Не будите спящую принцессу Резанова Наталья

И он прибыл.

Я не присутствовала при его встрече с отцами города, однако некоторые сведения сообщил мне Пулькер за рюмкой вишневки в «Ушастой козе». Он рассказал, что дознаватель приехал не один, а в сопровождении трех полицейских приставов. Фамилия дознавателя была ван Штанген, а спутники его звались Вайн, Вайб и Гезанг. Всем им определили казенную квартиру при ратуше.

Еще Пулькер рассказал, будто первое, что пожелал сделать ван Штанген — это осмотреть тело жертвы. Поскольку сыновья покойного так и не приехали, похороны были отложены, и останки Шнауцера так и хранились на леднике в подвале лечебницы.

Действия были правильные. Но почему ни Вассерсуп, ни ван Штанген не позвали меня? Уж Вассерсуп знал, что я в обморок не грохнусь. И не тело мне нужно было видеть, я достаточно насмотрелась на него на месте преступления. Но мне любопытно было бы выслушать мнение столичного специалиста. Или городские власти всерьез вознамерились отстранить меня от дела?

Раз так, я решила к ван Штангену не ходить. Не то чтоб я обиделась. Но иногда выжидание оказывается наилучшей тактикой.

И она себя оправдала.

Ван Штанген сам пришел ко мне.

Это тоже был правильный человек. По крайней мере, внешне. Правильный костюм тонкого сукна, не кричащий, но и не старомодный. Правильные черты лица: широкий лоб, четкие брови, тяжелый подбородок. Только нос подкачал, прямо скажем, мелковат он был в сравнении с прочим — крупным и мужественным (я продолжаю про лицо, не подумайте дурного). Но не мне, с переломанным шнобелем, критиковать чьи-либо носы.

Он появился в моей конторе без стука, благо дверь была не заперта. И без приветствия.

— И что это за слово такое «КОП»? — спросил он.

Данное слово было написано на вывеске, украшавшей входную дверь.

— Название моей конторы. — Уточнять, что сие сокращение означает «кругом одни принцессы» и служит напоминанием о моих прежних приключениях, я не стала.

— Коп, милица... что за варварская терминология.

— Милиса, — поправила я. — А точнее — милитисса.

— Неважно.

Заметно было, что ему это и впрямь неважно.

— Я тут на днях еще один термин выдумала для местного употребления. «Шерриф». От слова «шерри».

Шутки он не поддержал. Следовательно, пора было переходить к официальной части.

— Господин ван Штанген, если не ошибаюсь?

Он кивнул.

— Не любезный вы человек, сударь.

— А вам, коль занялись неподходящим для женщины ремеслом, и не следует ожидать, что с вами будут любезны.

Если он рассчитывал, что я оскорблюсь, то напрасно. Слыхивала я в свой адрес такое, в сравнении с которым это было лепетаньем майского ветерка. Но, возможно, ван Штангену и это было неважно.

— Состояние дел с охраной правопорядка в Киндергартене, — продолжал он, — запущено до немыслимой степени. Немудрено, что здесь происходят чудовищные преступления. Вместо того, чтоб заниматься созданием городской стражи, бургомистр нанимает какую-то подозрительную женщину...

— Отчего же подозрительную? Я представила документы.

— Видел я эти документы. Они весьма сомнительны с любой точки зрения. И только безграмотные провинциальные чинуши могли решить, что они дают вам какие-то полномочия на охрану правопорядка как в этом городе, так и в любом другом.

«Вот так, сударь мой Вассерсуп. Нужен был тебе столичный дознаватель, не хотел ты довольствоваться моей помощью, получи теперь заслуженную благодарность, безграмотный чинуша».

— Что же до вашей так называемой связи с орденом гидрантов, — мэтр ван Штанген последовательно гнул свою линию, — то должен вам сообщить, что орден Гидры Имперской не имеет в Великом герцогстве Букиведенском своих крепостей, приоратов и капитанств, а следовательно, всякие действия от его имени на территории герцогства не имеют законной силы. Более того, у меня есть сведения, что орден в последнее время лишился милости его императорского величества, и не исключено, что сборище сомнительных авантюристов, транжирящих средства из императорской казны на неизвестные цели, будет распущено.

«Вот так, благородный граф Бан из Динас-Атаса и подчиненные ему гидранты. Нужно было вам становиться спасителями цивилизации от сил Тьмы, стражами Запада и прочими хранителями устоев — получайте теперь заслуженную благодарность, сомнительные авантюристы и растратчики».

— Я говорю вам это, милитисса Этелинда (в его произношении мое прозвище прозвучало как «вошь особо мелкая»), для того, чтоб вы уяснили — у меня есть все основания для того, чтобы подвергнуть вас аресту. Но я от этого пока воздержусь. Я даже готов допустить, что вы вмешались в дела, находящиеся не в вашей компетенции и присвоили властные полномочия, руководствуясь исключительно добрыми побуждениями. Но в сложившейся ситуации с попустительством пора заканчивать. Я пришел, дабы предостеречь вас от дальнейшего вмешательства в ход следствия. Дело взято под контроль самим генеральным прокурором Бюстье-Корсетом, и заниматься им должен человек опытный, а не всяческие... как это вы изволили выразиться... копы, милисы и шеррифы, не видящие дальше кончика своего носа.

«Вот так, Тесса-Присси-Конни-Этель. Мотайся себе по всей Ойойкумене, подымайся в небеса на коврах-самолетах и драконах, спускайся в преисподнюю Того-еще-Света, а потом всякий фендрик из богами забытого Букиведена будет пенять тебе за узость кругозора».

Хотя обижаться не стоило — уж на что-что, а на благодарность я никогда не претендовала. Тем более от ван Штангена, который лично мне ничем не был обязан. Вдобавок, мой нос, даже сломанный, все равно был длиннее, чем у него. Так что ван Штангену следовало быть осторожнее с фразеологическими оборотами.

— И вот еще что, — голос ван Штангена был сух и ровен, как оркостанская степь. Без сомнения, он отлично умел вести допросы. — Если вам, несмотря на все вышесказанное, вздумается проверить алиби сыновей покойного, не тратьте времени зря. Я это уже сделал. Секунд-майор Блок Шнауцер вместе со своим полком находится в походе, согласно союзническому договору Великого герцогства Букиведен с Заморской Олигархией. Еще весной полк покинул пределы континента и ныне сражается на Заштатном Западе. А смиренный брат Стен Шнауцер, шесть лет назад вступивший в монастырь отшельников-шептунов, с тех пор находится по обету в строгом затворе.

— Значит, они и не рассчитывали на наследство, — в задумчивости проговорила я.

Ван Штанген одарил меня пронзительным взором, словно бы стремясь прочесть по моему лицу, откуда мне известно, что старик Шнауцер наследства сыновей лишил. Но от вопросов воздержался.

— Так что у них не было ни возможности, ни мотива совершить это преступление.

— Ни сил, если они оба соответствуют нормальным человеческим кондициям. Учитывая способ, коим было совершено убийство.

— А вот об этом предоставьте судить мне! — пресек ван Штанген мои рассуждения. — Да, останки выглядят так, будто голову убитого оторвали. Но, возможно, кто-то специально позаботился о том, чтоб они так выглядели. Техника свершения преступлений шагнула в наши дни очень далеко. Поэтому вновь повторяю — не мешайте следствию. Это к вящей пользе и вашей собственной безопасности.

— Премного благодарно за заботу, господин ван Штанген.

— Я слышу в ваших словах иронию. Напрасно. Советую не пересекаться со мной и моими сотрудниками.

— Но удовлетворять обычное женское любопытство, расспрашивая о том, что происходит, вы ведь не можете мне запретить?

— Да, с женской привычкой повсюду совать свой нос не справилась бы и рота полицейских приставов. А в моем распоряжении их всего трое.

«Что у него за манера — повсюду приплетать носы?»

— Кстати, я их что-то не вижу. Они ожидают вас на улице?

— Мои подчиненные не тратят времени на пустопорожнее болтание по улицам. Может, в Киндергартене на это смотрят проще, но приставы прибыли из столицы и действуют строго в соответствии с приказом начальника. Сейчас, например, они препровождают в тюрьму некоего Сая Штюккера.

Ван Штанген повернулся, чтобы уйти.

— Постойте! — окликнула я его. — Вы считаете, что между происшествием на празднике стрелков и убийством Шнауцера есть связь?

— Это же очевидно.

С этими словами ван Штанген покинул мою контору. Не прощаясь. Так же, как не поздоровался в начале визита.

Итак, милостивые государи и государыни, что мы имеем?

А имеем мы классическую ситуацию. Конфликт официального служителя закона и частного сыщика. И, главное, возразить-то особо нечего. Наверняка опыта в расследовании преступлений у ван Штангена побольше, чем у меня. Я ведь трудилась в охране, а не в сыске.

И выводы наши покуда совпадали. Правда, я не была уверена, что, говоря о «технике преступления» мэтр имеет в виду то же, что и я. Зато была уверена, что между двумя убийствами есть нечто общее. Вот только что?

Ну, предположим.

Оба убийства (а в том, что смерть портного Броско не есть несчастный случай, я была убеждена с самого начала) выглядят как-то нарочито нелепо. Неестественно. Если только насильственная смерть вообще бывает естественной. И еще. Никто от этих убийств ничего не выиграл. То есть брат Броско получил возмещение от Штюккера, а экономка должна унаследовать какие-то деньги по завещанию Шнауцера. Но вряд ли эти суммы достаточно велики, чтоб из-за них учинять душегубство.

Однако этого недостаточно, чтобы строить версию. И вообще, в своих странствиях приходилось мне видеть, как убивали вообще за пригоршню медяков... Ладно, пусть сапожником занимается команда столичных следователей, мне есть о чем подумать помимо того. Например, о том, как убийца проник в дом мануфактур-советника.

Обе входные двери, согласно показаниям Гунны Остгот, были заперты. Ключи имелись только у нее и у хозяина. Разумеется, в доме имелись еще и окна. Но это были глухие окна, они не открывались. Правда, в верхней их части и на втором этаже были полукруглые фортки. Они-то как раз открывались для проветривания, но уж очень невелики были по размеру. Трудно представить, чтоб кто-то сумел в них протиснуться.

Тут возникают две версии.

1. Как я уже предполагала, кто-то сумел сделать копии с ключей от дома, элементарно отпер дверь, убил Шнауцера, а уходя, запер дверь снова.

2. У убийцы был сообщник, человек мелкий и ловкий. Он проник в форточку, открыл дверь изнутри, впустил убийцу, далее см. пункт 1.

Трудность была еще в том, что по дому, перед тем, как я туда попала, пробежалась толпа народу, и никаких следов я не нашла. Может, у ван Штангена это лучше получится. А нет — нечего похваляться своим профессионализмом.

«Пойти, что ли, посмотреть снаружи — вдруг я что-либо пропустила? Ведь это чистопородное любопытство, а любопытствовать ван Штанген мне не запретил. Он запретил мне лишь пересекаться с ним и его свитой. Ну так я и не собираюсь с ним пересекаться. Пусть ван Штанген идет своим путем, а я пойду своим. И посмотрим, столкнемся ли мы лбами в конечной точке».

Мне повезло. То есть вначале я думала, что мне не повезло. Свернув на улицу Сдобного Теста у кондитерской «Сюрприз Киндера», я увидела, что возле Дома покойного Шнауцера маячат две женских фигуры. По ближайшему рассмотрению, одна из них оказалась Гунной Остгот, а вторая — соседкой, госпожой Мюсли. Весьма добропорядочной дамой. Впрочем, как и все здешние дамы. Для разнообразия, сегодня рыдала и ломала руки она, а не экономка. В Киндергартене обращать внимание на подобные проявления чувств считается дурным тоном и непростительным вмешательством в личную жизнь. Поэтому я лишь вежливо поздоровалась и спросила Гунну Остгот, разрешено ли ей вернуться в дом.

— О, да, — ответила она. — Столичный господин снял печати, все там посмотрел и сказал, что я могу вернуться в свою комнату. Я уже убралась, как могла. Таков мой долг по отношению к покойному господину. Но я не знаю, буду ли я там жить. Разумеется, после окончания следствия я уеду... но и сейчас там так страшно! Вот посмотрите на госпожу Мюсли — она сама не своя, хоть и не живет в этом доме!

Помянутая соседка вновь задрожала и всхлипнула.

— В чем дело, сударыня? — осведомилась я. — Разве вы тоже видели место убийства?

— Хуже, милиса, гораздо хуже...

— Что может быть хуже?

Госпожа Мюсли прикусила дрожащую губу.

— А вы расскажите милисе, — посоветовала ей экономка. И направилась в дом, внушавший ей такой ужас. Должно быть, сетования соседки ее изрядно притомили.

Госпожа Мюсли огляделась по сторонам, а потом свистящим шепотом произнесла:

— Хуже то, что я видела демона, прилетевшего за душой мануфактур-советника!

— Демона? — усомнилась я. — В Киндергартене?

— Вы тоже мне не верите! Вот и дорогой Гансхен-Фрицхен говорит, что я сошла с ума, потому что у нас ничего такого не бывает!

— Отчего же, верю... Хотя это действительно не характерно для данной местности... Вот что, госпожа Мюсли. Не стоит торчать посреди улицы. Давайте пройдемте в кондитерскую, чайку попьем, вы успокоитесь и все мне поведаете.

В «Сюрпризе Киндера» в этот час не было посетителей, а верней, посетительниц, поскольку посещали это заведение в основном дамы. Мы заказали чаю с ватрушками и, конечно же, вишневого варенья и уселись за стол. Когда моя спутница, испив чаю, несколько успокоилась, я вернулась к заданной теме.

— Скажите, а когда это было?

— Вечером... накануне возвращения дорогой Гунны.

«И в предполагаемое время убийства, — добавила про себя я. — Или около того».

— Мне очень стыдно признаться, что я выходила на улицу в позднее время... порядочной даме такого не пристало... Но как только стемнело, мы зажгли фонарь перед входной дверью, как требует городской совет... а потом оказалось, что нужно прикрутить фитилек, потому что он коптил... а у моего дорогого супруга так скрутило спину, что он не мог разогнуться, и было уже слишком поздно, чтобы звать доктора Обструкция... а прислугу я уже отпустила... и вот, я взяла щипцы, вышла на улицу, открыла щиток фонаря... а тут он... оно... она... летит! К дому советника.

— На чем-нибудь летит, или сам по себе? — уточнила я.

— Сам... сама по себе... медленно так, будто плывет по ветру... а ветер был слабый.

Это было странно. По моему личному опыту, демоны передвигались довольно быстро. На всякий случай я еще спросила:

— Высоко летел?

— Высоко... чуть пониже крыши...

«И как раз на уровне второго этажа. То бишь форточек».

— Госпожа Мюсли, я не сомневаюсь, что вы видели сверхъестественное явление. Но вы уверены, что это был именно демон?

— Не уверена, — всхлипнула она. — Я не знаю, на кого похожи демоны. Может, это было привидение. Я точно помню, что оно просвечивало насквозь.

А это был отнюдь не показатель. Встречала я таких призраков, которые вовсе не просвечивали, и в темноте вполне могли сойти за живых.

— И что же было дальше?

— Не знаю. Я испугалась и убежала в дом... я ведь не знала, что господина Шнауцера убьют... Я рассказала Гансхену-Фрицхену, а он выбранил меня за глупость. И он прав... ведь в Киндергартене нет ни демонов, ни привидений.

«Теперь, наверное, уже есть», — подумала я.

— А как выглядел этот ваш демон... или привидение?

Она всплеснула руками.

— Вот это и есть самое ужасное! Он... оно выглядело как маленькая девочка!

— Какая девочка? — озадачилась я.

— Самая обычная. В чепчике, в простом платье, в полосатом передничке...

Это было что-то новое в демонической практике. Впрочем, мой опыт общения с демонами был невелик.

— И вот еще что, госпожа Мюсли. Вы рассказали о том, что видели, господину ван Штангену или кому-либо из его приставов?

— Ни в коем случае! Гансхен-Фрицхен запретил мне это! Он сказал: «Мало ли что тебе примерещилось — ни слова о том столичному дознавателю! Он живо поймет, что ты рехнулась, и отправит тебя в Букиведен, в лечебницу святой Шизгары, и ты опозоришь всю нашу семью!» И я не знаю, что мне делать... вдруг я и в самом деле помешанная? И меня ждет дом святой Шизгары... а там, говорят, помешанных сажают на цепь, и бреют им головы, и бьют палками, а это так страшно!

Я в растерянности смотрела, как она рыдает. Не к доктору же ее вести, на доктора Обструкция надежда плоха. Хотя, кроме медицины, есть еще один традиционный способ...

— Но священнику муж ваш ничего не запретил рассказывать?

Она закивала.

— Вот и хорошо. Сходите в храм, помолитесь присноблаженному Фогелю, поставьте свечку... и вам станет легче.

Лично я никогда не практиковала подобные методы психотерапии, но от других слышала, что это помогает. Поскольку госпожа Мюсли не возражала, я подхватила ее за пухлый локоть, вывела из кондитерской и повлекла по направлению к храму.

«Сдам ее на руки отцу Суперстаару, а он сумеет утешить страдалицу».

Отец Суперстаар был занят. Он руководил детским хором, выпевавшим какой-то гимн. В Киндергартене никаких нововведений по части религиозных песнопений не признавали, и ничего подобного благочестивой песенке «Приоресса по имени Анна», достававшей меня по всей империи, здесь нельзя было услышать. Исполнялись хоралы, восходящие едва ли не к Перворимской империи, вроде того, что звенел сейчас под сводами церкви святого Фогеля.

Я с удовольствием слушала величественный старинный напев, в отличие от госпожи Мюсли, которая сразу проследовала к образу Трудного Детства и пала перед ним на колени.

Ректор, отпустив детей на перерыв, подошел ко мне.

— Добрый день, сударыня. А мы тут репетируем...

— Готовитесь к состязанию церковных хоров?

— Нет, к похоронам. Господин бургомистр дал понять, что вскоре по прибытии столичного дознавателя скорбные останки несчастного нашего согражданина будут преданы земле...

— А хор будет петь.

— Вот именно! Все будет устроено по первому разряду! Ведь господин Шнауцер был одним из наиболее уважаемых наших прихожан.

«И какая-то часть его состояния, скорее всего, по завещанию отойдет этому приходу, — подумала я. При том, что не хотелось бы вносить отца Суперстаара в список предполагаемых убийц. — Священник-убийца — это дурной тон. Хотя, быть может, я и не права...»

— Но я вижу, что одна из моих прихожанок нуждается в пасторском ободрении, — прервал Суперстаар мои размышления. — Пойду, поговорю с ней.

«Что ж, для этого я сюда госпожу Мюсли и привела. Но и у меня найдется здесь занятие. Про Шнауцера я прежде спрашивала у взрослых, а вот что скажут о нем дети?»

Я вышла в церковный двор, и ребята тут же устремились ко мне. Даже в тихом, мирном и добропорядочном Киндергартене мальчишки обожают оружие, а у меня был настоящий меч и настоящий кинжал (по правде говоря, кинжалов, как и ножей, было несколько, но не все они на виду). Обычно родители запрещали детям канючить разрешения подержать оружие, но сейчас родителей поблизости не замечалось, да и ректора тоже.

Выслушав хоровое исполнение просьбы: «Тетенька милиса, а можно подержать меч/кинжал/вон тот маленький ножик», я сказала:

— Разрешу, если вы расскажете мне про Шнауцера... про того дядьку, у кого на похоронах вы должны петь. Знали его?

Знали, знали, еще как, оказывается, они его знали. Мануфактур-советник не часто выходил в свет, но уж если это с ним случалось, не упускал случая пообщаться с подрастающим поколением. И воспоминания у поколения были на редкость схожие. Без всякой признательности к покойному. Основной характеристикой ему служили термины «гад» и «злобный старикашка».

— И в чем его гадство выражалось?

— А все учит-учит, нудит-нудит...

— Того не моги, этого не моги, туда нельзя, сюда нельзя!

— И родителям стучал...

— Ага, а если камнями кидаешься или бегаешь, он тростью по рукам — раз! По ногам — раз!

— А вот с этой цифры поподробнее, пожалуйста...

Как выяснилось, тростью мануфактур-советник учил не всех детей, что попадались на его жизненном пути. Только тех, у кого родители были победнее и не отличались влиянием в киндергартенском обществе. Остальные получали устное взыскание.

— Это правда, милиса, — пропищал поблизости от моего локтя знакомый голос. Принадлежал он Фикхен. — А еще ухи крутил. Бывало, как придет к господину бургомистру, как попадешься ему, так сразу за ухо — цап! И крутит с вывертом, и шипит: «Будешь вертеться, будешь безобразничать, будешь языком болтать — голову оторву!»

Я посмотрела на Фикхен. Отстегнула один из кинжалов и протянула мальчишкам — пусть знают, что некоторые взрослые выполняют свои обещания, особенно если это им выгодно.

— Нате, ребята, поиграйте, только не порежьтесь. — И, пока они баловались с железкой, спросила у Фикхен: — А ты что здесь делаешь? Ты же вроде в церковном хоре не поешь?

— Не пою. Туда девочек не берут. Меня господин к ректору прислал. Я должна сказать, что господин Вассерсуп сказал, что столичный господин сказал, что похороны можно делать через три дня.

— Ну-ну. Неужели ван Штанген считает, что расследование можно завершить в столь краткий срок? Или тело жертвы для дальнейшего хода следствия уже не нужно?

«То-то детишки порадуются...»

Во дворе появились Суперстаар и госпожа Мюсли. Воззрившись на своих хористов, ректор немедленно забыл о прихожанке.

— Дети, что это у вас? Какая гадость! Оно же острое! Им же можно поцарапаться! Немедленно верните, откуда взяли! И вообще, перерыв закончен! Репетиция продолжается!

Покуда ректор загонял детишек обратно, а я привешивала к поясу кинжал, господа Мюсли подошла ко мне.

— Вы были правы, милиса. Молитва и душеспасительная беседа пошли на пользу... — И вдруг она завизжала, тыча пальцем в Фикхен: — Она! Демон!

Девочка шарахнулась и спряталась за мою спину, я же, выхватив из пальцев госпожи Мюсли смятый носовой платок, заткнула им вопящий рот (см. полковник Грушин, «Трактат о кляпах», раздел «Мягкие варианты»). Картинка, думается, получилась еще та, похлеще фигуры в новомодном танце, да благодарных зрителей, по счастью, не нашлось.

— Вы что, сударыня? Это же Фикхен, служанка бургомистра!

— Но это она, — пробубнила дама сквозь ткань платка. — Я узнала ее. Это она летела к дому Шнауцера.

— Посмотрите внимательней! Это девочка — из плоти и крови, из мяса и костей. Разве она может летать, подгоняемая ветром?

— Но она похожа...

— Разве она просвечивает?

Фикхен, осознав, что бить и драть за уши ее не будут, или, по крайней мере, не сейчас, выглянула из-за меня. Я тоже повернулась к девочке, убрав платок ото рта госпожи Мюсли.

— Не просвечивает... совсем не просвечивает, — растерянно произнесла дама.

— И сейчас ведь день, а вы, наверное, слышали, да и сами убедились, что демоны и привидения являются только во тьме ночной, ибо свет солнца для них непереносим.

Тут я врала. Отдельные разновидности и демонов, и призраков отлично себя чувствуют днем, в чем я имела несчастье убедиться. Но собеседнице об этом знать было незачем.

— Да... солнышко светит...

— А главное — если бы девочка была связана с нечистой силой, разве она могла бы находиться в святом месте? Да ее бы сожгло и скрючило! Вот посмотрите, что с ней будет, если она в церковь войдет! Фикхен, тебя послали с поручением к ректору? Так что стоишь, чего ждешь?

Девочка рысцой побежала по двору. Прежде, чем переступить через церковный порог, она с любопытством оглянулась. Но ничего интересного она не увидела.

— Выходит, я ошиблась... но вы должны простить меня. После того ужаса, что я узрела, в любой горничной начинаешь видеть демона.

По щекам госпожи Мюсли вновь заструились ручейки, правда, совсем мелкие по сравнению с предыдущими.

Я вернула ей платок.

— Не стоит расстраиваться. Возвращайтесь домой, приготовьте пироги с вишнями, попотчуйте супруга, поешьте сами, выпейте шерри — и все забудется.

Она просияла.

— Вы правы. Пироги — это прекрасно. — И она поспешила прочь, весело крикнув: — Увидимся на похоронах!

— Увидимся, — пробормотала я.

Пироги — это действительно средство от многих проблем, и если бы я сама умела пользоваться лекарством, которое так уверенно прописала, может, и мой брак не распался бы. А шерри мне уже начало надоедать.

Но не будем отвлекаться. Я не должна была позволить госпоже Мюсли поднять шум. Ректор Суперстаар — милейший человек, но все-таки священник, а у них у всех есть предрасположенность к охоте на ведьм. И неизвестно, одолеет ли эту предрасположенность местная убежденность в том, что в Киндергартене никакая нечисть не проживает.

Что характерно — у меня самой такой убежденности не было.

Я внимательно следила за Фикхен во время сцены, устроенной заполошной дамой. И — тут я за свои слова отвечаю — видела: девочка напугалась только оттого, что на нее внезапно закричали. А потом ее испуг и вовсе прошел, осталось лишь любопытство. И я поверила бы, что госпоже Мюсли все примерещилось, и Фикхен не имеет никакого отношения к этой истории, если бы...

Если бы за минуту до того девочка не рассказала мне об угрозе, которой стращал ее мануфактур-советник.

«Голову оторву!»

А потом голову оторвали ему самому.

Я не знаток в науке заклятий, но во времена службы в Магическом банке Голдмана азам обращения с силой слова меня обучали. В частности, я узнала о правиле тройного проклятия. Это, стало быть, если накладываешь на кого-либо проклятие без достаточных на то оснований, оно впоследствии обернется против тебя с утроенной силой. «Прежде, чем язык распускать, вы должны предугадать, чем слово ваше обернется!» — говаривал мой бывший начальник, эльф Финалгон. И получается так: угроза Шнауцера, выраженная метафорически, сработала как проклятие и обернулась против него самого в буквальном смысле.

Стоп. Не складывается. Чтоб правило сработало, нужно, чтоб вначале исполнилось проклятие первоначальное. Это во-первых. Во вторых, для исполнения проклятия нужен посредник, проводник силы. Представить, что голова может у кого-то оторваться сама — все равно, что представить, будто на эту голову способен невесть откуда сам собой свалиться кирпич.

Может, Профанаций Шнауцер еще к кому-то обращался с этой угрозой? Вряд ли у него был по данной части богатый репертуар.

Все так, но госпожа Мюсли видела определенного ребенка.

Девочку Фикхен.

И здесь мы подходим к единственному исключению из тех условий, что я перечислила выше.

Можно отразить направление проклятия до того, как оно сбылось, и перенаправить его на первоисточник. Но для этого надо быть колдуном. Или ведьмой. А в Киндергартене ни тех, ни других не водится.

Или все-таки водится, несмотря ни на что? Недавно завелись, еще не достигли зрелого возраста?

Ладно, предположим, что малютка Фикхен — ведьма. Но ведь госпожа Мюсли видела не ее. Она Видела призрак Фикхен. Точнее, поскольку у живого человека призрака быть не может — астральное тело.

Это что ж получается? Фикхен пустила свое астральное тело погулять, а оно залетело в дом Шнауцера, оторвало голову мануфактур-советнику, или, в крайнем случае, отперло дверь настоящему убийце?

Способен ли на такое сгусток бесплотной субстанции?

Ну, призраки, с которыми я сталкивалась о прошлом годе, еще и не на такое были способны. Убивать живых людей они точно могли.

Однако это были не обычные призраки. Они появились на этом свете в результате направленного использования мощного некромантского артефакта и злонамеренных действий опытного мага-ренегата.

Что мы имеем в результате? Не обязательно, чтоб Фикхен была ведьмой. Но магическое воздействие непременно должно иметь место.

Только откуда взяться магическому воздействию в Киндергартене? То есть в его наличии теперь вряд ли можно сомневаться, но определить, откуда оно исходит, я пока не могу. Образования не хватает. Если бы в Киндергартене был хотя бы один действующий хрустальный шар, я бы связалась по нему с Абрамелином, и старый маг бы меня проконсультировал. А так приходится, как обычно, полагаться лишь на собственные силы.

И начать надо с того, чтобы проверить Фикхен и ее почтенную матушку.

Тут как раз и объект моих размышлений появился в поле зрения, закончив с поручением для отца Суперстаара.

— А ведь важные дела тебе теперь получают, Фик, — сказала я.

Девочка приосанилась.

— Не боишься, что по пути мальчишки нападут?

Осанка исчезла.

— Боюсь... Они за косы дергают... и обзываются... все потому что фаттерхен у меня умер, заступиться некому. Вот и дядька этот, которого убили...

Казалось, она вот-вот заплачет. Довольно с меня на сегодня женских слез, не хватало еще детских.

— Ладно. Давай-ка я тебя провожу.

Фикхен мгновенно повеселела.

Сдав Фикхен на руки матушке, мне ничего не стоило напроситься на чай с пирогами. Тем более, что напряженная умственная деятельность не позволила мне сегодня полноценно подкрепиться во время предыдущего перекуса в «Сюрпризе Киндера».

За чаепитием я навела разговор на Фикхен. А известно, что любая мамаша не упустит случая поболтать о своем чаде. И вдовствующая госпожа Грох, экономка бургомистра, исключением не была. Я многое узнала об ее обожаемой доченьке — начиная с болезней, коими Фикхен болела до того, как у нее прорезались зубки, и до ее поведения на прошлой неделе. И либо Грохша была гениальной актрисой, которой место не на кухне, а на сценах императорских театров, либо я ничего не понимаю в колдовстве, но никаких признаков того, что Фикхен и ее мать владеют тайными знаниями, я не заметила. Единственное, что меня заинтересовало, было следующее: госпожа Грох поведала, что в последние месяцы Фикхен мучили дурные сны, она плакала и кричала по ночам. Но, слава присноблаженному Фогелю, теперь ее милая малютка снова спит спокойно, как и подобает детям ее возраста.

— А вы спите в одной комнате?

— Конечно. С нашим скромным достатком надо радоваться и тому, что добрый господин Вассерсуп выделил нам комнату. Кухарка — та ночует здесь, на кухне, а конюх, само собой, при конюшне.

Я задала еще один вопрос:

— Давно ли Фикхен перестали мучить страшные сны.

Госпожа Грох не могла вспомнить сразу, я же напряженно ждала ответа. Но он оказался не таким, каким предполагался.

Нет, дата избавления не совпадала с убийством Шнауцера. Избавление произошло раньше. После праздника стрелков.

После этого мне ничего не оставалось, кроме как откланяться. Беседовали мы, как упоминалось выше, на кухне, однако проводить меня с черного хода экономка не решилась. Все-таки я к прислуге не относилась. Она повела меня через прихожую. И там я столкнулась с хозяином дома.

И если б только с ним! Бургомистра сопровождали ван Штанген и три белобрысых шкафа — несомненно, пресловутые Вайн, Вайб и Гезанг.

Вассерсуп, увидев меня, смутился. Возможно, ему было неловко, что он фактически отстранил меня от расследования. А может, все было гораздо проще, и он боялся того, что я учиню в его доме публичную ссору с дознавателем.