Экстрасенс разбушевался Дроздов Анатолий

– А когда будете исцелять? – спросил Хилькевич по завершении обхода.

– Так уже все, – улыбнулся я. – Через три-четыре дня деток выпишут.

– Что – вот так просто? – изумился он. – Посетили, угостили конфетками, и они поправились?

– Не совсем так. Я воздействовал на них дистанционно. Появились у меня такие способности. Сомневаетесь – побеседуйте с заведующей отделением.

Я отвел его к Татьяне Павловне, попросив рассказать гостю, как работаем. Ее это удивило, но Хилькевич предъявил удостоверение, и заведующая смирилась. Сам же я отправился в ординаторскую, где сел пить чай. Хилькевич появился в ней спустя полчаса. Выглядел он пришибленным. Плюхнувшись на стул, уставился на меня.

– Угощайтесь! – я придвинул ему чайник и тарелку с бутербродами.

– Потом! – отмахнулся он. – Михаил Иванович, в это невозможно поверить. Но Татьяна Павловна показала мне медицинские карточки детей, ознакомила со статистикой. Расскажи кто другой, я сказал бы: невероятно! Только факты – вещь упрямая. Это потрясающе! Грандиозно!

Эк, как его пробило.

– Выпейте чайку, Николай Сергеевич! – предложил я. – Очень вкусный.

– Да, конечно! – кивнул он и налил себе в чашку кирпично-красного настоя. Отхлебнул и отставил в сторону.

– Вы сломали мой взгляд на жизнь, Михаил Иванович, – сказал со вздохом. – До сих пор был уверен, что занимаюсь важным и полезным делом. Без трех лет четверть века в КГБ, до полковника дослужился. Удостоен государственных наград. Только все, что делал прежде, не идет в сравнение с вашими заслугами. Даже вот настолько! – он показал ноготь мизинца.

– Успокойтесь, Николай Сергеевич! – поспешил я. – Нечего себя казнить. Мне Господь дал дар, вам его не досталось. Почему так вышло, неизвестно. Потому не стоит убиваться. Лучше присоединяйтесь. Вы согласны поработать вместе?

– Нужно быть дураком, чтобы отказаться, – кивнул он.

– Замечательно, – сказал я. – Только небольшое уточнение. Вы работаете на меня и никого более, включая ваше ведомство. Попытаетесь двурушничать – обижусь.

– Как на Родина? – сощурился он.

– А что с ним? – прикинулся я шлангом.

– По приезде в Москву госпитализирован. Ноги отказали.

– Вы откуда знаете?

– У меня есть знакомые в Москве.

Нет, не зря пригласил…

– Курит слишком много, – пожал я плечами. – Сами видели.

– В кабинет ко мне зашел нормально, – не отстал Хилькевич. – А вот выходил, прихрамывая. Перед этим угрожал вашей семье. Вы же можете воздействовать на людей дистанционно, сами говорили.

Он уставился на меня. Вот дотошный!

– Николай Сергеевич! – поднял я руки. – Не начинайте. Я занимаюсь исцелением, а не порчей. Что до Родина, то не жалко. Так ему и надо.

– Соглашусь, – кивнул он. – Только подозрительно.

– Слыхали анекдот про уклончивый ответ?

– Нет, – заинтересовался он.

– Замполит полка поручает молодому лейтенанту провести политинформацию в роте. По завершении ее интересуется, как прошла. «Все нормально!» – докладывает лейтенант. «Политически незрелые вопросы задавали?» – спрашивает замполит. «Был один». «Какой?» «Почему на пути от социализма к коммунизму людям жрать нечего?» «Как среагировали?» «Дал уклончивый ответ». «Какой?» «Пошел на х*й!»

Он захохотал.

– У меня к вам просьба, Николай Сергеевич. Не задавайте ненужных вопросов, и вы не услышите уклончивых ответов.

– Договорились, – сказал он и протянул мне руку. Я ее пожал. – Думаю, сработаемся. Но прошу учесть: одномоментно из конторы не уволиться. Придется подождать.

– Не критично, – согласился я. – Но вы приняты. Желаете получить аванс?

– Не помешал бы, – кивнул он.

Правильный ответ. Если бы начал мямлить, что не ради денег, я б засомневался.

– Получите у бухгалтера. А пока займитесь структурой службы безопасности. Определите направления работы, составьте штатное расписание, смету, подберите специалистов. Зарплаты им установите, отталкиваясь от своей. Прикиньте размер сумм на оперативные расходы. Распоряжаться ими будете лично, но за результат спрошу.

– Гм! – он удивленно посмотрел на меня. – Такое впечатление, что беседую с коллегой. У вас какое воинское звание, Михаил Иванович?

– Старший лейтенант запаса. Командир взвода связи.

– А задание выдаете, как генерал.

Я улыбнулся. То ли еще будет! Если кто-то полагал, что за пять тысяч рублей в месяц будет околачивать груши, то серьезно ошибся. Спрошу за каждую копейку. Через год-два офицеры КГБ и милиции выстроятся в очередь за такими должностями. Их зарплаты станут нищенскими. Так что пусть старается.

Хилькевич отбыл, я вернулся к деткам. Следовало проконтролировать процесс исцеления – кое-где, возможно, подстегнуть…

Остаток января прошел спокойно – в Москве о нас, кажется, забыли. Никто более не приезжал, не пытался запрячь целителя в оглобли. Знакомые Хилькевича о таком не сообщали – полковник держал меня в курсе. По моему предложению он съездил в Белокаменную и отвез нужным людям денег. Дружба дружбой, а табачок не помешает. Подношение приняли с благодарностью и пообещали: если что, так сразу. Разложение правоохранительных органов в стране набирало силу.

На работе установилось затишье – не стало пациентов. Онкология у детей – не частая болезнь. Если лечить традиционными методами, то долго, я же исцелял рак быстрее, чем его выявляли. Три-четыре дня в клинике – и к родителям. Палаты в детской клинике и НИИ радиационной медицины опустели. Уловив момент, медицинское начальство попыталось припрячь меня к исцелению взрослых. Я встал в позу: ни за что! Ибо не фиг. Только лишь начни – поимеют и высушат. Всех исцелить не удастся, и пойдет грызня за доступ к целителю. Жизнь превратится в ад. Не считайте меня бездушным. Ничего в этом мире не происходит случайно. Получил смертельную болезнь – значит, заслужил. Не виновны лишь дети. И еще я согласился поработать с ликвидаторами аварии на ЧАЭС. Кстати, рак у них не превалировал, доминировало другое. Сердце, легкие, печень, почки… Многие жаловались на боль в суставах. Две недели в НИИ радиационной медицины – и с тяжелыми разобрался. Остальных пусть врачи лечат – им за то зарплату платят. Денег с ликвидаторов я не брал. Они не подозревали даже, что за странный врач в маске приходит их смотреть. Выслушивает жалобы, щупает больные места, а назавтра им становится легче. Вот и пусть не знают.

Деньги поставлял конвейер деток с ДЦП. Взносы их родителей продолжали капать на счет кооператива. Сумма там превысила миллион рублей и приближалась к двум. На фига больше – все равно сгорят. Я подумал, посоветовался с женой и приостановил прием. Граждане СССР имеют право на отдых, целители – не исключение. А то как впрягся с первого дня в этом мире, так и продолжаю пахать. От работы кони дохнут. Хорошо бы съездить с Викой на какой-нибудь курорт. В своем времени рванул бы на Мальдивы или в Таиланд, но, во-первых, не выпустят, во-вторых, там нет еще индустрии отдыха – не создали. Не то бы понырял с аквалангом, половил бы рыбку у рифов…

В этот момент меня и пригласил министр здравоохранения. С Владимиром Сергеевичем у нас сложились если не дружеские, то весьма теплые отношения. Доктор медицинских наук, он прекрасно понимал, что я делаю для больных, и ценил это. Относительно молодой для своей должности – 47 лет, он был восприимчив к новому в медицине и стремился внедрить это в практику. На встречу шел с легким сердцем. Полагал, разговор пойдет о направлениях взаимодействия, но ошибся.

– Немцы приглашают в гости, – сообщил министр. – Их заинтересовал опыт исцеления ДЦП. Выражают желание посмотреть на процесс воочию, потому просят включить в делегацию вас. Что скажете?

– Почему бы не съездить? – улыбнулся я. – С онкологией разобрались, исцеление ДЦП я приостановил. Кто конкретно приглашает?

– Клиника имени Гете во Франкфурте-на-Майне. Очень авторитетное медицинское учреждение. Все за их счет: перелет, проживание в гостинице, командировочные. По их нормам – не по нашим.

Существенное замечание. За советские командировочные будешь сухари в гостинице грызть.

– У меня условие: в делегацию включить мою жену.

– Разумеется! – кивнул министр. – Виктория Петровна возглавляет отделение по лечению детей с ДЦП. Еще предлагаю главного врача Минской областной клиники Терещенко. Итого: я, как глава делегации, вас двое и Семен Яковлевич. Плюс переводчик из МИДа и этот… наблюдатель, – он поморщился. – Нам его, как и переводчика, дадут в Москве. Без него не выпустят.

Это так. Сопровождающий от КГБ – неизбежное зло в таких поездках.

– По рукам, Владимир Сергеевич! – согласился я.

Дело завертелось. Не прошло и недели, как нам выдали заграничные паспорта с разрешительными записями на нужных страницах. Вылет наметили на понедельник 18 февраля. В воскресенье сядем в поезд Минск-Москва (билеты на него уже в кармане), ночь в купе – и здравствуй, Белокаменная! Переезд в Шереметьево, встреча с куратором от КГБ и переводчиком. Раздача билетов на рейс Аэрофлота Москва – Франкфурт – и в путь.

Мы с Викой собирали чемоданы. Жена радовалось, как ребенок: в первый раз за границу. Не в какую-то там Болгарию, а в саму Германию! Капиталистическое государство, несколько месяцев назад включившее в свой состав бывшую ГДР.

…Хилькевич позвонил мне домой в пятницу.

– Не хотите погулять, Михаил Иванович? – предложил. – Погода замечательная. Выходите, буду ждать у подъезда.

За окном шел мокрый снег, и называть это замечательной погодой было странно. Я догадался, что случилось нечто экстраординарное.

– Не хочу тревожить Викторию Петровну, – объяснил полковник, едва мы отошли от дома. – Сами скажете. Вам нельзя ехать в Москву – задержат прямо на вокзале. Обоих. Делегация в Германию – повод выманить вас из Минска. Здесь вас в обиду не дадут – есть указание первого секретаря ЦК. А вот в Москве… – он развел руками.

– Информация точная? – спросил я.

– Более чем, – кивнул он.

– Не отстали, суки! – сплюнул я. – Жаба задушила – валютки захотелось. Ваши предложения, Николай Сергеевич?

– Сообщите министру, что отказываетесь от поездки, скажем, по семейным обстоятельствам. Пусть отправляются без вас. Сами затаитесь. Место, если нужно, подберем.

Мне что – прятаться, как зайцу? Ладно – одному, но с беременной женой?

– Нет, – покачал я головой. – Есть другой план. Но сначала ответьте: вы со мной?

– Я дал слово! – обиделся полковник. – Не хочу, чтоб вы думали плохо о сотрудниках КГБ – среди них много честных и порядочных людей. Только те, кто затеял эту мерзость – подлецы и негодяи. Буду рад поломать им планы.

– Тогда слушайте меня. Я отправляюсь в Москву… – он дернулся, но я жестом попросил его помолчать. – Но не в воскресенье, а в субботу. Буду там на сутки раньше – в этот день меня не ждут. Сможете приобрести два билета на поезд?

– Без вопросов, – кивнул он. – Почему не на самолет?

– Там билеты именные, информация может ускользнуть[4].

– Понял, – сказал полковник, с уважением глянув на меня.

– Мне понадобится квартира в Москве – дня на два-три. В гостинице останавливаться нельзя – их прочешут в первую очередь.

– Найдем, – вновь кивнул он. – Но зачем в столицу? Прямо в пасть льву!

– Слыхали поговорку: «Все дороги ведут в Москву»? Из нее тоже.

– Только не идите к евреям! – попросил он. – Их проверят в первую очередь. В Москве знают о ваших контактах с Лившицем.

– Я не собираюсь в Израиль. А куда отправлюсь, извините, не скажу. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Хорошо! – кивнул полковник. – Но учтите: улететь за границу не удастся. Ваши имена будут в списке невыездных. Арестуют прямо в аэропорту.

– Это вряд ли, – хмыкнул я. – Михаил Мурашко останется в СССР.

Улетят Мигель Родригес и Мария Гомес. Но Хилькевичу это знать незачем.

– Что ж, до завтра, – сказал он. – Загляну к вам днем.

Я вернулся в дом, где рассказал Вике о случившемся. Показал ей аргентинские паспорта.

– Ты можешь остаться, – предложил. – Если нас возьмут в аэропорту, срок отвесят – мама не горюй! По статье «Измена Родине». И рожать придется в тюрьме.

– Собираешься сбежать от меня за границу? – сощурилась жена. – Потому пугаешь? Вот тебе! – показала кукиш. – Летим вместе. Понял?

– Си, корасон! – щелкнул я каблуками.

– Это что значит? – нахмурилась Вика.

– «Да, мое сердце» по-испански.

– Уже и язык выучил, – обличительно сказала она. – На испанок навострился? Не получится! Не позволю!

– Не больно-то и хотелось, – улыбнулся я, обнимая любимую. – Там таких красивых нет. Ты одна во всем мире…

Назавтра полковник привез билеты, да еще какие – в СВ[5]. Наверное, из служебной брони. Я проинструктировал его, как вести себя в мое отсутствие, дал указания бухгалтеру. Тамара восприняла их спокойно: для нее мы с Викой отправлялись в краткосрочную заграничную поездку. Вот и пусть так думает. До вокзала мы доехали на метро, там сели в поезд. Ночь в двухместном купе – и вот он, Белорусский вокзал, столь знакомый мне по прошлой жизни. Сколько раз я приезжал сюда и отправлялся обратно!

На перроне к нам подошел мужчина лет тридцати, невысокий, с неприметным лицом.

– Михаил Иванович? – спросил.

– Да, – кивнул я.

– Я Виктор. Следуйте за мной.

Он отвел нас к площади, на которой возвышался бронзовый Горький с тростью, еще не перемещенный в «Музеон». Потом его вернут. Мы загрузились в такую же неприметную, как и ее хозяин, «копейку». Спустя полчаса она остановилась у «хрущевки» неподалеку от ВДНХ. Спутник помог нам выгрузить чемоданы, после чего отвел в ближний подъезд. На площадке первого этажа открыл извлеченными из кармана ключами дверь с нарисованными на ней двумя двойками.

– Располагайтесь, – сказал, отдавая мне ключи. – Уезжая, бросьте их в почтовый ящик. Постельное белье и посуда в квартире есть. В соседнем доме расположена столовая. Ресторан, если есть желание, найдете сами.

– Спасибо!

Я достал из кармана пачку денег и отсчитал десять сотенных купюр.

– Новые[6], не беспокойтесь, – сказал, вручая их Виктору.

– Я не беспокоюсь, – улыбнулся он, пряча деньги. – Удачи вам!

Наше временное обиталище представляло собой типичную советскую «хрущевку» с советской же мебелью. В комнатах чувствовался нежилой дух. Конспиративная квартира. Ее, как и сопровождающего, сосватал нам Хилькевич. В Москве откликнулись. Почему бы не заработать сотруднику КГБ? Тысяча рублей – его зарплата за два месяца.

– Ожидай меня здесь, – сказал я Вике. – Из квартиры не выходи. Тем более, без документов.

– Ты куда? – забеспокоилась она. – Почему забрал паспорта?

– Куплю билеты на самолет. Жди меня, и я вернусь.

Я подмигнул любимой и отправился. От станции метро «ВДНХ» добрался до «Добрынинской», где вышел и потопал по Большой Ордынке. Несмотря на воскресный день, у посольства Израиля было оживленно: у калитки возле решетчатых ворот толпились люди. Ничего удивительного: у евреев выходной в субботу. Спрашиваете, для чего приперся? У меня валюты ни копейки – верней, ни цента. С чем лететь за границу? Тут же мне должны. Я подошел ближе.

– Почему не пускают? – спросил у немолодого мужчины, стоявшего в стороне.

– Так рано, – пожал он плечами. – В девять начнут.

Я глянул на часы – восемь тридцать. В Москву мы прибыли в семь. Придется подождать.

– Вы документы оформлять? – поинтересовался незнакомый еврей.

– Уже оформил, – покачал я головой. – Кое-что уточнить надо.

– А откуда сами?

– Из Минска.

– Ну, и как там у вас? – заинтересовался мужчина.

Следующие полчаса мы провели за оживленным разговором. Собеседник живо интересовался обстановкой в Белоруссии, рассказывал, почему уехал из Грозного. Вовремя сбежал. По профессии Семен Маркович оказался инженером-нефтяником. Я сообщил, что окончил МВТУ имени Баумана, работал мастером на тракторном заводе. За беседой незаметно прошло время. Наконец, людей стали запускать на территорию посольства. Милиционер у входа проверял документы, но фамилии не записывал. Я предъявил свой внутренний паспорт – специально захватил для такой цели. Заграничный может насторожить. Он открыл книжечку, глянул на фото и мазнул по моему лицу быстрым взглядом.

– Проходите, – сказал, возвращая паспорт.

Я прошел. Во дворе посольства люди выстраивались в очередь к небольшому павильону. Ну да, читал. До восстановления дипломатических отношений израильтянам запрещали работать в здании посольства, вот они и соорудили павильон. Я направился к входу мимо очереди.

– Встаньте вон туда! – остановил меня охранник. Он указал на хвост очереди.

– Мне нужно видеть Якова Казакова, – сказал я. – Сообщите, что приехал Михаил Мурашко из Минска.

– Ждите! – кивнул он и исчез за дверью павильона. Обратно вернулся вместе с Казаковым.

– Здравствуйте! – он пожал мне руку. – Идемте!

Казаков отвел меня в закуток в павильоне.

– Понадобились паспорта? – спросил, когда мы оба сели.

– Нет, – покачал я головой. – Деньги. Помнится, привозили мне тридцать тысяч долларов.

– Вы же отказались, – хмыкнул он. – Я переслал деньги в Израиль, где они ждут вас на банковском счете.

Плохо.

– Тогда сделаем так, – предложил я. – У меня с собой сберегательная книжка на предъявителя. Там пятьдесят тысяч советских рублей. Вам они пригодятся. Поменяю на доллары по любому курсу.

– Незаконными финансовыми операциями не занимаемся, – холодно ответил он. – Извините, но помочь не могу.

– Что ж, – сказал я, вставая. – Прощайте, Яков! Но запомните. Когда вам было трудно, я помог. Денег не просил. Когда проблемы возникли у меня, получил отказ. Я этого не забуду.

– Погодите! – он схватил меня за рукав. – Объясните толком: для чего вам валюта?

– Уезжаю из СССР.

– Почему не хотите израильский паспорт?

– С ним меня арестуют в аэропорту. КГБ известно о моей встрече с вашим шефом в Минске. С вами – тоже.

– Все так плохо? – спросил он.

– Да, – кивнул я.

– Как же вы уедете?

– Есть возможность. Но нужна валюта.

– Подождите меня здесь.

Он встал и вышел. Вернулся через несколько минут.

– Вот, – сказал, выложив на стол тонкую стопку зеленых купюр. – Здесь две тысячи. Все, что могу. Хватит?

– В обрез, – кивнул я и положил рядом с долларами сберегательную книжку. – Это вам.

– Не надо, – покачал он головой.

– Забирайте! – настоял я. – За границей не нужна. Не хотите взамен долларов – будет как залог. Через несколько месяцев вернусь, произведем обратный обмен. Эти доллары, как я понял, ваши личные?

– Да, – кивнул он.

– Благодарю, – я протянул ему руку. Он ее пожал.

– В самом деле, собираетесь вернуться? – спросил на прощание. – Да еще так скоро? А как же КГБ?

– К тому времени им станет не до меня, – улыбнулся я. – До свиданья, Яков!

Из посольства я отправился в центральную кассу Аэрофлота. Там было многолюдно – впрочем, как всегда. К кассам вытянулись длинные очереди. Первым делом пробежал глазами расписание. Самолет во Франкфурт вылетает сегодня в 18.20. А вот как с билетами? Заняв очередь к кассе, я отправился к справочной.

– Есть билеты до Франкфурта на сегодня? – спросил женщину в форме Аэрофлота.

– Только за валюту иностранцам, – сообщила она, заглянув в свою машинку. – За рубли кончились. Это рейс Люфтганзы.

– Жаль, – вздохнул я и отошел. Выйдя из помещения касс, покурил в сторонке, а затем, приняв независимый вид, вошел снова. От дверей сходу направился к валютной кассе – там очереди не наблюдалось.

– Гуд дей, мисс! – сказал девушке в окошке. – Тикетс ту Франкфурт тудей.

Я протянул ей аргентинские паспорта. Она взяла, пролистнула и отложила.

– Онли фест класс, – сообщила. – Вуд ю лайк ит?

– Вел, – кивнул я.

– Файф хандред твенти сикс долларс, – сообщила кассирша.

Твою мать! Больше четверти валютного запаса. За рубли дешевле. По курсу Госбанка пересчитали. А куда деваться? Я отсчитал шесть бумажек с портретом Франклина. Она взяла, распечатала билеты и вместе со сдачей вложила в паспорта.

– Хэв э найс трип! – пожелала, протянув их мне.

«Счастливо оставаться!» – едва не ответил я, но вовремя сдержался. Забрал документы и отошел от кассы.

Почему я решил лететь во Франкфурт, а не Буэнос-Айрес? В Аргентине меня никто не ждет. Я не знаю испанского языка. Если уж намылился скрыться за границей, то нужно позаботиться о куске хлеба. Клиника имени Гете – это шанс. Теперь главное – показать немцам, что умею.

Вика встретила меня поцелуями – волновалась. Успокоил, как мог, показал билеты. Мы сели за стол – ожидая меня, Вика не притронулась к еде. Пили чай, заедали бутербродами с колбасой. Что осталось, сунули в холодильник – с собой брать нельзя. Может вызвать подозрения: мы ведь иностранцы. Это у советских граждан, улетающих за границу, чемоданы забиты едой. Перед тем, как выйти из квартиры, я внимательно осмотрел Вику и себя в зеркале. Одеты по последней заграничной моде. Я в дубленке, Вика – в шубке. Оба в меховых шапках иностранного образца. Шили на заказ в ателье. На мне кепи из овчины, у жены – шляпка-котелок из норки с коротким козырьком. Под дубленкой у меня импортный пуловер и джинсы, на Вике – шерстяная юбка в клетку, кофточка и сапожки. За иностранцев сойдем.

– В аэропорту по-русски не говорить, – предупредил жену. – Станут обращаться, отвечай: «Но компрендо».

– Но компрендо, – повторила она. – Что это означает?

– «Я не понимаю» по-испански…

Заперев квартиру и бросив ключи в почтовый ящик, мы вышли к улице, где поймали «бомбилу» на «Жигулях». Услыхав про Шереметьево-2 и оценив наш вид, он заломил 500 рублей. Сторговались на трехстах. Деньги у меня были, но согласиться сразу – вызвать подозрение. По пути мы молчали, будто переживая расставание с такой суммой. «Бомбила» выгрузил нас возле терминала и, получив деньги, укатил. Я взял чемоданы, и мы вошли через приветливо распахнувшиеся автоматические двери в здание аэропорта.

Регистрацию на рейс еще не объявляли, мы нашли свободные места в зале ожидания. Вновь сидели молча. Вика сжимала в своей ладошке мою руку, и со стороны мы, наверное, походили на влюбленных. Проходившие мимо люди бросали на нас взгляды и улыбались. Наконец, объявили нужный рейс. Подхватив чемоданы, мы направились к стойке.

Я опасался, что со мной заговорят по-испански, но обошлось. Борт в Германию все же – Москва – Берлин – Франкфурт. Не в Буэнос-Айрес. С сотрудницей у стойки я общался на английском. Мы сдали чемоданы в багаж и отправились на паспортный контроль. Это было главным испытанием, я старался выглядеть беспечно, что получалось с трудом. Пограничник в будочке-пенале полистал мой паспорт.

– Говорите по-английски? – спросил на языке Шекспира.

– Йес, мистер, – кивнул я.

– Почему в паспорте нет советской визы и отметки о прибытии в СССР?

– Это грустная история, мистер офицер, – вздохнул я. – В Аргентине нас убеждали, что в Советском Союзе нет преступности. И что же? В первую же неделю в Москве нас с женой обокрали в метро. У меня вытащили бумажник, ей сделали дыру в сумочке. Деньги, паспорта – все забрали, – я экспрессивно замахал руками. – Новые паспорта нам выдали в посольстве Аргентины, там должна быть отметка.

– Меньше ворон нужно было ловить, – буркнул он по-русски и спросил на английском: – Чем вы занимались в СССР?

– Мы с женой врачи, проходили стажировку в вашей клинике. Скли-фо-сов-ски, – выговорил я по слогам.

– Понял, – кивнул он и шлепнул штамп на страницу паспорта.

– У жены будет такой же, – сказал я, указав на стоявшую позади Вику. – Она не говорит по-английски. Не мучьте ее вопросами – жена плохо себя чувствует. Пятый месяц беременности.

– Донт ворри[7], – сказал он и протянул мне паспорт.

Вика получила штамп быстро. Дальше был таможенный контроль. Я предъявил доллары, таможенник их пересчитал и вернул, сделав отметку в декларации.

– Русские рубли? – спросил на корявом английском.

Я хлопнул себя по лбу и извлек из кармана несколько смятых купюр.

– За границу вывозить нельзя, – сказал он.

– Айн момент! – попросил я. Оглянувшись, обнаружил неподалеку ряд стульев, подошел и выложил деньги на сиденье. – Ай хэв ноу рублс, – объявил, вернувшись к таможеннику.

– Проходите! – улыбнулся он, протянув мне декларацию.

Я отошел в сторонку, подождал Вику. Денег у нее не было, и таможенник пропустил жену без вопросов. Выглядела любимая неважно: бледное лицо, неуверенная походка. Прохождение границы далось ей нелегко. Хорошо, что перед этим я велел жене расстегнуть шубку. Выпирающий живот стал заметен, потому и не захотели придираться. Будь иначе, непременно насторожились бы. У пограничников взгляд наметанный.

– Чуть не сказала пограничнику: «Но компрендо», – шепнула Вика, взяв меня под руку. – Он спросил: «Мисс Гомес?» Спохватилась в последний момент и ответила: «Йес!»

Меня тоже потряхивало. Я взял Вику за руку и отвел в валютный бар. Наплевав на цены, заказал ей бокал вина, а себе – армянский коньяк. Выпили, я выкурил сигарету. Здесь пока еще можно курить – как в аэропортах, так и в самолетах.

Объявили посадку. Пассажиры первого класса шли на нее первыми. Мы предъявили билеты стюардессе и вошли в «Боинг». Вторая бортпроводница проводила нас к местам в начале салона, помогла Вике снять шубку. Я стащил с себя дубленку, после чего мы заняли удобные сиденья перед столиком. Стали ждать. Обернувшись, я смотрел, как салон заполняется пассажирами. Побыстрей бы! Время тянулось медленно. Наконец, все расселись, и по громкой связи прозвучало приветствие командира корабля. Зашумели двигатели, самолет стал выруливать на взлетную полосу. Разгон, и земля ушла вниз.

– Все позади? – шепнула Вика мне на ухо.

– Да, любимая, – ответил я громко. – Можешь говорить по-русски, не стесняясь. Границу мы пересекли, это немецкий самолет – территория иностранного государства. Нам ничего не грозит.

Я ошибся…

Это случилось спустя час. По салону внезапно забегали стюардессы. Они что-то спрашивали у пассажиров. Я различил слово «доктор».

– Подожди меня! – сказал Вике и отправился на шум. Подойдя ближе, разглядел неприятную картину. В кресле, скрючившись и прижав руки к животу, сидел мужчина лет сорока. Бледное лицо, капли пота на лбу. Он стонал. Вокруг бестолково суетились стюардессы. Над мужчиной склонился подошедший пассажир лет шестидесяти. Я увидел розовую лысину в обрамлении коротко остриженных седых волос. Старик что-то спросил у больного по-немецки, выслушал ответ и покачал головой.

– Приступ язвенной болезни, возможно прободение, – объявил, распрямляясь. – Нужно возвращаться в Москву. Ему, – он указал на больного, – потребуется операция.

Этого только не хватало! Бэк ин юэсэса[8]?

– Погодите! – я оттер стюардесс от кресла и склонился над больным. – Сейчас все пройдет.

Я положил руку на живот мужчины поверх его ладоней. Еще подходя, рассмотрел проблему. Точно язва, да еще большая. Только прободения нет. Небольшой посыл, и изъязвленная стенка желудка стала зарастать. Восстановить слизистую… Вот теперь все. Пациент убрал руки с живота и изумленно посмотрел на меня.

– Не болит, – сказал по-немецки.

– И не будет, – улыбнулся я. – Язвы больше нет. Только впредь следите за желудком, посещайте врача. Нельзя столь беспечно относиться к здоровью.

– Не говорите чепухи! – возмутился стоявший рядом лысый старикан. – Невозможно зарастить язву наложением руки. Я доктор медицинских наук, профессор, четверть века служу в клинике «Шарите» в Берлине.

Ага, той самой, где лечили Навального. А еще Ющенко. У обоих обнаружили с-с-страшное отравление. На молекулах яда была надпись: «От Петрова и Боширова с любовью». На английском…

– Это невозможно! – заключил профессор.

– А спросите у него, – предложил я, указав на излеченного пациента. – Нет причины возвращаться, – объявил стюардессам. – Летим дальше.

Они заулыбались. Старикан, что-то сердито ворча, стал обследовать бывшего больного, я вернулся к жене. Рассказал ей о случившемся. Тем временем стюардессы стали разносить ужин. Водрузив на наш стол подносы с едой, поставили бокалы и бутылку шампанского в ведерке со льдом. А еще – бутылку армянского коньяка. Ни фига себе, кормят в первом классе!

– Это от капитана корабля, – приземлила меня стюардесса. – За то, что помогли больному пассажиру.

А еще «боингу» не пришлось возвращаться. Это дополнительные расходы. Немцы считать деньги умеют.