели слиться с серыми досками. Завидев спускающегося с горы Звонаря, они тотчас замерли и не шевелились до тех пор, пока тот не скрылся из виду за горным склоном. Лишь тогда один из них, самый рослый и плечистый, произнес уверенным тоном, выдававшим в нем главаря шайки:
– Все, сегодня уже не вернется! Чуть погодя можно приступать.
– Скоро стемнеет, – боязливо произнес мелкий мужичок, приподнимая сползший на нос козырек кепки, торчащий из-под капюшона. – По темноте мы на этой горе шеи посворачиваем!
– Чего каркаешь, Зяблик? Дуй отсюда в свое гнездо! Нам больше достанется! – отбрил его главарь, разглядывая колокол, багровеющий в звоннице на вершине горы. – Может, даже больше двух центнеров потянет! – Он мечтательно расплылся в плотоядной улыбке.
– Сдюжим ли мы, Лапоть? А? Тяжесть-то какая! – Мужичок, названный Зябликом, украдкой оглянулся назад, словно и в самом деле подумывал, не вернуться ли домой, пока не поздно.
– Колокол круглый, сам скатится. А внизу мы его на тележку погрузим! – К обсуждению деталей предстоящего дела подключился еще один человек из компании. Голова его по форме напоминала яйцо из-за оттопырившегося капюшона, натянутого поверх вязаной шапки с помпоном.
– Твой план просто супер, Красавчик! А за эту тележку тебе отдельная премия полагается! Из доли Зяблика! – Главарь сдобрил похвалу, показав Красавчику кулак с оттопыренным вверх большим пальцем, а Зяблика шутливо ткнул локтем в бок. – Ты же не против, да?
– Правильно говоришь, Лапоть! – поддержал главаря четвертый из подельников, с явными признаками генетического отклонения: писклявый голос, чрезвычайно низкий рост, короткие ноги и непомерно большая голова были почти как у карлика. Неудивительно, что и кличка к нему приклеилась соответствующая: Гном. Он так привык к ней, что однажды не смог вспомнить свое имя и собирался как-нибудь заглянуть в паспорт, но все время забывал. – Ловко наш Красава тележку со склада спер! Додумался же в спецуху грузчика вырядиться – его там за своего приняли!
– Мощнаятележка, полторы тонны выдерживает, если верить маркировке. – Главарь по кличке Лапоть повернулся к Красавчику и спросил: – Так где, говоришь, ты ее припрятал?
– Под горой, справа от села, в овражке. Ветками вербы прикрыл, чтоб не увидели. Там сейчас никто не ходит, сыро еще – гора тень дает, даже снег кое-где остался.
– Не увязла бы в дороге эта тележка – болота ведь кругом! – проворчал себе под нос Зяблик, но Лапоть услышал и цыкнул на него, замахнувшись:
– Дочирикаешься сейчас!
Зяблик испуганно присел, прикрывая руками лицо. Гном зашелся гнусавым смехом, и подзатыльник в итоге достался ему.
– Ай! – Коротышка вскрикнул по-детски пискляво. – За что?!
– Ну-ка тихо! – зло прошипел Лапоть, теряя терпение. – Все дело провалите! Один ноет, другой ржет… идиоты! Поджали задницы и двинули тенью за мной!
Тропа, ведущая к звоннице, растворилась в сгустившихся сумерках, и пришлось подниматься в гору, увязая по щиколотку в грязи. Продвигались медленно, спотыкаясь и падая. Зубья припрятанных под куртками ножовок то и дело впивались в кожу, заставляя мужиков шипеть от боли и цедить ругательства. Обувь потяжелела от налипших комьев глины, одежда намокла от пота и мелкой мороси, роящейся в воздухе, а непрерывный студеный ветер бил в лицо, не давая дышать. Тучи клубились над звонницей, складываясь в причудливые картины, и Лаптю, не сводившему с колокола вожделенного взгляда, порой казалось, что с небес на него строго смотрят огромные внимательные глаза неизвестного старца-великана, лицо которого скрыто под развевающейся бородой. Лапоть считал себя мужиком не робкого десятка, в жизни не признавал никаких богов и считал, что байки о нечисти придумали такие же трусы, как Зяблик, который в потемках мог кота принять за черта. Но когда в глазах небесного деда сверкнули молнии, Лапоть взвизгнул, однако вовремя спохватился: сделал вид, что споткнулся и тотчас разразился бранью. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь заметил его испуг! Тогда точно разбегутся, а без помощи ему колокол до райцентра не дотащить. Нужно хотя бы до соседнего села добраться, а там он надеялся одолжить лошадь. В Кудыкино давно не было лошадей, и он понятия не имел, почему, но предполагал, что их съели в особенно голодные годы, как и всю остальную скотину и птицу. Только у Щукиных корова оставалась, и ту хозяин порешил этим утром.
Больше всего Лапоть боялся, что колокол окажется тяжелее двухсот пятидесяти килограммов. Если так, то весь план рухнет только потому, что им не под силу будет переместить больший вес на тележку. Перед тем как выдвинуться «на дело», Лапоть проверил «грузоподъемность» своих подельников с помощью весов и мешков с картошкой: сам он запросто поднимал сотню – два мешка по пятьдесят кило разом. Красавчик, тот тоже оказался не хилым – поднял семьдесят. У Зяблика от такого же веса подкосились ноги, и опытным путем был установлен Зябликов предел: не больше полусотни. А вот Гном совсем расстроил, но этого и следовало ожидать, с его-то гномьей комплекцией: больше тридцати этот карлик поднять не мог. Лапоть сложил результаты: вышло ровно двести пятьдесят – тот вес, который они вчетвером точно смогут поднять и переместить на небольшое расстояние. Дальше они повезут колокол на тележке, что намного легче. Лапоть и тут все проверил: нагрузив тележку картошкой с максимальным для них весом, он, хоть и с трудом, но смог катить ее один, толкая перед собой. Вдвоем получалось почти без усилий, но это по твердой земле, утоптанной и уже просохшей, какая была у него за домом: снег он там давно весь счистил. Дорога в соседнее село еще сырая, вся в лужах, поэтому катить тележку лучше втроем, а Гному можно поручить подкладывать доски в особенно вязких местах – досками Лапоть специально запасся. Он все предусмотрел, ведь давно мечтал, что однажды сделает это – сдаст чертов колокол «на лом». «Камазы» и в прошлом году приезжали в райцентр за металлом. Но, сколько Лапоть ни уговаривал водителей, те наотрез отказывались ехать в Кудыкино, едва взглянув на карту: к селу вела одна-единственная грунтовая дорога, а те прекрасно знали, каковы эти дороги в межсезонье.
Когда Лапоть добрался до звонницы, сердце готово было выскочить из груди. Он сделал над собой усилие, чтобы не рухнуть на четвереньки от изнеможения, лишь обхватил вылизанный дождями деревянный столб, прислонившись к влажной древесине горячей щекой, и подумал потрясенно: «Как же этот Звонарь ходит сюда дважды в день? Ведь он меня лет на двадцать старше!» Вспомнилось, как в детстве вся сельская детвора во главе с самим Лаптем донимала дядю Юру просьбами «дать позвонить», и тот, обычно суровый и неприступный, однажды сделал им всем подарок: взял с собой на гору и, по очереди усаживая каждого к себе на плечи, позволил подергать веревку, к которой крепился колокольный язык. Лапоть – тогда еще Гришка – просто обалдел от восторга и чувство это помнил до сих пор. Наверное, поэтому он попытался договориться со Звонарем о продаже колокола: по-хорошему ведь хотел! Поделиться предлагал! Ясно, что, обнаружив пропажу, Звонарь сразу поймет, кто вор, но Лапоть его не боялся. Ничего постаревший дядя Юра ему не сделает, в этом не было никаких сомнений. Только вот, что удивительно, его терзало какое-то гадливое чувство к самому себе, прежде ему незнакомое.
За спиной послышалось тяжелое дыхание приближающихся подельников.
– Ф-фу, зараза! Я уж думал, не дойдем! – задыхаясь, прохрипел Гном. – Снизу-то близко казалось!
– А мне показалось, что мы на одном месте топчемся! – Зяблик плюхнулся прямо на землю и прислонился спиной к одному из столбов, образующих основание звонницы. – Гора будто заколдованная!
– Вечно тебе чертовщина мерещится! – с презрением произнес Лапоть, вспоминая глаза небесного старца и думая о том, как хорошо, что Зяблик их не заметил.
В это время Красавчик стоял, задрав голову, и внимательно изучал перекладину, на которой висел колокол.
– Металлические скобы, – определил он. – Жаль, я думал, будут кожаные ремни.
– Что? Значит, не выйдет? – спросил Зяблик скорее с надеждой, нежели разочарованно – похоже, даже обрадовался тому, что операция закончится, не начавшись.
– Еще как выйдет! – огорчил его Красавчик. – Просто мы не крепление будем пилить, а балку, на которой колокол висит.
Все четверо одновременно посмотрели вверх, оценивая сложность предстоящей работы. Гном присвистнул, а Зяблик заныл:
– Что, пилить, сидя на ней? Это ж самоубийство – на такой высоте!
– Нет, дурень! Отпилим с двух концов, а когда балка упадет, колокол сам слетит с нее, – объяснил Красавчик.
– А если вся эта хрень развалится? – Голос Зяблика дрожал, будто тот готов был заплакать.
– Чего паникуешь?! Нормально все будет! – рявкнул Лапоть и попытался потрясти столб, за который держался. – Крепко стоит, никуда не денется. Залезай!
– Почему сразу я? Вдвоем же надо! – Зяблик исторг стон умирающего.
– Ты – с одной стороны, Красавчик – с другой. Гном слишком мелкий, сил маловато, долго пилить будет. Ну, а я, на правах вожака, буду снизу весь процесс контролировать, – пояснил Лапоть и, хлопнув ладонью по столбу, скомандовал: – Старт!
Отступив назад, он с довольным видом наблюдал за карабкающимися по перекладинам подельниками, уверенный в успехе операции. В его воображении колокол уже стоял на грузовых весах в пункте приема металла в райцентре, а в руках приятно похрустывала только что полученная толстая пачка денег. Казалось, сытая жизнь была не за горами: полки холодильника в его доме вскоре прогнутся под тяжестью хорошей еды, морозилка заполнится мясом, а в сенях станет тесно от ящиков с водкой и даже – а почему бы и нет? – с коньяком! Может быть, если не забудет, он купит жене какой-нибудь подарок. Да, и еще шоколадных конфет ребятне. Они их в жизни не пробовали.
Голос, полный ярости, грянул за спиной у Лаптя, прервав его мечты.
– Стой, паразиты! Не трожь! Урою всех!
Прежде чем на голову Лаптя обрушился кулак разгневанного Звонаря, появившегося внезапно, будто из-под земли, главарь шайки успел услышать донесшийся сверху поросячий визг Зяблика, а следом – хруст треснувшего дерева, после чего мощный удар сбил его с ног. Опрокинувшись на спину, он замер, потрясенный разворачивающимися событиями: один конец поперечной балки с треском оторвался от основной конструкции и рухнул вниз, а другой, надломленный, еще держался каким-то чудом. Колокол заскользил вдоль балки вниз, ускоряясь, и край купола с ходу врезался в лоб не успевшего отскочить Звонаря. Страшный удар отбросил его далеко в темноту. Лапоть пытался найти взглядом место падения, но тут его отвлек крик Гнома – коротышка мчался вниз с горы, спасаясь от катящегося следом колокола. Он попытался уклониться в сторону, но колокол, как заколдованный, подскочив, повернул следом и настиг несчастного, после чего тот исчез из поля зрения Лаптя. Судя по жутким воплям, Гному здорово досталось. Почти сразу же к его крикам добавилась матерная брань Красавчика и причитания Зяблика, в которых Лапоть разобрал только: «так и знал, что все плохо кончится» и «говорил же, что гора заколдованная».
– Ты цел? – спросил главаря подошедший Красавчик. Вид у него был растерянный.
– Цел, – ответил Лапоть, поднимаясь на ноги и машинально отряхиваясь – на самом деле ему было безразлично, запачкался ли он, просто хотел занять трясущиеся руки.
– Как мы будем все это разгребать? – истерично спросил Зяблик срывающимся голосом, вытягивая шею и вглядываясь в темноту. – Думаете, они еще живы?
– Ну ты меня и задолбал! – не выдержал Лапоть и, сам того не ожидая, двинул вечно ноющему подельнику кулаком в лицо.
Тот пошатнулся и, повернувшись, побежал прочь, тонко повизгивая.
Первым нашли Звонаря. Он лежал на спине, раскинувшись звездой, и не подавал признаков жизни. Красавчик посветил фонарем ему в лицо – плотно сомкнутые веки пострадавшего даже не дрогнули. Из раны на лбу текла кровь.
– Черт с ним! Сам виноват, сам башку подставил! – Лапоть с досадой сплюнул в сторону. – Пошли, Гнома поищем.
Когда луч фонаря выхватил из темноты распростертое на тропе тело карлика и осветил его неестественно вывернутую шею, оба они одновременно выругались: было ясно, что бедняге уже ничем нельзя помочь. «Ладно, все равно с него толку не было», – подумал Лапоть и глянул на Красавчика – похоже, тому пришла в голову та же мысль.
Сбежавшего Зяблика нигде не было видно. Тело Гнома волоком спустили с горы и спрятали в зарослях вербы. Сделать это было не трудно: весил коротышка мало, а идти вниз было намного легче, чем карабкаться вверх. Неподалеку должна была стоять приготовленная для перевозки колокола грузовая тележка, но ее нигде не было, как и самого колокола. Лапоть и Красавчик облазили горный склон вдоль и поперек, исследовали все овраги и заросли у подножия горы, но тщетно: и тележка, и колокол как сквозь землю провалились. Лишь спустя несколько часов бесплодных поисков, когда небо над горой из чернильного стало грязно-серым, Лапоть вдруг злобно выругался и воскликнул:
– Зяблик! Он колокол укатил – больше некому! Убью падлу!
– Куда ему, одному! – с сомнением возразил Красавчик. – Мы вчетвером колокол едва поднимали. Как он мог его на тележку-то один затащить?
– Так ведь некому больше!
– Ну… – Красавчик хмыкнул, помолчал, а затем огорошил подельника неожиданным предположением: – Помнишь, Зяблик говорил, что гора заколдованная? Я вот думаю: может, и правда? Пошли отсюда, от греха подальше, ну его… Колокол этот!
– А я тебя умным считал! – Лапоть скривился в презрительной гримасе, но на самом деле мысли о вмешательстве высших сил тоже переполняли его голову. Как назло, вспомнились глаза небесного старца, увиденные им в причудливом переплетении ночных туч, подсвеченных робко выглядывающей луной. «Божья кара!» – пронеслось в голове, и впервые в жизни Лаптю стало по-настоящему страшно. Что, если колокол тот и вправду был заколдованный? И гора тоже? Ведь болтают в селе, будто это и не гора, а курган, в глубине которого похоронены древние предки кудыкинцев, погибшие то ли в какой-то битве, то ли от неизвестного мора, – вроде как курган возвели оттого, что умерших было слишком много и хоронить их было негде. Может быть, сейчас их разгневанные души собрались над горой и готовятся обрушить наказание на головы грабителей, дерзнувших похитить их святыню? Может быть, и Зяблик валяется где-то со сломанной шеей, а вовсе не сбежал вместе с добычей? Может быть, и добыча исчезла потому, что души мертвых взяли колокол под свою защиту и сделали его невидимым? Кто знает, что тут происходит! Лучше убраться подальше да поскорее, пока Кудыкино еще досматривает свой последний сон и можно проскользнуть домой незаметно. А потом, когда найдут на горе тело Звонаря, решат, что это несчастный случай: обломилась балка во время звона, да и все. Гнома в кустах вообще никто не найдет, а колокол искать никто не будет – кому он нужен! Никто ведь больше не знает о «камазах», собирающих металлолом в райцентре. И даже не подозревает, сколько стоит там килограмм чистой меди.
Подумав об упущенной прибыли, Лапоть чуть не взвыл. Но ничего другого не оставалось, как отправиться восвояси несолоно хлебавши, спрятав лицо под низко надвинутым капюшоном куртки, чтобы, даже если кто и увидит двух мужиков на улице в такой ранний час, не смог их узнать. Подельники бесшумно крались вдоль заборов, как коты, подбирающиеся к хозяйской крынке со сметаной: к счастью, за ночь подморозило, грязь затвердела и не чавкала под ногами, а покрытые ледяной коркой лужи оставались в стороне, в вытоптанной посреди улицы колее. Плотно прикрытые ставни на окнах домов не только берегли покой хозяев, но и надежно скрывали от их глаз происходящее снаружи. Лапоть и Красавчик, уже уверенные в том, что им удастся пройти по селу незамеченными, беспрепятственно добрались до конца улицы, свернули на соседнюю и поравнялись с домом старухи Двузубовой, как вдруг обоих будто пригвоздило к месту: воздух рассек дикий крик и, подобно камню, брошенному хулиганом, разбил сонную тишину, словно тонкое стекло, на множество звенящих осколков. В первое мгновение Лаптю показалось, что его сердце разорвалось, и он сейчас рухнет с инфарктом. Он вцепился в плечо Красавчика, и тот пошатнулся, чудом удержавшись на ногах. Крик повторился еще громче, калитка в заборе рядом с ними распахнулась, и из нее выскочила растрепанная Нюра, внучка Двузубовой. Увидев прямо перед собой силуэты мужчин, ахнула, резко отшатнулась в сторону и, голося, помчалась куда-то, кроша босыми ногами хрупкий лед в застывших лужах.
Где-то в соседнем доме скрипнула дверь, и в темноту улицы вклинился сноп света.
– Чего там стряслось? – раздался недовольный мужской голос, а за ним последовало женское причитание: «Не ходи туда, мало ли чего!»
– Убивают кого-то, что ли? – послышалось из дома напротив.
Лапоть понял, что надо срочно уносить ноги, пока разбуженные соседи не начали выходить на улицу, и беззвучно потянул Красавчика за собой. Если что-то и вправду случилось в доме Двузубовых, не стоит попадаться людям на глаза, чтобы не оказаться под подозрением. А что именно там произошло, они и так узнают: наверняка кудыкинцы весь день будут перемалывать свежие новости на каждом углу.
Крики Нюры, разлетавшиеся далеко за пределами Кудыкино, достигли опушки леса, где обливающийся потом Зяблик остановился передохнуть: последние полчаса он из последних сил толкал тележку с колоколом, спеша скрыться за деревьями до рассвета, хотя сам не понимал, почему так поступил. Убегая после оплеухи Лаптя, он спустился с горы и очень удивился, увидев колокол, лежащий прямо в приготовленной для его перевозки тележке. Возможно, скатываясь по склону, колокол подскочил, ударившись о корягу или пень, и по счастливой случайности попал именно в нее. Зяблик решил, что это подарок судьбы, от которого нельзя отказываться, ведь других подарков может больше и не быть. Он навалился на перекладину тележки, совершенно не думая о том, что Лапоть и Красавчик могут броситься за ним вдогонку и отомстить за похищенную добычу. Тележка, как ни странно, поддалась. Может быть, от того, что дорога шла под уклон, а может, от того, что бурлящий в крови адреналин прибавил сил, Зяблику легко удавалось катить тяжелый груз. Но недолго. Спустя какое-то время каждый шаг стал даваться все труднее, и только страх быть пойманным не позволял остановиться для передышки. Когда Зяблик, изнывая от усталости, с треском вломился в густой подлесок, ладони его саднило от содранных мозолей, а перед глазами плыли красные круги. Он уже понимал, что до райцентра с колоколом ему не добраться, и раздумывал над тем, где бы понадежнее припрятать трофей, чтобы отправиться в соседнее село за лошадью. Едва присев на край тележки и вытянув перед собой натруженные ноги, Зяблик тут же вскочил, потревоженный далекими криками. Прислушавшись, он определил, что кричит какая-то женщина, и, похоже, со стороны Кудыкино. Неужели там случилось что-то? «Если бы в селе стало известно о происшествии на горе, голосила бы не одна баба, а целый хор, – размышлял он, чувствуя растущее внутри беспокойство. – Кажется, дело не в пропаже колокола и не в том, что Звонаря и Гнома нашли со свернутыми шеями. Что же тогда? Не многовато ли событий для одной ночи?»
Тяжко вздохнув, Зяблик взялся за ручки тележки и непроизвольно взвыл от обжигающей боли в ладонях. Желание убраться подальше от села заставило его снова идти вперед, превозмогая усталость. Сжав челюсти и постанывая, он навалился грудью на металлическую перекладину между ручками, толкнул ее всем своим весом и медленно зашагал, теша себя мечтами о том, как продаст колокол, получит деньги и никогда не вернется в эти края.
Рассвет едва пробивался сквозь зловещую мглу, нависшую над хилыми больными соснами. Далеко позади угрожающе рычала гроза, но Зяблику казалось, что это скопище хищных зверей подбирается к нему все ближе, еще не видит его, но отчетливо чует след. Он боязливо озирался, обреченно поскуливая, как пес, окруженный стаей волков. Налетел сильный ветер, зашумели над головой облезлые хвойные кроны, зашатались тонкие почерневшие стволы, наполняя все пространство скрипом, похожим на предсмертный зубовный скрежет. Захотелось бросить добычу и бежать со всех ног куда глаза глядят, но тут перед глазами закружилось несколько сухих листьев, каким-то чудом уцелевших на ветвях осин после зимы и теперь сорванных яростным порывом. Их шуршание напомнило Зяблику шелест денежных купюр, и страх отступил перед желанием наполнить карманы деньгами. Но как только упрямый мечтатель решил, что разгулявшаяся стихия его не остановит, под ногами тут же громко захлюпала вода. Пришлось притормозить, чтобы посмотреть, не угодил ли он ненароком в русло ручья. Увиденное потрясло Зяблика: позади него во всю ширину леса темнела гигантская лужа! Из нее вытекало множество тонких извилистых струек, разбегавшихся повсюду. Зяблик не мог поверить своим глазам, ведь только что здесь было сухо! Откуда взялось вдруг столько воды, если дождь так и не начался, не считая висящей в воздухе мелкой мороси? К тому же вода продолжала прибывать прямо на глазах, наступая на лес широким фронтом. «Наводнение?» – паническая мысль заставила быстро принимать решение. «Деньги деньгами, а шкура дороже», – подумал Зяблик и, поднатужившись, загнал телегу в заросли осинника. Там он, как мог, прикрыл колокол прошлогодними листьями, отдирая от земли крупные слежавшиеся пласты. Затем вытянул из-под куртки серый шерстяной шарф с красными полосками и обвязал его вокруг ствола ближайшей сосны. Скоро он сюда вернется, а сейчас нужно поторапливаться. Кто знает, чем это подтопление закончится. Старики из Кудыкино сказывали, что в былые времена река по весне выходила из берегов и заливала избы под самую крышу. «Теперь-то вряд ли, ведь и реки никакой нет, ушла куда-то, – пытался успокоить себя Зяблик и тут же сам себе возразил: – Но ведь была же? Значит, может снова вернуться!»
Между лесом и селом темнел горб Кудыкиной горы. Можно было пойти назад, взобраться на горный склон и переждать потоп в безопасности, понаблюдать оттуда за подъемом воды. Только вот уже рассвело, и там его могли заметить односельчане. Как только минует угроза наводнения, придется всем объяснять, что случилось с Гномом и Звонарем, почему звонница сломана, а колокол исчез. Поэтому Зяблик отмел этот вариант и решил идти к соседнему селу. Бросив прощальный взгляд на припрятанный в кустах колокол, он свернул к опушке леса, но, едва вышел на открытое место, почувствовал, как земля уходит у него из-под ног в буквальном смысле: течение воды здесь было намного сильнее, чем в лесу, где потоку препятствовали стволы деревьев и заросли кустарника. Зяблик пошатнулся, с трудом удержав равновесие, и огляделся. Вначале показалось, что прямо на земле распростерлось небо, кишащее вертлявыми тучами: похожие на клубки рассерженных змей, они стремительно ползли к нему, поблескивая влажными извивающимися телами. Лишь в следующий миг Зяблик осознал, что на самом деле это вода – везде, везде вода! – и небо отражается в ней. Окружающая картина была настолько нереальной, что легче было предположить, будто это какой-то галлюциногенный приступ, чем поверить собственным глазам. Зяблик перевел взгляд на свои ноги: вода совсем чуть-чуть не доходила до края его резиновых сапог, а те были почти до колен. Стоять на месте было трудно: течение все настойчивее пыталось увлечь его за собой. Пришлось повиноваться и пойти туда, куда толкала его разгулявшаяся стихия. Вскоре сапоги наполнились водой, брюки потяжелели, пропитавшись влагой, а пальцы ног начало ломить от холода. Идти было все труднее, и Зяблик очень боялся упасть. Уровень воды был не слишком высок, и вряд ли он поднимется настолько, чтобы скрыть взрослого человека с головой, но Зяблик не боялся утонуть. Его терзал другой страх: в какой-то момент он начал подозревать, что внутри потока воды перемещается что-то живое и многочисленное – такое же подвижное, как змеевидные тучи, скользящие по небу. Может быть, от пережитых волнений у Зяблика разыгралось воображение, но иногда ему казалось, что вся вода вокруг него кишит змеями, и он как будто даже чувствовал, как они обвивают его ноги, сжимают их упругими телами, скрученными в плотные кольца. Конечно, такие ощущения могли возникнуть из-за холода, ведь вода была почти ледяной, но все же… Почему тогда, вместо того чтобы потерять чувствительность, он явственно ощущает, как что-то противно копошится прямо у него в сапогах и даже… под брюками? Что-то проникло под ткань и ползет вверх по голени – ужасно склизкое, длинное… Зяблик остановился и, рискуя упасть под натиском течения, ударил по ноге ладонью в надежде прихлопнуть ползучего гада, но или тот успел увернуться в последний момент, или все-таки это была игра воображения. Казалось, неуловимое существо переместилось, но Зяблик и там не смог его поймать, хотя, вроде бы, успел заметить, как нечто, похожее на маленькую змейку, юркнуло по брюкам вниз и скрылось под голенищем.
Всматриваясь в темную щель между брюками и резиновым краем сапог, боковым зрением Зяблик уловил движение рядом с собой, в воде. Вглядевшись в глубину, он широко распахнул глаза, цепенея от ужаса: вокруг него плавали темные пятна сбившихся в стаи водяных гадов – то ли мелких змей, то ли крупных черных червей; разглядеть эти кишащие клубки было трудно, но только теперь Зяблик понял, что это не отражение туч. Он опустил руку в воду, собираясь схватить несколько особей, чтобы рассмотреть их поближе, но внезапно ему стало не до этого: резкая боль пронзила кожу рядом со щиколоткой, будто в нее впилось что-то. Что-то вроде мелких острых зубов.
Зяблик закричал и захлопал себя по ногам, запрыгал на месте, а потом попытался снять сапог, но упал, растянувшись во весь рост, и забил по воде руками, поднимая каскады брызг. Солнечный луч вынырнул из просвета между клубящимися тучами, и крупные капли воды налились красным: в них отразился блеск медного колокола, спрятанного наспех и потому видневшегося в переплетении голых осиновых ветвей неподалеку. Зяблик заметил этот блик и даже успел удивиться тому, что отошел от тайника совсем немного. Но больше ему не удалось сделать ни шагу, хотя он и пытался встать, взбрыкивая всем телом. Медного цвета брызги метались над ним еще долго, но тучи давно сомкнулись: солнце и колокол были уже ни при чем.
В тот миг, когда над Зябликом осели последние капли, на Кудыкиной горе Звонарь открыл глаза и удивленно уставился в небо, пытаясь понять, куда исчезла крыша его дома. Только спустя несколько секунд он понял, что лежит на голой холодной земле, насквозь промокший. При попытке встать ему не сразу удалось оторвать голову от земли, и пришлось поднимать ее, обхватив руками: шея почему-то не справилась. Тупая боль наполняла все пространство внутри черепа, давила на лоб, виски и затылок, отдавала в зубы. Картина перед глазами изменилась: кроме неба, на ней появилось камышовое поле, залитое водой. Звонарь растерянно моргнул, не понимая, откуда взялось столько воды. Боясь двигать головой, обвел глазами пространство перед собой. В поле зрения попала знакомая конструкция из бревен. «Звонница», – вспомнил он. Только в ней чего-то не хватало. «Колокол! Он исчез!» – вслед за внезапной догадкой нахлынуло тревожное ощущение, будто кроме пропажи колокола произошло что-то еще, страшное и непоправимое, но ничего конкретного на ум не приходило, лишь душа нестерпимо заныла, как по усопшему.
Со стороны Кудыкино донесся протяжный женский крик. Звонарь повернулся на звук и вздрогнул: показалось, все жители села высыпали на улицы. Возле дома Двузубовых яблоку негде было упасть. На таком расстоянии людской гомон напоминал беспокойное пчелиное жужжание. Вдруг крик повторился, и Звонарь заметил женщину в белом, пытавшуюся вырваться из рук нескольких удерживающих ее односельчан. Она билась отчаянно, как пойманная птица, и каким-то чудом все-таки смогла вывернуться. Длинные волосы взметнулись за ее спиной, когда она, расталкивая толпу локтями, стремглав бросилась бежать. И тотчас над селом взвилось многоголосое бабье причитание, однако погони за беглянкой не возникло. Все кричали ей что-то вслед – не угрожающе, не зло, а как будто жалеючи. Женщина, не оборачиваясь, достигла окраины, миновала последние дома и… влетела в воду, подняв фонтан брызг. «Откуда столько воды?» – снова удивился Звонарь, оглядывая местность. Солнце, как по заказу, вышло из-за туч и осветило масштаб бедствия: вода была всюду – залила не только камышовые степи, но и улицы Кудыкино.
Тревожные крики толпы разбудили Щукина, устроившегося на сеновале внутри сарая, где его заперли из-за нападения на старуху Двузубову. Народ вопил снаружи, как при пожаре, но гарью не пахло. Снедаемый любопытством, Щукин стряхнул с себя слой сена, спрыгнул вниз и охнул от неожиданности: его ноги оказались по колено в воде. Озадаченный и обозленный странным обстоятельством, он прыжками направился к двери – угодить в ледяную воду, да еще спросонья, было до ужаса неприятно. Дверь была по-прежнему заперта, но на этот раз он не собирался мириться с этим обстоятельством: отступил на пару шагов и с разбегу ударил плечом по двери, хоть и жаль было ломать собственное имущество. Хлипкие доски хрустнули, и дверь вывалилась наружу, скосившись набок. От вида залитого водой двора Щукина охватила паника. «Нина! – заорал он диким голосом, делая гигантские прыжки к крыльцу своего дома. – Нина! Колька! У нас потоп, что ли?!» Поднимаясь по ступеням, Щукин порадовался, что при постройке дома решил соорудить подпол повыше – как знал. Может быть, благодаря этому вода и не доберется до порога.
Ни жены, ни детей в доме не оказалось. Промчавшись со скоростью урагана по горнице и спальням, Щукин выбежал обратно на крыльцо и остановился, разглядывая ворчащий людской поток, растянувшийся вдоль забора. В мешанине голосов чаще всего слышались слова: «Затопило» и «Отомстила». Вдруг над головами односельчан вместе с отчаянным воплем «Вон кто виноват!» вытянулась чья-то рука, указывающая прямо на Щукина. И вся толпа начала медленно стекаться к его воротам. Калитка распахнулась, и кудыкинцы с решительным видом повалили во двор. Щукин был до того удивлен происходящим, что даже не подумал отступать – так и стоял, пока его не схватили за грудки и не стянули с крыльца. Только когда его босые ноги вновь погрузились в ледяную воду, он протестующе завопил:
– Что творите-то, а?!
– Что-что… из-за тебя наводнение случилось, вот что! – свирепо выкрикнули откуда-то сбоку.
– Ты ведьму разгневал, вот она и прокляла все наше село!
– Все теперь погибнем!
– Из-за тебя!
– Да с чего это?! – возмущенно воскликнул Щукин. – Скажите толком, чего стряслось-то?!
– А то стряслось! – ответил один из мужиков, удерживавших Щукина. – Нюрка сказала, что бабка ее еще с вечера в болота ушла и не вернулась!
– Ну, а при чем тут я и потоп?
– При том! – люди загалдели хором. – Ясен пень, для чего она к ночи на болота подалась!
– Чтоб нечисть в помощь призвать!
– Всех утопить решила!
– А все ты, душегуб проклятый! Разозлил старую ведьму! Теперь вода стоит под самым порогом, того и гляди хату зальет! Все добро попортит!
– Ничего, просохнет твое добро! – огрызнулся Щукин. – А Дуську за ведьмовские проделки утопить надо в том болоте! Где она, сама-то? С нее почему за потоп не спросите?
– Нет ее, Нюрка всю ночь бегала, везде искала. Все село вдоль, поперек и вокруг обегала – нигде ее нет. Как сквозь землю провалилась! – ответили из толпы.
– Ясное дело, ведьма навела беду и схоронилась где-то! – предположил кто-то.
– Она, поди-ка, невидимой сделалась! – прозвучало совсем фантастическое предположение, и версию тотчас подхватили:
– Точно! Ведьмы такое умеют!
– Да-да, я слыхала, они для этого кошек в котле варят, пока с них все мясо не слезет, а потом их кости на нитку нанизывают навроде бус и на шее носят.
– Что-то слишком просто! – возразили рассказчице. – Тогда бы все могли в невидимках ходить!
– Ну, дак это ж надо еще заклинанья читать, пока кошки варятся! – пояснила женщина, поведавшая о магическом ритуале. – А потом, еще и место правильное для варки выбрать, досужему взгляду недоступное!
– Такое место в подполе у ней, чего ей выбирать! – перебил женщину сутулый старичок, взметнув в воздух корявую тросточку. – Вчерась оттедова вареной кошатиной несло – я мимо шел да сразу учуял!
– Во заливаешь, деда Вася! Во сказочник-то! – расхохоталась другая женщина, и на ее толстых щеках появились глубокие ямочки – верная примета отчаянных хохотушек. – Откуда ж тебе знать, как вареные кошки-то пахнут? Или сам варил, а? Признавайся, может, и ты приколдовываешь втихушку? То-то я смотрю, все с тросточкой, с тросточкой, а нет-нет, да и заскачешь зайцем? Откуда прыть-то берешь?
– Я вот тебе покажу!.. – Старичок не смог договорить, возмущенно задохнувшись, и трость мелко затряслась в его поднятой дрожащей руке.
В толпе послышались смешки и шутки на предмет стариковской прыти, подогретой на самогонке и кошачьем отваре, тревога на лицах сменилась улыбками, но потешался народ недолго: внезапно люди во дворе щукинского дома смолкли, прислушиваясь к встревоженным голосам с улицы:
– Смотрите, Звонарь с горы спускается! А колокол-то не звонил нынче, кажись!
– Дык и нету колокола! Гляньте, звонница пустует! Ну и дела…
– Погодите, дите какое-то в руках у него, что ли?
– Похоже на то… Только вот… Мертвое дите как будто! Или кажется?
– Не кажется, вон лицо-то синее совсем!
– Так не дите это… Это ж Гном, карлик!
– Точно! Помер, что ли? А чего?
– Может, убили?
– Неужто Звонарь его порешил?!
Услышав эти разговоры, люди потеряли к Щукину интерес и устремились к выходу со двора, заинтересованные новыми событиями. Сам Щукин вернулся в сарай за сапогами, которые позабыл надеть, потрясенный обнаруженным подтоплением. Ему тоже не терпелось выйти на улицу и узнать, что происходит, но с босыми ногами это было не только несолидно, но еще и рискованно: от ледяной воды пальцы ног уже потеряли чувствительность, так можно было и напрочь их отморозить. К тому же тревожило отсутствие в толпе жены и детей: куда же они все запропастились? «Найду – всем всыплю! Особенно Нинке, за подлость ее беспредельную! Всю ночь мужика взаперти в сарае продержать – это ж надо! Разве еще бывают такие стервы?!» – С этими мыслями Щукин вышел за ворота и оказался среди плотно столпившихся односельчан, окруживших его соседа, дядю Юру по прозвищу Звонарь. Тот выглядел как-то странно: на бледном лице застыло горестное выражение, а взгляд рассеянно метался из стороны в сторону, не останавливаясь ни на секунду. С его рук свешивалось безжизненное тело знакомого коротышки Гнома, которого Щукин часто видел в компании заядлых выпивох Лаптя, Красавчика и Зяблика.
На Звонаря со всех сторон градом сыпались вопросы:
– Как случилось-то?
– Ты где нашел-то бедолагу?
– Да обскажи хоть в двух словах!
Звонарь молчал, неподвижно замерев в кольце людей.
– Э, да он не в себе! Будто не слышит никого и не видит!
– Мужики, заберите у него покойничка да в родную хату отнесите!
– Гном у Лаптя живет… жил… Надо к нему, наверное.
– Звонарь! Эй, Юрка! Не ты ль его прибил-то, а?! Чего молчишь?!
– Дайте ему водки, что ли! Иль по морде!
– Ты и дай, коль умный такой! Ну как сдачи прилетит?
– Какой сдачи? Он вообще замороженный!
Кто-то осмелился похлопать Звонаря по щекам. Тот моргнул и плавно поднес руки к лицу – Гнома у него уже забрали. Народ испуганно отшатнулся в сторону, но Звонарь не собирался бить в ответ, вместо этого он медленно потрогал свой лоб и поморщился.
– Э, да он сам, вон, раненый! – заметили в толпе.
– Бились они с Гномом, что ли?
– Может, из-за колокола? Видели, что звонница пустая? Чую, в этом все дело! – высказал догадку старичок с тросточкой.
– Эй, Юрий! Колокол твой куда делся? – тут же спросили из толпы.
Звонарь снова моргнул, опустил руки и обвел всех растерянным взглядом. А потом неожиданно спросил, эхом повторяя последний вопрос:
– Колокол-то куда делся?
– Так это ты нам расскажи, куда он делся! – воскликнул старичок, которого недавно обвиняли в колдовских замашках.
– А я не знаю… – Звонарь приподнял брови и, глупо улыбаясь, развел руки в стороны.
– Да не скажет он! Контузия у него, не видите? – высказалась круглолицая женщина с ямочками на щеках. – Лучше фельдшера позовите!
– Да пусть идет домой, на диване отлежится. А лучше – на чердак залезет, а то вода-то у него уже крыльцо закрыла… Смотрите, вода-то прибывает! Поди, уж в избах у всех вода! А-а!
Люди вдруг заметили, что уровень воды заметно вырос, и начали быстро расходиться, спеша к своим домам в надежде спасти какие-то вещи и продукты от порчи. Очень скоро Звонарь и Щукин остались на улице одни. Как только голоса людей поутихли, откуда-то издалека, со стороны болот, донесся протяжный тоскливый вой. Голос походил на женский, и Щукин испуганно подумал о жене и детях: не случилось ли чего дурного с ними – ведь они так и не объявились. Звонарь медленно повернул голову вбок и замер, прислушиваясь.
– Воет… – произнес он невыразительным тоном, как будто речь шла о том, что пошел дождь.
Щукин хотел было бежать в поле на поиски жены, но тут вдруг и она, и старший сын появились в поле зрения, вывернув из-за поворота.
– Нина! Где тебя носит?! – Щукин принял угрожающий вид, уперев руки в бока, словно и не переживал только что за супругу.
Та, увидев его, ускорила шаг. Глаза у нее были испуганные.
– Лешенька пропал! Обыскались кругом, нигде нет! – выкрикнула она на ходу и, споткнувшись, взмахнула руками и схватилась за плечи мужа. Тот машинально придержал ее и почувствовал, что все тело ее трясется, как в лихорадке.
– Его нет, его нигде нет! Нигде нет! – повторяла она, как заведенная.
Щукин тихо выругался, взглянул на стоящего рядом старшего сына Кольку и спросил коротко:
– Как так?!
– Мы под утро проснулись из-за криков с улицы, люди чего-то шумели, – забормотал Колька, весь белый от страха, – похоже, боялся гнева отца. – Мамка пошла посмотреть, что стряслось, и я за ней – не отпускать же одну, мало ли чего… Там Нюрка бегала, орала, что баба Дуся исчезла. А потом вода появилась. Люди из домов повыходили, стали смотреть, что за вода, откуда… Потом Нюрку еще пытались поймать, но она все равно убежала. Когда мы с мамкой домой пришли, Лешки уже не было. Весь дом обсмотрели, а потом пошли на улицу искать. Вокруг села на два раза обошли, звали его, а он не откликается… Ой! – Мальчишка схватился за щеку в том месте, где ее обожгла отцовская оплеуха.
– Не бей! – Нина с умоляющим видом вцепилась в руки мужа. – Это я, я виновата! Дверь не заперла! А он же лунатик у нас, я тебе не говорила – расстраивать не хотела. Почти каждую ночь по дому бродит наш Лешенька! Все к окошку подойдет, смотрит, улыбается, бормочет что-то. Будто видит кого-то во тьме. Вот, знала о том и не уберегла! Убей меня, дуру непутевую!
– Сына пошли искать. Потом убью, – процедил сквозь зубы Щукин и, оттолкнув жену, бросился вдоль по улице к окраине села. Жена побежала следом.
Колька хотел пойти за родителями, но, едва сделав шаг, остановился, услышав слова стоящего истуканом Звонаря:
– Воет… Опять воет!
Из-за околицы по-прежнему доносились горестные заунывные причитания.
– То Нюрка бабку ищет, – кивнул Колька. – Говорят ей, иди домой, а она не слушает, убегает. Мне за ней бегать некогда. У нас Лешка пропал. Не видел Лешку?
Звонарь задумчиво возвел взгляд к небу, помолчал и вдруг выдал невпопад:
– А куда колокол делся?
– Дядь Юр, ну ты что?! Какой колокол?! Тут такое творится… Баб Дуся исчезла, Лешка пропал, да еще наводнение это неизвестно чем кончится! Подумаешь, колокол! Найдется, куда он денется!
– Нет! – Звонарь вдруг отрицательно замотал головой и зажмурился, выдавив из-под век две крошечные слезинки. – Нет! Колокол исчез, а значит, жди беды! В наших местах нельзя без колокольного звона, никак нельзя!
– Дядь Юр, тебе, наверное, отдохнуть надо. Пошли, я тебя в дом отведу. – Колька потянул Звонаря за руку, и тот неожиданно повиновался, как дрессированный зверь.
Вода медленно переливалась через порог, и посреди сеней уже образовалась огромная лужа. Звонарь затормозил перед ней и уставился, как на нечто сверхъестественное, будто не вышел только что из затопленного по самое крыльцо двора.
– Во-он чего… Видишь, начинается! – медленно произнес он, тыча пальцем в направлении лужи.
– Ну ладно, первый раз, что ли, топит! – Колька подтолкнул соседа к входной двери. – Иди, дядь Юр, а то мне бежать надо, братишку разыскивать. Чего переживать-то? Подумаешь, половики намочит! Вот к обеду солнце припечет – вода и отступит. Не к обеду, так к вечеру. Ну, в худшем случае, к утру. А ты, на всякий случай, на чердак полезай, там тебе спокойнее будет.
Монотонный Колькин голос убаюкивал, и Звонарь вдруг понял, что нестерпимо хочет спать. По настоянию мальчишки он поднялся на чердак, не особо раздумывая, зачем. Колька сразу куда-то исчез, но Звонарь решил, что это и к лучшему, потому что сил беседовать у него не было. Вообще ни на что не было сил. Рухнув на старый пыльный сундук, он вдруг подумал, что надо бы закрыть чердачное окошко (в него неприятно задувал холодный ветер с запахом сырой рыбы), но не смог встать и пару минут лежал, обозревая видневшуюся в проеме затопленную камышовую степь. Свинцового цвета вода почти сливалась с небом, отличаясь лишь торчащими повсюду клочками желтых стеблей. «То ли опоздал я, то ли поспешил», – прошептал Звонарь и провалился в беспросветное забытье без сновидений.
Читать бесплатно другие книги:
